Поющая бритва

У тети Зины кофточка с драконами, да змеями,
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония - сплошная чемодания."
     В. Высоцкий. "Баллада о детстве" 

               
     – Ших-фьють, ших-фьють, ших-фьють, – пела бритва-опаска в руках Василия, когда он размеренно махал-точил ее о ремень, подготавливая к бритью. Опасной бритвой он брился раз в неделю – по воскресеньям. В другие дни времени на довольно долгую процедуру катастрофически не хватало: работа на железной дороге ответственная, а дома жена с пятью детьми да хозяйство не маленькое. Тут ранним утром хотя бы электробритвой успеть «пачыргаць» густую жесткую щетину. Бритье же «опаской» было целым событием-обрядом. Как правило, оно начиналось с той самой заточки-правки инструмента на ремне из мягкой юфти. Тот свободно свисал с гвоздя на косяке дверей гостиной комнаты и был неотъемлемым атрибутом и самой бритвы, и процесса бритья.
     В воскресном утреннем обряде мужа принимала участие и жена Татьяна. В то время, когда муж точил и правил инструмент, она топила печь, заставляя её разного калибра и предназначения чугунами. Самые большие из них, которые вмещали в себя почти по ведру мелкой и слегка поврежденной картошки, становились в первую очередь по бокам пылающих дров. Это было варево для свиней. Вслед за «ведерниками» размещались средние и поменьше – с едой для семьи. В последнюю очередь к своим большим и средним собратьям притыкался с краю самый маленький чугунок с водой. Когда она закипала, хозяйка бросала в кипяток щепоть сухой ромашки, отставляла чугунок от огня и накрывала крышкой – чтобы ромашка напарилась. Спустя какое-то время через кусок марли Татьяна процеживала ромашковую воду в эмалированную небольшую миску и подавала ее вместе с небольшим, мягким и выбеленным после жлукты*, самотканым полотенцем мужу. Тот в знак благодарности чмокал жену в щеку и приступал к следующему этапу своего обряда. В отдельной круглой чашке он размешивал-набивал помазком пену с маленького обмылка хозяйственного мыла. Затем, намочив полотенце в довольно горячем пахучем настое, покрякивая от удовольствия, укутывал им щеки и бороду, похлопывая-вбивая в щетину и кожу благодатную влагу. И так несколько раз, пока настой оставался теплым. Густо покрыв пеной распаренную часть лица, он приступал к самому бритью. В сноровистых руках бритва легко и плавно скользила по натянутой левой рукой коже, оставляя за собой гладко выбритые борозды. Подчистив огрехи бритья вокруг большой родинки на левой щеке, Василий с помощью того же полотенца в ромашке, убирал с лица и остатки пены. Завершал процесс пульверизатор с одеколоном «Тройной».
     После, так называемого «влажного бритья», Василий тщательно мыл инструмент и, дав ему стечь, вытирал насухо чистой льняной тряпкой. Только после этого укладывал бритву в футляр. Затем нес ее в зал и прятал в ящик-шуфлядку стола, запирая его на ключ.
     Отдавая должное хозяину, за его такое по-крестьянски бережливое отношение к ней, бритва при правке издавала звуки, она словно пела ему песню – те самые «ших-фьють», а ремень помогал ей в этом. Хозяин не забывал ухаживать и за ним: время от времени он натирал его тонким слоем специальной полировочной пасты, которую хранил в металлической коробочке со стертой наклейкой. Регулярная правка на таком ремне сохраняла бритву в отличном рабочем состоянии. При другом же обслуживании и хранении она могла попросту поржаветь, а ремень – задубеть. Этого он допустить не мог – слишком дороги и памятны эти вещи для него были.
     И ремень, и бритва были родом из войны и имели одну историю.
