Три книги. 8

ВОСЬМАЯ  КНИГА  РАССКАЗОВ

Содержание
-Трехминутная история
-Люстра
-Воспоминание о митинге
 в марте 1989 года
-Клака
-Гномам, скушавшим СССР
_____________________________


Трехминутная история

Несколько наездов "серьезных людей"; мой строптивый характер; звериное, не передаваемое словами чувство опасности, неминуемой катастрофы….

…Все это было раньше! А теперь они пришли меня убивать. Я узнал их по запаху. Поганому запаху одеколона и дорогих сигарет. Я достаточно понюхал их представителей на разных переговорах!

Впрочем, все убийцы  смердят одинаково:  трупную вонь не спрячешь под слоем одеколона!

Воздух в подъезде пропитался злобной  отравой. Скорее всего, они долго крутились на площадке, ожидая, пока я сам принесу им мою шкуру, рога и  копыта. Хоть мелочь, а приятно, что заставил их подождать! Хорошо, что  я всегда приезжал с работы в разное время!

Быть может, их трое. Один ждет меня на этаже. Другой пойдет по лестнице следом. Третий останется на улице, чтобы контролировать  вход в подъезд.

Никуда от них не деться!

В миг опасности из головы куда-то исчезают мысли и слова. Все внутри глохнет, как после двух стаканов  водки. Остается тишина. Воля становится сжатой до предела пружиной. Когда пружина освободится, тишина станет вечной или сменится привычной милой суетой  жизни.

Зря я отпустил шофера… Хотя, что бы это изменило? Вместо одного — два тела! Ему-то за что погибать?

Перед встречей с душегубами, перед тем, как наступит тишина,  — сердцу надо справиться с обидой. Я не сделал им ничего плохого. Они не могут испытывать ко мне ни злости, ни ненависти. Но они ждут меня: именно меня! Им не надо другого: им  продали мое мясо.

Я не просил у бога ни одной лишней минуты,  пусть случатся только те, что отпущены. Я верил, но  на свой лад, да простят меня истинно верующие. Бог есть. Это Бог живых. Над мертвыми  не властен никто. Даже Бог.

И, все-таки, как хочется быть в этой мысли неправым!  Как я хочу послать в ад, именно в ад, а   не просто в землю, —  хотя бы одного из пришедших за мной подонков! Как хотелось бы, чтобы со смертью ничего не кончалось!

Нет, я не выйду из лифта на своем этаже! Мне не нравится кровь на не  стерильной лестнице.

Мне хочется поиграть с ними: я заставлю их лезть на крышу. Там будет интереснее.

Я поднимаюсь на верхний  этаж. Мне везет. Дверь на чердак открыта. В петле висит неиспользуемый замок. Перед  дверью играют два мальчугана лет десяти. Я прошу их:
«Ребята покатайтесь в лифте! Отгоните-ка лифт на первый этаж! Очень надо! Хорошо? Ровно тридцать секунд мне надо! Держите часы. А потом дуйте скорей на улицу! Понятно?»

Глажу одного из них по голове. Последний раз глажу теплые волосы ребенка.

"Пусть побегают, гады! Незачем убийцам на лифте кататься!"

А вот и они!  Спешат вверх по лестнице, старательно перепрыгивая через две ступени. Накачанные! Профессиональные. Молодые. Приспособились к рынку! Не хотят упустить добычу. Мне кажется, что я слышу их шаги…

Интересно, сколько им дадут за меня?
Дорого ли меня оценили  дорогие коллеги?

Я — на крыше. Прячусь за каменный квадрат. Прижимаюсь спиной к нагретому солнечными лучами камню.

Когда-то, в десятом классе, в перемену мы выходили на крышу школы. Сияло солнце. Небо голубело и улыбалось маю. А  впереди за горизонтом была Жизнь! Наша Жизнь, только наша никем еще не пройденная тропа. Бесконечная, как весеннее небо над головой.

Они уже рядом. Стоят у самого выхода. Слышу их  дыхание. Прижались плечом к косяку. Готовятся к прыжку: выскочить и упасть. Не знают, что у меня нет оружия!

Вот один из них чуть высунулся из проема. Пистолет в руке поворачивается за глазами. Прыжок, и он падает у стенки, за которой я. Бью  ногой. Попадаю по руке.  Пистолет летит в небо. Мой визави  вскакивает.  Бью его в ухо. Он колет меня ножом, почти без замаха.

Но поздно! Я уже обхватил его обеими руками. Он мой. Он будет сегодня в аду! Делаю шаг. Еще один. Мы срываемся и летим.

Я больше не увижу неба.
Всем на свете стала Земля.
Прими меня, Мать.
Я любил Тебя.


Люстра

Отдыхал я недавно в доме отдыха. Само собой, познакомился с дамой.   Я всегда с дамами  знакомлюсь, если без жены отпуск провожу.

Но ближе к делу. Пригласил я даму в гости, а соседа погулять отправил, чтобы не мешал, если что.

И вот она у меня! Все шло, как надо. Я ликовал. Ноздри дамы тонко трепетали. Я пригласил ее сесть, устроился рядом и обнял ее за  талию.  Дама отвернулась. Мышцы спины напряглись и как бы окаменели.
"Волнуется!" — подумал я с пониманием.

"А вы за путевку… сколько платили? — вдруг спросила она.
Я сказал.

"Ну, и я столько же! — как-то отчаянно воскликнула моя пассия. — А почему же  тогда у вас плафон стОит  39 рублей, а  у меня в номере повесили за  16 рублей 44 копейки?"

Ее  томные очи  превратились в обыкновенные глаза, а глаза в щелки.  Вот-вот заплачет от досады. Я даже испугался вначале: всю жизнь боюсь женских слез. Но дама не заплакала. Вскочила, сказала решительно: "Безобразие! Я буду жаловаться! Немедленно иду к главврачу!"

Тут и   я сорвался, не выдержал, дал, к сожалению,  волю раздражению:
"Да идите вы, куда хотите!  Ишь! Какая наблюдательная! Плафону моему позавидовала! А что твоя комната на тихий двор выходит, а моя на проезжую часть, прямо на пыльную улицу, это как? Так что давайте поменяемся! Я  вовсе не против!"

Обиделась она почему-то. Бросилась прямо к двери и исчезла. Навсегда.

Сел я  в кресло и задумался. И зачем  только в одинаковых номерах плафоны разные вешают? Будто женского характера не знают! Ну, правда…  Как нарочно!

Пожил я еще несколько дней и уехал домой. Испортил мне плафон весь отпуск!


Воспоминание о митинге в марте 1989 года

Митинг "демократической оппозиции" в Парке культуры. На деревянной эстраде стоит дебелая тетка навеселе и орет о чем-то ей самой непонятном. Нет микрофона. Тетку не слышно.   Ее напряженно не слушают человек двести замерзших, угрюмых людей. Им все равно "за что". Им важно быть "против"!

У входа в Парк собирают подписи. То ли за, то ли против. Старик, с  седой головой и с черной щетиной на щеках, похожий на раввина, бормочет:
«Все подписи все равно попадут в КГБ. Они и собирают».

Страну понесло юзом, развернуло, брякнуло о придорожный столб. Впереди — развал Союза, горящий Дом Советов, чеченская бойня,  воровская дележка огромной державы,  оказавшейся такой хрупкой и беззащитной из-за предательства одних, циклопической глупости и равнодушия других...

Мартовский день. Холод и ветер. Тесно сгрудились угрюмые люди. Они говорят власти: «Мы не хотим».

А больше им  сказать нечего. Они не знают, что будет впереди. Не понимают разницы между революцией и бунтом "отважной" попы, обидевшейся на голову, за то, что  та "сверху!    
Они не ведают, что худшие перекрасятся: пересядут из райкомов в банки. Что жизнь будет организована поиском денег. Что из-за них снова, как  тысячу  лет назад, будут рвать, жечь и взрывать друг друга: это грянет бандитский террор, и бывшие советские люди станут овцами и волками, хищниками и рабами, и получится так, "как всегда"!

Власть победившего зла не может жить спокойно. Ей нужны войны,       
жертвоприношения, лживые проповеди, неискренние исповеди, дурацкие идеи, псевдо-культура и эрзац-просвещение... Власть  будет покупать  души и голоса. Вы станете жевать ее жвачку и выбирать тех, кого вам навязали по ящику. Убогие, вы потеряете даже то, что имели. Те, кто крал у вас свободу от идеологии, украдут и свободу быть гражданином Великой Страны.

Мир не знал еще такой трагедии, происходящей на наших глазах и с нашим участием.
Могучую сосну, посаженную  титанами, ненасытные жуки-короеды грохнули оземь  и включили в пищевые цепочки —!..


Клака

Италия — родина европейской музыки. Ноты, в их современном виде, — щедрый дар от монаха Гвидо из Ареццо!  Не счесть и других италийских подарков: первые оперы, первые музыкальные инструменты: скрипки Амати, Страдивари, Гварнери; рояли  Кристофори…

Итальянцы, как женщины: любят ушами. И как женщины, ревнивы к чужой славе: трудно в  Италии приходится не «своим» артистам.
________________________________________________

…В тот вечер в одном из лучших театров страны собралась веселая шумная публика. Слышалась живая речь, сверкали черные быстрые глаза. В зале витало нетерпение.

Любители музыки и профессионалы (по меткому выражению Гайдна, в Италии музыкантов больше, чем сапожников!) с нетерпением ждали выступления новой европейской звезды — Федора Шаляпина.

Этот могучий талант, совсем еще молодой человек, успел уже покорить слушателей России и выходил на уровень европейского светила в зените славы. Его  искусство было понятно, близко  слушателям и зрителям во всех уголках света.

Но радовались его успеху далеко не все. Некоторые итальянские певцы, вероятно, не самые значительные по масштабу дарования и отлично об этом осведомленные,  были весьма обеспокоены.

Дело в том, что театр и музыкальные концерты посещали, в основном, одни и те же состоятельные люди, ведь в капиталистических странах высокая музыка была доступна лишь богатым, привилегированным слоям  общества. Даже в крупных городах, таких, как Москва или Милан, завсегдатаев музыкальных концертов, способных купить дорогие абонементы, было немного: не более нескольких тысяч.

Понятно, что любой метеор, ворвавшийся в круг местных знаменитостей, неминуемо заберет у признанных "корифеев" часть зрителей, лишит их желанных доходов.

Страдало самолюбие. Тощали кошельки. Портились нравы и отношения между артистами.

Как удалить конкурента из города? Есть простой способ: сорвать его первое выступление! Для этого достаточно нанять десяток клакеров, согласных освистать и ошикать любого, даже гениального певца, оказавшегося неугодным для местных музыкальных «авторитетов».

Система была хорошо отработана и применялась десятки, если не сотни лет.

Шаляпину стало известно о готовящейся «расправе».
Что делать? Отменить концерт?
Тогда о провале станет известно всей Италии: на скачках новостей вести о скандалах  приходят первыми!  Клака, а она существует, к сожалению, не только в Италии, способна раздуть пожары, в которых сгорела репутация многих хороших артистов…

«Так надо все же отменить?!»

Но не таков был Федор Иванович. Настоящий богатырь —  не только на сцене богатырь! И в жизни тоже!

«Выступление отменять не будем! Концерт состоится в любую погоду! Даже в бурю!» — решил Шаляпин.
Публика беспокоилась: слухи о готовящейся подлости проникли в зал. Зрители нервничали: опять скандал!
«Плакали наши денежки!»
"Хоть бы обошлось без драки!"

...Но вот на сцене явился Шаляпин! Счастливая тишина мгновенно   воцарилась в мыслях и  в зале.  Сам воздух вдруг стал другим: звонким, упругим, надежным соавтором
гениального Певца.

Шаляпин поет.
Покоряет.
Уносит сердца.
Забыто время:
Мгновения остановились:
Тоже обратились в слух:
Внимают благоговейно.

Быт забыт.
Ушло все мелкое, глупое и фальшивое, засасывающее человека, как болото  — раненую птицу.

Все, что разделяло людей на касты, рода,  племена; все, что сортировало по возможностям,  способностям, мнениям,  верованиям, —  стало вмиг ненужным, несущественным, ничтожным! Покраснело и вышло из  зала, опустив голову!

