В сумраке мглистом. 42. Фантазии Башкина

Наконец, все стихло. Когда Верочка зашла к Башкину в палату, чтоб поставить капельницу, он напомнил ей, чтоб та дала ему снотворное.

-Я вам уже уколола, - сказала она.

Тогда он спросил:

-И я скоро засну?

-Вы скоро заснете, - в тон ему ответила Верочка.

И действительно, через несколько минут, учитель почувствовал, как его подхватила волна; и он, покачиваясь на ней, куда-то уплыл, где исчез, то есть был так далеко, что не видно, где он, и вроде как его не было, при этом отдавая отчет себе в том, что он есть, но не тут, а там, не рядом, а вообще – где абсолютный покой, который представлялся ему не как внутреннее равновесие, а как место, и в то же время, как состояние, в котором, наверное, пребывает тело, когда угасает сознание; но весь фокус в том, что мозг занят, он работает, сравнивая ощущение вечности с мнимой бесконечностью пылинок, зависших в воздухе, которые золотит утренний луч, пробившись в щель между неплотно прикрытой дверью. Он видел в дверь людей, одетых во все белое. Они шли мимо его палаты. Было слышно, как они смеются. «Но почему они веселые?» - подумал Башкин, понимая (осознавая), что все, что он видит - нереально. Это сон. Это иллюзия. И ему было очень хорошо. Он хотел бы продлить этот миг. Это чувство прекрасно. Чувство умиротворения. Чувство абсолютного покоя.

Все вдруг исчезло.

Тут Башкин почувствовал на себе пристальный взгляд, и, обернувшись назад увидел молодую женщину с каштановыми волосами. Кто-то подсказал ему, что это Лола. «Почему вдруг Лола? Не может быть, чтоб Лола, потому что Лола – рисунок на кафеле, или роман. Ольга! Это у нее каштановые волосы». Женщина встала со стула и неслышно вышла из комнаты в дверь, которая вот (только что) появилась в глухой стене и тут же исчезла.

«Где та дверь, через которую она вышла? И куда она вышла? Наконец, кто она? Ольга? Да, Ольга», - размышлял Башкин. «Дверь не там. Дверь здесь», - показывая на настоящую дверь, произнес он.

Башкин выбежал из палаты и долго бежал по коридору, убеждая себя в том, что ищет Ольгу, но почему тогда он все время спрашивая себя, мол, куда они все делись? и при этом имел в виду людей в белом.

И тут он услышал, как кто-то кричит:
-Мила! Мила!

«Какое необычное имя!»– подумал он и тут же решил, что никогда раньше не слышал его.

Теперь ему казалось, что он бежал на этот крик, который донесся из уже знакомого огромного зала с золотой лестницей: лестница легкая, как паутина, стены облицованы белым мрамором, колонны тоже из мрамора, если бы не точность форм и гладкая поверхность, их можно было бы сравнить с гигантскими деревьями, перевернутыми корнями вверх. Он увидел тех, кто кричал. Это были мужчины.

-Мила! Мила! Присоединяйся к нам! - кричали они, вскакивая со стульев. Те, которые не смогли удержаться в вертикальном положении, падали на стол, уставленный бутылками и тарелками с закусками.

Здесь все было заставлено столиками, за которыми сидели пьяные мужчины и нарядные женщины, только в углу, где играл оркестр, еще осталось немного места для любителей танцев. Но там тоже было тесно. И все же, несмотря на толчею, желающих танцевать было не меньше, чем желающих выпить. Танцевали все, кто хотел, или кто мог, потому что некоторые уже не держались на ногах. Случалось, что кто-то, из тех, кто не мог, поднимались со стула, намереваясь пригласить женщину, и тут же с грохотом падали. Когда они падали, под ними трещали стулья, но треск среди других звуков: стука, звона, шарканья и прочее и прочее – не был слышен, он сливался с остальными звуками в праздничный шум.

