Узники острова Нарген

Наступило лето. Самое лучшее время года, время ярких красок природы, цветов и белых ночей, поспорить с этим, пожалуй, трудно. Во дворе РГА ВМФ цветёт белая сирень, прекрасный запах её цветов ощущается издалека. Проходя мимо, я задержался и подошёл понюхать её крупные соцветия. Долго задерживаться во дворе я не могу, меня ждут заказанные дела, посвящённые событиям столетней давности. Быстро поднимаюсь по лестнице и захожу в читальный зал. Народу сегодня мало, два человека, несмотря на прекрасную летнюю погоду, сидят здесь. Одного из исследователей я видел много раз, но не знаком с ним и не знаю, по какой теме он работает, другого вижу впервые. Сегодня среда, архив работает дольше, чем в другие дни. Мне приносят коробку с микрофильмами и одно дело в твёрдом синем переплёте. Не знаю почему, я всегда в первую очередь спешу открыть коробку со стоящими в ней баночками с плёнкой, копиями архивных дел и пробежать взглядом по крышкам. Одни баночки меньше, другие больше, часть из них пластмассовые, но большинство сделано из алюминия. Вот и в этот раз, быстро развязав тесёмки, я раскрываю коробку, как в детстве спешил открыть коробку с новой игрушкой. Дел я в этот раз заказал немного. Вначале начинаю смотреть плёнку по другой теме, там остался один невыясненный вопрос. Быстро нахожу нужные страницы и фотографирую их, буду изучать дома. Насколько ускоряет работу появившаяся возможность фотографировать с микрофильмов! Кто-то из исследователей этого добился, причём через суд и сделал жизнь себе и остальным лучше, добиваться уступок можно только борьбой, остальные методы в капиталистическом обществе не работают.
 Ставлю баночку с просмотренной плёнкой обратно в коробку и тут замечаю, что к листам, фиксирующим использование дел, скрепкой прикреплена узенькая бумажка с надписью - «Уточнить у Жесткова». Пошёл уточнять к заведующей читальным залом.
 Выяснилось, что в электронных описях путаница с номерами, и они не соответствуют заголовкам дел. И тут, о чудо, мне дают ещё одну коробку. Там плёнки собраны исходя из заголовков, указанных мной в требовании дел. Нешаблонный подход всегда приятен.
 Выбираю то дело, которое мне хочется посмотреть в первую очередь. Здесь и ещё в нескольких собраны воспоминания моряков, попавших в результате неудачной боевой операции в плен. Мемуаристы описывали события спустя много лет, полностью достоверным историческим документом их воспоминания считать нельзя. Я решил объединить воспоминания нескольких моряков и писать рассказ от первого лица, тем более, что часть моряков описывают только захват боевых кораблей Балтфлота англичанами, часть только нахождение в плену у эстонцев и освобождение из него.
 В читальный зал с улицы не доносится почти ни один звук. Слышно только как листают пожелтевшие листы архивных дел, сидящие неподалёку от меня исследователи. За окнами тепло, даже жарко, в эти дни аномально жарко, природа и люди радуются теплу, солнцу, жизни.
 Улицы Петрограда заметает снегом. Нева у берегов сковалась льдом, но там, где течение более быстрое, льда ещё нет. Эскадренный миноносец «Автроил» стоит у стенки набережной Красного флота вблизи моста лейтенанта Шмидта.
Конец декабря, скоро наступит новый 1919 год. Тяжело приходится молодой Советской стране. С запада Петрограду стал угрожать северный корпус Юденича. Мелкие отряды эстонцев, финнов и немцев разбросаны по побережью от Нарвы до Ревеля. В стране свирепствуют голод и эпидемии. Кругом разруха.
Что ждёт нас в наступающем году? Бои и походы? К ним мы готовы. Не хочется думать о возможной скорой смерти в мутных водах Балтики. Многие из наших братишек матросов уже никогда не поднимутся на палубы своих кораблей, не вернутся домой и не увидят новой жизни, ради которой мы воюем. Напрасны ли такие жертвы? Я уверен, что нет. Мы только недавно почувствовали себя полноправными людьми, а не нижними чинами, которым нельзя было даже по тротуарам ходить. За это мы готовы сражаться, но не все, много ещё среди нас безразличных и шкур, которые готовы приспособиться к любой ситуации. Вот и наша команда своё дело знает, но здоровой большевистской атмосферы на корабле не наблюдается. Старослужащие мечтают вернуться домой, эстонцы расхваливают свой весёлый Ревель, у многих пассивность и усталость.
