Нам не дано предугадать

               

    
                Повесть   


«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
И. В. Гёте






ВАЛЕРИЙ

ПРОТАСОВ




«НАМ НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ…» 








ВАЛЕРИЙ

ПРОТАСОВ





«НАМ НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ…»





ПОВЕСТЬ

РАССКАЗЫ

МИНИАТЮРЫ

























ББК
К



ПРОТАСОВ В. В.

Повесть. Рассказы. Страницы из дневников.






Новая книга Валерия Владимировича Протасова «Нам не дано предугадать…» ; сборник рассказов, поэтических миниатюр, дневниковых записок. Это и заметки художника, умеющего подмечать в обычном и простом скрытое от поверхностного взгляда,  и отклики «на злобу дня», и лёгкая улыбка, и серьёзные размышления о самом важном в жизни. От частного, простого автор восходит к общему. Под его пером и мелкое, и крупное объединено в одной картине мира, где все звенья важны, равноправны, полны глубокого смысла.



Книга издана при финансовой поддержке Орловской областной организации Союза российских писателей и техническом содействии Министерства культуры РФ.


       ISBN



  (От автора: Внимание! Все дефисы не пропечатались на копии в Прозе. ру. В оригинале они есть).







«НАМ НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ…»


«Остановись, мгновенье!» И._В. Гёте «Фауст»


О. И. П……ой посвящается




Как хочется, чтобы красивый цветок благоухал вечно, прекрасная девушка оставалась такой всегда, а молодость и жизнь, длились бесконечно! Увы! Не дай Бог остановить мгновение! Каждый понимает, что это значит. Заскрипит и сломается ось земная. С грохотом столкнутся и полетят, ломая всё на своём пути, горы, закипят и выйдут из берегов океаны, рухнет всё, возведённое умом и руками человека. Вырвется из недр заключённая в них стихия огня – и в страшном первозданном  пожаре погибнет Земля.
Нет в мире ничего неизменного. Самые яркие впечатления и те  минуют, оставляя след только в памяти. Да и там очертания и краски со временем бледнеют, а то и вовсе исчезают. Нельзя остановить поток жизни. Но есть чувства, которые живут, пока длится жизнь.

*     *     *

Небольшой провинциальный город, где родился два века назад знаменитый писатель, отмечал его юбилей. Местное телевидение, радио, драматический театр, газеты на все лады повторяли всемирно  известное имя.
Чтения проходили в большой гостиной литературного музея -  просторной комнате с высоким лепным потолком и хрустальными люстрами, среди стен, заставленных шкафами с книгами в золочёных корешках. В окна лился яркий свет «золотого века», отражаясь в лицах участников.
В заключение второго дня заседаний слово дали и Владимиру Петровичу Гурову как представителю местной писательской организации. Он прочитал один из своих небольших рассказов, что-то вроде стихотворения в прозе, о девушке, словно сошедшей со страниц романа знаменитого златоуста. В нём говорилось, что чистая и светлая барышня той далёкой эпохи могла бы остаться такой и в наши дни, если бы не испепеляющее влияние новых идей. Против ожидания  рассказ был принято хорошо.
На следующее утро все собрались на экскурсию по литературным местам. Туристический автобус марки «Икарус» накалялся жаром на открытом месте возле музея. За час с лишним пути в автобусе сделалось душно. Открытые окна  мало помогали. Наконец надоедливый шум мотора смолк. Складчатые двери растворились, и вся учёная компания вывалилась наружу. Обступившая тишина сначала оглушила. Но скоро отдельные голоса слились в общий разноголосый шум. На крутом берегу оврага, описанного сто пятьдесят лет назад золотым пером «первого поэта русской прозы»,  зной не так давал себя знать. Поддувал лёгкий ветерок. Всё было так, как и в те далёкие годы, когда нога охотника ступила на усеянную разнотравьем землю нагорного луга.
 В гулкой тишине вязли и пропадали голоса птиц, стрёкот насекомых. Гиду было о чём рассказать. Впрочем, большинство в группе в этом и не нуждалось. Здесь были специалисты, искушённые во всех подробностях писательской биографии. Некоторые знали даже больше, чем следовало, и выражались многоречивее, чем нужно. Говорить о том, что из двадцати человек мужчин было всего двое: писатель Гуров и шофёр, представляется излишним. Женщин теперь большинство во всех гуманитарных областях жизни.
Темы для разговоров, конечно, нашлись. Нельзя сказать, что Владимир Петрович был чужим в этом обществе, но среди биографов, архивистов и теоретиков его фигура оказалась единственной, представлявшей полёт вольной фантазии. Если не пропасть, то тонкая стеночка между нами всегда существовала. Многие годы знакомства, более или менее близкие отношения не разрушили её. Говорят, всё проходит. Но есть вещи, которые устойчивы и неизменны, хотя было бы лучше, если бы они исчезли. 
Учёных разговоров, впрочем, было немного. Людям хотелось отдохнуть. Свежий полевой воздух, пропитанный хмельным духом трав, пьянил и кружил головы. Все резвились, как дети,. Вспоминали цитаты из рассказов классика, прикидывали, кто и где из героев сидел, стоял и ходил. Наконец немного усталые, пропаренные теплом природной летней бани,  учёные отправились в обратный путь. Мотор опять завёл свою песню большого солнечного шмеля. Сидеть, набрав в рот воды, было выше сил. Бродившее в крови солнце искало выхода. С гостями, прибывшими из разных мест, как ни странно, найти общий язык оказывалось легче, чем с лицами из постоянного окружения. Многолетняя близость создаёт не только чувство родственности, но и отчуждения, особенно, если эти отношения не безоблачны. Поговорив с посланницей Северного Кавказа, Владимир Петрович перебрался к сидевшей почти на самом заднем кресле женщине в розовой футболке. Облик её не бросался в глаза ни резкими особенностями, ни яркими красками, но выражение лица было приветливым и открытым, голос звучал теплотой. По непринуждённости и простоте обращения, по живости речи в ней можно было признать москвичку. Звали её Елена Васильевна Новицкая. У них тут же нашлись общие темы и даже знакомые по университету. Оба учились в МГУ, правда, в разное время: он на филфаке, она на факультете журналистики. По окончании курса как диссидентски настроенный студент Гуров был направлен в провинцию «для оздоровления мыслей и сближения с простой жизнью», где и осел. Она, отучившись в аспирантуре, вскоре защитила кандидатскую и несколько лет провела в одной из стран Латинской Америки. Испанский был её вторым после английского. Язык Сервантеса был в молодости страстью и Владимира Петровича. Он учился в московской экспериментальной школе, где преподавали природные испанцы ; выпускники Института Дружбы народов из детей республиканцев, вывезенных в СССР в 1936 году. На уроках читали читали стихи про партизан, про славную Долорес Ибаррури. «Salud camarada e Stalin guerido!» – встречали московских оболтусов  торжественно-бодрые слова на первой странице учебника испанского языка для младших классов. Рокочущие «рр» приводили  Володю Гурова в восторг. В старших классах школы он был просто одержим Южной Америкой. Вместо того чтобы слушать объяснения по скучным предметам на уроках,  бродил по карте Нового Света, пропадая в джунглях Амазонки, вдыхая сладкий воздух восточного и Западного побережья, Ла-Платского залива, пропадал в тавернах Буэнос-Айреса, упиваясь мелодиями танго.
Ну, и, конечно, Москва была той точкой, в которой сходились интересы новых знакомых. Столица жила в душе Гурова как воспоминание о потерянным рае. Он с жадностью слушал рассказы о театральных новинках, художественных выставках и прочих столичных новостях. В общем, они были люди  одного поля ягода и легко, с полуслова, понимали друг друга. За разговорами время летело быстро.
Город встретил паломников шумом и чадом машин, суетой улиц. Гуров попросил шофёра остановить автобус на нужном перекрёстке. Выходя, обернулся, и помахал всем рукой. В разноголосом ответном хоре её голос прозвучал с особенным приветливым выражением. В нём слышалась та простота, которая свойственна людям, не держащим камень за пазухой и не таящим задних мыслей. Вероятно, и выражение  его лица было таким же. Он понял это, даже не видя себя в зеркало. «Общий менталитет», ; вслух, с лёгкой долей то ли досады, то ли иронии, а,  скорее всего, того и другого, вполголоса сказала одна из учёных дам, с которой Владимир Петрович был знаком много лет, но «менталитет» от этого общим у них не стал.
Громада  автобуса тронулась. Мимо поплыли лица сидящих в салоне женщин. Гуров поймал взглядом её улыбающееся лицо.
На следующее утро перед отъездом участников встречи новые знакомые обменялись адресами и телефонами.
Прошло месяца два. Как-то утром часов в девять раздался заливистый звонок домашнего телефона. Кто бы это мог быть? Никто из знакомых в этот час обыкновенно не звонил. Гуров поднял трубку и услышал её голос, бодрый, с мажорными, светлыми интонациями, в тон хорошему солнечному утру ранней погожей осени. Неожиданностью своей звонок был похож на маленький  праздник и по-хорошему взволновал его. Чувство благодарности, похожее на испытанное в автобусе, вновь овладело им. Они поговорили о том, о сём. Договорились обмениваться письмами. Она прислала кое-что из последних изданий новомодных авторов. Некоторых Гуров не знал. Он послал ей свои книги. Беседу в письмах она вела так же легко и свободно, как и в живом разговоре. Почерк у неё оказался некрупный, ровный, почти каллиграфически красивый, напоминавший автографы Пушкина (в лучших его чистовых образцах), Тургенева, Бунина. Сказывалась культура письма, по которой можно судить о воспитанности человека.
Переписка была не частой, учитывая расстояние и медлительность почты. В письмах, довольно быстро возникла, с его  стороны, личная нота. Владимиру Петровичу всё труднее было  сдерживать нараставшее чувство теплоты и благодарности, которое можно назвать влюблённостью. Он так и сказал об этом. Вот уж, точно, не знаешь, «как наше слово отзовётся», отозвалась она строчкой из Тютчева. Разве она давала повод для такого поворота событий? Она замужем. Недавно приняла крещение. Муж серьёзно болен. В конце писем настойчиво повторялась приписка: «pen-friend» (друг по переписке). Ей было интереснее обмениваться мнениями о книгах, чем ввязываться в паутину сентиментальных отношений. Он ответил, что уважает её религиозные убеждения, понимает, как нелегко нести бремя  забот, и не имеет в виду ничего пошлого вроде лёгкой интрижки. Насколько это было искренне, он и сам не знал. Никогда не угадаешь, как всё обернётся, что таится на самом дне души. В Post scriptum, однако, не удержался и прибавил: «Неужели только pen-friend? Нет дня, чтобы я не думал о вас. Я так одинок. Здесь нет никого, с кем я мог бы говорить так, как с вами. В городе в июне проходят Дни Москвы. Я приглашаю вас на эти празднества». Она долго не отвечала. Потом пришло письмо. Между прочими новостями в нём сообщалось о спектакле «Синяя птица» по пьесе Метерлинка в Электротеатре имени Станиславского. Спектакль шёл 3 дня. В конце была такая фраза: «Бог даст, увидимся. И всё-таки «pen-friend». На следующее его письмо пришёл ответ с подписью: Your pen-friend. Your («ваш») его взволновало, а pen-friend опять обдало холодком. Синяя птица! Вот и его мечта, как эта птица в небе. В конце концов, какое право имеет он, совершенно чужой ей человек, вторгаться в священное лоно семьи, вносить разлад в личную жизнь? Он должен быть благодарен ей за то, что она подарила ему несколько часов, выкроенных в суматохе московской жизни. На что он может рассчитывать? Чего ждать? Однако сердцу не прикажешь. Любовь ; чувство совершенно стихийное и не считается с законами и правилами. Но всё же… Кто-то, кажется, Сент Экзюпери, сказал: любить - не значит смотреть друг на друга. Это значит ; смотреть в одном направлении. Но и друг на друга тоже, добавил бы Владимир Петрович. Смотреть друг на друга им, возможно, больше не придётся. Не исключено, что они больше не увидятся. Он забудет, как она выглядит. Странно, но её лица он не видит и теперь. Оно как будто расплылось в его памяти. Но чувство возникло и не уходит.
 Его письма, по-видимому, пробудили в ней сострадание.
«Не надо отчаиваться, ; писала она. ; Будем ценить то, что имеем, что сверху нам определено, как самое наше место в этом прекрасном и всё же таком зыбком мире…».
«Всё так, если бы не тоска, которая охватывает меня на тёмных провинциальных улицах во время одиноких прогулок», ; ответил он.
Так случилось, что в последние годы Гуров бывал в Москве кавалерийскими наскоками. Чем старше становишься, тем труднее срываться с места. В долгие месяцы, когда он занят работой, ему вообще не до поездок. Тихие спокойные, плохо освещённые провинциальные улицы затягивают полусонной дрёмой, в которой плывут вереницы образов и слов. Неспешный темп жизни позволяет вслушаться в себя. Но временами косность, узость, темнота  «мёртвых зон» наводят тоску.
В прошлом было всё и всякое. Душа впитала и счастье солнечных восходов и закатов, и радость жизни с избытком сил и желаний. Он любил своё детство, любил город, в котором появился на свет, гордился Москвой, рос в лучах столичной славы. Наверное, и в раю скучал бы по улицам и переулкам, на которых вырос, по родным и друзьям.
Новое знакомство стало для него неожиданно приоткрывшимся окном в навсегда утраченную жизнь.
     Звучит немного пафосно, но справедливо.
 Женщина, о которой идёт речь, произнесла мудрые слова. Но то, что уму представляется бесспорным, сердце колет иглами безнадёжности. Странное дело: многие говорили ему не раз то же самое, но все их увещевания проходили мимо ушей. Он не мог с ними согласиться, не мог принять душой их разумную справедливость. Почему же в этот раз они подействовали на него, как тихие уговоры, с которыми не хотелось спорить? Какая таинственная власть заключена в голосе, в словах этой женщины? В самом деле, он же не «Вечный жид», обречённый на  нескончаемые   скитания. Не совершал никакого преступления, за которое его могли покарать высшие силы. Он, как отломанная от дерева веточка, не в силах прирасти к старому стволу. Как сорванный ветром лист, не может вернуться на родимую ветку.
      Люди двигаются по лицу всей планеты, «граждане мира» легко меняют привычное место обитания, находят новое, и многие совсем не страдают от перемен. Что мешает и ему поступить также? Может быть, наконец, пора остановиться, смириться, перестать спорить с судьбой? В состязании с ней он потерпел поражение. Это очевидно. Во времена Советского Союза существовал особый паспортный режим прописки. Нельзя было просто так приехать в Москву и остаться. Способы, впрочем, существовали: взятка, влиятельные связи, работа лимитчиком на стройке. Для первого у него не было ни денег, ни нахальства, для второго он не был «баловнем судьбы», не имел «связей», для третьего оказывался слишком «интеллигентен» в том ироническом смысле, в котором говорят о людях, не приспособленных к тяготам практической жизни,  лишённых физической и эмоциональной выносливости. Владимир Петрович жил в состоянии постоянной хронической раздвоенности между мечтой и суровой реальностью. Было бы несправедливостью и даже неблагодарностью отзываться о его жизни в этом городе, сплошь в чёрных тонах, но кровавый фон здесь присутствовал. Гуров называл место своего проживания ссылкой. А ведь если подумать, город не был такой уж ямой. Здесь родились великие писатели, существовали литературные и художественные музеи. Правда, никто из ставших знаменитыми не стремился остаться здесь. У города тяжёлая аура. Многие рвались прочь из его душных объятий. Всеми силами стремится вырваться из этого заточения и Гуров. Каждая поездка в Москву в прежние годы была для него глотком свежего воздуха. Как это назвать? Может быть, власть места. Некоторые легко переносят переезд в другой город и даже государство. Он не их числа. Укоренённый, осёдлый человек. У него слишком острое чувство корней, родной почвы.
Теперь всё изменилось. Паспортного режима больше нет. Есть регистрация. Приезжай и живи, сколько хочешь. Но цены на жильё запредельные. Да и решаться на переезд всё равно, что переживать стихийное бедствие. Его жизненная одиссея закончена. Он может себе позволить только короткие вылазки в городские джунгли утраченного рая.
… Дни шли.
Миновала зима, за ней весна, к концу катилось лето. Литературная конференция прошла без неё. Кажется, дело ясное.
В начале августа он снова услышал длинные междугородные звонки телефона, а потом и её голос в трубке, матово-серебряный меццо-сопрано. Он был такой же ровно-доброжелательный, мягкий и в то же время устойчиво-твёрдый.
Поезд за номером таким-то приходит завтра в 15. 30, сказал этот голос, отозвавшийся в душе Владимира Петровича тревожно-ласковой музыкой. Где мы могли бы встретиться? Он не сразу нашёлся с ответом. Путаясь, назвал гостиницу, где она в прошлый раз останавливалась. И тут же подумал: «Какая гостиница? К поезду, конечно, к поезду». И на следующий день, купив три ярко-красных розы, поспешил на вокзал.  Состав всего из четырёх вагонов, как в безвозвратно далёкие времена первых железных дорог, подошёл к платформе. Из переднего выходили и выходили люди, а той, которую он ждал, всё не было. Они виделись до этого всего два раза, и он боялся, что не узнает её. Но, повернув голову вправо, в сторону следующего вагона, сразу увидел Елену Васильевну Новицкую. Она, в дорожной куртке и горчичного цвета джинсах, с дорожной сумкой через плечо шла, немного склонив голову от бьющего в лицо солнца. Он бросился ей навстречу.
;  Это вам! ; сказал он, вручая ей цветы и целуя руку.
Она поблагодарила лёгким наклоном головы.
; Я была в … ; она назвала  имя соседнего города, ; и решила заехать к вам. В прошлый раз многое не успела посмотреть. Вы мне покажете город?
; Конечно!
Площадь перед вокзалом была почти пуста. Через четверть часа они были возле гостиницы. Владимир Петрович проводил  её в номер. Она поставила цветы в вазу толстого гранёного стекла, налила в неё воды. Уговорились встретиться часа через два.
Стрелки часов приближались к восьми вечера, когда он вошёл в холл гостиницы. Её ещё не было. 10 минут девятого он стал беспокоиться и спросил у консьержек, не появлялась ли дама, которая поселилась у них два часа назад. Она выходила три раза, искала вас, ответили женщины. Он набрал номер сотового.
; Я жду вас уже полчаса, ; сказала она. В голосе слышалась лёгкая досада. ; Подумала, вы на что-то обиделись.
; Что вы, что вы! Я не знал, как скоротать время, чтобы скорее увидеть вас. Где вы?
; Я в парке возле памятника…. Сижу на лавочке, с удовольствием смотрю на траву и цветы. Наслаждаюсь тишиной.
; Так я иду, бегу к вам, ; проговорил Гуров, уже поднявшись с кресла и устремляясь к двери.
Он нёсся на всех парах, как на первое свидание. И радость движения вместе с нетерпением скорее увидеть её делали загоревшее под летним солнцем лицо ещё более энергичным и оживлённым.
Через двадцать минут самого быстрого шага он уже подходил к месту свидания. Она сидела в одиночестве на скамейке чуть поодаль памятника. Он поприветствовал её коротким приветственным жестом. Она ответила, плавно помахав рукой. Её приветствие было более длинным. Что-то в ритмах и темпах приветствия не совпало. Не обиделась ли она на этот короткий жест? Не показался ли он ей не совсем учтивым? Но повторять приветствие не имело  смысла. Гуров заметил, что она не оставила без внимания его походку, Может быть, и не такую лёгкую, как у молодого Дон Жуана, но ещё достаточно быструю. О других изменениях, оставленных временем в его лице и фигуре, он предпочёл не  думать. Впрочем, и они были незначительными. Морщинами он не обзавёлся, округлостью в области живота и двойным подбородком ; тоже. Глаза светло-карего тона были ясными. Волосы на голове, чуть тронутые сединой, почти не поредели.
;  Сколько вам лет? ; спросила она.
Гуров сказал. Она думала, меньше. Так что, на слегка побитого молью мачо он ещё смахивал. Да и его узкие молодёжные джинсы  явно не прибавляли возраста.
;  Простите, что заставил вас ждать.

; Ничего. Я не скучала. Наблюдала. На соседней скамейке сидели две дамы. Одна, важная, вальяжная, явно хозяйка, другая, похоже, компаньонка. Вот начало рассказа в духе…
Она назвала имя писателя, о котором Гуров ничего не слышал. Меткость зарисовки даже слегка царапнула его самолюбие. Может быть, молчание на реплику о двух дамах слегка обидело его гостью, но она не подала и вида. В речи её изредка попадались имена и реалии,  Гурову не знакомые.
Она, безусловно, имела преимущество в знании иностранных языков и жизни московской интеллигенции, повидала мир, но ни разу не дала почувствовать это. В ней вообще не было признаков столичного снобизма.
Владимиру Петровичу е было с ней интересно. Ей ; с ним. Вначале, правда, он произвёл на неё впечатление человека, занятого только собой и своим ремеслом.
; Читаю ваши книги, ; сказала она. ; Прекрасно написано. Вы стремитесь к совершенству, к эталонной красоте. Но вы эгоист. Мне кое-что рассказывали о вас.
 Гуров слышал этот упрёк много раз от разных людей и привык относиться к нему, как к простому напоминанию. Упрёк этот его не задевал. В её устах он вообще звучал скорее как благожелательное сожаление. Каждый ; эгоист на свой лад. И он, Гуров, не больше, чем другие. На том стоит жизнь. Что касается его книг, то в них, и, вправду, много личного. И он, действительно, хотел бы видеть мир лучшим, чем он есть.
; Неужели вам никогда не  хотелось иметь семью, детей? ; спросила она.
; В юности очень хотелось. Но не судьба. И потом в недружественной среде даже животные не размножаются. Если мне так плохо здесь, моим детям могло бы быть ещё хуже.
Она внимательно посмотрела на него.
; Среда, и судьба, конечно, много значат. Но всё-таки люди везде находят друзей, любимую, заводят семью. А ваш максимализм, ваше недоверие к жизни зашли слишком далеко. Только не говорите, что браки заключаются на небесах.
; Наверное, я брал слишком высокую ноту, ; сказал Владимир Петрович. ; А удерживать её бесконечно ; невозможно. В сущности, мы ищем своё второе я. Говорят, у каждого есть своя половина. Я, наверное, был создан один. Да и две половинки никогда не могут стать одним целым.
Он говорил так уверенно, а на самом деле и сам не знал, почему так сложилась его жизнь. Да, правду сказать, и не искал ответа. Большинство людей запряжены в повозку брака, потому что так принято. Нет, он не был противником брака. Просто семейная лямка была не для него. Наверное, он  правильно сделал, что остался холостым. Совместное жительство против воли ни к чему хорошему не приводит. И разве быть одиноким так уж плохо?
; Вы романтик. И говорите, как герой из книг 19 века, ; сказала она.
     ; Когда возникала необходимость совершить решительный шаг, сделать предложение, мною овладевал панический страх. Наверное, зверь испытывает такое чувство, попадая в капкан, ; сказал Гуров.
; Скажите! Вот уж не подумала бы, что вы боитесь жизни. С виду вы не производите впечатление нерешительного человека. И потом, ; вполголоса добавила она, словно сообщая некую тайну, ; здесь всё зависит от женщины. Просто такая женщина вам не встретилась. Вы ищете совершенство, но его нет, и быть не может.
Сказано это было так убедительно, что Гуров мысленно согласился. Никто ему этого не говорил, и для него это прозвучало как откровение, тайна, доверенная ему одному. Для многих мужчин эта тайна так и остаётся нераскрытой.
Однако, кто знает, если бы судьба свела их много лет назад, всё могло бы сложиться иначе. И всё же брачные отношения похожи на минное поле. Редко кому удаётся пройти по нему, не подорвавшись. Костёр вспыхивает от ничтожной искры.  Может быть, его знакомая – редкое исключение. Очень может быть. Он выдвинул ещё одно доказательство.
; Лучше быть одиноким, чем делить ложе, стол, и душу с женщиной, в которой тебе что-то не нравится, ; ответил Владимир Петрович фразой, от которой отдавало некоторой бравадой. Но и своя правда в ней тоже была.
Чуть позже ему пришёл в голову ещё один аргумент, но высказать его пришлось уже только во внутреннем монологе: "Больше всего мужчина боится потерять свободу как воздух, без которого нечем дышать. Своеобразная форма клаустрофобии.
; Скажите, а сколько времени длились ваши романы? ; вдруг спросила она.
Ответ словно был у Гурова на языке.
; Три года.
Продвинутый читатель сразу уловит отсылку к книге Бегбедера. Увы, должно отсеять всякие сомнения на этот счёт. Французский роман с названием «Любовь живёт три года» Гуров тогда не читал. Личный опыт привёл его к такой арифметике.
; Немного, ; сказала она.
; Как посмотреть! За три года много можно понять, ко многому привыкнуть, во многом разочароваться.
; Жаль, что так! Но мне кажется, вы чего-то боитесь. За жаждой свободы не скрывается ли неуверенность в себе?
Эта догадка иногда мутно посещала Владимира Петровича. Может быть, и, правда, он от чего-то прятался, чего-то боялся. «Заниженная самооценка», ; высказалась как-то одна из его знакомых. Всё так таинственно в глубинах души! Мы находим одно объяснение, чаще всего такое, которое не подрывает нашего самоуважения. Но истинная причина кроется в другом, в чём-то таком, чего мы не понимаем, даже боимся признаться себе.
; Вот вы всё время говорите о Москве. Вы думаете, в Москве легче? ; спросила она. ; Там очень непросто. Съедят и не подавятся.
; Я знаю. Люди везде люди.
Вечерело. Они шли по заросшим травой пустынным улицам.
; Как тихо, ; сказала она. ; А ведь в этих покосившихся домиках жили когда-то люди, чего-то хотели, к чему-то стремились. Здесь, конечно, есть какие-нибудь достопримечательности. Расскажите о них.
Гуров рассказывал, что знал, о старинных деревянных особнячках, сохранившихся с конца 19 века. Каждый молчаливо хранил свою тайну. Всё вокруг: парадные полуразвалившиеся фасады и задворки, даже маленькая пылинка на заднем дворе, многое могли бы рассказать и рассказывают, но люди не слышат их.
; Спасибо, ; сказала она, когда они подошли к зданию гостиницы из розового кирпича. ; Вы хорошо говорите. Мне было интересно.
Он проводил её до дверей номера и пожелал спокойной ночи. Гостиница была полупустой, и от пустоты коридоров ему сделалось немного не по себе. Не страшно ли ей будет одной? Нет, нет, успокоила она своего провожатого. ; Всё в порядке. Не беспокойтесь.
     Они уговорились встретиться утром. В десять он ждал её в холле.
; Как вы спали? ; спросил Владимир Петрович.
; Очень хорошо, ; бодро ответила она.
От звуков её голоса он снова почувствовал себя счастливым и молодым. От неё шло какое-то особое дуновение, какому он не мог найти определение. Может быть, оно было похоже на лёгкий бриз утреннего моря, или на свежее дыхание очищенного грозой воздуха. У него прибавлялось сил, открывались какие-то закупоренные до сих пор чакры.
День начинался ясный, солнечный. Они немного побродили по улицам, заглянули в два-три музея. Они в этом районе находятся рядом. Место так и называется «Литературное гнездо». Ей всё было интересно.  Профессиональное ли это  любопытство или естественная любознательность? Вероятно, то и другое. Потом пообедали в гостиничном ресторанчике. Им подали жаркое на обширном блюде, как подают теперь в Европе. На смену экономии пришла расточительность. Не перед большой ли бедой?
;  Не заказать ли нам  немного коньяку? ; спросил Гуров.
Она кивнула.
Им принесли в  широких небольших рюмках этого солнечного напитка. У него был очень приличный вкус, о чём Владимир Петрович и сказал. Впрочем, любое вино рядом с ней показалось бы ему приятным.
Мяса в жарком оказалось не так много, как представлялось. Скорее, это была бутафория, заправленная тёмной зеленью. Но всё же больше, чем они могли съесть.
; Возьмите домой, ; сказала она. ; Нечего стесняться. Теперь все так делают.
И завернула в бумажную салфетку вместе с пластмассовой подложкой половину оставшейся порции. Её заботливость тронула Гурова. И за это, и многое другое: за способность вести лёгкий деликатный разговор, за понимание и такт он испытывал к ней всё нараставшее чувство благодарности. Знать, когда и что сказать и когда промолчать, ; разве это не мудрость женщины? И разве это не преддверие любви? Надо ли объяснять, отчего, почему и как вспыхивает это чувство? Любят ни за что, а просто потому, что любят. Хотя, конечно, и за что ; тоже. Да и возраст ничего не значит, если чувство начинается с души. Возможно ли такое? О, да. Любовь начинается с души. Мужчине, в большинстве случаев, надо долго расти и развиваться, чтобы понять это.
Раза два она откликнулась на какие-то предложения  словами «как скажете». Это много значит в устах женщины, волнует и греет сердце её спутника. И радует, и смущает. Ведь говоря это, женщина отдаёт себя в руки мужчины.
Поезд отходил в четыре. Впереди было больше часа времени, и Гуров был уверен, что они не опоздают. Ехать до вокзала не больше четверти часа. Из ресторана они пошли к музею, потому что ему показалось, что он забыл там зонтик. А возле музея была остановка троллейбусов и маршруток. В музее зонтика не оказалось. Гуров  потом обнаружил его на дне своей дорожной сумки. «Рассеянность ; признак гения», ; сказала она. «Да, ; в том же шутливом тоне отозвался он. ; Жаль только, что этих признаков становится всё больше». Кругом сновали  маршрутки. Но нужной, как нарочно, не попадалось. Поймать такси на дороге теперь почти не удаётся.  Вызвать же мотор из гостиницы ни ему, ни ей почему-то не пришло в голову. Он стал волноваться. Она же была совершенно спокойна. С пересадками они всё же добрались до вокзала с большим запасом времени. Часы на привокзальной, пустынной и солнечной площади показывали половину четвёртого. До прибытия поезда оставалось минут сорок. Они провели их, расхаживая по затенённой стороне перрона на лёгком прохладном ветерке в разговорах о том, о сём. Темы находились сами. С ней вообще не надо было напрягаться, что-то придумывать. Каждый из них как будто говорил со своим вторым я. Удивительное чувство лёгкости, которое он редко испытывал в этом городе.
Через две недели, которые Гуров провёл в приятном волнении,  тот же поезд отвёз его в столицу. Он сразу же позвонил ей. Они договорились встретиться через день возле театра Романа Виктюка на Стромынке. А в образовавшийся промежуток он посетил Электротеатр Станиславского, о котором она рассказывала в одном из писем, и попал на спектакль «Гамлет» по пьесе Шекспира. Странное было зрелище! Несколько актёров, разделив душу бедного принца на ипостаси, неожиданно появлялись и исчезали в разных местах сцены из темноты, то взбираясь по трапеции вверх, то спрыгивая вниз и выкрикивая при этом чеканные строки стихов.
С чувством облегчения Гуров покинул зал и оказался на улице. Шёл девятый час вечера. Было ещё светло.  Он прошёлся по Тверской к центру, зашёл во двор бывшего музея Революции, потрогал чугунные ядра возле пушек и ощутил себя в начале прошлого столетия почти в самой гуще революционных событий 17-го года. Именно это чувство искал он, стремясь под своды музеев, к стенам старинных зданий. Дух Москвы был дороже и ближе ему, чем химеры театральных нововведений.
На следующий день он поспешил на Стромынку. Договорённость была на шесть, но он оказался возле нужной станции метро уже в три. В этом районе Гуров не был с незапамятных времён, если вообще когда-нибудь был. Театр Виктюка размещался в здании бывшего клуба. Гуров зашёл в кассу и взял, пользуясь корочками члена Союза работников культуры и Союза писателей, два льготных билета в амфитеатр, зная по опыту, что одно-два  свободных места почти всегда можно найти в боковых рукавах партера.
Время тянулось медленно. Он позвонил ей, просил приехать пораньше. Но она сказала, что будет ровно в назначенный час. Он  принялся бродить возле метро. Глаза остановились на рекламе кафе «Макдоналдс». За все тридцать с лишним лет существования этого  заведения ему ни разу не довелось совершить паломничество в его таинственные недра. Москва эпохи капитализма казалась ему всё более чужой, неким зазеркальем. На Пушкинской, где расположилось центральное кафе, всегда клубилась длинная змеевидная очередь. Тратить несколько часов на ожидание Гуров  не мог и не хотел. Кроме того, с самого начала в нём поселилось чувство отторжения от этого заокеанского идола. Владимир Петрович понимал, что людям после серости советских будней хотелось новизны, и в то же время немного презирал толпы идолопоклонников, жаждавших быть поглощёнными чадными недрами этой жертвенной кумирни.  Но зароненное чувство неудовлетворённого любопытства шевелилось в душе. И вот случай привёл его прямо к порогу сказочного рая.
Гуров толкнул стеклянную дверь и вошёл. Ничего страшного внутри не оказалось. Полукруглая стойка, возле которой топтались посетители. Два-три человека стояли перед ним. Когда они отошли, Гуров приблизился к прилавку.
; Что бы вы хотели? ; глядя на него оценивающим взглядом, спросила дежурившая по другую сторону стойки девушка в белом. Он сразу принял этот взгляд и голос в штыки.
; Пока не знаю, ; сказал Гуров. ; Я в первый раз в этом заведении. Хотелось бы пообедать. Что и как можно заказать?
Глаза её округлились. Здесь никто так не говорил.
; У нас гамбургеры, фаст-фуды, напитки.
    Она протянула меню и  принялась объяснять, как делать заказ.
Объяснения показались Гурову слишком длинными, а перечень блюд скудным.
Белоснежка сделала удивлённое лицо.
; У нас только так.
Она смотрела на посетителя, как посвящённая на деревенского дурачка. Владимир Петрович повернулся и под насмешливым взглядом девицы покинул заведение. Нет, это был не рай.
Пройдя метров двести, на другой стороне улицы Гуров обнаружил вполне нормальное кафе, где его приветливо встретили и накормили.  Официанты, юноши и девушки азиатской внешности, бегали как заведённые. Ему стало жалко эти юные создания, обречённые проводить в угаре работы целые дни. Хотелось сделать им что-то приятное, хотя бы в виде денег. Но здесь не было принято оставлять чаевые.
День был довольно жаркий. Гуляя, Гуров наткнулся на входные ворота парка «Сокольники». Вход был свободный. До встречи оставалось ещё часа полтора. Владимир Петрович окунулся в прохладу тенистых аллей и в горячий блеск открытых площадок. Народу прибывало. В основном люди пожилого, но еще не старого возраста, так сказать, молодые пенсионеры, полные сил и желаний. Мужчины и женщины, по-видимому, завсегдатаи парка, собирались компаниями. Гуляли, как люди, не знающие забот. Всё в них было полно беспечности, счастливой праздности жителей благоустроенного мегаполиса, не знающих цены своему  благополучию. Они кружили, точно бабочки над цветами. «Можно ли назвать это счастьем, ; спросил себя Гуров и сам себе ответил: ; не знаю». Но он  завидовал им.
Они встретились в начале шестого. Он увидел её на другой стороне улицы. Она только что сошла с автобуса и направлялась к переходу. Владимир Петрович пошёл ей навстречу. Красный свет светофора сменился жёлтым.
; Стоп, машины! ; в шутливо тоне приказа сказал Гуров и поднял руку. Он ждал улыбки, но её не последовало. Некоторые его выходки, вероятно, казались ей провинциальными.
В фойе театра ещё не пускали, и они погуляли по тихой  полусонной, почти провинциальной улочке возле Института Лингвистики. 
Стрелки приближались к шести. Наконец входные двери открылись. Народу было ещё немного. Основная масса толпилась снаружи.
; Что эти люди делают там? ; спросил Гуров.
Память об очередях возле театральных касс, составлявших непременный пейзаж всякого успешного театра в советские годы, почти выветрилась из его памяти.
; Стоят за билетами в кассу, ; подняв в недоумении брови, ответила она.
Он совсем забыл, как сам в былые годы часами выстаивал возле касс какого-нибудь культового театра или выставочного зала.
Они вошли внутрь храма искусств, о котором Гуров столько слышал.
Коридор вестибюля вёл в буфет. 
Гуров заказал два шампанского и собирался заплатить. Но она опередила его.
; Пополам.
; Что вы? Зачем? ; удивился он.
Буфетчицы поддержали его:
; За шампанское платит мужчина.
; Мы коллеги,  ; сказала она. ; Вы заплатили за билеты, я за шампанское.   
Им подали наполненные ледяным шампанским бокалы. Он  попросил подогреть вино. Она сказала, что любит именно охлаждённое. Ему заменили бокал. Они сели за столик из лёгких искусственных материалов под мрамор на такие же лёгкие ненадёжные стулья, издававшие скользящий скрежет при каждом движении.
Разговор зашёл о старом и новом искусстве. Гуров сказал, что не понимает нового театра с его мейерхольдовской механикой и отсутствием живого чувства. Почему-то вспомнил старый аргентинский фильм «Возраст Любви» с Лолитой Торрес.
; Мелодрама, конечно, ; сказал он. ; Сентиментальная история, но трогает сердце. И потом совершенно гениальная музыка. А Лолита Торрес ; просто божество.
Она слышала; ей рассказывал довольно рано ушедший из жизни отец, но фильма не смотрела.
; Расскажите, ; попросила она.
Он стал передавать сюжет ленты, расчувствовался, и спазмы несколько раз сдавили ему горло. На глазах, как он ни крепился, выступили слёзы.
; Это ничего, ; сказала она. ; Даже хорошо.
Гуров продолжал пересказывать сюжет фильма, ввернул две-три фразы на испанском и даже пропел вполголоса музыкальную фразу из песни «Coimbra – ciudadе divina....», Коимбра ; город чудесный.
     На сцене, представлявшей сплетение металлических конструкций, вздымавшихся под потолок, шла какая-то мешанина под названием «Последняя любовь Дон-Жуана». Главного героя изображали сразу шесть актёров, что должно было символизировать многоликость человеческой души. Каждый представлял маску, которую человек носил, будучи совсем не тем, кем являлся. Это объявлялось революционным открытием, о котором, по мнению режиссёра, не мог знать автор. В спектакле было собрано всё, что содержала в себе фантазия режиссёра. Такова всеядность постмодернизма, впитывающего всё  накопленное культурой до него, смешивающего жанры, соединяющего авторов в одно огромное блюдо  наподобие итальянской пиццы или русской окрошки. Владимир Петрович подивился всеядности публики, поглощающей то, что ей преподносят. Где вы, театралы семидесятых, воспитанные на утончённом  эстетизме «Современника», «Таганки», «Театра на Малой Бронной», «Ленкома»? Вкусы изменились, погрубели, но аппетит, слава богу, остался. И, значит, жизнь продолжается…
Разговор на эту тему продолжался и на улице. Гуров нашёл нужным заметить, что многоликость человеческой души не была секретом ещё в античном театре. Чтобы её раскрыть уже тогда применялись маски. Вильям же наш Шекспир сказал об этом прямо, объявив весь мир театром, а каждого из нас актёром. Ни он, ни его спутница, кажется, ни разу не пожалел о том, что не узнали, чем кончилось дело и в чём оно вообще заключалось. Было нестерпимо скучно, как на спектакле, языка которого не понимаешь, а действие не захватывает. Не стоило жертвовать временем ещё и потому, что надо было попасть на автобус, отходивший от метро «Тёплый Стан» до микрорайона, где проживал Владимир Петрович в пустующей квартире двоюродной сестры. Он отходил, как ему сказали, в половине одиннадцатого.
Шла его спутница быстро и не только потому, чтобы не опоздать на автобус, но больше по привычке двигаться быстро и стремительно. Он с трудом поспевал за ней. В сутолоке людского движения она едва не столкнулась с человеком кавказского типа. Прощаясь с приятелем, он повернулся спиной к движению, продолжая идти против потока. Оставался миг-другой  ; и они бы столкнулись.
; Стоп! ; закричал Гуров. ; Стоп!
Человек вовремя обернулся. Столкновения, слава богу, не произошло.
Вот и ротонда перед входом в подземку. Рубиновая буква «М» над входом. Прохладный ветер вестибюля. Движущиеся ленты эскалаторов, выложенные мрамором, цветными плитками полы залов ожидания, украшенные  мозаикой, цветными витражами стены, ниши с встроенными в них скульптурами. Жуткие космические скорости поездов. Рёв разгоняющихся и прибывающих  из длинного чрева тоннелей  ярко светящихся чудовищ. Чистота и уют вагонов. Вежливость пассажиров. Никто не толкается, как было в шестидесятых в переполненных вагонах у входа и выхода. Красота московского метро восхищает. Бесспорно, десятое чудо света, изумляющее роскошью отделки, художественной щедростью мозаик и росписью стен, сияющими ослепительно мягким светом хрустальными люстрами, сказочной красоты плафонами. Подземные дворцы Гарун аль Рашида. Ни в каком восточном царстве прошлого простым людям не снилось такое великолепие. Жаль, что этого никто не замечает. Глазеть по сторонам, восхищаясь мозаиками и витражами, в метро не принято. Здесь всё в движении, в молниеносной смене поездов, налетающих со скоростью урагана. Одно приводило Гурова в смущение: паучье сплетение линий на карте. Вот уж, поистине, тайнопись посложнее военных карт, по крайней мере, для провинциала и людей с несколько расшатанным вестибулярным аппаратом. Но в присутствии такой женщины, как его спутница, и это не страшно.
Потом, перебирая в памяти блуждания по Москве, Гуров вспоминал и столпотворения возле метро, окружённом сияющими огнями ПЛАЗ, и свои одинокие прогулки, и то, как они с Еленой Васильевной искали музей Гоголя на бульваре его имени. И она, как оказалось, не всё помнила. Владимир Петрович знал, что где-то здесь, в одном из дворов за чугунной резной оградой должен находиться дом Фёдора Толстого ; последнее пристанище автора «Мёртвых душ». Но, увы… Решётка как стояла, так и продолжала стоять, дом – тоже, но следов памятника не было. Может быть, его вообще убрали? Ничего удивительного. В наши дни чего только не бывает! Наконец вышедший из ворот высокий мужчина с женщиной объяснили, что и музей, и памятник существуют, но находятся на Никитском бульваре. До него было ещё с полкилометра. Они проделали этот путь в разговорах, а когда обнаружили нужный дом, оказалось, что уже шесть вечера, и музей закрывался.
Впереди был Тверской бульвар. Длинный  и пустой  он сиротливо темнел впереди, а когда-то и днём, и в вечернюю пору кипел публикой. На скамейках не было свободных мест. Кого здесь только не встретишь! Вот склонённая над доской голова известного всей шахматной Москве маститого мастера, вот звезда русских шашек ещё довоенной поры. Вот лоснящаяся шляпа пенсионера, за свою говорливость и бархатный тембр голоса прозванного Вадимом Синявским. Был такой знаменитый футбольный комментатор в сороковые-пятидесятые.
Здесь коротали время и те, кому некуда было его девать, и те, кому негде было преклонить голову. Ярмарка лиц и характеров. Все знали друг друга. Балагуры и молчуны, хвастуны и скромняги, вчерашние алкоголики, старавшиеся одолеть дрожь в руках, простодушные и ядовитые, чудаки и маргиналы всех мастей и вполне солидные типажи. Клуб по интересам под открытым небом, живший по своим законам и правилам. Игр на деньги не было. Никому не хотелось иметь дело с милицией.  Самые богатые ставили на коньяк.
Да, были всякие, но плохих людей среди них не было. Где теперь весь этот народ? Время беспощадной метлой смело почти всех с дорожек и лавочек. Сколько было сказано слов, отпущено шуток! Сколько лиц  мелькнуло и пропало! Они остались только в памяти немногих уцелевших. Обитель сотен душ, где твои летописцы?
; О чём вы задумались? ; спросил голос шедшей рядом женщины. ; Хотите, расскажу Вам одну забавную историю? ;
; Конечно.
«Тогда слушайте. Я училась тогда не то в восьмом, не то в девятом классе. Скорее, всё же в девятом. Была середина августа. Я сидела вон на той лавочке с краю, ближе к Тверской. Мама ушла в массажный кабинет, а меня оставила  на бульваре. Было часа четыре. Жар ещё не спадал, но солнце уже скрывалось за стеной гостиницы «Пекин». Я начинала скучать. Вдруг ко мне обратился какой-то человек. Он сидел на другом конце скамейки. На вид ему было лет шестьдесят. В руках у него была палочка. Слово трость мне не пришло на ум.
; Прошу прощенья, ; сказал он, приподняв шляпу и слегка поклонившись. ; Могу я поинтересоваться, что делает здесь милая барышня?
Недавно я прочитала роман Булгакова «Мастер и Маргарита», и мой сосед напомнил мне Воланда. Он тоже начал разговор с героями романа на бульваре.
; Конечно, можете, ; сказала я. ; Никакого секрета нет. Моя мама ушла в массажный кабинет, а меня оставила ждать её здесь.
; Ну, тогда это надолго. Давайте поговорим. Знает ли милая барышня, что памятник Пушкину не всегда стоял на той стороне улицы?
; Не выдумывайте, ; довольно дерзко ответила я. ; Он всегда там стоял. 
; Позвольте с Вами не согласиться. Стоял он до определённого времени, этак года до пятьдесят первого, неподалёку от того места, где мы с вами сейчас находимся. Я могу рассказать историю, как возле этого памятника спорили два поэта. Один из них вскоре погиб в Петрограде в гостинице «Англетер». Другой, автор стихотворения «Смерть пионерки», пережил его ненадолго. Я мог бы рассказать и о другом писателе, мэтре русской литературы, pri nobel, с которым я тоже был знаком ещё до революции в Одессе. Он был для меня образцом стиля. От него я узнал некоторые тайны писательского ремесла. Надо сказать, он был наделён даром метко и точно подмечать особенности людей, двумя-тремя словами дать целый портрет. Никогда не видя прежде человека, ничего не зная о нём, угадать, кто он, чем занимается. Его языка побаивались. До сих пор помню, как он сказал однажды, что у меня волчьи уши.
 «Ненормальный какой-то», ; мелькнуло у меня в голове. Я даже немного отодвинулась и с некоторым страхом и в то же время с любопытством взглянула на моего собеседника.
 ; Уши, как уши, ;  сказала я. ; Только очень большие
; Да? Спасибо! Вы меня успокоили.
; Пусть Вас не удивляет, что я обратился к Вам, ; спустя несколько секунд, вновь заговорил он. ; У меня уже довольно давно зреет мысль написать что-нибудь о московской девочке. Расскажите немного о себе. Какая вы, какой у вас характер, мирный и покладистый, или, наоборот, непокорный.
Мне ещё никогда не приходилось смотреть на себя со стороны. В самом деле, какая я? Как веду себя в школе и дома? Пожалуй, это был первый опыт самоанализа. И в первый раз взрослый человек увидел во мне самостоятельную личность. Я попыталась честно рассказать, что думаю о себе.
; Интересно, но слишком коротко, ; сказал мой собеседник. ;
Давайте сделаем так. Вы дадите мне свой телефон. Я позвоню и спрошу: «Здесь ли живёт Бела Белкина?» Если Вам будет удобно, Вы ответите: «да», и мы условимся о встрече. Если же не захотите, скажите: «здесь таких нет»  и повесите трубку. Идёт?
;Идёт, ; сказала я.
Дня через два раздался звонок. Я была в комнате с папой. Он как раз снимал с меня стружку. Я там что-то нахулиганила в школе. Голос моего знакомого я сразу узнала. Мне было не до разговоров. Я повесила трубку. Через несколько минут звонок повторился.
; Здесь таких нет, ; уже с некоторым раздражением ответила я.
; Вы уверены? ; спросил голос.
; Да, ; подтвердила я.
Но человек с «волчьими ушами» не исчез с моего горизонта. Однажды учительница литературы объявила нам, что в школе состоится встреча с известным писателем. Он вошёл. Это был мой знакомый. Я забралась на заднюю парту и почти не поднимала глаз, но сразу поняла, что он увидел и узнал меня.
После встречи мы окружили писателя, а когда все разошлись, и я осталась с ним с глазу на глаз, он назначил мне встречу на том же Тверском бульваре, на той же самой лавочке. Судьба распорядилась так, что нам довелось встречаться и потом в издательстве «Художественная литература», куда я поступила после окончания журфака на должность редактора. По случайности или нет, не могу сказать, мне поручили участвовать в подготовке Полного собрания сочинений этого замечательного писателя. В его книги, особенно в последнюю, «Алмазный мой венец», я просто влюбилась».