Что это? Свадьба – не свадьба, а если свадьба, то в самом разгаре.

Но где невеста?

Выше, на балконе, тоже стояли столы, там тоже ели и пили. Именно туда вела широкая лестница с мраморными ступенями, которые посередине стерлись, а чтоб дальше их не стирать, мужчины и женщины, их было много, спускались и поднимались сбоку.

Гибкая и тонкая, на высоких каблуках, покачивая бедрами, нейлоновые чулки в слепящем свете электрических ламп блестели и переливались, как змеиная кожа, ноги длинные, как змеи,  спустившись по широкой лестнице в зал, она шла между столиков, за которыми раздавался хруст и чавканье, звенели стаканы, и было слышно, как седой старик с багровыми пятнами на дряблой коже на лице, булькая, пьет воду; он поддался атмосфере всеобщего веселья, размахивает руками, и вдруг, взглянув на себя со стороны, усмехнулся тому, что как возможно такое, что он пьян и радуется жизни вместе с молодыми, которые хватают за руку, проходящую мимо женщину; у нее короткая прическа, маленькие ушки и мелкие черты лица, она не злоупотребляет косметикой, как большинство женщин, которые проводят время в таких заведениях, но, без сомнения, принадлежит к их числу, о чем можно догадаться по бледно-зеленому цвету лица.

Она отмахивается от мужчин, которые протягивают к ней руки, чтоб, если не задержать ее, то хотя бы коснуться ее.

-Отстань! – говорит она каждому, кто успел схватить ее за платье и бьет смельчаков по рукам, но обычно промахивается.

Но тут вышел из-за стола юноша в бежевом свитере.

«Этот юноша – он, то есть, я. Но почему я там – я ведь здесь?» - подумал Башкин.

Юноша улыбался, как улыбаются только неуверенные в себе люди, как бы извиняясь за внезапный порыв.

-Составьте нам компанию. Ну, пожалуйста, - попросил он ее.

Она хмыкнула, задрав кверху нос.

-Не ломайся, Мила, - поддержали его товарищи.

-Ладно, - сказала она и села рядом с ним, с таким видом, как будто она делает для него большое одолжение.

Через все его тело пробежал электрический ток, отчего ему вдруг стало не по себе, а что если и другие заметили, как его передернуло, как нервный тик исказил бледное лицо.

-Вы красавица, - справившись с собой, сказал он.

-Я не красавица, - ответила женщина, очень спокойно, усталым голосом, как будто она устала всем объяснять, что она обыкновенная.

-Неправда. Вы необыкновенно красивы, - возразил ей Башкин.

-Ладно. Пусть красивая, - сдалась женщина. – Но все красивые - очень несчастны.

-Вы несчастны? Это невозможно, - искренне удивился он.

-Я не сказала, что несчастна. Я сказала, что все красивые несчастны. Что не одно и то же.

-У вас красивые пальчики.

Он поцеловал ей руку и с мольбой в глазах предложил:
-Давайте потанцуем.

-Давайте, - сказала она и подала ему руку, которую перед этим забрала. А он, вскочив со стула, необыкновенно счастливый, застыл перед ней.

Когда, пробираясь между близко сдвинутыми столиками, Мила и юноша вышли на танцплощадку и затерялись среди других танцующих мужчин и женщин, она спросила его:
-Что это у вас в кармане? Лента? Как забавно! Красная лента. Лента в кармане. Вы не против, если я завяжу вам бант.

-Не против, - разрешил юноша, считая, что она окажет ему большую милость, если завяжет на его шее бант.

Когда они танцевали и ее руки лежали у него на плечах, она наклонила голову, щекоча волосами его щеку с тем, чтобы затем положить ее ему на грудь. Как змея, которая повторяет движения дудочки в руках бесстрашного индуса, женщина повторяла за ним все его движения, позволяя ему прижимать ее к себе. И он, пользуясь этим, опускал свою руку все ниже и ниже, отмечая про себя, каждый шов и каждую неровность под ее платьем. Но вот музыка закончилась и Мила, в последний раз прижавшись к юноше, вдруг резко оттолкнула его. Он подумал: «Оттолкнула, или оттолкнулась? Может быть, оттолкнувшись, она хотела, чтоб он увидел разницу между тем, как хорошо, когда она прижалась к нему, и как плохо, когда – оттолкнулась».