Сотни сердец соединились по воле гения, победив отчуждение!
Где клака? Она исчезла. Испарилась. Ее не было и не могло быть в человеческой общности, охваченной общим чувством, спаянной единой мыслью; ее не было и не могло быть среди зрителей и слушателей, устремившихся вслед за крылатой душой артиста в Высокое Небо Искусства. Не было в зале  места для подлости, зависти,   интриг…

После концерта итальянцы стоя долго аплодировали полюбившемуся им  Певцу.

Люстра сияла от счастья, и стены распахнулись, как двери, и не было  у  человеческого счастья заборов, стен,  и  перегородок!

Ни одного свистка! Ни единого шиканья!  Никто  не посмел  осквернить нелепым выкриком благословенный воздух Искусства, без которого пение невозможно, как невозможна и сама жизнь…

.. После концерта  из    зала выходили чистые, обновленные люди!
Ура! Эввива Шаляпин!


Гномам, скушавшим СССР,
или логика предательства

"Гномы":
"А на хрена нам эта "Империя"?
А на хрена нам эта Прибалтика?
А на хрена нам эта Средняя Азия?
Этот Кавказ?
Эти Белоруссия с Украиной?
Эти Союзники?
Эти базы на Кубе и во Вьетнаме?!

А на хрена нам эта Россия?
Ведь можно продать ее;
Купить домишко
На Лазурном берегу,
Этажа, эдак,  в три;
Рекламировать пиццу;
Получать гонорары за лекции;
Писать книги:
«Как я сделал это!»,
«Как я подгрызал СССР!», 
"Как я жевал Россию!"...

Умный человек
Всегда найдет себе
Занятие по душе!"


ВОСЬМАЯ  КНИГА   СКАЗОК

Содержание
--Завистливый крот
-Одуванчик
-За старой стеной
_______________________________________


-Завистливый крот


Крот был отличным землекопом. Слава о нем гремела по всему лесу. Повсюду были разбросаны бугорки земли, и все это была работа крота. Роет он подземные причудливые ходы, а землю на поверхность выгребает. Из подземных коридоров, в разных местах, делает выходы на поверхность, возле которых и заметны маленькие земляные горки.

И ведь так освоил свое дело, что в кромешной темноте, с закрытыми глазами работает, а подземный ход делает аккуратно, словно все видит. Да и как тут с открытыми глазами работать, их все равно бы землей засыпало. И глаза-то открывать незачем, он работает вслепую, поэтому и сам почти слепой. Передние лапы у крота устроены так, чтобы копать землю удобно было. Каждая лапа, будто небольшая лопата с когтями-зубьями.

Жил этот крот в свое удовольствие, хорошо питался, выбирал в земле червяков и ел их с аппетитом. За день столько съедал, сколько сам весил. И пользу для леса приносил, землю вскапывал, рыхлил ее.

И вдруг однажды надоело кроту землю копать.

«Что это я все в земле да в земле ковыряюсь», — подумал он. — «Надо чем-нибудь другим заняться, полегче да повеселее работу подобрать. Вон дятел, долбит клювом по дереву в свое удовольствие, тем и живет. А синица?! Знай, прыгает по стволам да по веткам деревьев, поет-заливается, и сыта, и весела…»

В то время, когда крот раздумывал о своей жизни, была ночь, теплая летняя ночь. Среди гущи деревьев раздалась соловьиная песня. Высокое небо, яркие звезды, ночная тишина, лесные жители, все с удовольствием слушали замечательные песни соловья. Но у крота эта песня вызывала только зависть:

«Ведь вот, живут же другие, наслаждаются всем, что есть на белом свете. Только я один копаюсь в земле. Нет, надо другим делом заняться!»

Вдруг на ветку дерева, под которым сидел крот, опустился знакомый филин. Он ночью видит  не хуже, чем другие днем. Филин сразу узнал своего приятеля крота.

«Ты что же это, друг, скучный такой? Или загрустил о чем?» — спросил филин

Крот рассказал филину о том, что надоело ему быть землекопом и что решил он переменить свою работу на какую-нибудь другую, повеселее да полегче.

«Нет ничего проще!», — сказал филин. — «У тебя лапы, словно нарочно сделаны, чтобы бить ими в барабан. Иди в лесной оркестр барабанщиком. На всех праздниках будешь гулять-пировать. Ешь, пей, веселись! Вот скоро у лисят дни рождения пойдут, угощений сколько хочешь! Там тебе и веселье, и еда, и жизнь легкая, — не то, что под землей!»

«А ты-то что там делаешь?» — спросил крот филина.

«А я главный осветитель! Ночью своими глазами всю лесную поляну, весь стол для пиршества, как электрической лампочкой, освещаю. Там уж любое самое вкусное кушанье мое!» —  ответил филин.

«Ладно, согласен!» —сказал с радостью крот и побежал в лесной оркестр, чтобы стать барабанщиком.

На первом же празднике у лисы крота побили за то, что мешал оркестру играть, невпопад барабанил. Но накормили его досыта и даже соку кленового дали. И после на каждом лисьем празднике, кроту всегда попадало за плохую игру на барабане. Не было у крота ни слуха, ни чувства ритма, не мог он стать хорошим барабанщиком. Однако ел он всегда досыта, на пиршествах никто не считал, сколько съест крот, и это ему нравилось. Так и летело время, пока одна очень сердитая лиса не выгнала его из лесного оркестра насовсем.

Оказался крот в большой беде: голодный, жить негде, зима подходит, а кормиться нечем… И тут опять выручил его знакомый филин.

«А ты, голубчик, — говорил филин, — не унывай. Наймись к медведю на зиму дыры в снегу у его берлоги делать, чтобы к нему свежий воздух шел, пока он спит. И платит много, и в снегу копаться легче, не то, что в земле».

Обрадовался крот и побежал к медведю наниматься на работу.

Медведь как раз собирался укладываться спать в свою берлогу, на всю зиму. «А ты, землекоп, чего ко мне прибежал?» — спросил медведь.

«К тебе наниматься на работу пришел, дядя Миша, — ответил крот, — зимой в снегу ходы делать в твою берлогу. Филин меня прислал».

«Это мне нужно, — сказал медведь. —А то, когда нанесет много снега, сон плохой у меня бывает, душно становится. А ты сам-то не уснешь зимой, как я? А то ты мне и не нужен!»

«Что ы, дядя Миша, — ответил крот. — У нас, кротов, зимней спячки не бывает, поэтому нам и корм нужен круглый год. А то я и сам с удовольствием завалился бы спать на всю зиму. В том-то и дело, что мне сейчас есть нечего».

«Тогда ладно, беру тебя до весны. —согласился медведь. — Вот получай запас корма, ешь сколько хочешь. Зимой аккуратно откапывай отдушину в снегу, да смотри, чтобы мне в берлоге не жарко и не холодно было».

Выдал медведь корм кроту и улегся в берлоге спать. Крот рад-раденешенек: работа легкая досталась, а корму и на двоих хватит. Приступил он к работе. Тут и снегу нанесло видимо-невидимо. На берлогу целый сугроб намело. Крот в этом сугробе прокопал много ходов. Медведь спит, только пар от его дыхания виден над медвежьим жильем. В берлоге тепло, сильных морозов пока нет.

И все было бы хорошо, да в середине зимы наступили лютые холода. Перестарался крот, столько накопал в снегу отверстий в берлогу, что в ней стало так же холодно, как на улице. Проснулся от мороза медведь, посмотрел, что натворил крот и прогнал его, а корм весь у него отобрал. Засыпал медведь все отверстия в берлогу снегом, одно только оставил и опять спать завалился. А что оставалось кроту делать? Он и сам не знал…

Вспомнил крот свое старое занятие, попытался в землю зарыться, да не тут-то было. Земля от мороза стала твердая, как камень, а лапы у крота отвыкли от работы и копать, как раньше, не могли. Не умирать же ему с голоду!

Тут кроту ворона подсказала, что у снегирей птенцы вывелись, нянька нужна. И правда, оказалось, что снегири зимой птенцов выводят. Пошел крот снегирят нянчить. Кое-как за это кормили его снегири. И опять неудача. Как-то крот снегиренка нечаянно когтями поцарапал, и опять его прогнали.

Так и не нашел крот легкой, веселой работы, так и бегал от одного дела к другому, кормился кое-как впроголодь, и не было у него никакой радости.

Наконец, пришла долгожданная весна, согнала снег, обогрела землю. Крот повеселел, попробовал копать землю, получилось, и он принялся за свою привычную работу. Теперь крот снова ест досыта, работает с радостью и никому не завидует.


Одуванчик

Весна согнала остатки снега, земля подсохла и согрелась. На лесной полянке, будто по волшебству, зацвели одуванчики, украсив ее тысячами золотистых головок.

Прибегали на поляну дети, и поляна одаривала их сочными, солнечными букетами. На детских головках, словно золотые короны, красовались венки, а цветов на поляне будто и не убывало. Нежные головки одуванчиков раскрывали свои золотые лепестки утреннему солнцу и, как зачарованные, весь день любовались им до заката. Только проводив солнце за горизонт, одуванчики свертывали свои лепестки и засыпали до утра. Когда они спали, казалось, что на поляне и не было никаких цветов, но зато с восходом солнца вся поляна снова сияла тысячами маленьких солнц.

Прошло несколько теплых дней, и на цветах появился серебристый пушок. Это зрели семена одуванчиков. На каждом цветке созревало много семян, и каждое прикреплялось к пушку, как к парашюту. Подует ветерок, и семечко полетит на своем парашюте по воздуху и неподалеку опустится на землю, чтобы вырос новый цветок. Так и разлетались семена в разные стороны поляны, и из них вырастали новые солнечные цветы — одуванчики.

Но одно семечко с самого высокого одуванчика решило покинуть родную землю. «Что я буду тут жить с вами вместе",— сказало оно своим товарищам. — "Лучше полечу я  в дальние края, найду такую землю, где нет других одуванчиков. Там я вырасту и зацвету, все меня заметят и будут любоваться только мной. А на нашей поляне, да и рядом на соседней, таких, как я, полно! Жди, когда на тебя обратят внимание!»
Как ни уговаривали товарищи это семечко, как ни просили не улетать в чужие края, так и не уговорили.

Однажды дунул небольшой ветерок, оторвались с самого высокого одуванчика его семена и полетели на своих парашютиках.

Пролетев, кто подальше, кто поближе, все они одно за другим опустились на своей земле, приникли к ней и крепко за нее зацепились. Только одно семечко дождалось сильного ветра, поднялось высоко-высоко, до самых туч и улетело в дальние края. Долго несло его ветром, забросило в грозовые тучи, оглушило громом и обожгло молнией. Наконец, ветер утих, и опустилось семечко на землю, на которой не росло ни одного одуванчика, кругом были только незнакомые, чужие растения.

Шло время, промелькнули осень и зима. Волшебница Весна снова украсила родную поляну ранними цветами, всюду улыбались солнцу золотые головки одуванчиков. Цвели и те, что выросли от прошлогодних семян. Как всегда, одуванчики принесли много радости людям, и сами радовались Солнцу, Небу, Весне.

Вырос одуванчик и из семечка, которое улетело в чужеземные края, но был этот цветок хилым и скучным. Земля и растения вокруг него были чужими и неприветливыми, они не любили незваного пришельца, не давали ему влаги, заслоняли солнце и небо. Грустно жилось на чужбине этому одуванчику. Тосковал он о своей родной земле, полянке и товарищах, но вернуться назад так и не смог.


ЗА   СТАРОЙ  СТЕНОЙ

САША

После уроков, как обычно, Саша занес портфель домой и выбежал во двор. Был май. Пахло свежей зеленью. Блестели недавно вымытые перед Пасхой стекла окон.

Саша радовался весне и приближению каникул.

— Интересно, куда родители повезут меня летом: на юг к морю или за город, на дачу? Хорошо бы и на море побывать, и на даче пожить, — думал Саша.