Длинная лента Тверского бульвара кончилась, и Владимир и Елена оказались у пешеходного перехода возле метро «Пушкиская».
; Теперь я так и буду называть эту скамейку «Волчьи уши», ; сказал Гуров.
; Я вижу, мой рассказ произвёл на вас впечатление, ; заметила  она.
; Ещё бы!
Станция метро кипела нескончаемым людским потоком. Был тот час, когда служащая и работающая Москва торопится домой,  театральная спешит к дверям храмов Талии и Мельпомены, а  ищущая развлечений к подъездам ресторанов и кафе. Одни, объятые приятной усталостью и лёгкой печалью по уходящему дню, предвкушают отдых и домашние радости, другие жаждут возбуждающих удовольствий, приятных встреч и свиданий. Как хорош этот час в Москве! Каким уютом дышат усталые вечерние улицы!
Дабы её спутник не запутался в подземных лабиринтах, Елена Васильевна взялась проводить его. Все эти дни, выбравшись из подземки наружу, Гуров растерянно блуждал не в силах определить, где находится нужная ему остановка наземного транспорта. Как и в метро на пересадках, по нескольку раз спрашивал встречных.  Некоторые жалуются на нелюбезность и невнимательность москвичей. Но ему никто ни разу не отказал с объяснениями. Даже догоняли, чтобы ещё раз объяснить, куда и как идти, конечно, если знали. Это были и пожилые москвичи, и, что особенно радовало, девушки и юноши. Некоторые только растерянно разводили руками, смущённо улыбались. Здесь, на окраине было много приезжих. И почти все они, на удивление, были вежливы и предупредительны. В вагоне уступали место, хотя Владимир Петровичи не выглядел старым. Полный благодарности он снова полюбил Москву. Его признали даже пассажиры рейсовых автобусов. В первый вечер по приезде он спросил на тёмной дороге у двух таджикских мальчиков лет семи-восьми дорогу к нужному ему дому. Они с охотой вызвались быть его провожатыми и довели чуть ли не до самого подъезда. Он пожал им руки. С шофёрами Владимир Петрович стал почти  своим человеком. Нет, можно быть друзьями с людьми разных наций, цвета кожи, взглядов на жизнь и привычек. В маршрутке  у него завязывались интересные беседы. Автобусный салон стал чем-то дружеского клуба. В общем, так хорошо, как в эти дни, он уже давно себя не чувствовал. Лёгкий и добрый дух сопровождал его. Вновь пробудилась почти забытая любовь к миру, изливалась легко и просто, как вода из наполненного доверху сосуда. Мигрантов в Москве много, даже слишком. Нельзя сказать, что Гурову это нравилось, но и страха или ненависти азиатские лица у него не вызывали.
А в дом графа Андрея Петровича Толстого на Никитском, он попал на следующий день. Музей назывался «Гоголь-центр», в нём проходили лекции и музыкальные вечера, как и во всех прочих московских мемориалах. Ступив в его первую комнату, Гуров сразу почувствовал дух или лучше сказать присутствие гения этого места. Это был музей тишины. В двадцать первом веке! Какой же покой царил за стенами этого дома в 1852 году, когда в нём доживал свои последние дни угасавший Николай Васильевич! Правда, толщина стен вызывала ощущение  почти монастырского склепа. Владимир Петрович, не торопясь, вбирая в себя дух жилища, перемещался из комнаты в комнату. Вот гостиная, где Гоголь читал друзьям главы  2-го тома «Мёртвых душ», вот его кабинет, за ширмой ; узкая кровать, покрытая коричневым шерстяным одеялом. Наверное, так выглядели постели в Неженском лицее, где нелюдимый дичок прожил несколько лет. Правда там, в Нежине, жизнь только начиналась. Здесь она заканчивалась. В одной из последних комнат за стеклянными перегородками, как кровавые призраки, вдруг проступили красные силуэты людей, тех, что бывали здесь почти двести лет назад. От неожиданности Гуров даже вздрогнул, испытав почти мистическое чувство, похожее на страх. Ему объяснили, что это называется инсталляция. И в этом музее, как и в других, он вступал в разговор со смотрителями. И разговоры были непринуждёнными и дружескими. Одна из  служительниц охотно отвечала на его вопросы. Эти люди знают не меньше экскурсоводов, хотя и не так красноречивы, зато более доступны и человечны. Искусство риторики не входит в их обязанности, хотя некоторые переходят в смотрители из экскурсоводов и научных сотрудников по причине пенсионного возраста, или, не желая расставаться с музеем.
; Вообще мы включаем звукозапись для экскурсий, но для Вас я сделаю исключение, ; сказала смотрительница и дала послушать монолог городничего в исполнении какого-то артиста Малого театра.
Чтение показалось Гурову чересчур пафосным. Потом, тоже в виде исключения, провела в комнату, где под стеклянным саркофагом хранилась посмертная маска Гоголя, что-то сделала с реостатом света. Он стал медленно угасать. Затем вновь зажёгся, сначала вполнакала, и осветил синеватым светом гипсовый слепок. Гурову стало жутко. Он прожил этот час в гоголевской реальности. Покидая музей, прошёл в зал, за порядком в котором отвечала знакомая смотрительница. Со словами благодарности попрощался с ней.
  Всё двигалось и дышало вокруг него в эти дни любовью. Это так легко – сделать так, чтобы тебя любили. Надо только любить всех. Правда, и «все» должны быть готовы к этому чувству.
  … Итак, они вышли из метро на станции «Тёплый Стан». Один он долго бродил бы между табличками с номерами автобусов и цепочками людей, перед громадами PLAZ, а с ней они быстро нашли нужный маршрут, чему он очень обрадовался, а она удивилась, потому что они шли по указателям именно к этому автобусу. Собственно, нашла она. Сутолока московских вокзалов, стоянок и переходов метро повергала Гурова в лёгкое умопомешательство. Прощаясь, он  наклонился и поцеловал ей руку в том месте, которое в старину, во времена Бунина называли «соколок», наверно оттого, что сюда охотники сажали охотничью птицу.
; Не на это место, а выше, ; поправила она. ; И вообще мне эта птица не нравится.
Она рассказала, как шла однажды по улице, и на её глазах сокол напал на голубя и растерзал его. Остались только перья, комки мяса и лужица крови.
; С тех пор я не могу спокойно слышать название этого хищника.
; Простите, я не знал.
Автобус был полон потомками скифов и гуннов, вопреки предубеждениям, людей весьма приветливых и сдержанных. Многие из них хотели остаться в столице и не желали, чтобы о них думали плохо. Гуров подозревал, что они стремились в Москву, не только за деньгами и из-за царившей на родине безработицы, но и подчиняясь стремлению рек и ручейков к большой воде. Да, они вспыльчивы. Но если что, в моих жилах тоже течёт степная кровь, на что намекают круто изогнутые уголки бровей. Дикая степь иногда даёт себя знать. Среди них он и оказался в маршрутке.
Один из них уступил Гурову место.
; Рахмат! ; сказал Владимир Петрович. ; Так можно сказать?
Непроницаемое азиатское лицо осветилось, как хмурое небо внезапно вышедшим из-за облаков солнцем.
; Так тоже можно, ; услышал он. Что, дескать, взять с человека иной культуры? Хорошо, что он знает хоть одно это слово. В секунду они стали друзьями и братьями. Как просто и легко это делается. То же было однажды и в поезде метро, когда он спросил у сидевшей рядом дамы, какая следующая станция. Она развела руками и ответила на английском. Скорее всего, это была американка. Поезд сбросил скорость. Гуров встал и, оказавшись вполоборота к соседке, приподнял руку в знак приветствия. Она сделала то же. Не надо быть дипломатом, чтобы установить мир и дружбу между людьми. Достаточно двух-трёх слов, жеста,  и улыбки, чтобы встреча стала маленьким вкладом в дружбу народов. Если бы политики не вмешивались в отношения людей, на земле давно был бы мир.
Гуров жил в этом Вавилонском столпотворении, посещая в день по три-четыре музея. Не миновал «нехорошую квартиру» на Садовой, найдя в ней только рухлядь ушедшего коммунального века, который хорошо помнил, и ничего таинственного не увидел; зашёл в музей Достоевского, благо он находился недалеко от того переулка, в котором Гуров вырос рос и который называл «переулок ностальгии». Место было сравнительно тихое и немного захолустное. Пульс жизни здесь был медленнее, чем внутри Садового кольца, атмосфера немного сонной. В старину это был район новых слобод вблизи Земляного города. Такой же она была и во вторую половину 20 века и остаётся теперь. В сороковые-пятидесятые дворы и улицы кипели жизнью. Теперь градус был не тот. Музей располагался в стенах бывшей Мариинской больниц, где служил отец будущего писателя. Толстые каменные стены со стрельчатыми арками навели Владимира Петровича на мысль, что особой чувствительностью к страданиям Федя Достоевский заразился именно здесь, проводя многие часы в коридорах госпиталя, пропитанных запахами лекарств, полных стонов раненых и больных. 
Из музея глаза и ноги сами привели Гурова к звёздчатому монолиту Театра Советской армии. Перейдя улицу с кольцевым поворотом, такую же неудобную для пешеходов, как и в прежние времена, миновав сквер, в котором высилась мраморная фигура Александра Суворова, он вошёл в парк, где был пруд, теннисный корт, футбольное поле, ресторан и кинотеатр, лодочная станция. И теперь три-четыре посудины качались на воде. Зеркало пруда уменьшилось, уровень воды заметно упал; даже на середине качались поднявшиеся со дна водоросли. Возле берега вода и вовсе покрылась ряской, но утки, правильнее сказать, селезни красивой окраски всё так же скользили по её поверхности. Несколько человек,  видимо, работников парка, переговариваясь, что-то делали у самой кромки берега. Привлечённые скоплением людей утки, крякая, подплыли ближе. Рабочие стали бросать в воду корм.
; Что за порода? ; спросил Владимир Петрович.
; Кряквы, нырки. Вон даже гоголь красноголовый, ; ответил один.
; Красивые, ; сказал Гуров. ; А пруд обмелел. Раньше лодки подплывали к самому берегу. А теперь царапают дно. Наверное, чистили и что-то нарушили?
Старший кивнул.
; Да, что-то пошло не так.
Гуров пошёл дальше, к лодочной станции. Там женщины-работницы красили борта лодки. Он поздоровался.
На дорожке, у западного берега пруда расположился мобильный медицинский центр. Две женщины в белых халатах пригласили  Владимира Петровича обследоваться. Измерили рост, вес, давление. Признали, что всё в норме. Его биологический возраст оказался меньше паспортного.
Из парка он пошёл к центру хорошо знакомой дорогой, пересёк Садово-Самотёчную и в конце Цветного бульвара оказался у здания с цветными воздушными шарами, трепетавшими над входом. Это был цирк, в котором в детстве Гуров часто бывал с матерью и бабушкой. Там было много интересного: фокусники и эквилибристы, наездники, силачи с мощными торсами, красивые женщины в блестящих трико, гимнасты под куполом, клоуны. Самым смешным был один, с писклявым голосом, по имени «Карандаш», маленький человечек в мешковатом костюме и  огромных ботинках. Уже в коридорах возле гардероба остро пахло опилками, звериным потом, тяжким запахом животных, доносившимся откуда-то из дальних недр зверинца. Воспоминания были так остры, как будто всё происходило вчера. В душе Владимира Петровича всколыхнулось полузабытое волнение, ожила суета буфета, задвигались тени зрителей, проступил из дальних уголков памяти игрушечный ряд, где однажды мама купила ему пистолет с тугим пружинным замком. Чёрный, повторявший фактуру боевого оружия он был похож на настоящий, только стрелял не пулями, а деревянными палочками с резиновыми присосками. Тяжёлая двойная дверь старой коммунальной квартиры становилась стендом, на который прикреплялась мишень. И они с Вовкой-соседом палили из пистолета в прикреплённую на входную дверь бумажную мишень. Никто из соседей ни разу не сделал им  замечания, не выразил неудовольствия, как и тогда, когда на телефонном столике они раскладывали рельсы механической железной дороги с юрким паровозиком и маленькими вагонами, а потом бомбили с игрушечного самолётика городок из разноцветных кубиков.
Возле здания цирка близко к проезжей части стоял памятник Юрию Никулину. Скульптор застал его в тот момент, когда он заносит ногу на подножку автомобиля. Он не был любимым клоуном Гурова, так же, как и Олег Попов. Никто не мог вытеснить из сердца Владимира Петровича несравненного «Карандаша» с его любимой собачкой. Никулин был дорог по грустному и трогательному фильму «Когда деревья были большими».
Пройдя по Трубной, Гуров поднялся бульварами к памятнику Александру Сергеевичу. Когда-то Пушкинский сквер с цветным фонтаном и бегущими огненными буквами на здании «Известий» был притягательным местом для публики, особенно для влюблённых парочек, проводивших на скамейках возле фонтана ночи напролёт. Это было в те времена, когда все поголовно курили, и дым сигарет не выветривался с дорожек и лавочек ни днём, ни ночью. Надо полагать, это была одна из самых канцерогенных зон Москвы.
  Побродив по знакомым улицам, Гуров спустился вниз по Тверской и оказался возле Храма Христа Спасителя, в котором ещё не был до сего дня. Храм был заполнен разноплемённым народом и походил больше на музей, чем на место Православных богослужений. По его бесчисленным переходам, расписанным образами Ветхозаветной и Новой истории, текли  тысячные толпы туристов. Здесь можно увидеть фески и головные платки мусульман, тюрбаны индусов, кипы иудеев и просто непокрытые чёрные, русые, светлые и просто блестящие головы, лишённые волосяного покрова. Всё чинно, тихо, но  едва слышимый гул и шарканье ног не то чтобы мешают молиться, но и не помогают  чувствам паломника. Гуров прошёл по всем его помещениям, спустился в Нижний Храм, поставил свечку, приложился к святыням, обратился с молитвой к Святой Троице и Святым угодникам.
Ноги гудели. Но перед глазами были ещё Музей Изобразительных искусств имени Пушкина, литературное пристанище того же имени под стеклянной крышей по другую сторону улицы. Лёгкий ветерок нёс и нёс его дальше. 
Следующий день Владимир Петрович провёл в саду «Эрмитаж» под музыку джазового фестиваля. Высившееся по другую сторону здание  с фасадом песочного цвета, известное как «Петровка, 38», ничуть не портила настроения. Оно вообще смотрелось как фотография из фильма «Место встречи изменить нельзя». По улице мимо ворот сада ближе к вечеру прошла колонна  людей с плакатами. Она направлялась к центру. Это происходило в те дни, когда сторонники Навального по разным поводам заявляли свои протесты. До этого Гуров не был в столице несколько лет и теперь, спеша наверстать упущенное, буквально глотал всё, что попадалось на пути. Кажется, насытился по горло, но хотелось ещё и ещё. Как измученный жаждой в безводной пустыне, пил и пил живительную влагу.
Чего только ни насмотрелся в эти дни! И великолепные памятники, появившиеся в последние годы, и всякие заведения с выставленными в витринах редкостными вещами, книжные развалы на Арбате. Однажды на Пушкинской показалась нестройная колона людей в ярких одеяниях преимущественно красного цвета. Он рассказал об этом своей спутнице.
; Не удивляйтесь, это кришнаиты, ; пояснила она. ; Вы видите, Москва полна самых разных людей. Кого здесь только нет!
 И, правда, истинный Вавилон! Как бы там ни было, а жизнь идёт своим чередом и, слава богу, более или менее мирно.
Гуров поведал о том, как в один из дней на него наскочил человек в клетчатой рубахе с по-летнему короткими руками и с ходу принялся ругать Маркса, Дарвина и всех, кто верит, что люди произошли от обезьян.
; А вы? ; спросил он. ; Тоже верите в эти бредни?
Гуров ответил, что эволюционная теория происхождения видов устраивает его больше сказок о сотворении мира.
Человек огорчился, даже разгневался.
; Вы наивный, даже, простите, глупый, ; сказал он. ; И вас не оскорбляет, что вы произошли от обезьяны?
; Нисколько. Чем обезьяны хуже представителей других  видов? К тому же, даже если допустить, что человек сотворён волей божьей, то ведь сделан он не из ничего, не из воздуха. Нужен был какой-то биологический материал. Им и стали приматы. Внимательно посмотрите на людей. В них так много родственного с другими представителями животного царства.
; Я вижу, вы застряли на школьных представлениях, ; сказал человек. ; Может быть, вы верите и в теорию Большого взрыва?
; Представьте себе, да. И вообще, чтобы рассуждать о таких предметах, надо иметь академическое образование. У вас, судя по всему, его нет.
Собеседник обиделся.
; У меня есть академическое образование, ; горячо возразил он. ; Я закончил МАИ.
И без перехода начал вторую волну атаки.
; Вам нравится Москва?
; Очень. Она становится всё лучше и лучше.
; А вы не видите, что в Москве всё меньше людей с белыми лицами? Скоро нас совсем не останется. Коренных москвичей уже сейчас меньше 3-х  процентов.
; Вы преувеличиваете, ; возразил Гуров.
; А вы не знаете Москвы, ; бросил он. И, убедившись в безнадёжной отсталости собеседника, сорвался с места и исчез в толпе.
Невзирая на странность его поведения и некоторую сбивчивость речи, чем-то он Гурову понравился. Вероятно, искренностью и верой в то, что говорил. Это лучше, чем ползучий и бездумный прагматизм людей, до безумия влюблённых в личный автомобиль, сдувающих с  него пылинки, готовых сбить и раздавить всех, кто не согласен уступить им дорогу.
Сейчас много говорят о «понаехавших» ещё в довоенные и даже предреволюционные годы, о том, какие они были «дикие» и «тёмные». Массовое переселение в Белокаменную началось сразу после отмены крепостного права. «Дикие и тёмные» хлынули на Хитровку. Их внуки и правнуки и называют себя «коренными москвичами»
Гурову было обидно это слышать. «Хлынули» не от хорошей жизни, а если и в поисках лучшей и более светлой доли, то что в этом плохого? Не все из «понаехавших» были "дикие и тёмные", не все селились в ночлежках (а если и селились, это их беда, а не вина, не Каинова печать), но все становились москвичами "со своим особым отпечатком". Из времён Юрия Долгорукого в Москве вряд ли осталась сотая часть потомков первых поселенцев. А культурная атмосфера столицы  быстро меняет человека. И среди москвичей, конечно, не редкость грубые и заносчивые, но он предпочтёт московскую грубость всякой другой.
«Стольный град Москва, это сборная солянка нашего народа. И когда начинают наезжать на москвичей, так и хочется посоветовать почаще в зеркало смотреть и не плевать, в том числе и на себя», ;  сказала одна его знакомая.
Правильный совет. И ещё бы помнить, что и Ломоносов пришёл в Москву в лаптях. И что потомки "понаехавших" строили и украшали Москву, защищали и отдавали за неё жизни и потому имеют право называться "коренными москвичами". И ещё то, что не будь «стольного града», огромная страна распалась бы куски от Балтики до Тихого океана, как во времена удельных княжеств. И каждый стал бы очагом пожара. Началась бы такая смута, подобие которой пережили наши деды в годы Гражданской войны. Храни нас Господь от такой страшной участи!
Гурову нравилась быстрота московской жизни. Говорят, за час в метро вы стареете медленнее, чем за то же время дома у телевизора. Такова сила движения! Нравились мимолётные летучие знакомства, быстрые разговоры. Иногда доводилось слышать что-то интересное. Как-то, присев на лавочку на том же Тверском бульваре, напротив помпезного белого здания  Нового МХАТа, он стал свидетелем разговора двух женщин. Одна, в очках со строгим лицом. На лице у другой ходили волны недавно пережитых волнений.
; Ты веришь в энергетический вампиризм? ; спросила она.
Её подруга пожала плечами.
; Не знаю, что и сказать. Может, это только название.
; Одна моя подруга вываливает на меня все свои неприятности, ждёт сочувствия. У меня от этого начинает болеть голова.
; Сложная вещь ; человеческие отношения, ; услышал он ответ. ; Каждый человек нуждается в том, чтобы его выслушали. Что здесь плохого? Если мы перестанем встречаться, делиться чувствами, исчезнет жалость, сочувствие, сострадание. Вот ты делишься со мной своими переживаниями, я сочувствую тебе. Американские психотерапевты говорят, что всякое искреннее чувство ; попытка приручения одного человека другим.
; Да, да. То же самое говорит и мой психолог. Не знаю, чему верить, ; откликнулась первая. ; Однако мне пора за дочкой в школу. Я встречаю её после уроков. Теперь иначе нельзя.
Они поднялись и пошли по направлению к кафе «Макдоналдс», а Гуров подумал: «Если следовать рекомендациям западных психологов, то человек скоро лишится всякого права на чувства. Всё будет преступным, в том числе и любовь».
Был обеденный час. Владимир Петрович смотрел на нескончаемый людской муравейник, стремясь ухватить в быстрой смене фигур и лиц то общее, что движет ими. И его влекло в этот поток. Может быть, и это ; преступление, ТОКС, как говорят на современном языке психологи новой школы?
Необъяснима притягательная сила Москвы, большого муравейника. Она, как колесо Сансары, втягивает в свой оборот; как солёное озеро с мелькающими призраками, манит и не утоляет жажды. Высасывает из человека соки, жуёт и выплёвывает и в то же время подпитывает душу огромной энергией. Говорят, Москва ; город стрессов, и не все способны их переварить. Может быть, это и хорошо. Иначе столица стала бы безразмерной и в самом деле бесчеловечной. В этом смысле Москва для москвичей. «Не знаю, как другие, а я стрессоустойчив к перегрузкам, ; подумал Владимир Петрович. ; Они в моей крови. Говорят, ребёнок, издавая первый крик, вместе с дыханием вбирает в себя воздух того места, где родился. От Москвы устаёшь и всё же хочешь пребывать в этом состоянии вечно. Всё в ней дышит жизнью. Весь центр Москвы ; музей под открытым небом. По Москве надо ходить с незашоренными глазами и открытой душой. Иначе для кого всё это строилось, обживалось? Для одних Москва ; это Сити, для других ; живая история. Москву можно впитывать и глотать бесконечно. Город-сказка, воплощённая мечта Томаса Мора и Корбюзье».
Как-то, направляясь вниз по Пушкинской, он набрёл на выставку «Музея Современного искусства». Это были скульптуры Ираклия  Церетели и его цеха. Пластичные, живые до того, что хотелось подойти и пожать руку каждому изображённому в камне и отлитому в металле персонажу. Здесь были Есенин, Высоцкий, Окуджава, Солженицын, Сахаров и другие знаменитые образы. Владимир Петрович так и делал: пожимал руки их двойникам, и, казалось, они отвечают ему. На каменной лавке спал человек восточной внешности, сторож или бродяга. Он растерянно встал, когда Гуров  обратился к нему. По-русски, как можно было судить, он не понимал. Как он попал сюда? Владимир Петрович успокоил его, жестами и словами предложил снова лечь. Уже на выходе у самых ворот Гуров наткнулся на огромный каменный столб, тянущийся кверху на высоту девятиэтажного дома. Постепенно поднимая глаза, Владимир Петрович обнаружил очертания гигантской женской фигуры с Евангелием в одной руке, и крестом в другой. Надписи не было. «Святая Русь», ; назвал он её про себя.
Смеркалось. Выйдя из ворот музея, Гуров оказался в плывущем людском потоке. Сияющий свод маленьких цветных лампочек превращал улицу в цветущий сад с переливающимися райскими плодами. Сад этот тянулся во всю длину вниз до самой станции метро. Зрелище наполнило душу неизъяснимой радостью. Но всему на свете есть мера. Как-то под Новый Год он пропутешествовал в Интернете по предпраздничной Москве. Вся она была залита огнями. Их было так много, что невольно приходила мысль, сколько это стоит и как откликнется на кармане граждан. Глаза быстро привыкли к прозрачно-льдистым, освещённым изнутри каркасам веток. Разгадав секрет «райских деревьев», он уже не мог восхищаться. Всё по-прежнему было сказочно-красиво, но волшебство исчезло. Мысль эта пришла позже, когда глаза пресытились искусственным светом, а сердце перестало удивляться. А в те дни он был полон чарами столицы. Сколько километров прошёл по улицам и площадям, иные из которых равны маленькому городу, трудно подсчитать. Ноги уставали, но чувствовал он себя здоровым и бодрым. Однажды попал под дождь, промочил ноги, в мокрых ботинках ; и не заболел. Защитные силы организма поднялись. Он  вспомнил время, когда подростком, вынося мусорное ведро, по часу, а то и больше стоял с ребятами в подворотне на морозе ; и хоть бы что. Даже лёгкого насморка не было.
В хлюпающих туфлях он завернул в один из переулков на Большой Никитской. Было время обеда. Взгляд упал на вывеску «Паб». Гуров зашёл в  уютный маленький погребок. Его встретили, как теперь почти везде встречают посетителей, приветливо без фальши, с улыбками, как долгожданного гостя, девушки и молодые люди. Он попросил провести его в маленькую комнатку, чтобы можно было снять обувь и обсушиться. В полуподвальчике было уютно. Играла тихая музыка в стиле блюз. Гурову подали карту. Он  заказал грибной суп, белую рыбу с рисом и что-то на третье. Всё было вкусно, чисто. Приготовясь рассчитаться, он заглянул в поданный счёт и не поверил глазам. В графе сумма стояло 250 рублей. Так можно было пообедать в скромной провинциальной столовой. Он запомнил этот погребок и дал себе слово, что непременно наведается сюда в следующий раз. Что ни говори, деньги любят счёт. Каждый раз, когда удаётся что-нибудь купить за нормальную, а не накрученную цену, он испытывал чувство, которое знакомо людям, выигрывающим в лотерею.
Путешествия по Москве были похожи на сафари. Не забыть поездки на ВДНХ. Гурову пришлось побывать там дважды. Целью поездки было посетить Океанарий. В первый раз его понесло туда в понедельник. Оказалось, все морские обитатели аквариума в этот день отдыхают.  Зато на площади перед входом на Выставку размером с целый городок гремела музыка под барабанный бой. И люди в цветных одеяниях пританцовывали и пели. Он подошёл ближе. В ритме музыки было что-то до того зажигательное, что ноги сами  заплясали в такт барабанов. В перерыве он подошёл ближе и заговорил с этими  странными людьми. Они назвались «студентами» из Эквадора. Тут пригодился его испанский, и они кое-как  поговорили. «Студенты» пожаловались, что в Москве такие холода, «Si, hace frio», ; сказал Гуров (дело было в необычайно холодном для наших широт августе). Впервые ему довелось увидеть настоящих индейцев. Он приобнял невысокого человека в расшитом панчо, ощутив при этом крепкое мускулистое тело. Да, такие, несмотря на небольшой рост, могли воевать с испанцами и англичанами. Потом он прочитал в Интернете, что это уличный фольклорный коллектив, незаконно пересекший границу России. Один или два дня они провели в фильтрационном лагере, но потом их отпустили.
На второй день он снова поехал на ВДНХ. Фонтаны «Дружбы народов» и «Каменный цветок», встретили его, как и полвека назад, когда всем классом они ездили на открытие Выставки достижений Народного хозяйства, как она тогда называлась. Говорили, что это что-то сказочное, но тогда он увидел только довольно аляповатые, окрашенные под бронзу фигуры женщин в национальных нарядах с украшениями. Каждая была символом одной из 16-ти Союзных республик. Теперь же они были только памятниками, воспоминаниями о прошлом. Гуров обошёл тот и другой фонтан и почти вернулся на годы назад. И, как и тогда, никаких умилительных чувств  не испытал.
Наконец он вышел к Океанариуму. Гигантский крытый бассейн был полон рыб разных пород, расселенных по отдельным водоёмам. Самый большой был отведён китам и дельфинам. Они уплывали куда-то в глубь грота и долго не появлялись. Об их приближении предупреждал гул и ропот голосов. И вот откуда-то из таинственных глубин показывались огромные белые полукружья лиц с маленькими глазками. Восторженные возгласы сопровождали их появление. Спустя какое-то время  подплывали узконосые хитрые дельфины. Зал гудел, а гиганты океана, лавируя среди взбуруненных вод, снова уходили из поля зрения.
Солнышко на улице припекало, но ветер был холодный. Гуров  взял баночку кофе с пирожным и присел на лавочку возле торговой точки. Тотчас  маленькими пикирующими  бомбардировщиками с тяжёлым тугим звуком на  баночку кофе и лакомство обрушилось семейство ос. Он не стал их отгонять, и они вместе совершили ланч, не очень мешая друг другу.
На выходе с территории ВДНХ какая-то женщина, вероятно, приняв Гурова за заправского москвича, спросила,  будет ли восстановлена скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница»?
; Будет, ; уверенно ответил он.
; А где она сейчас?
; На реставрации.
И то, и другое было правдой. Ему не надо было ничего выдумывать. Он прочитал об этом в Интернете.
Карточка «Тройка» для пассажира столичного метро заканчивалась, и, спустившись в вестибюль подземки, с видом человека, которому привычно это делать, он купил новую. Спустя полчаса карусель электричек, переходов и пересадок вынесла Гурова к центру, а хмель уличных странствий привёл на знаменитую пешеходную улицу с бесчисленным лотками и книжными развалами, о которой он много слышал, но на которую ещё ни разу не удосужился заглянуть. Книжные развалы и прочие торговые ряды тянулись во всю длину между домами, пропадая где-то вдали. Сувенирные лотки, магазины обступали пешеходов. Звуки скрипок, электроаккордеонов звучали со всех сторон. Всего было много, слишком много. Всё только скользило по поверхности чувств, не проникая в их глубину. Но всё же это была чудесная страна по имени Арбат. Дети её в годы «оттепели» заставляли звучать в сердцах людей самые сокровенные сердечные струны.

Давайте говорить друг другу комплименты,
Ведь это всё любви счастливые моменты…
Давайте будем жить, друг другу потакая,
Тем более, что жизнь короткая такая.

Разве это не гениальные строки даже «на фоне Пушкина»? Многие стеснялись и сейчас стесняются таких чувств, но без них жизнь имеет не полный смысл. Теперь струны любви, похоже, отзвучали, заглушённые звоном монет, но всё же иногда дают о себе знать.
Огни и свет, сияющие иллюминации улиц и площадей наполняли сердце Гурова какой-то живительной тревожной силой. Из окон десятого этажа дома, где он жил, были видны струящиеся реки золотого электрического света: россыпи и ожерелья рубиновых, сапфировых, алмазных огней, опоясывающие огненной дугой всё пространство возле метро. Он подумал, что, возможно, когда-нибудь вся Вселенная будет переливаться электрическими огнями. Смысл жизни, может быть, в том и состоит, чтобы множить и распространять свет, продолжаться во всю ширь и глубь мира, как и во всю глубину и ширину человека. Но если день и ночь светло, куда же деваться Царице ночи? Где найти убежище благодетельной тьме, праматери света? На каком из островов она отыщет приют?
Как бы там ни было, Владимиру Петровичу нравилась эта жизнь. Выставки, музеи, театры, парки, оживлённые, сияющие огнями улицы ; всё это наполняло впечатлениями, которых он был лишён в провинции. Время текло незаметно. Но разве не в том состоит  смысл нашего пребывания на земле, чтобы наполнить душу до краёв? Конечно, это не было похоже на прожигание жизни, как, говорят, живут  обитатели Москва-Сити с её бешеным ритмом и темпом, закрытыми вечеринками с шампанским, девочками и наркотиками. Там был ад. Его не надо было искать в глубинах земли. Он был рядом. И некоторые уже жили в нём. Другие были на пути к Великой земной свалке. Но в том образе жизни, которую вели Гуров и его спутница, Елена Васильевна Новицкая, не было ни духлесса, ни примет «Le Ideal« или «99 франков». Это был праздник. Давняя традиция, идущая от Серебряного века: лекции, кружки, кафе и кабаре поэтов и артистов, театральные премьеры. Она не прерывалась и после Октября, живёт и сейчас. Рассеянная, но полная до краёв жизнь, в которой нет места скуке. Мысли и переживания вспыхивают в ней, как от ударов кремня о кресало.  Для будней же и скорби судьба всегда найдёт время и место. Конечно, человеку нужно и одиночество, и тишина, чтобы увидеть в замедливших своё течение водах отражение того, что проносится в сознании в вихре светских впечатлений.
Гуров пробыл в столице две недели. С Еленой Васильевной он виделся четыре раза, по сути, не более двадцати часов. Но в этот отрезок времени вместилось так много впечатлений, что их хватило на многие месяцы и годы. Встречались они через день-два. Больше времени она выкроить не могла. У неё была насыщенная жизнь. Но для того чтобы чувства Гурова определились, этого оказалось достаточно. После первого же проведённого вместе вечера в театре Виктюка, после прощания на автобусной остановке возле метро «Тёплый Стан», оказавшись в пустой квартире, он позвонил ей по телефону и, едва сдерживая волнение, сказал: «Я люблю  вас!». Она выслушала его слова молча. Да он и не ждал ответа. Женщины её типа не бросаются так сразу  с ответными признаниями. У него с языка иногда срывались ласкательные имена от её полного имени, и даже «ты». Она ни разу не ответила подобным образом. Ни разу не назвала просто по имени, всегда только с отчеством. Вызвать её на откровенность не удавалось. Может быть, они и сама не знала, как относиться к тому, что возникло между ними. Что это было: природная сдержанность, особенности темперамента, или просто её чувство не достигло того градуса теплоты и доверия, когда всё становится ясным? Гуров, если можно так сказать, находился в состоянии изменённого сознания. И ему как-то не приходило в голову, что его настойчивое внимание, по-старомодному говоря, ухаживание, ничто иное, как вторжение в чужую устоявшуюся семейную жизнь. Несмотря на внешнюю открытость, её внутренний мир был недоступен для него. Он стоял у порога. Внутрь   его не приглашали. Что происходило в её душе, оставалось загадкой. Может быть, она просто не привыкла раскрываться в своих сокровенных чувствах, была сдержана по натуре, по опыту жизни. Вероятно, это была сознательная линия поведения. До мелкой проходной интрижки она не опускалась. Серьёзное же чувство означало бы  такой сдвиг в её судьбе, о котором было страшно подумать. Да и зачем? Ну, встретила человека, с которым ей интересно. Мало ли таких встреч бывает в жизни? Словом, граница была на замке. И, может быть, слава богу. В противном случае исчезла бы поэтическая неопределённость отношений, романтическая дымка тайны.
За день до отъезда Гурова она предложила встретиться у метро «Маяковская» часа за полтора до начала спектакля в «Театре Наций».
; Не на старой станции, а под стеклянным куполом. Там есть, где посидеть, поговорить.
В назначенный час он ступил на платформу «Маяковки». Побродил, поколесил по переходам, но купола не обнаружил, о чём и сообщил ей по мобильнику. Она сама нашла Владимира Петровича. Его топографическая беспомощность вызвала её неудовольствие. Он прочёл это по её лицу.
Она пригласила на встречу подругу, предупредив его об этом заранее.
Быстрым шагом они перешли Тверскую и устремились куда-то влево.
; Кажется, мы идём не в том направлении, ; не совсем уверенно сказал Гуров. ; Театр Наций на Пушкинской.
; Мы идём на Малую сцену, ; сухо сказала она.
Что-то ей было не по душе. Может быть, то, что с ней спорили. Сначала она предложила зайти в музей Фёдора Ивановича Шаляпина, благо, он находился рядом с театром. В музей они  попали с какого-то бокового входа и то после объяснения охранника.
; Я очень устала, ; сказала она. ; Мы посидим, а вы пройдитесь, посмотрите экспозицию, но не опаздывайте. Спектакль через час.
Мемориал Шаляпина, в котором Гурова был в первый раз, очаровал  его великолепием подлинности, роскошью личных вещей и прижизненной обстановки великого артиста. С пластинки граммофона звучал незабвенный бас. Помня о предупреждении не задерживаться, он уложился менее чем в полчаса.
;Уже? ; спросила она, когда он появился в вестибюле театра.
; Да.
; И как?
; Очень понравилось.
В тот вечер шла нашумевшая пьеса «Грамматика любви» об истории отношений Ивана Тургенева и Полины Виардо. Многим они казались, да и теперь кажутся, загадочными.
 В тесном полуподвальном вестибюле Малой сцены  народу было немного. Публика прибывала постепенно. До начала спектакля оставалось примерно полчаса. Возле стены на кушетке сидел человек в свитере со странно знакомым лицом. Гуров поклонился. Он силился вспомнить имя и не мог.
; Кто это? ; спросил он.   
Елена Васильевна назвала имя известного дирижёра камерного  симфонического оркестра. Для неё знаменитости, мелькавшие на телеэкране, были обычными людьми. Для Гурова почти небожителями.
Она с подругой разместилась на свободной кушетке у стены. Гуров стал рядом. Прядь медно-золотистых волос то и дело опускалась на глаза, закрывая половину её лица. Он протянул руку и отвёл волосы в сторону, Видимо, этот жест показался ей слишком интимным в присутствии посторонних глаз, даже демонстративным. В первый раз она позволила это сделать, но во второй ответом стал быстрый недовольный взгляд. Прозвенел звонок. Они поднялись. Места были в первом ряду бельэтажа. Номер кресла подруги где-то в другом месте.
; Нужно быть осторожнее, ; сказала она, когда они остались одни. ; Мне бы не хотелось, чтобы пошли сплетни.
Они вошли в зал. Помещение, сцена, зрительный зал были по-своему замечательны тем, что когда-то здесь  помещался театр Корша. Кресла, обитые красным бархатом, полы, стены ; всё было из того времени. Гуров оказался в начале 20-го века. Ещё одно чудо, ещё одна тайна Москвы, в которой их бесчисленное множество.
Под креслами партера неожиданно обнаружилась пустота. Не зная этого, Гуров неосторожно поднял сидение кресла. В неё–то и соскользнула сумочка, которую его спутница поставила рядом с креслом. Пока он колебался, не зная, как поступить, Елена Васильевна отправилась вниз и скоро вернулась, держа сумочку в руке.
Гуров с удивлением осматривался вокруг. Многое было странно и непривычно. Чудом казалось ему это путешествие во времени. Ещё больше он удивился, когда на сцене увидел супругу того  самого дирижёра, которая вела на ТВ передачу «Нескучная классика». Без грима, в длинном сером платье она, скорее,  читала строки из писем Тургенева, чем играла. Читала хорошо, с чёткой дикцией, без нажимов и аффектации. Но всё же это был не спектакль в театральном понимании этого слова, а литературно-музыкальная композиция. Она показалась Гурову слабой. А московская публика снова, как и после спектакля в Электротеатре и зрелища в театре Виктюка, удивила. Привычная к театральным развлечениям, она шла на все спектакли, не очень вникая в то, что ей показывали. Даже если бы на сцене было пусто,  публика заполнила бы зал, только чтобы провести вечер не впустую. Композиция, прерываемая кадрами унылого осеннего запущенного сада, символизирующего, по мнению постановщиков,  нечто мистическое, длилась чуть более часа. Между тем, ничего такого в истории любви русского писателя и французской певицы не было. Никаких призраков вроде отца Гамлета, голосов «оттуда», необъяснимых совпадений. Земное чувство не нуждается в присутствии потусторонних сил. Оно сильно и загадочно самой своей природой. Ей невозможно противиться. И метафизика любви не поддаётся объяснению ни мистикой, ни сознанием.
Со смутным ощущением чего-то недосказанного, недопережитого Гуров поднялся с места. Вытащив помятые пальто из груды одежды, он и его спутница кое-как пробрались на свободное место, чтобы одеться. В лифт со створчатыми дверями набралось слишком народа. И «старичок» не мог сдвинуться с места. Пришлось выйти. Тут лифт заработал.  Спутница Владимира Петровича втащила его за рукав в кабинку. Подруга осталась на площадке. Гуров  успел только сказать:
; Рад был познакомиться.
И слегка поклонился. Потом почти наугад ткнул кнопку лифта.
    Кабина, набитая до отказа, тяжело тронулась.
На улице было сыро. Дул холодный ветер.
; Вам не холодно? ; спросил Гуров.
;  Нет. А вам?
; У меня тёплый шерстяной плащ.
Она потрогала отворот плаща и, убедившись в плотности ткани, одобрительно сказала:
; Да, я вижу.
Это был последний вечер, который они провели вместе. А он бы хотел, чтобы таких дней было больше. Если бы в руках у Гурова оказалась волшебная лампа Аладдина, он бы пожелал, чтобы они вообще не расставались. Но ради её спокойствия и семейного благополучия он должен был бы отказаться и от этого. Достаточно видеть её, желательно ; каждый день. Было бы неплохо и слышать почаще. Но с этим есть трудности. Однажды он позвонил в воскресный день перед Новым годом и услышал сдержанное:
; Да. Здравствуйте.
 Холодок в голосе сбил готовую излиться с его языка праздничную речь.
;  Извините. Я только хотел вас поздравить, пожелать счастья…
; Спасибо! И вам всего доброго. Мы сейчас всей семьёй за столом…
Она не могла отвечать иначе, за сдержанностью ответа скрывала возможное замешательство, но ему всё же стало неловко и немного обидно. Он одинок. Ему нет места на земле. Нет места ни за чьим столом.


*   *   *
 
«Бередящая душу тоска вот уже несколько дней не покидает меня, ; записал он спустя несколько дней в дневнике. ; В чём её причина? Думаю, именно в чувстве исчезающего времени. На ум приходит образ охотника с луком, который  напрасно бродит  в опустевшем лесу. Звери и птицы покинули его потаённые уголки. Не хватает таинственного шелеста, хруста ветки. Нет мяса с кровью, дыма костра. Нет кубка со сладким нектаром. Нет и напитка, утоляющего печаль. Так, значит, правы те, кто говорит, что всё проходит?
Теперь нет ни этого автобуса, ни сумасшедшего столпотворения в метро и возле, ни погребка, ни музеев и храмов, попадавшихся на пути. Эти дни прошли, скрылись в туманной дали, хотя и не исчезли совсем. Я вернулся в свой город преображённым. «У вас светится лицо, ; сказала мне одна знакомая. ; Насытились Москвой». Да, я насытился. Но не было ли всё пережитое следствием эйфории? Неужели не было ничего такого, что делает жизнь в современном Вавилоне тёмной, мрачной, даже ужасной? Конечно, было. В розовой картине нашло себе место тёмное пятно, но я не дал ему расплыться. На остановке автобуса шофёр автобуса, таджик или чеченец, вступил в спор с каким-то долговязым молодым человеком с воспалёнными глазами. Отойдя шага на два назад, парень подпрыгнул, выкинул вперёд длинную ногу, целясь её носком в кадык противнику. Не достал. И сделал это ещё раз. Видно было, что он настроен всерьёз. То ли он был специалист по восточным единоборствам, то ли профессионал по борьбе без правил, но действовал решительно и настырно. И если бы удар пришёлся по цели, неизвестно, чем окончилось бы дело. Водитель автобуса, серьёзный мужчина лет сорока, сильного сложения и, судя по всему не привыкший отступать, на этот раз, видя, с кем имеет дело, уклонился от стычки. Да, Москва окраин, Москвабад, как её ещё называют из-за наплыва мигрантов, город не только красивых улиц и площадей, вежливых  людей, но и пристанище преступников. Но даже это происшествие не разрушило того светлого настроения, которое царило в моей душе в те дни. Всё вокруг было окрашено в цвет радости, заданный неведомым художником свыше. И разве в природе не бывает в погожий и ясный день розовый час? Теперь солнце клонится к закату, тени ложатся на прожитые мгновения, но след от розового света не исчезает. Тихие сумерки наступают. Вместо ушедших впечатлений образуется тишь да гладь, но, отнюдь, не благодать. Самое странное (или мне так показалось), но этого бойца ножного боя с воспалёнными глазами я встретил уже в городе, где живу, спустя несколько месяцев в самый разгар карантина из-за коронавируса. «Иди сюда!» ; кричал он невидимому мною противнику, явно вызывая его на поединок. Ему хотелось подраться. Как он оказался здесь? Впрочем, четыреста вёрст ; не помеха для тех, кто привык странствовать. Я вспомнил, как на мои слова о вежливых пришельцах моя спутница сказала: «Да, вежливы до тех пор, пока их не заденут». По мере того, как писалась эта повесть, события прискорбно изменились, и для благодушия осталось совсем мало места».   
Несколько дней Гуров переживал «ломку». Но потом понемногу успокоился, и в один ничем не примечательный день вдруг что-то вроде благодатного облака опустилось на его душу. Он сказал себе, что живёт в городе, где родились лучшие писатели России и есть люди, которые уважают и, может быть, любят его. Странно, что во всей своей ясности осознание этого пришло ему на ум только теперь. Всю свою жизнь он чувствовал себя здесь чужим. Чего ему не хватало? Почему он чувствовал себя несчастным?
; Почему тебе там плохо? Кто тебя обижает? ; спрашивали родные и друзья, когда он приезжал в Москву.
Тогда он не мог внятно ответить на этот вопрос. Теперь может сказать, что не хватало не только жизни, движения, впечатлений, но и родных людей, родного воздуха. А, между тем, кто знает, может быть, он должен быть благодарен судьбе за такой поворот. Как сложилась бы его жизнь в столице с её сгущёнными противоречиями, острыми коллизиями? Не стал бы его реактивный и ранимый характер причиной для многих и куда более страшных драм, чем те, которые выпали на его долю? И всё ли было так плохо в этом городе? В конце концов, здесь, в сопротивлении обстоятельствам, вырвавшись из сумасшедшей суеты мегаполиса, в муках тоски  познал он глубину сосредоточенности, силу и красоту мечты, опыт страданий, приобрёл  те черты характера, которые сделали его личностью. Наконец, пережил почти все свои влюблённости. Такова была цена тех богатств, которыми он обладает. Всё так, но, как говорит пословица, «не по хорошему мил, а по милу хорош». Да, он мог бы быть благодарен судьбе, если бы плюс и минусы находились в равновесии, если бы плохого было меньше, если бы чужое могло заменить родное. Эти «если» могли бы тянуться и далее, но что есть, то есть. Сердце его не здесь. В чужой среде он остался одинок. И вряд ли это хорошо!
; Вы идеалист! ; сказала как-то ему Елена Васильевна. ; Последний романтик.
Что ж! Если это так, ему самое место в провинции, где ещё сохранились остатки чувств. Жаль только, что здесь у него нет близкой души, равной пары. Видно, господь приготовил ему другую участь. Что толку сетовать, «растекаться мыслью по древу»! Если бы можно было изменить жизнь, прожить её ещё раз! Много раз во время одиноких прогулок или бессонных бдений он представлял себе, что поток жизни сворачивает в какой-то другой рукав, воды его втекают в светлую и широкую реку. Но потом ловил себя на мысли, что, не изменив характер, он не изменил бы и жизнь. А менять характер всё равно что ломать хребет души. И, может быть, слава богу, что это никому не удаётся.
Здешние люди не злы, по крайней мере, до тех пор, пока их не разозлить. Но таковы наши «братья и сестры» в любой стране, в любом городе. Это стихийная иерархия, с которой надо считаться, как с неким священным обычаем. Гуров не уважает этот обычай.  За это вольнодумство его не любят и опасаются. Он раздражает жителей своей нездешностью, непохожестью, не скрывает, что многое здесь не нравится ему.  В эту почву он не пожелал врастать корнями. И она в ответ не приняла его. Как он для них «другой», так и они для него не родные. Люди они простые, но эта простота часто «хуже воровства», как говорит пословица. И от такой простоты,  избавь нас бог! А уж когда такого «простого» человека угораздит попасть «на должность», то он тут же задирает нос. Каждая мелкая сошка, от уборщицы в общественном туалете и вахтёра, облечённая  хоть какой-то властью, чувствует себя начальником. Разговаривает свысока, боясь уронить своё мнимое достоинство. Им не приходит в голову, что и на рабочем месте можно быть человечнее, проще. Этого они боятся пуще всего. С ними, их родителями, дедушками и бабушками разговаривали так же, как сейчас разговаривают они. Каждый появляющийся в дверях с улицы ; существо низшей касты, и другого обращения не заслуживает.
Гуров для них «чужой», «белая ворона», говорит не с теми интонациями, не тем голосом, не теми словами, вкладывает в них какой-то не тот смысл, какой принято, ходит не той походкой, не так смотрит. В общем, «не их человек». Каждый его выход в «люди», во всевозможные учреждения и даже в магазины сопровождаются недоразумениями и стычками. Конфликты возникают из ничего. Каких только мифов не сочиняют об этом «странном человеке», свалившемся на их голову!  Каких сплетен не распускают! И так из года в год, более того, изо дня в день. Их много, он один. Все, или почти все, против одного. Это похоже на травлю. Если бы они понимали, что творят, им, возможно, стало бы стыдно! Но они не понимают. Многим из них и в голову не приходит взглянуть на дело с этой стороны. Они всегда правы. Он всегда виноват. Смешно и глупо объясняться, разубеждать. Естественность и простота кажутся им странными, интеллигентность ; слабостью. Жить надо с хитростью. Этот урок они усвоили не только с молоком матери. Чем ниже люди, тем охотнее сочиняют низкие сплетни. Для многих это единственный доступный им вид творчества. И, чем глупее и чудовищнее ложь, тем легче она завоёвывает умы. С этим он обречён жить и умереть.  Эти люди нанесли ему так много обид, сделали так много зла, что обиды превратились в гору, через которую не перелезть. По крайней мере, ему так кажется. Для кого-то это химера, иллюзия, болезненное искривление сознания, мнительность. Для него ; реальность. Он понимает, что это  у них от недомыслия, недоразвитости, но от этого не легче. Иногда, очень редко, пробует относиться к ним с юмором. В создаваемых воображением картинках обидчики выглядят жалкими и не стоящими внимания. Это помогает. Но ненадолго. Самое удивительное, что жестокие и злые остаются ненаказанными. Этого он не может понять. Если есть Бог, то должна быть и божья кара. А её нет. Убийцу и вора судит земной суд, Римское право, «Русская правда», УК Российской Федерации. А убийца духа и оскорбитель сердца человеческого живёт и остаётся безнаказанным. Впрочем, свою меру воздаяния он всё же получает. Бог всё видит, но не сразу скажет. Жестокие и злые не могут называться разумными. Кто скажет, что они произошли не от обезьян и не сохранили в себе зверя? Им нравится быть сильными и всегда побеждать в споре даже по самому ничтожному поводу. Они бьют словами, как кулаками, не понимая, что убивают самих себя, убивают человека в себе. Это и будет Божий ответ на все роковые вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» Уничтожая лучшее, они отнимают будущее у жизни.
«В среде, где брезжит хотя бы слабый огонёк надежды, жить можно, ; продолжал Гуров бичевание своих обидчиков, ; но чуть шаг в сторону ; и вот ты уже на чужой и враждебной территории. «Тёмное царство» Островского никуда не делось, только слегка изменило свою личину. Прославленные люди освещают историю города. Их все знают. Все их деяния просчитаны и вставлены в золотые рамки. Но кто из них, найдя себе место в большом мире, вернулся сюда? А сколько было затравленных, никто не считал и не сосчитает. Почти все они ушли безвестными.  Конечно, владения тьмы уменьшаются с успехами просвещения. Культурной публики становится больше, но и в ней ещё царят законы зависти и лицемерия. Страдают и сами жители, но не могут обходиться без этого. Раздоры и несогласия каждого с каждым и всех со всеми вечные, как и во все прежние времена. Не было губернатора, против которого не писались бы письма протеста, кляузы, не распространялась клевета. Обыватели недовольны тем, что все начальники губернии ; присланные. Им надо «своего», наверное, затем, чтобы легче было воровать».
На этом месте Владимир Николаевич приостановился, приложил ладонь к пылающему лбу и, продолжая беседовать с листом бумаги, проговорил, что, конечно, в провинции нет оглушающего шума, сумасшедшей суеты мегаполисов, но нет  и накала жизни. А хочется не только тишины, но и остроты, новых впечатлений. Понимания, наконец. Утописты мечтали об эре милосердия. Какое милосердие, господа? Последние гуманисты погибают на глазах. Их топчут, унижают. Жестокость родилась не вчера. Она входит как дрожжевая палочка в состав жизни. Люди убивали, истязали друга друга всю свою историю. Это непреложный закон. И нет силы, которая изменила бы его. Но есть и закон возмездия. И всё плохое, содеянное прежними поколениями, отражается в судьбах потомков. Любовь может только сопротивляться закону смерти, чтобы жизнь не погрузилась во тьму. «Свет и во тьме светит», но именно потому, что вокруг тьма, иначе ему нечего было бы освещать. Удивляться тьме и жестокости нет смысла. Приходится жить в том мире, которому принадлежишь.
Впрочем, если взглянуть на всё это свыше, из просторов  Вселенной, то и это не важно, заключал Гуров свои размышления. «Я убеждён, что наша земля ; единственная обитаемая планета. А если это так, то идеи о добре и зле, о всеобщем разуме и будущем торжестве гуманизма, о смысле жизни  ; просто порождения не в меру возгордившегося ума. Смешно думать, что и все наши обиды, надежды что-то значат в бесконечном межзвёздном холоде. Они имеют значение только для нас самих. Мы согреваемся этими произведениями невидимой тонкой энергии. Они освещают и согревают брезжащим светом наши души. Мрачные  тени, особенно в дни болезней пугают нас, вселяя страх одиночества. По мере выздоровления мрак рассеивается, и мы снова мало-помалу возвращаемся в привычный и комфортный мир самообмана. В нём есть свои отдушины, свои тёплые гавани, свои крепости, гроты и лагуны с лазурными небесами, свои убежища. Таким убежищем являются для нас искусство, литература и наука, всё, что создано за тысячелетия  лучшими светлыми умами. Но, может быть, в этом слабом огоньке есть надежда и для Вселенной, если она ждёт преображающего акта творчества именно от нас? Так что же мы ей принесём? Да и нуждается ли она в каком-либо даре от нас? Материя космоса обойдётся без всяких приношений и найдёт выход из всякого положения».
Все эти мысли поднимались и ходили в душе Гурова мутными  валами особенно в дни уныния; тёмные воды подсознания поднимали со дна химеры перенесённых обид. Освободившись от цепей сознания, свободно гуляли по тёмной пустыне, и, казалось, нет сил нести на себе этот непосильный груз. Вот и теперь наступила такая полоса, когда тёмное тяжёлое облако понемногу обнимает душу, заслоняя свет, но его спасительное присутствие всё ещё  живёт в глубине души. Пусть картины и впечатления не будут всё время такими яркими, как наяву. «Придут и уже приходят другие образы, но благодатный след пережитого не исчезнет из моей памяти, останется в ней до последних мгновений. Благодаренье Богу! И да не угаснет моя благодарность женщине, которая несколькими добрыми словами разбудила мою душу. Какой же иссохшей и заброшенной была она! Иногда, когда я иду по улице, мне представляется, что сейчас вот-вот как будто из воздуха на дорожке внезапно появится она. Я спешу ей навстречу и говорю: «Благодарю тебя за то, что ты тогда окликнула меня! За добрые слова! За то, что подарила мне несколько счастливых дней!»
Их разделяет около четырёхсот вёрст. Они редко видятся. Иногда тоска и желание услышать её голос становятся почти непереносимыми. Тогда он нажимает кнопку мобильника ; и чудо совершается. Но он не делает этого часто. Его чувства не должны становиться причиной её неприятностей. Иногда он просто включает ручной телефон, чтобы увидеть на табло её номер, и уже от одного этого ему становится легче. Всё-таки трудно жить, прилепясь к краюшку чужого гнезда, и петь, когда тебя, может быть, не очень желают слушать. Да он и не прилепился. Только иногда пролетает рядом, не смея приблизиться. Мысль, что его ухаживания могут быть причиной каких-нибудь семейных неприятностей иногда посещает его. Он не хотел бы стать обузой и помехой  на её жизненном пути. Будь это в его власти, он не дал бы даже тени облака  упасть на неё. Но потребность если не видеть, то хотя бы слышать её, оказывается сильнее опасений. Он понимает, что это эгоизм, но ничего не может с собой поделать, хотя и пытается. Иногда, когда он извиняюсь за свои нечастые телефонные вторжения, она говорит: «Ничего страшного». Она всегда знает, что и как сказать и когда промолчать, не ввязываясь в ненужный спор. И он поступает так же, потому что верит ей. «Не сотвори себе кумира», ; скажут трезвые люди со стороны. Может быть, они и правы. Ему хочется из самой глубины сердца сделать ей что-нибудь приятное: поставить в церкви свечку о здравии, попросить ангела беречь её и близких, купить образок её Святой, что он и сделал, зайдя в храм, где она крестилась уже взрослой, пережив какую-то драму, о которой он не счёл себя вправе расспрашивать. Если будет нужно, она расскажет сама. Память о ней жива в каждое мгновение, которое он переживает.
Да, было что-то такое в его чувстве к ней, что навело Гурова на мысль: встреча не была случайной. Эта женщина была послана ему судьбой. Для чего? Может быть, для того чтобы раскрыть какие-то свойства его и своей души, которые всё ещё оставались под спудом. Он помнит, как однажды в довольно сырой и ветреный вечер они шли к метро. Порыв ветра сорвал с её головы капюшон. Она искоса взглянула на него. Это был ожидающий взгляд.  Гуров понял, о чём он просил, даже сдержанно требовал, и поспешил накинуть капюшон ей на голову. Это было чем-то вроде посвящения. Он  становился рыцарем, а она дамой, которой он призван был служить. При нашей следующей встрече он попросит её  принять шкатулку в стиле лаковой живописи Палеха с цветными изображениями писателей-уроженцев того города, где он живёт.
Она любит путешествия. И, когда ему становится известно о предпринятом ею вояже, он мысленно желает ей счастливого пути, перед отходом ко сну ; покойной ночи и доброго утра при пробуждении. В последний раз, когда он позвонил,  она с мужем проезжала Польшу. Дальше лежала Германия, потом Франция, и на самом краю галльской оконечности ; Ницца.  Пусть лёгкими будут её пути, приятным отдых под южным солнцем. Ангел-Хранитель да не смыкает очей над ней.
В этой части света, как и везде, и свет, и тени. Но если ей там хорошо, дай Бог!
Из-под неба Франции  к нему прилетела весточка в виде почтовой открытки.
Бархатный сентябрь прошёл. В октябре она, скорее всего, уже вернулась  на родину. Во всей средней России стояли погожие тёплые дни. В южных районах всё ещё длилось лето. Он ждал письма. И в конце октября оно появилось в почтовом ящике. А в его повести родилась ещё одна небольшая вставная новелла под названием


ФОТО ИЗ НИЦЦЫ

 Небольшой дворик перед шале – двухэтажным домиком с балконом. Во дворе маленький дамский кар. Слева смутное пятно зелени. Ещё дальше белёсое туманное облако водяного пара с моря. На переднем плане придающая цель и смысл  всему пространству фигура женщины в розовом тонком свитере с открытым воротом, поверх которого удлинённая куртка с чёрно-белым узором, тоже не самой воздушной плотности. Лазурный берег. Сентябрь. Но по утрам свежо. Ветры с моря  коварные. У женщины стройная фигура,  прямая осанка. Хорошее сложение. Честное, открытое и умное лицо с правильными чертами северного типа. Ни тени вульгарности, «без взора наглого для всех, без притязаний на успех». Без вызова, томной манежности, сексуальной воспаленнности, без подтяжек и макияжа. Ни в позе, ни в лице ничего для того, чтобы обмануть природу и жизнь. Выражение привычной строгости. Учёба, работа, семья, длинный нелёгкий воз обязанностей. Она своя и в мире высоких идей, и в мире обыкновенной жизни. И стоит она, как церковная свечечка, с пламенным венчиком вверху: "Вот я, божий огонёк». Не знаю, что называют красотой на конкурсах моделей, но для меня это, прежде всего, обаяние, равновесие ума и чувства, сдержанная нежная женственность, которые освещают особым светом весь лик человеческий.
Мне  знакомо это выражение лица. Оно похожее у всех людей финно-угорского Залесья между Доном и Волгой. В глубине готовность за себя постоять, скорее, демонстрация такой готовности. Лицо и поза спокойные. В них уверенность и в тоже время глубоко затаённая нерешительность, как будто внутреннее существо этой женщины настороже. У неё светлые глубоко посаженные глаза, золото гладких, слегка  вьющихся волос. У трёх моих тёток были такие же. У меня в молодости ; тёмно-русые, с пробивающейся медноватой прядью. Потом она исчезла. У деда и бабушки ; тёмно-русые, у дяди ; тоже. Отца я не помню. Он погиб под Москвой в сорок втором, когда мне не исполнилось трёх лет.  Но судя по фотографии, он тоже шатен, родом из Рязанской земли. Сколько кровей, судя по цвету волос! Мои предки по матери родом из Лебедяни. Это верхний Дон, самое его начало, узкое, как ручей, гораздо уже, чем река Воронка, которая почему-то всё же впадает в этот ручей, а не он в неё. Думаю, мы с ней одной крови. Во всём облике этой женщины, в манере держаться, говорить заключено для меня смутное воспоминание о московской школе, о девочках в белых передничках, с кружевными воротничками на форменных платьицах, с аккуратно заплетёнными косичками, чистыми доверчивыми глазами. Существует превратное мнение, что москвичи более искушены во всяких житейских соблазнах. Смею сказать, что это не так. Жители столиц, особенно молодые, чище и наивнее. Их ум менее затронут грубыми привычками. Сознание заполнено более позитивной информацией. Это влияние культуры собранных в столице  интеллигентных людей, музеев, театров, всякого рода просветительских учреждений. Воспитанный вкус чуждается дурного и некрасивого. Я знаю, что найдутся люди, которые со мной не согласятся. Бог им судья.
Фотография стоит на моём столе, прислонённая к системному блоку компьютера, уже несколько месяцев. Я привык к ней. Её отражение в сетчатке моего глаза. Дворик и дом с балконом, свесившимися ветвями какого-то южного деревца стали привычными, почти родными, как будто я сам жил когда-то  в этом местечке на окраине Ниццы. Верхнее боковое окно коттеджа напоминает мне дом в Москве, где я когда-то родился.
Видимся мы редко. Телефонные звонки и письма ; наши средства общения. Её фото всегда перед моими глазами. Я смотрю на него, и мне хочется сказать: «Не бойся! Чего бояться? Всё хорошо, всё хорошо. Я здесь, малыш!» Ведь какая бы она ни была современная, она ; женщина. И да благослови её, Господь, на путях её!
Нет, не всё проходит под этим вечным небом. Что бы ни происходило на Земле, пока есть жизнь, будет и любовь. Ею держится и крепится жизнь! Любовь страстная, жаркая, и прощающая, жертвенная. Да благословенна «Песнь песней» в расцвете жизни! И светла в лучах закатного солнца! И пусть расцветают яблочные и гранатовые сады и поют соловьи, не знающие, что одна весна сменяет другую, а мгновения не вечны. Земля пройдёт свой годовой круг, и они опять запоют и в юном, и в зрелом сердце, и песни их будут звучать для Данте и Беатриче, для Лауры и Петрарки, для всех, в ком не гаснет священный огонь любви! Той, которая правит миром, сильна и неодолима, как смерть, и той, о которой сказано, что она «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не ищет своего, все покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».


*   *   *

Что это вас понесло в розовые воды любовного романа, спросят автора возможные читатели? Любовь теперь не та, что во времена Карамзина и Тургенева, тем более, премудрого Соломона и Иоанна Богослова, а вы всё ещё описываете её в сентиментальном ключе «Бедной Лизы», «Дворянского гнезда» и «Посланий апостолов». Она не та, потому что люди другие, времена и нравы изменились. И всё же это то же чувство, что и тысячи лет назад. Если это любовь, а не нечто другое.  «О любви не говори. О ней всё сказано», ; поётся в одной старой советской песне. Может быть, но дело в том, что каждый переживает её как новость. Она многолика и неисчерпаема. В заголовке произведения автор, было, обозначил жанр как рассказ. Но, по мере повествования, глядя на разросшееся дерево, склонился к мысли, что это, скорее, повесть с многочисленными ветвями и веточками, с многошумной и довольно густой кроной, в гуще которой нашли место разные певчие птицы с их трелями, высвистываниями, клёкотом и воркованием, а в тени ; выпущенные из клетки чувства и мысли. Будет ли это кому-то интересно? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся»!
И, заключая, свои путешествия по необозримым просторам воображения, автор хочет сказать, что нет никого свободнее и несвободнее писателя. Пишет, что хочет и как хочет. Нет над ним никакого другого хозяина, кроме собственной фантазии да ветра странствий. Да и ему он может подчиняться и не подчиняться. Начиная свои описания, автор совсем не предполагал, что придёт к такому финалу, что такой неожиданной скрепой заключит содержимое своего полусказочного сундука. Так подул попутный ветер. А принёс он не только аромат цветущих садов, но и тревожные и прохладные струи уходящей весны. «Любовь живёт три года»;; вспомнилось автору предсказание французского писателя Бегбедера.  Да, нет ничего вечного под луной, во всяком случае, низменного.
В истории отношений Владимира Петровича Гурова и Елены Васильевны Новицкой неизменной оказалось оброненной ею фраза «pen-friend». Гуров старался  быть сдержанным в выражениях. Но в одном из последних писем не выдержал. Всё шло хорошо до того момента, пока он рассуждал о прочитанных книгах, но в конце письма почему-то разволновался и на самом скате листа, приписал: «Целую и обнимаю вас бессчётное множество раз». Видимо, это стало той лишней каплей, когда дозволенное перешло границу и переполнило чашу семейного терпения. Она ответила, что не давала повода для такого тона, давно не молода, на руках тяжело больной муж и если Гуров сделал из неё фантом для эротических воздыханий, то, может быть, лучше прекратить переписку. «Увы, но я больна не вами и желаю, чтобы и вы болели не мной».
Владимиру Петровичу стало стыдно. Что это он натворил? Куда его занесло? Она проявила к нему участие, а он …  Она и в  самом деле не давала повода так выражаться. С его стороны, это было похоже на домогательство, «харрасмент», как теперь выражаются. Давно ли он клялся, что не даст пушинке упасть на её плечи, а бросил целый камень. Ей было обидно и больно. Больно и обидно стало и ему, особенно от слов «что я больна не вами…». Это было ответом на приведённую им в предыдущем письме строчку из Пушкина: «… но узнаю по всем приметам…». Всякий образованный русский читатель знает, что там  дальше. Видимо, он и в самом деле перешёл черту вообразив, что внушает ей нечто больше, чем простое чувство дружелюбия. Конечно, всплеск эмоций можно было списать на некоторую гиперболу, на приступ эйфории, фигуру речи, наконец. Не понимать всё так уж буквально. Но она поняла так, как поняла.
Он не делал из неё фантом. Она была дорога ему такой, какая  есть. Всё, что он испытывал последние месяцы, иногда переходило в навязчивое состояние. За всем, что делал и говорил, стоял её образ. Конечно, это болезнь, как и сама любовь. Он знал это. Болел не один раз, но так и не приобрёл иммунитета и, по правде сказать, не хотел его приобретать. Чувство его не изменилось. Он не выздоровел. Просто градус термометра немного упал. Она дорога ему так же, как и прежде. И он надеется, что не нанёс ей слишком большого вреда.
Что ж, нет, так нет. Он проглотил комок в горле.

*     *     *

На лето снова была назначена конференция. Все последние месяцы Владимир Петрович жил в состоянии ожидания, что в одно погожее утро раздастся телефонный звонок, и голос в трубке скажет: «Я приглашена и буду в назначенный день. Поезд номер такой-то.  Вагон №9». Представлял, как ждёт троллейбуса, а тот, как всегда, когда спешишь, долго не появляется. Наконец из-за поворота медленно двигая усами шасси, выплыла коробка блёкло-голубого цвета. Внутри салона было почти пусто. Из кабины водителя раздавались щелчки переключателей скорости. Троллейбус подолгу стоял перед светофорами, которые, как нарочно, зажигались красным светом как раз тогда, когда он приближался. Наконец машина въехала на привокзальную площадь. Едва дождавшись, когда откроются его скрипучие двери, похожие на створки раковины, Владимир Петрович выскочил наружу; быстрым шагом, поглядывая на циферблат вокзальных часов, преодолел расстояние до здания вокзала, поднялся по ступенькам тоннеля в зал ожидания и, ощущая холодок в груди, выбрался на продуваемый ветром перрон. Оставшиеся пять минут показались ему чуть ли не вдвое длиннее. Наконец вдали показался поезд. На этот раз он был  длинный, хвост его уходил за поворот. Он медленно подполз к перрону. Вагонные тормоза слегка взвизгнули. Всё его вытянутое тело ткнулось в невидимую преграду. Состав остановился, дёрнулся и затих. Владимир Петрович поискал глазами вагон, на котором должна была значиться цифра девять. Он был метрах в тридцати. Дверь открылась. Ступенька с грохотом упала вниз. Люди стали выходить.
Она вышла последней. Владимир Петрович, минуя встречных пассажиров, поспешил ей навстречу. Как и все эти месяцы со дня знакомства, он спешил к ней из своего одиночества.












ЦВЕТНАЯ МОЗАИКА



ЭРОС И ТАНАТОС

По мотивам греческих мифов

Любовь и Смерть идут рядом. Два близнеца, два облика Януса. Родились одновременно и так похожи, что Парки, прядущие нить жизни, нередко путают их. Ошибаются и люди. Божественный Эрос, дающий жизнь, смотрит в одну сторону, Танатос в другую. Эросу в молодости люди служат чаще, но к старости Танатос берёт своё. За Эросом ; Жизнь, за братом его – Время. У первого розовый лик, у второго ; тёмный, как небо в безлунную ночь. Эрос  стареет, Танатос ; никогда. Он всегда на страже: и в первые мгновения земного пути и в середине его, и в конце. Парки, улавливая его желание, могут перерезать серебряными ножницами пуповину жизни, пресечь надежды, восторги и ожидания в любую минуту. И Эрос ничего не может с этим поделать. Ромео и Джульетта умирают молодыми, а Филимон и Бавкида живут до глубокой старости и умирают в один день. Искра Эроса  тлеет в их сердцах до последнего. Эрос не вечен. Один цветок, срезанный серпом, увядает под палящим солнцем в несколько часов. Все цветы под дыханием осени оканчивают свои земные дни, но на смену им расцветают новые. И Танатос ничего не может с этим поделать. Луна умирает и восходит вновь. Прозерпина, похищенная  Плутоном, возвращается на цветущую землю, оживлённая флейтой Орфея. И всё же Эросу не хочется умирать. Прозерпина в тоске покидает землю. Поверженный цветок плачет невидимыми слезами. Танатос и Эрос живут на одном стволе двуликого Януса, но смотрят в разные стороны. И один сменяет другого в круговороте жизни и смерти. Колесо вечности вертится.
В одном рассказе есть трогательная история о мальчике, горевавшем по умершей канарейке. И добрый женский голос из телефонной трубки сказал: «Помни, малыш, есть и другие миры, где канарейки могут петь».
Никаких других миров, скорее всего, нет. Но есть слова любви и утешения в этом мире. 