«Это сон. Пора в палату», - решил Башкин. Когда он вернулся в палату, там на его кровати сидела Мила и снимала чулки.

-Что вы здесь делаете? – спросил ее Башкин.

-Не видите, снимаю чулки, - сказала, отстегивая чулок от пояса.

-Но это невозможно! Это сон! – удивился он.

-Сон, но приятный. Не правда ли? – снимая чулок, сказала Мила.

-Приятный, - согласился он.

-Смотрите, какой он прозрачный, - сказала Мила, показывая ему снятый чулок.

Но тут Башкин увидел, что чулок не прозрачный, а красный. Его охватил ужас, и он закричал:
-Он красный! Он красный!

Башкин проснулся оттого, что ему показалось, что его душат не то лентой, не то женским чулком. «Что за ерунда!» - подумал он. Была середина ночи. Подсчитав, что он спал всего два часа, учитель расстроился, как если бы вообще не спал, и уже, как ни старался, лежа в постели с закрытыми глазами, не смог заснуть, а к утру изнуряющая борьба за сон так  утомила его, что в семь часов, когда проходила пересменка, он чувствовал себя совершенно разбитым. Голова не то чтобы болела, она болела, но боль не чувствовалась, она, как будто, одеревенела.

Верочка исчезла. Ее место заняла молодая малопривлекательная медсестра, с короткой стрижкой, с выпуклыми болотного цвета глазами и большим носом, которая начала день с инвентаризации наркотических препаратов.

-Нет метадола, - сказала она старшей медсестре – высокой женщине сорока пяти лет с постной миной на сытом лице.

-Куда же он делся? –скривившись, спросила старшая медсестра.

-Я не знаю, куда он делся. Я его никуда не девала. Видно, предыдущая смена не записала его в журнал, но и среди назначений его нет, - она говорила очень громко, почти кричала.

Башкин видел, как они подошли к сейфу и пересчитали уколы.

-Кому вы говорили, что нет метадола?

-Кроме вас, никому.

-А Федоровичу?

Появился Константин Федорович. Он внимательно выслушал малопривлекательную медсестру.

-Ищите, - сказал он

А когда он проходил мимо палаты Башкина, он спросил его: "Как вы себя чувствуете? Я пригласил на консультацию терапевта".

В это утро Башкин почувствовал себя лучше и, пребывая в хорошем настроении, ждал обхода.

Терапевтом оказался мужчина тридцати пяти лет, который имел привычку стоять, широко расставив ноги, так широко, что острые носки старых туфель смотрели в разные стороны; при этом голова его была опущена книзу, что в соединении с отсутствующим взглядом говорило бы о склонности к апатии, но в данном случае речь могла идти о рассеянности, черте, которая характерна для лентяев и гениев; в одежде он был неразборчив и неряшлив, и это не ускользнуло от внимания учителя, который скривился, когда увидел обтрепанные на обшлагах рукава несвежей рубашки, когда тот крутил им, прикладывая к коже холодный стетоскоп.
Наконец, он спросил учителя:
-Вы болели туберкулезом?

-Нет. Не болел, - ответил Башкин.

-Тогда у вас была пневмония правого легкого, - подсказал Башкину врач.

-В детстве была, - признался учитель, удивляясь, как тот догадался.

Обращаясь к заведующему, врач сказал:
-У него хрипы в правом легком. Возможно, пневмония.

Башкин, наконец, успокоился: теперь он знал, чем болен.

-Вот так, Сергей Юрьевич, - заглянув в лицо Башкина, добавил он.