Двор дома, где он жил, вполне можно было бы назвать самым обычным городским двором. С газонами, сквером, тополями, скамейками и детской площадкой… Неожиданными тут были только два свидетеля давно прошедших веков: высокая стена из старого, потемневшего от времени кирпича, а за ней —  старинная церковь с заколоченными окнами, закрытыми дверями и с двумя березками, каким-то чудом выросшими на площадке звонницы, казалось бы, прямо из камня.

Саше и его товарищам давно хотелось перелезть через стену,  проникнуть в церковь и  разведать это незнакомое и таинственное место. Но, странное дело, как только ребята подбегали к стене, им вдруг становилось страшно, и они даже не пытались забраться на высокую ограду, хоть это и было совсем не трудно: прямо у стены рос могучий красавец тополь, и можно было без труда залезть вначале на дерево, а потом по одной из веток перейти на Старую Стену.

Итак, Саша вышел во двор, подбежал к тополю и вдруг неожиданно для самого себя решился:

— Была-не была! Вот ребята удивятся, когда узнают,  что я не побоялся!

Быстро забравшись на тополь, Саша встал на длинную ветку, ловко перебежал по ней, спрыгнул на кирпичную стену и замер, разглядывая незнакомый двор.

За стеной зеленела трава, кружились бабочки. В траве сидела крупная зеленая лягушка. Она пристально глядела на Сашу, выпучив глаза, словно задумавшись о чем-то.

Саша зажмурился (уж больно высоко!) и прыгнул.


ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ, КИКИМОРА И ЛЕШИЙ

Саша сильно ударился о землю, перекатился на бок, сразу же вскочил, огляделся и… не поверил своим глазам.

— Где я? — прошептал он. — Куда все исчезло: мой дом, стена, церковь? Где город? Куда город-то делся? Его нет! Только трава под ногами все та же, да вон лягушка смотрит, ишь, уставилась…

Лягушка, сидевшая рядом, словно поняла Сашины слова, — прыгнула в траву и исчезла.

— Спокойствие! — попытался скомандовать себе Саша. — Хотя какое уж тут спокойствие, когда все куда-то подевалось. Чудеса!
А, вон где церковь — на холме, за рекой. А вот и дорога туда, мимо леса, потом к реке, и через поле…. Только, может, это другая церковь? А, все равно, пойду-ка я, пожалуй, в ту сторону… Хорошо бы людей повстречать!

Сказано-сделано. Направился Саша к далекой церкви и вскоре оказался у опушки соснового леса. Там росли высокие кусты боярышника, а перед ними у самой дороги лежало поваленное дерево причудливой формы. Толстый ствол цвета осиновой коры разделялся на пять ветвей. Ветви концами упирались в землю и были похожи то ли на руки, то ли на лапы.

— Вот здорово! — обрадовался Саша. — Самое время теперь отдохнуть!

Он с разбегу запрыгнул на дерево, сел на него верхом, как на лошадь, и стал весело болтать ногами.

Вдруг дерево зашевелилось, поднялось, опустилось, затряслось, как в ознобе, ветки так и заходили вверх и вниз. Саша не сразу сообразил, что случилось: то ли земля задрожала, то ли гроза началась, то ли дерево заговорило хриплым басом:

— Кто посмел нарушить мой покой? Кто оседлал самого Змея Горыныча?

Саша съежился от страха и прошептал:
— Как!? Вы разве не дерево?

Тут Змей Горыныч обиделся еще больше. Одна из пяти ветвей приподнялась с земли, изогнулась, к Саше повернулась и как дохнет-полыхнет на него огнем — желтым пламенем. Хорошо еще, что мальчик успел вовремя спрыгнуть на землю, и спрятаться в густой траве, и закрыть лицо руками.

В этот миг у него за спиной раздался чей-то тонкий пронзительный голосок:
— Ох, горячо, ох, хорошо! Леший, Леший, иди сюда скорей, погрейся! Вот и в нашем лесу отопление на удивление появилось! Леший, где же ты? Какого лешего отстаешь все время, а?

— Иду, иду, Кикимора! — ответил из-за кустов боярышника хриплый бас.

— Только Лешего с Кикиморой мне тут не хватало! — подумал Саша и высунул голову из травы, чтобы все, как следует, рассмотреть..

Из-за куста вышла высокая очень худая женщина в короткой юбочке из пучков болотной травы, блузке из зеленого мха и в кокетливой шляпке из бересты. Шляпку украшали луговые цветы. Она Саше понравилась, можно сказать, с первого взгляда. Это бывает! Даже в лесу!

Следом за ней появился Леший. Он был коренастый, широкий в плечах, обут в лапти. Его широкий нос, и скулы, и походка в развалку сразу напомнили Саше одного соседа по дому, заядлого доминошника.
Тут мальчик вспомнил о Змее, перестал разглядывать незнакомцев, шмыгнул за куст и затаился.

— Где мальчишка? — заорал Змей Горыныч всеми пятью головами. — Я сейчас закушу им перед обедом!

— Какой мальчишка? О ком ты, Змей? — Кикимора сделала удивленные глаза и заморгала для убедительности.

— Да только что здесь был! — настаивал Змей Горыныч. — На мне сидел и ногами болтал, нахал!

— Почудилось тебе, верно. Не было тут никакого мальчишки. Леший, а может, ты его видел? — спросила Кикимора ехидным тоненьким голоском.

— Да, видел! Как же! Увидишь такого шустрого! Нет его нигде! — процедил Леший сквозь зубы. — Если и был он тут, то сейчас — уже далеко. Удрал малец! Будет он Змея дожидаться, хитрец такой! Держи карман шире! Взял и удрал! Ищи теперь ветра в поле!

Сказал так Леший, а сам подмигнул Саше украдкой:
— Не беспокойся, проведем Змея!

Завертел Змей Горыныч головами в разные стороны, Сашу нигде не обнаружил, огорчился и сказал:
— Полечу-ка в поле, посмотрю, далеко ли ушел мальчишка!

Расправил Зией жесткие серые крылья, оттолкнулся всеми пятью лапами от земли, глубоко вдохнул всеми пятью головами и полетел над полем, отбрасывая на землю широкую, как от облака, тень.

Кикимора и Леший сразу же подбежали к Саше.

— Ты это… — произнес Леший и задумался, не зная, что сказать дальше. Обманув змея, Леший исчерпал свои скромные ораторские возможности. Он не был великим говоруном, всегда говорил мало, медленно, долго думал, прежде чем сказать, с трудом подбирал нужные слова. В лесу и словом-то не с кем перемолвиться: кроме Кикиморы и поговорить-то по-человечески не с кем! Зато никогда не говорил лишнего и почти никогда не сотрясал воздух ради озвучивания глупостей.

Наконец, Леший придумал, о чем спросить, обрадовался и весело сказал:
— А ты откуда здесь взялся?

— Я из города, я со стены спрыгнул, а вы?

Ответ Саши вряд ли был очень вразумителен. Но Леший и вида не подал, что ничего не понял.
— Ну, а мы — из леса, жители лесные, правда, Кикимора?

— Вот уж, что правда, то правда, — согласилась Кикимора. — А как тебя зовут, мальчик?

— Саша.

— Не знаешь ты леса, Саша. Надо тебе скорее к людям выбираться, а то пропадешь тут один. Знаешь, как у нас говорят? Закон — тайга, медведь —прокурор!

— У нас так тоже, кажется, говорят. А в лесу я и сам не хочу оставаться. Иду я вон к той церкви на холме, чтобы людей там повстречать да узнать, как мне в мой город попасть. Только вот Горыныч этот меня задержал, — сказал Саша.

— Леший проводит тебя, покажет, как быстрее до церкви добраться. Село у церкви, большое, люди там живут хорошие, добрые! Помогут тебе, чем могут!
А теперь, иди! До свидания, Саша! Если понадоблюсь, — зови! А ты, Леший, смотри, про подарок не забудь, а то в лес больше не возвращайся!

— Не забуду, — буркнул Леший. — Ну, пошли, провожу!

Саша на прощанье помахал Кикиморе рукой и пошел за своим провожатым. Скоро они вышли из леса к тропинке, что через поле вела. Здесь Леший остановился:
— Все, Саша. Дальше не пойду — нельзя. Не могу я из леса отлучаться… Да…, вот еще что, — почесал Леший в затылке, словно жалко ему было с нужной вещью расставаться. —Возьми наш подарок — веточку неопалимую. Кто ею владеет, тот огня не боится. Сколько раз нас с Кикиморой выручала, от пожаров лесных спасала! Только для друга ничего не жалко! Бери!

— Спасибо, дядя Леший! Я веточку потом вам верну, обязательно! Не сомневайтесь! Вам она нужнее, чем мне! До свиданья!

— До свидания, Саша! Скоро увидимся!


НИКИФОР

Пошел Саша дальше по едва заметной в луговой траве тропинке. В небе пел-заливался жаворонок. И трава, и деревья, и небо казались мальчику такими знакомыми, словно был он в уже известном, но забытом месте.
— Что-то не соображу, — думал Саша. — Куда я это попал? Неужели в сказку? Но трава-то настоящая… И все здесь настоящее…
Или я оказался в другом времени? Прошедшее время всегда либо сказка, либо рассказ! И все в нем вперемежку: и правда, и не правда, и настоящее, и выдуманное!

Тропинка привела Сашу к мосту через полноводную реку, за которой простирались широкие пойменные луга, за ними темнел уже другой, еловый лес.

На мосту стоял высокий,  статный человека. Недалеко от него на лугу у речки пасся могучий вороной конь.. Человек на мосту смотрел на воду и размышлял о чем-то серьезном.

— Богатырь! Вот бы познакомиться! — подумал Саша, подходя к мосту.

Словно угадав Сашины мысли, человек поднял голову, расправил плечи и посмотрел на мальчика.
— Здравствуй! Куда идешь, отрок? — спросил богатырь басом.

— Сам не знаю! — честно ответил Саша. — Попал я к вам совершенно нечаянно. Перелез через стену и вдруг у вас оказался. А вы что, из похода возвращаетесь?

— Нет, как раз наоборот! Начинаю поход! Рано мне домой возвращаться, прежде надо зарок исполнить, богатырский подвиг совершить!…

— А что вы должны совершить?

— Должен найти Волшебный Лук и Стрелы Богатырские.

— Лук и Стрелы? — заинтересовался Саша.

— Да! Лук Единства и Стрелы к нему Дальнолетные. А найти их мне завещали великие богатыри Земли Русской — Илья Муромец и Василий Кожемяка.
— Слушай, отрок… — Богатырь вдруг снова погрустнел, задумался и опустил голову. — Сомнения меня одолевают! Может, зря ищу я Лук Единства? Ты, я вижу, из совсем другого времени к нам пожаловал…. Так скажи мне правду: там, в твоем времени люди дружно живут? Болеют душой за Родину? Берегут Мир?

— Да нет! — сказал Саша с досадой. — Все воюют, перессорились вконец! Мы даже телевизор выключаем, когда про конфликты передают.

— Телевизор? Хм! Ну, ладно! Значит, не зря я ищу Лук Единства? — И в будущем пригодится он людям! — воскликнул богатырь.

Он сразу повеселел, словно очнувшись от тяжелых раздумий, взгляд оживился, глаза заблестели!. Помолчал немного богатырь потом спросил:
— Как звать тебя, отрок?

— Саша.

— А меня — Никифором. Все меня тут знают. Я богатырем на Руси работаю.

— Никифор, возьми меня с собой Лук Единства искать! Я тебе пригожусь, я три класса в школе закончил.

— Целых три класса? Вот это да! Значит, грамоту разумеешь? — уважительно спросил Никифор.

— Конечно! — гордо ответил Саша, мигом забыв про все свои ошибки в диктантах. — Поехали вместе, а, Никифор?

— Поехали! — решил Никифор. Он посадил Сашу на коня, сам сел сзади и поскакали они от моста, но не к деревне с церковью, а в другую сторону, к ельнику.

Миновали поле, лес, видят — старый крестьянин сидит у дороги, лапти из лыка плетет. Сошел Никифор с коня, поклонился старику и спросил:

— Ищу я, отец, Лук Единства со Стрелами Дальнолетными, ищу пока безуспешно. Не можешь ли ты подсказать, в какой стороне нам искать?