НОВЫЙ ГОД

 Каким был этот долгожданный и один из самых приятных, таинственных и сказочников праздников много лет назад? Это сейчас  срубленные ёлки лежат и стоят в огороженных  закутах десятками задолго до Нового Года. А лет пятьдесят назад купить новогоднюю красавицу было нелегко. Мало их почему-то продавалось. Утром завезут, а к полудню на месте базара одни иголки да ветки. Но без ёлки какой Новый Год? Помню, как однажды 31 первого декабря я гулял во дворе. Стал уже мёрзнуть, но не уходил. Ждал маму. Она обещала купить ёлку. Смеркалось. На душе было тяжело. Всё, сказал я себе. Не будет ёлки. Не будет праздника. Не стало веселее даже тогда, когда моя замечательная, всё готовая сделать для своего любимого сына, согнувшись под тяжестью ёлки, мама показалась в воротах. Она купила её у какого-то спекулянта втридорога. Но  радоваться я уже не мог. Всё должно делаться вовремя. А когда ждёшь и час, и два, и три, а обещание не исполняется, то уже ничего не надо.
Я пошёл домой не сразу. Решил ещё немного побыть со своей обидой во дворе. Было уже совсем темно, когда я постучал в дверь. Мне открыла бабушка. Я вошёл в комнату. Дедушка мастерил крестовину с отверстием посредине, укреплял  её, прибивая к полу гвоздями. Покончив с этим, он взял ёлку в правую руку и вставил  ствол в отверстие крестовины. Подмели стружки, опилки, опавшие  иглы. Началось развешивание игрушек, сверкавших всеми красками золотых и серебряных шаров, фруктов, обёрнутых в фольгу. Зелёные ветки покрылись гирляндами, канителью, разноцветными кружочками конфетти; блёстками, клоками ложились на ветки кусочки ватного снега. Китайские яблочки величиной с орех, вызывавшие восторг и взрослых и детей своей младенческой крохотностью и радовавшие медовой сладостью, пахучие мандарины, конфеты отягощали хвойные лапы. На верхушке деревца водрузили пятиконечную звезду. Подарки и угощения запрещалось трогать до того дня, когда ёлку разбирали. Так было и в прошлый Новый Год. Так будет и теперь. Но конфеты, мандарины, конечно, будут понемногу исчезать каждый день. Взрослые сделают вид, что не замечают маленьких краж. Вот под ёлкой появились сверкающие блестящей ватой Дед Мороз со Снегурочкой. Всё в порядке. Завтра будет Новый Год. А сегодня на ночь мои молодые тёти кладут под подушку три свёрнутые в трубочку бумажки. На каждой надпись: год хороший, средний и плохой. Утром  их надо вынуть не глядя, развернуть и прочитать. Какая бумажка попадётся, таким будет и год.
Первое января почти всегда был солнечным, снежным и морозным. Таким он был и в этот раз. Но пережитое накануне огорчение, видно, сильно, запало в душу. Почти всё утро смутное облако печали застилало праздничный свет. Но понемногу тень рассеялась. Налюбовавшегося на ёлку, наигравшегося, насладившегося изобилием угощений,  разнообразием висевших на ёлке игрушек, меня начали снаряжать на прогулку. Мне надели шубу-цыгейку, обвязали шею шарфом, и я, укутанный с головы до ног, оказался на заснеженном дворе. А к обеду, раскрасневшийся от мороза, от катания на санках, от игры в "царя горы", в снежки опять любовался ёлкой.
Дня через два  весь наш класс собрался в актовом зале школы. Домашняя ёлка, хотя и была под потолок, казалась теперь маленькой в сравнении с огромной, украшенной игрушками и огнями школьной красавицей. Тут начинались хороводы, песни, игры. Но и она казалась не такой большой в сравнении  с ёлью в Колонном Зале Дома Советов. Там роскошь комнат, дворцовое убранство, загадки, конкурсы, подарки, Дед Мороз и Снегурочка, Баба Яга, волк, зайцы, сцены из сказок просто кружили голову.


ВРЕМЯ

Я сижу на веранде летнего итальянского ресторанчика под белым тентом. Мне не надо лететь на аэробусе Аэрофлота, стоять в очередях, платить бешеные деньги. Италия пришла ко мне сама, в мой старый московский переулок. Ресторанчик возник недавно, в эпоху свободного частного предпринимательства. Играет тихая музыка в стиле блюз. Вежливые молодые официанты предлагают меню. Я выбираю вино с трудно произносимым названием, салат, грибной суп, жаркое. Пью маленькими глотками красную терпкую кровь Аппенинских широт. Букет мягкий. Мне нравится. Рядом асфальтовая дорога, за ней большой сквер. Он старше ресторанчика лет на восемьдесят, ровесник той поры, когда строилась Москва тридцатых-сороковых. Я помню и эту дорогу, и этот сквер с детства. Рядом в переулке мой дом, вернее то, что стоит на его месте, в точности повторяя его конфигурацию большой печатной буквой Г. То, что напоминает старый дом, возведено  на том же месте и, возможно, на старом фундаменте. Новое строение выше ростом на три-четыре этажа, как и всё и все в наши дни, от людей до зданий. Многоэтажки  окружают старые здания, отнимая у них часть солнечного света, и без того не щедрого в нынешнее ненастное лето.  Старая Москва всё заметнее уходит в тень времени. Даже Кремлёвские башни, стеснённые небоскрёбами, кажутся потускневшими, уменьшившимися в росте рядом с молодыми великанами.
Время ; что-то странное, необъяснимое. В детстве оно двигается медленно. Зато обещает и исполняет многие желания. Вчера я хотел, чтобы мне скорее стукнуло десять. Девочке, в которую я был влюблён, было одиннадцать, и по рангу я не мог открыто проявлять внимание к ней. Сегодня мне уже одиннадцать. Но ей двенадцать. И я всё равно её не догнал. Но всё же моя мечта стать взрослым, хоть и медленно, но сбывается. Некоторые мечты становятся явью. Время дарит нам подарки, но уже потихоньку отнимает маленькие частицы жизни, только мы этого ещё не замечаем. Жизнь прибывает и уменьшается, но приобретений всё ещё больше, чем потерь. Однако они есть. Мы теряем друзей, многие мечты не сбываются и уже никогда не сбудутся. И, наконец, сидя на летней веранде итальянского ресторанчика и оглядывая улицу, знакомый и родной с детства сквер, мы замечаем, что утрат больше, чем приобретений. Прошлого не вернуть, говорят нам знакомые, но уже изменившиеся улицы. Не вернуть, кивают ставшие седыми головы едва узнаваемых людей. Многих вообще уже нет на свете. «Время ; самый безжалостный палач. Ничего  и никого не возвращает из прошлого. А как бы хотелось», ; приходит на ум. Проплывающие  и уже проплывшие берега вдоль реки  исчезли из поля зрения. На их траву никогда больше не ступит моя нога. Я уже не поеду с ребятами из моего двора куда-нибудь в Кунцево «открывать» сезон купания где-то в конце апреля, когда Москва-река едва освободилась ото льда. Нет такой силы, которая сделала бы такое путешествие по реке жизни возможным наяву. Оно возможно только в воспоминаниях. Как сделать, чтобы прошлое не исчезало, длилось бы вечно и прошедшем и в настоящем? Как сделать, чтобы дорогие нашему сердцу лица, события не исчезали? Зачем они умирают, если мы не хотим этого? Вечное и один миг должны были бы существовать в едином живом потоке. Возможно ли это? Может быть, об этом сказано: «И будет новая земля и новое небо. И времени больше не будет»?
Значит ли это, что мы забудем  всё, что было с нами? Но как это возможно? Кто мне это объяснит? Да, философы бы могли. В мире мысли всё возможно. Но моё сердце не успокоится. Даже если есть жизнь вечная, неужели я забуду земную, не буду жалеть о ней, о тех её мгновениях, которые дороже и роднее всех новых и прекрасных, в которых «времени больше не будет», оно остановится, застынет? Неужели я утешусь с новыми друзьями и любимыми и забуду старых? Не захочу с ними встретиться? Есть ли им место в новой вечной жизни? Есть ли она сама?
Что может быть мудрее, чем загадка рождения и смерти, начала и конца? Зачем дана жизнь? Откуда и почему она возникла, мы понять не можем. Не можем и ничего изменить. Истина только в этом. И, значит, самая большая мудрость ; в смирении. Никакой другой истины нет.


С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ

В майское солнечное и ясное  утро он, по обыкновению проснулся довольно рано. Включив компьютер, прочёл: «Такая-то  празднует день рождения. Поздравьте».  Именинница прибаливала и как-то пожаловалась, что только и может сидеть у окна в эти чудные майские дни. И он как уже признанный авторитет стиля тут же добавил свой голос в хор друзей. Среди поздравлений были яркие и красивые открытки с движущимися раскрывающимися на глазах лепестками цветов. Посылать такие смайлики по электронной почте он не умел. Но, надеясь на свою способность передать изображение словами, написал:
«Нет большей красоты, чем распускающийся бутон красной розы. Его дышащие лепестки,  точно волны нежности и любви, несущие  жаркую радость здоровья и счастья.
Прилетели ветры к окну, возле  которого прелестная девица вдыхала аромат майского утра, и сказали: "Выйди на крылечко, поверни на пальце колечко ; хворь уйдёт и больше не воротится!" Вышла девица на крылечко, повернула на пальце колечко ; и тотчас вместе с ароматами нежных цветов влились в её сердце  здоровье и веселье».
Спустя минуту быстроногий Гермес принёс ответ:
«Какие чудесные и красивые поздравление и пожелания! Нечаянная радость! Вы врачуете изящным добрым словом  и плавным строем образной речи. Благодарю: очень приятно! Вас Господь поцеловал... Вас можно слушать и слушать... Я тронута Вашими словами».
К сообщению была прибавлена цветная фотография, на которой виден стол, накрытый белой скатертью и уставленный  домашними выпечками, вазочкой с цветами и фарфоровой  чашкой чая ярко насыщенной окраски с дымящимся паром и долькой лимона.
Он знал эту особенность своей речи. Ему не раз об том говорили. Всё-таки всё в мире начинается от слова. Оно даёт совет сердцу и уму, а те переходят к действию. Ему захотелось прибавить ещё что-нибудь столь же приятное для её сердца. И он приписал:
«Спасибо Вам за добрые слова. В глубине души женщины таится дитя, как в чашечке цветка ; Дюймовочка. Ей снится принц в звёздном плаще с золотой шпагой в руке».


ДЕВОЧКА И ЛУНА

До заката далеко. Небо синее, как васильковое поле. Солнце сияет во всю ширь. Запад ещё весь в его жарких объятиях. Но что это? На лазурном поле белый подтаявший комок, неровный по краям, ни месяц-ни луна, а раньше времени родившийся младенец с ещё не открывшимися глазами.
Мы сидим на лавочке в нашем новом красивом сквере: я, девочка (ей ещё нет пяти, но она такая смышлёная), её бабушка, и загадываем друг другу загадки. Заметив мой взгляд, обращённый вверх, девочка тоже поднимает глаза.
; Что это? ; спрашиваю я.
; Луна, ; не задумываясь, отвечает она
; Но луна же круглая, жёлтая, золотистая, большая, а это какой-то дымок, кусочек снега. Как будто кто-то летел на самолёте и выпустил то ли мыльный пузырь, то ли воздушный шарик, привязал его за ниточку, вот он и висит и не падает. А, может, это вообще не луна, а месяц?
 Девочка изумлённо смотрит вверх. Посматривает на бабушку, потом переводит взгляд на меня и, видно, заметив наши лукавые полуулыбки, отрицательно качает головой.
; Луна, ; уверенно повторяет она.
Но мне не хочется так быстро оканчивать игру.
; Недавно её не было, ; говорю я. ; И завтра, может быть, опять не будет. Куда же она прячется? Где живёт? Наверное, у неё есть свой домик, терем, где-нибудь вон за тем домом. Она туда закатится, поужинает, поспит, а потом опять выйдет на небо.
Всё это так похоже на сказочную правду. Но… нельзя жертвовать правдой даже ради красивой сказки. И, вздохнув, девочка опять мотает головой. А глаза её там, за высокой серой стеной, где в тереме, похожем на обычную квартиру, живёт луна, откуда выходит и куда опять возвращается. Не бездомная же она, в самом деле. Ей тоже надо укрыться от дождя, отдохнуть. А то, подумайте, каково целый день и ночь висеть одной в пустом небе. Ребёнку жалко этот дымчато-белый обмылок, похожий на клуб застывшего пара, на закутанную в одеяльце куклу, но жизнь есть жизнь. Мало ли что  есть на свете. Обо всём думать, с ума сойдёшь. И девочка берётся за руль стоящего рядом самоката. Уж он-то не будет прятаться за стеной дома и загадывать загадки, на которые пока ещё нет ответа в её детской голове.


 ЕЩЁ ПРО ДЕВОЧКУ И ЛУНУ

Луна каждый вечер выходила из-за стены высокого дома. Даже не вечер, а, бывало, и днём в холодную погоду, когда небо ещё ясно и солнце не ушло за край земли. Так они встречались, два светила: дневное и ночное. Солнце светило ярко и даже не замечало бледный неровный по краям диск луны. Она было при рождении такой: льдистым  истаявшим кусочком. Этот кусочек понимал, что ему не сравниться с ярким и жарким кругом солнца, и держался подальше от его пылающего сияния. А солнце как всесильный и потому милостивый владыка только слегка улыбалось и не трогало жалкий льдистый осколочек. В конце концов, он был его отражением. Всё это было похоже на игру в кукольном театре.
Девочка каждый день смотрела этот спектакль. И однажды спросила бабушку:
; Откуда приходит луна?
; Не знаю, ; сказала бабушка.
Девочка была очень любопытной. И ей хотелось знать про луну больше.
; А почему она не падает? ; продолжала спрашивать внучка, не сводя глаз с постепенно наливавшегося спелым жёлтым светом лунного полукружия.
; Может быть, кто-то привязал её на ниточке? ; пробовала догадаться бабушка.
Но девочке такой ответ показался сомнительным.
; Кто же её привязал? ; спросила она. ; И почему ниточки не видно? Наверное, она прозрачная.
Девочка ещё подумала.
; Нет, ; сказала она. ; Луна не падает сама по себе.
; Как так? ; спросила бабушка. ; Вот брось камешек в небо,  он же не будет держаться сам по себе, а упадёт обратно на землю.
Девочка вздохнула.
; Уж и не знаю, ; сказала она.
А бабушка ещё добавила загадок.
; Вот же и солнышко не падает. А звёзды… Видела, сколько их на небе? Они тоже висят, рассыпаны, как цветы на лугу. Иногда кто-то сорвёт цветочек, звёздочка и покатится с неба. Видела ты, как падают звёзды?
; Нет, ; сказала девочка. ; Почему их никто не видел на земле?
; Потому что пока звёздочка падает, она сгорает. Она летит очень быстро. Нагреется, раскалится и вспыхнет, как спичка.
Девочка представила, как это бывает, а потом спросила:
; А на небе звёзды тоже кто-нибудь зажигает, как фонари в парке?
; Они светятся сами, как светлячки. Помнишь, мы видели таких маленьких насекомых  на даче?
Девочка кивнула. Загадки стали немного проясняться. Но всё же оставалось ещё много неясного. Она прижалась к бабушке и стала, не мигая, смотреть в небо. Оно было большое, высокое и ясное. Только кое-где по краям висели маленькие белые облака, похожие на барашков. Солнце склонялось к закату, «пошло на отдых», как сказала бабушка.
Понемногу стало смеркаться. Луна незаметно окрасилась в нежно-золотой, потом красноватый цвет и взобралась повыше. Ей стало хорошо видно бабушку и внучку, сидящих на лавочке, и других людей, гуляющих в парке. «Всё хорошо», ; подумала она и засияла ещё ярче.


ПОД СОЛНЕЧНЫМ ДОЖДЁМ

Утро долго не хотело открывать глаза. Солнце пряталось за облачным одеялом. Но покрывало было старым, поизносившимся; местами  не то чтобы прохудилось, но истончилось так, что уже не могло скрывать плескавшийся где-то солнечный свет. И сквозь эти проплешины лились струи сияющей реки, побуждая проснуться всё в природе, от томящейся в ненастье земли с её зелёными морями и заливами, полными коралловых и золотых островов, до всех укромных уголков  поднебесной.  Солнышко, наконец, проснулось, откинуло уголок одеяла, увидело, что земля прекрасна и ждёт праздника. Подумав ещё полчаса, оно вздохнуло, подняв лёгкий ветер над притихшей землёй, и, улыбнувшись, раскрыло ясные очи.
В то же время один человек под просиявшими сводами сказал себе: «Пора. Теперь можно». Земля подсохла. Облака, хотя и держались ещё  на не вполне пробудившемся небе серыми кудельными прядями, готовы были уступить поле сражения. Человеку не хотелось гулять одному. И он подумал, как бы пригласить на прогулку  подругу, жившую в трёхстах метрах от его дома, какой-нибудь не банальной, фразой, чтобы прибавить новый оттенок, новый звук в тихую музыку дня, чтобы она не была такой печальной. В это время с неба опять что-то закапало, заструилось, заморосило.
Он набрал номер знакомого телефона и сказал:
; А не погулять ли нам под солнечным дождём?
Под дождём гулять она, может быть, и не согласилась бы, но под «солнечным» ; сказала «да». 


ЗАГАДКА ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ

В 80-сятые годы я писал рассказ о Дмитрии Ивановиче Писареве. И, оказавшись в Ленинграде, имея за душой тягостные «застойные» настроения без конца умиравших один за другим генсеков, пошёл сдаваться в Петропавловскую крепость. Конечно, это шутка, так сказать, фигура речи. Коменданта Скобелева на месте не оказалось. Я пристроился к экскурсии. Довольно вызывающе отколовшись от группы, не в духе тогда ещё бывшего во всей силе коллективизма, пустился на поиски камеры, где отбывал свой срок знаменитый нигилист. Номера её теперь не помню, но знаю, что на двери висела табличка с теми же цифрами, что и в те годы, когда за ней  можно было увидеть исхудавшее бледное лицо революционера, призывавшего к уничтожению «царствующего дома Романовых» и считавшего это «долгом всякого честного человека».  Я нашёл её и, сколько возможно, постоял в каменном склепе. Женщина-экскурсовод с ненавистью смотрела на меня, демонстративно не желая входить в комнату, пока я находился там. Она как бы давала урок  и мне, индивидуалисту, и столпившейся у входа группе. Вот, мол, какой, чересчур высокого о себе мнения, а вы  ждёте этого зарвавшегося одиночку. И это на пороге камеры человека, ставившего свободу мыслящей личности превыше всего! Комнатка была маленькая, голая с крошечным окошком под потолком, откидной железной койкой, открытой парашей и убогим умывальником. Таковы же, вероятно, были и другие узилища. Дмитрий Писарев пробыл в ней четыре года и восемь месяцев с редкими прогулками по двору. Ему разрешили читать и писать и даже печататься в журнале «Русское слово», если не изменяет память, демократа Благосветлова. Чернышевский, если не ошибаюсь, создавал свой роман «Что делать» в похожих условиях и тоже с разрешения  деспотической власти. Что было бы с ними без этих занятий, трудно представить. Отсюда того и другого вызывали на допросы.  О Чернышевском не знаю, а «нигилист» Писарев давал показания, как будто продолжал писать хлёсткие статьи в журнал «Русское слово». На вопрос, откуда у него такие резкие убеждения, отвечал, что его заразил своими едкими воззрениями и духом отрицания Генрих Гейне. Желчная ирония этого германского Мефистофеля повела по пути отрицания, вероятно, не одного молодого человека в Европе. Но дело не в этом. Молодой человек, не успевший вкусить всю горечь жизни, в  отличие от привлечённых по делу участников 14 декабря 1825 года, человек хрупкой психики, не назвал никого из своих единомышленников, продолжая твердить одно и то же про поэта Гейне и невозможности мыслить иначе разумному человеку.
События, о которых здесь рассказывается, произошли примерно сто сорок лет назад, в благословенную эпоху императора Александра-освободителя. А теперь перенесёмся ещё лет на тридцать семь вглубь девятнадцатого столетия, в царствование Николая I с не очень почтенным прозвищем «Палкин». Мне довелось читать протоколы допросов мятежников 1825 года, так называемых «декабристов». Они были изданы почти сразу после революций 1917 года в период «свободы печати», когда были открыты и преданы гласности многие тайные архивы. Что меня бесконечно удивило, так это то, с каким почти детским простодушием  подследственные сознавались в своих «грехах», охотно называли имена сотоварищей, раскрывая во всех деталях, кто и что говорил и что намеревался сделать. Всё это было похоже на самодоносы и просто доносы на товарищей по тайному союзу. Не могли офицеры гвардии, отличавшиеся повышенным чувством личной чести, не знать, что так подставлять  друзей-заговорщиков, значило усугублять их вину. Герои войны 12 года, прошедшие огонь и воды, понимавшие, что такое тайна, умевшие держать язык за зубами, прекрасно сознавали, к чему могли привести их признания. Или другое чувство: кодекс и присяга не давали им лгать, кривить душой перед лицом императора? Но многие уже не испытывали пиетета к этому человеку, на которого подняли оружие. Может быть, рассчитывали на великодушие и милосердие венценосца? Но Николай не был похож на своего отрёкшегося от престола брата. Может, ими овладело малодушие, что тоже возможно допустить. Побыв пятнадцать минут в каменном мешке Петропавловки, я мог представить, что чувствовали узники этого замка. Может быть, они были настолько наивны, что не понимали  всей серьёзности положения, не имели навыков конспирации?  Всё это могло быть. По-видимому, в условиях тюремной изоляции, в напряжённом состоянии суда и приговора у некоторых сдали нервы. Но вот Чернышевский, Писарев, народовольцы находились в не менее тяжёлых условиях. Конечно, в застенках Тайного приказа, ещё недавно одним своим названием наводившего ужас на людей, под пытками ломались многие. Но к подследственным по делу 14 декабря 25 года пытки не применялись. Да и повидавшие на своём военном веку всякого слабаками не были. В чём же дело? Это до сих пор остаётся для меня психологической загадкой. Как бы там ни было, они «сливали» друг друга по полной. А ведь пятеро из них смерть встретили достойно, сотни отправленных на каторжные рудники и сибирскую ссылку вели себя  мужественно, оставаясь людьми и во время каторги, и в ссылке, и на поселении, и на Кавказе, и по возвращении в 1856 году в столицы. Всё-таки, думаю, они были детьми в политике. Привыкли к откровенности и не видели в своих признаниях ничего позорного. Но, что хорошо в офицерских собраниях, в тайных кружках и между собой, не годится в полиции, с которой до сих пор они дела не имели. Они делились с императором своими тайнами как с первым дворянином, а он был император и первый жандарм. Разница большая.


ДЕТСКАЯ ДУША

Вот уже который день из памяти не уходит одна сцена. Я жду лифт. Слышны сигналы домофона. С улицы входит девочка лет четырёх. На глазах у неё слёзы.
; Что случилось? ; спрашиваю я тем покровительственным тоном, какой принят у взрослых в разговоре с детьми.
; Папа не взял, ; поясняет появившаяся следом молодая женщина.
Наверно, папа, высадив у парадного маму с детьми, поехал куда-нибудь по своим делам. Повод, конечно, пустяшный, как и следовало ожидать. Но… Лифт подкатывает услужливо, мягко. Обе половинки двери бесшумно раздвигаются, открывая вход в светлую чистую кабинку. Я пропускаю моих спутниц.
Нажимаю нужные кнопки.
Девочка, забившись в угол, ни на кого не глядя, плачет бесшумно, горючими слезами, как плачут при большом горе.
Вспоминаю себя ребёнком. Из глубины памяти всплывают смутные, давно забытые мгновения такого же острого горя по какому-нибудь ничтожному, в глазах взрослых, поводу. Потом это забудется. Ранка затянется, покроется коростой, рубчик рассосётся. Сердце огрубеет. Но теперь… Пустяк, мелочь, но какая острая боль  пронзила сердце! Вся душа потрясена, мир поколеблен, искажён, вся картина вселенной разрушена. Как жить?
; Не плачь, ; говорю я. ; Наверно, папа не мог тебя взять.
Слёзы текут ещё обильнее. Горячие неутешные. В них боль и любовь, разбитая вера в родного, близкого человека.
В тот же день читаю в Интернете рассказ о том, как в учебнике 4-го класса школы ученикам предлагают написать письмо папе на фронт Великой Отечественной войны. Какой фронт? Какая война? Дети пишут. И одна из девочек рыдает над строчками письма. Зачем нужно заставлять детей переживать то, чего нет? Зачем принуждать к самоистязанию? Говорят, чтобы воспитывать чувство сострадания, милосердия. Странный, неумный, жестокий опыт! Детская душа не станет милосерднее от этих слёз, потому что милосердие воспитывается любовью, а не растравлением ран.
 Может быть, рассказ о рыдающей девочке, сочиняющей письмо вымышленному папе на несуществуюший фронт, сочинён или в нём что-то преувеличено. Но, может быть, и нет. Такое может случиться. Дети остро чувствительны.  К чему наносить такие раны неокрепшей душе?


ТАИНСТВЕННЫЙ ДОМ

Купец Аполлон Аполлонович Бельведерский нонешнюю ночь спал плохо. Вечером в клубе прошёл слух, будто за первую гильдию набавили налог в пользу какого-то благотворительного общества. Да ещё на монумент какому-то писателю объявили сбор добровольных пожертвований. Кто такая была сия особа и почему надо было вносить добавочную лепту в её адрес, никому из членов купеческого собрания ведомо не было. Обратились было к дворянам, но те только плечами пожали. Нашёлся один образованный разночинец, разбежался, было, постыдить и тех, и других. «Невежды вы, ; говорит, ; такого писателя не знаете! Все столицы, весь мир об нём толкует, одни вы, дикие люди, в темноте пребываете». И, в самом деле, ни местные дворяне, ни аршинники не ведали, слыхом такого имени не слыхивали. Да что им какой-то писатель? Что он такого для города сделал? Какой взнос в дворянское и купеческое собрание пожаловал? Роман написал и будто бы в нём о каком-то разбогатевшем винном откупщике, выбившемся в дворяне, да об его странной дочери, ушедшей от несчастной любви в монастырь, поведал. В торговом сословии поговаривали, что был, дескать, в баснословные времена такой оборотистый человек.  Толком, однако, никто ничего не знал. Да и что об нём писать?
Аполлон Аполлонович после плотного ужина всегда засыпал быстро и крепко, но в эту ночь Морфей не спешил сомкнуть его веки и погрузить в страну сладких грёз, совмещённых с деловыми расчётами. А тут ещё супруга, Ассистенция Гиацинтовна ворочалась под боком своим горячим телом, вздыхала и что-то бормотала во сне.
Аполлон Аполлонович понял, что не заснёт. Встав и зажегши свечу, сел он за расчёты на будущий день, а сам краем ума стал думать, как избежать  нечаянных трат, и придумал. На дворе прокричали первые петух. Ударил малый колокол ближней церкви, призывавшей к заутрене – и тут Аполлона Аполлоновича осенило. «Боже мой, ; сказал он себе, ; и чего я так взгомонился?  Завтра же подам реляцию в городскую управу. По недостаточности, дескать, средств покорнейше прошу перевести меня  во вторую гильдию. И дело с концом». Он пощёлкал на костяных счётах туда и сюда. Выходило, что экономия получалась немалая. Амбиция, правда, немного пострадает, но бог с ней. В лучшие времена и до первой гильдии доберёмся, а там, чего не бывает, и в почётные граждане сядем и личного дворянства добудем. Успокоенный этими мыслями он снова лёг в постель и быстро уснул на мягкой перине под пуховым одеялом. Снился ему странный сон. Будто  стучатся к нему в двери, а кто стучится, непонятно. Выходит он на крыльцо и видит, служащий городской почты Акинфий Мастодонтов протягивает ему бумажку и улыбается. Протянул руку Аполлон Аполлонович к бумажке, а Мастодонтова и след простыл. «К чему бы это?» ; спросил себя купец и, не найдя ответа, обратился за разъяснением к жене, так как знал, что была его супруга лучшей толковательницей вещих снов на всю округу. Та и говорит: «К нежданному, ; говорит, ; посещению, Ваше степенство!» А доброе ли будет то посещение, либо нет, того не сказала, ибо была за что-то недовольна спутником жизни.
А толкование, однако, оказалось верным. Аккурат через сутки пришло от городского головы извещение, что некие  лица из Совета рабоче-крестьянской власти намеренно осмотреть жилище Аполлон Аполлоныча на предмет передачи его в фонд бедноты и образования в нём музея быта буржуазного сословия…

Было это или не было? Откуда автор об этом узнал? Пусть объяснит. Мало ли что иному в голову взбредёт? Автор подумал и решил объясниться.
…Преамбула стихийно возникшего игривого повествования, в котором ещё не было ни сюжета, ни композиции, возникла следующим образом. Готовился сочинитель к назначенной местными краеведами встрече в каком-то таинственном особняке 19 века, принадлежавшем местному купцу по фамилии Аполлонов. Именно эта фамилия, так не шедшая к образу провинциального купца с бородой и смазанными лампадным маслом жидкими белёсыми волосами на пробор на круглом, несколько сонном лице с чуть сплющенными глазками, одетого в какой-нибудь беличий армяк, настроила  автора на игриво-ёрнический лад. Продолжая разматывать попавшую в руку нить рассказа с ещё неясным сюжетом, он подходил к длинному, в три этажа ростом зданию,  фасадом на оживлённую городскую улицу. Группа любителей старины уже собралась у лицевой стены. Почти все ходили мимо него сотни и даже, может быть, тысячи раз, не замечая ничего необыкновенного, и предположить не могли, что скрывается за толстыми стенами с выступами в стиле раннего модерна. Наконец к собравшимся вышла довольно молодая женщина, назвавшаяся то ли заведующей музеем, помещавшегося в этом здании, то ли ещё кем-то, кажется, зав. учебной частью располагавшегося здесь железнодорожного училища. И все  отправились через узкий проход между тесно стоящими домами вдоль боковой стены. Надо было проделать этот путь, чтобы попасть внутрь, ибо парадные двери были наглухо закрыты  от уличных зевак и прочих случайных людей. обогнув стену, мы попали в маленький дворик, а из него по полустёртым мраморным ступеням в вестибюль дома. Он оказался просторным и с самого начала  удивил паркетными узорчатыми полами, убранством стен, лепкой деталей, росписью высокого плафона, похожего на чашу звёздного неба, убранного цветами и освящённого парящими ангелами. Если во внешнем облике здания отчётливо прослеживались формы модерна, то во внутренних покоях  господствовала роскошь и барокко и рококо. Стены, глазурь каминов, статуэтки, фарфоровые и бронзовые, хороший классный бидермайер интерьера создавали впечатление теплоты, уюта и покоя. Вошедших окружила роскошь, которую никак нельзя было предполагать, ступая на деревянное крыльцо. На суетливой улице с оживлённой магистралью и множеством пешеходов никто и думать не думал, что скрывается за толстыми стенами бывшего купеческого дома. На улицах шла своя жизнь, далёкая от строгой красоты  чувств, наполненная заботами, суетой. Это были две жизни. И ни та, ни другая не знали о существовании третьей.
Дом был реквизирован в первые годы Советской власти, отдан  в собственность или аренду железной дороги. В нём разместился техникум. Сотни будущих машинистов и их помощников в течение многих лет ежедневно пребывали в этих роскошных апартаментах. Наверное, как-то это должно было отразиться на духовно-нравственном облике железнодорожников. Правда, в знакомых автору железнодорожных служащих не замечалось отблеска роскоши и величия  этого здания, больше похожего на дворец. В годы оккупации в нём помещался немецкий госпиталь. Вероятно, поэтому эта жемчужина городской архитектуры хорошо сохранилась.
Судьба же владельца дома и его семьи была самой трагической и при том вполне обыденной в годы революции и гражданской войны. Сам хозяин то ли умер где-то, то ли был расстрелян. Жена сошла с ума. Кому-то из детей удалось добраться до западных берегов. Их потомки и до сих пор благополучно живут в Европе. Другие умерли от болезней.
Узнав об этом, автор испытал некий шок. От первоначального ёрнического тона пришлось отказаться. Правда, жалко было неплохо начатого рассказа в духе то ли Александра Николаевича Островского, то ли Антона Павловича Чехова. Да не прогневается на него дух почившего хозяина, его супруги и их потомков. Образ купца и его близких, набросанные в чертах карикатуры и шаржа, не имеет к реальным лицам никакого отношения, кроме случайностей созвучия. Автор склоняется перед ними в глубоком скорбном поклоне. И сам образ просвещённого негоцианта, хозяина дома-дворца, владельца каких-то прибыльных заведений даже отделено не совпадал с родившимся в авторской голове наброском. С сохранившихся фотографий смотрели в даль времён вполне респектабельные обитатели дома: хозяин в мастерски сшитом чёрном сюртуке, с умным выражением энергичного лица, его супруга, женщина простая и, по-видимому, домовитая, но тоже одетая по моде, уже взрослые дети, наряженные в добротные костюмы, но без излишнего щегольства.
Интересно, подумал образумившийся сочинитель,  знали ли что-нибудь об этом дворцовом чуде провинциального городка жившие здесь  Лесков, Фет, Тургенев, молодой Бунин. Дом был построен в конце 19 века. Фет и Лесков жили в это время один в Москве, другой в Петербурге, но Бунин как раз оживлял страницы «Орловского Вестника», любил бродить по пыльным улицам города, основанного ещё Иоанном Васильевичем Грозным. Нет, скорее всего, автор «Листопада» не знал о доме-дворце. Иначе как-нибудь отозвался бы об этом приюте живописных, скульптурных и прочих муз. Спросить бы его об этом, но, увы, законы времени не знают обратного хода. Ничего нет удивительно, ибо и сейчас по прошествии ста с лишним лет почти никто из горожан не подозревает, мимо какого  дворца проходят они ежедневно, не догадываясь о сокровищах, таящихся за его стенами.
 Пробыли любители старины в мире чудес целый час. Казалось, мало. Нельзя было в такое короткое время впитать в себя весь этот великолепный мир, созданный волей и щедрой душой  купца первой гильдии и нанятых им первоклассных зодчих, скульпторов, художников живописи и интерьера. Имя купца мало кто знает. Может быть, это как раз тот случай, о котором говорится в стихах:

                Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
       Волны, плеснувшей в берег дальный,
                Как звук чужой в лесу глухом.

Но нет, говорит какое-то чувство в душе сочинителя. Имя человека, оставившего заметный след в художественной и гражданской жизни города, не должно быть забыто. А за шутку да не прогневается на меня его Ангел Божий. Ибо по незнанию расшутился вначале язык рассказчика, «и празднословный, и лукавый», но укрощённый разумом, кажется, вышел, хоть и с некоторым опозданием, на правильную дорогу..



МОНАСТЫРСКИЕ РОЗЫ

Ясный жаркий полдень. На тихих солнечных местах воздух как в духовке. Родительская суббота. В воротах  мужской Троицкой обители монах, высокий, стройный, ещё молодой. В бороде и усах ни одной серебряной вкрапины. На моё «здравствуйте» и лёгкий поклон не отвечает, то ли из гордости, то ли из невнимания к одному из «малых и сирых». Калитку оставляет в стороне, идёт прямо в широко распахнутый створ, через которые выносят покойников. На дорожке две маленьких фигурки, цыганята. Хорошенькая чёрненькая кудрявая  девочка лет трёх тащит небольшую баклажку с церковной водой. Несмело застенчиво-ласково улыбается. Следом мальчик такого же возраста  толкает перед собой маленькую детскую коляску с куклой. Губы мои расплываются в улыбку, рука гладит растрёпанные детские головки.
; Водичку несёте?
Девочка, всё так же улыбаясь, что-то лепечет в ответ. Мальчик, суровый воин, «ромэ», гордо проходит мимо. Дети-ангелы, которым открыты ворота в Царствие Небесное.
Вхожу, крестясь, в храм. Подаю записку на поминание, ставлю свечку на упокой души родителей, подаривших с божьего благословения мне жизнь. Народу мало. Недавно кончилась служба. Сильно пахнет ладаном. Тонкая пелена курений ещё держится в воздухе.
Побыв в тенистой прохладе, помолившись пред иконами, попросив защиты и благословения у Святых, выхожу на паперть. Белая округлая стена монастыря, ёлки и кипарисы, цветники, обложенные красным ребристым кирпичом, соседние малые церковки, остов возводящегося нового храма, здание церковно-приходской школы ; всё это особый, пришедший из Иорданских земель образ второго Иерусалима. Монастырь почти в центре города. За его стенами суетливая жизнь машин, спешащих куда-то пешеходов. А здесь ни шума, ни чада. Голубая чаша неба, глядящая на землю так же, как и во времена ветхозаветных пророков, Спасителя, апостолов и святых. 
По всей окружности храма кусты роз, точно пояс Богородицы, окружают собор. Цветущие бутоны разных пород и окраски, от бледно-розовых, пышных, с большими раскидистыми лепестками, желтовато-коричневых, как вода в стакане монастырского некрепкого чая, от нежно-алых до багрово-красных, с маленькими упругими головками, дымящимися, словно капли крови в чаше Господней.
Ноги подводят меня к ограде. Второй Иерусалим остаётся за спиной, но всё, что я увидел и почувствовал в эти полчаса, останется со мной и перейдёт в узоры слов, подобных виньеткам из листьев и цветов над створом дверей, ведущих в земное подобие небесного сада.


РАЗГОВОР С НИКОЛАЕМ ПАВЛОВИЧЕМ

Если бы я встретился с Императором Николаем I, то сказал бы: «Ваше Величество! Вы поступили несправедливо по отношению к поручику Лермонтову. Отослали на Кавказ в действующую линию, отказались утвердить представление на следующее звание и награды, заслуженные им безусловной храбростью, ценою жизни во славу русского оружия. Если он в чём-то и был виноват, можно было употребить более мягкое наказание, например, ссылку в те же Тарханы. Да и в чём была его вина? В желчном обращении к «надменным потомкам» истопников, постельничих, денщиков, торговцев пирожками с зайчатиной? Если Вы отец народа, то и обращаться надо с «детьми» по-отечески, наказывать, но не подталкивать к смерти. Где же ваша мудрость, великодушие? В отношение Лермонтова вы поступили не по-божески, не по-человечески и просто недальновидно. Гении (а Лермонтов был гений) нуждаются в защите и опеке, пусть и неявных. Их недостатки надо терпеть, насколько возможно. Потому что их достоинства несоизмеримы с их ошибками. Они – цвет нации, а вы срезаете этот цвет серпом смерти. И кто выигрывает? Только серость, невежество и злорадство «низких душ». Михаил Лермонтов был человек отчаянной храбрости, просто сказать, герой. Как при такой тонкой нервной организации можно выдержать все эти кавказские экспедиции, резню при ВалерИке, партизанские походы во главе отряда «охотников», заслужив при этом уважение этих отнюдь не сентиментальных людей, спать на голой земле, не имея походной палатки. И всё это далеко не при богатырском сложении и здоровье.
О стихах и напоминать не надо. Одно
 
«Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит,
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит».

искупает все недостатки этого человека (которых, кстати, было не больше, чем у многих других людей, к тому же, не писавших гениальных стихов), одно это стихотворение ставит его рядом с величайшими  ветхозаветными пророками, угодными Богу.
Надо было так немного: одним кивком выразить своё благоволение – и не было бы унижений, клеветы и ответного озлобления, изнурительных походов по горам, лечения в Пятигорске, где и случилась эта нелепая трагическая история. Своей жестокостью и нелюбовью вы сделали из него мученика.
Да и с Пушкиным при жизни, а не после смерти, можно было бы быть помилостивее. При строгом запрете на дуэли, вплоть до смертной казни, при хорошо работавшем сыске остановить историю с Дантесом, еще до выстрела на Чёрной речке, вышвырнуть этого искателя лёгкого «счастья и чинов» за пограничные столбы не составило бы труда.
 Если бы я на самом деле обратился с таким письмом к владыке  полумира, меня, возможно, сочли бы сумасшедшим, как в своё время Петра Яковлевича Чаадаева. При жизни Николая I обратиться к царственной особе с таким дерзким посланием было немыслимо. Сделаем это в защиту Михаила Юрьевича Лермонтова хотя бы сейчас. Кто знает, может быть, души усопших всё же слышат нас.



















СЛУЧАЙНЫЕ СТРОКИ


Из Записных книжек и дневников





*   *   *


СЕРЕБРЯНЫЕ СТРУИ

Как плывут по реке при солнечной погоде золотые и серебряные струи, переливаются чешуёй неведомых рыб, всплёскивают крупным сомом и мелким пескариком, так на поверхности бумажного листа бегут куда-то значки букв, из которых складываются слова. Значки строгого чёрного цвета, но смысл в них разный: всех цветов и оттенков. И чем богаче палитра, чем разнообразие игра красок, тем удивительнее картина человеческих чувств, плещущих в этом потоке, тем чудеснее картина мира, в котором течёт волшебная река.

 
КОРАБЛЬ ВРЕМЕНИ

Понедельник. Чуть дрогнула стрелка часов. Вторник. Тяжёлая громада начинающейся недели тронулась со стапелей. Среда. Вся середина судна сползла вниз, к воде. Четвёрг. Вся ватер линия коснулась воды. Пятница. Весь корпус на плаву. Плывёт к уже забрезжившей цели. Суббота. Видна гавань выходного дня. Близок конец пути. День седьмой. Вплываем в порт. Тягостное начало позади. О том, что впереди такой же путь, не хочется и думать.


ВЕЛИКАЯ ЗАГАДКА

За что Запад ненавидит Россию великой неукротимой ненавистью? За разный вес, размер земли, за странные привычки, за то, что она не такая и мало ли за что ещё. Просто за то, например, что она существует и имеет дерзость быть в чём-то непохожей на то, что кажется ему правильным и справедливым. Как карлик, если и не ненавидит большого и сильного, то завидует ему, так маленькие государства ненавидят большие, богатые и могучие, или завидуют им. Как человек, считающий себя героем и красавцем, внушивший себе чувство и идею превосходства над неказистым соседом, у которого и нос не такой, как надо, и логика поступков не та, исходит желчью и неуёмной злобой, так Запад (Европа от Карпат через Ла-Манш и Атлантику до Соединённых Штатов Америки) раздражён и уязвлён самим фактом существования России. Всё в нёй не то: и обычаи, и привычки, и весь генотип. В общем, все соседи ; не те, и все враги, но один раздражает особенно. Как будто и с виду простоват, и даже глуповат, а как до дела дойдёт, оказывается, что не так уж и прост, и  технического и гуманитарного гения не лишён и драться умеет. Раздражение растёт, как снежный ком, и превращается в гору, через которую уже не перелезть.
В природе похожести нет. Но нет и ненависти. Есть страх, радость, торжество жизни. У каждого вида своя ниша и своя  судьба, и никому из живущих не приходит в голову её оспоривать. Но люди и народы  ; явление особое. Какие ключи к загадке отношений народов и стран ни подбирай, она останется неразгаданной. Есть странные несходства в жизни. Так быть должно. Так суждено. Характер народа, судьбу не изменить. Она записана в книге жизни. Как ни бейся в конвульсиях гнева, а живущий с тобой на одной земле человек и народ останется самим собой, даже если тебе это не нравится. И ты останешься таким же, каким был, и так же будешь не любить то, что тебе не по нраву.
Наивные наши либералы. Они думают, что стоит принять западные правила игры, и дальние родичи их полюбят. Как бы вы ни старались, господа либералы, какие бы личины ни подбирали, на каком бы языке не говорили, русской сути, как говорил И. С. Тургенев, вы из себя, тем более, из народа, не вымоете. Как бы и сколько ни продавали Россию «золотому миллиарду», своими в этой семье вы никогда не станете. Разве что только России не будет, и вы избавитесь от клейма русского. Вот то, чего страстно, тайно и явно хотят наши соседи. Не будет великана, некого будет бояться, некому завидовать и некого ненавидеть.


ИСКУССТВО

Искусство ; это шатёр посреди степи, защищающий нас от ветров и ураганов; золотой дом, храм, в котором мы приносим дары богам и получаем защиту, исцеление от ран и благословение, забываем о болезнях; это дом, где к нам возвращается здоровье и желание жить. Ворота в ту страну, где нам хорошо, где мы облегчаем душу и строим тот мир, которого ищет и жаждет душа, где мы сражаемся, как герои и почти всегда побеждаем, где мы владыки и боги, свободны и бессмертны. Ирий, рай, Елисейские поля. Мир лучший, очищенный от случайностей и помех, существующий только в мечтах, хрупкий, воздушный, составленный из слов, но столь же реальный для наших душ, как и грубо телесный за стенами наших шатров и  храмов.


ТРЕВОЖНАЯ ВЕСНА

Все устали от долгого ненастья. Ждали весны. Но её всё не было. Тревога непонятного страха, не имевшего ни лица, ни явных причин, лёгкой позёмкой бродила в душах. Впрочем, причина, конечно, была. Гнездилась где-то в подземельях, подкатывая противной слабостью к желудку, туманя сознание, отравляя жизнь. Она наполняла воздух ощущением неминуемой беды, грозившей смести всё, из чего состоит окружающий нас мир, мы сами,  скудельные глиняные сосуды, которые горшечнику ничего не стоит смахнуть со стола. Ведь что такое эта самая жизнь? Отчего молодые смеются и радуются, пляшут и поют свои бессмысленные песни? Оттого, что кровь свободно ходит по жилам, не встречая препятствий, не посылая в сердце сигналов, предчувствий беды. Жизнь, это когда люди двигаются, говорят и получают от этого удовольствие. Это движение крови, клеток, витальной силы. Никакой цели не нужно. Она в движении. А когда иссякает, движение прекращается. Источник жизни, её питательный сок, аромат кипящего бульона  больше не дразнит ноздри. Его калории не вливаются в кровь. Печальной и тусклой становится жизнь.
Вот такой серой, туманной, не обещающей ничего хорошего была долгая бессолнечная весна, как будто земля была встревожена далёким гулом приближающейся беды.


РАВЕНСТВО

В каждом из нас живёт свой ясновидящий, ясно (чаще неясно) слышащий, ощущающий только далёкий гул событий, свой оракул, своя пифия, блуждающая в дыму курений, свой волхв- предсказатель, изрекающий загадочные пророчества: «и примешь ты смерть от коня своего…». Как бы ни называть эту способность: внутренний голос, тёмное наитие, она есть. Всмотрись, вслушайся – и ты увидишь, узнаешь и почувствуешь истину задолго до того, как она проступит во всей своей наготе. Вот великий философ сказал, что все люди равны от природы в своём праве на жизнь, свободны, по крайней мере, перед лицом Бога. Равны, но неодинаковы. Это легло в основание хартии прав человека и гражданина. Попробуй я это отрицать, меня тотчас запишут в ретрограды, апологеты тоталитарных режимов. Но я знаю, что один рождается, чтобы стать высоким и статным, другой, чтобы прозябать малорослым и испытывать от этого комплекс неполноценности. В нём зреет и растёт Наполеон или Акакий Акакиевич Башмачкин. «Униженный и оскорблённый», он смиренен, но когда-нибудь взорвётся. Один, не поднимаясь на цыпочки, срывает с райского дерева плод наслаждения, может быть, не к добру. Другой, надуваясь, разжигает пламя мирового пожара. Они не равны, но стремятся не к равенству, а к первенству, к власти, к доминированию, как самец в стае обезьян или волк в своём клане. Они свободны, но готовы отказаться от свободы под маской похожести и одинаковости, чтобы спрятаться в толпе. Они лавируют между свободой и несвободой. И это тоже их выбор.
Эволюция не идёт по горизонтали, не ползёт по пустынной равнине. Она стремится ввысь, в вертикаль, к иерархии, к борьбе и разнообразию, к неравенству форм. Нет не только природного, но и социального равенства. Каждый стремится вверх. Каждый не прочь стать первым. Один начальник, другой ; подчинённый. Нет равенства и в любви. Жизнь ; две чаши весов. Они не стоят на месте. Тот, кто вчера был господином, становится рабом, «кто был ничем, становится всем».
Неравенство, судя по всему, угодно Творцу. Одного при рождении Он записывает в Книгу жизни, другого пускает в путь, наделив едва тлеющим огоньком надежды. Его задувает случайный порыв ветра. Один талантлив, другой бездарен; один здоров, другой  уже несёт в себе какой-нибудь изъян тела и души. Кто согрешил: он или его родители? Никто, но на нём совершается промысел божий, как сказано в Писании. Жаль, но что поделать? Если уж сам Всемилостивый и Всемилосердный допускает такое, значит, существует закон не равенства, а несправедливой справедливости,  закон диалектики. Сама жизнь, её начало, Большой страшный взрыв уже был несправедливостью к тому, что погибло при нарушении точки покоя.
Нас много, и почти все хотят быть первыми. И чем больше индивидуальностей, свободных личностей, тем острее  борьба и соперничество, тем острее война всех против всех и каждого против каждого. Борьба за первенство ; это война. Как сохранить равновесие:  свободу одного и свободы для всех, равновесие между миром и войной?
Вот, пожалуй, и всё, что я могу сказать о чашах жизни и судьбы, всё, что подсказал мне внутренний голос, тёмное наитие и колышущиеся тени неясных снов.


СТРАХ 

Оттого, что происходит вокруг, а ещё больше оттого, что и как  говорят во всемирной сети, волосы на голове, если они ещё есть, не встают дыбом. Они прижимаются к коже, прибитые страхом, как бы ища защиты. Кого-то укололи в метро заражённой иглой, кого-то убили особым способом, над кем-то надругались. Тело уже давно ; ничто. Но и душа ; отстойное место. «Не бойтесь тех, кто убивает тело. Бойтесь тех, кто убивает вашу душу». И душа боится этих посланников ада. Надеется на милость божью и боится, живёт в страхе. «Что будет завтра?» ; спрашивает она. А завтра не обещает ничего хорошего. Сегодня ужасно, а завтра будет ещё хуже. До седьмой печати недалеко. Жители больших городов  уже пьют свою чашу, чашу Вавилона, Содома и Гоморры. Жители малых стремятся к позолоченному сосуду. Он представляется им полным мёда и волшебства, а на самом деле дышит нечистотами. Они не видят ни музеев, ни библиотек, ни красоты улиц и площадей, ни величия старины. Им не до того. Стремясь на заработки, соблазнённые роскошью, толпами текут к берегам гибельной реки, вдыхают, вбирают её отравленные миазмы и, возвращаясь на выходные к своим пенатам, приносят на своих одеждах отравленную золотую пыльцу. Где спасение, Господи, от пожирающего их души Ваала, от чеканящего монеты на жертвеннике Молоха? Где убежище от дурного злословия, от духа клеветы, вражды и злобы? Чудовища обступают нас со всех сторон, рыкают, скалятся, сверкают наглыми очами, бряцают оружием «судного дня». Кто спасётся в надвигающейся мгле, кого минует «скрежет зубовный»? Огонь медленно тлеет, бежит по стогнам и площадям, обжигает наши души и, не дай бог, вспыхнет большим пожаром! Последние молитвы праведных, коих всё меньше, держат на своих плечах наш грешный мир, потерявший страх божий и живущий в страхе безбожия. Ещё стоят солнечные дни, радуются дети. Где же тот главный воитель добра, тот архангел Михаил с мечом праведности в руках?


СВЕТ И ТЬМА

Эти мгновения, даже один короткий миг пробуждения, перехода от сна к яви подобен тайне рождения, перехода от небытия к бытию,  от тени к очертанию, от хаоса к форме, почти неуловимы.  Сознание ещё не совсем очнулось, не осветилось полным ясным светом, но уже покинуло тёмную гавань безмыслия, по которой скользят сумеречные тени, те, что различал скиталец Улисс в подземном царстве Аида. Ночная тьма понемногу рассеивается, уступая место серому полусвету.
Воздух окрашивается лёгким розовым золотом. Элизиум теней пропадает за поворотом. Тени бывают разными: иногда приятными, часто пугающими, наводящими ужас, рождающими в душе тёмные предчувствия. Посланники ночи вещают на своём провидческом языке, рассказывают о событиях, ещё не совершившихся, но уже родившихся в тёмной утробе ночи. Они существуют, пока человек, безвольный и бессильный,  повержен на горизонтальной плоскости ложа. Но стоит ему изменить положение, занять место в вертикальном мире ; и они исчезнут, рассеются в мире света. И чем ярче он сияет, тем слабее чары призраков, которое держит в плену душу и тело.
И вся земля вместе со светом встаёт с ложа, поднимается на ноги. Сознание и свет, бодрствование и вертикаль неразделимы. Уходя за горизонт, усталое солнце ложится почивать, пока небесная и земная ось вытягиваются, подобно распростёртому на плоскости человеку. С рассветом, восходом солнца земля встаёт на ноги, смывая с себя остатки сна, отряхивая  наваждения ночи.
Небо уже совсем светлое. На нём ни одного тёмного облачка, но в памяти ещё держатся отзвуки песен, наговоров, неясных пророчеств. Свет утра прогнал пугающих чудовищ тьмы, но тени ещё держатся в углах памяти, в его тёмных подводных глубинах вздыхают и двигаются призраки иного, нездешнего мира.


ДУША

Не знаю, существует ли душа, и сильно в этом сомневаюсь, во всяком случае, в том, что она существует без тела и вне тела. Но что-то такое есть. И непременно это что-то  существует в теле, ибо должно ей где-то помещаться. Не на улице же, подобно бесприютной скиталице. Душа и тело существуют нераздельно, родственно, но неслиянно, как пальцы на руке, все вместе и каждый отдельно. И не в воздухе, ибо, зачем им существовать отдельно друг без друга? Я хорошо помню те мгновенья, когда я понял это. Была весна. Поздний вечер, почти ночь. Безлюдный переулок. Тёмные окна. Все спят в уютных постелях. Я шёл вниз по родному переулку, чужой, отвергнутый, никому не нужный, как потерявший своё право существовать, и место в одной из его ячеек. Ноги были налиты свинцом, в желудке второй день ни крошки, силы как будто вытекли из тела. Оставалось только лечь и умереть, но какая-то непонятная  сила несла и несла меня вниз по крутому склону. Голова кружилась, и я чувствовал себя как будто поднявшимся над собственной плотью, и иду не я, а что-то несёт меня. Это и удивляло, и немного пугало. Тело моё умерло, было налито свинцом, а душа поднялась, смотрит сверху и со стороны на всё, что происходит, и веет лёгким ветерком, поддувающим в спину, и ему не нужно ни пищи, ни крова, вообще ничего. Я точно перешагнул через обычную преграду, освободился от закона тяготения, стал видеть и слышать другим, духовным зрением и слухом. С тех пор это ощущение силы, лёгкости, попутного ветра не покидало меня, и, ведомый ими, я стал делать свои дальнейшие шаги по жизни. Ветер то усиливался, то ослабевал, слух то утончался, то приходил в обычную норму, зрение то обострялось, то тускнело, но ощущение веющего духа уже почти всегда было со мной.
А с чего я вдруг заговорил об этом? Право, не знаю или просто потерял, не удержал конца той нити, в которой была заключена мысль; она оборвалась, чего-то испугавшись или наткнувшись на невидимое препятствие. Пусть Карл Юнг ищет шифр в ключевых словах, скрывающих тайны бессознательного, а я ставлю точку в моём коротком пробеге. 


ВЕЧЕРНИЕ ОГНИ

На длинной улице под сверкающими яблоками фонарей движущийся поезд огней: золотые астры передних фар, жаркие угольки бамперов, сапфировые, алые, солнечные глаза светофоров. Всё движется, несётся, мигает точками и тире разноцветной азбуки Морзе, никем до сих пор не прочитанными. И над всем этим цветным великолепием в тёмно-туманной бездне неба алмазный окуляр Венеры, высматривающий, что происходит на бесчисленных караванных путях зелёных, бардовых, аметистовых верблюдов, на вышках сторожевых башен вечерних улиц, о чём переговариваются, что сообщают друг другу такие непохожие и всё же родственные огни, куда несутся и что таят в себе, откуда берутся и куда пропадают. 



ПРЕКРАСНОЕ МГНОВЕНИЕ

Как ласково и тихо лежит утренняя позолота на стенах домов, на стёклах дремлющих машин, на окнах! Разбавленная краска из солнечного тюбика с охрой. Остановленное мгновение. Оно длится и длится вот уже четверть часа, полчаса. Кажется, время замерло. Свершилось то, о чём мечтает всякое живое, а, может быть, и неживое существо, всё, что есть на земле, что боится исчезновения, прощания, последнего мига. Всё, что хочет уюта, тишины, солнечного тепла. Подремать пушистым котёнком под ласковым, нежарким светом, понежиться в полудрёме-полусне.
Но вот становится жарко, шерстка нагрелась, сны желают порезвиться, вылететь наружу из мягкой постели. Хочется движения, ветра, перемен. И того, и другого, и третьего. Дорого мгновение ласки и тепла. Дорого яичко к Христову дню. Но всему своё время, свой час, своя минута. Нельзя, чтобы она превращалась в вечность, потому что это смерть. И «остановись, мгновенье» ; только мечта. Воспоминанье прожитого, даже самого лучшего, особенно лучшего, прекраснее застывшего мгновенья.
И всё-таки прекрасное мгновение прекрасно!


СВОЯ НИША

Бывает, при встрече с чем-то новым, превышающим границы  устоявшихся знаний, испытываешь непривычное и неприятное чувство нарушенного комфорта. Это оттого, что выходишь из границ своей ниши и теряешь уверенность, равновесие. Стоит войти в привычные границы ; и уверенность и самоуважение возвращаются.  Но сидеть всё время в одной позе и в одном месте, не значит ли превращаться в улитку, приросшую к раковине? Однако и плавать в состоянии невесомости, не бог весть какое приятное состояние, не очень полезное для душевного здоровья, самоидентификации.  Своя ниша всё-таки нужна. Просто, поглотив какое-то количество  новых знаний, нужно возвращаться к себе.