     Он с детства был на «ты» с окружающей местностью. С тем же лесом, в котором, считай, вырос, и болотами, повадки которых хорошо изучил и знал. И лес, и болота окружали со всех сторон его небольшую лесную деревеньку в глубине Полесья. В лес с самого раннего детства он вместе с братьями, матерью и отцом ходил за грибами, ягодами, орехами, лыком. Болота и канавы подкармливали семью тоже неплохо. На канавах они ставили специальные лозовые конусообразные (один в один) коши для вьюнов, а на болотах, где прыгая с кочки на кочку, а где пробираясь по ним с помощью мокроступов, собирали утиные и чибисовые яйца.
     Ох, как кстати оказались эти его знания в жизни позже. В войну.
     В составе стрелкового полка ему пришлось преодолевать сотни километров по родным Полесским лесам и болотам, уходя по ним из котлов и окружений, а затем, наоборот – участвовать в многочисленных наступательных операциях (Гомельско-Речицкой, Калинковичско-Мозырской, Львовско-Сандомирской, Западно-Карпатской, Моравско-Остравской). Вот где пригодились его жизненные навыки. Перед, так называемыми, «наступлением стрелкового полка в условиях лесисто-болотистой местности» и «наступлением пехоты за огневым валом», ему (вместе с однополчанами) довелось изготавливать из подручных средств большое количество тех же мокроступов, болотных лыж и волокуш для пулеметов и легкой артиллерии, раздобывать лодки и сколачивать плоты. И уже с их помощью и на них форсировать бесчисленные малые безымянные белорусские, а затем украинско-прикарпатские, польские, чехословацкие реки. В том числе и такие могучие, как Днепр и Висла. А еще, как знатоку болот, ему не один раз поручалось быть проводником через них.
     Так случилось и в тот раз, весной сорок третьего, когда фронт приостановился в Белоруссии на месте до самого летнего наступления и его полк расположился на участке, где раскинулись сплошные леса и болотные топи. За ними находилась мощная группировка гитлеровцев, окопавшаяся с самого начала войны в довольно крупном населенном пункте при железнодорожной станции.
     Он мог только догадываться о задачах прибывшей в их полк тяжело экипированной группы бойцов в гражданской одежде и с рацией за плечами одного из них. Она, видимо, должна была организовать диверсии в тылу врага, чтобы посеять у того панику, оттянуть его внимание от передовых позиций и, очевидно, затем корректировать огонь нашей артиллерии. По всем признакам готовилось большое наступление наших войск по всему фронту. Ему поручалось скрытно провести-переправить группу из девяти человек через гиблое болото в тыл фашистов.
     В тот раз плести мокроступы не было времени, да и лоза была еще задубелая – не подступиться. По-быстрому – где вырубили, а где подобрали для каждого бойца подходящие длинные жерди-слеги, чтобы с их помощью можно было передвигаться по кочкам, держать равновесие на них, подстраховываться от падения. Коротко объяснив, как себя вести при переходе, с длинным шестом-щупом в руках, Василий двинулся впереди.
     Осторожно, шаг за шагом, он передвигался по топи. За ним шел старший группы, который перед тем, как ступить вслед за Василием на едва виднеющуюся из-под ржавой воды кочку, внимательно вгляделся в его лицо и, спросив, как его зовут, назвался в ответ: Пётр. А еще сказал обращаться к нему по кличке «Старшой». А он действительно был вдвое старше и его самого и своих бойцов, и в нем угадывался командир, привыкший отдавать приказы. Перед началом перехода он распорядился поставить замыкающим коренастого бойца, которому, видно, доверял как себе. Всем было приказано идти «след в след», двигаться на расстоянии десяти шагов друг от друга, а в случае падения пластаться, раскинув руки на жердины.