 Черноморский флот больше не существует. Затопив большую часть кораблей в Новороссийской бухте, чтобы не достались врагу, несколько сот черноморской братвы уроженцев северных губерний прибыли на Балтику, я из их числа. Меня назначили машинистом на лучший эсминец класса новик «Автроил». В конце 1918 года было сформировано боевое ядро Балтийского красного флота, в которое вошли линкор «Андрей Первозванный», крейсер «Олег», эскадренные миноносцы: «Азард», «Автроил» и «Спартак» и несколько подводных лодок. Эти корабли несут дозорную службу по всему Финскому заливу. Остальные корабли, потрёпанные зимним переходом, стоят у стенок Кронштадта и Петрограда, большая часть команды ушла на фронт.
 Первый наш боевой поход был совместно с «Азардом» на минирование стратегических квадратов в заливе. Несколько раз выходили обстреливать окрестность эстонских городков Гинбург, Нарва, Везенберг. Подходили к берегу мили на четыре и крыли беглым огнём. По расписанию боевой тревоги моё место было прислугой у носового орудия №2.
 Сделали мы и вылазку к Нарве небольшой эскадрой: «Олег», «Автроил», «Азард». После двух бортовых залпов с «Олега» Нарва сдалась. Был высажен десант и взят в плен отряд немцев. Их на транспорте отправили в Кронштадт. Стали ходить и дальше за Везенберг. За всё это время мы не видели ни одного подозрительного дымка на горизонте и потому считали себя полными хозяевами положения.
 26 декабря капитан нашего корабля Николаев явился на корабль и известил команду о походе «Автроила» в Кронштадт. Прошло два часа, и корабль готов к походу. Ледокол «Огонь» обломал лёд вокруг «Автроила», и мы пошли вниз по Неве в сторону Кронштадта. Ледокол проводил нас до Морского канала и вернулся обратно. Через час мы уже вошли в гавань Кронштадта. Собрали митинг, Николаев рассказал нам о цели нашего выхода в море. Выслушали его и разошлись по своим местам. Команда бодро себя чувствует и настроена по-боевому кроме небольшой части старых моряков, которые недовольны тем, что надо выходить в поход вместо того чтобы собрать вещмешки и отправиться по домам. Взбираясь после митинга на верхнюю палубу, они выражали негодование, что командный состав не нашей крови. Но мы молодые матросы мало обращаем внимание на их бурчание. Вскоре, взяв полный запас нефти, мы вышли  из Кронштадта за ледоколом «Огонь», зачем стоять до утра.
Сплошной лёд сковал гавани Кронштадта, но за Толбухиным маяком кромка льда заканчивается.
Никто из команды не знает куда и с каким заданием мы идём. Один всезнающий Погодейкин утверждает: Дела, ребята, скверные. «Спартак» где-то застрял и ничего о себе не сообщает, такова судьба будет и наша, вот увидите. Английский флот в Ревеле и со дня на день может быть у Кронштадта.
 Идя двадцатипятимильным ходом, рано утром пролетаем мимо Гогланда. Эсминец дрожит и, рассекая своим острым тараном набегающие норд-вестовые волны, мчится дальше. Радио-телеграфист «по секрету» передавал, что «Спартак» находится у Ревеля и ждёт нас для совместной работы. До Ревеля всего-то 50 миль. Моя вахта приготовилась к обеду. Разделили между собой фунтовый паёк хлеба и отправили нашего товарища на камбуз за чечевичным супом.
  - На горизонте дымят, - крикнул кто-то наверху трапа.
 Все выбежали на верхнюю палубу. Мне стало тревожно, когда я разглядел на горизонте два дымка, затем показался третий, а за ним четвёртый. Намётанный глаз сразу определил по дыму «нефтяников», и что их машины требовали от котлов полного давления. Дымки быстро приблизились, и через несколько минут обозначились силуэты незнакомцев.
