Утро в кадрах

Трудовой день обычно начинался одновременным рычанием телефонов на всех столах – требовательно, нервно, раздражительно. И, когда этот момент наступал, ничего не оставалось, как вобрать в себя воздух, подобно искателям жемчуга, и нырять в работу с головой.
Кому-то срочно выписывали пропуск в Центральное здание. С кем-то напряженно объяснялись за какие-то промахи. От кого-то требовали донести недостающие бумаги. Кому-то запускали «дурочку», что на языке кадровиков означало послать в посольство телеграмму туманного содержания, в которой сообщалось, например, что идет оформление сотрудника на работу в посольство, при этом ни его фамилия, ни дата его выезда не указывались. На самом деле, такая кандидатура еще даже и не рассматривалась… Главное было – потянуть время и успокоить «клиента».
Первые два часа после начала работы Александр еще был адекватен и контролировал себя. Но потом наступал момент, когда у него исчезало ощущение времени, и тогда он напоминал биржевого маклера в момент финансовых потрясений. Из этого состояния его могла вывести разве что лысая голова Льва Сергеевича Муравьева, помощника начальника Управления, которая обычно возникала в дверях некстати и всегда несла в себе заряд серьезных неприятностей.
Но бывали дни, когда у Александра выдавалась минутная пауза и появлялась возможность наблюдать своих товарищей уже не в покое, а в работе, как бы со стороны. Тогда ему казалось, что находится на поле боя, телефонные звонки воспринимались, как пулеметные и автоматные очереди…
«Сражение» постепенно становилось злее и достигало высшего напряжения уже к 12 часам и так держалось до 6 вечера с коротким перерывом на обед…Но все это впереди. А пока можно отпить еще глоток чая и спросить, например, Никитича, чем отличается мормышка от мотыля, заранее зная, что от такого невежественного вопроса Никитич неизменно впадет в ступор. Подняв очки на лоб, он разводил руками: «Ну, Григорич, ты удивляешь». Можно, конечно, и другой вопрос задать тому же Никитичу: «Скажи, пожалуйста, почему расхваленная тобой супружеская пара – повариха и водитель – накрылась в ЦК КПСС «медным тазом». Никитич тяжело вздыхал и обычно говорил: «Что-то у них нашли «соседи» (это на жаргоне кадровиков – КГБ). Можно также бросить реплику Анатолию Александровичу по поводу того, что со стола Александра опять исчез любимый карандаш с мягким грифелем. Анатолий Александрович густо краснел и находил злосчастный карандаш в бумагах на столе Александра. Тут начиналось шумное объяснение, кончавшееся обычной угрозой с обеих сторон, что каждый из них будет запирать свои канцелярские принадлежности. Все понимали, что это детские забавы серьезных людей, и не обижались.
Анатолий Александрович по возрасту был старше Александра, но держался с ним на равных, не допуская никакой фамильярности в отношениях. Они прекрасно ладили и дополняли друг друга, так как у них было одно общее поле деятельности, а именно канцелярская служба министерства. Загранучреждения и Центральный аппарат они поделили поровну, при этом, постоянно стараясь помогать друг другу в сложных перипетиях кадровой работы. А нестандартные ситуации возникали одна за другой. Не редко им приходилось просто спасать людей от произвола некоторых спесивых старших дипломатов и «соседей», чем и себя часто ставили в сложное положение. Так, неожиданно раньше срока вернулась из загранкомандировки заведующая канцелярией совпосольства в Ираке Москалева. Она не могла объяснить, что с ней произошло. Откомандировали в течение суток. Даже не дали времени собраться. На второй день после ее возвращения в Москву к Александру заглянул сотрудник спецслужбы.
– Когда собираетесь увольнять Москалеву?
– Когда получим разъяснение, за что откомандировали.
– А вам недостаточно того, что это решение принял посол? Такие вещи без серьезных причин не происходят, не так ли?
– Может быть, но нам надо дать в приказе точную формулировку увольнения, а ее нет.
– Формулировка одна: за недостойное поведение за рубежом.
– Факты?
– Будут факты, хотя мы не обязаны их вам предоставлять.
– Я могу на вас сослаться, что Москалева увольняется по вашему настоянию.
– Нет, не можете.
– Тогда прекратим этот беспредметный разговор.
– Вы нарываетесь на неприятности.
– Не исключаю!
Через две недели в кадрах появился советник-посланник посольства в Ираке, чтобы согласовать кадровые замены. Его усадили напротив Анатолия Александровича и спросили, что произошло с Москалевой. Советник-посланник покраснел и смущенно ответил:
– Произошла жуткая ошибка, мы посыпаем пеплом голову. Она ни в чем не виновата.
Оказалось, что в Багдад приехал на практику выпускник МГИМО и в тот же вечер попал на день рождения к его знакомой, сотруднице торгпредства. Туда же была приглашена и завканц Москалева. Этот молодой человек, поймав, видимо, кураж, весь вечер говорил только на английском языке. Утром на стол послу легла бумага о том, что завканц Москалева, сотрудница со строгой формой допуска, весь вечер провела в общении с иностранцем…
Кадровики не верили своим ушам. Анатолий Александрович протянул лист бумаги советнику-посланнику и сказал:
– Пишите.