КИНО 20 ВЕКА

Как-то в Интернете на одном из сайтов зашёл разговор о старом синематографе. Я вспомнил кино Германии 30-40-х г.г., то, что смотрел в первые послевоенные годы в потоке так называемых «трофейных фильмов» и то, что посмотрел позже в эпоху Интернета. Большого впечатления ни "Триумф воли", "ни "Олимпия" не произвели. Вообще от знакомства с немецкой «фабрикой грёз» я ожидал большего.  Даже "Девушка моей мечты"  с Марикой Рёкк  показалась натужной, сделанной под американские мюзиклы. Последняя конвульсия самовлюблённого и обречённого режима, у которого числитель больше знаменателя. На «Дитя Дуная» после войны был облом, как почти на все «трофейные ленты». Некоторые мечтатели и поклонники Марики смотрели  фильм по нескольку раз. Вероятно, он казался им чудесной сказкой. Я был слишком мал, чтобы разделять эту болезнь любви, и фильм мелькнул в моей памяти, как крыло   бабочки. В картине "Петер" (австрийской) было что-то от печальной чаплинской комедии-мелодрамы о «маленьком человеке». Но и эротическая нота с германской склонностью к сладострастно-сентиментальной порнографии (в подтексте) тоже присутствовала.
Что ещё? Да, Лени Рифеншталь. О ней до конца прошлого века  в Советском Союзе массовый зритель ничего не знал. Впервые это имя пополнило наш словарный запас где-то в конце 90-х или даже в начале нового тысячелетия. В отличие от многих  соотечественников моего поколения я не жалею о скудости и серости советских будней и утомительной помпезности официальных праздников, о «железном занавесе» в науке  и искусстве.  По вине тотальных запретов мимо нас прошло столько шедевров, как, впрочем, и того хлама, о котором жалеть не стоит. Возможно, я что-то запамятовал, но мне казалось, что первые из лент красочного подводного мира Лени Рифеншталь, любимой музы нацистской верхушки Третьего рейха, вышли на экран то ли в тридцатые, то ли в первой половине 40-х годов. Нет ничего удивительного, что это имя не только не прославлялось, но и не называлось в СССР. Так что эту фигуру можно просто вычеркнуть из пантеона  кинозвёзд, с которыми мы были знакомы. И я вставляю эту немецкую наяду в свой рассказ просто задним числом, так сказать, анахронизмом с чёрного хода.
Из американских помнятся: "Тарзан" (1949 г.). Обезьяна Чита, хрупкая девушка Джейн, битва слонов со львами, и, конечно, переливчатый клич Тарзана, красивого молодого мужчины с безукоризненной фигурой атлета. Все московские дворы оглашались тогда  этим вокальным чудом, ему подражали, но никто не смог повторить. И только потом выяснилось, что голос был записан с наложением дорожек. Спустя немного времени ; новый киношедевр, уж не помню какой американской студии,  "Белоснежка и семь гномов". В 60-е  ; "Марти", "Римские каникулы" (сейчас не знаю, чем он мог пленить нас, вероятно, новизной темы и языка), "12 рассерженных мужчин", "Благословите зверей и детей", "Над гнездом кукушки", "Однажды в Америке", исторические фильмы, вроде "Странствия Одиссея" и кое-что ещё. На одном из первых мест Ч. Чаплин.
Из французских ; «Набережная туманов», "На окраине Парижа", с их онтологической тоской по утраченной и обретённой человечности; далее, комедия «Папа, мама, служанка и я», экранизации классики, «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетёра», «Фанфан-Тюльпан», сногсшибательный «Фантомас» и что-то ещё.
Из итальянских: "Нет мира под оливами", «Два гроша надежды», «Похитители велосипедов», "Дайте мужа Анне Дзакео". Как ни странно, в памяти сохранились немногие названия.
 Из испанских: "Месть", "Смерть велосипедиста", "Жажда" Барнета ; фильмы о пробуждении духа анархической свободы в пятидесятые перед самым закатом режима Франко. Так чувствовался этот дух протестантизма, испанского диссидентства, андеграунда, хотя этот термин не употреблялся тогда! И так он был сродни нашей короткой и томительной оттепели.
В этом же ряду новаторские по языку и мировосприятию фильмы: "Земляничная поляна" Ингмара Бергмана ; путешествие в прошлое, вглубь своей души, подсознания, революционный по языку, богатый подтекстом; далее финский фильм середины пятидесятых "Молочница Хилья" той же новой европейской волны.
Аргентинская муз. комедия "Возраст любви" 1953 года с незабываемой Лолитой Торрес ; «майский день, именины сердца».  Лента у меня на рабочем столе, я смотрел её (и смотрю) не меньше пятидесяти раз. Удивительно удачный сплав музыки,  сюжета, обаяния женского образа и неповторимого голоса. Ни одна певица после Лолиты Торрес не трогала так моего сердца. И не только моего. У неё была целая многомиллионная армия поклонников по всему миру, рыцарски влюблённых в неё, разных по социальному положению, уровню образованности, темпераменту. Главное, что их роднило, ; это сердечная чуткость и отзывчивость к красоте, нежности и страстности музыки и голоса. В нём целое море опьяняющих волшебных эмоций любви, скорби и молитвенно-ангельского служения божьему миру. Такой голос и такое пение, подобно флейте Орфея, способен вызвать из ада  чуткую душу, поднять её над серыми буднями, очистить и возвысить. Лолиту Торрес нельзя забыть.
Из советских ; вся классика, начиная с 30-х г.г.  Из военных: "Два бойца" ; ранний советский неореализм. И потом ;  все лучшие до нулевых провальных годов. Называть их все нет смысла. Куда ни ткни, почти везде шедевр.
В общем, представить, какими были бы мы без кино, театра и литературы прошлых лет, просто невозможно. Поистине это был «золотой век». Образы этих лент лепили наши души, придавая им форму, характер и выражение. Плюс наша уличная жизнь, и школьная, и вся социальная: вот и коллективный портрет советского молодого человека второй половины 20-го века.


БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ В РУССКОЙ ДЕРЕВНЕ

Некоторые сторонники  теории процветавшей царской власти хотят убедить нас в том, что в старой России всё было прекрасно: и бедных не было, и голод не гулял по губерниям, и высшая власть была высокоморальной. Всё плохое началось в семнадцатом году. Одни, наивные и малообразованные верят в это. Другие, зная, что всё было не так, в силу своего конформизма поддерживают эти  настроения. Строится царство лжи.  Вот и я встретился в рунете с такими рыцарями «белой идеи». И до того невежество этих паладинов благополучной старины бросалось в глаза, что захотелось мне ответить им, в частности, о жизни деревни. В ней, по их мнению, беден был только тот, кто не хотел работать, был ленив и нелядящ. Были и такие, и всякие. И община, «мир», как тогда говорили, не была такой уж монолитной. Она состояла из разных людей.
Как человек, воспитанный на классической литературе, я знал, как изображали деревню писатели прошлого, реалисты до мозга костей, помнил рассказы стариков. Они не рассказывали ужасов, но и не захлёбывались от восторга. Литература давала более полное представление о жизни старой деревни. «Деревня», «Суходол», «Антоновские яблоки» И. Бунина, рассказы и повести писателей-народников Слепцова, Решетникова, Новодворского, Засодимского, чуть позже И. Вольнова. На сострадании простому народу была замешана вообще вся литература «кающихся дворян» и революционеров-народников. Земельный вопрос был самым насущным и острым для русской деревни. И вот что мне хочется ответить сторонникам идиллической картины дореволюционной России. Что грамотность была невысокой, что диких обычаев и предрассудков было в избытке, а бедность была явлением обыкновенным. Причин расслоения деревни на бедных и богатых много. Всё не так просто.  Слово "кулак появилось ещё в дореформенной деревне и означало крепкий, прижимистый, даже жестокий справный мужик. Слово это встречается ещё у И. С. Тургенева в рассказе о кабатчике Жикине. Кулаками были старосты, управляющие, всякие маленькие начальники из крестьянской среды. У них накапливался стартовый капитал. Они начинали торговать излишками зерна, особенно, в голодные годы. А неурожаи случались раз, а то и два в несколько лет. Бедные хозяйства подкашивались, богатые наживались. В общине, конечно, существовала взаимопомощь: землю делили на сходках по жребию. Но у богатых были способы вытянуть счастливый жребий: подкупить "мир", подпоить и т. д. Одним попадал плодородный надел, другим - песок да глина. К тому же землю давали по душам (мужским). А если в семье семь девок, жена и один кормилец, понятно, сколько земли выпадало на долю беднякам и какой был конечный продукт. Так что, дело не в том, что одни были работящие, а другие лентяи. Голод заставит работать кого угодно. А тут ещё недоимки, налоги, подати. впору корову или лошадь со двора сводить. В голодный год снимали солому с крыш, чтобы прокормить скотину. А если крыша прогнила, нужен был лес, чтобы её покрыть. А если местность была безлесная, надо было платить втридорога. Да платить помощникам. Крыли мхом, соломой. Железные крыши были только у помещиков, и то до реформы, когда  они были достаточно богатыми землевладельцами. А бедному приходилось идти в батраки или подаваться в попрошайки, чтобы не умереть с голоду. От отчаяния бедняк запивал и совсем разорялся. А тут ещё, не дай бог, болезни, опять плати. Бери в долг, попадай в кабалу и т. д.  Вот руки и опускались. Один старый человек из Смоленской губернии рассказывал мне, как его отцу, малоземельному крестьянину-батраку, попал маленький  земельный участок на две души. Его опашут со всех сторон ; он и поползёт. А если пожар, что не редкость в деревне, на какие шиши строиться? А «холодные почвы» Залесья, нехватка пригодных для пахоты земель, корчевание леса, засухи, низкие урожаи.  Стон стоял по всей северной России, на девяносто процентов состоящей из крестьян: «Земли! Земли»! Так что, причин для бедности в деревне было хоть отбавляй. Отсюда настроения недовольства, скрытой и явной готовности к бунтам и мятежам, к анархии. Подпольные организации «Земля и воля», «Чёрный передел». Отмена общинной  зависимости в 1909 году Столыпиным только усилила расслоение, отток в города, образование пролетариата и приблизила революции 1905 и 17–го года.
Так и пишу в своём комменте. И что же? Вместо сочувствия крестьянской доле, получаю ответ, полный какой-то необъяснимой злобы, что, дескать, всё это большевистские бредни, бедняки сами виноваты и что в старой России всё было прекрасно.


ГОГОЛЬ

Как всегда, в дни юбилеев, открываются двери склепов, поднимаются плиты гробниц. И почившие, как живые, выходят на свет божий. Вот привилегия знаменитых: они воскресают много раз ещё до второго пришествия и бродят между нами  почти живыми тенями. Так случилось и с Гоголем. Не знаю, как отмечается это событие на его родине, «ридной нэньке Украине», а у нас о нём много говорят, пишут, показывают странные фильмы по «мотивам». От Гоголя в них только нос и причёска. Всё остальное ; из психоклинических наблюдений медицинского заведения имени Фрейда и Юнга. Теперь принято переодевать героев старины в современные костюмы, дабы приблизить их к поколению детей компьютерного века. Но переоденьте Чичикова в рваные джинсы и драную майку, и он перестанет быть самим собой. Внешний облик, имидж века так тесно срастается с человеком, что отделить одно от другого просто невозможно.  Герои 19 века жизненнее, правдивее и интереснее во фраке, сюртуке, зипуне и свитке. Современны ли герои Гоголя? Думаю, да. В них так много типического, принадлежащего  человеку вообще, что в каждом из нас без труда можно узнать Ноздрёва, Манилова, поручика Пирогова, Коробочку и так далее. Вот в каждом ли Тараса Бульбу? А сам Гоголь был ли типичен? Кем он был вообще: русским (великороссом) или малороссом? Родился на провинциальной окраине империи, чувствовал, думал и говорил спервоначалу, как малоросс, со свойственным ему лукавством, живостью воображения и слова.  Потом втянулся в орбиту  великорусской жизни и создал характеры и русские, и общечеловеческие. Кто такой Чичиков? Это Остап Бендер девятнадцатого века. Кто такой Хлестаков? Это и хвастливый русак, и зарвавшийся самостийный политик. И все его «герои» таковы. Гоголь ; это человек российской империи малороссийского разлива, заключённый, как джин, в зелёную бутылку то ли с горилкой, то ли из-под мёду. Её содержимое и хмелит, и туманит голову, и насылает приятные сны, и горчит, вызывая «смех сквозь невидимые миру слёзы». Это человек империи, общего и единого прошлого двух родственных племён. И в этом смысле, конечно, «наше всё». А так как империя разделилась, то и Гоголя разделили. Что сказал бы он сам обо всём, что происходит сейчас на Украине? Это фигура, стоящая на разломе исторических эпох для политиков. Для русского же культурного сознания он свой, родной и любимый. Расстаться с ним невозможно. Он органичен для русской литературы и нашего самосознания. Не только Гоголь питался и укреплялся соками русской культуры, но и сам был одним из её животворящих плодов.


МУДРОСТЬ

Маленькому человеку всякий, кто выше его ростом, кажется чуть ли не великаном. Так и человеку небольшого ума всякий, кто немного умнее и к тому же знаменитый, представляется мудрецом. Особенно, если его прославляют поклонники или просто делающие себе пиар на имени другого. И каждый раз, встречаясь с такими проявлениями запоздалой детскости ума, я вспоминаю Михаила Пришвина (его дневники «Глаза земли»), последнего мудреца 20-го столетия, да, возможно, и всех последующих, ибо мудрость отвернулась от мира. Многие не знают даже имени этого, привыкнув к тому, что всё лучшее там, где нас нет. Не было у них поводыря, который взял бы их, как незрячих, за руку и вывел на нужную дорогу.  Случай также не был к ним благосклонен. Много раз произношу я это имя в надежде, что меня услышат, но голос мой пропадает в пустыне. Много всяких умных людей, из уст которых исходят остроумные, блестящие и по-настоящему умные мысли. Но мудрость ; это нечто другое. Она не знается с категоричностью, не объявляет себя сестрой последней истины, избегает приговоров, позволяя заглянуть в глубину того колодца, у которого нет дна, но есть благоговение, любовь и тайная музыка, на которой держится здание мира.





ЧТО ТАКОЕ ИСТОРИЯ

Читаю фрагменты одного исторического романа современного автора. Живописный слог, напряжённый нерв повествования и при этом неподменное сердечное сочувствие родному народу, на долю которого выпало столько страданий. И вот в комментариях некто, как ему кажется остроумно, замечает: «"Карамзин отдыхает, нервно куря в сторонке". Он из тех, кому трудно примириться с живым чувством и красотой, если они исходят из другого сердца. Он не верит чувству, называя его сентиментальностью. Маленький современный базароид (от фамилии тургеневского Базарова), кои не переводятся во все времена. Но Н. М. Карамзин ; мало того, что «последний летописец», которого тоже упрекали в излишней чувствительности, он ещё и гражданин Отечества, писавший историю сердцем. И автор романа мало того, что историк, он ещё и художник слова, умеющий задеть за живое самое сокровенное, что есть в человеческой душе. Обязательно ли давать волю язвительному языку по поводу и без повода? И историк, и романист каждый делает своё дело, один воздействует на сознание фактами, другой наполняет их живыми чувствами, без которых история только сухая схема. И, кстати, почему  этот «некто» уверен, что Карамзин с такой же язвительностью отнёсся бы к роману, главная мысль в котором — поднять и возвысить благородное начало в русской истории? Фактическую канву при этом автор не искажает, а делает повествование увлекательным. Неуместная язвительность в отношении собственной истории, как и её живописных изобразителей, тоже в своём роде разрушительное действие, сродное  разорительным походам завоевателей. Богаче или беднее стало бы наше сознание без «Войны и мира», живописных картин на исторические темы, нечего и спрашивать. Лучше или хуже стали бы понимать нашу историю без «Слова о полку Игореве», также вопрос риторический.
Много раз думал я о том, какое бы это было счастье, если бы можно было повернуть время назад, переиграть Калку и Сити. Другой была бы история Руси, другим был бы народ, не испытавший шока страшного поражения. В молитвах нуждаются наши прадеды, принявшие мученический венец. И, получив, отпевание от правнуков, помолились бы и за нас.
Сколько крови пролито, сколько жизней отдано нашими пращурами за землю русскую, за жизнь потомков! Если бы память об этом жила в людях, многие души спаслись бы. Вечная память и вечная слава падшим героям! Их жалко, как будто они были нашими прямыми родственниками и погибли только вчера.  Они пали, герои битвы на реке Сить. Но они сражались, не жалея себя. И подвиг их не был напрасным. Он остался в памяти потомков, взывая к отмщенью. И оно состоялось.


ГРУСТНЫЙ КОНЕЦ

Думаю об ушедших, о том, что у каждого свой черёд. Грустно, что жизнь кончается. Миг ; и нет человека.  Он остаётся только в зеркале памяти, но и оно когда-нибудь тускнеет. Как печален уход человека! Как ранит душу опустевшая ниша, даже если это не самый близкий друг! Сколько обид за душой у каждого! Мы не умеем любить и ценить, уважать друг друга. Более того, мы не умеем быть людьми.



ЦЕЛЬ И СРЕДСТВА ИСТОРИИ

Значение слова история многоярусно, от памяти о прошлом до рассказа о событиях вообще, в том числе и предполагаемых в будущем. История ; это движение.
А что такое история в прошлом и настоящем, история государств, в частности? Это история грабежей, войн и преступлений. Пришли отряды грабителей, варягов, викингов, норманнов, арабов,  наложили дань, покорили мечом непокорных, создали аппарат для принуждения, определили, как и кого грабить и убивать, сколько брать за убийство, сколько за членовредительство ; вот и Римское право, и германские законы, и «Русская правда».  И все летописи об этом. Редкие строчки о чём-то полезном, нужном, красивом, добром. И что удивляться, если история рода человеческого от сотворения его началась с греха, с убийства? Грехи и преступления умножались вместе с умножением человечества. И почти все изобретения обращались на искусство войны, то есть, на преступления. Да, развивались и искусства, и водопровод, и мельницы, и удобства быта, но все рядом и даже в прямой связи с преступлениями, которые были катализатором прогресса.
Всякое государство вначале начиналось с военных походов с целью грабежей. Но потом появлялось чувство родины, сыновнее чувство к матери-земле.
Может быть, цель эволюции человечества в том и состоит, чтобы научиться энергию разрушения преобразовать в творчество сохранения жизни как таковой, дикие заросли сделать цветущим садом, возделывать его и вкушать здоровые плоды, как и заповедано в Священном Писании!   


АНГЛИЙСКИЙ КАК ВОРОТА В ГЛОБАЛИЗАЦИЮ

 Правду говорят, что повальное увлечение английским приведёт к англинизации и американизации сознания. Распространение английского в таких масштабах готовит почву для языковой и ментальной оккупации. Наше массовое сознание этого не понимает, как не понимает и многого другого. Глупость обывателей не остановить, но зачем государству содействовать этому бесконтрольному процессу? Увлечение английским приняло чрезмерные, гипертрофированные формы, далеко  выходящие за рамки прагматических задач, как и делового, так и обычного общения.  За глобализацией с помощью языка стоит задача  утвердить в мире американское господство.  Будем патриотами родного языка, о достоинствах которого говорили не только Ломоносов, Пушкин, но и образованнейшие люди мира (К. Маркс, например) и другие. Пора поднимать кампанию в защиту русского языка и реконкисту, т. е., отвоёвывание отданных территорий национального сознания. Введение латиницы означало бы обрушение всей сложной системы культурных пластов и стало бы началом катастрофы.






ОЗЕРО СЕЛИГЕР

В 1960-е недели две я жил на Селигере в палатке. Осталась память о большой-большой воде, влажном воздухе, сонмах комаров, тайге и о многом-многом другом: утреннем бадминтоне, танцах по вечерам, мимолётных романах и пр. Потрясающий край! Безбрежный. И не больше ли бассейн Селигера озера Байкал?
Конечно, традиционно слово тайга  связывают с Сибирью. Но у местных жителей европейского русского севера и даже Белоруссии тайгой называется большой лес уже севернее Москвы. Естественно, до широты тундры и Заполярья. Дело в том, что в древние времена вся северная часть Евразии от Атлантики до Тихого океана представляла единый таёжный массив. Впрочем, не знаю, как обстоит дело с точки зрения строго научной географии. 


ЗНАМЕНИТОЕ ТАНГО

; Помните ли вы эту мелодию? ; спрашивает ведущая одного из сайтов в Интернете и называет танго «Маленький цветок».
Конечно, как не помнить! Мелодия — один из хитов 40-50-х. Глубинная печаль, память о покинутой родине, о плантациях и о многом другом неутешной африканской души, заброшенной в цепях рабства на другой континент.  Хотя именно здесь она и обрела полноценный музыкальный язык. Здесь расцвёл гений её мелоса, многоцветный калейдоскоп синкоп.


«ТРЯСЯСЬ В ПРОКУРЕННОМ ВАГОНЕ…»

Потрясающее, даже не стихотворение, а нечто больше и другое, написанное не пером, а сердцем. Что-то должно было содрогнуться в самих основах Земли, когда создавалось эта баллада в дрожи промёрзших вагонов пригородных поездов военных и послевоенных лет. Оно не имя поэта прославляет, а тайну жизни, её трагедию и любовь. И суровое время с алым морозным солнцем.


ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

«Почему мне дороже еврей Швондер, а не доктор Преображенский? ; спрашивает некто в Инете. И дальше рассказывает, как трудно было гипотетическому Швондеру в черте оседлости, и о барственности профессора, не знавшего ни нужды, ни бедности. Это ещё вопрос, как выбивался в люди Преображенский, скорее всего сын дьячка. Он много работал, да и поголодать, возможно, пришлось. Всего он добился талантом и трудом. А Швондер ; самолюбивой пронырливостью. Да и вообще, о персонаже надо судить по тому, как он дан в романе.
Художественное произведение ; это вторая реальность, и судить о том, кто в ней кто, надо по законам художественной логики, а не уличной и коммунальной жизни. В жизни одно, в романе ; другое. Иначе романа бы не было и не о чем было бы рассуждать.
Что касается симпатий к героям романов, то мне не то чтобы нравится Ипполит Матвеевич Воробьянинов из «12 стульев», нет, персонаж явно заниженный и карикатурный. Но становится жалко этого деградирующего при встрече с новой действительностью бывшего дворянина бывшей империи. Герой нового времени Остап Бендер (по воле И. Ильфа и Е. Петрова) расчеловечивает его на каждом шагу, издевается беспрерывно, с привычкой опытного садиста, постепенно вызывая в глубинах его, пусть и мелкой и жалкой души протест, переходящий в ненависть. И дело не только в бриллиантах, а именно в чувстве мести обиженного маленького жалкого человека.


ЗАГАДКА «ТИХОГО ДОНА»

Кто написал «Тихий Дон»? Не один десяток лет длятся эти споры.  Переливать из пустого в порожнее ; нестоящее занятие. А роман гениальный, живёт сам по себе. И надо быть благодарным времени и русской почве за то, что он появился. Я не сомневаюсь, что роман - произведение М. Шолохова, и не понимаю любителей копаться в грязном белье. Ради истины они это делают или по другим побуждениям? Думаю, скорее, второе. Одни из ущемлённого самолюбия, что Шолохов им не ответил на письмо, другие ; потому что не поддержал, третьи из зависти или ещё по каким-то причинам: всё это не имеет отношения к чуду творчества, которое представляет из себя "Тихий Дон".


ДВА МИРА.
 
Маленький городок на северо-востоке Франции. Островерхие крыши. Кирха с каменным крестом. Средневековье. Готика. Дыхание Германии. Каменные мостовые. Игрушечные домики с красными черепичными крышами, сошедшиеся, точно горожане на сходке. Сошлись, чтобы решить, каким быть городу, да так и застыли, заснули на столетия. Жителей не видно. На маленькой площади мохноногая лошадь-битюг, запряженная в кабриолет с сидящим на козлах кучером. Как и прежде, мужчины в своих мастерских за ремёслами, женщины за хозяйственными делами в доме. Павильонные съёмки исторического фильма, театральные декорации. Несколько любопытных туристов, постукивая каблуками о камни мостовой, идут вниз по улице, водят головами туда и сюда, от стены к стене, выискивая детали украшений. Всё чинно, тихо. Городок в табакерке. Каменное изваяние. День, два, неделя. А потом? А если вся жизнь? Красиво, уютно. Жизнь в музее.
      Город на холме. На склонах поля, огороды. За лощиной другой холм. На нём густая, плотная тёмно-зелёная щетина леса. Два мира. Один высеченный резцом строителя, молотом каменотёса, другой ; вольный, нетронутый. Живут, не мешая один другому. Город поглядывает на лес, не вмешиваясь в его законы. Лес даже не замечает скопления правильно отёсанных камней. Зелёное и красное. Природное и рукотворное.


ЭМИГРАНТЫ

Я говорю не о тех, что  бежал из Советской России, спасая жизни, а о нынешних, вполне благополучных. Сторонники нынешней эмиграции! Что вы за люди? Молодёжи, понятно, хочется новизны, тянет  в дальние страны. "Лучше там, где нас нет". А с работой... С работой везде одинаково. Дело не только в этом, а в том, что у вас нет любви к родной земле, к родной истории, к могилам предков. Вам неведомы сильные чувства. Вы люди без корней в душе, безразличные и равнодушные. Вам чужды чувства, выраженные А. С. Пушкиным: "Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к отеческим гробам, любовь к родному пепелищу". Вы не доросли до национального самосознания, до чувства гордости. Настоящие люди любят свою родину, несмотря на все её недостатки. Есть вещи важнее выгодной работы и благополучия. Но эти чувства слишком высоки для вас.


ПЛЕМЯ МЛАДОЕ

Конечно, не все могут прочитать солидные труды с жизнеописаниями великих людей прошлого. Облегчённый пересказ биографий получил распространение, как и пересказ романов. И в том, и в другом случае теряется главное: серьёзность тона, соответствующая теме. Сейчас с этим не церемонятся. Ставят комедии и о блокаде Ленинграда. Всё это печально. Фамильярный тон — вообще признак плохого воспитания. Вот статья некоего N. в сети. Не скажу, что уж слишком фамильярна. Факты изложены правильно, разве что с налётом подтрунивания над "чудачествами" гр. Толстого, за которыми стоит полная драматизма жизнь. Но часто сама интонация говорит больше, чем слова, а интонация, хотя и довольно сдержанно, намекает на то, что все искания "великого писателя земли Русской", самого мудрого человека в истории после Иисуса Христа, ставшего светочем истины для всего мыслящего человечества, не более чем "чудачества". Всё легко и просто! До свидания, Лев Толстой! Здравствуй, племя нынешнее, младое и незнакомое с чувством такта и уважения к истории.


РАССКАЗ И. БУНИНА «МОЛОДОСТЬ И СТАРОСТЬ»

Один из самых мудрых рассказов Ивана Алексеевича. Красивая и мудрая притча.  Остро, выразительно, по-бунински; ёмко, лаконично. Только человек, проживший жизнь с достоинством, как этот мудрый курд, не будет похож в старости на обезьяну.  Вот в чём смысл жизни.
Да, отношение к спокойному наблюдению, созерцанию, как и к такому роду литературы, изменилось. А жаль! Иногда нужно всмотреться и в спокойную гладь озера, чтобы увидеть своё отражение.


20 ПРОНИКНОВЕННЫХ ЦИТАТ А. СТЕНДАЛЯ

Просто, умно, изящно, в стиле сентиментализма. Можно с чем-то не согласиться, но ни одно высказывание не царапает душу, не оскорбляет. Всё сказано мудрым другом в доброй компании.


«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА ; ЭТО НЕ ДЛЯ ВСЕХ» (Из статьи Д. Быкова).

А ведь прав, трижды прав возмутитель спокойствия. По наивности мы удивляемся, как можно не понимать того или иного прекрасного писателя, как может оставлять равнодушным музыка слова  великих стилистов? А дело в том, что умение читать ; тоже талант и, к сожалению, даётся не всем. Когда приходишь к пониманию этой истины, то сначала не вполне доверяешь собственному выводу. Ведь были времена, когда и до простого человека доходили стихи Пушкина и Лермонтова, Блока и Есенина, слова Тургенева и Толстого. Теперь и люди изменились, и литература. Обидно. Конечно, и в прежние советские времена читали далеко не все, однако, читателей всё же было больше, чем теперь. Жизнь была не такой суматошной; оставалось больше времени на досуг. Суеты и одуряющих развлечений было меньше, литература окружена ореолом высокой духовности, люди ещё не пресытились знаниями. Звание писателя было окружено почётом. Теперь авторитетов нет, поглупение идёт семимильными шагами. И литература и само чтение становятся уделом избранных и в каком-то смысле "лишних" людей. Отсюда ощущение ненужности художественного слова. Хотя мысли о высокой бесполезности искусства высказывались давно, со времён Аристотеля, а потом и романтиков, сторонников "чистого искусства". Всегда были сторонники "служебного", полезного в разрешении общественных задач творчества ; и убеждённые адепты "искусства для искусства", хотя в мнимой бесполезности искусства заключено её высшее достоинство, очищающая сила художественного переживания, то, в чём превыше всего нуждается душа.
 

«ЭТО ХОРОШИЕ МУЖЧИНЫ. НО ОНИ НЕ ЖЕНЯТСЯ»

Так называются размышления психолога на одном из сайтов рунета.
Отчего же эти, и в самом деле, хорошие мужчины не вступают в брак? Помните шутку: «Хорошее дело браком называть не станут»? Банально, но доля правды в этом есть. Насколько необходим брак, священна ли семья, ячейка ли она общества или крепость, отделяющая семью от общества, ; об этом говорить не будем. Вопрос спорный. Создать семью желают почти все, но, едва ступив на этот путь, набив шишки, нередко сворачивают в сторону. Отчего? Из-за страха, вполне реального, потерять личную свободу, из-за боязни, со стороны мужчины, мелкого женского деспотизма.  Со стороны женщины, уже не знаю почему. Мужчины с развитым чувством свободы плохо переносят рутину совместной жизни. Жилище должно быть поделено на две половины: мужскую и женскую, как было у древних и ведётся по сию пору у некоторых современных народов. И не только о пространстве идёт речь, но и об укладе жизни.
Есть два типа женщин: способные сочувствовать, ласковые, добрые и мудрые, подруги жизни, помощницы в делах, особенно если речь идёт от творческих личностях мужчин, ; и другие, склонные к жёстким эгоистичным решениям, диктаторскому тону, истеричные и злые, не признающие никого и ничего, кроме собственных желаний. И их всё больше. Они заполняют собою всё пространство совместной жизни, выселяя мужчин в гаражи или пивные ; эти убогие клубы обездоленных, бесправных. Им отводится роль молчаливых терпил или ворчунов и сплетников мужских компаний. Это и считается мужественностью. В понимании эволюционно недоразвитых людей. особенно женщин, мужчина ; это мужик, недалеко ушедший от своих предков каменного века. Что такое само слово «мужик»? Это обозначение социально неравновправного человека, с пренебрежительной окраской. Суффикс –ик- только подчёркивает сословную неполноценность. Так было в прошлом. Но то, что разумные наши предки называли плохим, в наши дни обозначает прямо противоположное. «Мужик» теперь ; мужественный человек с оплывшей мордой и большим животом. В старое же время было слово «муж». «Муж храбр был еси…». Теперь это только знак семейной пары.
Но вернёмся к современным эмансипированным женщинам. Не все феминистки деспотичны. Плохо то, что те и другие черты есть в разной степени чуть ли не в каждой женщине. В одной они проявляются ярче, в другой приглушено. Но они есть. Здесь проходит граница пола. Не могут быть одним целым такие разные существа, как мужчина и женщина. Союзы душ так редки, да и между ними бывают раздоры. Это и хорошо, и плохо. А мужчины? Одни, с толстой кожей и канатными нервами, соглашаются с диктатом женщины, изредка бунтуя, другие органически не способны  играть роль подкаблучника. Начинаются скандалы. Семейная жизнь трещит по швам. Летят искры, превращаясь в пожар. Есть женщины-матери и есть женщины-деспоты, начальники, способные только брать, угнетать и подавлять. Вторые не будут счастливы ни с каким типом мужчин и сами становятся злыми интимофобками. Их много и становится всё больше. Феминизация ; оружие с обоюдоострым клинком, а брак ; временным сексуальным развлечением.
     Так почему хорошие мужчины всех времён так неохотно вступали в брак? Женщина стремится к союзу с мужчиной потому, что обретает статус, исполняет своё назначение в жизни. Мужчина, оказавшись в путах или узах семейной жизни, теряет свободу и чувствует себя, как невольник в клетке.


КНИГА И БИОГРАФИЯ

Всё-таки биография и книги неразделимы,  хотя и не зеркальны. Книги ; биография внутренних желаний и помыслов, не всегда воплощённых в жизни. А биография ; то, что было и уже изменено быть не может. Книга ; это мечта. Биография ; реальность. Но бывает, как у Тургенева, когда и то и другое почти совпадает. «Я не умею выдумывать», ; говорил он. Почти все его произведения взяты из жизни и окрашены поэтическим настроением. А вот, например, у Маршака, антисоветчика, сиониста, лауреата Сталинских премий, в книгах одно, а в жизни ; другое, что не помешало ему  иметь и  почести, и славу. Всё ему сходило с рук. И это при том, что он не лицемерил, не кривил душой. Странный был человек. О нём так и говорили: «человек-чудак». Что с него возьмёшь? «Жил человек рассеянный с улицы Бассеянной» и в отцепленном вагоне думал свои думы и создавал свои песни. «Это что за остановка: Бологое иль Поповка? А с платформы говорят: «Это город Ленинград».


«ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ»

Немецкая востоковедка Клаудия Отт выступила с утверждением, что «Тысяча и одна ночь» в том виде, в каком мы её знаем — не что иное, как фальсификация (Из публикаций о сборнике арабско-персидских сказок).

Сборник Антуана Галлана, первого переводчика арабско-персидских сказок ; не фальсификация, а творческое варьирование  арабо-персидских сюжетов, как бывает почти всегда при переводах и переложениях. А впоследствии уже почти фольклорно-обработанный эпос, как и прочие эпические сочинения всех времён и народов. И если он так скучен, как утверждает один из авторов комментов, зачем же его перечитывать? Да, сборник монотонный и читается ради эротических изюминок и цветистых красот восточной стилистики, но насыщен волшебством арабско-персидской чувственной души, обаянием плутовства, не чуждого ещё античному роману и более поздним его последователям вплоть до "12 стульев" и "Золотого телёнка".


СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ

Горит Нотр Дам де Пари, наказанный то ли божьим гневом, то ли подожжённый нахлынувшими беженцами из стран, где плела некогда узоры своих сказок Шахерезада. Сбывается старое пророчество. Как гибель Первого и Второго Храма в Иерусалиме обозначало конец Еврейского царства с его мессианскими ожиданиями, так и разрушение Собора Парижской Богоматери предвещает закат западной цивилизации. Она гибнет и разлагается уже давно. Теперь же наступает финал. Всё в мире полно признаков конца света. Вся новая литература говорит об этом. Романы Юрия Кувалдина «1946», Сергея Минаева «Я не люблю тебя, Москва», «Духлесс» ; последние фрески гибнущего мира, уже не литературные аллегории типа Дантовской преисподней, а живые слепки реальной жизни. Пусть в них заострены апокалипсические черты, пусть сгущена атмосфера земного ада современной жизни, но они говорят правду о нас, о человеке, склонном к греху во всех его видах. В них та правда, которую мы не осмеливаемся увидеть, сказать другим и себе самим. Да, мы побеждаем других, но не можем отстоять свои города и сёла от наползающего чёрного пятна варварства и фанатизма, не можем защитить свои души. Слава богу, ещё жива здоровая часть человечества. Это люди провинции, глубинки, люди, живущие за Садовым кольцом, но и их отхватывает гибельный дух разложения. Люди как будто пробуют себя, свою человеческую природу, насколько глубоко она может пасть. Побеждают те, в ком сильнее витальная, животная сила, яростный огонь нетерпимости. Они победят и разрушат то, что создавалось веками и тысячелетиями, отбросят наш мир на столетия назад. На их календаре Средневековье, 14 век. Победят, но когда-нибудь придут к тому же, отчего гибнет наш мир. Сможет ли устоять Любовь? Придёт ли день Страшного Суда, когда отберёт Господь и ангелы его праведные души, чтобы отделить плоды чистые от плевел, открыть ворота первым в Царствие Божье и бросить в огонь сорную и ядовитую траву? 
Пришло известие, что пожар потушен. Судный час отодвинулся.  Но есть и другие кары. Мы не знаем, какие из них оскалят свою пасть на правнуков Адама и Евы.


ТЯЖЁЛОЕ НАСТРОЕНИЕ

Всё последнее время гнетущее состояние духа. Причина в глубоком разочаровании в жизни вообще как в биологическом факте, а в социальном, тем более. Сама жизнь страшна, сущность её, начало как взрыв каких-то агрессивных сперматозоидов. Что можно ожидать от такого зачатия?  Как песню начнёшь, так она и споётся. И она так и поётся: взрыв эмоций ; радость или горе, «молчание овец» как уныние и страх. Это заколдованный круг, из которого нет выхода кроме смерти. Стоило ли огород городить ради такой абсурдной затеи? Жизнь вообще нарушение нормы. А норма ; это безмолвие, ничто. Ради какого-то действия, не имеющего смысла, происходит этот Большой взрыв. Создавать  человека из праха, чтобы потом в тот же прах обратить. Зачем? Ради чего?


СЧАСТЬЕ

Что такое счастье? Много было и есть определений. Нет единого, в отличие от несчастья. Счастье сводилось к наслаждению, к его высшему мигу, к мечте об этом мгновении. И это, пожалуй, самое правильное. Предчувствие счастья, его ожидание, предвкушение часто и ярче и сильнее, чем осуществлённое желание. Миг утолённой страсти тоже сладостен, но быстротечен. А наслаждение как длительное состояние блаженства очень быстро перестаёт быть ощущением счастья, становится привычным и из острого чувства превращается в обыкновенное, даже скучное.  Так что же такое счастье? Может быть, это мечта о лучшем, а не сама реальность? Или только краткий миг  перехода от рутины обыкновенности или, тем более, от мучившей нас боли к состоянию, когда боль отступает, слабеет, исчезает? Скорее всего, это так. Счастье ; это миг перехода от боли к состоянию обезболивания, от тягости к лёгкости, миг  резкого контраста. Это и есть самое острое ощущение счастья. Миг перехода от того, что наши чувства опознают как плохое, к тому, что они определяют как приятное и хорошее.
Впрочем, есть и состояние счастья, которое доступно только поэтам с их приподнято радостным отношением к жизни, как в одном из ранних стихотворений Ивана Бунина.

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
                А счастье всюду. Может быть, оно
                Вот этот сад осенний за сараем
                И чистый воздух, льющийся в окно.


ОПЫТ

«…если бы не было того опыта и тех чувств, я бы никогда не стал тем, кто я есть сейчас, я бы никогда не понял того, что знаю сейчас».

Из советов психолога.

А всё ли мне надо знать? От иного опыта лучше и воздержаться. Психолог советует не отказываться от нажитого опыта, даже если он не самый хороший. Но если плохого в нём слишком много, чаша весов может склониться в сторону страданий, иссушающих и ожесточающих и душу, и тело, разрушающих психическое равновесие. Избавившись от плохого, разрушительного опыта, я освободил бы место для опыта положительного, а не остался с пустотой в душе и был бы более здоровым и счастливым, и этим опытом делился бы с людьми. И если бы так было со всеми, жизнь всех людей была бы более счастливой. Разве не так? И весь смысл жизни человеческой не сводится ли к поиску счастья, к обретению той страны, «где нет печали и воздыханий, но жизнь бесконечная»?
И психолог мне отвечает: «Не так. У меня знакомый рос практически в вате. Сейчас он категорически не в состоянии решать свои проблемы. Просто не умеет. Отсутствие опыта ошибок заставляет его бояться сделать ошибку ; и, чтобы не болело, он заранее решил ничего не делать. Так и живет. Чувствует себя отвратно, но боится действовать».
Думаю, здесь дело не в отсутствии опыта, а в слабости воли, пониженном жизненном тонусе, в отсутствии энергии. Расти в «вате» и иметь нездоровый, разрушительный опыт ; не одно и то же.  В «вате» никто не живёт на этой земле. Боли и страдания всё равно найдут нас, даже в виде внутренних органических болезней, запрограммированных генетически. Сама жизнь как биологический процесс есть опыт страданий, в какой бы «вате» мы не находились. И желание избавиться от них, забыть, так же естественно, как и желание жить и дышать без боли. Забыть совсем не удаётся; они уходят на дно подсознания и тихо живут там до поры. «Не буди лихо, пока оно тихо». И это выработанная эволюцией форма сопротивления. Но есть и более глубокие способы отвернуться от страдания ; амнезия. Что-то похожее испытывают многие фронтовики, вообще люди, перегруженные слишком тяжёлым опытом, которого сознание не выдерживает.


ОДИНОКАЯ СИНИЦА

Апрель. Вербное воскресенье. Пять утра. В церквах, должно быть, уже идёт служба. А здесь у нас, в жилом спальном районе,  тишина, рассветные сумерки. Не доносится даже эхо колокольного звона из монастыря. Где-то едва слышно тинькает синица. Никто не отзывается на её зов.
Далеко-далеко на востоке едва краснеет полоса восхода.


ПРИВЕТ, КАРНЕГИ! ДАВНО НЕ ВИДЕЛИСЬ

На сайте афоризмы пророка преуспевания «24 рецепта счастья».
В мире мыслей всё это хорошо, но в жизни всё намного сложнее. И что-то мне говорит, что здесь под именем Карнеги собраны афоризмы многих мудрецов, а не только его собственные. От нынешних модераторов можно ожидать чего угодно. Книги Карнеги в своё время наибольшего шума не произвели на меня того действия, какого ожидали люди, рекомендовавшие их мне. Почти всё в них ; продукт приземлённой буржуазной прагматической морали преуспевания, а не путь к счастью. Недаром сам он жил и кончил путь в одиночестве и вряд ли в состоянии счастья, хотя изо всех сил старался исполнять заповеди нового евангелия. Ну, что ж, не в первый раз сапожник ходит без сапог.


ИЗ ИНТЕРВЬЮ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА:

«Моя личная трагедия состоит в том, что мне пришлось оставить свой родной язык, родное наречие, мой богатый, бесконечно богатый и послушный русский язык ради второсортного английского».
Правдивость и независимость в суждениях. Этому нельзя научиться. Этому не надо подражать. С этим надо родиться и жить, не надеясь на награду. "Не жди за чувства воздаянья" (А. Пушкин).


И СНОВА БЫКОВ

Сомневаюсь, что все его резкие антироссийские высказывания от убеждений. Возможно, это просто образ мыслей, способ думать так, а не иначе. Он думает так, как евреи пишут, справа налево, вопреки ходу солнца и против часовой стрелки, потому, что это возбуждает, бодрит мысль и маскулинность. Они убеждены, что то, что они думают и говорят, внушено божьим духом. А в божьем высказывании ничего менять нельзя. Это честное сотрудничество, а иногда и богоборчество Иакова с Ангелом. Это путь неожиданных даже для самого автора умозаключений, которыми он дорожит больше, чем реакцией читателей. Это греет его самолюбие и поддерживает чувство исключительности. Пуще всего он боится быть обыкновенным, заурядным. Расстаться с маской гения парадоксов для него равносильно катастрофе. Он любит дразнить гусей, более того, быкОв красной тряпкой матадора. Это смелость картонного героя, чувствующего себя неуязвимым, заговорённым, почти литературным мессией, Зилотом, Маккавеем литературы в стане врагов. И тогда всякий разговор бесполезен. Диалог невозможен.
И тут я подумал, а что если ему просто нравиться ругаться, потребность такая, вроде болезни. Ругаться и получать ругательства в ответ. Садо-мазо. Уедет он в Израиль. Там никто его и слушать не станет, Да ещё найдутся патриоты России и надают ему по шапке. Вот и остаётся он с компанией в ненавидимой ими России и резвится, как рыба в воде. Она хоть и мутная и с ядом, а всё же есть где хвостом плеснуть. Глядишь, кого-то и обрызгает.
А ведь есть и совсем простое объяснение. Может быть, это просто месть за перенесённые в школьные годы унижения.


СЛЕД В ПАМЯТИ

Малыш  в сквере внимательно смотрит на меня. И я думаю: как ни мала моя личность на этой земле, след от неё останется в зрачке этого маленького человечка и через него перейдёт к другим. Так что, нет человека, который прошёл бы по земле, не оставив следа. Не одни только памятники письменности ; свидетели нашего присутствия  в мире, но и всякий взгляд, шаг, даже дыхание ; всё оставляет пусть и едва заметную вмятинку на песке, и в водной стихии, и в воздухе, и, главное, в гигантской вселенной мозга. Пусть меняется атмосфера, и облик земной, мой и ваш след надолго останется в зрачке младенца и взрослого человека, и, значит, мы прошли по земле не зря.


АНТИГЕРОИ

«Герои» Болотной, рыцари либертадорства, безграничной свободы, вы тяните Россию в болото. Но и на вас найдётся свой Болотников. Свобода для вас ; разрушение, бунт крови и плоти, неудовлетворённых бунтарских желаний, незрелости ума, неуёмных самолюбий и подспудной злости.  Вы не передовой отряд общества, вы ; мародёры, башибузуки смуты. Вы называете ватниками тех, кто умнее, и мудрее, и культурнее вас. Ватник ; хорошая, простая, лёгкая и тёплая одежда, и, кто знает, может быть, ему ещё придётся сыграть свою роль в условиях, хотя и потеплевшей, а всё же русской зимы. Сами же вы сделаны из дерьма и поплывёте при первом потеплении, оставляя после себя  смрад и нечистоты. Опыт смут вас, младенцев ума, ничему не научил. Вы куклы в руках балаганных заводил.



ПАТРИОТИЗМ

Патриотизм – это не покорность барину и их превосходительствам, не шапкозакидательство и не оправдание дикости. Это врождённое чувство любви к родной земле, к памяти своего рода. Это защита от всякого недруга, в каком бы обличье он не приходил: в мохнатой шапке ордынца, в латах пса-рыцаря, в мундире со свастикой третьего рейха, или под маской друга свобод. Это защита от смуты, сохранение мира и здоровья, а не разнузданные вакханалии волков в овечьей шкуре.  Хищник уже сбросил шкуру овна и показывает клыки.


МИГ КРАСОТЫ

На выставке картин Никоса Сафронова.  Луг с цветами в каком-то индийском царстве. Чувство, что ты в раю. А, наверное, луг не пустынный, потому что не зарос волчцами и чертополохом, а полыхает неведомыми цветами. Такая красота, что нелегко отвести взгляд. И так же трудно, наверное, живущим там людям, расставаться с такой красотой, когда приходит час покинуть землю. Как больно и странно у них на сердце. «Почему? За что?» ; спрашивает душа и не находит ответа. Не так ли томились Адам и Ева, изгнанные из рая, полного цветов, бабочек и пчёл, отяжелённых нектаром. Разве совместимы красота, созданная для вечности, и смерть, разлучающая душу с телом, со всеми прелестями земными?


СТИХИ И ПОЭЗИЯ

Там же, рядом с картинами в красивых тяжёлых рамах, на небольших, бегущих вниз панелях белым цветом строчки стихов, сопутствующих если не прямо сюжету картины, то созвучных ей по настроению. Стихи какого-то неизвестного мне поэта из современных, не раскрученного. Может быть, из круга художника. Стихи очень душевные, искренние, не вполне складные, со спотыкачками в размере. Их прелесть от этого не тускнеет, теплота не испаряется. И не впервой в последнее время встречаюсь я с такими стихами. Конечно, строгий вкус бумажной литературы  посмотрит на них снисходительно, даже с пренебрежением, а не очень добрый человек отпустит два-три насмешливых замечания. А  вот у меня складывается впечатление, что на наших глазах рождается новая поэзия любителей, дилетантов, плохо знакомых с законами и правилами стихосложения, но берущая почти детской непосредственностью и простотой. Конечно, скажут мне, такая поэзия была всегда. Да, но её не пускали на порог классической литературы, хотя отдельные стихи всё же пробивались сквозь заслоны, становились песнями и романсами. Поэзия ищет обновления в новых формах, а они уже все наперечёт испробованы, и настоящая новизна в возвращении к непосредственному чувству, конечно, если это чувство, а не слащавая подделка. Так рождалась народная поэзия, не слишком заботясь о правилах, но полная правды чувства. В этом, наверное, и разница между стихами, правильными и холодными, и поэзией сердца.


ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Слишком многое меняется от точки зрения: и масштаб, и смысл. Отсюда и разница ценностей и моральных принципов. Что одному хорошо с его точки зрения, то другому ужасно.  С точки зрения прагматической ; одно. С точки зрения идеала ; другое.  А уж с точки зрения бога или из космоса ; и вовсе третье. Так и живём на качелях. Сама жизнь, с одной точки зрения ; благо и счастье; с другой ; начало смерти. С одной точки зрения ; поэзия, источник вдохновения; с другой ; причина страданий (буддизм).  На этом стоит вселенная. Потому и колеблется чаша весов. И слоны, на которых держится земля, переминаются с ноги на ногу, и киты вздыхают в недоумении.


ПИСАТЕЛЬ И ФИЛОСОФ

Сколько ни читал я разных философов, от Аристотеля и Платона до Лосева и Бердяева, всегда испытывал чувство, что трудится только мой мозг, душа же остаётся в ожидании, что и ей что-нибудь перепадёт. И ей, бедной родственнице, доставалось немного. Отчего? Не оттого ли, что философы одномерны; всё высказывают от начала до конца, всё называют, не оставляя ощущения, что остаётся что-то ещё, не поддающееся анализу? Острый нож логики может всё разъять, но ничего не может сшить заново, потому что в руках философа нет чаши с живой водой. Всё правильно, сухо, сжато так, что нечем дышать; мозг устаёт, нет воздуха между мыслями и словами, сплошная тотальная атака. Всё доведено до границ логики, а за ними остаётся то, что не выскажешь словами, не объяснишь разумом. Вот почему мне больше по душе писатели-мыслители, идущие от «чувства мысли», такие, как Михаил Пришвин, последний мудрец 20 века.  За сказанным у него остаётся тайна, намёк на разгадку, плавающий аккорд музыки, несказанное, не могущее быть названным; за бортами лодки ; живая вода тайны, влага сердца и бесконечная перспектива смыслов, которые надо разгадывать. Философ всё знает, всё разрешил и объяснил; читателю остаётся только вбирать в себя то, что приготовлено на диетической кухне философской гастрономии. Философ ; строгий учитель с указкой в руке, писатель ; мудрый друг, который, сидя с тобой на берегу реки,  не спеша, рассказывает историю твоей души. От слов его течёт мёд и молоко открытий, радость  поиска, совместного плавания по реке, которая обещает свидание с райскими берегами. Беседа с мудрым писателем дарит катарсис, которого лишена философия. Даже самые чувственные гении философии, такие, как Н. Бердяев, своею страстностью оставляют  ощущение перегревшегося на палящем солнце человека, желание освежиться, испить глоток воды в раскалённой пустыне. Сама страсть его тлеет жарким огоньком неутолённых желаний.
Я с раннего возраста имел склонность к философскому строю мысли, но стал писателем, потому что мне мало логики; хочется  живого чувства, образа и звука, тайны, которая не засыхает, подобно бабочке в гербарии.  Когда меня называют философом, я обижаюсь, потому что музыку чувства, из которой берёт начало мысль, я ценю выше, чем острый клинок скальпеля. От долгой логической философии, построенной по всем правилам Аристотеля, мне становится скучно; цветок жизни засыхает. Мне надо, чтобы он рос из влажной, богатой всеми натуральными элементами почвы; я хочу видеть, как появляется его слабый и бесконечно сильный стебелёк, как он растёт, разрывая почву, поднимается, раскрывая набухшие почки, улыбается навстречу солнцу пахучими цветами, от аромата которых у людей кружится голова. И в этом царстве ароматов раздаётся таинственная музыка жизни, которую нельзя подменить мыслями, построенными в строгие колоны и фаланги. 


ПАРАДОКСЫ ДРЕВНОСТИ

Почему Ахиллес не может догнать черепаху? ; спрашивали древние и приводили доказательства. Всё это казуистика, софистика, фокусы формально-отвлечённой логики. Ахилл догонит и перегонит черепаху. Может ли Бог создать камень, который сам же не может поднять? ; задавали мудрецы-талмудисты вопрос, на который, как они были уверены, никто не может дать положительный ответ. А ответ простой. Бог может создать камень, который не сможет поднять, поскольку и в слабости своей он всемогущ. Корабль из новых досок будет новым, но по абрису своему тем же самым, т. е., идеал останется тем же, а материал обновится, и корабль как физическое тело будет новым. «Потеряв один волос, ещё не становишься лысым, потеряв два волоса — тоже; когда же начинается лысина?» Лысым становишься тогда, когда открывается та половина черепа, которая раньше была прикрыта волосами. «Летящая стрела неподвижна, так как в каждый момент времени она занимает равное себе положение, то есть покоится; поскольку она покоится в каждый момент времени, то она покоится во все моменты времени, то есть не существует момента времени, в котором стрела совершает движение».  Но когда наконечник её вопьётся в тело вопрошающего, он поймёт, что она двигалась, а не была неподвижной. Парадокс о ложности высказывания ; намеренная путаница. «То, что я утверждаю сейчас — ложно». Сказанное сейчас "дважды два четыре" не делается ложью в следующий момент, а остаётся истиной всегда. И т. д. Всё это не более чем игра ума. Да простят меня мудрецы древности, которые знали это, но лукаво умалчивали.


ЧУВСТВО И ФОРМА

Читаю стихи поэтов-любителей. У них на первом месте не форма, хотя стихи вполне грамотные, правильные с небольшими  вольностями. Видно, что их заботит не отделка, не работа ювелира-огранщика, а выражение чувств. И все о любви как о самом главном и глубоком. У любви множество ликов и множество мгновений, и потому все эти исповеди не похожи одна на другую. Вот нашёл прелестные стихи, хотя и с недочётами, некоего Алквиада «Она сидела у окна»; другого безымянного автора «Он был спокойно-молчаливым,  слова считая суетой…». Они приходят в душу, как к себе домой, находят там своё место и просятся повторять их много-много раз.
У нас в литкружках, объединениях, на курсах и в Литинституте начинают с формы, с изучений размеров, ритма и прочего, а пробуждать и поддерживать надо чувство. Оно само расставит слова, если человек не лишён слуха. Только тогда поэзия не наскучит, не умрёт, не уйдёт из жизни. Современная поэзия увязла в литературности.


О МУДРОСТИ  И НЕУМНОСТИ

"Жизненные мудрости, которых нам так не хватает", ; написал один автор, предваряя набор цитат из П. Коэльо, в которых, кстати сказать, нет ничего оригинального, способного осветить «потёмки» нашей души. Дорогой любитель мудрых наставлений, позволю себе заметить, что книжных жизненных мудростей, как и похожих на них банальностей, у нас в избытке.  А вот настоящей мудрости кот наплакал. Так и должно быть. Мудрецов единицы. Это соль земли. Если бы все были мудрецами, невозможно было бы жить. Если бы соли в пище было чрезмерно много, невозможно было бы есть.


ВОСКРЕШЕНИЕ СМЕРДЯКОВА

Далеко ли за спиной время, когда несчастный припадочный из романа Достоевского «Братья Карамазовы» был одиноким выродком, уродом в русской семье, пусть и не безупречной, но далёкой от  идеи предательства грешной и святой Руси? Твердилы Новгородские были и во времена Александра Невского, благоверного, тоже, увы, не святого князя. Были они и раньше, по-видимому, во все времена. Что делать? Слаб человек, порочен в сердце своём, крив в уме. Да ещё и тёмен душой. И в наше время, чем больше тьмы в голове, тем больше склонности к сомнительным мыслям и поступкам. Простой человек был некогда чуть ли не примером скромности и преданности родной земле. «Простые люди» Льва Толстого ; где они? И если есть, то уже совсем не так просты и смиренны. Кто не имел этих чувств, считался повреждённым душой и становился изгоем в глазах ближних, да и дальних. Предателей не любили везде как людей лукавых, почти лишённых души. Преданность родной земле, органическая связь с ней была необсуждаемой нормой. Жизнь была прочнее, устойчивее. А в дни волнений она начинает шататься. Дети погибших за родную землю, за жизнь потомков с лёгкостью отказываются от родных преданий, веры, даже от языка. За то ли воевали и погибали их отцы и деды, чтобы увидеть перевёртышей, без всяких сомнений предающих родную кровь, память о родных полях, песнях, преданиях, самый дух рода? Не могу представить, что испытывают души усопших (если они вообще что-то чувствуют) при виде того, что происходит дома, на оставленной земле. Говорят, виноваты во всём либералы, бросающие вызов всякой догме, поклоняющиеся безраздельной, ничем не ограниченной свободе. Но фанатично исповедующие любой принцип, не замечают, как он превращается в догму. И уж тут не свобода, а плен, полный и досады, и злобы. Ну, ладно. Либералы либералами. У них от большого ума ум за разум зашёл. Бог им судья. Но вот странно: чем проще, необразованнее обыватель, тем легче поддаётся он на соблазн предательства. Непросвещённый человек – лёгкая добыча ненависти к родной земле, её истории, её святыням. Иногда думается, что и нет у того человека души вообще. Так, один только дымок с дурным запахом. «Плевать я хотела на такую родину! ; сказала одна моя знакомая. Как будто у неё есть другая. И вообще, как можно плевать в колодец, из которого родичи твои черпали некогда воду? Эта вода в твоей крови. Ты плюёшь себе в душу.
 Пятая колона растёт в числе. Куда ни ткни пальцем, везде попадёшь в коллаборациониста. Ещё вчера он горло драл на митингах во «славу родной партии». Сегодня повернулся на все 180 против своей оси.  Плохо у нас, «там» лучше. Но любовь к родному ; чувство иррациональное, бессознательное.

 Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к отеческим гробам,
Любовь к родному пепелищу.

 Какая родина ни будь, она остаётся матерью, родившей тебя на свет. Можно не любить её, но  выкинуть из души невозможно, если она есть, конечно.
Были когда-то твердилы и смердяковы  существами презренными, вызывавшими гадливость. Теперь же они воскресли в качестве вождей и исполнителей идеи ненависти к родине. Да, времена перевернулись ; и смердяков из  выродка превратился в вождя тех, у кого нет в душе ни любви, ни совести. Только и слышишь: один уехал в Америку (где его никто не ждал), другой сиганул куда-то ещё, вон из страны, родившей его, вскормившей материнским молоком, научившей говорить, читать и писать, сделавшей его человеком. Чего он ищет? Он того и сам не знает. Чаще всего ничего, кроме ожидания, что в чужой стране пряники сами будут падать ему в рот. А там и своих любителей халявы довольно. И честным людям везде: и там, и здесь это не нравится. Вот, говорят, в Америке хорошо. А чем хорошо? «Хорошо там, где нас нет». Чем сложнее цивилизация, тем напряжённее жизнь. Америка живёт по законам, не свойственным русской душе. Если это мечта о дальних странах, то она увела этих людей не в ту сторону. Поездить, повидать свет – одно, но бросить родные погосты ; другое. Мало того, ещё и обругать и обгадить и ложе, на котором родился, и колыбель, в которой услышал звук родной речи, и вкусил живительное молоко. В чужом доме никто не рад пришельцу. Привиться к чужому дереву ; зачем? Даже если и привьёшься, помни, что ты дичок, чужой на этом стволе. Свобода? Да. Есть свобода делать правильный выбор, и есть свобода выбирать ложный. Вместо того чтобы  делать жизнь лучше дома,  «перекати-поле» влезает в чужой дом, ютится с краю на постоялом дворе и даже, достигнув успеха, остаётся в другой стране чужаком. И мало того. «Пятая колона» подрывает землю под фундаментом дома, грызёт и точит дерево и ждёт-не дождётся часа, когда дом рухнет.


