Письмо 7

Когда-то мои тексты были чем-то вроде эскапизма, утешением, лекарством…Я вкладывала в них все, что впитывала в себя, как губка. Плела их, связывала слово за слово, искала рифму и ритм, включала музыку, вызывала слезы и растила внутри себя нечто непонятное, но удушливое. Оно теснило сердце и мобилизовало меня на очередной подвиг – рассказать о том, что никто и никогда не поймет. Потом этот псевдолитературный ритуал стал скромнее, не таким эпатажным. Мои иллюзорные тексты, как медузы, сливаясь с водой, ускользали от меня, и я не стремилась их поймать.

Это время отслоилось, как луковая шелуха, как засохшая оболочка, которая прорастает вовнутрь, иссушая слой за слоем, пока не сожрет очерствевшую сердцевину. Что-то умерло во мне, давно и безвозвратно. Писать об этой смерти – невыносимая пошлятина, заставляющая сейчас презирать себя за скудность речи. Зачем я пишу? Вот это…Сейчас… Зачем?

Нет у меня ответа, равно как нельзя объяснить себе и другим, почему август уже не лето…И почему любовь стоит того, чтобы ждать, а смерть, того, чтобы жить. Это набившее оскомину клише абсолютно ничего не значит, пока ты пуста и глохнешь от собственного бессмысленного звучания. Но в какой-то момент, когда в тебе не осталось ни сердца, ничего живого, и тело твое уже давно срослось с доспехами, зашрамировалось, в этой самой почившей сердцевине прорастает боль.

И слезы текут, бегут, катятся сами по себе. Кто же ты, спрашиваешь у себя. Что ты? Как случилось, что столько раз умирая, тебе столько же раз приходится рождаться заново.

- Рождаться больно, Лета, - говорил он.
- У вашей дочери будет все, но это будет слишком поздно, - говорили моей матери.
- У тебя будет человек, но вы не будете вместе, он будет рядом, - говорил ты.

Что же есть у меня? Ровным счетом ничего, о чем я мечтала, что я могла бы сделать. Это самое дурацкое из всех моих писем, и предназначено оно никому, Рьоха.

Слушая сейчас реквием, я всего лишь понимаю, что все эти маленькие и большие смерти моей души зачем-то были нужны. Зачем-то меня сделали, закалили все эти победы над собой, что иногда я просто опасаюсь будущего. Сколько я вынесла, чтобы мне позволили дальше тащить свою ношу? Почему красота и уродство этого мира замечаются мною, но я не могу выразить увиденное, услышанное, потроганное в чем-то материальном. Могу только забрать в себя, спрятать и носить, как ампулу с ядом. Я даже рассказать, что я чувствую никому не могу.

И мне кажется, что меня смог бы понять только принц Ван Со, чья дикая, рвущаяся наружу красота вызвала из небытия мой голод и жажду жизни. Этот сжигающий до тла взгляд разбудил во мне любовь и ненависть, боль и счастье, всю эту рукописную чушь, которую невозможно уместить в текст, как ни старайся.

И ты знаешь, Рьоха, это ужасно смешно и вместе с тем прекрасно, что это мое состояние последних дней напоминает мне пожухший качан капусты, внутри которого вдруг начал расти новый, дурацкий, но полный надежд на будущее зародыш.

Если бы ты знала, чего мне это стоило… Рождаться больно. Ощущать себя наполненным сосудом и не расплескаться, тоже задача не из легких. И теперь мне остается молиться и жить так, чтобы это чувство дурманящей влюбленности, очарованности мужчиной, который всего лишь сказочный герой, меня не покидало еще долго-долго.

Или я ошибаюсь? И обшивка все чаще с возрастом будет трещать по швам?