Встал старичок, подошел к Никифору и сказал:

— Лук тот и стрелы найдешь в горах, на острове. А остров тот в горном озере. Никто еще там не бывал до тебя. Труден туда путь, но если хватит веры и сил, исполнишь все,  что задумал!

Потом старик посмотрел на Сашу и улыбнулся мальчику:

— А тебе, малец, лапоточки дарю, да непростые, а волшебные! Ноги в них усталости не знают, по воде, как посуху шагают, а ежели очень захотеть, — то и по облакам в них пройтись можно! Может, пригодятся вам в вашем деле…

Примерил Саша лапти, — точно по ноге оказались. Угостил старик Никифора и Сашу костяникой-ягодой, что в июльский зной бодрость и свежесть дарит, и снова за свое дело взялся, — стал лыко драть да лапти плести, а богатырь и Саша дальше по своим делам поскакали.


НОЧЛЕГ

Долго ехали, целый день. Наконец,  остановились посреди широкой дубравы на поляне с травой, такой зеленой, что Саше показалась
зеленее всех изумрудов, зеленее самой  Лягушки у церкви за старой стеной!
Всадники спешились под  большим старым  дубом. Никифор расседлал коня и стал к ночлегу готовиться. А Саша лег на войлочную попону и закрыл глаза.

— Спи, Саша, отдыхай, — утро вечера мудренее. А я буду стоянку охранять, — сказал Никифор,.

— Я тебя скоро сменю, — прошептал Саша, закрыл глаза и заснул.
Ему снился конь, резвый добрый и ласковый, с выпуклыми глазами и блестящей гривой. А еще ему снились приключения: они были разного цвета: то голубые, то розовые, то зеленые. Приключения проносились перед глазами, словно искры от костра, а Саша мчался среди них наугад на своем волшебном коне, смеясь и размахивая руками. Потом он почувствовал, что руки и ноги у него превратились в пушинки и стали совсем невесомыми, и он полетел все выше и выше в голубую даль.

Вдруг конь куда-то исчез, и начался другой, не такой уж приятный сон. Саше снилось, что он лежит под деревом со связанными руками и ногами.

— Пустите! Никифор, помоги! — кричит мальчик во сне.
Тут Саша проснулся и открыл глаза. Только что рассвело. Видно было уже хорошо, только все казалось одинаково серым: небо, земля и деревья.

Но что это? Видит Саша: Никифор стоит под дубом и сражается с огромным пауком.
Паук зацепился всеми ногами за нижнюю ветку дуба. Из его широкой пасти торчат кривые клыки. Паук сверкает зелеными глазами и ловко накидывает на богатыря стальные петли. Никифор пытается вырваться, напрягает могучие мускулы. Иногда ему удается разорвать одну петлю движением плеч, но в следующее мгновенье паук снова опутывает богатыря стальной паутиной.

…Неумолимо шаг за шагом притягивает паук Никифора к своим страшным клыкам. Саша вскакивает с земли и бежит во всю прыть к богатырю.
— Никифор, Никифор, скажи, что мне делать, как помочь?

— Не подходи, Саша, а то попадешься и ты! Лучше принеси меч и отвяжи коня, да скорее! — только и успел крикнуть Никифор

Саша бросился к коню, привязанному к соседнему дереву. Под деревом лежал меч Никифора. Саша подбежал к мечу. Ему едва удалось оторвать от земли рукоятку, — таким тяжелым был меч богатыря. Согнувшись, он волоком подтащил меч прямо к ногам богатыря и тут же бросился к соседнему дереву, чтобы отвязать коня. Сивко давно уже тревожно ржал и бил копытами. Почуяв свободу, он скакнул, словно взлетел, и передними копытами ударил паука в голову. Руки Никифора освободились, он нагнулся, схватил меч и, размахнувшись, перерубил паутину, которой паук обматывал его. Следующим ударом богатырь обрубил нити, на которых висело само чудовище.

Паук упал на длинные мохнатые лапы и кинулся на Никифора. Тот отпрянул и отклонился в сторону. Челюсти паука лязгнули у самой шеи богатыря. Мощным ударом храбрый воин снес чудовищу голову. Схватка закончилась.

— Чуть было не загрыз меня проклятый паук! — сказал Никифор. Он опустился на траву и бережно положил меч рядом. На лбу его блестели капли пота.

Чуть позже богатырь рассказал Саше, о том, что произошло, пока мальчик спал. На рассвете Никифор услышал странный лязг, будто кто-то точил нож на огромном наждачном камне. Он подошел к дереву, с которого доносились подозрительные звуки, и тогда паук сковал ему руки стальной паутиной и потащил наверх.

— Если бы не ты да не Сивко, — несдобровать мне. Думаю, что не случайно тут паук появился. Недруги преследуют нас, хотят погубить с помощью всякой нечисти, чтобы никогда не добыли мы с тобой волшебный лук со стрелами. А ты, наверное, сильно испугался, когда проснулся, а?

— Да нет, не очень. Ведь я теперь тоже богатырь! — ответил Саша и гордо подбоченился.


РАЗБОЙНИКИ

Солнце  стояло уже высоко в небе, когда Никифор и Саша выехали из дубравы,. Поляна большее не была серой, а снова стала изумрудной.

Саша так привык к приключениям, что скоро  забыл о битве с пауком. Сивко скакал легко, будто летел, сходу перепрыгивая через ручьи и речушки. Саше казалось, что это он управляет конем. Мальчик не замечал, что Никифор незаметно поддерживал его и направлял бег лихого скакуна.

Богатырь и Саша проследовали сосновым лесом, потом проехали березовой рощей и, наконец, углубились в густой ельник. Вскоре они оказались на большой поляне. Вдруг Сивко встал как вкопанный, словно почуял опасность.

На самой середине поляны росли четыре ели, высокие да пышные, с длинными кудрявыми ветвями. У всех четырех вершины были спилены. На деревья, как на столбы, опирался прочный деревянный настил, на котором стоял высокий шатер с ярким красным верхом и желтым низом.

Вдруг полог шатра распахнулся и вышел человек в красном кафтане, стянутом широким желтым поясом. Никифор и Саша задрали головы, чтобы лучше рассмотреть незнакомца. Тот подошел к краю настила, скрестил руки на груди и крикнул:

— Далеко ли направляешься, Никифор?

— Откуда ты меня знаешь? — удивился богатырь.

— Да кто же тебя не знает? Весь народ только и шумит о том, что ты хочешь отыскать лук и стрелы Единства, мечтаешь, чтобы люди раздоры навсегда позабыли…. Но если все будут заодно, если научатся жить дружно, то как нам, разбойникам, тогда жить? Разве устоим мы против добрых людей, если добрые объединятся, а, Никифор? Ох, и трудно тогда нашему брату придется! Пропадем мы тогда, совсем пропадем!

— Так это разбойник! — прошептал Саша. — Никифор, поехали отсюда скорее, пока дорога свободна!

— Хорошо, — согласился богатырь и крикнул разбойнику, задрав голову вверх:
— Прощай, разбойник! Сначала Лук отыщу, потом с хорошими людьми посоветуюсь, что с тобой делать, а затем с тобой как-нибудь разберемся! А теперь некогда мне с тобой лясы точить! Прощай!

Никифор тронул поводья, но не успел Сивко сделать и двух шагов, как разбойник махнул кому-то рукой, и впереди со страшным гулом упали на землю две огромные ели, перегородив дорогу. Никифор повернул Сивко, чтобы ехать назад, но и сзади рухнули на дорогу уже другие деревья, — путь был отрезан.

— Попали мы в ловушку! Ничего не поделаешь, — надо бой принимать! — сказал Никифор. — Знаешь, кто это? Знаменитый шатровый разбойник! Много богатырей хотели совладать с ним в честном бою, да не вышло. Зело хитер злодей! Значит, мне теперь выпало с ним сразиться! Слушай, что я тебе сейчас скажу, Саша! Битва будет долгой и жестокой. Испробуй-ка твои новые лапоточки. Переберись через завалы и помощь из леса приведи. Спеши! Мне одному тяжело придется!

Саша спрыгнул с коня, надел лапти — и вовремя! Из-за завалов высыпала целая ватага разбойников и кинулась к Никифору.

— Торопись, Саша! — успел крикнуть богатырь. — Три дня и три ночи, пожалуй, выстою, а потом силы мои иссякнут. Спеши!

Саша с помощью лаптей перебрался через еловые завалы, но бежать быстро мешали кусты и сухие ветки.

— Ну, лапти, покажите себя! — подумал мальчик и легко вскарабкался по прямому стволу ели, даже не держась за ветви. Чудо-лапти цеплялись за кору, не хуже беличьих когтей, словно приклеивались к дереву. Саша добежал до вершины и поспешил вперед прямо по верхушкам деревьев, прыгая с ели на ель, как белка.

Вдруг откуда-то снизу донесся хриплый бас:

— Саша, что ты там делаешь, наверху, в ветвях?

А потом раздался еще один знакомый голос, звонкий да тоненький:

— Спускайся скорее к нам, мой мальчик!

Саша узнал своих знакомых — Лешего и Кикимору — и спустился к ним. Лесные жители раскрыли рты от удивления, потому что никогда не видали мальчиков, бегающих по верхушкам деревьев.

— Ой, Леший, ой, Кикимора! Помогите! Никифор сражается один против целого войска разбойников!

— Где сражается? — спросил Леший.

— Вон там, в ельнике, недалеко отсюда.

— Знаем-знаем! — промяукала Кикимора, наклонилась к земле и приложила к ней ухо.

— Слышим-слышим! — сказала она уже совсем другим тоном. — Слышим, что битва идет нешуточная. Леший, приложи-ка ухо и ты!

Леший припал к земле:
— Копыта бьют, деревья падают, ноги топают, много ног! Держится еще наш Никифор!

— Медведи нужны! — решительно заявила Кикимора. — Медведи завалов не боятся. Надо медведей звать!

— А как ты их соберешь? Они же поодиночке бродить любят!

— Эх, Леший, Леший, а волки на что?
Кикимора громко свистнула, и через мгновенье примчались два серых волка. Кикимора села верхом на одного, Леший на другого.

— Саша, возвращайся к Никифору. Скажи, пусть держится. Мы поехали собирать медвежий полк!

Волки помчались с Лешим и Кикиморой в гущу леса, а Саша поспешил обратно. Мальчик снова бежал по макушкам высоких елей. Когда он вернулся на поляну, бой был  уже в самом разгаре. Сверху было хорошо видно, как проходила битва.
Было заметно, что разбойники боятся Никифора. Как только богатырь поднимал меч, середина поляны сразу пустела: вояки отступали, стараясь спрятаться за кустами и за спинами соседей.

— Трусы! — крикнул сверху шатровый разбойник. — Пускайте в дело ваши стрелы. Поразите его стрелами издалека, если ближе подойти боитесь!

Нападавшие отступили к краям поляны, стали в круг  и начали осыпать богатыря градом стрел. Меч в руках Никифора замелькал так быстро, что его не было видно: казалось, будто богатыря защищает сплошная сверкающая оболочка. Лишь нескольким стрелам удалось задеть кольчугу богатыря, но сам Никифор оставался неуязвим.

Разбойники видели, что ничего у них не получается, боевого задора  становилось все меньше. Некоторые даже побросали оружие и разбежались по кустам, но Саша видел, что все  медленнее, все тяжелее поднимается богатырская рука с тяжелым мечом, что его друг уже качается от усталости.

— Держись, Никифор, помощь близка! — крикнул Саша.
Никифор услышал голос мальчика и улыбнулся. Слова Саши и надежда вернули ему силы.

Вдруг послышалась барабанная дробь. Важный серый заяц с барабаном вышел из-за дерева и встал рядом с Никифором.

От неожиданности разбойники перестали метать стрелы и опустили луки к земле. Барабан замолк, раздался оглушительный треск сучьев, и на поляну через завалы вывалился отряд медведей под знаменем. На знамени был нарисован бочонок меда. Следом на поляну выехали Леший и Кикимора верхом на волках.

— Медвежий полк встал под твою руку, богатырь! Только прикажи, — и мы сокрушим любого врага! — проревел старший медведь, на котором был островерхий шлем и деревянная кольчуга из ивовых прутьев.