НАЧАЛО МАЯ

Начало мая переменчивое. То капнет дождиком, то полоснёт мокрым снежком, то пригреет так, что даже душно. Пора тёплых дождей, первого грома. Дождички прошли, небо в тучах, воздух тяжёлый, но очистительных гроз нет. Весна цветов выдала из своих закромов несколько солнечных деньков. На солнце даже жарко, но в тени прячется холодный зимний дух. Всё быстро и решительно изменилось, как бывает при смене власти у людей. Новый правитель, желая отличиться, одарил подданных яркими солнечными днями, настоящей жарой. После первых тёплых дождей всё вмиг пошло в рост из земли, зазеленело. Цвет жизни покрыл ещё вчера голую землю.  Трава  малахитовая, почки на деревьях  раскрылись. Вырвались наружу на свет божий листья деревьев, быстро пережив младенчество, вступили в пору юности. Воздух наполнился приятным кислым ароматом. Это распустились цветы сирени, черёмухи. А там и яблони, и груши  добавили в корону земли свои бело-розовые бутончики, свои пьянящие ароматы. Тюльпаны  качают своими бордовыми, нежно-розовыми, жёлтыми головками. Бледные нарциссы уже отцвели, подснежников и след простыл.  Фиалки замигали синими глазками и тоже скрылись в густой и буйной траве. Солнце печёт как в июне. Но в тени прячется холодок. Земля в глубинах своих всё ещё холодная. Перелётных и всяких весенних птиц не видно вовсе. Нет в небе ни косяков гусей, ни  утиных стай, ни чирков и прочей мелочи. Оно пустое, чистое, никем не занятое. Только облака гуляют по её то бледной, то ярко-синей лазури. Скворцов-рябинников в эту весну не видно вовсе. Грачи у нас и так никуда не улетают всю зиму. Не возятся, не щебечут возле кустов сирени воробьи. Мелькнули жёлто-золотистыми грудками синички и тоже скрылись. Одни вольные ветры прыскают туда и сюда, то дыша прохладой, то  остужая нагретый воздух настоящим ледяным холодом. Вот и сегодня  солнце печёт с утра. Ветер перебирает листьями большой берёзы под моим окном, треплет  кудряшками рябинок, крупными и мелкими монетами кустов. Одна тонкая, стройная, как девушка в первую весну подросток-берёзка стоит в окружении зелёных волн неподвижно, как будто задумалась. Даже удивительно, как это волнение зелёного моря не затронуло её нежную листву. Вот так и у людей бывает: все кругом волнуются, тревожатся, а один какой-нибудь  человек стоит и смотрит, что происходит. И удивляется, и любуется, и про себя улыбается движению жизни, но сам какое-то время остаётся в стороне, Может быть, копит в себе какую-то тайну, неведомую силу, чтобы потом раскрыть её для всех окружающих. И тогда  все вокруг тоже на миг замрут, удивлённые и восхищённые.


ПЕРВЫЙ ГРОМ

Солнце, запутавшись в облаках, заблудилось в небе и вместо вершинной точки полудня потерялось за тёмной ширмой мглы неизвестно где. Рассыпанное золото одуванчиков на зелени лужайки потускнело и тоже спряталось в чашечки цветов. Прилетевшие поутру стрижи любопытными точками замелькали в мутной выси, выведывая, будет ли дождь. Вместе с ними на тех же воздушных потоках прилетели звуки сначала далёкого, потом всё приближающегося грома. За редкими каплями полились нетерпеливые струи. Гром ударил сильнее, раскатился  на отдельные басово-гневные ноты. Проснувшиеся боги Олимпа, рассорившись на пиру,  гремели килотоннами небесных голосов. Материки небесной Пангеи сдвинулись с места и принялись кроить  новую карту мира.  Вот из одного раската вырос Эверест, из другого, встречного, разбившегося  на острые скалы, родились Гималаи, из третьего, ухнувшего вглубь, разлилось Чёрное море, освобождая древних укров от тяжкого труда. Четвёртый и вовсе разразился каким-то демоническим хохотом, сотрясая только что родившуюся вселенную. Дождь хлынул с неистовой силой. Потоки воды катились, освобождая небо от долго хранимой страсти, заливая жаждущую землю влагой.
Прошло полчаса. Дождь кончился. Гром утих. Материки, горы и моря встали на своё место. Солнце  вышло на светлеющее небо. Омытые небесной влагой одуванчики засияли ярче. Лёгкие, нежно-кремовые облака побежали по голубеющему небу. Первый акт великой весенней мистерии завершился. 





СОЛНЦЕ И ТЕНЬ

После вчерашнего ливня, напоминавшего Ноев потоп, в небе громады облаков, рыхлых, тяжёлых, полных непролитой влаги. Они гнездятся ближе к горизонту, уступая место  серой хмурой, вытянутой с севера на юг туче. Тёмные, мрачные силы стерегут заключённое в темницу небесным змеем солнце. Оно то открывает, то закрывает глаза. Море ласкового, радостного света то разливается на всю поднебесную, то исчезает, заслонённое громадой тяжёлых облаков. Прячется солнце ; и на земле становится уныло, тревожно. Слабеют вражеские объятья, отворяются двери темницы ; и  всё оживает. Листва кустов и деревьев становится изумрудно яркой, а сам свет ослепительным. На палитре вселенной, в бесчисленных каменных глыбах и газовых скоплениях нет ничего, напоминающего эту краску жизни. И только на земле вскоре после её рождения появляется несказанно чудесное, изумрудное море лесов и полей, все возможные переходы и переливы цвета от алмазного, ярко жёлтого, бирюзово-лазурного до жгуче рубинового и радостно-зелёного.
Так и длится эта битва света и тени, Солнца и Змея. И кто победит в сражении сегодня, предсказать нельзя. Но, похоже, ненастье берет верх. Так всё и идёт в небесном и земном круговороте, в вечной смене победителя и побеждённого. И иначе быть не может. Иначе жизнь остановится. Нельзя, чтобы вечно сияло солнце, иначе земля станет безжизненной пустыней; нельзя, чтобы вечно лил дождь, иначе поникнет и сгниёт листва и умрёт цвет жизни.


ПОЭТЫ

Поэты говорят на своём, птичьем языке, невнятном практическим людям, и живут, как существа, непонятные другим.


НЕУМЕРЕННЫЕ ПОХВАЛЫ

Легко, не задумываясь, наградить хорошего и даже плохого поэта дежурными, не от сердца идущими эпитетами. Это даже не лесть, а равнодушие, дешёвый способ  отделаться от стоящей задачи: шлёпнуть приевшийся, затёртый, ничего не говорящий и ни к чему не обязывающий штамп. Вот так об одном создателе лёгких остроумных экспромтов, «потрясающий», дескать, поэт. Остроумно и весело у него почти всё. И читали его с удовольствием. Но зачем такие неумеренные похвалы во вступительном слове, такие гиперболические эпитеты, вроде "потрясающий"? Зачем так разбрасываться грандиозными лексемами? Чтобы выразиться броскими штампами?   Он вовсе не потрясает, а веселит, как лёгкое искрящееся   вино. У него на кончике пера не перуны, а добрые и необидные парадоксы. Он никого не жалит, а только подсмеивается над слабостями людскими. Он не Ювенал, не хлещет огненным жезлом, не выжигает пороки, не стремится кого-то наказать или исправить. Он просто замечает несообразности  человеческой природы. Он шут в  лучшем, шекспировском  смысле слова. Да не обидится он за такие слова. Да он и не обидится. Чтобы быть шутом, надо быть мудрым.


ПОМИНАЛЬНОЕ СЛОВО

Вспоминая покойника, мы думаем о живых, о том, какой след оставил он в душах оставшихся. Жизнь ; экзамен человека на качество, а смерть ; отметка в журнале и урок живым.


АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ТИШАЙШИЙ

Отец Петра I, царя-реформатора, не был таким уж тихим. Он и охотник, и любитель театра, и писатель, и государственник, не бросавший повода. Всё это бросает новый свет на характер Петровских реформ. Москве надоело быть на задворках Европы. Так что, Петру 1 было с кого брать пример. Любознательные люди на Руси были всегда, и связи с Европой не прерывались и при Иване Грозном. А причины отсталости культурно-экономической – во-первых,  в провинциальной, географической удалённости от Зап. Европы, где со времён Реформации бурно развивалась промышленность и наука"; во-вторых, в татаро-монгольском иге (оно было!); и в-третьих, в давлении Ганзейского Союза и в агрессивности близких и дальних соседей, заинтересованных в изоляции Московского государства.


ДЖАЛАЛЕДДИН РУМИ
„Я долго искал Бога у христиан, но Его не было на кресте.
Я побывал в индуистском храме и древнем буддийском монастыре,
Но и там не нашел я даже следов Его.
Я отправился к Каабе, но Бога не было и там.
Тогда я заглянул в свое сердце.
И только там узрел Бога,
Которого не было больше нигде…“

 «Тишина — язык Бога, все остальное — плохой перевод». Глубокая суфийская мудрость. Красиво звучит.  Но в одной Книге написано: «И Слово было у Бога и Слово было Бог».
И ещё: "Вначале было слово"? И, кстати, почему во всех церковных изданиях написано раздельно с предлогом "В". Но это же наречие: "когда", каким образом, и по правилам должно писаться слитно. Но если "где", то пишется раздельно. Или возможно двоякое написание?

*   *   *
 „Самое худшее одиночество — это остаться среди тех, кто не понимает тебя“.
*   *   *
«Прежде чем воспитать свой язык, воспитай свое сердце. Потому что слова исходят от сердца, выходят через язык“.
Как это верно!



ПОЛОНЕЗ

Я понимаю польского изгнанника, прощавшегося с родиной, со всем, что было мило под родным небом. Он хоронил своё сердце. Я понимаю всех, прощавшихся с оставшимся позади прошлым: с друзьями, любимыми, с молодостью, с надеждами, с жизнью самой. Моя жизнь ; сплошное прощание. С тех самых пор, когда я потерял любимую игрушку: маленький резиновый мячик с двумя поперечными, перекрёстными красными линиями через центр по окружности. Редкое сокровище в первые послевоенные годы. Мне подарил его мой любимый дядя. Кажется, он же и нарисовал эти красивые линии. Нет, он не исчез из моей жизни вместе с пропавшим мячиком, закатившимся куда-то в подвал соседнего парадного. Я сердцем чувствовал, что он не мог пропасть бесследно, просто так. Его кто-то подобрал. Мячик с красными полосками был украден вместе с частицей моего сердца. И больше я его не видел. Но он долго оставался в моей памяти. Выходя во двор несколько недель после случившегося, я всё ещё надеялся, что мячик найдётся. Но он как сквозь землю провалился. Похититель был хитёр. Мячик ни разу обнаружил себя в дворовых играх. Где его прятали и зачем? Что у него была за жизнь, если им не играли, не бросали в воздух и на землю под яркий солнечный свет? Он жил в темнице. Разве для этого выделывали его на фабрике? Разве для этого дарил мне его мой любимый дядя? Он вместе со мной и бабушкой  искал потерявшийся мячик, словно живое существо, котёнка или щенка, на худой конец ёжика.
Мой любимый красный цвет! Я любил его в алом восходе светила, розовых облаках, цвете рубашек, во всём, где пылал этот огонёк жизни. Можно сказать, я поклонялся  этому цвету, как язычники поклонялись солнцу. Он насыщал моё сердце. Говорят, красное любят северяне и дурачки. Я был, наверное, и тем, и другим. Не было большей радости для меня, чем находить этот цвет жизни, красного солнца, но не крови. Она тоже была красной, но не радовала, не будила никаких предчувствий счастья и уж совсем не вызывала чувства красоты. Я любил красный свет разгоравшегося летнего и зимнего утра, алую ленту угасающего весеннего дня, красного цвета фишки в настольной игре с богатырями. Красным был всегда Руслан или Ратмир. Из всей палитры цветов в коробочке с акварелью в первую очередь выбирал красный и розовый, от смешения становившиеся сказочно-алым. Мёдом меня не корми, а подари что-нибудь красное, рубашку, например. Наверное, я был родственником Емели или тореадоров, хотя долго о них ничего не знал. Да и битва с быками, в которой красный платок  был в роли заманчивого средства убийства, не привлекала. Зато налитый жаркой кровью гребень петуха вызывал уважение.  Огненное перо жар-птицы волновало несказанно. Любой красный цветок был милее роскошного разноцветного букета с самым пьянящим и нежным запахом. Также не любил я долго и кропотливо возиться с кубиками, среди которых не было моего любимого жаркого цвета. Красная помада на женских губах зажигала мои чувства.
Теперь красной рубашки я стесняюсь. Этот цвет кажется мне слишком вызывающим, тревожным, может быть, даже вульгарным. Я прощаюсь с цветом моего детства, восходящего над горизонтом алого или багрового солнца, нежно-розовой полосы заката.
Я знаю, что такое прощание, потому что любил встречи. И оттого скорбь полонеза будит во мне чувство скорби и радостного страдания, горечь расставания и счастье воспоминаний о том, что было. В медленно и печально плывущих звуках я вижу густые, насыщенные пламенные тона огненной реки, слышу звуки уплывающей жизни, всего, что было мило и дорого моему детскому сердцу.


ЮМОР

Бывает так, что рассказ хороший, и самому автору нравится. Особенно, тонкий юмор. Но он так глубоко запрятан, что читатель принимает шутку всерьёз и очень на автора обижается. Значит, то, что автор принимает за смешное, есть неудачная попытка подшутить над тем, над чем шутить не должно. Нет, брат, юмор ; тонкое дело. Недожал ; не смешно, пережал ; обидно. Вот у Гоголя видно, что это юмор, у Достоевского, у Чехова, а у Салтыкова уже сатира. А у иного ни то, ни сё. В смешном есть что-то такое, что ни с чем не спутаешь. Если душа твоя улыбается, то это юмор, а если морщится или негодует, то это гневная сатира.



СЭКОНД-ХЭНД

Гуляя с моей подругой солнечным майским днём, говорили о поэзии. Потом она предложила зайти в магазин вторичных вещей из Европы. Ей хотелось обновок. Пока она перебирала и примеривала летние платья и юбки, я сидел в кресле. Иногда она подходила и спрашивала, идёт ли ей выбранное платье. Насобирав ворох нарядов, она от всех отказалась.
; Не устали ; спросила она? ; Вы так хорошо говорили, а я завела вас в этот магазин красивого тряпья, можно  сказать, спустила с неба на землю.
; Ничего, ; ответил я, ; иногда нужно бывать и в сэкенд-хэнде.


ШОКИРУЮЩИЙ ПРИЁМ

В моду входят публикации без имени автора. Это публикаторы дают «материал» как бы от себя. Говорят, в эпоху постмодернизма автор умер. Напоминает средние века, когда под иконой не ставилось имя мастера, потому что, как считалось, пишет не сам человек, а его рукой двигает святой дух. Но уж современными модераторами управляет никак не небесный дух, а, скорее, дух отказа, от человеческой личности, растворения в массе анонимного коллективизма.
Но я поведу речь не об этом. Читаю один такой рассказ, извлечённый из недр Великого Инета. По первым строчкам, явно напоминающим приём внутреннего монолога героев Льва Толстого, всё вроде неплохо. И ритм речи плавный, и рука лёгкая, и голос интеллигентный. Речь идёт о встрече влюблённых. Он ждёт её в назначенном месте, у метро, час, другой. Она не приходит. И опять хорошо передано ожидание и городская среда. Он возвращается домой и звонит. Ему отвечает незнакомый женский голос: её нет.
; А где она? Когда будет?
; Её нет, ; повторяет голос. ; Совсем нет.
Точно такую фразу я читал где-то совсем недавно. И это уже попахивает плагиатом, в лучшем случае, вторичностью. «Не от этих ли фраз автор шёл? ; думаю я. Так бывает, что из одной-двух фраз рождается сюжет. Но ладно. Чего не бывает на обширных литературных ристалищах?
; Совсем нет, ; повторяет голос.
И он понимает, и я вместе с ним, что она умерла.  Он звонит ещё. На этот раз её голос. И они говорят,  оказавшись в другом измерении, на том свете. Ни её, ни его смерть никак не мотивированы. Сюжет раскалывается надвое, рассказа как цельного организма нет. Какая художественная необходимость заставила автора прекратить земной путь этой пары, так и не изведавшей счастья любви? За что автор так безжалостно лишил жизни своих героев? Зачем понадобилось так ранить сердце читателя? Скорее всего, писатель или поленился развить отношения, раскрыть ситуацию, очертить характеры, или не смог и не захотел этого сделать, а воспользовался шокирующим приёмом трагической неожиданности, чтобы ошеломить читателя. Тут не подтекст, друзья мои. Тут отсутствие материала, сквозящая пустота, претензия на глубокомыслие. В Интернете мне отвечают, разве Шекспир не ранил сердце читателя, отравив Ромео и Джульетту? Тут я отвечаю, что Шекспир воспевал великую силу любви, и что смерть влюблённых у него ; не шокирующий приём, бьющий по нервам читателя, а глубокое возвышающее чувство трагизма, вызывающее катарсис, очищение, а не угнетение души.

РАЗУМ

К кому я обращаюсь, говоря: «Господи, спаси и помилуй мя! Сделай так, чтобы я опять увиделся с отцом. с матерью, родными. Защити меня от болезней, от злых людей! Дай мне долгую и счастливую жизнь!» К кому? Я не уверен, что Бог есть, и он меня слышит. Я уверен, что природа, слепая, глухая и равнодушная, не понимает меня. Нет ни одного доказательства существования Бога-Творца и подтверждения разумности природы. Но вот странность: разум есть в высших живых существах и, несомненно, в людях. Мы ; разум природы, белка и плазмы. Пусть это вершина эволюции, но это значит, что разум всё же существует в виде возможностей и способен реализоваться. Где он прячется, из чего рождается? И не есть ли именно это самое неоспоримое доказательство Бога?


ПЕРВЫЙ ОПЫТ

Девочка, едва научившаяся ходить, рвёт траву вместе с одуванчиками. Моложавая бабушка, отнимает у неё трофей и бьёт по рукам, чтобы не пачкалась. И ещё прибавляет лёгкий шлепок по губам, чтоб не тащила в рот что попало. Не больно, но обидно; ребёнок замирает, пытаясь понять, что произошло. Только что он был свободен. И вот нашлась сила, которая отняла у него эту свободу. Через мгновение дитя уже не помнит о том, что было, но оттиск бывшего мгновения навсегда останется в глубинах его памяти.  Человек понял, что над ним есть сила больше, чем его, и воля сильнее его воли. Он понял, что он не свободен, что его можно унизить, и он вынужден признать над собой эту силу и ей подчиниться. Так вырастают рабы с подавленным чувством свободы и самоуважения. 


СВОБОДА И СЧАСТЬЕ

Она несла большой пакет хрустящей кукурузы. Время от времени запускала руку в сверток и с довольным видом  отправляла в рот очередной вкусный рожок.  Ребёнок неподалёку бегал за голубями. Кто-то сидел на лавочке, кто-то ходил по дорожке. Каждый делал то, что ему нравилось. Но был ли он свободен? Девочка хрустела кукурузой, потому что её вкусовые рецепторы требовали это делать. Мальчик бегал, потому что ему не сиделось на месте. Ходили и сидели тоже по своей необходимости. У каждого была своя потребность. И каждый, подчиняясь ей, делал то, что требовали его желудок, мышцы, сердце, лёгкие. Кто же был свободен? Они сами или их потребности? Конечно, вторые, но они и были их свободой. Те и другие наслаждались согласием и были счастливы и, как им казалось, свободны. Но если бы им представилась необходимость выбирать есть или не есть хрустящие рожки, бежать или против воли остановится, и они выбрали бы то, что было свободой, а не потребностью, они перестали бы быть счастливыми, и свобода перестала бы казаться им счастьем.


ЕГО ЯНТАРНОЕ ВЕЛИЧЕСТВО

Какой крупный, яркий, круглый янтарь выбросил океан неба! Такого большого самоцвета не знал мир. Ослепительно чистый, он постепенно менял цвет. То был розово-масляный, потом пожелтел, выдавил из себя зеленоватое золото и всё оставался округлой правильной формы. Волны эфира омыли его и плавно вынесли на самую вершину неба. И так он висел там в гордом одиночестве. Ни одна звезда не осмелилась не только приблизится к нему, как к венценосному владыке, но даже появиться на бархате ночного полога. Все звёзды разбежались, попрятались, оставив Его янтарное Величество в безбрежном пространстве тёплой майской ночи.


СЛОВО, ЖИВОПИСЬ, МУЗЫКА

Смотрю в Интернете милые, приятные для глаз картинки природы и деревни современных художников. Как окно в мир, где зрительно правдиво, красиво, божья благодать, где нет ни мух, ни комаров, ни грязи, ни пыли, ни острых запахов крапивы и скотного двора. Идеальный мир. В слове всё это можно передать: и цвет, и запах, и образ, В слове ярче и живее цепь ассоциаций, но как сделать это средствами живописи или музыки? Вот в чём, наверное, состоит высший талант художника: передать мир во всём его многообразии, не отняв образ и предчувствие божьего рая на земле. Да и то сказать, где весь этот мир, весь «сор» и вся красота нетронутого творения в картинах гениев  человеческих тел, в сложных многофигурных композициях даже гениев Возрождения? Где запахи и звуки в полотнах на античные сюжеты? А вот лес и поле в полотнах Васнецова, Шишкина, Левитана дышат и пахнут, а море у Айвазовского ; живое с запахом йода, свежего ветра, с раскатами бушующих валов.
Нет, конечно, в общем, хорошие современные пасторали выставлены в Интернете, и спасибо блогеру. Жанр не умирает. И почему бы не посмотреть добрым взглядом на деревню после народнической  литературы с сострадательно-обличительным уклоном, после Бунина и Вольнова,  разрушенных послевоенных  советских колхозов  и нынешней вымирающих «поселеиий»? Стоит видеть и хорошее, тем более, что оно в нормальной деревне есть. Земля исстрадалась и нуждается в сочувствии и ласке. И пусть деревня, как исстари повелось, называется деревней или селом, а не уголовным словом «поселение».


ДУРНАЯ ТРАВА

Иногда кажется, нет, не умнеет в целом человечество, напрасны все жертвы и усилия гениев. Горячее сердце Данко так и остаётся лежать в пыли, затоптанное стадом. Умнеют только отдельные личности и меньшинство, рождённое из доброго семени. И остаётся только одно средство, чтобы сохранить доброе семя: сжечь плевелы, как сжёг Господь Содом и Гоморру, как дурную траву в  поле.


МОРЕ

С моей знакомой после посещения выставки знаменитого художника наших дней заговорили об Айвазовском. И я вспомнил, как раздули против него кампанию в 70-е годы прошлого века. Уж не скажу сейчас, что не устраивало «критиков» в моренах этого живописца. Мы вспомнили о множестве морских пейзажей  разных времён и разных мастеров, в том числе, и современных. И я сказал, что «в большинстве случаев», из глубин их моря не выйдут на свет ни Афродита, ни  сирены, а разве что крабы и каракатицы, и что море Айвазовского ; это живая стихая античного человека времён Гомера, каким-то чудом дожившего до  19-го века, а через него и до наших дней.


ОТЗЫВ НА КНИГУ И. БРОДСКОГО «ПИСАТЕЛЬ ;  ОДИНОКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК»

Книга издана в 1972 году в Америке после изгнания опального поэта из Советского Союза. Давние времена. Многие реалии изменились. Но главное в жизни не меняется никогда. Глубоко и парадоксально, как почти всё у этого человека. И многое в этих парадоксах верно. Например: "Мера писательского патриотизма выражается тем, как он пишет на языке народа, среди которого он живет. Плохая литература, например, является формой предательства". Или вот это, прямо напоминающее неких современных "ясновидцев" и собеседников с Богом: "Первой из опасностей, возникающих при отождествлении писателем себя с «учительской традицией», является возникающее почти автоматически ощущение своей априорной правоты и интеллектуальной неподсудности. Если у писателя хватает внутренней трезвости, он выдерживает свои идеи некоторое время под спудом. Если не хватает — он начинает вещать".
   Не напоминает ли некоего современного ясновидца и собеседника с Богом, в общем честного, смелого писателя и мыслителя, но впавшего в грех учительства? Впрочем, не он единственный.


ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

Когда говорит писатель, его надо слушать, потому что это не просто слова ; это духовная исповедь, общение на духовном уровне, разговор на рыцарском языке. Когда вы читаете хорошую книгу, это не просто чтение, это завещание одарённого даром слова человека другим людям. Минуете сокровище ; останетесь с пустой сумой. Случится так, что никто больше не подаст вам духовной милости, мимо которой вы прошли. Невнимательная, ленивая или высокомерная душа ; причина бедности, от которой  не избавят никакие деньги.


ГОСУДАРСТВО И ЛИЧНОСТЬ

Между личностью и государством изначальна заложена мина вражды, ненависти и противостояния. Личность древнее. Государство возникло много позже. Хотя и личность без государства неполная. В сложных взаимоотношениях между «можно» и «нельзя» возникает комплекс качеств, которые и создают человека. Я за государство, ибо без него не может существовать развитое общество. Конечно, семейно-родовой строй с его теплом, заботой и деспотизмом уютнее, удобнее, чем организация отчуждённых друг от друга незнакомых людей. В силу отчуждённости они становятся жестокими, бесчувственными, безразличными к страданиям составляющих общество индивидов. Да просто к человеку. «Гав!» ; отвечают мне  на мой звонок в домоуправление. Я что-то спрашиваю у медработницы, берущей кровь из пальца в районной поликлинике (называть её медсестрой не поворачивается язык).  «Вы свободны!» ; вместо ответа тоном железной леди обрезает она меня. По выражению её лица видно, что она ненавидит меня всеми клетками раздражённого мозга за то, что я вообще посмел раскрыть рот. Быть вежливыми, тем более, приветливыми таким людям мешает «гордость». Вежливость возвышает хороших людей и унижает низких и глупых. Она для них проявление слабости. Облечённые властью делаются ещё более деспотичными. В Америке стреляют в подозреваемого за одно только выражение или цвет лица без предупреждения. В других странах тоже не церемонятся. В России, как, впрочем, и везде, вышедшие из низов «фараоны», как писал М. Горький, «очень любят бить, всё равно кого и всё равно за что», а также издеваться всеми доступными извращённому воображению способами. А если и не бить, то взять за руку повыше локтя, намекая, что вы уже не свободны. Закон о неприкосновенности для многих из этой касты не писан.  Вот почему  интеллигент в подсознании, да и наяву, заранее ненавидит человека в полицейской форме, или, по крайней мере, не доверяет ему. Правда, мне попадались и вполне приличные люди в куртках с надписью «полиция», но холодок отчуждения всё же не проходил.
Причина всего этого в том, что древний  человек хочет жить по своим семейно-родовым законам, интеллигент ещё и по законам гуманности, а человек в форме  своею палкой намекает на то, что жить следует не как хочется и как «закон» велит. В этом причина извечного противостояния интеллигентного слоя людей государству. Да, они понимают, что государство призвано защищать их от произвола грабителей и разбойников всех мастей (хотя и не всегда это делает), но диктат, принуждение оскорбляет их  свободную личность, которая почти во всех случаях не хуже (а часто даже лучше) юридического и правового закона знает, как жить. Обе эти силы говорят на разных языках. И дело даже не в том, что у них разные цели и методы, а в том, что приказ и принуждение сталкиваются в непримиримом конфликте. Идеи идеями, а личная гордость страдает от каждого неосторожного прикосновения мордастого стражника в униформе или надсмотрщика в учреждении, скучающего от безделия.  И этот конфликт вечен независимо от того, каких идеалов придерживается та и другая сторона. Именно он в сочетании с другими причинами приводит к бунту на Болотной площади. Может ли человек в полицейской форме, обличённый властью, не оскорблять частную личность, в десятки раз образованнее и просвещённее каждого из них? На уровне  инстинкта ; не может. Потому что такова природа человека ; проявлять свою власть над другим по разным поводам и даже без повода. Нет, это случается не на каждом шагу. А если и случается, то в оккупированном государстве. Но всё  же извечная война между личностью как таковой и властью неустранима в силу одного только психического несовершенств человека. Что же делать? Отменить, разрушить государство? Но это немыслимо. Единственное, что остаётся ; улучшать закон отношений между личностью и государством, смягчать, насколько возможно, изначальное противоречие, не обижать и не оскорблять людей. Справедливо говорится, что нет людей злых по природе, есть люди обиженные. Личности быть более разумной, не теряя при этом своих свободолюбивых свойств; людям в форме и служебных кабинетах понимать смысл свободы и необходимости и значения форм взаимоотношений. Конечно, во многом это абстрактные пожелания, но и от абстрактной мысли рождаются вполне практические результаты.


В ПОИСКАХ СВОБОДЫ

Она писала магистерскую диссертацию о свободе, а в виде отдыха с утра пошла в культурный еврейский Центр на лекцию о музыке импрессионистов и, зачарованная мудростью Соломона, погрузилась в яхвизм. Но к вечеру вернулась в мир эллинизма. Через реку Гераклита переходить не стала, а направилась сразу в бедные покои Демокрита, отрицавшего свободу воли; от него было два шага до ученика-отступника Эпиктета, дерзнувшего спорить с учителем. Мимо бочки Диогена прошла, не останавливаясь. Ахиллеса и черепаху легко обогнала. Проголодавшись, вкусила нектара знаний у Эпикура, перекинулась двумя-тремя мыслями  с Платоном и Аристотелем. Каждый говорил своё, и к концу дня у неё в голове роились тучи пчёл, жужжавших на все лады о смысле жизни и высоком назначении смерти. В замке Иммануила Канта она надеялась отдохнуть, но от строгой логики его абстрактного ума всё стало двоиться в глазах, а мысли приняли облик медузы-горгоны. В отчаянии она кинулась к Георгу Фридриху Гегелю в Берлинский Университет, но от усталости забыла имя и отчество философа, говорившего еще туманнее Канта. Застеснявшись, не стала докладывать о себе. Ноги у неё гудели. Дальше по пути мудрости она не пошла, а села на камне у перекрёстка дорог, каждая из которых вела в царство свободы.  В сумке у неё лежала книжка Иосифа Бродского. Она раскрыла её и прочитала, что тайна свободы состоит в выборе между плохим и ужасным, между злым и ещё более зловещим, и потому, чтобы остаться свободным, следует хорошо и крепко сидеть в своём любимом кресле в маленькой уютной келье, где прописана. И это есть высшее благо из всех свобод, доступных человеку.


НЕБО И ЗЕМЛЯ

Облака всё плавают и плавают и иногда остановятся, как будто задумаются, стоит ли дальше кружить по небу. И народы так же: двигаются, торопятся, наползают один на другой. Потом остановятся на тысячу лет, как облака в небе. Кони пощипывают траву, из вымени коров течёт молоко, изредка проскачет какой-нибудь бунчужник, «война, война!» И задвигаются  тяжёлые массы людей и скота, задрожат пастбища. Грянет гром, как огненный гнев господень, полоснёт по небесной степи огненный бич. И вспыхнут на небе имена… Их много. Одно другого ужаснее, страшнее. Не хочу называть их, дабы не пробудились  несущие смерть мечи. Изменится вся карта мира. На земле это кровь и беда. А на небе лиловое с чёрным схлестнётся, запляшут молнии, раскатится гром весенний. Пусть там боги воюют друг с другом, утучняя землю дождём, от которого травы растут гуще, скот гуляет веселее, и человек радуется урожаю.  Так, наверно, заклинали небо  волхвы, жрецы и шаманы. Одни, чтобы вызвать дождь на иссушенную землю, другие, чтобы возжечь пожар брани, третьи, чтобы загасить его.



ПРОСЬБА И БЛАГОДАРНОСТЬ

Читаю заметки женщины-автора, отчего так трудно предлагать и принимать помощь в наши дни. Хорошие, умные мысли. И думаю: Да, просьба и благодарность ; тонкая материя. Люди стали не просты, а сложность их часто ложная, от запутанности в себе и в общественных отношениях, от возросшего самомнения и общей атмосферы отчуждения и ожесточённости.  Просьба и благодарность, как и благодеяние ; проявление культуры личности. Странно, но у простых людей она была во все времена, особенно в тяжёлые, а отчуждение проявлялась у чванливых, задиравших нос и хвост, чаще из-за того, что они только вчера, наглотавшись унижений, обид, вылезли "из грязи в князи".


ДОЛГИЙ МАЙ

Последние дни мая тянулись долго, никак не хотели уходить. Им  так уютно жилось в этом весеннем месяце с буйной свежей зеленью, с изобилием света, тепла и влаги. В месяце, как нарочно, к досаде пенсионеров, был тридцать один день, но могло бы быть и тридцать два и тридцать три и даже тридцать четыре, как в календаре барона Мюнхгаузена. Нынешний май прошёл все степени превращения от куколки и личинки, развернулся крыльями бабочки, прожужжал тяжёлым боингом ранних жуков, сбитых на землю пулями и дробинками времени. Успел слегка похолодать, пролиться дождями, сначала со снежком, потом теплее и, наконец, прогреметь настоящими грозами. Вот уж и двадцать восемь дней пробили часы Григорианского исчисления, и двадцать девять, а «этот май баловник, этот май чародей» всё не хотел уходить. В последних числах и вовсе разгорелся африканской жарой. Южный ветер  накинулся на северные просторы со страстью голодного любовника, трепал  листья и ветки деревьев, гнул молодые  берёзки и клёны. Золотом сверкали листья берёз, в недоумении шевелились тёмные кроны каштанов. Двадцать девять, тридцать… тридцать один… Боже мой! Сколько же их осталось? Май затянул своё пребывание на сцене. И, как всё затянувшееся, включая пожилых, изо всех сил молодящихся примадонн, он уже начал надоедать. Пусть придут свежие молодые силы, неумелые ломкие, но новые голоса – плавало в воздухе. Хорош был май, и в первый день нового месяца он ещё вспомнится, как вспоминается всё хорошее, бурное, солнечное, светлое, прекрасное уже потому, что оно было.  Они останутся в памяти ненадолго, потому что нет ничего неизменного под солнцем и луной. «Всё течёт, всё изменяется», ; изрёк мудрец на заре жизни, вселив возвышенную печаль в сердце человека.


ЗЕМНАЯ КРАСОТА

Мы славим красоту живого цветка, молодой женщины, летнего заката. Но ведь она тленна, не вечна. Краток миг её на земле. Она мелькнула, процвела и исчезла. Время и создаёт и разрушает  всё, что есть под солнцем. Миг один цветёт роза, быстро проходит весна женской прелести, закат умирает ещё быстрее. Но миг этот всё же прекрасен. Только в музыке, в слове, в картине художника обретает он жизнь долгую, может быть, вечную. Она течёт и течёт и стекает с пера, с кисти художника, с кончика смычка музыканта каплями заката, запахами и пыльцой цветка. Не сама красота остаётся в нашем сердце, а её отражение, образ, идеал, ещё более прекрасный, чем живой прообраз. Правда, у него нет запаха дышащего цветка, теплоты и нежности женского тела, жаркого дыхания заката, всего того, чем полон воздух летнего вечера. Образ даже прекраснее чем живой источник, чище, чем тленная плоть, но без неё  не было бы и идеала.


ВПАДАЯ В ЖИЗНЬ…

Жизнь ; это неволя. Мы рождаемся не по своей воле и умираем, когда приходит срок, назначенный не нами. Конечно, если мы не вмешиваемся в круговорот событий, не разрываем цепь времени. Если это ; акт свободы, то какова же должна быть неволя, чтобы избавляться от неё таким способом?  Несмотря на все заложенные в жизни неприятности, мы всё же хотим жить, не можем не хотеть, потому что опять-таки включены в колесо сансары.
Итак, впадая в жизнь, мы впадаем в неволю. Жизнь ; неволя, но она ; жизнь, высшее и лучшее, что может достаться нам в цепи бытия. Следовательно, вступая в жизнь, мы вступаем в  цепь несвободы, но мечтаем о свободе как о противоположности несвободы. Сама же свобода невозможна. Мы даже не знаем, что это такое. На этом контрасте стоит то, что называется жизнью. И жизнь ; иллюзия, и свобода ; химера. Как избавиться от несвободы, учат индийские мудрецы. Улучшай карму ; и освободишься от несвободы в жизни настоящей ради будущей, а, достигнув чистоты,  растворишься чистым дымком, перестанешь существовать. Что ж, свобода ; это небытие? Но небытия, как утверждал гениальный грек Парменид, нет, не может быть. Везде ; бытие, со всем вытекающими отсюда неразрешимыми противоречиями.


ПАРАДОКС

Художник может понять философа, а философ художника ; не всегда.



ЛОЖЬ И ИСТИНА В ИСТОРИИ

Вся история человечества вымощена глупостями. Истины среди них как полудрагоценные и драгоценные камни. События, портреты людей, их поступки всегда искажались, то более, то менее, но никогда не были зеркальными отражениями реальности уже в силу того, что составлялись представителями рода человеческого, не вполне  способного постигать мир в его полноте. Иногда глупости и вранье зашкаливают, переходят все границы  здравого ума, но всё-таки свидетельства современников, несмотря на всю их сомнительность, достовернее фантазий  откровенных сочинителей псевдонауки вроде Новой хронологии Фоменко и Носовского или бредовой истории об украх, выкопавших Чёрное море.
Между прочим, огромные сооружения, вроде египетских пирамид или рытья каналов, требующие огромных физических затрат, осуществлялись рабами или людьми  подневольных сословий. Однако среди крайне скупых сведений средневековых германских хронистов о племени укров, обитавших где-то в бассейне  Вислы или Эльбы, нет сведений о том, что укры были рабами. А уж германцы не преминули бы об этом упомянуть по причине извечной нелюбви к славянам.


МУЗЫКА ПРОШЛОГО

Мы были грубы, плохо одеты, но музыка, которую мы слушали, под которую танцевали, была лиричной, чувственной и сентиментальной. Теперь «новое, младое племя» одето и обуто во всё заграничное, ест и пьёт всё лучшее, что есть в маркетах и рассыпанных на улицах кафе, матом ругается меньше, «извините» и «пожалуйста» не сходят с языка у наиболее продвинутых. Многие ездят в иномарках, со смартфонами самых дорогих моделей не расстаются, но музыка в их автомобилях самого низкого блатного пошиба, называемая почему-то шансоном, или вообще дикий  звукомусор с ором и хрипом. Никаких танго с лунными названиями, никаких фокстротов и просто приятных мелодий. Новые времена, новые нравы, новые звёзды, новые кумиры. Эпоха ушедшего столетия провалилась в глубокий овраг. Чтобы услышать голоса Леонида Утёсова, Петра Лещенко, Вадима Козина, Клавдии Шульженко, Ива Монтана, Эдит Пиаф, Лолиты Торрес, надо порыться в музыкальных кладовых радиофонда или Интернета. Грампластинок давно нет, как и патефонов и радиол. Молодые даже не знают, что это такое. Патефон для них ; сложное чудо техники, которое легче сломать, чем завести. Да и кому она нужна, эта ветошь и рухлядь ушедшей эпохи? Бог с ней совсем! Проживём и без неё. Но жить без красивой музыки, смягчающей сердца, делающей жизнь прекрасной, всё равно что прозябать после операции головного мозга, в результате которой исчезла память о прошлом, в котором было так много волнующего, таинственного, говорившего о любви и счастье, о несбывшихся и разбитых надеждах, об невозвратно ушедшей молодости мира, купавшегося в слезах и песнях дружных семейных застолий, надеявшегося и верившего в лучшее.


ГРУБОСТЬ МИРА

Я скорблю о грубости и жестокости мира, которые родились вместе с миром и исчезнут вместе с ним. Глупость человеческая приводит меня в отчаяние. Нет, не каждому дан гений Пифагора. И не надо. Я говорю об уме сердца, который живёт, должен жить в каждом существе. Но его почему-то так мало. Мудрость не в числах, а в уме сердца. Мать понимает дитя своё кровью сердца. Женщина постигает всё, что происходит в душе любимого человека, и прощает, если есть что прощать, и ласковым словом  укрепляет пошатнувшуюся веру. Мудрец отличает правду от лжи. Человек со светлым умом не заблудится во мраке сплетен. Но тёмная душа, может быть, и не злая по природе своей, блуждает среди уродливых теней, принимая их за непреложные истины. Для едва проснувшихся душ, лишённых защитной оболочки, свет истины непереносим, как жёсткая радиация. 
 Есть слово, которое лечит. Но бывает, не то чтобы злое, но неумное. Есть души светлые. Им дано понимание, что можно сказать, дабы не ранить душу. Есть тёмные. Им суждено бродить во тьме. Их язык  не знает сам, что несёт.
  Так заведено от века, от начала мира. Не может существо, едва вышедшее из царства приматов, отзываться на неразличимые для него законы разума. Оно не понимает того, что чувствует, говорит и делает. «И простите им прегрешения их, и ложь, и клевету, и жестокость, ибо не ведают, что творят». Из заблуждений и поиска истины состоит вся история грешного рода. Но как простить, ибо и сердце обиженного  слабо, как сердце человека, не ставшего ангелом, даже мудрецом, подобным Будде? Какой спрос с существа, называющего себя царём природы, но стоящего в самом низу лестницы, на которой он одолел только одну-две ступени? Удержаться бы там, где стоишь! Но и это бывает не по силам ни тому, кто обижает, ни тому, кто обижен.


ОБОРОТНАЯ СТОРОНА СВОБОДЫ

Мы живём в эпоху сорвавшейся с тормозов свободы, напоминающей лошадь, закусившую удила. Время разобщённости, стремительно расширяющейся вселенной ума, в которой нет стойких магнитных полюсов. Стрелка компаса мечется с бешеной скоростью во все стороны, не находя нигде приюта, не указывая точное местоположение частей света. Атомы личностей и мнений разбегаются во все стороны с центробежной силой, порождая смуту в умах. Нет единого вектора, нет научных критериев, нет общей истины, не говоря уже об авторитетах и постулатах. Каждый говорит своё, считаясь только с собой, со своим представлением об истине. Есть безграничное множество представлений об истине, но нет общей истины даже в самых общих её очертаниях. На месте безупречной логической доказательности ; гипотезы и фантазии самого безумного толка, не имеющие ничего общего с критическим отношением к предмету. Забыта  (или почти выходит из обихода) диалектика абсолютной и относительной истины, полного и неполного знания. Сам принцип движения к абсолюту теряется в туманном вихре псевдогениальных претензий на истину, нетерпимых ко всем другим точкам зрения. Получается дикая мешанина газовых туманностей, свобода умов, так называемое либертарианство, то есть свобода без духовного наполнения, безответственная по отношению к душе, от которой всё исходит и к которой всё возвращается, крайняя точка постмодернизма. А всякое понятие, доведённое до абсурда, превращается в свою противоположность. Безграничная свобода превращается в неволю, а  заумь становится бессмыслицей. И это ещё не конец, а только начало пути. Куда он приведёт нас: к небывалому всплеску прозрений, новой науке, новому искусству или к пропасти абсурда? Мы вышли в космос невесомого плавания «без руля и без ветрил». Куда несёт нас ветер либертарианских странствий?


ШКОЛА ВОСПИТАНИЯ

Всё, что нужно человеку для воспитания сердца и ума, сказала русская литература «золотого века». Кто не воспитан в этой школе, не понимает основных базовых вещей. Когда видишь, как человек блуждает в двух соснах, беспомощно судит о том, что уже давно сказано учителями-«властителями дум», сразу понимаешь, что он не прошёл начальную и среднюю школу, в которой наставниками были великие наши писатели от Ломоносова и Пушкина до Чехова, Бунина и Пришвина, не говоря о высшей. Он не понимает ни значения музыки фразы, ни глубины подтекста, не знаком с основными нравственными понятиями, на почве которых росла и плодоносила наша словесность. Кроме того, он слеп и глух в мире ассоциаций, без которых не мыслимо существование культуры. К тому же, не понимает значения словесного этикета, такта и не в состоянии уловить смысл, заключённый в словесной ткани Тургенева и Толстого, Фета и Тютчева. Для него нет понятия стиля. Это значит, у него не поставлен ни правильный взгляд на основные вопросы жизни, ни слух и голос, чтобы слышать и повторять созвучия не только земных, но и небесных сфер.


ЗНОЙНЫЙ ДЕНЬ

Александр Пушкин родился в знойный день 6 июня по новому стилю. И зной влился в его и без того горячую и густую кровь. Она была темнее обычного, как и цвет его кожи. Так пятна на солнце темнее самого светила из-за избыточной плазмы и света. Он был ленивым и сумрачным ребёнком всё по тем же законам солнечных пятен. Часами мог сидеть в углу детской, не отвечая на ласковый зов няни. Он ни о чём не думал, ничего не желал, ни о чём не грезил. Но иногда оживал, вспыхивал, как ком пакли, облитый отнюдь не лампадным маслом. И тогда на пол летели игрушки и всё, что попадало под его маленькие цепкие ручки со светло-розовыми ладошками и конопляной чернотой кулачков. В почти непроглядной глубине детского безмыслия уже роились странные тени, плескались странные желания, томились невысказанные звуки, сплетаясь в неясные созвучия. Французские и русские вокабулы толпились в сумерках ещё спящего сознания, вспахивая подземный слой его души, чтобы потом прорасти в ней  стройными и правильными рядами наивно-праздничных слов, похожих на шеренги солдат в блестящих киверах и латах, в мундирах, под сенью тяжёлых бархатных знамён, в звуках боевых труб. Чуть позже они сменились волшебно-сладостными мелодиями флейт и кифар, а вместо нарядного строя военных колон на сцене появлялись, взлетали и веяли нежные ножки сильфид в белых балетных пачках.
Так на земле в знойный день 6 июня 1799-го года рождалось чудо российской поэзии.



ЖЕМЧУГ СЛОВ

«Он был угрюмо-молчаливым, слова считая мишурой…». Я прочитал стихотворение неназванного автора, начинающееся этими словами, и оно мне понравилось, как почти все стихи такого рода, похожие скорее на исповедь молодого сердца. Через некоторое время оно снова попалось мне на глаза. И я увидел его уже по-другому. Пересказывать стихи ; дело неблагодарное. Их лучше читать. Но я не могу сделать это, во-первых, потому, что оно большое; во-вторых, по той причине, что это будет похоже на нарушение авторских прав. Расскажу, в чём там дело. Речь идёт о человеке, муже или любовнике (скорее, о втором). Он очень заботливый, подаёт ей кофе в постель, греет носочки, чтобы она могла надеть их тёплыми. Всё это прекрасно. Приятно поухаживать за любимой женщиной. Но он не любит или не умеет говорить. Она называет его «угрюмый домовой». Всё идёт отлично. Но недаром говорят, что женщины любят ушами. И слова ; совсем не такая мишура, как он думает. Кстати произнесённое доброе и красивое слово всё равно что изроненный из уст жемчуг. Ей надоедает его безмолвие, и она прогоняет его. Но через некоторое время начинает скучать. Некому погреть носки, позаботиться о том, чтобы она взяла зонтик, и так далее. Она звонит, и он приходит. В дом возвращаются уют и комфорт, а в душу покой и уверенность,  но, смею думать, что это не совсем то, что называется любовью. Она любит не столько его, сколько его заботу. Он муж-слуга. К тому же, молчит, оставляя поле речи за ней. Она может болтать, сколько угодно. Возражений не будет. В доме тепло, носочки согреты, она гуляет, как и раньше, под зонтом и не промокает. Но это любовь эгоистки к покою и уюту, а не к человеку, душу которого она наверняка не знает, да и не стремится узнать. Зачем? Ей так удобно в тёплых носках на диване, пока он возится на кухне, готовя ужин.
При всём том, стихотворение очень тёплое, искреннее и душевное. Оно хорошо само по себе, а все минусы где-то там, за рамками поэзии, в жизни.


ДУРМАН-ТРАВА

Хороша свобода! Нет ничего слаще, чем думать, как хочется, да только при здравом уме и твёрдой памяти, а не наоборот. Вот размножилось племя недорослей, «не помнящих родства». Их опоили ядовитым настоем из дурман-травы. «Белены объелись», ; говорили о таких людях в старину. Всё затоптали, перебили, как слоны в посудной лавке. Им хоть кол на голове теши, они всё своё: «Ничего, ; говорят, ; не было: ни Рюрика, ни Чудского побоища, ни татаро-монгольского ига, ни Куликовской битвы, а была тишь да благодать. И дани пустяковые, и насильники и захватчики ; почти друзья». Спрятать голову в песок, как делают страусы, лишь бы не видеть правды. Пожить бы им в эпоху погромов, страха, когда, по словам летописца, от страха кусок хлеба в горло не лез. Это предательство памяти и страданий предков, которые им спасибо на том свете не скажут. Вы предаёте, и они за вас не вступятся. Оттого вы так и живёте, в заблуждениях, блуждаете в сумрачном лесу, «своя своих бияша», как люди, потерявшие разум.
Время немужественных людей. Они боятся неприятной правды. Даже прошлое должно быть написанным для них розовыми красками. Косметический подход к истории.


ТАИНСТВЕННАЯ СТРОКА

«Мила Крутова написала в своей ленте…» Так начинались заголовки некой любительницы пОститься в Инете. Чуть ниже жирным угрожающим шрифтом предписывалось: «Читать!» Императив казался мне отпечатанным красными буквами, как на плакатах времён Гражданской войны. Из страха перед чем-то ужасным я всегда проходил мимо этих объявлений. В самом деле, в них должно заключаться нечто столь значительное, может быть, даже ужасное, взывающее к помощи, жалости, состраданию. Иначе, зачем так кричать на весь свет? А моё сердце и так перенасыщено всеми этими чувствами. Ещё одного потрясения оно может не выдержать.
Но однажды я направил стрелку моей автоматической безотказной «мышки» на эту, тлеющую тревогой и нетерпением строку. «Что такого крутого написала Мила Крутова?» ; спросил я себя.  Пост открылся. Я на миг прикрыл глаза и даже слегка отодвинулся от экрана, как при возможном взрыве гранаты. А когда открыл, во влажное поле моих глаз так и брызнули строчки: «Никогда не ешьте после шести…». Подразумевалось, конечно, после шести вечера. Шёл восьмой час после полудня. Пообедал я в три. Пополдничал в шесть. Желудок не был пустым, но мне почему-то до ужаса захотелось перекусить. Не проволоку, конечно, даже не суровую нитку. Про синтетическую я даже не говорю. Однако приказ есть приказ, а я привык исполнять все повелительные предписания, даже если не видел в них смысла. Я и не ел… до девяти вечера, хотя обычно ужинаю раньше, примерно в семь. И напрасно я изменил свой привычный режим. Плотно набив исстрадавшийся желудок, я немного поскитался по квартире, совершая что-то вроде моциона. Потом лёг спать. Но заснуть не мог. Переполненный желудок пробудил мою обычно давно спящую в этот час совесть. Я ворочался с боку на бок, вздыхал. Забылся  только перед самым рассветом. Проснувшись поздно, с тяжёлой головой, я дал себе слово никогда больше не следовать приказам или благим пожеланиям блогера Милы Крутовой или следовать им буквально и строго по часам, дабы не попадать в двусмысленное положение.
С тех пор я с ещё большим страхом стал миновать строку в почте  от этого адресанта. Кто знает, что она прикажет в следующий раз? И ещё я надеюсь, что у неё есть достаточное чувство юмора, чтобы не принимать шутку за желание обидеть её. Тем более, что её постах ничего подобного тому, что я ей приписал, нет.


ПРИЗРАК ЖИЗНИ

Жизнь всё время манит нас призраком иного лучшего мира, который исчезает, едва успев мелькнуть, струйками воздуха, веянием ветерка, водой, скользящей между пальцев. Мы хотим поймать то, что поймать невозможно, иначе жизнь остановится; в ней не будет движения,  того, что струится, волнует и манит нас  своей переменчивостью, неуловимостью. Жизнь прекрасна, загадочна, как фокус факира, как мыльный шар, за радужной оболочкой которого ничего нет, но лучи, переливы  его прекрасны. И красота, и любовь, и всё, во что мы верим, чего желаем, страстно хотим, ради которого совершаем подвиги и преступления, тоже обман, иллюзия. Но в ней нуждается наше сердце. Мы называем обман идеалом, ради которого не жалко отдать жизнь. 
Было мгновение ; и ушло, проплыло облако на розовом закатном небе ; и рассеялось, исчезло в эфире. Была эпоха джаза, прекрасных песен ; и прошла. Мелькнула любовь своим радужным крылом, опаляющим сердце, и угасла. Но осталось от облака, плывущих созвучий, любви ; память чувства, слово, образ, очистительная печаль в сердце. Художник, поэт, музыкант, сохранивший для нас пережитое чувство, и есть ангел-хранитель красоты.
У каждой стихии есть такой ангел. В живописи дышащего живого античного моря ; это Айвазовский, в поэзии вечного неба ; Тургенев, в музыке слова вместе с Пушкиным целый сонм властителей этой стихии мира.


СОН И ПРОБУЖДЕНИЕ

Как мягко уплывает сознание, погружаясь в глубины сна! Как незаметно и безболезненно исчезают все нити, связывающие нас с миром жёстких креплений. Тонущий в пучине вод человек мучается, испытывает адские муки насильственного разрыва сосудов. Погружение в сон  приятно. Гостеприимные двери забытья растворяются легко и беззвучно. За ними  нет ничего. Даже тени Елисейских Полей появляются не сразу. Им надо проделать свой путь из мира призраков, населяющих лабиринты памяти, чтобы попасть в царство Морфея. Там идёт своя жизнь как отражение в мутном зеркале несбывшихся событий, нерождённых желаний, творения других, зазеркальных Олимпийских богов. Иногда сон бывает без снов. Душа спит и в том, и в этом мире. Это лёгкая и приятная смерть невинных душ, не отягощённых дневными грехами.
Сон есть смерть с временной потерей памяти, за которой следует пробуждение. Если бы смерть была подобна сну!


РУТИНА

Всё, что повторяется, превращается в рутину.  Это нормальное состояние общества. Платить пенсии, соблюдать законы, охранять порядок, честно делать свою работу врача, учителя ; это рутина.  Само здоровье в отличие от болезни ; это рутина. Важно, чем она наполняется. Если она поддерживает устойчивость и стабильность ; это хорошая рутина. Почему предпочтительнее встряски, скрежет зубовный, подстрекательство к бунту и анархии?
Более того, это закон природы. Всё движется, говорят философы. Да, но движется по определённым законам. Солнце встаёт и заходит, день сменяется ночью ; это рутина, благословенное постоянство. А когда взрывается вулкан, налетает шторм ; это гибель привычного, часто приятного для глаз ландшафта, гибель людей и всего живого. Пусть всё течёт и всё изменяется, но во славу цветущей жизни, а от Тунгусских метеоритов, землетрясений, всяческих смут и лихорадки Болотной площади избавь нас Бог.


ИСТОРИЯ Н. М. КАРАМЗИНА

Н. М. Карамзин блестяще исполнил свою задачу на первоначальном этапе создания русской истории. Стиль изложения ; это проявление и художественного вкуса, и пример, с каким уважением и любовью следует относиться к слову и к истории Отечества. Огромный подвижнический труд, выполненный одним человеком, занятым, к тому же, и другими делами и заботами. Эстетический подход к теме не помешал ему систематизировать огромные пласты сведений, создав стройную концепцию Истории государства Российского. Государства, которое не мыслимо без идеи централизованной власти.  Он вспахал поле, на котором впоследствии потрудились профессиональные историки разных школ и направлений. Трудно сказать, как развивалась бы русская историческая наука, не будь у её изголовья такой личности, как Н. М. Карамзин. Низкий ему поклон!


НАРЦИСС, ГЛЯДЯЩИЙСЯ В РУЧЕЙ

«Возлюбите ближнего, как  самого себя», ; сказано в заповеди. И не зря. Теперь же всё чаще слышишь: «Полюби себя превыше всего!»  Ты самый! Ты самая! Первая часть заповеди вычеркнута. Осталась только любовь к себе как к существу, равному богу, а то и вовсе превзошедшему его в совершенстве. Но ты не совершенен. И потому, когда на одном конце скапливается любовь к себе как к существу несовершенному, со всеми свойственными тебе пороками, то на другом остаётся ненависть к миру и к ближнему, который становится бесконечно дальним.
Надо бы сказать: «Люби мир вокруг себя и в себе самом, а не себя в мире ; и будешь счастлив. Ибо ты только пылинка сравнении с целым. И, всматриваясь в собственное отражение, не видишь больше ничего. Глаза твои отуманены. Сердце тает от любви к себе. Ты безумен.


ПРАВЕДНЫЙ СУД

Как много конкурсов! Как много талантов и не совсем! Бывает, что золото остаётся лежать в тени, а случайные блёстки  принимаются за благородный металл. Все мы хотим справедливых оценок, хотя понимаем их по-разному. Поэты и артисты ждут лавровых венков, но в художественном жюри редко заседают бог Аполлон и его музы.
Так и в отношениях с личными обидами. Все мы хотим суда скорого и праведного. Но «12 рассерженных мужчин» не всегда бывают правыми и праведными. Остаётся надеяться только на Божий суд да на безгреховного царя. Но до Бога высоко, а до царя далеко.


ЗАКОЛДОВАННОЕ МГНОВЕНИЕ

Четыре утра. Серый рассвет. Ни звука, ни движения. На дереве за окном не один листик не шелохнётся. Вся тёмная зелёная масса, так и хочется сказать, «объята сном». Спят и люди, и звери лесные, и птицы, и живность в стойлах, и кони в ночном, и даже куры на насесте. То волшебное мгновение, когда весь мир, как заколдованная царевна, забылся и ничего не видит вокруг. Сам дух жизни замер, остановил свой бег. И если кто-то проснулся, то тихо стоит у окна, и дух божий притаился в нём.

СИЛА МОЛЧАНИЯ

Прочитал интересные размышления какого-то иностранного автора из книги «Магия закрытого рта». Вариант  всем известной пословицы: «Слово – серебро, молчание ; золото».
Автор прав. Люди много болтают. Не умеют ёмко и коротко выразить то, что хотят сказать. Топят в словах и без того водянистое содержание. Не знают, как окончить разговор. У нас это отчасти  из деликатности. Боятся, что резкое окончание разговора обидит собеседника. Говорят и не знают, как выбраться из плена беспорядочного потока слов, в который сами себя загоняют.
Но автор книги понимает молчание как приём в соревновании, помогающий сэкономить время и силы и успеть к финишу первым. Пусть они говорят, а я буду делать. Советы умные, помудрее, чем у Карнеги, которого страшно не люблю. Но кое с чем не могу согласиться. Меньше говорите с людьми, больше делайте, чтобы добиться успеха, советует автор. Оно конечно. Но разговор с человеком, понимающим тебя, и вдохновляет, и вселяет уверенность, и помогает яснее выразить мысль, которая без слов просто не существует. Одиночество для мыслящих людей необходимо, но и поговорить по душам тоже не последняя потребность человека.
И потом, если не говорить с людьми, то придётся разговаривать с самим собой.


СТАРЫЕ ЦЕННОСТИ

Над старыми ценностями, вроде заветов гуманистов, принято сейчас отзываться с улыбкой превосходства. Было, дескать, и  прошло. Что хорошо для прошлого времени благородных идеалистов и романтиков, теперь смешно. Вот афоризмы Марка Твена. Всё это, пожалуй, больше уроки остроумия, чем мысли, которые можно принимать всерьёз.  В воззрениях современных людей многие старые ценности не выдерживают критики.  Они основаны на идеальных представлениях о том, каким должен быть мир и человек. Но и порывать с идеалами ; значит принимать  жестокие законы современного мира за единственную правду и норму жизни. Это замедлило бы и исказило нравственную эволюцию на несколько веков назад. Хорошо, что позади есть такие маяки светлых умов, на которые можно оглянуться, вспомнить что-то хорошее. Память о них не даёт упасть человечеству в пропасть и темноту первобытного мира, более того, утонуть и захлебнуться в зловонной жиже отравленных ядом болот.