Тот добросовестно изложил все, как обстояло дело, еще раз извинившись за ошибку.
Александр отнес эту объяснительную записку заместителю министра Виктору Федоровичу Стукалину. Он прочитал ее и, не веря глазам, спросил:
– Это верно?
– Абсолютно.
– Какой ужас! Оформляйте Москалеву на работу. С послом будем говорить отдельно.
Иногда приходилось прибегать и к хитростям иного, психологического порядка, чтобы спасти невинного человека. Через две недели после командирования в ГДР высококвалифицированной машинистки она вдруг неожиданно вернулась в Москву. Никаких серьезных причин для ее откомандирования не было. Просто бедняжка не вышла ни фигурой, ни лицом. Стал вопрос, что с ней делать? С прежнего места работы в Москве она уже была уволена, взять ее в Центральный аппарат было проблематично, так как она было «со стороны», а спорить с всесильным в то время послом Абрасимовым было равносильно плевку против ветра. И тут на счастье Александра в комнату зашел посол в Болгарии Никита Павлович Толубеев по кадровым вопросам. Тоже человек не простой…И Александр повел с ним весьма рискованный разговор, но на кону была судьба невинно обиженной женщины и такой «недобросовестный» прием стоил свеч.
– Да, Никита Павлович, не перевелись у нас еще в МИДе самодуры, – сделал затравку Александр, – вот Абрасимов откомандировал молодую машинистку не по профессиональному признаку, а потому что она не понравилась ему внешне. Я полагаю, что чем меньше красоты у канцелярского работника, тем больше шансов на то, что на нее никто не позарится…
Никита Павлович, не задумываясь, отреагировал:
– Дайте ее мне.
Наша машинистка была спасена. Надо отдать должное обоим. Она прекрасно отработала свой срок, а Никита Павлович дал ей превосходную характеристику. И таких случаев или близких к таким было не перечесть…Но один из них вообще выходил за рамки приличия. Позвонившая Александру дама назвала себя женой секретаря ЦК КПСС Русакова. Она сказала, что ее племянница, (опустим фамилию по соображениям деликатности), после окончания Курсов МИД по стенографии и машинописи была направлена на работу в Лондон.
– И в чем проблема? – спросил Александр.
– Я не хочу, чтобы она была «секретуткой», – заявила дама, – поэтому будет поступать в МГИМО.
Александра покоробило это доселе незнакомое ему вульгарное слово «секретутка», тем более в устах столь представительной дамы, но, сдержав себя, спросил:
– А что мешает?
– Ей нужна характеристика. Дайте ей эту бумажку.
– На каком основании? – спросил Александр. – Характеристику ей должен выдать посол, Виктор Иванович Попов.
– Он отказывается из-за того, что она проработала в посольстве всего полгода.
– А я тем более не могу дать, поскольку она не работала в Центральном аппарате и одного дня.
– У вас будут проблемы, – вдруг грубо отреагировала супруга секретаря ЦК.
– Не исключаю.
Коллеги Александра, узнав суть разговора, были шокированы. Но на этом все не закончилось, история имела продолжение. Дама оказалась настырной. Примерно через час Александру позвонили из парткома МИД, (фамилию звонившего опустим по той же причине деликатности) и тоном, не терпящим возражения, сказал:
– Чем вы там занимаетесь? Напишите этой девушке характеристику.
– Не могу, и Вы знаете почему. На другом конце провода бросили трубку.
Дело окончилось тем, что характеристику ей все-таки дали. Написал её сам заведующий отделом В.И. Гаврюшкин, а завизировал документ начальник Управления кадров И.И. Ипполитов. Девушку, можно сказать, на руках внесли в МГИМО. И Бог с ней! Дай-то Бог, чтобы ее судьба сложилась удачно. На нее Александр обиды не держал. Но горький осадок в его душе от этого бесцеремонного вмешательства со стороны власть держащих в работу кадров, когда многое решалось «телефонным правом», остался надолго…
Чтобы как-то снять стресс, Александр с досады написал стихи по случаю…Стресс снял, а стихи забыл. Спустя много лет, когда писались эти воспоминания, Анатолий Александрович извлек их из его потрепанной временем записной книжки и, передавая их другу, в свойственной ему ироничной манере добавил: «Рукописи не горят!». Вот они эти стихи:

Товарищ Гаврюшкин, Вы сердитесь зря,
На нашу работу сердиться нельзя.
Бумажный поток завалил весь отдел,
Потоку людскому не виден предел.
Такая работа нам не по душе.
Кому же охота лежать на «туше»,
Когда Ипполитов зовет на ковер,
И знаешь заранее свой приговор?