 - Да это «Спартак» тикает, а кто-то его гонит, - крикнул кто-то из матросов.
 - А…его знает.
Этот разговор прекратил звонок боевой тревоги.
 -Англичане. Смотрите, стреляют.
Тут мы увидели два вспыхнувших огонька на головном корабле и через несколько секунд на порядочном расстоянии от нас поднялись два водяных столба.
 Скажу правду, лишь одна машинная команда не растерялась, смалодушничали молодые матросы и комендоры, комсостав в первые минуты метался по палубе и ничего не предпринимал. По нам стреляют, а наши орудия и минные аппараты в чехлах, но место моё не на палубе. Мы с машинным старшиной Морейчивым спустились в левую машину на вахту.
 Нервно затрещал машинный телеграф. Стрелка остановилась на делении «полный передний». Стоя на нижней площадке машинного отделения у воздушного турбонасоса, я хорошо вижу пост управления турбиной. Приказание с мостика моментально исполнено. Эсминец задрожал и сильно накренился от крутого поворота.
 Пару не хватало, мы держали под парами четыре котла, но быстро ввели в действие пятый. Отрегулировав свой насос, помогаю Морейчеву, открываем байпасы. Делаем всё возможное для максимального хода, турбина и механизмы работают безукоризненно. Увеличиваем огонь в котлах на все форсунки.
 Прибегает машинист Никифоров и что-то быстро говорит и жестикулирует. От шума ничего не слышно, маню его вниз и прошу подменить меня. Он меня отпускает. Выхожу наверх. Близко за кормой падают три снаряда и один впереди нас. Похоже, начинают брать в вилку.
 Несколько матросов с искажёнными от страха физиономиями суетятся на рострах и одевают спасательные пояса, а двух я нашёл плачущими в гальюне. У каждого свои нервы, но мне их жаль.
 Милях в 12-15 на нас мчатся сзади лёгкий крейсер и три эсминца, стреляя из носовых орудий. Снаряды ложатся всё ближе и ближе.
 На корме собралась кучка из бывалых в переделках ребят, начали митинговать. Одни предлагают, отстреливаясь удирать в финские шхеры, большинство предлагают держаться прежнего курса, как самого короткого к форту Красная Горка, под прикрытием орудий которого мы были бы в безопасности.
 Несколько комендоров бросилось снимать чехол с пятого кормового орудия, но разорвавшийся рядом снаряд спугнул их, и они разбежались.
 Мы дали самый полный ход, выжав из эсминца 34,5 мили, расстояние до неприятеля не меняется как будто мы идём с одной скоростью, такого хода мы ещё никогда не давали, корабль бросает то влево, то вправо, затрудняя английским комендорам прицеливание.
– Турбина, выручай родная!
 Морейчев даёт мне знак посмотреть, что делается наверху. Взбежав по лестнице на палубу, я увидел пробежавшего мимо меня бледного комиссара Манюка и грязного и мокрого механика, вылезшего из одной кочегарки чтобы сразу залезть в другую.
 На горизонте уже виден Гогланд. Но что это? Что за два дымка показались из-за острова? Кто-то неистово крикнул: «Олег» и «Азард» идут к нам на помощь. Погодейкин в капковом бушлате с надетым спасательным поясом стоит около меня, трясясь от страха.
– Погоди, тебе даст сейчас Олег, – сказал он.
  И он был прав. Не прошло и нескольких минут как корабли дали бортовой залп поперёк нашего курса. С другой стороны показался ещё дымок. Путь бегства нам отрезан. Снаряды стали шлёпаться совсем близко к борту. Один снаряд сбил верхняя часть передней мачты, и она с антенной упала на палубу.
 Вот и всё, мы в западне. На палубе шум и неразбериха. Многие из нас предлагали выброситься на берег и взорвать эсминец, как поступил черноморский эсминец «Керчь» в июле возле Туапсе. Но командиры проявили малодушие.