МИГ РОЖДЕНИЯ

Бывает, весь день ходишь в какой-то бездумной расслабленности, не зная, чего желать, не видя дороги; некуда и незачем идти, двигаться. И вдруг какая-нибудь маленькая искра, даже не искра, а какая-то светлая тень, как лёгкое облачко, появится на горизонте души, ответный импульс на чьи-то слова ; и побегут, сложатся в предложения неизвестно откуда взявшиеся мысли. Нет, это ещё не вдохновение, сначала даже не мысль, а предвестие мысли, оно не сделает тебя бессмертным, но что-то изменит в душе. Пусть это маленькая и даже всем известная, не новая мысль, но она родилась. Значит, пришло время ей родиться, в сотый раз посетить этот мир в своё время и в своём месте, напомнить тебе самому, а, может быть, и другим известную и нужную истину. Поспеши её записать, потому что она текуча, как вода в известной реке Гераклита, не повторится в том же порядке, с той же интонацией, как в тот миг, когда появилась на свет. День и миг рождения ; самый дорогой миг в жизни.


БЕДНЫЙ РАЗУМ
 
Сколько людей на земле! Сколько мнений! И сосчитать трудно. Можно ли счесть песчинки в пустыне? И все мнения разные, и все умы уверены в себе. Почти каждый думает, что нет никого умнее его. Поброди в этом иссушающем мареве песка и зноя – и можно сойти с ума. Но даже пусть каждое мнение зацветёт своим особым цветком, то и тогда закружится голова.
И, кажется, единственный бесспорный вывод, который можно сделать после "жатвы мнений и сбора урожая" в том, что возможности человеческого ума безграничны, как вселенная, и в силу того лишены дара произнести последнее слово. Что, с одной стороны, хорошо, с другой же, приводит в отчаяние, ибо если бесплодны споры, не приводящие к истине, то зачем они? Разум и всесилен, и губителен, и в этом последнем качестве разрушителен, и беспредельно развратен, ибо страсть к познанию цинична, ни перед чем не останавливается. Лучше предпочесть остановиться на том, что полезно душе и что ей вредно, т. е., в известном смысле на нравственном эмпиризме. Здесь нужнее и естественнее чувство, а не холодный, острый, скользкий и в чём-то противный (ибо неестественный) скальпель анализа. Душа должна брать на себя то бремя, которое ей по силам, не теряя при этом чувство границ и меры, дабы не заблудиться в космосе противоречий и не погибнуть в разреженном пространстве. Не идти вперёд невозможно, но и свет маяков позади тоже полезен; он освещает путь.
Дело даже не в том, что старые ценности не отвечают на запросы нового времени, а в том, что проходит время и то, что казалось ярким откровением, морально стареет, изнашивается, как всё в мире. Требуется новое дыхание, новый глоток кислорода против окисления. Каждый человек хочет додуматься до своей мысли сам, даже если эта мысль уже была тысячу раз рождена до него. Так и весь род человеческий и всё живое бесконечно повторяет один и тот же путь плодоношения, чтобы жизнь не прекращалась. И на этом пути появляется что-то новое, чего не было в прошлом.


СПОРЫ

Как много люди спорят, навязывая своё мнение, не понимая и не уважая чужое, даже сознавая свою неправоту, привлекая в помощники цитаты и авторитеты! Для  них признать свои ошибки, превосходство чужих знаний, чужого ума равносильно поражению. Откуда это идёт? Конечно, от животного царства, когда  уступить сопернику ; значило потерять право спариться с самкой, получить худший кусок добычи. Чувство это у людей переходит в уязвлённое самолюбие. Уступить противнику в споре ; не дай бог! И почти всегда оно связано с непомерно большим числителем по сравнению с маленьким знаменателем. И, как ни странно, чаще всего это встречается среди людей с повышенным самолюбием, малообразованных, но с большими амбициями. Не ради истины сражаются они, доходя до ожесточения, а ради торжества самолюбия. Примерами такими полна история. И только по-настоящему мудрые люди понимают, что главное ; сказать не умнее, не одержать во что бы то ни стало победу в споре, содержание которого часто не стоит выеденного яйца, а сказать своё и по-своему.


ИЛЛЮЗИЯ СВОБОДЫ

Каждое живое существо на земле, от муравья до человека, хочет быть свободным. Это закон жизни. Но у свободы так много лиц! Свобода распространяется во все стороны со скоростью разбегающейся Вселенной. Куда она стремится? Где остановится? Какую форму обретёт? Без формы, без очертаний, что на человеческом языке называется самосохранением, равновесием между хочу и можно, она может превратиться в ничто. Каждый день в современном мире приносит новые плоды свободы с завязанными глазами, не понимающей смысла своего движения. Безграничная свобода  превращается в свою противоположность, в своеволие, попадая в плен безумия и становясь худшим видом рабства. Иллюзия безграничной свободы становится тайным и явным врагом святой идеи.


ЧУДО ЖИЗНИ

Как меняются с возрастом люди! Как меняются! Когда мы выбираем себе невесту, мы смотрим, миловидно и нежно ли её лицо, строен ли стан, и если да, берём её в жёны. И не думаем о том, что кожа её может когда-нибудь утратить нежность, спина стройность, талия округлится. Но время крадучись миг за мигом делает свою чёрную работу. Вот уже на шее морщины, спина сгорбилась, кожа лица и рук утратила нежность. Дольше всех живут глаза. Но и они постепенно тускнеют. Некоторые люди долго не замечают перемен. Для них жёны милы и желанны почти так же, как и много лет назад, на заре девичества. Однако и сами они далеко не те ретивые  молодцы, которыми были когда-то. Вместе переживают они потери, совершившиеся по вине времени. Оно не знает ни жалости, ни боли, ни сочувствия, ни скорби. Оно просто Время, оставляющее повсюду следы своего движения. Оно не может стоять на месте. И нам надо благодарить случай, который не за какие-то заслуги призвал нас на праздник из бессчетного сонма пролетевших мимо возможностей, а просто так. Мог бы призвать и других, но жребий почему-то выпал на нас. Не по какому-то предпочтению, а просто потому, что был тот миг, когда стрелка коснулась именно этой точки. Ибо жизнь, конечно, праздник, какой бы они ни была. Иногда счёт за угощения, предъявляемый нам, слишком велик, оборачивается непомерными страданиями. Но быть лучше, чем не быть, хотя плата бывает слишком высока. И тогда мы проклинаем ту силу, которая нас породила и опрокинула в бездну страданий. Мы, не заслужившие счастья счастливчики, не понимающие своего короткого счастья, не умеющие благодарить (кого?),  не способные благоговеть перед чудом и трепетать перед неизбежной трагедией. Нельзя жить всё время с чувством праздника, благодарности и благоговения или трагического трепета. Мы живём, пока время не закроет наш счёт по кредиту. Мы ничем не сможем его покрыть, даже если сделаем тысячу подвигов, милостей и благодеяний, и не сможем быть больше банкротами, чем есть, как бы мы ни жили. Это случилось один раз и больше никогда не повторится.
Да, жизнь ; чудо и праздник, но она же и тяжёлый груз. И, бывает, что человек так устаёт от этой тяжести, что ему не хочется жить. Он просто не в силах продолжать. И, чтобы забыться, одурманивается всяким зельем, от которого теряет память. Всё вокруг и внутри темно, пасмурно, но выглянет солнце ; и улыбнётся ему навстречу душа.


ИЛ И СМУТА

Трудно поверить, но один мой знакомый ничего, кроме футбола, по Интернету не смотрит. Как такое возможно? На этот вопрос ответить не берусь. Что у него происходит в таинственных глубинах мозга, объяснить не смогла бы и сама Бехтерева. Но это, как говорится, a propo. Что касается моего знакомого, то тут, может быть, и тайны-то никакой нет. Лень-матушка раньше него родилась. Но чтобы до такой степени совершенства дошла, то это всё-таки редкий случай. Попробуйте заговорить с ним об истории, не токмо древней, а и самой недавней. В ответ молчание. Ни одна бороздка серого вещества не встрепенётся. Люди вообще не любят, когда их тянут за уши вверх, да и просто пытаются вытащить на свет божий из пещеры, где темно и тихо, но зато безопасно.  Может быть, это пример почти абсолютной косности ума. Есть и другие. 
Посетило однажды одного человека вдохновение и написал он странную, а на его взгляд, замечательную историю о супнице, да, да, об обыкновенной столовой супнице, которой пользовались во времена профессора Преображенского и его приёмного «сына», «зародившегося» в квартире этого медицинского светила. Профессору это привычно, а месье Шарикову дико и даже оскорбительно, как и большинству современных граждан. Но бог с ним, с Шариковым.  Не зависти ради, а правды для, надобно сказать, что история об этом предмете обеденной культуры прошлого изложена беспомощным, не имеющим никаких признаков художественности языком и никакого отношения к жанру ни серьёзной, ни несерьёзной литературы не имеет. Читается трудно, жуётся, как вата, сюжет ; манная каша. Да, вот так. И вата, и каша в одной тарелке. Можно ли это есть? Полезно ли желудку это чудовище гастрономии? Вопрос праздный. Впрочем, чего только не приходится пробовать современным гурманам? Одним словом, текст сырой, серый. Слабее некуда. Но при этом чувствуется, что литературные обработчики руку приложили, отчего весь массив строчек кажется ещё более претенциозным и фальшивым, как если бы полуграмотный неуч стал изображать из себя  бывалого литератора. Притом, выносится  на всеобщий обзор и навязывается как пример чуда искусства. Публика в Инете разная, от трогательно-доверчивой до ядовито-злой и искушённой во всех секретах жизни и творчества. Но в этом случае, как язык проглотила, или просто  не почла нужным награждать вниманием или обижать наивного автора. Модераторы же или глупы, невежественны, лишены вкуса и культуры, не понимают о чём говорят, расхваливая на все лады это рукописное творение, представляющее ценность разве что для узкого семейного круга людей столь же далёких от искусства, как недалёкий Шариков от привычек людей уровня и круга профессора Преображенского. Или автор подкупил их своими бонусами или чем-нибудь ещё. Кстати сказать, мы не имеем данных о том, ценил ли этот сын дьячка или уездного лекаря «Евгения Онегина», поэзию Фета или относился к тому и другому, подобно Базарову, как к причудам барства. Однако, «Аиду» в оперном театре всё же слушал, вероятно, из-за звучных арий пленной эфиопской царевны, воинов, жрецов и Радомеса, а также пышных и ярких декораций. Дело понятное. Он отдыхал в садах и Нильских рощах Египта от утомительных медицинских занятий. Как бы там ни было, сумел бы отличить нудную и тягучую историю о супнице от повести Чехова о  труженике-враче Дымове. Наш автор вместе с модераторами и частью доверчивой публики до такой степени проницательности не поднялся. Зачем ему? Он живёт в приятной уверенности, что создал шедевр, если не на все времена, то на ближайшее десятилетие. И то хорошо. А людям, воспитанным на красоте и музыкальности языка Пушкина и Тургенева, на глубоких смыслах Толстого и Достоевского, прискорбно оттого, что они живут во времена фальшивых ценностей, падения критериев, в иле и смуте накатывающей волны слабоумия.


ВСЕ ОСТАЮТСЯ В ИСТОРИИ

Господи, сколько нас прошло по этой земле! Сколько пройдёт ещё. Пройдёт и не вернётся. Одни оставляют огненный след пожарищ, другие свет благодарной памяти, освещающий путь вслед идущим. Третьи минуют юдоль земную тихо и незаметно. Велики и страшны Аттила, Чингиз-хан. Мал муравей. Но и он остался в памяти земной, проделав в лесной и полевой подстилке свой ход. В него попала пылинка, капля дождевой воды. И в маленькой ямке рождается жизнь, ширится, растёт, становится корнем и стеблем злака, стволом и листьями дерева, пищей травоядных. Они же продолжают цепочку превращений, входя во всё живое и сущее, от бессловесных созданий до человека. В разумном же мире сначала идут пророки и поэты, потом ученики, за ними сонмы толкователей и помощников, которые, бывает, мнят себя выше учителя, забывая, что без него не было бы и учеников. По большей части, служители ;  хорошие и преданные люди. Честь и хвала им за это! Но всё-таки они сохраняют добро, нажитое не ими. Всякий помощник служит своему хозяину, и можно ли винить его, что он не видит других? Всякий делает своё дело. Всё и все остаются в истории, и великие, и малые, по меркам земным, но не все попадают в полосу света.


ВЕСЁЛАЯ ОПЕРЕТТА

Семидесятые. Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. Красивые тяжёлые двери с бронзовыми ручками. Тепло калориферов. Кассы. Входной билет. Запах театра. Вестибюль. Фойе. Портреты актёров на стенах в длинной дугообразной галерее. Буфет  с горячим чаем, миндальными  пирожными и бутербродами. Вкуснее только в Кремлёвском театре. Но здесь уютнее, роднее. Знакомые лица старушек и молодых меломанов. Пустующее боковое место в нижнем ярусе амфитеатра. Гаснет свет. Раздвигается занавес. И первые звуки увертюры, предваряющей все темы спектакля, льётся из полутёмной ямы оркестра. Бравурные звуки оперетты «Прекрасная Елена» Жака Оффенбаха. Праздник красок, музыки и красивых одежд. Живые герои Эллады, такие простые, даже смешные люди: обжора-жрец Калхас, могучий Менелай в блестящих доспехах, цари в коротких юбочках, рабыня Брисеида, корабль Париса, варвары в штанах. Состязания в метании диска. Пир. «Клянусь, я сыт не на шутку, сыт не на шутку, сыт не на шутку», ; поёт жрец Калхас (он, оказывается, покушать не дурак и за рабынями приударить тоже).  И вот сама Прекрасная Елена в прозрачной тунике в неге любовной. Как молоко с мёдом, течёт её любовный дуэт с Парисом… Сказка? Да. Но сказка и есть та правда, которой ищет душа и чего ей так не хватает.
Всё это вдруг вспомнилось мне, когда в глубинах Инета я набрёл на знакомое название, вновь услышал полузабытые мелодии.
Вы не поверите, но, кажется, это были самые счастливые дни моей жизни, в которой было всё: и то, чего я желал, и то, от чего страдал и чего никогда не хотел бы знать. Самые счастливые дни, кроме тех, которые были наполнены до краёв, как чаша с вином, часами любви, и тех, в которые хорошо писалось. В те и другие я был счастлив по-своему, грех жаловаться. «Я прожила хорошую жизнь», ; уходя, сказала моя мать, хотя ей было на что жаловаться. Вот так нужно говорить, прощаясь. Это был один из немногих уроков, которые я получил.  И я так же могу сказать о себе: «Я прожил хорошую жизнь, несмотря ни на что, если в ней были звуки музыки».


НЕКРОФИЛИЯ


Была в старину такая шутка про несговорчивых людей: «Ты ему про Фому, он тебе про Ерёму. Ты ему брито, он тебе стрижено». Такие люди никогда, конечно, не переведутся.  Вот президент говорит одно, пора, мол, разделять честное и нечестное, остановить вседозволенность, анархическую свободу без ответственности, дабы сохранить равновесие жизни. Что тут возразить? Ан не тут-то было! Люди поперечные на «а» обязательно скажут «б». Ну, до чего же доводит привычка всё перевёртывать, всё ставить вверх ногами! Без ложной парадоксальности, без псевдооригинальности не могут мыслить; лишь бы поперёк и наперекосяк. Бей и круши направо и налево. Руби сук, на котором сидишь. Всё разрушить, растоптать, заразить ненавистью. Останется ли пустыня, как после атомного взрыва, об этом они не думают. Когда рухнет дерево и раздавит их своей тяжестью, не нужно будет ни либерализма, ни никакого-либо другого строя, ни будущего вообще. Пронесётся хриплый последний вздох и затихнет. Ненависть к жизни закрывает им глаза, чернотой обливает душу. Откуда это? В психологии существует понятие некрофилии, то есть, любви к смерти, когда человек заряжен энергией разрушения и ненависти к окружающему. Не применим ли этот диагноз к нашим радикальным либералам?
Есть Священное право свободы, чтобы не впасть в рабство безволию. И есть великий Путеводитель, чтобы не впасть в рабство греху, ; 10 Заповедей.


АД И РАЙ

«Если бы на земле был рай…» ; написала она в заглавии своей книжки.
; А разве на земле не рай? ; спросил художник.
Для него рай ещё продолжался, зеленел травой, листьями деревьев, пестрел огоньками цветов.
Женщина-автор задумалась. В самом деле, разве эта благодать цветущей земли не рай? Но, подумав и вспомнив про войны, кровь, предательства, а, главное, про зло в сердце людском, сказала:
; Цветущая земля, конечно рай... но если реки мелеют, леса горят, киты выбрасываются на берег, дышать нельзя от гор гниющего мусора, то это, скорее, остатки рая, а кое-где и просто ад.
Услышав этот разговор, я подумал, что и рай, и ад ; в сердце человека. Вспомните, как нелегко быть добрым всё время, как хочется отпустить поводья. Рай трудно даётся душе человека, привыкшего жить между злом и добром. Быть всегда добрым легко только детям, и то не всем и не всегда. Нет, повреждённому грехом сердцу трудно находиться в раю. Никто его не изгоняет оттуда. Он сам уходит в привычный мир. От долгого присутствия добра, как от солнца без тени, он устаёт.  А от зла душа его становится мрачной, тяжёлой, никнет к земле, как пресмыкающееся, осуждённое ползать и жалить.
Что говорить, если 90% современной ((и не только, достаточно вспомнить "Потерянный рай" Д. Мильтона) литературы ; это страницы если не ада, то потерянного рая. И вообще тема утраченного блаженства, ностальгии по потерянному Эдему ; одна из основных тем и мотивов творчества.


ОРФЕЙ

Не зря говорят, что музыка всесильна. Пришла ко мне в гости одна моя знакомая. На толстом поводке держала могучего пса ; помесь овчарки с крупной дворнягой. Мы о чём-то говорили. Разговор перешёл на оперетту. И я вполголоса запел песенку Адама из оперетты Карла Целлера «Продавец птиц». Знаете, там есть такие слова: «No amal, no amal, no amal…».  Я пел, стараясь передать весь  лиризм этой музыкальной фразы, как вдруг услышал вправо от себя, с того места, где сидела моя знакомая, держа на поводке нашего четвероногого друга, ровные и согласные звуки в меццо-сопрано. Я повернул голову и замер. Пёс, подняв голову и мечтательно закатив глаза, тянул ту же ноту,  которой заканчивалась музыкальная фраза. Не было сомнения, он пел, в точности повторяя заданный тон, соблюдая промежутки между звуками и довольно точно передавая эмоциональную окраску мелодии.
Я вспомнил миф об Орфее, магией музыки отнимавшего у смерти её добычу. Слышал о растениях, которые могли изгибаться в такт мелодии. Кажется, это был тростник. Слышал и о поющих собаках, но свидетелем этого чуда стал впервые.


ДУША

Николай Алексеевич Заболоцкий. Очень сильный, мощный поэт со своей физиономией и своим обретённым голосом. Хотя с голосом всё-таки рождаются. Что касается последнего стихотворения "Не позволяй душе лениться", в котором есть такие строки: "Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь", то у меня с самого начала было несогласие с этой мыслью. Лениться не должна, это точно. Лень ; свойство не самое хорошее и выглядит непривлекательно, но трудиться и день, и ночь, это похоже на рабство на галерах. Да и тогда бывает отдых. Сам Бог почил в седьмой день творенья. Душа должна быть свободна и, когда она пробуждается, или спит, отдыхает или играет, а то и блаженствует в бездействии, в благословенной праздности, или пребывает в непрестанном напряжении. Всё это тайна её жизни. Какой ей быть, она знает сама.


Ю. ОЛЕША

Почему замолчал автор «Зависти»?  Да, власть душила, жизнь не баловала. Но разве его одного?  Именно благодаря этому ; противостоянию яркой личности и рутины ; и рождались на свет  молнии электрических разрядов, полные и гнева, и любви, и скорби. Кого ласкала, тот не написал «Мастера и Маргариту». Да и кто гнал и душил? Далеко не всегда власть, а нередко друзья и недруги по цеху. Это было и будет всегда. «Правду сказать не мог, а неправду говорить не хотел», ; говорят друзья умолкнувшего писателя. Но правду можно говорить и для себя. Как «рукописи не горят», так и произнесённое слово не исчезает бесследно. М. Булгаков писал своего «Мастера» до самой смерти практически почти без надежды на публикацию. Б. Пастернак корпел над своим «Живаго»  30 лет в тишине и скрытности, не имея надежд на издание, но получая удовольствие от процесса создания текста. А. Ахматова, почти отлучённая от литературы, писала в эти годы «Реквием» и многое другое в стол.  Можно назвать ещё многих «звёзд» поэзии и прозы, скрытых за тучами реакции и запретов. Таких примеров больше, чем исключений. Страдания, как кто-то сказал, ; это сокровище художника, костёр, от огня которого зажигаются чувства и ум.
Не правильнее ли будет сказать, что писатель набирает в рот воды, когда ему нечего или почти нечего сказать. Закрываются, по тем или иным причинам, говорящие створы души. Такое случается. Горючее кончилось, дыхание стало коротким. Он не молчит, пишет, по "строчке в день".  Но большой ветер творчества оставляет его. Он умирает раньше своей  физической смерти. А если песня рвётся из  души, он продолжает ткать золотую вязь слов, потому что не может иначе, даже если рукописи остаются в столе. Ю. Олеша не мог написать вторую «Зависть», потому и "молчал". Но золотые зёрна всё-таки сыпались с кончика его пера. И даже когда он дробил "породу" "Зубилом" в "Гудке", он писал. Однако, не тем пером, что в лучшую пору жизни. И была ли высокая правда в тех газетных строках на потребу дня, судить не берусь. В  газете литературный подёнщик чего только не напишет на потребу дня!
"Зависть " ; роман о самом себе. Разъедающая кислота взяла верх ; и цветы перестали цвести.
Всё это сказано не в осуждение, а с сочувствием, со скорбью и жалостью в сердце.


ЖИЗНЬ И ИСКУССТВО

Во все эпохи, конечно, существовали люди, считавшие, что жизнь и искусство ; одно и то же и если в жизни есть безобразное, то оно должно быть и в искусстве. Но люди эти, как правило, были малообразованны и доступа к печати своих мнений не имели, да и не ощущали потребности их выразить. Теперь же в эпоху Интернета выражаются все, по любому поводу, ничем не стесняясь. Более того, пишут рассказы  с самым приземлённым содержанием, копирующим «сырую правду» жизни. Произошло преступление с самыми ужасающими подробностями, тащи его на экран компа или на страницы самиздата. Рассказ схематичный, зато бьёт по нервам. «Вот как смело! Вот она, правда жизни!» ; скажут об авторе  люди доверчивые, но без природного художественного дарования.
В жизни, конечно, бывает всякое. Но между натурализмом жизни и искусством есть некая разница и даже весьма значительное расстояние. История несчастного случая на дороге, напоминающая о страшных последствиях превышения скорости, ; одно. А судьба человека ; другое. Цель искусства: вызвать катарсис, очищение и просветление духа даже через потрясение. А если бить читателя в лоб, по сердцу и по печени, то это больше похоже на пытку, чем на просветление, ибо сердце может не выдержать. Все трагические истории в искусстве, от "Ромео и Джульетты" до "Тихого Дона" вызывают чувство очищения и подъём духа через красоту, а не безысходность. «Чёрное солнце» над головой Григория Мелехова скажет больше о том, что произошло в душе этого человека, чем тысячи подробностей. Сцена смерти Анны Карениной потрясает, но не натуралистическими подробностями, а тем, что стоит за этим и как это написано. Небо Аустерлица в «Войне и мире» охватывает душу ледяным холодом, в котором бьётся горячее сердце человека. В этом и разница между натурализмом жизни,  его копированием ; и искусством. А красота не только в приятном для глаза образе, но и в самом звучании слова, в тональности. Так трагически красива музыка Л. Бетховена, П. Чайковского, Д. Шостаковича.


О ЗЛОБЕ В ИНТЕРНЕТЕ

Чего только не пишут во всемирной сети! Особенно в каналах для широкой публики. Взрывчатых, резких, злых отзывов куда больше, чем разумных и уравновешенных. Конечно, это от скопившегося внутреннего недовольства, даже от наследственных обид, окрашивающих мир в чёрные и серые тона.
Вот отзывы об А. И. Солженицыне. Его имя действует на таких людей, как красная тряпка на быка. Хуже, в их глазах, человека нет. Во всём, что случилось, он виноват. Он и трус, и подлец, желавший избежать фронта, и то, и сё, и пятое, и десятое. А арестован-то он в феврале 45-го, пройдя всю войну. Думаю, что домыслы о трусости порождены злобой и предубеждённостью резко настроенных против Солженицына людей. Война в феврале 45-го заканчивалась. О новой в Красной Армии никто не думал. Навоевались выше горла и были рады концу войны. Большой опасности гибели у служащего в артиллерии не было. Зачем было сажать себя в лагеря? Не лучше ли было с почётом и большими планами возвратиться в мирную жизнь? Высказывался же открыто в письмах потому, что имел потребность выразить складывающиеся убеждения. Надо было поделиться, как это бывает в таких случаях, с другом. Письма были своеобразным полигоном, упражнениями в литературно-политическом жанре. Кроме того, по натуре, А. Солженицын не любил притворства, лицемерия; был смел до опрометчивости. За это и поплатился. Кто считает, что 10 лет лагерей лучше, чем  офицерская жизнь с пайком и почётом, ошибается. Он был совсем молодым человеком, а молодые часто бывают опрометчивы и бесхитростны, бравирую умом и смелостью. По той же причине и по наивности не больно думал о военной цензуре. На фронте перед лицом возможной гибели солдаты говорят откровенно о многом. Да и ничего такого, на его взгляд, страшного не было в высказываемых им мыслях. Он считал это правом мыслящего человека. Таким же безоглядно смелым оставался он и впоследствии. К сему примешивался и азарт опасности, и врождённое чувство внутренней свободы. Что касается будто бы  имевшегося у него плана сесть в лагеря, чтобы избежать опасностей фронта, то, как уже говорилось, артиллерия дальнего действия находится за несколько километров от линии соприкосновения с противником. Стало быть, и слишком опасаться за свою жизнь не приходилось. Он воевал честно. Если следовать противоестественной логике, то и в лагере, и в ссылке он писал, рискуя навлечь на себя новую волну преследований, чтобы избежать опасностей свободы  (в виде кирпича на голову) и вернуться под защиту колючей проволоки, ещё раз пройти круги ада. Ведь это же абсурд, запущенная кем-то «утка».
Я не касаюсь в этих заметках всего, что говорил и писал автор «Архипелага». В чём-то он мог и заблуждаться, отчасти по незнанию, отчасти  по предубеждению. Не свят и не застрахован от ошибок.
Всё это я пишу не как адвокат А. И. Солженицына, а как защитник правды и здравого смысла.


ВАЛЕНТИН СЕРОВ

Он такой же несравненный поэт леса и поля, как Айвазовский ; моря. Каждый его набросок бесценен, как миг трепетного и неповторимого чувства. Меня просто возмутило, что он смывал уже завершённые портреты. Зачем? Это как архив писателя. Всё должно оставаться в истории. Я даже представил сцену: он подходит к полотну и начинает смывать изображение. ; Что вы делаете? ; с ужасом и возмущением спрашиваю я и даже прибавляю что-то  осудительное. Он не отвечает, а мне хочется остановить его.
Конечно, художники делали это из-за недостатка денег или чистого холста под рукой, а всё же жаль. История художественных поисков есть достояние не только автора с того момента, когда он начертал строки своего сочинения или оставил на полотне следы кисти. Они достояние культуры. Л. Толстой без конца перечёркивал страницы своих сочинений, но не уничтожал их, даже если это были письма. Благодаря этому мы имеем 90 томов его творений. И очень жаль, что Н. Гоголь  не пожалел своё детище в виде страниц 2-го тома Мёртвых душ». Он не имел права это делать. Что написано с помощью творящего духа, не должно быть подвергнуто уничтожению. Не знаю, смывали ли иконописцы казавшиеся им не вполне удачными изображения. Возможно, это считалось святотатством.
И ещё. "Формулы натуры иные, чем формулы живописи, ; произнес однажды В. Серов, ; и только в формулах, присущих живописи, полная ее выразительность... И это... это только и есть искусство". Усложнённый перифраз   мысли, которая  (до сего времени) не понята многими даже профессиональными писателями:  искусство и жизнь ; не одно и то же. И искусство полнее и ярче, чем натура, передаёт идеальную суть духовного мира.


МЫСЛИ МУДРЫХ ЛЮДЕЙ

Встречаясь с советами и размышлениями мудрых людей, мы относимся к их высказываниям, как к аксиомам, в которых незачем сомневаться, с которыми бесполезно спорить, ибо умнее сказать нельзя. Да и зачем? Ведь они же созданы во благо нам.
Хорошие мысли хороши, и спасибо мудрым людям. Но они на то и мысли, что будят ум и вызывают другие мысли. Вот, например: "Меня учили относиться к людям именно так, как я хотел бы, чтобы они относились ко мне. Это называется уважением", ; делится  с нами один из несомненно добрых и хороших людей в Интернете. Вы, конечно, узнали одну из библейских заповедей. Но если это заповедь, значит ли это, что над ней нельзя  подумать? Я подумал и хочу спросить: возможно ли это? Здоровый эгоизм в природе человека. Он ; основа самосохранения. Хорошо быть добрым; это лучше, чем быть злым. Хорошо ; относиться к другим, как к себе самому, но сначала надо знать, что хорошо и что плохо для себя. Конечно, найдутся люди (я прямо слышу их голоса), которые скажут, что всё должно быть по заповеди. Я не против. Должно, но не есть. Мы познаём мир через себя и учимся любить других, перешагивая через собственный эгоизм. Разве не так? Иначе не было бы нашего движения вверх, от закона борьбы за существование, не было бы отдельных личностей, которые могут выбирать, относится ли к другим, как к самому себе, соединиться ли в одну любящую семью, или остаться разъединёнными; не было бы свободы выбора, не было бы жизни и истории. Ибо любовь к другим, тем более, ко всем, чувство не врождённое, а из ряда выходящее. А без любви относиться хорошо к другим – в лучшем случае вежливость, в худшем ; притворство. Да и сама любовь ; чувство, нарушающее привычный порядок вещей и часто кончающееся трагически. Впрочем, бывают  примеры и счастливой любви, или дающейся свыше, или обретённой в борьбе. Но, кажется, в детстве и в юности всё было по-другому. 


СКАЗКА И БЫЛЬ

Дети, особенно девочки, иногда плачут над участью сказочных, да и не сказочных героев. Они так чувствительны, что не видят разницы между книгой и жизнью. Вот сказка Мамина-Сибиряка «Серая Шейка». «Первый книжный кошмар моего детства», ; пишет одна женщина.  И другой автор мужчина-писатель, не без литературной позы обыгрывает реакцию мальчика, проливавшего потоки слёз на сказку-считалку «Пиф-паф, ой-ёй-ёй…». Хорошо это или плохо? С одной стороны, хорошо. Надо иметь чуткую душу. С другой, прямо не знаю, что сказать. Если так отвечать на каждый выстрел сказочного охотника, то от выстрела настоящего разорвётся сердце.
 «Никому из детей войны» моего поколения не приходило в голову переворачивать смысл сказки вверх ногами. Сказка про несчастную уточку  написана для того, чтобы дети понимали, что в мире есть место и печали, учились владеть своими чувствами и не росли плаксами, чтобы учились сострадать, но не  впадали в депрессию и расслабленность, в настроение, что "всё кончилось, жизнь умерла". К тому же, нормальные дети понимали, что сказка ; это сказка, условность, и были готовы, пережив горе, не проливать драгоценную влагу жизни на пол. Жизнь с Великой и страшной войной закалила наши души, не сделав их чёрствыми.
 Сам Мамин-Сибиряк не рыдал ночами над участью Серой Шейки, а мужественно носил в душе боль и именно это хотел передать читателям. Это сказка, кстати, не только для детей, а для людей любого возраста, о том, что всё в жизни бывает, от безмятежности до трагедии один шаг, и к этому надо быть готовыми, и это надо пережить.  Таков великий смысл Жизни.
Конечно, у меня и самого сжималось сердце, когда учительница в 4-ом классе читала нам сцену с Жаном Вальжаном из романа Гюго «Отверженные». А от некоторых страниц и до сих пор сердце плачет, иной раз до слёз в глазах.  Но дети нашего поколения войны привыкли держать своё сердце на замке и не предаваться открыто "слёзным чувствам". Это считалось постыдным. Таких мальчиков не уважали.
А то бывает и так: уточку жалко, а человека ; нет. Его можно обидеть просто так и недобрым словом, и поступком, и не заметить этого. Таких слёзообильных и жалостливых хоть пруд пруди.
Слёзы, конечно, очищают. Влага в душе лучше, чем сухость и молчание. Может быть, это основа женской сострадательности. Но и в этом, как и во всём, нужна мера. Дождь сменяется сухой погодой, иначе был бы потоп.
И Козетту жалко, но жалость тоже бывает разной. Сдержанность и целомудренное сопереживание ; это не бессердечие.


НАСТРОЕНИЕ

Я так неустойчив в настроениях, а, значит, и в мыслях тоже, а, значит, и в отношении к людям. Наверное, это оттого, что в моём одиночестве я отвыкаю от подлинных чувств, а живу воображаемыми. Бывает, что на расстоянии человек видится таким хорошим, что в душе зарождается и крепнет любовь к нему. Но как только увидел, то то покажется не так, как ожидал, то это. Впечатление искажается, как отражение в потревоженной воде. Да, живой человек ; не идеальный образ. Вот почему художники предпочитали влюбляться в идеальное изображение, а не в живую натуру.
Проходит день. Человек отдаляется, унесённый расстоянием и временем ; и снова в душе возникает то чувство влюблённости в идеальный образ, наплывает, как тихая музыка, от которой  не искажается отображение в зеркале души.


НЕБЕСНЫЙ САД

Долго не показывалась луна. Серые тучи застилали небо. В седой дымке прятались звёзды. Но вот и небесная ширь посветлела, очистилась, а огоньки звёзд не зажглись, и лунная колесница  не выкатилась из низины. Но однажды я поднял глаза  и увидел спелое золотое яблоко. Его округлые края были ровны, ароматом райского сада дышал зрелый оранжевый плод. Дерева не было видно. Может быть, его и не было совсем. Должно быть, оно росло только в нашем воображении, как и сам Эдемский сад.
Луна взошла, где и всегда, в тот же час, что и вчера, в той же точке на востоке в эту пору лета. Повисла, осмотрелась  и не увидела никого вокруг на пустынном небе. Но печали не было в её лице. Румянцем  здоровья и чистоты светилось оно, не спрашивая, отчего и почему. Пылало отражённым огнём далёкого солнца.


ПРОЩЕНИЕ

Прощать или помнить зло долго, может быть, до гроба?  «Прощение очищает душу и обиженного и обидчика», ; говорят те, кто следует этой заповеди буквально. Если следовать такой логике, то да, простил ; и живи дальше спокойно. Но есть оскорбления, которые нельзя прощать. Обиды можно, а оскорбления чести нельзя. Это понимали люди благородные. Честь была для них выше жизни. В этом причина возникновения дуэлей. Честь поднимает культуру личности и общества, вертикаль ценностей. А лёгкие прощения приводят к слюнявости и к утрате самого понятия чести и достоинства. Конечно, было бы лучше, с точки зрения обычной жизни, если бы Пушкин ещё до дуэли простил Дантеса. Но есть в душе такая струнка, которая перестанет звучать, если честь не отмщена и обида не смыта кровью. А то бывает, что простишь человека, а он повернётся и как ни в чём не бывало пойдёт дальше творить свои чёрные дела. Конечно, не от всех нужно обиду и принимать. «Если на мой сюртук попадёт грязь из-под колёс чьей-то коляски, очистить его ; дело моего камердинера», ; сказал как-то Пушкин. Не на все обиды нужно обижаться. От мелкого и низкого человека обиды и принимать не стоит. Царь не судится с холопом. Но если это человек твоего круга, твой долг защитить честь, которая принадлежит не тебе одному, а всем порядочным людям. Чувство это выше расчёта. Но и прощание, конечно, тоже выше. И как поступить, решает сам человек.
Возможно ли вообще искреннее прощение из самой глубины души? «Всем прощаю. Никому не мстить», ; с такими словами умер Пушкин как истинный христианин. Прощать, не любя, невозможно. Но любил ли он своих врагов? Не думал ли в этот миг больше о своей бессмертной душе, страшась обречь её на вечные мучения, если груз неотпущенных обид будет тянуть её в глубь преисподней?
Но оказывается, если пойти дальше, дело даже не в прощении. Низкий человек, позволивший себе грязную клевету или сплетню, обесчестил себя сам. И с этим ничего не поделаешь. Нельзя заставить уважать человека, лишившего себя права на уважение. Можно, если и не простить, то обойти молчанием сорвавшееся с губ ругательство. Но простить убивающую честь сплетню невозможно. Что сделано, то сделано, и обратного хода не имеет. Оскорбитель сам выписал себя из ряда уважаемых людей, а это похуже непрощения.




ПАРАДОКС

По поводу хлёсткого афоризма В. Ленина об интеллигенции. Кажется, никто не обратил внимание на интересный парадокс. Ленин принадлежал к интеллигенции. Но если он интеллигент, то, по логике, и себя должен причислять к тому плодородному удобряющему слою почвы, плохо пахнущему, но необходимому.  Может быть, она (интеллигенция) и не самый большой мозг и не всегда самый умный, но и не ... Но если она не мозг, то кто же способен мыслить?
И кто вообще не назём на этом свете, по крайней мере,  в своей животной основе? Но один назём способен создать всё, что называется культурой и искусством, другой же ; только воспроизвести себе подобное, и то не всегда. Странное дело! Ленин, в общем сильный и глубокий ум, способный восхититься Бетховеном и Толстым, оказался таким вульгарно-примитивным в оценке мыслящего слоя русского общества. Вы скажете, он имел ввиду слабую и безвольную массу  «прислужников буржуазии», но художнику, да и всякому человеку, интеллигенту в особенности, не обязательно быть сильным. Главное, что он способен творить. Всё, чем обладает современная цивилизация, создано людьми умственного труда. Кроме того, художнику свойственно стремление к свободе, а именно это поднимает человека над животным существованием. Во всяком человеке есть всё: и низкое, обыкновенное, и высокое, и сила, и слабость. И сам гений революции не был сильным, когда просил яду, чтобы уйти из жизни.
 Так кто есть кто, Владимир Ильич?


ИЗМЕНЕНИЯ

В мире происходят изменения. Он становится более женственным. Наступает эра Матери. Это не хорошо и не плохо, хотя в чём-то несомненно хорошо. Женская мудрость нужна миру.
 Он всегда менялся, двигался, как движется и сейчас.  Значит ли это, что люди станут менее сильными, более женственными? В чём-то ; да. Но это не перевес одного над другим. Просто он становится более уравновешенным и справедливым. Идёт борьба злого,  грубого начала с началом материнским. Но и в равновесии  происходит своя борьба. И в женском проступает бабье. И рядом с глубоким живёт мелкое и недалёкое. Иначе не может быть. Чаша весов колеблется. И это подталкивает маятник жизни к движению. Иначе бы она умерла.


В ДОМОУПРАВЛЕНИИ

; Вы на нас не сердитесь? ; спросили женщины в домоуправлении, вспоминая вчерашнее маленькое недоразумение. Мы о чём-то поспорили. И одна из них в раздражении повысила голос.
; Что вы кричите? ; спросил я.
Она на миг смешалась. Но тут же пришла в себя.
;Я просто громко говорю.
; Громко кричать и грубо говорить ; не одно и то же, ;  сказал я.
Видимо, они и сами поняли это. И вот сегодня нашли в себе решимость извиниться.
; Зло вообще не надо помнить. Не надо давать ему шанс выжить, продлить своё чёрное дело. Ведь оно только этого и ждёт, ; сказал я.
Обе работницы МУБ ЖРЭБ-заказчик, как теперь именуется это учреждение, согласились. И мы расстались друзьями.


ДВЕ ДУШИ

Она хотела, чтобы всё между ними было легко и просто, чтобы можно было рассуждать о поэзии, о новых постановках театра постмодернизма, о выставках и книгах.
   Вначале так и было, но потом в эту чистую сферу проникли микробы более тёплого и тлетворного чувства. Он сказал: "Я люблю тебя. Когда ты рядом, жизнь становится праздником. Мне легко с тобой. Я любил много раз. Но всё начиналось с чувственной страсти и ею кончалось. Теперь я понял, что любовь начинается с души. Когда тебя нет, я вызываю твой образ в памяти, повторяю твоё имя. Это наваждение. Мы можем говорить и молчать, быть рядом и вдали друг от друга. Но это любовь. Встретились две души, блуждавшие где-то миллионы лет по разным орбитам, и поняли, что они родные".


О ВЕЧНОМ И ВРЕМЕННОМ

Откуда у такого временного, конечного существа, как человек, мысли о вечном? Бессмертным ему всё равно не стать. Природе они также не нужны. Он ей ; тем более. Мысли о земном необходимы, чтобы жить. А мысли о вечном? Ни отдельный  человек, ни весь его вид никогда не сравнятся с вечностью. Зачем стремиться переходить отмерянные пространством и временем границы? Ведь они всё равно не растянутся до бесконечности. Не быть частности, точке ;  равной безмерности.
Но ведь точка до взрыва была равна бесконечности, хранила в себе всю будущую Вселенную, как капля зачатия хранит зародыш жизни. Неужели и наша мысль есть капля, из которой рождается бесконечность, и, может быть, наши мысли о вечном не напрасны?


МУЗЫКА ДЛЯ ДУШИ.

Шаткий мостик в тумане. Осенние листья. Плачущий голос саксофона. Он плачет о любви. И от песни его сердцу больно и сладко. Вместе с песней я вплываю в почти забытую, а когда-то близкую и родную страну нежности, где душа открыта для всего светлого, доброго и чистого.  Сколько лет я не был в этой стране?  Я забыл, как пахнут цветы под лунным небом, как  догорает закат над южным морем, как выросшие крылья плавно несут душу  туда, где сходятся все желания, нет ни обид, ни раздоров, но вечная весна, где другая живая душа, близкая и родная встречает меня на пороге. И мы, взявшись за руки, идём туда, где встаёт солнце и начинается вечная жизнь.


АДЕПТЫ НОВЫХ УЧЕНИЙ

Сегодня днём на улице внезапно налетел совершенно незнакомый человек и стал ругательски ругать теорию Дарвина, и всю школьную науку. И самое неприятное, что, обзывая идиотами и Эйнштейна, и всех, кто не признаёт альтернативные подходы к истории, прямо называл их масонами определённой национальной принадлежности. Я на это сказал ему, что если к науке примешиваются расистские теории, то это уже не теория, а идеология, политика. Но он меня не слышал. И таких людей становится всё больше. Не дать открыть рот собеседнику, которого сразу же превращают во врага, засыпают  вычитанными  где-то чужими мыслями и с пеной у рта  объявляют тех, кто думает не так,  отсталыми и глупыми ; черта, по которой сразу узнаются люди,  лишённые настоящей образованности и интеллигентности. Такими, наверно, бывают адепты многих новых учений, большей частью, фанатичными и нетерпимыми. Если бы было возможно, они сжигали бы своих противников на костре.


БОЛЬ

Когда человек страдает из-за обиды, ему говорят: «Плюньте, забудьте. Обидчики вас не стоят». И, правда, обидчики не стоят  того, чтобы из-за них переживали. 
Так-то оно так, но всё же… Говорят, между обидчиком и тем, кого обижают, можно поставить защитную стену ; и никакое зло к нему не пристанет. Но наше ментальное тело так же чувствительно, как и физическое. Вас ударили ; и вам больно. Боль и есть защита. Если человек не переживает из-за огорчений, обид, это сигнал о том, что что-то сбилось в его внутреннем устройстве. Говорят, это случается при некоторых контузиях. Кто не чувствует боли, не может избежать опасности. На пламя свечи человек отдёргивает руку. Первыми страдают нервы кожи. Не чувствовать боли ; значит, перестать жить. Только мёртвые не  знают страданий. Правда, болевой порог у каждого свой. Быть слишком чувствительным тяжело, но и быть бесчувственным ; значит лишиться тех чувств, которые делают человека человеком.
От нанесённой раны  непросто исцелиться. Обиду трудно забыть. Но эти способы есть. И один из них» ; наложить на больное место лечебную повязку из душевных слов, обращённых к сочувствующей душе.  И вот тогда зло теряет силу.


ФИЛОСОФИЯ ВОДЫ

Станьте подобны воде, и вы обретёте блаженство, ; учит даосская мудрость.
Но вода не знает человеческих чувств.
Всё это не более чем красивый поэтический оборот. Человек не станет водой, и вода не превратится в человека. Но человек состоит из воды, и что-то такое она ему нашёптывает. Слышит ли вода человека, мы не знаем, но человек слышит воду.


ФИЗИКИ И ЛИРИКИ

Давний спор шестидесятников, кто лучше, умнее и нужнее на этом свете, вылившийся в балладно-шутливую форму, кажется, остаётся вечно молодым и не стареющим. Это спор между интуицией и строгим, и трезвым рацио, принимающим всякое отклонение от логики, за глупость.
Точные науки делают человека умнее, но не делают ни мудрее, ни счастливее. А философия и искусство делают.
И те и другие плохо понимают друг друга. Редкого физика можно убедить в том, что лирики могут быть мудрыми и счастливыми, не обманывая ни себя, ни других. И редкий лирик согласится с тем, что человек из лагеря точных знаний может понимать глубины души. А ведь без души, с одним разумом, может существовать только голова профессора Доуэля.


МИЛАШКА ПСАХИ

Знаменитая Дженнифер Псахи. «Я сама ничего не знаю и ничего не понимаю. Я озвучиваю то, что мне пишут». Над ней смеются, как над образцом глупости. Конечно, она не Сократ и не Жорж Санд, но и она, как всякое живое существо, обладает природной глубинной мудростью. По сравнению с миром чувств, в котором она живёт, то, что пишут в Госдепе ; несусветная чушь, над которой незачем задумываться. А если «попугая» ставят как «официального представителя Госдепа, как голос нации», это свидетельствует об уме  тех, кто это делает. Ей же незачем об этом думать. И она по-своему права. Не может она взять на себя то, чего не имеет от рождения.


ДЯТЕЛ И СОРОКА

В густых лапах тёмно-зелёной пушистой ёлки зашевелилась какая-то птаха. В тени ветвей видно плохо. Уже недалеко было до сумерек. Что это за птица, я не разглядел. Мелькал какой-то серенький бочок, вертелся прямой упругий хвостик. По размеру как зяблик, или дрозд, но меньше галки, тем более, грача; нос длинный, никак носиком воробьиным не назовёшь. Может быть, скворец? Горлинка? Тут птица повернулась. На головке вспыхнул красненький огонёк. Ба! Да это дятел. Тут рядом  упал ещё комок, уже и вовсе довольно крупный. Сорока. Подлетела без крика, без шума. Видно, так, от скуки, шалила. Этой воровке до всего есть дело. И зачем ей надо было рядом приземлиться и спугнуть дятла, который, наверное, приноравливался, как доктор к пациенту, чтобы начать врачевание? Дятел, конечно, упорхнул, а сорока повертелась-повертелась, да и тоже  юркнула куда-то в гущу ветвей. Лениво так, не по сорочьи. Видно, просто попугать хотела. Помни, дескать, кто тут главный. Уж такой у них, у сорок, нрав. И сама ничего не нашла, и дятлу помешала делать дело. Вредная птица. Такие и среди людей есть. Ни себе, ни другим. Так хоть помешать кому-то спокойно жить ; и то утеха.
Утром на ту же ёлку налетела стайка маленьких синиц, таких юрких, что уследить невозможно. Скачут с ветки на ветку, что-то ищут. Порыскав так, поискав что-то, пропали так же стремительно, как и появились.


ГЛУПОСТЬ И ЖЕСТОКОСТЬ

Глупость и жестокость идут рядом. Одна поддерживает другую. Глупость закрывает глаза разуму на тупое упрямство и питает ложную гордость. А жестокость разжигает жажду власти. И пока я буду жив, я буду ненавидеть и то и другое. И пока будет много глупых, низких, жестоких, слепых и тёмных, кадров для концентрационных лагерей будет всегда в избытке. Их не надо будет готовить. Они растут, как сорная трава в поле. И самих лагерей, во всех их видах несвободы, подавления ярких личностей, всякого рода умственной недоразвитости, воинственного невежества, будет всегда достаточно.


МЕЖДУ «ДА» И «НЕТ»

Помните детскую считалку: «Да»  и «нет» не говорите? То же и в отношениях между людьми, особенно между мужчиной и женщиной. «Да» больше мужское слово. «Нет» ; женское, и колебание между тем и другим тоже больше принадлежит лукавой половине. Но это и придаёт тонкость и волнительность игре.
Иное дело в обычных трезвых отношениях, когда от ответа зависит результат  решительного действия. «Казнить нельзя помиловать» лучше с отрицанием.
Впрочем, в жизни всякое бывает. Вот пишет одна женщина-психолог в Инете: «Да и нет весят одинаково» и приводит диалог двух подруг. Одна спрашивает: «Подвезти тебя до остановки?», и вторая не знает, что ответить. Ей бы хотелось и в то же время она боится  загрузить подругу лишними хлопотами. Мнётся и отвечает неопределённо. И та даёт ей урок прагматизма. Лучше, дескать, скажи прямо «да» или «нет». Мне всё равно, подвезти тебя или нет.
Думаю, не всё равно, понятно, почему. И получается, что вся история  приведена, чтобы научить нерешительных людей чёткости и определённости. Оно неплохо, но не всегда нужно быть прямо в лоб. Все приведённые ею доводы не более чем умственная эквилибристика. Деликатность и прагматичная прямолинейность весят неодинаково. А если одинаково, то только в состоянии цинизма и душевного огрубения. В отношениях всегда есть и должны быть оттенки. Тем общение и интересно. По-другому можно только на службе. Дружеские диалоги "да" и "нет" как удары палкой в лоб. Иногда нужна определённость, иногда уклончивость. Что плохого в том, что ты не хочешь огорчать друга или подругу  бесповоротным категорическим ответом. Он или она оценят твою деликатность, если не зачерствели душой или, по крайней мере, не устали.
Ты сказала как будто бы «нет». Но между «да» и «нет» с колебаниями всегда скорее слышится «да». Полутон важен и в музыке и в жизни. Ты ушла на станцию пешком. Всё честно. Но у твоей подруги неспокойно на душе. Конечно, если в ней ещё не умерла совесть. А лучше было бы вообще не спрашивать: «Подвезти тебя?» Ведь до станции 3-4 километра.  Каково это: провожать за ворота пешком, когда рядом машина? Хороша подруга.


ЧАША ЖИЗНИ

Начало сентября. Дни чудесные, солнечные, тёплые. А на душе пасмурно и тревожно. Хворости мои перевешивают все возможные радости.  Давление снизилось, но ощущение такое, словно живой воды в чаше жизни осталось на донышке. Ничего не болит, но чувствую себя в пограничном состоянии, между жизнью и смертью.
 Справедливо, но безжалостно устроена жизнь. Мыслящее, способное к творчеству существо, ; человек, по сути, равное богу.  обречено, как и всякое животное, кончать дни свои, становиться добычей тлена, тогда как  ему хочется жить если не вечно, то долго, очень долго. И при этом не быть добычей унизительных болезней и страха исчезновения.
Всему и всем даёт стихия место под небом, конечно, если коса смерти  не задевает злак слишком рано. Среди скошенных рано могли бы быть и гении, и злодеи, и злые, и прекрасные люди, но они ушли, не достигнув цветения, не раскрыв лепестки души. А сколько, почти бессчетно много, людей живёт и живёт под солнцем! Как расточительна природа, сеющая семена жизни! Сыпет и сыпет из сита, как пахарь на  ниве, бессчетное множество зёрен, не  различая плохих и хороших. Вместе со злаками добрыми восходят и злые, и уродливые, зреющие только для того, чтобы стать удобрением. Сорных растений на поле жизни много, гораздо больше, чем плодов райского сада. Их больше, чем хотелось бы самому Творцу. Отбор в природе тоже есть, но витальная сила пересиливает всякую мудрость стихийной селекции.


ЕКАТЕРИНА ИЛИ НАТАЛИ

Говорят, Бог даёт человеку право выбирать. Но как делать правильный выбор? Вот Пушкин с правом и свободой выбора между любившей, и понимавшей, и ценившей его красавицей Екатериной Ушаковой, к которой он  был неравнодушен и близок сделать ей предложение, но не сделал. И Натали Гончарова. Правилен ли был его выбор? Мои симпатии на стороне Екатерины Ушаковой. Ладная могла бы быть пара. Насчёт Екатерины ; это был совет Божий, которого он не послушался, а насчёт  Натали ;  лукавый бес толкнул в ребро. "Чистейшей прелести чистейший образец"? Прелесть и чистота? "Моя Мадонна"? О земной женщине? Ну-Ну! Воображение поэта ; его закон. Человек так устроен: что хорошо и прямо, то ему скучно, а вот где посвоевольничать, то ему подавай. И кончается чаще всего плохо. Так прихотливо и непредсказуемо складывается жизнь.
Но, может быть, прав поэт, и «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».


МОЛЧАЛИВЫЙ СЕПТЕТ

Сентябрьский полдень ; не то, что самый жаркий час в июле. Солнце хоть и высоко, но не жарит во все «печёнки». Свет не такой ослепительный. Тени глубже. Небо высокое, чистое, тихое, смотрит на землю издалека. Земля и всё на ней дремлет. Стая галок замерла посреди тенистой дороги. Среди пяти задумчивых галок один  пегий голубь. Издали и не отличишь. Как он попал сюда? Почему не улетает? Одна из галок бросила на него косой короткий взгляд. Опознала как неопасного соседа и отвернулась. Что так зачаровало всю эту компанию, погрузило в короткий сон? Я становился поодаль. Ни одна из птиц не вздрогнула, не пыталась взлететь. Я оказался седьмым и, кажется, совсем не лишним в молчаливом септете.


НА ВОЛНАХ ОКЕАНА

Дни на удивление тёплые, даже жаркие, тихие, солнечные. Говорят, чуть ли не вся осень будет такой и вообще климат теплеет. Зимы будут среднеевропейские. В эту ожидают ледяные дожди вместо снега. Всё вообще изменяется. Льды Антарктиды тают стремительно, опресняя воды океана и затапливая прибрежные районы. Вокруг тайфуны, цунами, даже там, где их сроду не бывало.  Говорят, что грядёт конец света. Впрочем, с начала мира это говорили. Вырастает и хорошее, и плохое. И так в шатком равновесии, как на волнах океана, будет сохраняться жизнь. Сколько, неизвестно. Иногда думается, что не бесконечно. Ни один живой вид не делает столько для самоуничтожения, сколько homo sapiens. Сама же природа об этом не знает. Живёт, не думая о том, чего всё равно не избежать и не изменить.
На перильцах балкона голубь, и без того белый, как свежевыпавший снег, чистит перья, охорашивается, как перед первым свиданием.


ПОЛОТНО СУДЬБЫ

Судить об истории, о прожитой другими людьми жизни гораздо легче, чем самому участвовать в ней. Ткань жизни не бывает одноцветной. В неё вплетены разные нити: и красные, цвета радости и надежды, и серые цвета болезни, и золотые ; знак любви и удачи, и зелёные ; цвета жизни, белые ; цвета добра, и чёрные ; цвета несчастий и зла. И потому судить о жизни прошедших по земле людей и оставивших на ней свои следы, судить надо с осторожностью. В жизни каждого есть всё. На полотне судьбы избранных людей заметнее и хорошие поступки, и прегрешения. Выносить приговоры гораздо проще, чем самому прожить жизнь. И мы наделали бы множество ошибок, даже преступлений, избороздили бы полотно кривыми узорами куда запутаннее птичьих и звериных следов на снегу, окажись мы на месте Александра Македонского, Иоанна Грозного, Иосифа Сталина и многих других.


НЕИСЧИСЛИМЫЕ БОГАТСТВА

 Смотрю на экране собрание художественных изделий из жемчуга эпохи Возрождения и Неоренессанса. Боже, боже, на что только ни способен человек! Если собрать всё, созданное им, получится целая вселенная, которую невозможно ни оценить, ни охватить глазом. От представленной здесь роскоши глаза разбегаются.
     Необъятны потребности человека и неисчислимы сотворённые им богатства! Страшно было бы даже владеть такой коллекцией. Неисчислимые сокровища опасны.


ЗАКРЫТАЯ ТЕМА

; Если вам так не нравится жизнь в провинции, почему вы не переезжаете в Москву? ; спрашивают меня.
Всю свою сознательную жизнь я мучился раздвоенностью между Москвой, в которую так хотелось вернуться, и жизнью в провинции. До 90-х была закрытая прописка. Ни денег, ни умения, чтобы это препятствие обойти, у меня не было. Теперь нет ни сил, ни денег, ни здоровья, чтобы это препятствие перешагнуть. Некуда переезжать. Даже маленькая квартира в Москве стоит  бешеных денег.  Одна мысль о хлопотах в бюрократических учреждениях, о трудностях переезда приводит меня в ужас. Да и Москва теперь не та. Той, которую я любил безотчётной любовью, уже нет. Почти никого из тех, с кем я рос, виделся, хотя бы урывками, тоже нет. Конечно, можно завести новых знакомых, может быть, даже друзей, но…  Всему своё время. Всё. Эта тема закрыта. Как и тема жизни вообще. Я живу из последних сил, окружённый людьми, которые моих мучений не понимают. Дай бог, чтобы хоть похоронили по-человечески.


ПРИЗ

«Он несёт себя, как приз», ; пишет женщина и очень переживает из-за этого. Понятно. Мужчина Нарцисс мало кому нравится. Блестяще написано с едкой женской остротой. Именно "несёт себя как приз". Это вызывающе и раздражает окружающих. Но что поделать? Здесь многое решает мудрость женщины. Если же подумать, то это не самый большой недостаток. Можно посмотреть на это снисходительно, как на свойство нереализованного артистизма, преодоление низкой самооценки. А вообще, каждый человек имеет некоторое право нести себя как приз уже по одному тому, что ему выпал билет жить и быть. И он по-детски радуется этому.
Главное, что написано на кубке, из чего он сделан и как его нести.


ЕЩЁ ОДНА ВСТРЕЧА

С некоторыми людьми, вы заметили, приятно встречаться. Таких людей немного, но они есть. Вот совершенно неожиданное знакомство со Стивеном Фрайем, писателем и киноактёром. Он далеко не святой, не праведник. Сидел в тюрьме, употреблял кокаин,  бросил. Страдает биполярным расстройством. И из всего это сумел извлечь то, что составляет самую сущность жизни: любить и превыше всего ценить добро.
Я уже имел случай выразить своё одобрение и восхищение тем, как этот человек умеет чувствовать и говорить. И сейчас могу только повторить, что разделяю если не все мысли этого человека, то, безусловно, его мирочувствование. От того, что он говорит, идёт  светлая энергия.
 