Там еще было хлесткое продолжение, но не будем сейчас об этом…
Вдруг сдвинув все бумаги со стола в сторону, Кузнецов, который, вопреки своему обыкновению, сегодня пришел на работу, как и все, за 10 минут до начала трудового дня, как-то вяло потянувшись, сказал:
– Что-то, ребята, я загрустил. Академик Патон говаривал, что каждый уважающий себя ученый в 10 лет один раз должен менять тему исследования...
– К чему бы это, Эдуард Викторович? – спросил Александр, – и к какой теме исследования ты решил приступить?
– Пока еще не знаю, но душа просит какого-то обновления, а чего она просит – не знаю …
– Это весна, – многозначительно сказал Никитич, – надо выходить на свежий воздух.
– Какой свежий воздух?! – воскликнул Анатолий Александрович. – Да ему жениться надо. Вот чего душа просит, а он дурью мается.
Надо признать, что тема женитьбы Кузнецова, не сходила с повестки дня коллектива. Чуть ли не каждый день предлагались разные кандидатуры и варианты, которые безжалостно отметались потенциальным женихом. Но всему, как говорится, когда-то приходит конец. Однажды в комнату вошла молодая, весьма симпатичная особа, которая направлялась на работу за рубеж в качестве бухгалтера. Никитич, важно перебирая бумаги, многозначительно посмотрел на Кузнецова, тот уловил этот взгляд и покраснел до корней волос. Опытный Никитич понял, что это хороший признак и, обращаясь к Кузнецову, будто от него зависела судьба девушки, а не от Никитича, спросил: «А не послать ли нам Ларису Юрьевну в Сенегал, как вы думаете, Эдуард Викторович?» Кузнецов не ожидал такого обращения к нему и смутился, но тут на помощь пришел Александр, внимательно наблюдавший эту сцену: «Ну, чего там думать, хорошая девушка, отличная характеристика с места работы, соглашайся, Эдуард Викторович!» Девушка поняла, что ее судьба сейчас зависит от этого красивого блондина, и смущенно улыбнулась. А Эдуард Викторович, сам не зная почему, улыбнулся ей в ответ, и все почувствовали, как между ними пробежала еле уловимая искра надежды. Кузнецов просмотрел документы и важно заметил: «Это серьезное посольство, там нужен опытный финансист, потянет ли? Но попробовать можно». Все дружно поддержали: «Потянет, конечно, потянет!»…Забегая вперед, скажем, что их брак состоялся и оказался счастливым…
Десять минут перед началом работы истекли. Александр тяжело посмотрел на телефон. Он давно просил поставить ему селектор, чтобы отсекать, когда в этом появлялась необходимость, внешние звонки от внутренних. Все же много времени отнимали у него переговоры с городом. Конечно, работу можно было бы упростить, передав, например, техническую ее часть на исполнение канцелярским работникам. Понимали это и начальники, но никому не хотелось заниматься ломкой устоявшихся форм. Да и к чему, когда можно переждать два года, а там пошлют тебя в загранкомандировку, и к твоему возвращению, глядишь, что-то уже упростили и без твоего участия. От этих мыслей Александра отвлек телефон. Но звонил он не так, как обычно, а несколько протяжно. Оказалось, это приятель из Ашхабада – Нури Байрамсахатов, с которым Александр учился в Академии лет десять тому назад. Они виделись иногда, когда тот наезжал в Москву по делам или проездом в Карловы Вары, куда каждый год отправлялся отдыхать с женой, став членом правительства своей республики. Александр обещал ему провести отпуск в Туркмении, да все откладывал. И вот сейчас вдруг решился. Почему бы не поехать? – подумал он. Это должно быть интересно – Туркмения, пески, дыни, верблюды, басмачи…«Решено, – сказал он по телефону, – 20 дней проведу в Сухуми с родителями и 10 – в Туркмении».
Никитич, слышавший это разговор, спросил?
– Куда это тебя заносит, Григорич?
– В Туркмению. Давно мечтал побывать в тех краях. Посмотрю древний Мерв, гробницу Султан Санджана, основателя сельджукского государства, увижу великий караванный путь из Китая в Рим. Слышал о шелковой дороге? Постою на тропе Александра Македонского, поднимусь на стены Нисы, резиденции парфянских царей, побываю на Кушке, увижу бег ахалтекинских лошадей, руками потрогаю барханы и дотронусь до живого верблюда в Кара-Кумах. Черт возьми, разве этого мало для того, чтобы поехать в Туркмению?!
– Ну, если так и к тому же на халяву, почему бы и не поехать? – заговорили все хором, – Ты забыл только сказать, что ждут тебя там еще и шашлыки, дыни, виноград, гранат и страстные туркменочки, о чем ты по скромности своей не говоришь. Ну, да Бог с тобой, все равно ехать надо, если у тебя в Ашхабаде в товарищах ходит сам министр.
И от того, что Александр решился, наконец, поехать в Туркмению, он почувствовал прилив свежих сил и бодрости, не покидавшие его до конца рабочего дня. По пути домой он чему-то улыбался в метро, и в ту ночь ему уже не снились затемненные коридоры Управления кадров, коллеги по работе и даже лысая голова помощника начальника Управления – Льва Сергеевича Муравьева.