Заяц изо всех сил заколотил в барабан. Но сокрушать было уже некого. Разбойники в ужасе бежали кто куда. Их предводитель Шатровый Разбойник спрятался в шатер, словно его тут и не бывало.

Два молодых медведя быстро взобрались наверх, вытащили разбойника из шатра, стащили вниз и подвели к Никифору.

— Ну что, злодей, не помогло тебе коварство? Видишь:  мы еще даже не нашли Лук Единства, а тебя уже человеческими и лесными силами одолели! Быть тебе теперь навечно в лесу под стражей! Охранять тебя поручаю медвежьему войску.

Никифор и Саша поблагодарили медведей, волков, зайца, а также Лешего с Кикиморой, сели на коня и дальше в путь отправились.


ЛИЛИИ

Никифор и Саша проехали через большие лиственные леса и двигались все дальше на юг. Путешествие проходило спокойно, поэтому Саша мог вдоволь налюбоваться цветами, подивиться загадочным курганам, словно охранявшим степные дороги. Задрав голову, мальчик подолгу смотрел на облака, белевшие в высоком небе.

Путники плыли то в маковом, то в тюльпанном море, поднимались на холмы и опускались в долины, точно скользя по волнам. Даже быстроногий Сивко замедлял шаг, пьянея от аромата трав и цветов.

Становилось все жарче. Солнце пекло. Лишь изредка проливались теплые короткие дожди. Ах, как сладко благоухала после них земля! Как приятно, радостно было скакать по душистой степи. Саша чувствовал себя счастливым и не хотел другой доли, как только ехать и ехать без конца в благоуханном краю, среди прекрасных цветов.

Однажды вечером конь вынес всадников в долину, сплошь покрытую белыми лилиями. Они были так красивы, что глаз не отвести. Здесь путники и решили провести ночь.

Смеркалось. Лепестки лилий чуть шевелились, словно шептали понятные только им слова. Никифор расстелил на земле попону, положил голову на седло и заснул, а к Саше сон не шел, ему казалось, что лепестки цветов рассказывают о волшебной, небывалой, неповторимой жизни благоуханных долинах, где нет ни горя, ни болезней, ни долгих разлук с любимыми и дорогими людьми.

На рассвете мальчик, наконец, задремал, но и во сне ему снились задумчивые и загадочные лилии.

Наутро Никифор, как всегда, поднялся первым, оседлал коня и разбудил Сашу. Мальчик протер глаза и вдруг сказал, как отрезал:

— Я никуда не поеду. Я останусь здесь, в самом красивом на земле месте.

Никифор нахмурился:

— Как же так? Ничего не пойму…. Ведь ты же хотел помочь мне! А теперь отказываешься? Вспомни о нашем походе! Подумай о доме! Ты же должен когда-нибудь вернуться домой.

Саша молча лег на землю и повернулся на бок, лицом к цветам, спиной к Никифору.

— Околдовало тебя поле! — сказал Никифор и нахмурился. — Но я не оставлю тебя здесь. Ни за что не оставлю!
Богатырь поднял Сашу и посадил на коня.

— Я не хочу уезжать! — закричал Саша сквозь слезы. — Я останусь жить среди лилий. Я не уеду, пока не пойму, о чем шепчут их лепестки.

— Мы еще вернемся сюда, Саша. Мы еще поклонимся красоте цветов. А сейчас — нам пора.
Никифор вскочил на коня и тронул поводья. Вскоре лилейное поле скрылось из глаз. Саша еще долго кричал и плакал, но потом уснул и проспал весь день. Вечером он еще хмурился, зато на следующее утро проснулся веселым и больше не сердился на Никифора за то, что тот увез его от белых лилий.


СНОВА ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ

Саша привык проводить целые дни на коне. Иногда Никифор передавал ему поводья, и мальчик сам управлял резвым и смелым скакуном. Сивко хорошо слушался маленького наездника, и Саша гордился этим, чувствовал себя ловким и смелым, как Никифор и Сивко.

Цветочные поля остались позади. Кругом простиралась выжженная солнцем степь. Саша загорел и даже чуть вырос. Когда ему надоедало сидеть в седле, он спрыгивал на землю, надевал волшебные лапти и бежал по степи рядом с лошадью, забыв про усталость.

Однажды утром мальчик отстал от Никифора, чтобы лучше рассмотреть старинный курган, возвышавшийся справа, чуть в стороне от их пути.

Вдруг Саша увидел на земле огромную тень. Услышал свист и громкое дыхание.
— Никифор, берегись! — крикнул Саша.

Никифор поднял голову, увидел змея и поскакал к мальчику. Подъехал к Саше, ловко нагнулся, поднял его на седло, одной рукой прижал к себе, другой вытащил меч.

А Змей Горыныч был уже тут как тут. Он давно летал над степью в поисках завтрака, пока не заметил Никифора и Сашу. С богатырем у Змея — давние счеты!
— Сейчас покажу ему, кто в степи хозяин! — подумал Змей и пошел на снижение. Саша вцепился руками в гриву коня и пригнулся к шее Сивко. Еще никогда ему не было так страшно.

Словно молния, сверкнул в воздухе меч Никифора:
— Стой, Змей Горыныч! Лети отсюда подобру-поздорову!

Разъярился Змей Горыныч, свернул крылья, прижал их к туловищу, как молния, упал на землю и полыхнул на богатыря огнем изо всех пяти голов.

Конь отпрянул, заржал, ударил копытами.
А Змей еще пуще огнем пышет, жаром дышит. Опять отступил конь.

Нахмурился Никифор, сказал коню с укоризной:
— Гой ты еси, конь мой верный! Али боишься чудища поганого? Аль не веришь в силу мою богатырскую? Али хочешь меня, богатыря, навек осрамить?

— Жарко же, дядя Никифор! — вдруг сказал конь человечьим голосом.

Снова пошел Никифор в наступление. Змея бранил-ругал, мечом бил-махал, а Змей, тем временем, пламенем на богатыря дышал и невыносимую жару создавал.

Стало Никифору жарко, так жарко, что даже кольчуга на нем задымилась, а от коня шерстью паленой запахло. Тут Саша и вспомнил о Веточке Неопалимой, выручавшей раньше Лешего и Кикимору от лесных пожаров. Вынул Саша ее из кармана (веточка была совсем маленькой) и в кольчугу Никифора между стальных звеньев воткнул.

Змей Горыныч пуще  прежнего жаром пышет, пламенем дышит, а у Никифора нос покраснел от холода. Усталость прочь улетела, силы богатырские утроились. Приблизился Никифор к змею и отрубил одним махом три самые нахальные головы.

Прикатил Змей Горыныч отлетевшие головы поближе, прижал их к бокам крыльями и пустился наутек раны залечивать и к новым безобразиям готовиться.

А Никифор и Саша отъехали на коне немного в сторону и остановились дух перевести да в порядок друг друга привести после жестокой битвы. Тогда только Саша и вынул из кольчуги Неопалимую Веточку, чтобы богатырь не простудился от холода.


ЕМЕЛЯ-БРАЖНИК

Ехали они, ехали, — вдруг видят: терем стоит высокий, расписной, крылечки резные, крыша острая. Возле того терема родничок бьет-струится, а за ним сад чудесный цветет в одной стороне, а на другой стороне уже плодоносит!

Там, где родник из земли вытекает, — необычная трава растет. Необычная, потому что яркая, зеленая — презеленая, как во сне, на всем свете, кажется, зеленей не бывает! Разве что на поляне, где Никифор с пауком дрался! Деревьев фруктовых — видимо-невидимо, плоды на них все крупные, как на картинке.

Подъехали путники к самому терему, спешились. Видят, — окна и двери  терема раскрыты настежь. Прислушались… Внутри тихо…

— Зайдем! — предложил Никифор.

— Давай! Хоть отдохнем немного! — обрадовался Саша. Сивко тоже против отдыха возражать не стал, а поспешил к роднику, чтобы жажду вкусной родниковой водой утолить да свежей травки пощипать.

— Эй, хозяин! — крикнул Никифор, войдя в дом. — Принимай гостей!

— Это мы, богатыри, идем! — вторил ему Саша тоненьким голоском.
Никто не ответил. В тереме тихо. Тихо в саду.

— Смотри, как хорошо в доме. Просторно да светло! — восхитился Никифор.

— Здесь даже танцевать можно не хуже, чем в нашем дворце культуры! — согласился Саша.
Вдруг где-то рядом послышался сочный заливистый храп. Обрадовались богатыри, что кто-то в доме живой и здоровый так хорошо храпит. Заглянули в соседнюю комнату, видят: под окном на пышной перине на широкой высокой постели спит человек.
Никифор тронул его за плечо:

— Друг, проснись!

— А? Что? Кто это? — спросил незнакомец, сев на кровати и широко раскрыв глаза.

— Принимай гостей, хозяин! Я — Никифор, а мальчика Сашей звать. А как твое имя?

— Ой, сейчас! — зевнул человек. — Дайте с мыслями собраться! Никак проснуться не могу! Третий день почиваю, а если б не вы, — еще бы неделю спал… Емеля, я, бражник!

— Смотри, Никифор! — шепнул Саша. — Смотри, какие у него круглые щечки! И глаза круглые, и все у него круглое, и волосы кудрявые тоже колечками висят!

— А как вы тут оказались? — поинтересовался Емеля не так чтоб очень любезно и еще раз зевнул.

— Мы в походе за Луком и Стрелами Единства! — объяснил Никифор.

— Вот это да! — воскликнул Емеля-бражник. — Надо же! Тесна земля! Я ведь тоже искал когда-то лук этот самый! Шел-шел и в свой терем пришел. И ничего мне больше не нужно: ни лука, ни единства! Емеля от добра добра не ищет! Емеля нашел свое счастье. Вот смотрите, похвалюсь перед вами:

Лег Емеля опять на постель, — брага вдруг с потолка потекла струей прямо в широко раскрытый Емелин рот. Стал Емеля смешной: на галчонка похож. Булькает, глотает жадно, вот-вот подавится. Никифор и Саша рядом стоят, изумляются…

Закончил Емеля заправку, хлопнул рукой по пузу, — стол к перине подкатился на колесиках, а на столе том поднос, а на подносе том — чего только нет! Яств разных — видимо-невидимо!

Но даже пальцем Емеле шевельнуть лень. Видит Саша: прямо от подноса бежит к потолку лесенка, вроде эскалатора в метро. Блюдо за блюдом на ту лесенку с подноса скатывается, к потолку поднимается, а потом Емеле с высоты точно в рот сваливается, тарелки в рот еду вываливают по очереди и на ниточках от Емели прочь устремляются, на мойку, и на просушку, и на буфетное хранение направляются.

Наелся Емеля досыта-до отвала. Стол откатился. Но это еще не все! Хлопнул Емеля в ладоши! Где же десерт? Что за обед без десерта?

А вот и он тут как тут! Прямо в окно раскрытое ветка вишневая протиснулась и над Емелей склонилась. Вишни крупные, гладкие, сладкие, соком налитые точно над Емелей осыпаются и в желудок его богатырский беспрепятственно падают.

Закончил, наконец, Емеля скромный прием пищи и речь свою продолжил:

— И решил я, значит, ребята, никуда отсюда не уезжать. Пускай ее, эту правду, другие ищут, кто моложе. А я хоть поем здесь от пуза!

Саша посмотрел на Никифора и увидел: помрачнел богатырь, лицо вроде как похудело от суровости, вдруг, осунулось, две суровые морщины перечеркнули высокий лоб.

— Поехали отсюда скорее, Саша. У нас с тобой Дело есть! — сказал Никифор.

— Как? Какое дело? Дело для вас важнее обеда? Что, неужели даже не пообедаете? — удивился Емеля.

— Давай перекусим, а Никифор! — попросил Саша. — Столько дней по жаре тащились!

Не надо сердиться на него! Мы приехали в замечательный уголок прогресса. В нашем конце двадцатого века к такой жизни весь мир стремится!

— Нет! — сурово отрезал Никифор. — Не знаю, что там у вас в двадцатом веке, а нам ехать надо. Дела ждут!