БЕДА

Беда некоторых современных писателей в том, что они не знакомы с базовыми идеями классической культуры. Что можно ждать от литератора, не знающего, что стоит за образами Гамлета и Дон Кихота, Ромео и Джульетты? У такого писателя пустыня за спиной. А то и того хуже, сумерки, наполненные химерами тёмного ума. Он и судит о жизни и людях, исходя из того, что видит в полумгле предрассуждений, толкует вкривь и вкось самые очевидные истины, ненавидит тех, кто видит дальше, яснее мыслит и лучше говорит,  злобно ополчается на всё, что не вписывается в его приземленную и плоскую картину мира. Это и одна из причин распрей и ненависти в среде литераторов.
Конечно, творец художественных смыслов не обязан питаться чужими идеями. Он должен доходить до всего сам. Но нельзя входить в литературу, не имея ничего за душой. Каждое поколение стоит на плечах предшественников. Справедливо говорят, что предки создают нам нашу историю настоящего. Иначе человечество не сдвинулось бы ни на шаг, и каждому поколению пришлось бы заново изобретать то, что уже изобретено.
Иной раз, и не так уж редко, к сожалению, встречаешься с такой неразвитостью чувств и ума у некоторых писателей, что просто диву даёшься. Собственная беспомощность бесит их. И так рождается ненависть к более просвещённым коллегам, говорящим на непонятном языке, в котором почти все слова знакомые, но ускользающие из невозделанного сознания.


МЕДЛЕННОЕ ТЕЧЕНИЕ

Сегодня случайно взгляд мой упал  на картинку перекидного красочного календаря. На нём застыл август. Время моё остановилось на трёх яблочных Спасах. Не перестало двигаться, конечно, а как бы задремало на солнцепёке последних дней.  Всё-таки время способно если не остановиться, то замедлить своё движение. В нашем сознании так и происходит. То, что оставляет глубокий след, держится долго, не спешит уходить. Так бывает и с хорошими, и с не очень хорошими и совсем не хорошими впечатлениями.  Так что мечта гётевского Фауста «остановись, мгновенье» ; вовсе не иллюзия, а реальность. Кто-то  из учёных прямо так и сказал, что в вечности течёт река времени. Река эта на равнине течёт медленно, особенно  в конце лета. Смотришь и не видишь движения. Плывёшь – и как будто стоишь на одном месте. Вода плывёт, а душа живёт теми мгновениями, которые исходят из вечной жизни, где времени нет.


ЭТАЛОН КРАСОТЫ

У каждого в юности есть свой учитель и даже не один. Он и бывает образцом, эталоном красоты для ученика. У меня тоже были такие учителя и учители: Пришвин (его книга «Глаза земли»), Бунин, Шолохов («Тихий Дон»), а если брать шире, то вся известная мне русская и зарубежная классика. Тут и Гомер: «встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», и восток с Омаром Хайямом, и французы (Флобер, Пруст), и англичане (Джойс), и немцы (Томас Манн, Бертольд Брехт, Генрих Бёлль)), и Хемингуэй, и Курт Воннегут («Крестовый поход детей или бойня номер пять»), и наши, от «южно-русской» и северной городской прозы до деревенщиков… Всех не перечислишь. И потому, когда мне говорят, ваш эталон тот-го и тот-то, я отвечаю: да, все они мои бесконечно чтимые учителя. Но теперь я в том возрасте жизни, когда эталонов у меня нет, я сам по себе, но не одинок, а по-прежнему живу в цветущем саду памяти, где нахожу себе любимых попутчиков, счастлив ходить с ними по одним дорожкам, дышать одним благоухающим воздухом, видеть и слышать их так же явственно, как и в годы юности.   


Я И ДРУГИЕ

«Если вы думаете, как все, на самом деле вы не думаете…» ; бьёт в лоб читателя один, а, правильнее, одна психологиня. Она из тех, кого можно называть альтернативными психологами. Таких людей теперь много. Их потребность ; выворачивать всё наизнанку, лишь бы было не так, как раньше. Не слишком ли много для оригинальных одиночек? Ведь их всегда единицы.
И дальше настойчивые уверения, что считаться надо только с собой, не думать о других. В этом, дескать, и есть настоящая ценность личности.
Вообще, если подходить без полемического задора, неразлучного с крайностями, то тема очень глубокая, сложная. Тема конформизма и свободы личности, психологии толпы и самобытности. Пушкинско-лермонтовская тема «поэта и толпы», романтиков-бунтарей, без которых человеческая история, как и повседневная жизнь, была бы скучной и серой. Прометей, Данко бросали вызов стадной покорности. Дон Кихот, Мюнхгаузен (в фильме по сценарию Г. Горина), Дж Бруно, Галилей шли против общих устоявшихся представлений и совершали открытия в науке, изменившие наши знания о мире. Каждый творец чего-то нового разбивал  сложившиеся стереотипы, "перешагивал черту". И каждый преступник делает это, переступая закон нравственности. Так что дело в содержании поступка, а не только в отрицании общей косности. Без стремления к самобытности наделённый энергией человек не может существовать. Ему надо раздвигать теснящие его рамки, но в этом стремлении к личной свободе есть своя нравственная составляющая, без которой можно придти к сатанинской гордыне "сверхчеловека", к проклятию "отверженных", к разъединению и отчуждению, к жизни без любви. А ведь это и есть ад на земле.


СТРАНА ПОЭТОВ

По складу ума, по образованию и роду занятий я литератор и пишу о том, что мне хорошо знакомо. Для меня, как и для моих собратьев по перу, много важнее математических формул слово, то, что может выразить происходящее в душе человека, как она отзывается  на сигналы мира. Это моя вотчина, данная мне судьбой, моя страна, без которой меня просто нет. Мне знакомы здесь многие тропы: и широкие дороги, исхоженные вдоль и поперёк моими предшественниками, и потаённые уголки, и священные рощи, где звенят тимпаны  и льются сладостные голоса сирен. И ангел с огненным мечом («и он к устам моим приник…») встречается мне на перепутье дорог. И в тихий час души слышится тихая проповедь мудреца, владеющего тайной слова. Нет, не в цифре тайна мира, а в Слове. А в этой тайне много дверей. За одной скрывается другая ; и впереди целый лабиринт. Без нити   Ариадны из него не выйдешь, но и без слова Медеи ; не войдёшь. Многое для меня здесь просто. Я знаю, за каким поворотом, возле какого камня течёт звонкий ручей со сладостной влагой, где лежат залитые солнцем поляны, а где царит сумрак, полный таинственных видений. На границах этой страны бродят люди,  смутно догадывающиеся о том, что в ней находится, и пытаются в неё проникнуть. Но это оказывается детской попыткой. Иногда некоторым из них удаётся войти в первую дверь, и они останавливаются, уверенные, что проникли в средоточие храма. Из-за следующих дверей доносятся райские звуки пения, но и их дано услышать не всем, понять, тем более. То, что для нас, «счастливцев праздных», даётся даром, стоит им многих трудов, тяжких усилий, почти «скрежета зубовного». И в этих усилиях они растрачивают остатки детской веры в то, что и им доступно блаженство поэтов. Зато они не знают и мук, которыми избранники Аполлона расплачиваются за свой чудесный дар. Впрочем, у них свои муки, свои страдания, в которых, однако, нет и капли того мёда, который содержится в слове поэта.


ОКТЯБРЬ

Середина месяца. Предсказание бабьего лета так и не сбылись. Зато осень раскинулась золотым и рыжим ковром. Дни тёплые, солнечные, сухие. Днём даже припекает. Свет солнца яркий, но уже как бы усталый, прощальный. Небо нежно-синее с белыми пастельными облачками. Матёрая развесистая берёза под моим окном вся в золоте с прозеленью. Кусты и деревья внизу среди зелёной травы ещё держатся. Рябинки в рыжем чахоточном огне. Маленькая стройная берёзка, что всегда радовала глаз свежестью и стройностью, и теперь не теряет своего очарования. Она ещё совсем молоденькая девушка. Набралась соков и силы от летнего солнца и теперь, вся зелёная, слегка покачивает веточками, словно танцует. Но листики на нижних веточках уже слегка пожухли.  Солнце льёт на неё потоки горячего света, словно говоря: « «Лето не кончилось, игры впереди. Придёт и твой Лель, обовьёт стан красными ленточками». А земля молча слушает, неслышно вздыхает. Она знает, что  кровь её холодеет и скоро совсем остановится на долгие зимние месяцы до весны.


МЫСЛЬ

Личного бессмертия нет. Не вечен и  весь род человеческий. Всё, что имело начало, должно иметь и конец. На что опереться человеку? Во что верить, чтобы не впасть в отчаяние перед тёмной бездной хаоса? Исчезнуть, превратиться ни во что, в горсть земли, в пыль ; всё-таки это обидно и страшно. И тут одно спасительное соображение приходит в голову. А что если наши чувства и мысли не пропадают бесследно вместе с телом, а уходят куда-то вверх, в Ноосферу? Может быть, смысл и цель нашей человеческой жизни в  том и состоит, чтобы преобразовать Вселенную? Сначала Ноосферу, а потом распространиться и дальше, до самых отдалённых её уголков. Может быть, мысль  научится когда-нибудь управлять Мирозданьем, и всё оно станет  разумным? И оттого, какие чувства и мысли передадим мы в космос, зависит, каким он будет. Таким ли, как теперь на земле, или освещённым светом мысли?
 

У ГОРНЕГО ПРЕСТОЛА

После ночного дождя на туманном небе  бледный лик то ли луны, то ли солнца. Гадательно, потому что на той же восточной стороне неба, на той же точке, что и утреннее, и вечернее светило. Но судя по времени, всё-таки солнце. Оно разгоралось, словно расплавленное сияющее олово в безбрежном горниле зажженной кем-то печи. Вспомнились увиденные вчера на одном из сайтов фотографии осенних невянущих и при заморозках цветов. Из неверного света солнца выплыли строчки Бунина:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной.
Срок настанет. Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я всё. Вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав.
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленам припав.

Алмазной чистоты строки! Их можно произнести только у горнего престола. Что стоят рядом с ними механический скрежет иномарок, блеск дорогих одежд, ломящиеся от яств столы? Мы почти отвыкли от таких трепетных и нежных слов. Многие их вообще не знают. Одно это стихотворение способно очистить ищущую света душу. Но ищущих немного и, кажется всё меньше. Но слова всё же сияют под этим вечным небом, то разливаясь золотом, то нисходя на душу отблеском когда-то испытанного счастья.



КРАСОТА

В одной китайской притче рассказывается о том, что некий человек, купив в лавке шкатулку, обнаружил в ней жемчуг.  Всё содержимое он оставил хозяину, а себе взял только шкатулку. «Какой неумный человек, ; сказал хозяин. ; Если бы он знал цену жемчугу, он поступил бы иначе». ; «Какой неумный хозяин, ; сказал бы я. ; Если бы он знал, что красота дороже жемчуга, он подивился бы мудрости гостя».
Красота вечна, а жемчуг тускнеет. Человек купил то, что ему нравилось, а не то, что стоит дорого.
Шкатулка была его мечта, и жемчуг оказался в ней лишним.  Конечно, всякая рукотворная красота когда-нибудь разрушается, но остаётся в душе её образ.


ФОТОГРАФИЯ

Чего больше: радости или печали, когда смотришь на изображение человека, которого больше нет с нами? Он прошёл свой путь и исчез, хотя и не бесследно. Но его след не заменит живого человека. Фотография ; великое чудо, запечатлённое мгновение, о котором мечтали люди ("Остановись, мгновение!»), и в то же время рождающее скорбь: был человек и нет его, осталась только тень. Так, оказалось, в сбывшемся желании ожила не только радость  встречи, но и печаль, напоминающая, что отблеск прошлой жизни ; только зримый образ, но не сама жизнь, которую никакое чудо не в силах вернуть.


ОДИНОКАЯ БЕРЁЗКА

Почти все деревья в нашем саду потеряли свою листву. Одна только берёзка, вся в жёлтых и зелёных монистах, кажется, не потеряла ни одного листика. За лето и осень она подросла, но это не было так заметно, пока её окружали другие деревья. А вот теперь, когда они стоят все с обнажёнными ветками, стало видно, как она вытянулась. Уже не девочка-подросток, а юная красавица. Только некому увидеть и оценить её красоту, восхищённо пошептаться или осуждающе покачать головами. Некому прикрыть от студёного ветра. Он треплет её молоденькую крону. Подружки же все погрузились в предзимний сон. Ветер как будто обходит их мимо. Она одна качается и трепещет.
 Так в природе и в жизни нашей бывает. Родился ранним, и умным, и пригожим, шумит зелёной листвой долго, но осенью некому прикрыть его от студёных ветров.


ДОБРО И ЗЛО

«Не делай добра, не получишь зла», ;  привела в общем разговоре расхожую истину одна моя знакомая, раздосадованная тем, что не получила за своё добро тот ответ от подруги, на который рассчитывала.
; Какое же зло она вам сделала? ; спросил я.
Оказывается, никакого. Просто ответила не так, как хотела сотворившая ей некоторое благо женщина. Так часто бывает. Мы возлагаем преувеличенные ожидания за то благодеяние, которое оказываем. И, когда не получаем благодарности, принимаем это за зло. Но это от чрезмерной любви к себе. Настоящее добро должно быть бескорыстным. Пусть твоя правая рука не знает, что делает левая, говорится в одном из Евангелий. Твори милостыню и не ожидай воздаяния, ибо принявший от тебя помощь чувствует себя зависимым.
«Не делай добра», ; следует вывод. Но как жить, не делая добра? Не творя добра, тем самым делаешь зло, преступая закон любви и милосердия. От этого сердце твоё засыхает. Лучше делать добро и не получать воздаяния, чем злиться на того, кто не почтил тебя своею признательностью. Люди чаще благодарят, чем отворачиваются. Это в природе всего живого. Но если тебе ответили равнодушием или невнимательностью, не ожесточайся и не делай скоропалительных выводов. «Не делай добро, не получишь зло», ; убогая приземлённая «мудрость». В самой этой мысли уже заключено зло.
«Не твори милостыню просящим, проходи мимо», ; идут дальше разочаровавшиеся в человеческой отзывчивости люди. ; Пьяницы пропьют, а озлобленные и в самом деле ответят злом». ; «Творите милостыню просящим, ; учит нас Спаситель. ; А как распорядится ею просящий ; дело его совести. Твоя же будет чиста и спокойна».


ПАРАДОКС

Сколько потрясений ни пережила Земля, но солнце всё ещё восходит с востока, а прогресс всё ещё исходит с Запада, хотя кто-то уверяет, что видел труп Европы.


ЗАГАДОЧНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК

Многозначность слов в русском языке удивительна! С широко открытыми глазами выслушивает иностранец: «Чайник долго не остывает» и «чайник долго остывает», или «ничего не получилось» и «ничего получилось». Таких примеров множество.
Непонятно, откуда такая особенность языка. От своеобразия психоэмоционального мира, конечно, обтекаемого, многоликого, текучего, то ускользающего, то твёрдого, как камень, изменчивого, как "семь пятниц на неделе".
Смысловая многозначность выражений ; это ответ народа на непредсказуемость жизни. В нашем языке и игра, и мимикрия, и лукавство, отмеченное ещё А. Пушкиным.  Язык народа делал то, что открывали потом писатели, подобные Льву Толстому ; так называемую "диалектику души".
А вообще все такие выражения ; коллекция сокровищ. Так же богаты мудростью и смыслом наши пословицы и поговорки. Их собрано 30 тысяч в Словаре В. И. Даля. По сути дела, это наши Веды, часть общей санскритской мудрости.
Непереводимые весёлые идиомы. В них код неуловимости, многослойности мира, человеческих отношений, загадочной сложности жизни, лукаво насмехающийся над догматизмом мышления и отрубающей категоричностью рацио. Русский язык, русская душа, как рыба, трепещущая в руках, стремящаяся выскользнуть, особенно из недобрых рук. Поди победи такой народ!


ВЫСШИЙ СУД
 
Читаю рассуждения об «аде семейной жизни Буниных». Много любителей заглядывать в чужую душу. Что бы там ни было, это жизнь. В ней могут быть и не такие повороты. Как бы ни жили И. Бунин и его близкие, в их жизни и в них самих было высшее содержание, о котором может судить только Высший суд. А мы, сами грешники, не можем судить. Уважение и любовь  должны быть главными чувствами, когда мы касаемся таких личностей, как И. Бунин и Вера Николаевна.  Хорошо ли это ; ворошить чужое нижнее бельё?


ДУХless

Вместо рецензии

Роман о том, как русский ДУХ задыхается в англоамериканском less. Напрасно сравнивают роман Сергея Минаева с романами Ф. Бегбедера. У француза всё умно, чрезвычайно живописный сумасшедший стиль, пропитанный ароматами эротического сада. У Минаева всё трагичнее, едко трезво, цинично до боли, написано кровью. Это история русского Гамлета наших дней, Печорина, Онегина, история "лишнего человека" XXI века. У Бегбедера московская жизнь со стороны глазами заезжего европейца, нового де Кюстина из рекламного агентства. У Сергея Минаева – из глубин мятущейся русской души, грешной и кающейся, в традициях Ф. Достоевского.


НЕ СПОРЬ С ГЛУПЦАМИ

«Услышишь суд глупца и смех толпы холодный». Много раз зарекался я не спорить с глупыми и ограниченными людьми, которых, увы, так много вокруг. И, чем они невежественнее, тем нетерпимее, грубее и хамоватее. Отношусь к людям как к равным и потому жду от них такого же понимания простых вещей, которое кажется мне естественным. А получаю злобный оскал, хамство, шматок грязи в лицо. Вот на одном из сайтов вспоминают солиста Детского хора  далёких пятидесятых некоего П., хвалят и так и сяк. А, между тем, этот исполнитель пионерских песен  скорее мелодекламатор, чем певец. Певческое начало среднее и почти не проявляется. Я так и сказал. И, конечно, получил то, что и следовало ожидать. «Двести сорок девять человек шагают не в ногу, вы один идёте правильно». И это ещё цветочки. Ягодки лучше не вспоминать. Я никого не собираюсь переубеждать, никому ничего не навязываю, но имею своё мнение. Почему бы мне его не высказать, тем более, что имею к музыке и пению некоторое отношение? Нет, надо соглашаться с мнением большинства. Этих людей раздражает, приводит в бешенство, что кто-то смеет думать иначе, чем они. Чтобы понять чужое, непривычное, надо делать усилие мозга, а это болезненно и вызывает враждебность к инакомыслящему. Всё тот же неизбывный синдром стадного коллективизма.
Не желая обидеть мальчика-солиста (тем более, что он давно покинул этот свет), должен сказать, что пение ; это полёт голоса, а не выкрики музыкальных фраз. При прослушивании в la Skala говорят: "Мы не слушаем, какой у вас голос, мы слушаем, как вы поёте". Поёт душа,  то, что называют орфическим началом. Какой может быть тембр и диапазон в голосе обыкновенного мальчика десяти лет? Как этого не понимать? Не понимают те, кто лишён дара орфической стихии. А присоединяться к мнению неодарённого большинства ; значит не иметь собственного.  Досадно, что таких людей много, как, впрочем, всякой посредственности. И они нетерпимы к мнениям, отличным от их убогого вкуса. И авторитарны, и некультурны в общении. Называют прекрасным извлечение громких довольно ладных, но далёких от законов вокала звуков. «Прекрасное пение», бель канто ; это Робертино Лоретти, если говорить о детском пении.


ИСКУССТВЕННЫЕ ЦВЕТЫ

Всегда приводило и приводит меня в недоумение, когда люди принимают и навязывают другим заурядное как исключительное: безголосое «пение» за прекрасный вокал, пластмассовое чтиво за  живое произведение искусства и прочее в таком же роде. Всё моё существо противится, когда мне навязывают сказки Кэрролла Льюиса как волшебное царство фантазии, всех этих «Алис в стране чудес». Терпеть не могу  безжизненные конструкции математиков с их искусственным языком, бумажными цветами. Зачем им это понадобилось: из абстрактного мира чисел и формул вторгаться в страну стихийного чувства? Зачем эта имитация  живого чувства восковыми слепками? Что-то в этом не так и не то. Левополушарные нелегально перешли границу и оказались на правой половине мозга. «Попутали берега», как нынче говорят. Что вообще заставляет людей выдавать мёртвое, искусственно, пробирочное за живое? Всё это похоже на обряды магии Вуду. Такая литература убивает и детскую, и взрослую душу, отравляет желудок мозга модифицированными продуктами. Всё это ; фантазии рассудка, мёртвая, а не живая вода. В лучшем случае, эволюционная незрелость, в худшем ; индустрия денежного обмана.


МЫ ; РАЗНЫЕ

Пытаюсь посмотреть американский фильм 1946 года "Эта прекрасная жизнь". Открыть полностью не удаётся. Если же судить по отрывкам, то зрелище довольно скучное. Во второй раз на другом сайте фильм открылся полностью. Но смотреть было почему-то скучно, и я торопил просмотр, иногда сдвигая линию реостата. Всё чужое: лица, мимика, ритм, сюжетные нити. Сюжет крайне невразумительный. Нет тонкого психологического рисунка. Правда, многое спасает американское дружелюбие. Но в общем, искусственный, наигранный ажиотаж. Или мне так показалось из-за отрывочности просмотра. Я так и не понял, умер герой ещё ребёнком в 1919 году или нет, и какая жизнь вымышленная: первая или вторая. А говорят, что он для американцев то же, что для нас "Ирония судьбы". И всё-таки я решил докопаться до  смысла. Нашёл и прочитал рассказ Дорена Стерна «Величайший подарок». Нет, впечатление осталось прежнее.
Западный зритель не понимает наш фильм «Ирония судьбы», как мы не понимаем  их культовую ленту. Нас разъединяет понимание и чувствование ценностей, юмора, интриги, сострадания, игра актёров, киноязык, почти весь спектр эмоций, то, что вызывает сочувствие и соучастие зрителя. Увы, мы разные. Не сходимся и в том, и в этом. А непонимание приводит к отчуждению со многими неприятными последствиями. Всё начинается с этого, а не с разницы в политике и хозяйственном устройстве. У нас разные корни, разные традиции. Были фильмы, которые нас объединяли: " "Марти", "12 разгневанных мужчин", "Берегите зверей и детей",  "Над гнездом кукушки", "Однажды в Америке". А "Эта прекрасная жизнь", по-видимому, не из их числа. По крайней мере, для меня. Как жаль! Отзывы моих знакомых самые положительные. Попытаюсь набраться терпения, пожертвовать временем и посмотреть фильм  с начала до конца.


ЗВУКИ МУЗЫКИ

Звуки музыки, как бурные весенние потоки, вырывались из-под белых и чёрных клавишей рояля, лились не взирая на встречавшиеся препятствия в виде старых коряг, комков не оттаявшей земли в пробуждающемся лесу, пробивая себе путь к  готовящейся разлиться реке.  Подтачивали грязные, дышащие нетерпением глыбы льда, готовые взорваться  весенним грохотом лихорадочно дышащей реки. Оковы льда тронулись, река вздохнула бурунами закипевшей воды и покатилась  в синеющую весеннюю даль.


СПЛЕТНИ

Читаю очередной опус о страстях Льва Толстого. Всё пережёвано, перелито из пустого в порожнее, но лакеи духа всё ещё толкутся возле дверей его спальни. По какому праву? Сколько можно мусолить одно и то же, перебирать чужое нижнее бельё, вторгаться с грязными ногами в чужую жизнь? Люди грешны и несовершенны от природы, подвержены страстям. Это их объединяет. А делает разными талант и богатство духа. Вообще тема пола, чтобы не становиться пошлостью, должна обсуждаться специалистами уровня Фрейда, Фромма и т. д.  Дилетанты же лезут во все щели от умственной чесотки, внутренней нечистоты и душевного бесплодия. Приглядитесь лучше к себе, попытайтесь понять, кто вы и что. Тогда отпадёт склонность к сплетням и пересудам о незаурядных людях, в которых главное ;  их духовное богатство, которым они делятся с другими, поднимая на ступень выше человека на эволюционной лестнице.


ТРИ ВЕЛИКИХ ПРИЁМА

Среди огромного разнообразия средств, при помощи которых литература находит путь к душе читателя, есть три великих приёма, без которых нельзя представить себе искусство слова 19-21 века.

 Шёпот, робкое дыханье.
Трели соловья.
Серебро и колыханье
Сонного ручья…

Безглагольное стихотворенье Афанасия Фета, кажется, первое в таком роде в нашей словесности.

И цветы, и шмели,
И трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…

 Шедевр Ивана Бунина  в той же гармоничной тональности без глагольных расчёркиваний.
И там, и здесь молнии сказуемых не нужны. Вместо них остановившееся на мгновенье, застывший ненадолго водопад образов и звуков. За ними вся красота жизни, всё благоговенье чувств. Их нужно только угадать.  Это называется подтекстом. Первый приём русской литературы.
Есть и ещё более очевидный пример. Это стиль повествования Михаила Пришвина, насквозь пронизанный недоговорённостью, рассчитанный на умение читать и мыслить, на способность сопереживания и чуткость читателя.

Второй пример из Ивана Тургенева. «Есть мгновенья, о которых нельзя сказать словами. Можно только склонить голову и пройти мимо». Неточная цитата из «Дворянского гнезда. И в самом деле, есть такие движения души, на которые можно только указать и молча пройти мимо. Тот случай, когда молчание и слово растворены в музыке предвечности. Это приём «тайной психологии». Он, как флёром, туманной дымкой, окутывает мгновенье, защищая его от нескромных взглядов, ненужных слов.
И третий: «подводное течение», «пунктирный диалог» Антона Чехова. Это когда каждый говорит о своём, как бы не слыша другого. Преддверие постмодернизма, но в ещё большей степени,  атональной музыки души современного человека.
 Все три сливаются в одну мелодию такой невероятной силы, что производят переворот в душе.
Нестерпимо яркий свет истины не вынесут человеческие глаза. Поэтому Бог на пути из Египта являлся евреям в облаке. Так иногда поступает и творец текстов со скрытым смыслом. 
Если к этому прибавить «диалектику души» Льва Толстого и страстные  исповеди героев Фёдора Достоевского, полифонизма голосов, огненные волны бушующих в ней бурь, получится разговор человека с Богом. Не три приёма, а все пять. И всё это в лучших созданиях нашей словесности.
О "фигуре умолчания". Действительно, это то же самое (или почти то же), что тургеневская "Тайная психология". Конечно, нет необходимости всё объяснять. Без привлечения таинственного облака молчания нет искусства слова. Молчание, как говорил Г. Померанц, это не пустота, а выдох перед следующим высказыванием. Слово и молчание - это ритм дыхания. Оно же и подтекст в разных его формах. Без него тоже не обойтись. Им пользуются как аллегорией баснописцы, поэты-метафористы. Аллегориями объясняется Иисус Христос в своих проповедях и все апостолы, пророки и предсказатели; Соломон в притчах, Экклезиаст пользуются тайной переноса значения. Без тайны подтекста нет искусства, нельзя понять Г.-Х. Андерсена, так называемого "мистического реализма" и т. п.. В умолчании сокрыто бесконечное количество смыслов, передаваемых музыкой слова. Но, кажется, я слишком расширил значение приёма подтекста, включив сюда и аллегорию, и метафору, и способность ассоциативного мышления, и образованность читателя. Главное, когда молчание объединяется с музыкой слова. В этом заключается тайна художественного языка, того «жала мудрыя змеи», которое Господь вложил в уста пророка.
Искусство, от первых наскальных изображений, возникло как магия, как миф, сказка, как идеальное представление о мире. А сказка ; это тайна.
А вся восточная философия молчания, а лаконизм греков? Сказано: «Вначале было Слово». Но вначале было молчание. Как иначе? Вначале мы молчим и вообще больше молчим, а потом открываем уста и что-то говорим, произносим мысль, родившуюся в подсознании, в недрах чувства. У М. Пришвина это так и называется: «чувство слова». Из молчания-небытия родилось слово: ребёнок, появившийся из чрева матери и огласивший мир звуком.
.  Ну, а прямому высказыванию тоже есть место. В иных случаях только оно и держит ткань повествования, не чуждаясь, впрочем, ни сравнений, ни метафор, ни намёков и умолчания, и возвышаясь до  вдохновения.


ЛЮДИ И МНЕНИЯ

Сколько людей, столько и мнений. Мир мыслей так же безграничен, как мир звёзд в небесном пространстве. Но от безграничности суждений можно повредиться в уме. И, кажется, единственный бесспорный вывод, который можно сделать после "жатвы мнений и сбора урожая" в том, что возможности человеческого ума безграничны, как вселенная, и в силу того лишены дара произнести последнее слово. Что, с одной стороны, хорошо, с другой же, приводит в отчаяние, ибо если бесплодны споры, не приводящие к истине, то зачем они? Разум и всесилен, и губителен, и в этом последнем качестве разрушителен, и беспредельно развратен, ибо страсть к познанию цинична, ни перед чем не останавливается. Лучше предпочесть остановиться на том, что полезно душе и что ей вредно, т. е., в известном смысле на нравственном эмпиризме. Здесь нужнее и естественнее чувство, а не холодный, острый, скользкий и в чём-то противный (ибо неестественный) скальпель анализа. Душа должна брать на себя то бремя, которое ей по силам, не теряя при этом чувство границ и меры, дабы не заблудиться в космосе противоречий и не погибнуть в разреженном пространстве. Не идти вперёд невозможно, но и свет маяков позади тоже полезен; он освещает путь.


УНИКАЛЬНОСТЬ

Как хочется людям нашего времени быть особенными, неповторимыми. И многие страдают, не получая признания их мнимой уникальности. Каждый, конечно, индивидуален, но по-разному. Один индивидуален большей глупостью, другой меньшей, третий умом, четвёртый и умом и талантом и т. д.  Глупца узнаешь по тому, что чужая маска ему ни к лицу. А умного ; по чувству меры. Он может даже страдать от своей непохожести на других. Среди эталонно красивых человек с заурядной внешностью может чувствовать себя неполноценным, если его обуревает потребность быть или казаться красавцем. Иной же переживает из-за того, что он в чём-то не такой, как все. Так что, индивидуален каждый, но не всех это радует. Может быть, дело не в мнимом отсутствии индивидуальности, а в несоответствии тому эталону красоты, силы, ума, смелости, обаяния или каких-нибудь других свойств, которые человек хотел бы иметь, но по воле природы лишён.
Всё не так просто. Человек текуч. Сегодня он один, завтра другой. Каким быть собой ; гораздо важнее. Уметь выбирать себя в себе ; задача не из простых.


ОТВЕТ ПСИХОЛОГУ

Анонимный психолог написал целую статью, в которой доказывает, что умные люди сомневаются в себе больше, чем ограниченные и самоуверенные. С этим можно поспорить.  Сомнения совсем не обязательный признак мыслящего человека. Умные люди далеко не всегда не уверенны в себе. Глубоко выношенную мысль можно и даже должно высказать уверенно. Ясная мысль, пусть она и кажется инакомыслящему неверной, выражается в чётких и твёрдых формах. Оттого иногда и кажется безапелляционной и даже категоричной. Но это особенности стиля, а не психологической ущербности человека. Сомнения могут быть пережиты и преодолены в процессе мышления.  Правом высказываться наделены все люди: и те, кто действительно мыслит и умеет говорить, и те, кому только кажется, что они умеют. Если же только сомневаться, то и рта нельзя открыть. Сократ сомневался, но высказывался о том, что понимает, уверенно.  О глупых и самоуверенных речь в данном контексте не идёт. Но и умные, выражаясь твёрдо и уверенно, могут ошибаться.  Из этого никак не следует, что им, а заодно и всем прочим, нужно молчать. Для того, чтобы люди умели правильно, уверенно и красиво говорить, существовали школы логики и риторики.


ЛЕНТА МЁБИУСА

Не знаю, всем ли известно о так называемом «Листе» Мёбиуса. Может быть, мне и встречалось упоминание об этом загадочном  фокусе, но я о нём надолго забыл. И вот теперь совершенно случайно он попал, как незваный незаконный и нежеланный гость в мир моих понятий, моей привычной, понятной и удобной логики.  Чтобы уяснить себе, что это такое, я полез в Интернет. Открыл текст рассказа Дейча, по которому поставлен фильм о происшествии в метро, где исчез поезд, который никуда не выходил из пределов линии. Он оставался внутри, его слышали, но не видели. Он оказался на перевёрнутой плоскости линии метро. Рассказ я прочитал до 9 стр. Дальше в Инете он не открывается. Кажется, там всё кончилось благополучно. Но не для меня. Мой мозг этот способ мышления отторгает, морщится и отворачивается.  Наверное, у меня доминирующее правополушарное мышление. И, к сожалению, и к радости. Я понимаю эффект "Листа Мёбиуса", но не желаю его признавать. Он для меня как бы в четвёртом измерении и не существует. Не могу сказать, что у меня отсутствует пространственное воображение. Но этот «Лист Мёбиуса» действует на меня как попытка насилия. А если я чувствую что-либо подобное, всё моё существо начинает сопротивляться, негодовать и протестовать. Более того, вызывает ненависть. Может быть, это страх и ненависть к замкнутому пространству, к положению во гроб, ко всему, что связано с безвыходностью, с безысходностью, с «дурной бесконечностью» искривлённого пространства, с ужасом  абсурда, со смертью.
Тема и сюжет для рассказа.




НАУКА И ИСКУССТВО

Время от времени раздаются голоса, что литература умерла. Как место алхимии и астрологий заступили химия и астрономия, так и на место туманного языка образов и догадок придёт научная психология. О строгой научности психологии, особенно в её усреднённых образцах, до подлинного познания души человека очень и очень далеко. Примерно так, как до звезды в сто миллионов, а, может быть, и миллиардов  световых лет. Если серьёзная психология делает, по сути, первые взрослые шаги, что уж говорить о рождающихся по методикам прагматических американских школ опусах психологов-дилетантов? Они пытаются сказать что-то серьёзное, но всё это первый лепет самонадеянных юнцов. Сама же душа человека, мозг остаются неразгаданной тайной. Наука говорит языком разума. Искусство ; всей полнотой звуков, красок и смыслов, не поддающихся в полной мере логическому рассудочному мышлению. Как невероятно велика Вселенная, открывшая только крохотную долю своих тайн, так безмерно сложно и необъятно пространство психеи. Откровения искусства, литературы шли и будут идти и лететь впереди научных открытий, как ковёр-самолёт. При этом сам язык, так богат смыслами, как и  шифр далёких Галактик. Он никогда не будет разгадан до конца. И психология вряд ли успеет за стремительным расширением его смыслов. Не допущенный к мистериям Аполлона, орфической музыки никогда не поймёт той великой тайны, о которой говорит, поёт, живописует красками искусство слова, звука, зримого образа. Душа хочет жить не только формулами и числами. Ей нужны волнения, радости и печали, ключ от которых в руках художника. И только люди, уши которых залеплены воском, глаза слепы или обделены способностью видеть многоцветие мира, а душа бедна чувствами, живут в мире пусть и красивых (а часто совсем некрасивых) научных схем, строгой, но лишённой эмоций логики. Но бывают и в их жизни мгновения, когда привычные горизонты раздвигаются, повязка спадает с глаз, слух пробуждается ; и вещий глагол заставляет трепетать  их души. Разум и чувство совсем не враги. Мысль художника основана на чувстве, а разум настоящего учёного  ищет откровений души.


ЖИЗНЬ

Кто-то сказал, что жить стоит хотя бы из любопытства. В детстве, в юности, да и потом довольно долго все мы относились к выпавшему нам дару, как к доброму кредитору или как к любящему родителю, который и пожурит и даже побьёт, но потом всё равно пожалеет, потому что мы его любимые кровные дети. И, только постарев, мы понимаем, что это не так. То, что называется жизнью ; этот странный биологический процесс, затеянный с совершенно неизвестной целью, а, скорее, без цели вообще, не имеет к нам никаких родственных чувств, вообще никаких.  А что до того, что жить стоит хотя бы из любопытства, то иногда кажется, что только это и остаётся. Потому что, если на жизнь посмотреть без иллюзий, суть её окажется страшной штукой, совершенно безучастной к тому, что мы о ней думаем и чего от неё ждём.


ОЗЁРА СЕВЕРА

Холодные озёра нашего Залесья! Сколько в них задумчивой нежности, затаённого стыдливого целомудрия. Селигер, с его рукавами, безбрежными водными просторами, в которых впору заблудиться и опытному лоцману. Энгозеро, да и само побережье Белого моря, словно зеркало вечности.
 Озёра севера как будто созданы для созерцаний и молитв. Поэтому на их берегах так много монашеских обителей.


КАК ПИЛИ РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ

Под таким заголовком в 1908 году был опубликован фельетон в г. Русское Слово». О нём вспомнили и вытащили из архивной пыли в Интернете. Да, пили, разночинцы много, а кто поблагороднее, поменьше, иногда и безобразничали, тоже, кто как умел.
Слова «пить» и «писать» начинаются на одну букву, но означают совершенно разное. Пьют все, но пишут немногие, тем более, хорошо. Писатели интересны не тем, что и как они пьют, а тем, что и как пишут.

ВЕСНА В ЯНВАРЕ

Середина зимы. Морозов нет. Влажно, пасмурно. Похоже на туманную раннюю весну, когда снег почти сошёл. В воздухе ожидание перемен. Сегодня с утра солнце, поголубевшее небо. Ветра нет. Тихо, тепло. Чудесный день, как в середине или в конце марта. Жизнь опять хороша. Пусть она не вечна. Да, не вечна, как и молодость и красота, но всё же прекрасна, раз в ней есть такие чудесные дни.


ШКОЛА СОНЕТА

"В начале пути может быть и подражанье...", ; говорится в одном умном сонете. Почти всегда и бывает. Не торопись, въедливый критик, с осуждением, не руби голову и крылья, дай душе сказаться, раскрыть уста. Не спеши объявлять ученика бездарным и никчемным подражателем. Рубить головы охотников полно.  Всё будто во благо. На самом деле в угоду смерти.  Научиться уважать каждое искреннее слово важнее умения находить недостатки.


МРАЧНЫЕ ДНИ

Что-то происходит в природе такое, что никто не может объяснить. Дни тусклые, туманные, почти как полярная ночь. Солнце не хочет открывать лицо. Ему противно глядеть на землю. Чувство такое, что природа отвернулась от нас. Она устала глядеть на все безобразия, происходящие на земле. Мы слишком многое поломали, изменили в её начальном распорядке. Она даёт нам понять, что изменений должно быть меньше. Не надо бежать сломя голову к концу гаревой дорожки, не зная, что ждёт нас на финише. Она как будто готовит нас к концу света. Замедлить бег вряд ли получится. Сила набранной скорости влечёт вперёд. Мы, как беговая лошадь, взнузданная безумным седоком, будем скакать  с налитыми кровью глазами, пока не упадём.
Вот сегодня с утра  яркое расплывчатое солнце. Больно смотреть. Слепит глаза. Весна света, а радости в душе нет. она молчит. То ли спит, то ли покинула нас и не хочет возвращаться. Тепло, слякотно. Грязь дорожек, посыпанных песком. Весной не пахнет. Земля не дышит. И это отсутствие обонятельных ощущений угнетает. Мы словно в безвоздушном пространстве непроветриваемой комнаты. Ветры сильные, но они не освежают, а только перекрывают дыхание.


КРОВЬ ЖИЗНИ

Почему прошлое почти всегда кажется нам более величественным, поэтичным, окутанным флёром недостижимого идеала? Не потому ли, что оно отделено от нас плотным занавесом, за которым скрыты подробности повседневной жизни? Отчего Олимп представляется не простой, не такой уж, кстати, высокой горой, а местом, где обитают боги и герои: величественный Зевс, «ветреная Геба», мальчик Ганимед, наполняющий кубки божественным нектаром, изливающимся на землю благодатным дождём? Потому что мы смотрим в прошлое сквозь этот магический кристалл, окрашивающий наше воображение в райские цвета иллюзорных желаний. А ведь в этом прошлом было всё то же, что и сейчас: иссушенные в зной травы, овечьи катышки, запахи пыли и пота. Даже кровь и грязь Троянской войны  не кажутся такими, какими они бывают на самом деле, а пот подмышек Прекрасной Елены  вообще не пахнет или отдаёт амброзией. Всё низшее, обыкновенное скрыто за этим магическим занавесом. «Как в прошлом чудесно, как в нежном красиво!» (К. Бальмонт). И как тянет нас окунуться в это прошлое, скрыться в нём от серой обыкновенности. Но мы живём в настоящем и вынуждены отвечать на вызовы нашего времени. А в нём такие детали, без которых жизнь невозможна. Детали, подробности ; это кровь жизни.


СВЕТ И ТЕНЬ

Жизнь состоит из света и тени. Почти во всех стихах и поэмах то и другое присутствует. Мы их читаем и принимаем в себя грусть поэта, осветлённую светом высшего скорбящего и сострадающего  ума. Это не негатив, Это полнокровие жизни. Не может быть один ослепляющий свет. Нужна и тень. И не надо бояться сочувствия. Оно естественно. Странно не иметь этого свойства.


СЛЁЗЫ

В дни памяти о блокаде Ленинграда льются слова и из чистого, и из осквернённого источника. Моих умственных сил не хватает, чтобы понять кощунство святотатцев. То, что выдержали ленинградцы, это выше подвига всех известных войн! Нет слёз, чтобы это оплакать, и нет низости большей, чтобы этот подвиг оклеветать.  Слёзы просто застилают глаза, когда думаешь об этом.


ПЕСНИ НАШЕГО ДВОРА

Наш двор на 3-ем Самотёчном переулке начал петь сразу после войны. Переносили на улицы всё, что звучало по радио и с пластинок патефона. А это были песни мажорные, радостные, победные. Утёсова, конечно: «Песенка фронтового почтальона» с её лихим припевом «Эх, ты, ласточка, касаточка  моя, быстрокры-ы-ла-ая», «Барон фон дер Пшик», "Песня военных корреспондентов" (потом её на долгие годы запрессовали из-за слишком откровенного содержания. Там были такие слова «От вина и водки хриплы наши глотки»). "Песня американских лётчиков", "Прекрасная маркиза" ; всё в джазе. Была ещё песня-фокстрот на патефоне "На далёком севере эскимосы бегали". "Под звёздами балканскими", ""Бьётся в тесной печурке огонь". Я пел "Бородино" («скажи-ка, дядя, ведь не-е-да-а-ром Москва, спалённая пожаром, фра-а-н-нцузу отдана») так, что заслушивался весь двор и дом, он был большой, в верхней части в четыре, в нижней в пять этажей буквой Г. Потом наступило время блатных, дворовых романтических и эмигрантских, певшихся с опаской вполголоса вечерами где-нибудь в парадном или в темноте переулка. "Журавли", "На берегу осталась крошка Мэри, а рядом с ней огромный боцман Боб...", " В Кейптаунском порту", "В нашу гавань заходили корабли", «Жил-был испанец Джонни-красавец».  "Гоп со смыком", "Лениградская блатная", "На Дерибасовской открылася пивная", "Старый Карапет". Песни Пети Лещенко "Татьяна", «Студенточка» и т. д.  Остались не самые плохие воспоминания. В конце 50-десятых с магнитофонами пришли песни Булата Окуджавы, как дождь на души, жаждавшие доверительности, глубины, совершенно новые по содержанию, простые по форме. Особенно "Последний троллейбус", "Апрель", "Она по провлоке ходила..." и др. Мир вам и сердечное спасибо, песни нашего детства и ранней юности!


БОЛЬНАЯ ЗИМА

Декабрь, январь прошли, как один большой пасмурный день. Изредка дожди со снегом, да и те, так себе, мелкие, сонные, моросящие. За всё время два или три раза выглянуло солнце. Люди, как сонные мухи, втянув головы в плечи, упрятав носы в воротники пуховиков, сгорбившись, скользят по улицам, словно тени.  Всё похоже на сон. Изредка выпадающий мокрый снег смешивается с посыпанным на дорогах снегом ; противное коричневое месиво. Дорожки не чищены. Дворники наши лёгкий способ избавляться от снега, создавая липкую грязь, разъедающую обувь. Несколько лет назад было ещё хуже: сыпали на землю соль. Снег таял, обувь лопалась. Нервы натянуты, взвинчены. Весёлых лиц почти не увидишь. Только дети ещё свободны от власти  хмурых сил, играют, бегают, распугивая стаи диких голубей. Стоит кому-нибудь бросить горсть пшена, семечек или кусочек хлеба, как они тут же слетаются на место кормёжки. А вспугнутые поднимаются с треском и шумом крыл, создавая тревожный ветер, едва не задевая лица прохожих.
Ещё недавно, лет пять назад зимы были морозные, снежные. Вспоминаю одну такую. Было это году в сорок восьмом или сорок девятом. Морозы в Москве стояли страшные.  В школу можно было не ходить после минус двадцати пяти. Мы, ребятишки, этому, конечно, радовались. В школу ходить ; морозно, ну, а гулять, так и мороз не страшен. Вот однажды иду я мимо одной подворотни. Вижу, сидит на земле воробушек. Весь сжался, нахохлился, аж заиндевел. Дай-ка, думаю, поймаю. И что бы вы думали? Протянул руку, он не двигается.  Едва этак пошевелился. Мороз, брат, шутит не любит. Взял я его, положил за пазуху. Принёс домой. Посадили мы его в коробку, покрошили хлебушка или крупы какой-то, уж не помню, налили, конечно водички. Посидел он, посидел, потом завозился, крыльями зашуршал. Стук-стук об картонную стенку. Проголодался. Жил он так у нас целую неделю, пока мороз не ослаб. Даже по комнате летал. А как потеплело, открыли мы форточку. Он в неё и вылетел. Несколько дней после этого мы поглядывали на окно: не покажется ли наш питомец в сером зипунишке. Серый, это только к слову сказать. Пока он у нас жил, мы успели к нему приглядеться. И вовсе он не серый, а разными красками расписан. Тут тебе и коричневый обвод на спинке, и жёлтый ожерелок, и белым отчёркнуто, а глазок чёрный и круглый, как бусинка. Красивая птица. Природа красок не пожалела. Но сколько ни ждали, он больше не прилетел. Должно быть, и место забыл. Окна-то все одинаковые. Где он корм добывал, не знаю, но в городе зёрнышко или хлеба кусочек найти не мудрено. Мы потом долго его вспоминали. Такая трогательная пичужка. Маленькая, а тоже жизнь. Как не пожалеть, не порадоваться!
Теперь и воробьёв меньше стало. Кто говорит, Чернобыль  виноват. Кто: экология испортилась. Всякий по-разному судит. А что думают сами воробьи, никто не знает. Да и про зиму тоже разные слухи ходят. Подождём, поглядим. Что нам остаётся?
Воробышков хоть и меньше стало, а всё же слышится иногда их щебет с веток сирени, что за нашим домом растёт. Всегда они запальчиво о чём-то рассуждают, между собой спорят, но взлетают и  опускаются дружной стайкой. Может быть, среди них далёкие потомки и нашего воробья свой голос подают.


ФИГУРА УМОЛЧАНИЯ

 «Подтекст Чехова», «тайная психология» Тургенева как приёмы, без которых нет современной литературы. Это связно с ассоциативным письмом. Умением мыслить сочетаниями понятий и слов. Конечно, нет необходимости всё объяснять. Без привлечения таинственного облака молчания нет искусства слова. Молчание, как говорил Померанц, это не пустота, а выдох перед следующим высказыванием. Слово и молчание ; это ритм дыхания. Оно же и подтекст в разных его формах. Без него тоже не обойтись. Им пользуются как аллегорией баснописцы, поэты-метафористы. Аллегориями объясняется Иисус Христос в своих проповедях и все апостолы, пророки и предсказатели, Соломон в притчах, Экклезиаст пользуются тайной переноса значения. Без тайны подтекста нет искусства, нельзя понять Г.-Х. Андерсена, так называемого "мистического реализма" и т. п.. В умолчании сокрыто бесконечное количество смыслов, передаваемых музыкой слова. Но, кажется, я слишком расширил значение приёма подтекста, включив сюда и аллегорию и метафору.


ДВА ЛИКА

Каким желчным был в своих писаниях Салтыков-Щедрин и каким преданным и великодушным в любви к своей легкомысленной жёнушке! Неисповедимы пути любви. А что Михаил Евграфович показал себя  настоящим рыцарем и романтиком, это несомненно. Вся ирония уходила на страницы ядовито-печальных памфлетов, а в отношениях с женой он был прекрасным человеком. 


ОГОВОРКИ ПО ФРЕЙДУ

Умён был венский провидец! Язык не сболтнёт то, чего  уже не произнесло подсознание.
"Всяких пакостей повспоминал из нашей общей давней истории", ; сказал руководитель одной соседней страны другому, рассказывая о встрече с министрами той страны, в которую был приглашён.
« Зря, ; ответил ему другой. ; Надо вспоминать хорошее, тем более, что его было гораздо больше».
«Да этого никто не слышал», ; промямлил первый.
Но разве у тех, кому он это говорил, выговаривая давние обиды, заложило уши?
Сказанного не вернёшь, написанного «не вырубишь топором». Выпорхнула птичка и улетела, а след в памяти остался. Что таится в душе, то сболтнул язык. И какова душа, таков и язык.




ПЕСНИ

Кого больше любит Бог: весёлых или печальных, замерших в молитвенной недвижности буддийского созерцания? «Пришедший к Богу бросит лиру, //Идущий к Богу должен петь” (Л. Завальнюк). Кто ближе Отцу: пришедший или ещё идущий? Если радуешься одной найденной овце больше, чем имеющимся, если блудный сын, несущий на подошвах своих истёртых ног всю пыль дорог, дороже чем его степенные братья, что говорить о поэте-пророке?

Восстань, пророк,
И виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.


Давид играл на гуслях, плясал и пел перед Ковчегом Завета, Соломон создавал свою «Песнь Песней» в экстазе любви, Иоанн Златоуст, Роман Сладкопевец славили созданный Господом мир, Пушкин и Лермонтов и иже с ними в молитвенном вдохновении славили красоту. Бог не любит постных лиц. Мир и человек в нём должен радоваться.


НУЖНЫЕ СЛОВА

На день смерти Пушкина в Инете дали воспоминания прнсутствовавших при кончине поэта близких друзей Александра Сергеевича. В конце стоял вопрос: что вы об этом думаете? Картина была столь тяжкой, что никакие слова не лезли в голову. Не было ни одного отзыва. Но оставаться безучастным было нельзя. И я написал: «Скорбь превыше слов».
; Как вы умеете находить нужные слова, ; написала мне моя знакомая. ; Почему другие этого не умеют?
; Мысли подсказывают нужные слова, мысли же появляются из шёпота души, ; ответил я.


МГНОВЕНИЯ ЖИЗНИ

Я шёл с сумкой из магазина. Руки тянуло. Во всём теле: в пояснице, в лопатках, в груди чувствовалось предельное изнеможение. В голове покруживало. Иногда казалось, что я упаду. Уставший, я присел на лавочку возле двери в подъезд. Почему так называется вход на лестничную площадку? Никто туда не подъезжает. Даже инвалидные коляски. В старых московских дворах эти входные двери даже с чёрного хода назывались парадными. Тоже нелепо, но как-то красивее. Дул сильный южный ветер. Оттого что он прилетал с юга, с полуденной стороны, где уже наверное зацветали каштаны, у нас на севере не становилось теплее. Зимний ветер, с какой стороны он ни дуй, не приносит тепла, а только бередит и рвёт стылый воздух. Мороз в пять-семь градусов держался на земле между солнцем и ветром. Повернувшееся на весну солнце всё-таки превращало снежную муку в грязную кашицу.
Недалеко от лавочки дремала оставленная машина. Какой марки, мне всё равно. Я ничего не понимаю в этих названиях, тем более, в достоинствах и недостатках бензиновых автокаров. Моё рассеянное внимание привлекла упавшая с откуда-то снизу, из под капота капля не то бензина, не то масла, а, может быть, просто воды. Прошло несколько секунд ; за ней упала другая. Потом ещё. Капли падали с равным промежутком, всё расширяя оттаявший круг, как будто медленно отвоёвывая  у мороза свободное пространство.  Между падением капель был промежуток, в котором ничего не происходило. Это были пустоты, как бывают ячейки в сети рыбака, не нуждающиеся ни в звуке, ни в движении. Просто мгновения, и всё-таки это были частицы движения, измеряемые молчанием, ожиданием. Это были мгновения жизни.

 
ДЕМОН ПРОГРЕССА

Очередная встреча с демоном мирового прогресса. Из писательской организации Интернет-сообщение об электронном взносе на банковскую карту. Какие кнопки я должен нажимать, из какой опции в какую переходить? У меня и карта не активирована, и сама мысль идти в банк и проваливаться в абсурдный мир этой ахинеи наводит на меня страх. Я вздыхаю и начинаю нажимать  левую кнопку мыши. Вообще-то с компом у меня отношения хорошие до тех пор, пока  я выщёлкиваю букву за буквой в почте Яндекс, на сайтах Проза и Стихи. ru. Но как только дело касается финансовых операций, мой мозг даёт сбой. Я пробую найти связь  между мелькающими «окнами», но света и смысла в них не нахожу.
; Это ваш минус, ; говорит мне один знакомый. И добавляет не без ехидства в голосе: ; Талантливый человек талантлив во всём.
  Он в этом твёрдо убеждён, как и в том, что Волга впадает в Каспийское море. Бедный Пушкин! Есть люди, для которых устойчивые, расхожие выражения, давно превратившиеся в трюизмы, не имеют запаха пошлости. Они не сомневаются в незыблемости когда-то произнесённых истин.
Так, значит, минус. А, по-моему, так ; плюс и несомненный признак словесника. Не раз мне приходило на ум, что если бы я, не дай бог, научился этим премудростям, то перестал бы уважать себя, изменил бы самому себе такому, каким создала меня природа с господствующей страстью к слову.
 Я мечтаю о временах Чингиз-хана, когда можно было одним ударом сабли рассечь надвое до седла сторонников банковских карт, болтунов нанотехнологий, однобоких и плоских, навязывающих людям стандарты ростовщиков и менял, с мозгом биороботов. Они диктуют мне, как надо жить, мыслить и поступать, не спрашивая на то моего согласия, превращая мир в послушное сборище компьютерных рабов. Всё во противится этому, бунтует вплоть до бешенства и самых бранных слов в адрес тех посланников дьявола, которые принесли и продолжаю приносить в наш мир мусор мышиной возни механических, бесчеловечных умов, неспособных уловить сложную нить словесных ассоциаций даже в простеньком  тексте писателя-художника, зато мнящих себя повелителями вселенной. Последний срок для них я бы определил царством Ивана Васильевича Грозного, в крайнем случае, серединой, пусть даже концом 20 века. И, может быть, тем избавил бы свет от ядовитого вируса цифрового прогресса, ведущего прямой дорогой в ад.
Уже не только деньги, а даже беличьи и куньи шкурки как эквивалент другим товарам, есть форма отчуждения. Деньги, тем более. Что же я за бартерный обмен 90-х? Против этих двух цифр  времени «мутной воды» и царства бандитов голосую двумя руками. И бартер тех лет меня тоже не привлекает. Если экономическое отчуждение между людьми неизбежно, пусть оно будет умеренным, не сваливающимся  в компьютерную пропасть банковских карт и прочей дьявольской нечисти.
Моя душа противится этой лукавой цивилизации. Что-то в ней  не то.

МИР ЖЕНЩИН

Это особый мир, недоступный мужчинам. Когда при мне ругают и осуждают женщин за легкомыслие, изменчивость чувств, быстроту решений, нелогичность, лёгкость речи и необдуманность слов, мне хочется сказать: женщина – это часть природы, живёт по её законам, и в случае нападения, выпустив когти, защищает эти законы жизни. Не переступайте границы этого мира без приглашения, да и, получив доступ, будьте осмотрительны и деликатны. Это мир более тонких чувств, чем те, которыми живёт мужчина. Чем внимательнее вы будете вслушиваться в музыку, царящую в её мире, тем больше будете понимать жизнь, самих себя и ваших подруг.


МУЖСКИЕ СТРАХИ

Почему мужчины боятся жениться? ; спрашивает некая пытливая женщина в Инете. Многие женщины так стремятся к браку. Для них это мечта, цель и идеал жизни, матримониальная идея. Желание спрятаться за спину мужа (замуж), и устойчивость, и общественный статус, и реализация потребности любви и заботы.
А мужчина? Этот охотник и пират. Чего он боится? Больше всего мужчина боится потерять свободу как воздух, без которого нечем дышать. Но если любимая женщина и есть для него воздух свободы, он освобождается от страха.


ИДЕАЛ И ЖИЗНЬ

Сколько разочарований испытываем мы, когда видим на фотографиях изображение любимых актёров и актрис лет через тридцать-сорок после сыгранных ими ролей. В памяти они остаются молодыми и обаятельными, в расцвете сил и красоты. На фото ; состарившимися копиями своих молодых лет.
Совсем не обязательно (и даже вредно) знать о судьбе актёров в жизни. Её подробности разрушают тот идеальный образ, который остаётся на экране. Жизнь сама по себе - только "сырой материал" для идеала. Вот почему мы запоминаем идеальные, а не реальные образы Ромео и Джульеты, Данте и Беатриче, Дон Кихота и Дульсинеи.


ЧЕХОВ В ЛЮБВИ

Романтиком Чехов не был. Голова брала у него верх над чувствами. Всегда смотрел на любовь с расстояния, любил удовольствие и написал о любви, "как о хорошем вине, которое чем больше пьёшь, тем лучше понимаешь". Сам же долгой любви не испытал. Его чувство к Ольге Книппер трудно назвать любовью. Да и что такое любовь?  Одно дело романтическая влюблённость, которая проходит, и другое ; тот трудный, полный препятствий путь по реальной дороге жизни, на котором ; такие подробности, которых идеальная любовь знать не хочет.


НАЧАЛО ВЕСНЫ

Первое марта. Прощёное воскресенье. Хороший праздник, но не простой; забыто второе значение: 1 марта 1881 года. Покушение на Александра-освободителя.  Муки и прощение на смертном одре. Однако и терроризм народовольцев возник не на пустом месте. Страшно подумать, что так думали многие в России в те годы, да и потом. Это стало религией времени на целую эпоху.
День сухой, умеренно-солнечный с коварным мартовским ветром. ОРВ выпило из меня все силы. Нет желания жить. Гуляю в нашем маленьком сквере. Под деревом, где расположилась столовая для птиц, рыдальчески-страстные  переливы голубей. Всё сливается в согласные радостные аккорды органа под открытым небом.  Дирижера нет, но звуки плывут в ладной симфонии. Всё вокруг хорошо, полно обещания близкого расцвета жизни. И только внутри плохо. Только ли в ОРВ дело, или маятник времени, приближающегося конца  пугает и тревожит душу?