 Со злостью и досадой спускаюсь я в машину, и тут приказ с капитанского мостика «Машинам стоп». Я переглянулся с Морейчевым, ничего не понимая. Слышу, в машину кричат: выкинули белый флаг, сдаёмся. Я вылез опять на палубу. К нам быстро приближаются ещё два эсминца и крейсер. На их гафелях и мачтах полощутся на ледяном ветру английские флаги. Нас быстро окружили, беря в кольцо. «Автроил» как затравленный зверь, дрейфуя, покачивается на волнах. Не знаю, как у других, у меня на душе только досада и тоска, не ожидал я такого позорного исхода. С мостиков английских кораблей нас пожирают в бинокли и фотографируют. С крейсера к нам направились три вельбота с вооружёнными матросами, пока они шли, мы успели поломать часть вспомогательных механизмов в машинном отделении, пусть чинят, всё равно не вернуться нашему «Автроилу» в Кронштадт.
 К нашему левому борту стал приставать эсминец, на мостике которого я разглядел нескольких русских офицеров со злобой нас рассматривавших. Меня позвал Морейчев, и я скрылся в машине. Через несколько минут на корме раздалось гип-гип-ура. Поднявшись наверх, я увидел на гафеле британский флаг, а под ним надорванный наш красный. Вооружённые винтовками матросы, в большинстве рыжие крепкие шотландцы рассыпались по палубе и жилым помещениям. Русские офицеры, перейдя к нам на борт со злорадством и усмешкой рассматривали нас, бросая сквозь зубы: Добегались, спасители революции, бараны, пастухи Троцкого.
 Мы прекрасно понимаем в чьи руки попали и какой класс будет решать нашу судьбу. Гражданская война, это необыкновенная империалистическая война, а это есть война классовая, такая война является самой страшной и зверской, где эксплуататорский класс будет всеми средствами бороться, ибо он знает, если он будет побеждён, то значит побеждён навеки, навсегда. Вот с такими понятиями мы доставались врагу, который определённо будет нас терзать пытать и уничтожать.
– Евгений Николаевич, посмотрите на эту рожу, она вам не знакома, – говорил мичман лейтенанту, показывая рукой на дрожавшего комендора-украинца. В Чёрном море на «Алмазе» плавал.
 – Никак нет ваше…
 – Разойдитесь. Вахтенные по местам, свободные по жилым палубам.
 Меня поразил очень знакомый голос, подававший команду. Это был шкура Волков, успевший попасть в «выдвиженцы». Я заметил человек 15 наших, переходивших на крейсер.
 Отправился в машину, там моё место, да и англичане туда ещё не добрались. Но на тебе, подходит ко мне англичанин, суёт в карман бушлата сигареты, а другой рукой ловко срывает с него пуговицу. У многих наших тоже были оторваны пуговицы, сняты пояса с бляхами и ленточки с фуражек, любителей сувениров оказалось много. Пока наша команда стояла на баке, победители хозяйничали в жилых палубах. Все рундуки были вскрыты, и интересующие вещи похищены, не говоря уже про оружие, которое быстро перекочевало на борт эсминца. Англичане тащили золотые и никелированные вещи, часы, портсигары, хорошую одежду. У меня украли фланельку, фуражку и мандолину, даже кому-то понадобилась фотография моего брата, тоже на сувенир, наверное. Как в ярмарочный день толпа народа несла свои покупки, так и англичане нагруженные награбленным перелезали на свои корабль, даже повар английского миноносца утащил у своего соратника чумичку. На палубе у минного аппарата валялись обломки балалаек и гитары, вот он яркий пример английской высокой культуры. А ведь как сладко пел о культуре, цивилизации, гуманности высокомерный адмирал флота его величества Георга V.
 В машине англичане изучают трубопровод. Морейчев на конторке делает последнюю запись в вахтенном журнале. По телеграфу скомандовали дать малый ход, «Автроил» пошёл в плен. Часа три шли на малом ходу, когда поступила команда дать полный, английские механики, наблюдавшие за работой механизмов и за нами вышли наверх, остались машинист и два часовых. Из наших в машине остались Морейчев, я и трюмный машинист. Стоящий около меня часовой внимательно наблюдал за работой моего механизма, хлынувшая горячая вода окатила его, он уронил винтовку, бросившись было бежать, но потом одумался, поднял её и в скором времени незаметно смылся из машины.