Емеля тепло попрощался с Никифором и Сашей, даже не поленился встать с перины, и проводил гостей до самого порога, и пригласил заехать в гости на обратном пути. Выйдя из терема, Саша все-таки сорвал в саду несколько яблок. В пути пригодятся!


ГОРНОЕ ОЗЕРО

И снова скачет Сивко по бескрайней степи. Мчится он, мчится, скачет он, скачет и, наконец, привозит путников в горы. А в горах тех — озеро. А на озере — остров. На острове том растет каштан-дерево. А на дереве том лук висит и колчан со стрелами.

Замерли Никифор и Саша у края воды, смотрят: дыхание затаили. Вот он — лук! Вот они — стрелы!

Решил Никифор сразу же плыть к острову. Зачерпнул воду ладонью — вода ледяная, руку сводит от холода.

— Ты, Никифор, лучше здесь побудь, а я в лаптях волшебных мигом туда и обратно сбегаю, даже ног не замочу! — предложил Саша.

Так они и решили. Перешел Саша озеро как посуху, на берег выбрался, к каштану-дереву подошел.
Видит: на верхней ветке лук со стрелами висит, а под ним гамак качается, как раз на половине высоты дерева. А еще на всех ветках колокольчики зачем-то развешаны. Забрался Саша на дерево на полвысоты, заглянул в гамак — и чуть на землю не свалился от испуга: в гамаке спал снежный барс, огромный такой, усатый…

— Вот какой сторож у дерева! — подумал Саша.

Осторожно, едва дыша, стараясь, чтобы ни одна ветка не шевельнулась, полез мальчик наверх, снял лук и стрелы и стал спускаться. Мимо девяти колокольчиков проскользнул Саша, и ни один из них даже не звякнул. Только когда спрыгнул на землю, последний десятый колокольчик на нижней ветке громко зазвенел в тишине. Его-то как раз Саша и не заметил.

Сделал мальчик несколько шагов и оглянулся. Видит: барс голову из гамака высунул, прямо на Сашу уставился желтыми глазищами! Разбудил его все-таки десятый колокольчик! Саша скорей к воде, а барс из гамака с ревом вывалился и за ним!

Саша на лук, как на шест опирается, огромные прыжки делает. Но и барс не отстает. Тоже прыгает неплохо.

Еле успел Саша до воды добежать. Не полез барс за ним в воду, плавать, видно, не умел, а стал по своему острову кругами бегать и реветь, будто не один барс, а не меньше десяти на острове! Саша в чудо — лаптях примчался к Никифору, который успел в холодную воду броситься и уже плыл к острову, чтобы выручить Сашу от опасности.

— Как хорошо, что этот зверь не любит холодную воду! — сказал Саша, выбравшись с Никифором на берег. — Ну и напугал он меня!

— И меня тоже! — признался Никифор, ежась от холода.
Чтобы согреться, он тут же попробовал натянуть тетиву лука, но сил, увы, не хватило. Только чуть-чуть подался лук, — такой он был тугой.

Снежный барс на острове продолжал реветь, поэтому Никифор и Саша решили поскорей отъехать от холодного озера подальше, опасаясь неожиданного нападения других стражей лука и стрел.

Сивко скакал по горам так же резво, как по степи, словно не знал усталости. Скоро путники оказались в маленькой уютной долине, окруженной лесистыми горами.
Вдруг всадникам показалось, что идет дождь. Потоки воды лились на их головы, спины и плечи. Саша взглянул на небо, — на нем не было ни тучки. Тогда мальчик оглянулся и увидел сказочное зрелище: повсюду, где копыта коня касались земли, начинали бить ключи. Струи догоняли одна другую, кипели в воздухе, казались серебряными нитями.

Никифор остановил коня. Саша спрыгнул на землю и склонился над серебряным ручейком. Вода бурлила пузырьками, родник словно дышал.

— Это нарзан! — крикнул Саша. — Никифор! Мы открыли воду богатырей, твою воду!

Никифор припал к струе и долго пил, задержав дыхание. Саша и Сивко тоже пили чудо-воду.

— Никифор, попробуй-ка лук, — сказал Саша — Сила у тебя теперь после нарзана новая.

Богатырь снял с коня лук, поднатужился и… натянул тетиву.

— Ура! — закричал Саша. — Давай поднимемся на самую высокую гору и подарим миру единство. По-моему, мы с тобой заслужили эту честь!

Два богатыря, большой и маленький, забрались на вершину горы-великана. Никифор вынул из колчана четыре разноцветные стрелы. На синей стреле было написано — север, на желтой — юг, на красной — запад, на зеленой — восток.

Тронул богатырь тетиву. Загудела тетива, запела басом, да так звучно, что все окрестные горы откликнулись эхом.

Поклонился Никифор на все четыре стороны, грудь перекрестил и послал по одной стреле в каждый предел.

Вдруг Саша от радости запрыгал, захлопал в ладоши да как закричит громко-прегромко:
— Понял, понял!

Никифор удивленно посмотрел на мальчика:
— Что ты понял?

— Никифор, я понял, в каком времени нахожусь! Мы с тобой в четырнадцатом веке, как раз перед началом образования централизованного государства со столицей в Москве. А я все думал: не могу понять, почему же вы это объединяться вдруг стали, с какой стати? То разъединялись, а то вдруг…. А оказывается, это ты, Никифор, сумел стрелы Единства раздобыть и лук волшебный добыть!

— Эх, Саша, Саша. Думаю я, что мы с тобой просто подвиг наш совершили, как и полагается богатырям, а объединяться люди начнут, когда у них в головах просветлеет!

— Ну, и стрелы, может, тоже помогут! — упрямо сказал Саша. — Зря мы, что ли, со Змеем Горынычем бились!

— Конечно, не зря! А сейчас… поехали домой, Саша. Теперь уже можно!

И отправились богатыри в обратный путь.

Погостили у Емели.

Заехали на лилейное поле красоте цветов поклониться да семян набрать.

Встретились в лесу с медвежьим полком.

Повидались с Лешим и Кикиморой и вернули им Неопалимую Веточку, чтобы лесных пожаров не боялись.

Ехали быстро. Никифор спешил домой, в родную деревню. Саша скучал по родителям, ему все чаще снился его двор, из которого он отправился в свое необыкновенное путешествие. Вспоминал Саша и о смелом прыжке со старой стены, не забыл и о лягушке, той, что смотрела на него из травы под стеной.

Когда он рассказал о ней Никифору, тот воскликнул:

— Да это же наша Лягушка-Волшебница! Ее все почитают за доброту и мудрость. Значит, это она прислала тебя, чтобы ты помог мне в походе. Вот оно что! Ведь ты грамоту разумеешь, а я нигде не учился!

— Как бы мне теперь встретиться с ней, рассказать, что мы выполнили ее волю? — спросил Саша.

— Не беспокойся, Саша! Лягушка сама отыщет тебя!

Ехали быстро и вот, наконец, настал миг, когда богатырь произнес долгожданное:
— Подъезжаем! Видишь, вон за той рекой моя деревня, вон она, там, на холме, вся в садах утопает.


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вечерело. У крайнего дома на высоких тесовых воротах сидел мальчишка лет семи, с голубыми глазами, волосами цвета соломы, загорелым лицом и руками. Это был Алексей, сын Никифора. Каждый вечер он уходил от шумных товарищей, взбирался на высокие ворота и, подолгу всматриваясь вдаль, ждал отца из похода.

В деревне только что закончили уборку урожая. Закрома ломились от золотого зерна. Пришла пора осенних праздников, свадеб. Вечерами соседи, и старые, и молодые выходили на улицу. Звучали песни и смех. Играли в веселые игры, плясали допоздна, водили хороводы.

В один из таких теплых вечеров Алексей заприметил всадника, во весь опор мчавшегося к деревне через поле. Сердце мальчика дрогнуло:

— Отец! — прошептал он еле слышно. Потом еще раз повторил: «Отец», спрыгнул с ворот и побежал навстречу.

Все, кто был на улице, поспешили за мальчиком к околице. Давно ждали Никифора! Впереди мчался Алексей, за ним едва поспевала жена богатыря Настасья, потом соседи, друзья, почти вся деревня….

Встретили Никифора и Сашу, как героев, и пошел пир горой. Всю ночь не смыкали глаз, пирогами да блинами лакомились, ходили из дома в дом, потчевали друг друга:

— Айда — ешь, айда — сам! Айда — пей! Айда — сам!

И плыли над деревней песни, да такие, что звезды дивились. Только на рассвете заснули Саша и Алексей на улице, на зеленой лужайке, в копне душистого сена.

Никифор разбудил ребят, когда новый день был уже в разгаре. У богатыря на ладони сидела большая зеленая лягушка.

— Хватит тебе по чужому времени странствовать, Саша! Возвращаться пора! — проквакала Лягушка.

Саша посмотрел на Никифора:

— Кто это?

— Это твоя Лягушка-Волшебница. Сама к нам пожаловала! Правду она говорит, — пора тебе домой возвращаться. Ведь каждый должен жить в своем времени! Попрощайся с Алексеем и делай, как Лягушка скажет.

Обнял Саша Алексея, с Никифором расцеловался, обвел взглядом округу.

А Лягушка с ладони Никифора командует:
— Закрой глаза, сосчитай до пяти, снова открой глаза. Ква — ква.

Сделал мальчик, как Лягушка велела: закрыл глаза, сосчитал до пяти, открыл глаза и видит: перед ним — родной двор. Стоит Саша рядом со старым тополем, будто ничего с ним и не было вовсе, рукою за ствол держится. Вот дом пятиэтажный, где он живет с родителями. Вот двор. Во дворе по-прежнему пусто, нет ни души.

— А может, мне все это только приснилось? — подумал Саша и просто так, по старой привычке сунул левую руку в карман.

Там лежали семена, о которых он уже успел забыть. Семена с Лилейного поля.



ВОСЬМАЯ  КНИГА   ТЕАТРА

Содержание
=Дела семейные
____________________________________


Дела семейные

СЦЕНА ПЕРВАЯ
Дома у Мити
Митя с другом Костей.