СПОР

В Интернете спор, почему хорошо жить в Германии и плохо в России. Грамотная женщина-гастарбайтер объясняет выгоды переселения. С ней спорят. А я хотел бы сказать, как приятно встретить грамотную русскую речь. И добавить, что этому её научили в Советском Союзе, как и многому другому. Ещё одна присоединяется к ней, называя Россию обидным английским пренебрежительным словом. «Вот он русский, ; отвечает она кому-то. ; Ну и что?». Я хочу вступить в спор, но сайт почему-то исчезает. И я пользуюсь Проза. ру, чтобы сказать женщине-гастарбайтеру, что она гораздо нужнее  в России, чем в Германии,  и что в Германии в ней нуждаются меньше, чем в России. А также о том, что и сама она в глубинах сознания будет жалеть об утраченной родине. Не так уж плохо было ей в России, и только «рыба ищет, где глубже», а человек  смекает кое-что ещё. Мне хочется возразить и второй участнице спора, напомнив ей о том, что в генетическом коде каждого народа заключены его характер и судьба, и что «человек гораздо больше растение с корнями, чем он сам об этом думает». Может быть, я и не поставил бы эти слова в кавычки, как цитату, потому что почти уверен, что за цитатой стоит сила авторитета. Без кавычек можно поспорить, а с кавычками, прикусишь язык. И ещё я сказал бы, что только человек «с вывихнутым изнутри сознанием» позволяет себе отозваться о родине бранно-пренебрежительным словом. Ведь это всё равно, что оскорбить собственную мать. Но, кажется, поезд ушёл, и я могу только помахать вслед умчавшимся от родных границ пассажирам.
Что касается обеих цитат, то, не надеясь на обширную образованность и той, и другой участниц спора, открою имя автора, которому принадлежат приведённые слова. Это наш русский европеец, проживший полжизни в Западной Европе, Иван Сергеевич Тургенев. 


УГОЛ ЗРЕНИЯ

Когда долго смотришь на портрет какого-нибудь человека остановившимся взглядом, то и само изображение застывает, теряет подвижность, изменчивость жизни. И вот почему, когда отводишь взгляд и смотришь под новым углом зрения, человек кажется другим. Он становится не таким, к которому ты привык; черты его души искажаются. И мы виним в этом фотографа, исказившего облик нашего кумира. То же самое происходит, когда нам рассказывают подробности о какой-нибудь знаменитости, которых мы не знали. Ахматова уже не Ахматова, Цветаева не Цветаева, и Белла ; не отзвук итальянского вокализма. Да, нельзя смотреть бесконечно на одно и то же лицо (как и на любой объект), не переводя взгляд на что-нибудь другое. Так и по выражению лица Беллы, и Анны, и Марины можно читать целую историю жизни со всеми её изменениями. Но это будет лицо именно того человека, которому оно принадлежит.


БУНТ НА КОРАБЛЕ

Жизнь отдельного человека и всего человечества не раз сравнивали с плаванием на корабле по морю, то спокойному, то бушующему, но всегда не безопасному. А с чем можно сравнить волнения и революции на плывущей среди зыбей скорлупке?
Революции в литературе тоже сравнивают с бунтом на плывущем судне словесности, бунт, тотчас же отзывающийся в умах. Сами умы наши нестойки, подвержены страстям. Некоторые необходимы, очищают дурной воздух штиля и закрытых морей. Перемены почти всегда радуют молодых людей и молодые народы. Человечество  благодарно тем смельчакам, которые открывают новые земли и горизонты: Колумбам и Магелланам. Таким Колумбом 1950-60-х 20-го столетия была шведская писательница Астрид Линдгрен ; сотворившая символ свободы новых поколений: «Карлсона, который живёт на крыше». Сначала он был просто шалуном, но, оказалось, не таким безвредным. Бунтарство было по душе многим читателям. Но потом, испив чашу запретных удовольствий, некоторые поняли, что бунт, зажжённый ею среди детей и части родителей, слишком далеко зашёл. Впрочем, свобода от всего ;  веяние времени, и не одна Астрид Линдгрен виновна в том, что человечество почти полностью освободилось от всяких устоев и условностей. Дети, выросшие на волне непослушания, стали новой разновидностью человечества, свободного почти от всего, в том числе и от здравого смысла.


МУЗЫ 

Все музы ; родные сёстры и происходят из семени одного отца. Но значит ли это, что родные братья и сёстры понимают друг друга как единый организм?
Я много читал о живописи, повидал много картин разных стилей и направлений, побродил в стране абстракций, но сказать, что мне ведом язык кубистов и дадаистов, супрематистов и прочих истов, было бы большой натяжкой. Я бы этого хотел, но… Ближе всех из новаторов для меня импрессионизм, цвет и свет, но не изломы линий и прихоти рисунка.  Я смотрю на картины П. Пикассо «Девочка на шаре», «Бой быков» и другие и не могу прочитать их смысл. Это значит, что я не умею читать картины, написанные на этом языке. Я не полиглот в живописи. Код сложного языка художников-абстракционистов от меня скрыт. Я не умею читать на этом языке. Мой язык ; это слово и музыка. Музыка слов и звуков. При этом я не чувствую себя обделённым. Данного мне богатства вполне достаточно, чтобы слышать музыку мира.


ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО

Подтрунивания, которые позволял себе Лермонтов, вряд ли можно называть оскорблениями. Они носили дружески-фривольный характер. В них не было прямых оскорблений. Шутка в последний вечер перед дуэлью, вообще ничего оскорбительного не содержала, во всяком случае, ни могла вызвать у нормального человека такого взрыва ненависти, каким ответил на неё Мартынов. Причина ненависти, которую питал сей посредственный стихотворец к Лермонтову, заключалась в болезненном самолюбии мелкого стихотворца к гению. А то, как вёл себя Мартынов на "дуэли", которую с полным основанием можно назвать хладнокровным убийством, свидетельствует об убогости ума Мартынова, не позволившей этому человеку смирить своё взбешенное самолюбие перед лицом гения. Лермонтов к тому времени уже был звездой первой величины, преемником Пушкина, надеждой России. Этот человек "не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал", ; пророчески написано Лермонтовым не только о Дантесе, но и о Мартынове.


ЗАГАДКА СМЕРТИ ПУШКИНА

Так не хочется смириться перед страшной правдой этой нелепой, обидной, мученической кончины, с закатом солнца в неурочный час. Почти двести лет ищем мы ключик, словно пытаемся  сделать бывшее небывшим, повернуть стрелку часов вспять. То в дуэли было что-то не так, то Дантес надел кольчугу под мундир, то пуговица помешала. Нет, в дуэли всё было по правилам, только рассчитана она была на смертельный исход. Здесь вмешались не люди и не случайности, а воля судьбы, не знающей пощады, глухой к человеческим чувствам. Перед случившейся трагедией остаётся только склонить голову. Дело как на ладони, и искать дополнительные причины вряд ли имеет смысл, разве только для историографии. А "кому мешал" Пушкин ; ответ простой. Всякий гений "как беззаконная комета в кругу расчисленных светил". Своим раскалённым дыханием нарушает пониженную норму жизни средних людей. Та же история и с М. Ю. Лермонтовым.
Тут, однако, надо внести поправку. Я впал в байроническую риторику, разделил человечество на исключительных личностей и обыкновенных. Но не все средние люди ; посредственности, и не все гении ; ангелы. Речь должна, скорее, идти о «светской черни».


ЧЕЛОВЕК ИЗ ПЛЕМЕНИ ПРОТОПОПА АВВАКУМА

Николай Гаврилович Чернышевский. Удивительный человек, внутренняя жизнь которого осталась тайной для потомков. Русский Овод! Железный человек. Есть книжка А. Муратова "Чернышевский в Петербурге". В ней сделана попытка раскрыть тайну души этого саратовского семинариста. Один из «властителей дум» тогдашней молодёжи. Недаром роман "Что делать" стал настольной книгой революционеров-шестидесятников, некоторые души перевернул. «перепахал». Можно как угодно относиться к этой книге и к этой личности, но не уважать несгибаемую волю невозможно. Корневой русский человек склада протопопа Аввакума. Он был народником и к марксистским кружкам не принадлежал. Проживи он ещё четверть века, мог бы стать эсером. Даже страшно представить его в образе председателя или члена ВЧК рядом с Дзержинским или Я. Блюмкиным.


НОВАЯ МОСКВА

Для выросшего в 40-50-е годы ; фантастически красивый и пугающе незнакомый город. Превращение "гадкого утёнка" в "прекрасного лебедя". К новой Москве надо привыкнуть, и тогда она будет прекрасной ожившей сказкой, родной внучкой старой бабушки.


ИДЕАЛ

Никто не создан совершенным, но почти все ; со стремлением к совершенству или, по крайней мере, с желанием быть таковыми. Всё идеальное переносится в мир воображения. Отсюда мир богов. Совершенство в обычной земной жизни невозможно. Но оно присутствует в нашем сознании как точка отсчёта хорошего и плохого. Никто не обязан быть совершенным. Достаточно оставаться самим собой, но не забывать, что каждый может подняться на ступеньку-другую выше, чем он стоит сейчас.
Кто считается хорошим среди людей? Тот, в ком положительное перевешивает дурное. И дурным тот, в ком плохого больше, чем хорошего. Но и здесь оценки относительны.
Идеал недостижим, но стремление к нему ; величина постоянная.



ФОТО И ЖИВОПИСЬ

Одно из отличий фото и живописи: Фотоглаз останавливает мгновение одним щелчком кнопки, а художник тратит на это часы и дни. Художник соперничает с природой, которая не знает, что она художник. В таком невинном бессознательном состоянии она переходит на фотографию.


КНИГИ И МЫСЛИ

 Книги читаются всё меньше. В чтении у многих людей просто нет потребности. Накоплено так много знаний, что им почти не находится место в живых отношениях между людьми.  Суть и квинтэссенция почти каждой теории можно уложить в один абзац или даже в лаконичную строку афоризма.  Что осталось в сознании среднеобразованных людей от Аристотеля?  Законы логики. От Платона? Материя и идея. От Цицерона? Требование периода. От Канта и Гегеля? Разделение разума на «чистый» и «практический», закон отрицания отрицания, тезы, антитезы, синтеза. От Фейербаха? Примат материи над духом. От Маркса, Энгельса? Идея классовой борьбы и смены низшей экономической формации высшей. От Дарвина? Происхождение человека от обезьяны. От Фрейда, Фромма, Юма? Я и Оно, стихия подсознательного, libido, уходящие корнями в перинатальный период. Зачем читать многостраничные, трудные в изложении труды? Достаточно усвоить основы и выводы. Процесс доказательств мало кого интересует.
Говорят, кто перестаёт читать, тот перестаёт мыслить. Изначально, так. Но если главные книги прочитаны, зачем читать второстепенные? А большая часть современной литературы именно такова. Это, в лучшем случае, более или менее яркое самовыражение. Каждый, прошедший курс образования, не хочет жевать пережёванное. Каждый хочет жить уже добытыми знаниями, мыслительными навыками, уже приобретёнными. Внешних знаний слишком достаточно. Они приходят в виде фрагментов, на знакомство с которыми не надо много времени и сил. Знания приобретают характер игры, детской викторины. Исключение ; точные абстрактные науки. Тон литературы становится ёрническим, фривольным. Даже в научных статьях мода предписывает автору быть немного развязным, вульгарным в угоду настроенному на тот же лад потребителю. Ум читателя ставится ленивым, не способным на долгое усилие, правильный язык ; признаком отсталости, занудности.
Но даже и такая книга умирает. Умирает и чтение, и грамотный язык, и желание мыслить. Остаётся умение соображать, торжество практического, прагматического разума в духе Карнеги и прочих современных психологов. Многое в литературе, театре, кино, психологии строится по уже сложившейся схеме.
Будет ли всплеск, Ренессанс мысли, возврат к книге и чтению? Книга, конечно, будет существовать. Это такой пласт культуры, такая ценность, от которой разумное человечество просто не сможет отказаться. Школы будут этому помогать. Но если упразднятся учебные заведения, программное чтение литературы, круг читающих, мыслящих людей сократится ещё в несколько раз. Впрочем, культуры, чтение, образование были не всегда. Существовали наивные формы познания, примитивное искусство. Возвращение к чему-то подобному, возможно, ожидает человечество в будущем, насколько оно вообще приложимо к судьбе нашего беспокойного и далеко не разумного вида. 


"МНЕ ОТМЩЕНЬЕ И АЗ ВОЗДАМ "

В свое время в институте, «изучая» «Анну Каренину», мы ломали голову над смыслом этого загадочного выражения. И только потом, постепенно освобождаясь от шор атеистического воспитания, заглянув в Библию, поняли, что заключено в этом откровении. Речь идёт не о человеке, а о Боге, который единственно может и прощать, и наказывать. У него в руках нити жизни. Ему решать, кого и за что прощать и кого и за что наказывать. А задача человека постигать и не нарушать волю Отца. Суд и промысел Его выше людского разумения. Люди пытаются что-то изменить, борются, увеличивая драматизм жизни, но над их усилиями воля Божья, как в истории Анны, Вронского и Каренина, и Левина, и Кити. В этом метафизический глубинный смысл "семейного" романа. Надо заметить, что в центре созданного Л. Толстым романного мира ;  Анна (а не Вронский, не Каренин, не Левин, Облонский или кто-нибудь ещё). Фокус, центр трагедии ; женщина. Тема вечная  и социально злободневная во все времена: и Адама, и Евы, женских курсов и эмансипации, и современного феминизма. Вопрос не отдельный, а органически, кровной пуповиной связанный со всей тканью жизни.


СНЫ

То, что я пишу, конечно, не дневники. Скорее, впечатления пережитых чувств и мыслей. Всё, что происходит со мной в снах, как-то страшно доверять бумаге. Оно настолько личное, что и не должно быть ничьим больше, как подробности интимной гигиены. В потёмках и хаосе подсознания вся так странно, непонятно. И надо ли это выносить на общее зрение? Психологи новых школ советуют все тёмные движения души поднять на поверхность, понять и объяснить и тем самым избавиться от плохого осадка. Я поступаю по-другому: оставляю на дне тёмные тени. Учёные говорят одно, а народ другое: «Не буди лихо, пока он тихо».
 Вот сегодня перед утром, уже в тягостной полудрёме, вижу себя совершенно голым. Такой сон иногда через несколько лет повторяется в разных вариантах. Ищу, чем бы прикрыть наготу. Вокруг бёдер появляется какая-то широкая полоса из грубого холста.  Прошу окружающих помочь, дать что-нибудь из одежды. Кто сочувствует, кто проходит мимо. Никто не осуждает, но и не помогает. Я в каком-то здании. Просторные комнаты, высокие потолки. Прошу одну мою давнюю знакомую найти мне что-нибудь из одежды. Она не отказывает, но и не говорит решительного «да». Мы куда-то идём, может быть, к ней домой. Но где-то на лестнице я теряю её из виду и остаюсь сам с собой, обернутый куском рогожи. Что это? К чему? Нагота к бесчестию? Рогожа к смерти? А, может быть, я просто открытый человек? Поднимаюсь в свету сознания, как сквозь пелену. На душе темно, тягостно. Свет солнца за окном постепенно смывает болотную ряску сна.
Длинный лабиринт снов, идущих впереди неприятностей, болезней, страшных предвозвещений.  Милостив Господь к тем, чей путь по безднам подсознания не слишком мучителен и долог, чьи молитвы доходят до сердца Отца Небесного. Смерть страшна, вернее, страшны мысли о ней. сама же она милосердна к задержавшимся на пути жизни. Принято повторять: «Жизнь прекрасна». Да, она бывает такой. Но, по сути своей, страшна. И человек, как песчинка в водовороте, крутится в потоке играющих им стихий.


ВСЁ ПРОЙДЁТ

Да, конечно: и эпидемия, и пандемия. Но само это "пройдёт" проходит не без жертв. Побеждая вредные и враждебные вирусы, мы убиваем и свои нервные клетки ; бойцов, которых никто не считает. Ничто не проходит просто так, без потерь. Всё ; потери для одного, и приобретения для другого. Дождь прошёл. Вода ушла в землю. Она исчезла, превратилась во что-то другое: микроэлементы, в состав почвы, воздуха. А из земли вышли растения и тоже отдали свой запах, свою пыльцу, семена. И так бесконечно. Потери и приобретения ; из этого и состоит непрерывный процесс жизни. И само наше сознание, оставив след в природе, превращается во что-то другое.


ШКАЛА ЦЕННОСТЕЙ

Книжная ниша на шкале ценностей всё меньше и уже, а всегда ли так будет, кто знает. Может быть, человечество просто не успевает за потоком знаний, который обрушился на него. А знаний меньше не будет, да ещё и с технократическим уклоном. Увы, будущее за прагматическими, а не умозрительными знаниями. Наука заменяет эзотерику, созерцание, поэзию. А, в общем, посмотрим.


АНТИУТОПИЯ ЕВГЕНИЯ ЗАМЯТИНА «МЫ»

Текст Е. Замятина живописный, великолепный, чем-то напоминает некоторые "вещи" Ф. Достоевского, может быть, нервно-пророческим и одухотворённо поэтическим тоном. И что-то от Апокалипсиса. Страшно и величественно.


ПАОЛА ВОЛКОВА

На моём письменном столе  среди других книг солидный том в красивой цветной обложке: Паола Волкова «Прощай, Садовое кольцо». Красивое лицо немолодой женщины. Возраст оставил на нём свои следы, но не стёр выражения пытливого ума, живой души, животворной и напряжённой среды, в которой она существовала. Лицо женщины, прожившей насыщенную жизнь, полную флюидов любви к прекрасному в искусстве, к людям, служившим силой своего таланта тому высшему, что есть на земле. Лицо человека, прощавшемуся с жизнью с грустью в сердце.  И какое печальное название: «Прощай, Садовое кольцо» ; сад мысли и чувства, в котором, как в магическом кристалле, собрано всё лучшее, что могла дать культура «Золотого» и «Серебряного» века.


ОДНА ИЗ ТЕОРИЙ ЖИЗНИ

; Что есть жизнь, учитель? ; спросил ученик.
И учитель ответил:
; Жизнь есть зло. Она началась с Большого взрыва. А взрыв есть разрушение. Энергия разрушения породила агрессию. И начало её и продолжение есть действие этой энергии, есть зло. И прекращение агрессии есть благо.
Прошло, может быть, не одно столетие с той минуты, когда мудрец сказал эти слова. У него были и есть противники. Они говорят, что Взрыв есть начало соединения  двух и больше элементов с критической массой, дающий начало созиданию. А я хочу спросить:
 ; Какое созидательное начало может содержаться при взрыве бомбы? Остаются только развалины, уничтожение уже имеющихся форм. Взрыв есть уничтожение, а не созидание, и в этом смысле ; безусловное зло.
Другое дело, что с помощью зла можно творить и добро: взорвать старый дом, чтобы построить новый, разрушить  ударом с воздуха твердыню противника, чтобы защитить Отечество.



КАПЛЯ ЯДА

В старину говорили: «Чтобы испортить бочку с мёдом, достаточно ложки дёгтя». Я же скажу: «Чтобы отравить душу, достаточно капли яда из  поганого сосуда, из пустой и глухой душонки».  На дикой, вытоптанной почве не растут радующие глаз цветы, для неразвитого мозга нет ничего великого, созданного гением народа. От звуков родного языка они морщатся, от шедевров родного искусства плюются. Как тени, бродят они по земле, отравляя всё вокруг своим смрадным дыханием. Лучше бы им не родиться на свет. Но они рождаются. Зачем? Дьявол сеет чёрные семена, чтобы из них вырастали колючки и тернии. В свой час они будут брошены в огонь. А пока они оскверняют воздух и живые души кислой вонью несварения мозга.


ИЗВЕСТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ

Человек не без ума, с большим апломбом и лукавым обаянием. В этом секрет его статуса в журналистике и его влиянии на поверхностные, доверчивые и податливые умы. Немного критики не помешает. А всё-таки и он сказал что-то своё. Свобода и свежесть взгляда на мир были чем-то новым в те времена, когда  мысль была заключена в клетку.


СЛУЧАЙНЫЕ СТРОКИ

На прогулке в пустынном парке пришли неведомо откуда строки. «Есть много на земле приятного для глаз: трава, деревья и цветы». Они слегка поплёскивали на дне души, как вода в чаше. И каждый всплеск менял очертания рисунка. Порядок слов нарушался. Слова менялись местами. Фраза рассыпалась. Я собирал слова, как кусочки смальты в мозаике. Но в ней не было тайны, волшебного звучания. Терялся ключ. Слова были всё те же, но  без того дыханья, что превращает слово в музыку. В единственном неповторимом сочетании, в согласии оттенков сокрыт и тайный смысл невыразимого.
Течение реки остановилось. Плывущий образ застыл на половине. Пропала музыка первого рождения. Движение плода из чрева остановилось. За головкой не следовало ни тельце, ни ножки. Я стал слегка потягивать, выманивая младенца из чрева строчками и рифмами. Возвращался к началу: «Есть много на земле приятного для глаз: трава, деревья и цветы…» А дальше? Приходило на ум что-то уж совершенно нелепое. Главное было сохранить мелодию. Однако где же смысл? «Вот мотылёк… вот мотылёк, рождённый в тихий час, не знающий сиянья красоты…». Причём тут мотылёк, не знающий сиянья красоты? Были и ещё несколько строчек, искусственно рождённых, «не сотворённых». Я поспешил домой, чтобы записать буквами тот бледнеющий, угасающий мелодично-словесный рисунок, столь тонко намеченный, что скрепы его легко могли разрушиться от всякого дуновения внутреннего ветерка. Главное, чтоб не пропало то, что ещё сохранилось на воске памяти.
Прошёл день. На следующее утро я перечитал набросанные накануне строки. Они напоминали брошенного на полдороге младенца. И, чтобы помочь ему родиться, я вдохнул в них тот дух жизни, который был во мне в это утро. Дух этот не был точно таким, как те первые  слова в утреннем пустынном парке, но ребёнок всё же родился. Не таким совершенным, как я бы желал, но всё же живым. Вот его облик, и вот слова, с которыми он пришел в мир: «Есть много на земле приятного для глаз, трава, деревья и цветы, и неба синева, и ласковое солнце, и море, и река, и лес, и поле.  Всего не перечесть. Но это только потому, что так устроен человек, из глины взятый. Он однороден и с травой, и с небом, и с водой, и с лепестками всяческих цветов. Растёт и умирает так же, как и всё, что есть на земле. Чувствует и впитывает боль рождения, и радость любви, и горечь утрат и расставаний. Полнится влагой и тянется к солнцу, ещё не зная его губительных лучей, цветёт, как лилия, и засыхает, как трава осенняя. Жужжит, как шмель над чашечкой пахучего цветка, поёт, как птица весенняя, и умолкает, когда приходит срок».


БРАТЬЯ МЕНЬШИЕ

На прогретых жарким апрельским солнцем дорожках парка во множестве попадались красноспинные жучки-солдатики. Почему их так называют? Не из-за красных ли панцирей с белыми крапинками? Я шёл осторожно, опасаясь раздавить снующих под ногами букашек. Не могу наступить на братьев наших меньших. Это вошло в привычку. Уступаю дорогу кошкам. Обхожу стороной копошащихся голубей. Стоит остановиться, и они тотчас слетаются к ногам в ожидании корма.
; Нет, ничего у меня нет. Ничего я не припас для вас.
Собаки сами сворачивают с дороги, признавая в людях старших  на лестнице жизни.
А вот с людьми приходится сталкиваться. Мы равные, и один другому порой неохотно уступает дорогу. Гордыня наша делает нас врагами.


*   *   *

Всё меняется незаметно. Река времени не прекращает своё движение. Воды её текут то медленно, то ускоряют своё течение. Сегодня я уже не тот, что вчера, тем более, год или десять лет назад. Изменения наступают медленно. Но однажды им надоедает скрываться. И в один прекрасный день они сбрасывают маски и появляются такими, какими уже пребывали в коконе  готовящейся родиться бабочки. Они становятся явными. «Неужели это я? ; спрашиваем мы себя. ; Неужели это со мной?» Река не отвечает. Продолжает своё движение, чтобы на новом повороте явить иной облик. Нам и странно, и страшно, и больно. А время скользит дальше по ему одному ведомому руслу. Приходит день ; и я вижу, что в холодильнике больше лекарств, чем продуктов.


ЗЫБЬ И ТИШИНА

Когда в ближних и дальних комнатах нашего дома всё хорошо, ничто не болит, не беспокоит, то и в душе хорошо. И мир прекрасен, как волшебная сказка. Он просто создан для счастья и блаженства. И тогда жизнь прекрасна. На стене прямо против кровати литография Оптиной Пустыни в тихий предзакатный час. Вечереет. Дальний лес засыпает. Розовые стены монастырских строений светятся  угасающей охрой. Высокая колокольня посреди церквушек, житейских и служебных помещений как маяк среди зелёного моря. Рядом на стене  «Девятый вал» Айвазовского. Груды вод многотонной силы несут на себе обломок мачты с потерпевшего крушение корабля. На ней фигуры несчастных. Бог знает, удастся ли им пристать к берегу. Волны, изумрудные, всех оттенков аквамаринового отлива бушуют под  нахмуренным небом, из которого падает столб света. Как красива эта картина! Но не дай Бог оказаться среди бушующих океанских зыбей.
Всё в жизни так: хорошо и красиво, когда тихо и безопасно. И всё так хрупко и зыбко.


ПЛЫТЬ ИЛИ НЕ ПЛЫТЬ?

Вторая половина апреля. Вербная прошла в дождях с порывами зимнего ветра. На дворе Страстная неделя. Миновал Чистый четверг. Скорбная Пятница ; день распятия. С утра солнечно. Барометр 740. Небо на западе открылось голубое с сугробами облаков. По северному холодно. Жёсткий Борей. Облака чистые, белые. Медленно, лениво, почти незаметно для глаза двигаются по небу, как будто спрашивают: «Плыть или не плыть? И куда? Есть ли на земле блаженная страна, куда стоит направить парус?» Гамлетовский вопрос. Всё на свете время от времени спрашивает: «Быть или не быть?» Облака раздумывают, но сзади напирает северо-западный ветер: «Плыть». И белые клубы воздуха плывут, медленно, неохотно, не зная, зачем и куда.  Так и мы в жизни. В попутном лёгком воздушном течении ставим парус своей фелюги. Цель ; одного дня пути, а завтра, что бог даст. Но вот поднимается ураган, меняет наш курс, треплет парус, ломает вёсла. И гребцы, уступая неодолимой силе, сжавшись на дне лодки, считают часы и дни, когда утихнет ветер и можно будет продолжать путь, вверяясь привычному для нас  навигатору.


ЗАМКНУТАЯ ЦЕПЬ

Жизнь и смерь каждого человека ; ступенька быстротекущего времени. Все мы в этой замкнутой цепи. Никто не вырвется. Никто не бессмертен. Как это печально и даже обидно. Смерть каждого напоминает о непреложном Законе, который никто не может отменить. Победа над смертью возможна только в мифах. Там герои возносятся на небо или попадают в царство теней. Смерть любого, даже самого неприятного нам человека навевает печаль, потому что стучится и в нашу дверь.


ДЕТИ

Отчего нам так нравятся дети всех живых существ не земле? Слонята, тигрята, щенки, жучки и паучки? И даже если бы обнаружилась жизнь на какой-нибудь суровой и далёкой планете, то и там бы понравились. Оттого что они живут не умом, а чувством. Ум помогает выживать, но не в нём дышит любовь и святая простота.


ДАР СЛОВА

Дар слова, кажется, не обошёл меня стороной. Слово ; и бальзам, и обоюдоострая секира, и «жало мудрыя змеи».  Все эти свойства я знаю. Счастье первых исповедей на чистом листе бумаги, равное счастью любви, но без её горьких разочарований и боли. Когда вокруг сгущалась тьма, мне светило Слово, целительным бальзамом обливало и исцеляло душу. «Вначале было СЛОВО. И Слово было Бог. И Слово было у Бога». А Бог есть Любовь. Любовь к слову никогда не подводила меня. Я был хорошим любовником. Такой уродился на свет. Если  слово ; любовь, то и весь мир вокруг и во мне ; райский сад. И кто-то любит меня в этом саду, как любили в детстве. «Каждый ваш комментарий, как маленький рассказ», ; пишет мне  одна из моих читательниц. Мне приятно, когда меня хвалят, гладят по голове.  Я ещё маленький и всё ещё расту по три умственных сантиметра в год. А без добрых слов человек и расти перестаёт.
 

НОВЫЙ АРБАТ

      Город будущего Томаса Мора в содружестве с Корбюзье. Вектор цивилизации. Человека как отдельную личность, конечно, подавляет. Хотя, в общем красиво, чисто, величественно. Может быть, личность вообще должна исчезнуть в будущем, которое уже начинается сегодня. Нужно быть здоровым и сильным, чтобы жить среди таких громадин и беспощадно прямых улиц. Но это лучше кривых, грязных переулков с чахлыми домиками.


ПТИЦЫ

Птицы владеют тремя стихиями: земли, воздуха и воды. Остальные виды: одной, двумя. И только человек ; владыка и пленник всех четырёх.

УРОКИ МУДРОСТИ

У настоящего Учителя мало учеников, потому что они должны быть похожи на Наставника. Ему можно подражать, можно быть на него похожим, но нельзя быть, как он. Как нельзя вообще быть вторым. Можно быть только самим собой.


«ДВУЛИКИЙ НЕКРАСОВ»

Двуликий, но не двуличный, сказал о нём, кажется, Корней Чуковский. А сколько ликов у каждого человека? Сама жизнь многолика. Легко осуждать, а что вы знаете о душе человека? "Не судите, да не судимы будете". Нет человека без греха. Н. С. Лесков хорошо сказал: "Человека за одно то уважать должно, что он в мыслях своих совершенен". Некрасов не лгал в стихах. Ф. М. Достоевский заглянул в душу такого человека, избрав Некрасова прообразом главного героя в романе "Подросток".
Ничего нельзя сказать ни о чьей жизни. Она не слушает ни наших похвал, ни наших осуждений.


ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Очерк Ирины Стрельниковой о Льве Толстом. Талантливо написано. Встаёт образ нелепого человека. Даже страшно. Если так посмотреть на жизнь каждого, то застрелиться можно. Из нелепого может получиться что угодно. Из прилизанного ; гладкий камешек, обкатанный водой.


ДВА ВЗГЛЯДА

Два взгляда, два зрения есть у человека. Одно беглое, внешнее: увидел, оценил и пошёл дальше. И другое: внимательное, долгое, изучающее то, что скрыто под внешней формой предмета.
Вот большое семейство уличных голубей, обитающих в сквере. Какое разнообразие красок, повадок, поз! Тут и изумрудно-серые, и рыжие, и пегие, и пятнисто-белые, и уж совсем какие-то нездешнего оперения, почти райские птицы. Одни лежат, прижавшись к чуть влажной после мелкого дождичка земле, другие чистят перья, открыв нежно-исподнюю белизну подкрылий. Третьи бродят, выискивая что-то в траве и на утоптанной площадке под деревом. Дерево это для них что-то вроде священного дуба. Тут у них собрания, сходки, место решений, тут и трапезная, и площадь свиданий. Вот один, надув зоб, раздувшись вдвое против себя, обхаживает голубку, вполне равнодушную к его приставаниям; другой, нахохлившись, затевает драку, вцепившись острым клювом в темечко сопернику. Тот изворачивается и так, и этак, и, наконец, вырвавшись, со всей скопившейся злобой бросается на коварного соперника. Есть птицы, которые просто сидят, греясь на разгорающемся и всё теплеющем солнышке. Какое разнообразие жизни! Какая пестрота красок!
А вот драчливая семейка галок у полусгнившего пня. Каждая хочет покопаться, найти клад и отгоняет соперниц с сердитым, звонким клёкотом.
На непросохших дорожках не видно жучков-солдатиков. Звук боевой трубы не тревожит их в укрытиях.
Одуванчики робко поднимают головки в жёлтых шапочках: не пора ли навстречу солнышку?
Два зрения есть у человека, два взгляда. Один скользит и замирает на том, что видит внешней оболочкой хрусталика. Другой страничку за страничкой, листок за листком открывает книгу жизни.

СТРАННОЕ ЧУВСТВО

Замечаю по себе, что чем древнее моя жизнь, чем длиннее нить её, тем меньше интереса к тому, что происходит вокруг и даже во мне самом. Чувство такое, словно я в жизни не участвую, а живу, как сторонний наблюдатель, чтобы засвидетельствовать кому-то, что я видел, узнал, с кем встретился, что вообще меня окружает. Расстояние между мной и происходящим  незаметно увеличивается. Кому я должен донести об этом? Кому и зачем? Как будто в этой точке земли, «здесь и сейчас», я только временно, а где-то на другой планете, меня ждёт то, чего ждал, не дождался, и что будет в другом лучшем мире. Как я здесь оказался, зачем? Почему мне суждено было пережить всё то, что я пережил? Ведь всё это не имеет ко мне никакого отношения, вообще ничего не значит. Даже солнце за окном чужое. Греет оно или печёт, чувствует только моя кожа, риза моего тела, в которую одела меня природа, а сам я с некоторого отдаления смотрю на эту зелёную траву, на это небо и на всё, что под ним происходит.


АЛХИМИЯ НЕБА

Ненастное утро. Сквозь мутную замесь облаков белое пятно олова, ещё не знающее, во что ему превратиться: в яркий диск бронзы или в жарко горящий слиток золота. Туманное утро предрожденья мира без алого стыда, стеснительного пурпура ранней зари, переливов и переходов красок, тончайших оттенков палитры на холсте искусного художника. Глаз и кисть живописца ещё не различают колорита будущей картины. Само желание взорвать девственную нетронутость мира, разлиться полыхающим пожаром ещё не родилось.


БРОДЯЧИЕ СЮЖЕТЫ

Читаю статью о «Мастере и Маргарите» М. Булгакова. В ней прослеживаются переклички и заимствования с другими романами, в частности, с «Фаустом» Гёте. Интересные сопоставления. Вероятно, так и было. Но следует иметь ввиду, что мы имеем дело с т.н. "бродячими сюжетами", коими переполнена мировая литература. Без аллюзий и заимствований нет почти ни одного классического романа или поэмы и драмы. Вся мировая литература, всё мировое искусство напоены соками из общих источников. Несмотря на все заимствования и переклички произведение самостоятельно, если написано стилистически в авторском ключе. Переклички, заимствования, большей частью, невольны. Они вошли в глубокую память автора, стали частью его души и потому выходят из неё, как из родного дома.


ДЕРЕВО ЖИЗНИ

Деревья под моими окнами все давно оделись густой зеленью. Рябины зацвели белыми гроздьями. Ветки рябин покрылись белыми гроздьями. Млечным снежком, мелкими жемчужными цветами осыпали малахитовую траву яблони и груши. Сирень забушевала крепкой упругой пахучей аметистовой зернью. А как там моя любимая берёзка, с которой я попрощался в начале заморозков осенью? Я выглядываю в окно и не сразу даже узнаю место, где она стояла. Вот, кажется, оно. Вот и тоненькое, заметно подросшее деревце. Зима выдалась не морозная. И деревцо понемногу росло, питаясь не замерзшей влагой земли. Весной же и вовсе прибавило в росте. Но что это? Да, полно, та ли это берёзка? Прежде прямой и стройный девичий ствол под действием северных ветров наклонился, прогнулся в южную сторону, утратил свою горделивую осанку. Неужели он уже никогда не выпрямится? Нет, видно не стать принцессе королевой, и принц не узнает её, обойдёт стороной.
Так бывает и с людьми. Каким прямым, честным и чистым кажется начало их жизни! И какой кривой, узловатой оказывается её продолжение.


ПЕТЕРБУРГ

Все города по-своему загадочны. У каждого своя судьба. Из цитат о Петербурге можно составить целый сборник. Что думали наши писатели прошлого о северной столице? Загадочный город, город-мечта, призрак, город «белых ночей», болезненного воображения. Почти все цитаты по-писательски хороши, но отражают только состояние души, а не сущность города. Прибавлю и свой образ Петербурга. Это корабль, взявший курс в Европу через туманное Балтийское море. В этом воздухе рождалась его душа.


НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ

Считается, что Нобелевка ; высшее признание таланта. Это заблуждение. Пора отказаться от устаревшего стереотипа. Досадно, но надо сказать, что все премии сейчас конъюнктурны. Нет единых критериев литературно-художественной ценности, кроме безупречного эстетического вкуса, абсолютного духа красоты.


ПЕРЕСКАЗ

Нынче вошло в моду пересказывать сюжет произведения своими словами. Дублёр думает, что улучшает и делает более доступными идею и смысл романа, не в силах передать при этом краски словесной кисти и тембр писательского голоса.  Мудрость не нуждается в пересказе. Пересказ ; это вода, в которой расплывается смысл. И ещё: пересказ подобен пережёванной каше, полезной младенцам, но вызывающей брезгливость у взрослых.


ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ

«Не  верьте тому-то и тому-то, ; советуют ревнители святости. ; Он говорил одно, а делал другое». Нет человека без греха, ответим мы. Все грешны и в лукавстве и в вольной или невольной лжи, смотря по обстоятельствам. Есть ложь во спасение. Есть во имя корысти, ради глупости и низости. Все виды лжи незачем и перечислять.
«Никогда ни у кого ничего не просите, особенно у сильных, ; советовал М. Булгаков мастеру словами Воланда из Кабаллы. ; Сами придут и сами всё дадут». Но сам вынужден был просить: прописку в Москве, работу и прочее.  И говорил не он, а персонаж романа. Вряд ли Булгаков относил это к себе. В жизни нельзя без компромиссов. Жизнь строже самого строгого редактора. С ней не поспоришь. Приходится делать что-то поневоле, но в мыслях есть желание сделать иначе. И иногда делается. Иначе все мы были бы подлецами.


ВАЛЮТА ВРЕМЕНИ

Люди хотят долго жить. Некоторые верят в бессмертие. Но долгая жизнь неразлучна с болезнями. Чем дольше живёт человек, тем больше болеет. Иначе быть не может. Болезни ; расплата за долгую жизнь, за превышение нормы, это валюта времени. Если бы бессмертие существовало, это была бы нескончаемая цепь страданий. Так и считают буддисты. И потому желают разорвать круг бесконечных перевоплощений.


«ПОПРЫГУНЬЯ»

Кто-то (кажется, Зинаида Гиппиус) назвал А. Чехова "бесчеловечным писателем" в том смысле, что он не открывает прямо свою душу. Во всех своих рассказах он такой ; объективный и сдержанный повествователь, беллетрист. Всё профессионально, для публики. Именно поэтому рассказ имел успех у массового читателя. Да ещё из-за своей скандальной подкладки.
В общем, превосходный, именно чеховский по манере, с точки зрения мастерства, рассказ в духе позднего народничества с его сочувствием интеллигенту-разночинцу.


БЫТЬ СОБОЙ

Много бьются над тем, где найти национальную русскую идею. Уж так искусно она прячется, там туманна и неопределённа, что никак не удаётся поймать её и отчеканить в слове. А ведь дело просто. Национальная идея России в том, что быть самой собой, перестать метаться из края в край. От византизма, христианской ортодоксии до западного чужебесия, тем более, что идея западной цивилизации, выросшая на феномене экономического процветания, случившегося на основе грабежа колоний и ложном чувстве цивилизаторского превосходства, исчерпала себя. Чары рассеялись. Быть самим собой ; вот вся национальная идея. Но как быть самим собой, как познать себя? И здесь много и глубоко потрудились лучшие русские умы от Ломоносова до философов и писателей наших дней. В конце концов, достаточно просто следовать природному чувству, внутреннему голосу, чувству внутренней цельности, чтобы не впадать в раздвоение и расщепление личности. Быть самим собой ; значит следовать здоровому инстинкту самосохранения. Следовать голосу народной мудрости, запечатлённой в сказках, пословицах и поговорках (словарь пословиц русского народа В. И. Даля насчитывает 30 тысяч единиц, и в них сокровища мудрости, не уступающие ни Ведам, ни Библии, ни другим источникам). Слушать и слышать былины, песни, вбирать искусство, от деревянной резьбы и вышивок до всех прочих проявлений народного таланта. Читать книги,  в которых слышен голос народной души. И тогда в нас проснётся живой и здоровый разум, умение отделять добрые семена и всходы от плевел.


ЯДЕРНАЯ РЕАКЦИЯ

Отдельные мысли философов и писателей сами по себе проникают в мозг, как игла электрошока, удивляют и поражают,  запуская ядерную реакцию. После знакомства с ними мозг уже не тот, что был несколько мгновений назад. Но собранные воедино, они приобретают удесятерённую мощь, равную энергии Большого космического взрыва.


*   *   *

Сгустки мыслей, собранных воедино, обладают силой ядерной реакции.


СУДЬБА АКТЁРА

Судьба актёра ; игра случая. В погоне за ложным блеском славы он теряет свободу и ясный взгляд на происходящее. Он - шахматная фигурка в руках режиссёра, больше того, ; воск, из которого руки режиссёра лепят, что хочет хозяин. Хорошо, когда эти руки добрые, а душа чистая. Если таковая вообще бывает.


ОШИБКА МИРОПОРЯДКА

При виде всего того, что совершалось и совершается в мире, невольно закрадывается мысль, не является ли жизнь сама по себе ошибкой миропорядка? И более того, не есть ли сама Вселенная и То, что служит материалом для её существования, результатом сбоя всебытийной программы? Само явление чего-либо хуже, чем Неявление. Но и оно (Неявление) чревато следствием неизбежной ошибки Явления. Небытие такая же ошибка, как и Бытие. Как возникла эта карусель, этот бесконечный абсурдный круг?
Жизнь человеческая, как и всякого живого существа, ; получение радости. Жизнь ; источник и радости и горя. Но то и другое ; иллюзия, потому что всё проходит. Примирение только в исчезновении причины того и другого. Но исчезновение, уничтожение бытия ; тоже ошибка, ничего не исправляющая и не заменяющая.


СТРАНИЦЫ КНИГИ
 
Таинственны судьбы человеческие на земле, аки страницы книги, перевёрнутые ветром. И читаются они с последних строк, в свете которых первые кажутся наивным лепетом ребёнка.
Если взглянуть на историю, особенно последних лет, начиная с «перестройки», то с сожалением и полным правом можно сказать: абсурд ; главный двигатель истории, а эволюционно недоразвитые люди ; его движущая сила.


ЭОЛОВА АРФА

Многие люди, читая, видят только логический смысл и не слышат внутренней сокровенной музыки, Эоловой арфы слов.
; Всё же просто, ; говорят они. ; В чём же волшебство?
; В порядке и звучании слов, друзья мои.
 Так же и разумом. Технически мыслящие люди считают этот вид ума  единственным и главным. Но есть и сверхразум, наитие, то, что называют вдохновением. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружён и средь детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он. Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснётся, душа поэта встрепенётся, как пробудившийся орёл». И во мгновение ока он постигает тайны, которые не открываются честным трудягам ума.


ТРАГИКОМЕДИЯ

Дикие войны древности, ещё более жестокие столкновения современных цивилизаций, тьма Средневековья, погромы, сожжение ведьм, казни учёных, сплетни и травля инакомыслящих, мракобесие толпы вплоть до наших дней...

Боже, боже! Поистине, человеческая трагикомедия! О, жалкий род людской!


ЛОГИКА

Всё в мире многомерно. От простейшей прямолинейной логики с последовательной цепью понятий люди переходят к более сложным моделям мышления. И примером тут от самого своего рождения служит образное мышление художников. Есть два типа логики: прямое и последовательное развитие мысли и более сложное, многомерное, полифоническое звучание её, включающее в себя несколько пластов выражения. Так мыслил Цезарь, державший в уме сразу несколько смыслов и способов их выражения. Так думают и говорят художники слова, мыслящие образами,  ассоциациями. Второй способ мысли и грамматического выражения свойственен людям с усложнённым сознанием. Он предполагает опору в знаниях, аллюзиями, явными и скрытыми перекличками со словарём мировой культуры. Людям, привычным к простоте, этот способ не понятен. Он их раздражает. Но мир становится всё более полифоничным, многомерным. Простая прямолинейная логика останется, но многомерная занимает всё больше пространства. Есть логика организованного порядка, как фаланги римских легионов. И есть своя стройность и гармония в хаотическом наплыве  слов. У них свой порядок и свой Цезарь и Наполеон. Они подчиняются сокровенной музыке эмоций, чувству слова. Вот эта музыка слов и есть художественная гармония. Иногда она проявляется через внешний хаос. Но и сама жизнь ; не стройная линейка явлений, выстроенных по ранжиру, а космическая музыка Вселенной, в которой едва видна тоненькая ниточка прямолинейной логики. Не так ли?


НАДЕЖДА ТЭФФИ

Читаю афоризмы знаменитой Тэффи. Умная женщин, и ум без желчи. Остроумие без яда, как роза без шипов, но лучше такое.


УЛЕЙ ЖИЗНИ

Как бы я ни был мал, но и я вношу свои капельки мёда в общий улей жизни.


ЦВЕТ НАЦИИ

Некогда всенародная восторженная любовь к поэтам, артистам, вообще людям творческим сменилась ненавистью. Артисты ещё каких-нибудь пятьдесят, даже сорок лет назад были цветом нации, идеалом красоты. Теперь они, как в далёкую старину, стали позором. Люди ли повзрослели, прозрели или вместе с повзрослением ушло юношеское чувство романтики? Вероятно, и то, и другое. Поистине, «не дорожи любовию народной,  восторженных похвал пройдёт ненужный шум…»  Да и актёры, правду сказать, и их роли стали другими. На многие лица противно смотреть.
Ну, что ж! Какова почва, таковы и цветы. Да и руки садовника тоже кое-что значат.


ДОБРО И ЗЛО

Интернет стал лакмусовой бумажкой нашей коллективной души. И сколько же в ней оказалось злобы! Сколько больных мест! Достаточно задеть  чувствительный нерв – и злоба так и льётся через край в самых грубых и ожесточённых выражениях. Принято думать, что всплеск бесконтрольных эмоций – свойство женской души. Но умные женщины часто бывают умнее, судят взвешенно и редко опускаются до уличной перебранки.
Русские люди по природе не злы. Откуда же во многих из них столько  нетерпимости? Почти все читали в школе Тургенева, Толстого, Достоевского, кто-то знает о евангельском учении любви, но они привыкли не доверять словам о доброте. Сердца их ожесточились и не пропускают света и тепла. Они боятся оказаться беззащитными в этом жестоком мире. Они боятся быть добрыми. Везде им чудятся враги. И этот страх въелся в их плоть и кровь.


БУНИН И ЕСЕНИН

И Бунин, и Есенин каждый по-своему хорош. Есенин как первый сок молодости. Бунин ; больше школа, стремление к совершенству, ювелирная отделка, иногда затемняющая патиной искренность чувства. Он из тех, для кого окончательная отделка, ювелирная тонкость обязательна, из тех, для кого стремление к совершенству ; от самодисциплины, от того, что называют перфекционизмом. Его стихи ; не гербарий, а золотая чеканка Бенвенуто Челлини. Это золото проходит сквозь огонь, прежде чем принять завершённую форму. Застывший огонь в ледяном обруче. Сдержанность в выражении чувств свойственна высокой культуре.
Слово Бунина - тончайшая музыка души, доступная не всем, а только людям, настроенным на ту же волну. Волна ненависти к Бунину ; это грязная пена современной пошлости, смешанной с ненавистью к интеллигенции.


СЕТКА

Окна у меня старые. Не хочу грязи и пыли с заменой рам. Но вот беда. В оконный проём на кухне надо каждый год вставлять сетку от комаров и мух. Старую рвут синицы своими острыми, как бритва, когтями. Сколько уж этих сеток перебывало на моём окне. А что поделать? Надо ставить. Клочки старой мотались-мотались, пока друзья, проходившие мимо, стали мне пенять за неопрятный вид. Делить нечего. Пошёл, купил, ОбрезАл, волновался, как бы не перекосился кусок ткани. Наконец кнопками прикрепил на раму, и, на удивление, ровно, что называется, комар носа не подточит. Душа моя вздохнула с облегчением. Сетка белого цвета, и оттого, когда смотришь из квартиры наружу, то  видишь всё в белёсоватом тумане. За окном июнь, пышущий жаром, яркая зелень деревьев, небо яркости цветущего голубого льна, а в правой четверти открытого окна ; нежное молочко ранней осени.


АРТИСТ И ЗРИТЕЛЬ

Как бы ни был обижен артист приговором зрителя, он не должен обижаться на свой народ, тем более, ненавидеть его. Ненавидя народ, артист ненавидит самого себя, потому что он ; часть этого народа. Хотя и народ далеко не святой. Поэт и толпа ; тема вечная.


РЫБЬЯ ПРАВДА

Какие у всех пойманных рыб удивлённо-изумлённые лица и вытаращенные глаза! Давно живут, а всё никак не могут  привыкнуть, что кроме подводной «правды» есть ещё и жестокая и несправедливая земная.


ИВАНУШКА

Испокон века на Руси нелады, нестроения и споры каждого с каждым и всех со всеми. Отчего? В мире думают, от глупости. А я думаю, наоборот. У нас каждый умён, каждый имеет своё мнение, дорожит им и отстаивает его с пеной у рта, а, бывает, и с оружием в руках. До того бывает, что сын на отца, а отец на сына, и брат на брата и даже сестра на сестру. Если один сказал «а», то другой обязательно произнесёт «б», Как же, ведь он не глупее соседа. На Западе дурак есть дурак. У нас каждый Иванушка дурачок ; умный и хочет, чтобы все об этом знали. Он умный, но и немножечко дурачок, потому что не умеет вовремя замолчать. У нас слишком много таких умных людей и потому они всегда несогласны друг с другом. У нас вечное Новгородское вече ; и всё кончается Рюриком. А без него никак. Потому что «царство, разделившееся в  себе, не устоит».


ДЕНЬ НА ИВАНА КУПАЛО

Жаркий летний полдень. Прямо над головой большой рыхлый сугроб нетающего снега. Вокруг островА, материки белокипенных громад среди синего океана,  дымчатые гряды барашкового руно, пасущегося где-то краям льняного поля. Там, наверху, свой календарь, своя вечная весна в разгар земного лета. Тяжёлые подтаявшие сугробы, острова, материки, стада барашковых волокон застыли на полотне, но незримый ветер пространств поддувает им в спину, гонит к восточной окраине океана, как гнал когда-то полные золотом каравеллы Колумба от Нового Света к берегам Испании. Стрибог веет дыханием близкой грозы. Перун нахмурил брови, тусклым серебром прошёлся по нижней оболочке облаков. Но Ярило всё ещё жжёт и палит, заливает золотом снежные лагуны океана. Листья деревьев в предчувствии перемен слегка волнуются, точно девушки перед близким свиданием с суженым. Перун ещё  молчит, поглядывает на солнечные часы. Вестовой не подаёт голоса, но рука громовержца уже на древке посоха. Настанет миг, ударит в небесную твердь золотое копьё, сверкнёт огонь, раскатится гром ; и польётся на землю благодатный обильный дождь на радость Макоши и всем людям, животным и злакам земным.



ДВА МИРА

Есть два мира людей под единым небом, два мира, таких разных, как будто родились на несхожих планетах. Один, тяжёлый, нижний, полный забот насущных, населяют люди простых желаний и мыслей; другой ; обличьем похожие на них существа, живущие в плену химер и иллюзий. В каждом мире свои законы, грани дозволенного, хорошего и плохого, ума и глупости. Их обитатели не понимают друг друга и оттого ненавидят. Они ; антагонисты в театре мира. Одни на сцене и за кулисами, другие в зрительном зале и за его пределами. И пропасть между ними всё углубляется. Искусство не преображает одних, не поднимает к горним высям, его огонь не снимает дисгармонию мира и не приближает других к братьям меньшим, живущим в душных долинах. Они говорят на разных языках, не слышат и не понимают друг друга.


МУРАВЕЙНИК ИСТОРИИ

История каждого города, деревни, всякого населённого места так плотно набита именами, событиями, связанными с местом, что просто не может уместиться в памяти одного человека. Да что там города или деревни! Одна песчинка пустыни хранит в себе так много тайн, что ни одна ЭВМ не сможет их прочитать. Просчитать может, а понять смысл, заложенный в ней ; едва ли. А если это целая Вселенная и то, что находится за её пределами? Память ; не машина. В ней действуют особые законы отбора и организации, более важные, чем логика компьютера.
Каждое населённое место на земле имеет свою историю. История мест и названий крайне насыщена, плотно набита именами и событиями. Голова просто не может вместить такого многообразия. История плотнее самого плотного муравейника.


ТУЧА

Туча, чёрная, аспидная, зловещая и страшная, как кровоподтёк, наплыла на восточную сторону неба, закрыла её почти до горизонта. Казалось, она обрушится страшным припадком гнева, конвульсиями молнии и грома. Но время шло. Туча висела, медлила. Наконец пошёл тихий дождь. Земля вздохнула, посвежела. Дождь прибавил в силе, полился струями. Торжествуя, по проезжей части, играя огнями, прошла поливальная машина. Не хватало только фанфар. Ей одной было не справиться с сушью и пылью, и она малодушно пряталась где-то в ангаре городского коммунального хозяйства в ожидании дождя. А в компании с ним почувствовала себя уверенно. И тяготу, и славу сражения легче делить на двоих. И сама туча будто проснулась. Полыхнула пламенем, залив землю голубым сиянием сверху донизу. Дождь обрушился на землю всей мощью своих водных потоков.
На следующее утро от прошедшего дождя не осталось и следа. Асфальт, по которому проезжали поливальные машины, был чист и сух. Трава на полянах и газонах впитала влагу. Гусеницы и муравьи выползли из всех щелей. Пугливые бабочки порхали над цветами; притянутые запахами нектара, впивались в чашечки соцветий; жучки-солдатики во множестве сползались на войну. Неслышимая труба звала их на сборный пункт. Дул свежий ветер. В тени было прохладно, но на открытых солнечных местах прогретый воздух уже томился парным теплом.


ЧУВСТВО И СОЗНАНИЕ ЛИЧНОСТИ

Откуда вдруг у человека в юности появляется чувство своей индивидуальности, ценности и неповторимости, твёрдое сознание того, что он не хуже никого другого, как бы его ни старались уверить в обратном? Это наполняет его твёрдостью и уверенностью в себе, достоинством и самодостаточностью. Чувство это родилось внутри нас, но не из слепого тёмного инстинкта. Сознание нашей личности ; это пробуждение глубинных внутренних сил, завершение внутреннего толчка, под действием котором раскрываются почки нашего дерева жизни. Это и наше отражение в других и этих других ; в нас, От изоляции, замкнутости искажается чувство масштаба, сравнимости, наше умственное зрение искажается. Человек, оказавшись в одиночестве, не отражается в других и становится меньше, чем был. Он перестаёт расти, сознавать себя, его умственный и нравственный рост прекращается. Но тут ещё важно, в какой среде происходит  рождение личности. В узком кругу ограниченных людей человек становится таким же или вступает в конфликт с обществом. В окружении больших людей и широких интересов он тянется вверх, становится сложным и многогранным. Осознание своих границ в общении ; великое и необходимое условие развития. Я нужен другим, и они нужны мне. Мы ; семья, в которой у каждого своё место. Долгая же изоляция  отнимают у человека и народа общечеловеческие черты, энергию всего рода человеческого и индивидуальную неповторимость. Но иногда и безотрадное одиночество выковывает сильную личность, если она уже пробудилась. 


СТАРЫЕ И НОВЫЕ ПЕСНИ

В жизни надо принимать всё, что ни случится с нами. Не избегать страдания, не закрывать глаза, уши и сердце, не отворачиваться от ближнего, когда ему плохо, и он ждёт сочувствия. Подставь плечо, подай руку, найди утешительные слова. Поступая так, ты становишься богаче, и чище, и лучше. Великая сила ; сочувствие, сострадание. «Если человек просит тебя пройти с ним одну стадию, пройди две» ; помните эту евангельскую заповедь? Не надо прятать голову в песок, лелея малодушный страх эгоизма. Всё, что посылается нам, ; только испытание и очищение духа. В огне страдания выковывается золото души. Но человек слаб, себялюбив, прячется за розовыми очками эгоизма, называя это здоровым оптимизмом, а тех, кто имеет смелость и мужество заглянуть в пропасть, принять своё и чужое страдание, пессимистами. Единственный негатив ; это нечистота в мыслях. Его-то и надо избегать. А то бывает наоборот:  свои и чужие страдания побоку, а мысли ; как немытая изба.
      Но пришли новые, ложные учителя из стран заката и напели в слабые головы другие песни.


ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Перед рассветом ему приснился странный сон, будто он, заросший серой щетиной, неопрятный, точно бомж, нетвёрдой походкой, едва волоча ноги в заношенных кроссовках, перешагивает порог какого-то пивного заведения и ложится прямо на асфальт возле входа, перегораживая дорогу. Правда, из входящих и выходящих в этот час, никого нет. А если кому понадобится, он перешагнёт, мельком, с презрением глянув на лежащего. Он знает это, но продолжает лежать там, где уложила его сила тяготения. Ему приходилось лежать так и раньше, но он всегда вставал. Теперь же ему всё равно, что с ним будет. Он лежит навытяжку. Подчиняясь ему одному слышимому голосу, открывает глаза, пытается поднять голову и тут же снова роняет её на каменную приступку. Наконец собирается с силами, приподнимается почти наполовину и тут же снова падает. 
; Лейтенант! ; зовёт его чей-то голос. ; Ротный убит. Комбат ранен. Принимай батальон.
 Вылинявшие зеленоватые гимнастёрки, сапоги с запёкшейся грязью, запылённые лица, блестящие глаза, измазанные землёй каски плыли перед глазами. Сколько их было, он не знал. Они поднимались в атаку, из которой многие уже не вернутся.
«Батальон? … Стойте... Подождите огня", ; хочет сказать он, но губы не слушаются.
       Он всё-таки приподнимается почти наполовину и тут же снова падает. Голова неподвижна, глаза больше не открываются.
 Это был его последний бой после прожитой до седых волос жизни, после фронта, многих вёсен и зим, потери жены и детей и постепенной утраты всего, чем он гордился, за что был уважаем когда-то от людей.


МЕЖДУ ГРОЗАМИ

Утром после ночной грозы земля быстро подсохла. Плитки в сквере сияли оранжево-кафельной чистотой. Даже пронырливые голуби и галки не решались ступать на ровный и гладкий  паркет возле лавочки, на которую я присел, наслаждаясь  свежим прохладным ветром, уносившим остатки вчерашнего удушливого   тепла. Серая облачная пелена  постепенно снова обволокла небо, закрыв солнце, но живые вестники ненастья стрижи, гоняясь за мошками, ещё не так низко носились над землёй. Постепенно, однако, и они, придавленные тучами, опускались всё ниже. Охота шла уже между окнами не самых высоких зданий. Птичий визг этих хищников неба, которых многие принимают за близких родственников ласточек (которые тоже, кстати, не такие уж ласковые), делался всё назойливее и злее. В пылу азарта они пугающе близко пикировали вплотную к балконам, вырастая в размерах, почти касаясь их крыльями. И при этом хищно взвизгивали, замечая людей. Мирные и красивые в отделении они приобретали вблизи своими зловещими замашками черты хищных и опасных птиц, вмиг превращаясь в ожившие  образы вражеских истребителей. Потом они внезапно исчезли. Воздушный налёт кончился. Облака ещё ближе придвинулись к земле. Лётная погода  вражеского флота сменилась глубоким ненастьем.
Ветер улёгся. Ветки деревьев перестали качаться. Ещё не упало ни одной капли на землю. Гладкие плитки дорожки были всё так же сухи,  чисты и ярки. Между квадратами чернели высохшие каналы. По узким, ровным и глубоким дорожкам быстро двигалась  мокрица, загребая лапками, как будто плыла по воде. Надвигалась предгрозовая тишина.
Чёрная туча мигнула ослепительным зраком, и гневный огненный палец  полоснул небо от вершины до самой земли.