Ручка

     Ручка была удивительной красоты: красная, с вкраплениями перламутра, с изящным золотым пером и золотым кольцом вокруг колпачка с таким же держателем. Автоматическая. Немецкая. Из числа так называемых трофеев, привезенных отцом с войны. Маша, а в семье Марилька, была уверена, что ни у кого: ни на улице, ни в целом поселке такой не было. Где ж тут было удержаться от искушения похвастаться ею перед одноклассниками? Те не поверили. И она в их глазах оставалась «хвалько». Это значит, что хвалится впустую, ничем не подтверждая сказанное.
     Улучив момент, когда отец поехал в Гомель с отчетом по работе, а мать доила корову, Маша-Марилька пробралась в зал. Взяв в укромном месте ключик от ящика-шуфлядки стола, где отец сберегал всякие документы, награды и диковинные вещи-трофеи, принесенные с войны (вроде компаса, опасной бритвы и той же ручки), дрожащими от страха и волнения руками девочка открыла заветную шуфлядку и достала из нее продолговатую коробочку. Ее она видела не раз, когда отец держал ручку в руках, что-то вспоминая, а затем бережно возвращая на место.
     «Ничего с ней не станется. Я только покажу ее в классе, чтобы все знали, какой у меня батечка, и какая у него есть ручка! Пока он приедет, я положу ее на место» – думала она всю дорогу до школы. А той дороги ни много ни мало – километр с гаком на другой конец поселка. Сначала через сосняк, что рос прямо посреди поселка за переездом, потом вдоль целой шеренги огромных тополей, посаженных еще до войны.
     До начала уроков оставалось несколько минут. Вынув из холщовой сумки, пошитой матерью, коробочку, а из нее ручку, Марилька звенящим от волнения голосом крикнула на весь класс:
     – Ну, что, не верили? А это что?
     Первоклассники обступили Машу со всех сторон и напирали друг на друга – каждый хотел прикоснуться к той невиданной ручке, подержать ее в руках. Девочка была счастлива – такое внимание к ней и трофею отца! Больше всех ручку вырывал из рук рыжий Петька Сазонов. Потом были перерывы между уроками, на которых опять всем классом рассматривали диковинную ручку. Последним уроком была физкультура, которая позвала весь класс во двор. Спрятав ручку в коробочку, а потом в сумку, Маша счастливая и довольная побежала к спортивным снарядам.
Придя домой, она первым делом полезла в сумку за ручкой, чтобы вернуть ту на место, но в коробочке ее не оказалось. Холодея от ужаса, вновь и вновь она обшаривала торбу, потом вытряхнула из нее книжки и тетрадки со всякой всячиной – пусто.
     – Ну, какие тут у вас новости появились, пока меня не было? – весело, доставая гомельские гостинцы, без которых он никогда не возвращался домой, спросил отец поздно вечером, прибежав со станции. (Именно прибежав, потому что ходил очень быстро и, уходя из дому, всегда говорил матери, что он не пошел, а побежал). Дожидаясь его, никто в семье спать и не думал ложиться.
     – А ты, донька, что подхмулилась? Марилька, ты может двойку отхватила, или еще какую шкоду сделала? – обратился он к старшей дочери.
«Донька», молча, отрицательно покивала головой, а потом отчаянно разрыдалась. Узнав в чем дело, отец на глазах расстроился и ушел в зал проверять шуфлядку. Документы и все остальные вещи были на месте, а коробочка из-под ручки – пустой. Назавтра раненько, забежав на работу и предупредив сослуживцев об отлучке, он пошел вслед за дочерью в школу. Вместе с директором, учительницей и одноклассниками он облазил весь класс, заглянул в каждый уголок.
     – Детки мои, может, кто нашел или ненароком взял, так верните, прошу вас! – обратился он к одноклассникам дочери. Те, понурив головы, молча, только переступали с ноги на ногу.
     – Это не простая ручка. И дело совсем не в том, что она с золотым пером, – отец Марильки тяжело вздохнул. Она – подарок фронтового друга, память о нем. Он подарил мне ручку, а ему часы. Мы обменялись трофеями в знак нашей фронтовой дружбы, на память о той проклятой войне, которая должна была вот-вот закончиться. Я стоял у окна штабного помещения, а потом отошел, а он встал на мое место. Шальная пуля, скорее всего немецкого снайпера, прилетев с вражеских позиций, убила его наповал. Он погиб, можно сказать, вместо меня. А подарками своими мы обменялись буквально накануне.
     В классе, где находились тридцать два первоклассника, и трое взрослых, стояла мертвая тишина. Потом что-то говорил директор, учительница.  Маша ничего не слышала: она упала на парту и навзрыд плакала. И не от того, что ей предстояло еще дома выслушать от отца и матери горькие упреки и нотации, а может быть еще и отхватить отцовского ремня – ей было неимоверно жаль того неизвестного друга отца, который прошел всю войну и погиб в ее конце. Ей стыдно было и перед своим «батечком», которого она так подвела, лишив памятного подарка – единственной памяти о погибшем друге.
     Она еще не осознавала тогда, что этот случай врежется в ее память на всю жизнь, что после всего пережитого она внезапно повзрослеет и уже не будет такой восторженной и доверчивой. Каждый раз, вспоминая тот день, девочка будет невольно останавливать взгляд на одноклассниках, прикидывая: «Он – не он?». Одноклассниц она сразу исключит из того позорного списка – те не особо и интересовались тогда ручкой. Картинка из детства, всякий раз будет напоминать Маше о том, что в классе завелся мерзкий воришка, и он прячется среди сверстников. Кто из него вырастет?
     Отец так и ушел со школы ни с чем. И вечером, вернувшись с работы, он не снял с гвоздя ремень и не поднял руку на дочь-шкодницу. В тот вечер он отказался ужинать, а в последующие дни был не такой веселый и жизнерадостный, как всегда.