Митя. Они такие естественные, такие гармоничные. А я, а я…
С ними я чувствую себя, как фальшивый аккорд, как расстроенное пианино на выставке «Стейнвеев»!
Хороши они, ничего не скажешь! В них есть все. В отличие от мужчин, они самодостаточны. Не хочу вступать в спор с преданием, но если уж кто от кого и произошел, то, конечно, мужчина от женщины… Когда я смотрю на их лица, я чувствую близкое присутствие Бога…
Костя. Ты прав, но наших дам тоже ведь можно кое в чем упрекнуть… Зачем они так активны? Женщине не к лицу забивать мужчину. Зоологию с биологией нам не изменить. Мужчину природа определила как орудие наступательное! Как побеждающее начало. А мы превратились… Боже, во что мы только превратились в результате всей этой компании по эмансипации…
Митя. Нет, хорошо, наверное, даже замечательно, что женщина больше не зависит от мужчины экономически. Зачастую, сама кормит и мужа, и детей.Но не без потерь произошли эти перемены! И каких потерь, Костя! Женщина быстро теряет лицо, шарм, становится доминирующим самцом в стае, так  сказать. Где  те качества, что так волновали мужчин девятнадцатого века? Куда исчезли? Ау!
Костя. Где тонкость, возвышенность, где нежность и незащищенность? Один большой плевок сквозь зубы: так, вкратце, можно определить их поведение с нами.. Они отнимают у нас саму возможность любить их, потому что стараются быть похожими на нас в худших наших проявлениях, лишают нас рыцарской, красивой, мужской страсти, так похожей на Музыку души!
Вот цена освобождения женщины! Знал бы об этом товарищ Сухов… Может, и не стал бы отнимать  гражданок Востока у Абдуллы, как думаешь?
Митя. (не слушая) Они переняли у мужчин все дурное: табак, алкоголь, мат. Они взяли за образец мужской тип поведения. И вот современным джентльменам уже не защищать их хочется, а устраивать с ними потасовки, вполне на равных выяснять отношения. Освободились? Вот и получайте! О времена, о нравы!
Костя. Ну, не все женщины таковы. Я думаю, что слухи об изменении женской сущности несколько преувеличены. Вообще, душа человеческая  обладает какой-то таинственной прочностью, почти не поддается деформации. После всех потрясений прошедших веков, как, вообще, уцелели нормальные люди? Казалось бы, все поголовно должны спрыгнуть с ума? Но ведь этого же не происходит?! Значит, есть в человеке что-то, некая внутренняя несжимаемость, оборона от внешнего давления обстоятельств…
Митя. Ну, вот так всегда: одни бьют в набат, другие предаются оптимизму: «Я жив, значит, все в порядке». Два человека, ну хоть когда-нибудь, могут согласиться, прийти к общему знаменателю? Чем больше говорю с людьми, тем мне одиноче, одинокее, тьфу ты, язык сломаешь. Никто не разделяет мою озабоченность. Только хихикают… Более одиноко, короче!
Костя. Нет, я не спорю, признаю твою правоту: есть и нечто весьма тревожное… Мне сейчас вспомнилась весенняя опушка, семья из трех человек: молодая женщина, мужчина и ребенок — девочка лет четырех.
Девочка просит сорвать ей прутик.
Женщина подходит к деревцу ивы, протягивает руку, чтобы сорвать ветку. Прутики такие красивые, розовые, изнутри светятся жизненными соками. Мужчине становится жаль прутика. Он просит каким-то неуверенным, жалобным голосом.
«Не надо! Не рви!»
Женщина решительно ломает прутик и дает его ребенку. Девочка внимательно смотрит на отца и мать…
Как тебе эта сценка? О многом говорит этот прутик, не правда ли?
Митя. Ты хочешь сказать, что в этой семье мужчина не имеет права голоса, и уже никогда не будет иметь, что роль доминирующего самца захватила его супруга, оставив мужику роль зарабатывателя денег и молчателя в тряпочку? Но ведь не каждый мужчина смирится с такой ролью?
Костя. Так что же главное в браке, главное для того, чтобы брак не пошел в брак, ха-ха, прости за невеселый, впрочем,  каламбур! Уважение? Да. Любовь? Да. Но еще и принцип. Ты женщина, я мужчина. Нужна заданность постановки. Важно знать, как нужно играть, знать, что по-другому нельзя!
В браке тоже есть своя драматургия, и законы ее нельзя безнаказанно нарушать. То есть, я хочу сказать, чем естественнее, тем лучше.
Митя. Пусть мужчина будет мужчиной, а женщина женщиной, и все у них получится, так что ли? Но это же упрощение! Если бы все было так просто…
Костя. А тебе обязательно надо все усложнить до тошноты, до зевоты? Нет, брат, простота — великая сила. Всем надо опроститься, ты хоть знаешь, кто это изрек?
Митя. Это было сказано одним очень непростым человеком, яснополянским мудрецом и правдоискателем!
Костя. Ну почему непростым, в сути своей, он был простым, а вот в исканиях, в беспокойстве ума —сложным. И простота в нем была, и сложность, и безграничность какая-то…
Самый русский на свете Толстой!


СЦЕНА ВТОРАЯ
Митя и Мама

Мама. Митя, тебе давно пора жениться.
Митя. Я это знаю, мама.
Мама. И чего же ты ждешь? Моей смерти? Мне немного осталось.
Митя. Как ты можешь говорить такое? Даже не говорить, а просто выговаривать эти невозможные слова! Я люблю тебя больше всего на свете.
Ты и есть мой свет. Без тебя вся моя жизнь была бы навеки заключена в черную рамку.
Мама. Но если ты меня так любишь, почему не можешь выполнить мою простую просьбу?
Митя. Мамочка, ну не автомат же я, как ты не понимаешь? Как можно жениться без любви?
Мама. Про любовь, сынок,  люди навыдумывали слишком много всего! Она и проще, и сложнее наших выдумок о ней! Любовь — это вся жизнь, сынок. Не бывает любви без жизни, без потерь, разочарований, вспышек чувства…
Митя. Какие-то блуждающие огоньки… Что, — такая любовь?
Мама. Да, нечто вроде. Не пытайся все разрешить разумом, разложить по полочкам… Человеку это недоступно. Доверься чувству. Посмотри, хорошо ли относится к тебе избранница… Не упорствуй, если увидишь, что не мил. Не зря говорят: «Насильно мил не будешь»… Потом женись:  если все хорошо, то обязательно женись. Ради детей. У детей должен быть отец. Полноценная семья с мужским и женским началом. А потом посмотришь, если не получится, уйдешь. Пока я жива, у тебя всегда будет, куда отступить.
Митя. Мама, я никогда не спрашивал… Скажи, где вы познакомились с отцом?
Мама. На танцах, в клубе.
Митя. И ты сразу полюбила его?
(Пауза. Мама отвечает не сразу.)
Мама. Нет, даже когда замуж выходила, все думала, правильно ли поступаю… Но девушке в 20 лет порой так не хочется быть одной… Так страшно остаться навсегда одинокой… Кажется, нет тяжелее пытки одиночеством.
Митя. Ты знаешь, не для всех. Некоторые живут себе припеваючи и ни в ком не нуждаются…
Мама. Да, вероятно, но одинокая жизнь, все равно, несчастье, даже если человек не признается в этом даже самому себе. Ну, когда же ты женишься?
Митя. Прямо сию минуту надо?
Мама. Нет, скажи серьезно. Вот Лиза — такая девушка хорошая. Сходи с ней в театр. Пригласи в кино. Не нужно пока думать о женитьбе. Тебе сердце подскажет, получаешь ли ты удовольствие от общения с человеком, светлее или мрачнее делается на душе, есть ли общее, объединяющее, или каждый судит со своей колокольни, а колокольни  так далеко отстоят, что не докричаться… Главное — это не бояться сделать первый шаг навстречу…
Митя. Хорошо! Завтра куплю билеты и приглашу ее в театр. Ты довольна, мамочка!
Мама. Ах, ты золотой мой сынок. Да лучше тебя на свете никого нет!  Какое у тебя сердце красивое. Ну, ладно, расслабилась я, а то все  боюсь перехвалить, все строго так с тобой разговариваю, а ведь люблю тебя очень-очень, сыночек. И не только за родную кровь. За душу твою чистую, вот за что больше всего.
Митя. Ох, не знаю, чего девушки сейчас ценят. Ну, да Бог с ними. А Елизавету я завтра же приглашу!
(Уходят.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Лиза и Митя в театре.
(В зал только начали пускать зрителей. Лиза и Митя выходят на сцену. Оглядывают зал.)

Лиза. Ой, Митя, смотри, какой большой зал. Сколько кресел, сколько людей в дверях! Как все хорошо одеты! Я бы в театр ходила хотя бы для того только, чтобы на людей посмотреть. В театре все  особенными делаются. Все, как артисты! Нет больше на земле такого места, чтобы человек так был внимателен к другому  человеку, как в театре!
Митя. А в метро?
Лиза. Ой, что ты, в метро все на одно лицо. Спят с открытыми или закрытыми глазами да еще читают, не пойми чего. Кстати, посмотри, какая красивая пара, вон там, в глубине зала.
Митя. Лиза, а может, и про нас кто-нибудь говорит сейчас: «Какая красивая пара!».
Лиза. Ты думаешь, мы такие необыкновенные? (Краснеет.)
Митя. Лиз… А мама хочет, чтобы я женился.
Лиза. (тихонько смеется) Да неужели? Вот так новость. А ты сам-то хочешь?
Митя. Не знаю.
Лиза. И почему ты никогда ничего не знаешь, не ведаешь и не хочешь? Разве позволительно мужчине быть таким нерешительным?
Митя. Непозволительно, но я таков.
Лиза.( говорит решительно, почти по слогам.)А ты мне и нравишься таким. И если женишься, то только на мне!
Митя. Ишь ты! А почему именно на тебе?
(Поучительно.)
Вся беда в том, Лизочка, что женщин много. Слишком много. Вот была бы ты одна женщина на земле… Как Ева у Адама. И все. Проблемы выбора бы не существовало. Честное слово, я иногда этому гражданину Адаму завидую. Легко ему жилось!
Лиза. Не переживай, Митя. Прочие женщины могут не беспокоиться. Я их всех победю.
Митя. Не победю, а побежу?
Лиза. Ну, коли так, бежим в буфет, пока не дали второй звонок. А то в антракте там не протолкнешься.
Митя. Бежим!
(Убегают.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Дома у Мити
Митя и Ариадна. Потом Лиза.