 Со мной остался один машинист пожилой и крепкий англичанин, тоже с лычками на рукаве. Стоя в конце площадки у переборки он всё время заискивающе мне улыбался и угощал сигаретами, потом встал, пожал мне руку и сказал шёпотом: мой тоже немного большевик. Я также говорил по-английски как он по-русски, но всё же я его понял. От него я узнал, что «Спартак» сел на подводные камни около острова Вульф, а команду отвезли в Ревель. Русские офицеры, сотрудничавшие с англичанами, выработали план поимки «Автроила», имея на руках карты и шифры, а английская команда нам сочувствует. Я уверен, что измена сидела в штабе крепости, раз англичане действовали наверняка. Но теперь уже ничего не исправить, мы в плену. Вернулись механики, англичанин пожал мне руку и поднялся на палубу.
 Весь мокрый и усталый я спустился во вторую кормовую жилую палубу. В помещении  накурено и шумно. Наши поют революционные песни, англичане слушают. Один из них упорно старается разучить на мандолине Интернационал.
Сверху трапа часовой крикнул, что идут драконы. Англичане повскакали, наши прекратили пение.
По прибытии в Ревельскую гавань нас загнали на нижние палубы, у каждого трапа поставили вооружённого часового. На верхнюю палубу не выйти.  Так проходит вторая тёмная декабрьская ночь.
 Вот и наступило утро, опять полная неизвестность. Кто-то пустил слух, что «Автроил» пойдёт в Англию. Но прошёл час, а может больше, время для нас тянется неисчислимо медленно, стало известно, что это вовсе не слух. Англичане опросили нашу команду, сколько потребуется нефти и продуктов на семь суток пути. После опроса наш кормящий принял продукты, а машинисты полный груз нефти. Проходят сутки, потом вторые, мы никуда не идём, на третьи сутки на нашу палубу спустился Николаев и сказал: товарищи сегодня нас высадят на берег, подготовьтесь, что с нами будет неизвестно. Всем в голову лезет только одно, расстрел. Как тяжело стало, как хочется жить в такую минуту. Нам минутное страдание, но у каждого есть, кому о нас горевать, оплакивать и убиваться, вот им гораздо тяжелее переносить такую потерю, чем нам смерть. Снова неизвестность,  переносить которую гораздо тяжелее. Кто из моряков поёт песни, кто ломает рундуки и рвёт свои вещи, кто ест хлеб, намазанный в три этажа маслом. Резкий вой сирены, мы затихли и приготовились к высадке на берег. Раздаётся громкий голос: Вылезай! По одиночке взбираемся по трапу на верхнюю палубу. У борта «Автроила» стоит большая железная баржа. Подошла и моя очередь. Я прыгнул в трюм баржи навстречу неизвестности. Прощай «Автроил». В трюме барже уже сидит голодная и замёрзшая команда «Спартака».
 Баржу закрыли, вынули трап, подошёл буксир и потащил баржу в неизвестном направлении. Мы стали делиться с холодной и голодной спартаковской командой одеждой и продуктами. А жить нам осталось и совсем ничего, думаем, баржу сейчас пустят по течению и взорвут. Сразу видно, кто что из себя представляет, кто-то делится со спартаковцами не только пищей, брюки даст, другой жадничает…
 Моряки со «Спартака» рассказали, что они дали англичанам бой, но случилось непредвиденное. Вначале открыло огонь кормовое орудие, посылая снаряды по интервентам. По чьему-то распоряжению вскоре открыло огонь и носовое орудие, но курс был такой, что оно образовывало острый угол по отношению к походному мостику. Первым же залпом порвало и снесло в море походную карту, кого-то оглушило, кому-то опалило лицо. Без карты корабль пошёл в слепую по местности, где было полно каменных банок и рифов. Вот дойдём до Гогланда и там дадим достойный отпор англичанам, были уверены моряки, но вдруг сильный толчок корабля, он вздрогнул, всё зашумело, застучало, многие попадали на палубу. Правая турбина завыла от слишком больших оборотов, значит на валу винта нет. «Спартак» на большом ходу налетел на каменную банку да так, что корма поднялась. Моряки требовали взорвать корабль, чтобы он не достался врагу, но Раскольников не разрешил это делать, поскольку считал, что Эстония через несколько дней будет советской, и «Спартак» опять вернётся к нам. Сев на камни, корабль не прекратил стрельбу. Англичане стали обходить его, ведя стрельбу на ходу. Когда «Спартак» взяли в полукольцо и навели торпедные аппараты, артиллеристы прекратили огонь.