     Они почти выбрались на твердую почву. Василий уже собрался откинуть свой щуп, как следующий за ним командир, отдавая команду идущим позади, отвлекся на какую-то долю секунды, оступился и полетел в зловонную жижу. Его палка под тяжестью упавшего со всего маха тела и немалого груза за плечами треснула, и человека на глазах начала засасывать трясина. Бойцы, идущие следом, растерялись и остановились на своих кочках, как вкопанные. Василий же развернулся и, быстро оценив ситуацию, упав-распластавшись на свою перекладину, а ногами ухватившись за купину, на которой перед этим стоял, протянул тонущему мгновенно сорванный с пояса брезентовый ремень, крикнув теряющему силы «Старшому»:
     – Хватай двумя руками пряжку и держись! Тот схватил и держался, а Василий со всех сил тянул. С трудом, но вытянул.
     Из того болота вышли не все. Двое бойцов идущих в живой цепи, оступившись и не получив своевременной помощи (кричать в случае падения строго-настрого было запрещено) так и остались навечно погребенными в безвестной болотной пучине.
     – Ты молоток, Вася, побольше бы в армии таких – живучих и надежных! Я тебя запомнил, не забуду! Дай бог, еще свидимся! – сказал Петр ему тогда на прощание. А он, по той же дороге, вернулся к своим. И, снова потопал дорогами войны.
     Ему повезло: он уцелел в той проклятой войне, на которой продержаться живым и не покалеченным больше полугода было за гранью фантастики. Правда, за всю войну не обошлось совсем без ранений и контузий. Но, к счастью, они оказывались легкими и он, избегая всеми правдами и неправдами госпиталей, в составе своего стрелкового смог даже участвовать в последней стратегической операции Красной Армии, в ходе которой был освобожден город Прага. Вот в ней он и встретился с командиром десанта, которого вытянул-спас своим брезентовым ремнем из трясины в сорок третьем. Встреча была совершенно неожиданной. С ротой автоматчиков Василий находился в боевом охранении штаба полка, который разместился в одном из уцелевших зданий города. Как-то к крыльцу подъехал "виллис" и из него вышел осанистый военный в чине полковника, увешанный орденами и медалями. Машинально оглянувшись вокруг, он, вдруг, шагнул к Василию.
     – Ты? Живой, чертяка?– коротко, и с видимым удивлением спросил полковник, недоверчиво присматриваясь к нему.
     – Я, товарищ «Старшой», извиняюсь, товарищ полковник! Живой! – радостно улыбнувшись, совсем не по уставу, вытянулся перед старшим офицером солдат-старшина.     Он узнал в полковнике бывшего «утопленника». А тот, раскинув руки, уже крепко обнимал его.
     – Ишь, какой иконостас заработал! Я и узнал-то тебя только по твоей родовой отметине, ее ни с какой другой не спутаешь, – кивнул он одновременно и на большую родинку на левой щеке бойца, и на его грудь. Василий, как и его однополчане, по случаю занятия Праги советскими войсками был, что называется, «при параде»: с орденом Красной Звезды на правой и рядом боевых медалей на левой стороне груди.
     – Подожди-ка, дорогой! – крутнувшись к автомобилю, бывший «Старшой» вернулся назад с небольшим подсумком.
     – От меня на память! В мирной жизни сгодится, – улыбаясь, полковник протянул его Василию. – Ну, будь, жив-здоров, солдат!
     Заглянув позже в подсумок, Василий увидел в нем бритвенные принадлежности: свернутый в клубок мягкий юфтевый ремень, баночку с пастой к нему и небольшой продолговатый футляр с опасной бритвой. Она оказалась, знатной – золингенской *. Той самой – поющей.
   
     * Жлукта – деревянная бочка без дна, в которую закладывается белье, а сверху на него помещается мешочек с золой, который вместе с бельем заливается крутым кипятком. Затем жлукта плотно укрывается, чтобы белье отмокло. После остывания зольной воды белье выбивается деревянным валиком и выполаскивается на речке или в пруду-копанке.
*Город Золинген известен в мире как производитель высококачественных лезвий, ножей и других режущих инструментов. 19 марта 2012 года город получил официальное название.
    «Золинген — город лезвий» (Klingenstadt Solingen).