(Митя сидит за столом, читает журнал. Входит Ариадна. Неслышно подходит к Мите сзади, закрывает руками глаза. Шепчет на ухо:)
«Угадай, кто я!»
Митя. (громко и радостно) Лиза!
«Ариадна опускает руки, хмурится на мгновение. Потом смеется.
Вся она подвижная, пластичная, выражение лица меняется очень быстро.)
Митя. (оборачивается) Ариадна, ты? Испугала!
Ариадна. А вот пугаться мужчинам по штату не полагается.
Митя. Знаю, что не полагается, а все равно пугаюсь, когда без спросу заходят! Как ты вошла? У тебя же, по-моему, нет ключа?
Ариадна. А дверь была не заперта. Наверно, твоя мама забыла закрыть, когда выходила… Мить, я чего, собственно, зашла. Дочке одну задачу задали, ну,  очень трудную, бились мы с ней, бились, все никак. Может, решишь? Ты их, как орешки щелкаешь!
Митя. Давай условия. Решу, конечно. Даром, что ли в школе пятый год…
(Ариадна протягивает листок с условиями задачи. Митя берет ручку, склоняется над столом. Пишет. Ариадна смотрит на него пристально. Словно запоминает каждую черточку лица, каждый контур тела.)
Митя. Ну, вот, готово. Ничего трудного. Надо только сообразить, что именно выразить через неизвестное. Держи.
Ариадна. Какой же ты умненький, благоразумненький, Митя!
(Ариадна хватает листок с решением и танцует вокруг Мити, то прижимаясь, то отдаляясь, словно завораживая, заманивая в невидимую сеть.)
Митя. Ариадна, это что еще за танец страсти?
Ариадна. Не танец, а колдовство! Ты еще не понял, что я ведьма? Уф, устала! Давай полежим на диване.
(Кладет ему руки на плечи и ведет, подталкивая, к дивану.)
Митя. Ты что, с ума сошла? Сейчас мама придет…
Ариадна. Через сколько?
Митя. Через пять минут.
Ариадна. Ну, а мы пять минут и полежим.
(Толкает его неожиданно с силой на диван. Митя падает мимо дивана, вскакивает, сердитый и смущенный, поправляет одежду.)
Митя. Сумасшедшая!
(Ариадна хохочет, обволакивая Митю взглядом, бежит к нему, а он от нее, кружатся вокруг стола.)
Ариадна. А ты боишься женщин, миленочек!
Митя. Еще бы вас не бояться. Вон вы какие захватчицы!
Ариадна. (хохочет) Ты плохой. Ты грубый, и на мне никогда не женишься, а это самое ужасное!
Митя. Что самое ужасное?
Ариадна. Когда на тебе не женятся. Нет страшнее пытки!
Митя. (серьезно) Скажи, а можно быть с женщиной хорошим, в принципе?
Не женишься — плохой. Женился —опять плохой! Не обращаешь внимания? Трусливый, равнодушный, серый, серо-буро-малиноый, голубой. Обратил внимание: соблазнитель, подлец, алиментщик, кобель бессовестный?
Ариадна. Митя, умный Митя, скромный Митя, откуда ты все это знаешь? Надеюсь, не из личного опыта?
Митя. За жизнью наблюдаю. У меня глаза открыты и на людей, и на события — прямо смотрю, так-то вот, Ариадна…
Ариадна. А на меня твои глаза открыты?
Митя. И на тебя тоже!
Ариадна. Ну, и что говорят твои глаза?
Митя. Что ты красивая женщина с неустроенной личной жизнью.
Ариадна. И все? А про любовь?
Митя. Что про любовь?
Ариадна. Про любовь ко мне, молчат, значит, твои глаза?
(Митя тяжело вздыхает и смотрит в угол.)
Ариадна. А что они говорят, когда ты смотришь на Лизу?
Митя. Ариадна, не будь тяжелой. Пока ничего не говорят. И вообще, если хочешь знать, я женюсь на той, с которой будет хорошо моей маме, понимаешь? Время романтической любви для меня закончилось в десятом классе. Не проси невозможного.
Ариадна. А я и не прошу. Итак, все ясно! Открывается новое направление… Значит, надо поработать с твоей мамой!
(Звонок в дверь. Митя встрепенулся, бежит открывать, приговаривая на ходу.)
Митя. Наверно, мама пришла.
(Ариадна с улыбкой смотрит на него.)
Митя. Лиза, ты?
(Входит Лиза. Смотрит на Ариадну. Останавливается в замешательстве.)
Лиза. Я, наверное, вам помешала?
Митя. Нет, Лизочка, нисколько. Проходи, садись. Я сейчас вам, девчата, чай приготовлю. Чай будете?
(Быстро выходит.)
(Ариадна с любопытством рассматривает Лизу. Лиза отвернулась и не глядит на нее. Очень внимательно разглядывает мебель. Пауза длится секунд 15.)
Ариадна. Так вот вы какая!
Лиза. Какая?
Ариадна. Молоденькая. Свежая. Пушистая, как одуванчик.
Лиза. Можно подумать, что вы старая?
Ариадна. Не старая, но старшая.
Лиза. Какое это имеет значение?
Ариадна. (тоном умудренной дамы, с пафосом и игрой)  О, деточка, все на свете имеет значение. Мы просто  не отдаем себе отчета… Вот вы, по молодости, сидите на стуле и просто ждете чая. А я за эти мгновения целую жизнь прожила.
Лиза. Как это прожили жизнь? Не говорите загадками, пожалуйста.
Ариадна. Поясню на примере. Я мысленно нарисовала некую конструкцию, эдакий треугольник со сторонами «Митя, Лиза и Ариадна».
Лиза. Какое у вас оригинальное мышление! И что дальше?
Ариадна. А дальше я увидела, что только я обладаю нужной жесткостью, чтобы не развалилась вся постройка. Я основание треугольника! Я, Я и еще раз Я! А также мое, для меня! На мне! (хохочет)
Лиза. Что на вас?
Ариадна. (важно) На мне держится вся конструкция.
Лиза. Ну, и самомнение у вас.
Ариадна. (мгновенно меняя тон на серьезный):
Милочка, уйдите в сторону. Митя мой! Вы еще совсем юное создание, вы еще найдете свое счастье. У вас будут мужья, дети, собаки и любовники. У меня, кроме него, —никого не будет.
Лиза. Откуда вы знаете?
Ариадна. Я же ведьма. Вот и приходится по долгу службы, так сказать, общаться с тонкими мирами посредством шестого, седьмого и всех прочих чувств.
Лиза. Нам лучше прекратить этот разговор. Митя не вещь, которую дают поносить или передают по наследству. Пусть сам решает. Если он выберет вас, я мешать не буду, поверьте! Я, уж точно,  не ведьма!
(Входит Митя. В руках поднос с тремя чашками с чаем, блюдцами, печеньем.)
Митя. Сейчас попьем чайку, садитесь-ка за стол.
(Садится первым. За ним Ариадна. Она спешит сесть так, чтобы оказаться как можно ближе к Мите и оттеснить Лизу. Лиза покраснела от возмущения и с трудом сдерживается. Митя молча пьет чай, внимательно рассматривая блюдце.)
Ариадна. Мы тут с Лизой посоветовались…. В общем, она мне тебя уступает.
Лиза. Какая же вы наглая! Как же вы так бессовестно врете? Митя, не верь ей! Я тебя никому и никогда не уступлю!
Ариадна. А с чего это вы, крошка, так покраснели? Нехорошо от своих слов отказываться…
Лиза. Какая же вы бесстыжая дрянь! Убирайтесь отсюда.
Ариадна. Почему же именно я должна убраться? А вы, значит, останетесь?
Лиза. Меня пригласила Митина мама. Я даже не знала, что Митя дома… А вас, нахалку, никто не приглашал и никто не хочет здесь видеть! Митя, пойдем отсюда, пусть эта дама сидит здесь одна, как воровка в чужой квартире!
(Лиза встает, хватает Митю за руку и тащит его к двери. Ариадна вскакивает, тянет Митю в другую сторону.)
Митя. Перестаньте, прекратите немедленно. Вы же меня на куски готовы разорвать! Лиза, никуда я не пойду. Мама сейчас придет! У нее ключа нет… Давайте лучше пить чай.
(Лиза неожиданно отпускает Митину руку. Митя и Ариадна падают на диван и барахтаются на нем, пытаясь встать.
Лиза выбегает из комнаты.)
Митя. Ариадна, уходи и ты тоже,
(На этот раз Ариадна слушается.
Молча оправляет платье, покорно выходит, понурив голову.)

СЦЕНА ПЯТАЯ
Мама и Митя

Мама. Я тебе своего благословения на этот брак не даю. У нее же ребенок. Ты понимаешь, что это значит?
Митя. Конечно, понимаю. Ребенок — это значит ребенок.
Мама. Митенька, когда же ты у меня повзрослеешь! Ребенок значит очень многое. Тебе придется растить вначале не своего ребенка, потом, не своих внуков, жить с чужими зятьями… Ну, как ты не понимаешь? Вся жизнь твоя переменится… Знаешь, как все это безобразие называется? "Брать жену с довеском"!
Митя. Ну и что? Живут же люди, не жалуются. Зачем все так усложнять?
Один Костин знакомый женился на разведенной женщин  с семью детьми, и представь себе, счастлив! Не надо! Не переживай, женюсь я, женюсь на ком-нибудь, заведу кошку, собаку и женщину. Лишь бы тебе с ней уютно жилось. Без чепухи, которая обычно бывает, без ссор между невесткой и свекровью. У нас так быть не должно и не будет.
Правда, ма?
(Мама молчит, внимательно смотрит на Митю, потом с сомнением качает головой.)
Мама. Такое редко случается, сынок. Две хозяйки у одной печи не уживаются. Ну, а женщина, с которой мне, скорее всего,  будет хорошо, уже есть. Это Лизочка. До чего же приятная девушка! Искренняя, благородная, и лицом, и фигурой, всем взяла. Не пропусти ее. Она к тебе хорошо относится.
Митя. Ой, ма, у меня что-то все в голове перепуталось. Мне уже, кажется, поздно любить!
Мама. Пересидел ты, сынок. Надо было лет в девятнадцать лет жениться да троих детей на свет произвести. Все бы тогда было в порядке. И с любовью, в том числе!
Митя. Но я ведь учился.
Мама. Вот-вот, учился. Только что тебе дала эта учеба? Ни личной жизни, ни денег приличных.
Митя. Нет, ма, все равно: учиться — это здорово! Я не жалею ни о чем!
Мама. Ну, ладно, это я так, к слову пришлось. Не возражаешь, если я Лизочку назавтра приглашу к нам?
Митя. Ой, мама, приглашай, если хочешь.
Мама. А ты хочешь?
Митя. Не знаю. Мне — все равно!
Мама Вот и плохо очень, что все равно!
(Выходят.)

СЦЕНА ШЕСТАЯ
(Митя один. В руках пузырек с таблетками. Внимательно рассматривает его.)

Митя. (декламирует с пафосом) «И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом…».
Самое обидное то, что я знаю сам про себя ужасную тайну: я — самый никчемный человек на свете. Семью даже организовать не могу. Мама — вся исстрадалась со мной. Женщин —только мучаю. И каких женщин! Покончить бы все разом. Всех забыть и себя забыть… Интересно. Сколько надо заглотить этой гадости, чтобы уж наверняка?..
(Медленно открывает пузырек.)
(Звонит телефон. Митя ставит пузырек на стол, снимает трубку.)
Алле… Да, я. Здравствуй, Лизочка. Почему такой голос? Да нет, ничего, ничего особенного. А ты… Почему ты позвонила именно сейчас? Бывают же чудеса. Да нет, это я так… Подумала обо мне и позвонила? Скучно стало? Хочешь приехать?

(Пауза. Митя ищет в уме  слова, чтобы сказать хоть что-нибудь вразумительное. Потом вдруг оттаявшим, грудным голосом, словно летит на розовое   облако!)
Ах, ты моя родная!
Ну, приезжай скорей. Жду!!!
(Бросает трубку. С омерзением швыряет пузырек в корзинку для мусора.)

СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Митя, Лиза, затем Мама, Ариадна, Костя

(Вбегает Лиза.)
Лиза. Мне сегодня с утра как-то неспокойно!  Беспокойство все какое-то одолевает. Погода, что ли, такая? Кажется, сто лет тебя не видела, соскучилась!
(Тихо подходит к Мите.
Осторожно припадает к нему.)
Митя. Нет-нет, Лизочка. Все в порядке.
Лиза. Митя, я долго думала… Если нравится тебе эта бесстыжая Ариадна… Знаешь, заводи гарем. Я тебе разрешаю. Только не бросай меня. Я не могу, когда меня бросают.
Митя. А тебя уже бросали раньше?
Лиза. Нет, но я все равно знаю, что это ужасно… Подарить кому-то сердце, всю себя, чтобы тебя выбросили, как надоевшую куклу на улицу, под дождь и снег… Нет.. Я не умею расставаться. С тобой точно не могу!
Митя. (растроганно) Малышка ты моя. Какое же у тебя сердце хорошее. Только вот по поводу гарема…. Я сам еще не привык и не осознал… Я ведь был зациклен на романтической любви. К одной-единственной. «Родство душ. Какая-то необычайная красота бытия. Каждый день, как праздник… Горение без конца. Нужен весь мир. Все или ничего!» Это я теперь знаю, что любой костер рано или поздно погаснет. Знаю, что выдумал себя, уж не говоря о женщинах. Они какие-то совсем другие. Не романтические. Настоящие. То есть, еще лучше, чем мои выдумки о них. Женщин  совсем не нужно придумывать! Придумывать — только портить!  Ох, Лизочка… Гарем-то кормить надо… А ты знаешь, какая зарплата у учителя?
Лиза. Не знаю и знать не хочу! Я сама буду тебя кормить. Как маленького. И заботиться о тебе. Ты такой странный… Непрактичный.
(Входит Мама.)
Митя. Мама, вот моя невеста. Мне сегодня открылась чудесная тайна. Мы с Лизой чувствуем друг друга на расстоянии. То есть, это Лиза чувствует… Она удивила меня и растрогала.
(Тихо, про себя: «Жизнь спасла!»)
Мама. (садится на стул) Ох, ноги не держат. Скажи еще раз, Митенька… На ком ты женишься?
Митя. На Лизе.
Мама. Уф, значит, не показалось…
(Пауза.)
Мама. А потом ты что-то про чувства на расстоянии говорил…
(Звонок в дверь.)
Митя. Сейчас, мама, извини! (Идет открывать дверь). Входит Ариадна с другом Мити Костей.
Ариадна. А мы к вам, принесли хорошую новость. Я и Костя решили пожениться.
Митя. (растерянно) В добрый час! Желаю…
Мама. (радостно) Поздравляем вас! Какое замечательное решение!
Митя. (Косте) А клялся-божился никогда не жениться? Как же так?
Костя. А мы целовались вчера…
Митя. Ну, и что?
(Пауза)
Костя очень серьезно и значительно.)
Мне было откровение: я понял, Ариадна любит мужчин.
Митя. Вот так новость! Я это давно знаю.
Костя. (вспыхивает) Я не позволю говорить пошлости о моей будущей жене…
Митя. Ладно, ладно, не обижайся. Продолжай, пожалуйста. Так какая связь? Она любит мужчин… Но причем здесь ты?
Костя. А притом, что я смогу проверить свою теорию здорового примитивизма. Она женщина. Я мужчина. Значит, мы можем и должны быть счастливы вместе.
Митя. (восхищенно) Железная логика! Что же, я от души желаю вам счастья…
(Ариадна целует всех, обходя по очереди. Сначала Маму, потом Лизу, потом Костю. Подходит к Мите.)
Ариадна. (тихо) Ну, теперь, когда я с твоим другом… Ты у меня не отвертишься!
(Митя растерянно смотрит на Ариадну. Потом переводит взгляд на Лизу.
В его глазах мольба о помощи.)

КОНЕЦ.