 Англичане на «Спартаке» вели себя точно также, как и на нашем корабле. Первым делом устроили грабёж. Потом пересадили команду на английский эсминец, а «Спартак» сдёрнули с каменной банки и потащили в Ревель.
 Утро. Пленников выстроили на стенке. Тут же стояло нескольких эстонских офицеров и  вооружённых конвоиров. Потом арестованных повели в город, они поднялись в горку и немного пройдя, оказались в небольшом переулке, где их остановили у большого дома, подровняли и скомандовали «Смирно!».
 Спартаковцев окружил со всех сторон большой отряд белоэстонцев тут и броневики и машины вооружённые пулемётами. Команда «Смирно!», и из парадной большого дома вышел какой-то генерал. Прошёл по панели вдоль фронта, вернулся к парадной и сказал: Ну что красные бандиты попались. Вишь какие наели рожи. Расстрелять их всех. Однако моряков не расстреляли, а отвели на пристань и посадили в баржу.
 Раздался вой сирены, и буксир, тянущий баржу остановился, конвоирующие часовые спустили в баржу трап и скомандовали: Вылезай! Все моряки засуетились и громко заговорили: если будут стрелять, набрасываемся на них. Стали быстро взбираться по трапу наверх баржи. Взобравшись наверх, пошли по другому трапу на берег. Берег острова Нарген. Вооружённой охраны стоит человек 80, нам без оружия ничего им не сделать. На берегу нас выстраивают в ряд и дают команду: Ряды сдвойся и налево! Нас повели за двухрядные проволочные заграждения, где мы увидели шесть полуразрушенных бараков.
 31 декабря, впереди тяжёлая, голодная и холодная наша жизнь.
С первых же дней нас рассортировали, коммунистов поселили в один барак, беспартийных в другой. Мы уже два дня сидим в бараке, а нам ничего не давали есть, на третий день вскипятили воды и выдали по четверти фунта хлеба. Ничего нам не дали, ни кружки, ни ложки, нашли мы пустые банки из-под консервов, в них и разливаем.
Прошёл уже месяц, ничего в нашем положении не меняется, разве что стали варить пустой суп – пять картофелин на десять человек, иногда добавляем туда сало, если его дадут, конечно. Это только обман да раздражение для наших желудков. Буханку хлеба в 9 фунтов, которую нам дают, очень трудно поделить поровну на 36 человек. Мы встаём в очередь, закрываем глаза и берём нарезанный хлеб. Так получается без обид. В плену со мной честные и порядочные люди, если кто-то заболевает, лежит с тифом, его четвёрки хлеба лежат, и их никто не трогает.
 За всё время пока мы здесь, нас несколько раз выстраивали перед бараком, раздевали, разували и забирали всё более-менее приличное. Вместо сапог нам дали лапти, взамен верхней одежды дали рваные шинели и брюки, в таком виде мы порой не сразу узнаём друг друга. Некоторые сохранили керенские и думские деньги, кто сумел их спрятать в бараках. В двадцатых числах января Красная армия приблизилась к Ревелю. Только после этого часовые стали с нами разговаривать, даже комендант лагеря разрешил заходить к нам торговцу, который за наши деньги продаёт нам грибы.
 Прошло два – три дня, нас стали вызывать в комендатуру и допрашивать, кто где служил. На следующий день раздался пронзительный звук сирены. Мы стоим у бараков и спрашиваем друг у друга, почему буксир пришёл сегодня вечером, а не утром, ведь обычно он приходил всегда раз в три дня по утрам. С буксира сошли молодые лет по 18  вооружённые ребята. Нас сразу же загнали в бараки и заперли. Сидим и пока не понимаем, что будет происходить дальше, слышится пение: «Мы жертвой пали в борьбе роковой», раздаётся треск винтовок. Открывают наш барак, оказывается, расстреляли коммунистов со «Спартака», на следующий день такая же участь постигла коммунистов с «Автроила». Погибли наши славные товарищи: Богомолов, Алексеев, Рукавишников, Трепалов, Ларионов, Винник и другие.
Погодейкин с первых же дней нашёл общий язык с белогвардейцами это он, Рахман да боцман Котлер выдали всех коммунистов.
Ещё через день расстреляли красноармейца, укравшего из кладовки буханку хлеба. Он пошёл утром стащил буханку и принёс её в барак. Тишлет доложил коменданту, красноармейца вызвали и расстреляли. Мы ели этот «облитый кровью» хлеб.
 После убийства коммунистов стали умирать от голода наши моряки.
 По распоряжению коменданта лагеря нас стали водить на работу пилить дрова. Появились какие-то помещики, пилить для них дрова нас и гоняет караул. Есть нам эти проклятые помещики ничего не дают, но появилась возможность выходить из лагеря. Попавшаяся помойка решала судьбу моряка в спасении от голодной смерти. Можно найти такой лакомый кусочек как картофельные очистки, гнилую картошку, разные кости или селёдочную голову, пролежавшую месяца два. Вечером с каким восторгом он идёт обратно в лагерь, ещё больше восторга у оставшихся в лагере товарищей, ждущих его словно мать с побору. Есть ещё неплохой вариант, мы его ещё раньше открыли, надо вызваться принести воды для караула и набрать салушки, это они кофе варят, а осадок на снег выбрасывают, мы это собираем и делаем котлеты.
 Вот идут с работы наши моряки, у них полные карманы набиты разным добром, найденном в помойке. О сколько здесь радости, когда протянувшему к тебе руку товарищу даёшь или получаешь горсть картофельных очисток. Так коротались дни за днями.
 Наступила весна, на деревьях появились первые листочки, зацвела черёмуха. Из Ревеля стала приезжать на наш злополучный остров вольная публика – мужчины, женщины с детьми по своим каким-то делам. Они собирают букеты черёмухи и разгуливают с ними по острову.
 В один из весенних праздничных дней нас везли в вагоне по узкоколейке с работы. Нас увидела девочка лет десяти, которая шла с мамой вдоль полотна железной дороги.
 Девочка громко спросила мать: Мама, это страшные большевики?
Мать взяла девочку и быстро повела.
 Да, девочка была права, в это время мы были очень страшные, худые, оборванные, ободранные, полубосые и грязные. Уже месяцев шесть мы не видели бани и носили одну смену белья, которая стала ужасно грязной и вшивой. Скинешь такое бельё, повесишь на палке над раскалённой докрасна плитой и через две – три минуты слышишь и видишь, как падают с него бакасы на раскалённую плиту и лопаются как мелкий орех, попавший под каблук сапога. Проходит несколько минут, одеваешь это бельё и как в бане побывал, потом ночь спишь спокойно.
 Голод, холод и отсутствие пресной воды начали делать своё дело. Начались повальные болезни. Многих наших моряков стали мучать водянка и дизентерия, начал свирепствовать тиф. Как солнышко играет, распухшие с ног до головы от водянки, выходят греться. Умирают моряки целыми командами. Легче переносят голод самые дохлые из нас. Высокие сильные моряки чахнут и умирают. В марте к нам в лагерь привезли пленных красноармейцев и эстонских рабочих, захваченных во время восстания на острове Эзель. Положение ещё больше ухудшилось. Армейская публика нечистоплотная, неаккуратная, порой ленится даже стряхивать с себя насекомых. Мы их поколачиваем иногда за их неряшливость и воровство. Но эстонские коммунисты добились, чтобы нам стали больше давать хлеба. Часть заключённых стала поправляться.
 Приехала группа каких-то иностранцев и стала нам как скоту кидать папиросы на землю, а сами приготовили фотоаппараты. Кто-то начал ползать их подбирать, в основном красноармейцы, а эти стоят фотографирую, как люди по земле ползают.
 Несмотря ни на что, части из нас удаётся дожить до лета. Нас не мучает постоянный холод, и это уже хорошо. В конце июля под давлением эстонской общественности нас переправляют с острова в лагерь где-то неподалёку от Ревеля. Кто мог двигаться, дошёл до баржи, ослабевших донесли или довели под руки. Их, изнурённых голодом и болезнями сгрузили как дрова на телеги и повезли. Нас провели по Ревелю ночью с вооружённой охраной, держа оружие наизготовку. Если кто и попадался на улице из ночных прохожих, их стараются оттеснить, чтобы не видели нас.
Буржуазия боится нас даже таких полуживых оборванцев. Мы ей страшны своей идеей, идеей создания справедливого общества без войн и эксплуатации. И ещё она боится своих рабочих, что они свергнут её как это сделали рабочие в нашей стране. Они расстреляли бы нас всех, но к голосу рабочих им приходится прислушиваться. К нам постоянно под видом арестованных посылают своих агентов. В течении месяца нас уже третий раз перегоняют из лагеря в лагерь, поскольку начались побеги. Первыми убежали Серапиенко, Блинов и Заречников. Сейчас нас загнали в лагерь Пяскуль, откуда нескольких моих товарищей забрал какой-то барин пилить ему дрова. Теперь у них есть полная свобода ходить по помойкам, не боясь получить от часового удар прикладом. Меня же свалил возвратный тиф. В этом лагере есть ужасный, но лазарет. Немногим из попавших туда удаётся выйти живыми, но через месяц я смог перешагнуть его порог и вновь увидеть небо. Двигаться ещё тяжело, я сижу и греюсь под сентябрьскими солнечными лучами. Мысли в голову не идут, я могу сидеть часами и ни о чём не думать, то уходя в какое-то полузабытьё, то возвращаясь в реальность. Даже дом уже и не вспоминается. Я жив, но много ли осталось уже и не особо тревожит.
Так проходит несколько дней, и приезжает барин, который уже забирал к себе пленников и приказал фельдфебелю построить нас.
– Оставшиеся моряки три шага вперёд шагом-арш! – скомандовал фельдфебель.
 Нас вышло только двое, я и ещё Иван-мор, так раньше называли носивших морскую форму, но с морской жизнью не имевших ничего общего.
 Барон отобрал ещё пятерых красноармейцев и повёл вон из лагеря.
 Проходя мимо фельдфебеля, я спросил его, – почему моряков берут на работу в первую очередь?
– Потому что моряки дружно и хорошо работают, – последовал ответ.
 Барон ведёт нас к вокзалу, мы поедем работать на него, но я не могу поверить, я вновь на свободе, колючая проволока не окружает меня, нет часового с винтовкой, я могу свободно смотреть по сторонам, о, что за новое ощущение, кажется, даже дышится по-другому. Я перестаю плестись, слабость от болезни уходит, я иду твёрдым шагом. Навстречу идут хорошо одетые люди без головных уборов, неужели ещё где-то есть счастливые люди, которые могут идти куда хотят, и никто за ними не следит. С одной стороны, мне весело, но стоит посмотреть на счастливую публику, как сразу становится грустно. Подходит поезд, мы заходим и едем в сторону города Юрьев.
 Пятерых красноармейцев барон высаживает раньше и передаёт своему десятнику, мы же едем дальше. Здесь я вновь встретился со своими товарищами моряками. Утром, получив инструмент для пилки и колки дров и сухой паёк, мы пошли на работу.
 Приходим на место работы, и сразу ясно, что делать. Только бежать, бежать немедленно.
 Зашли в одну из близлежащих деревень, продали выданный инвентарь и смогли купить еды. Как на зло погода резко испортилась, пошёл сильный и холодный дождь, от которого пришлось всю ночь прятаться в лесу. Как не укрывались мы под деревьями, а всё равно промокли.
Утром ударил мороз. Рановато конечно для морозов,1-ое октября сегодня. В мокрой одежде на морозе находиться совсем невыносимо. Мой товарищ решил отказаться от побега и пошёл сдаваться в сельский комитет, чтобы его направили обратно в лагерь.
 Я же пошёл в сторону Чудского озера. Пройдя километров 20, зашёл в отдельно стоящий в лесу домик купить молока.
Подойдя к домику, обратился к хозяйке на эстонском языке, – Можно купить у вас поллитра молока?
 Хозяйка охотно исполнила мою просьбу, открыла дверь другой комнаты и крикнула, – Рядан.
В комнату вошёл рыжеватый мужчина лет сорока пяти. Он стал меня расспрашивать кто я такой и откуда. Я рассказал ему всю правду.
 Тут он задаёт мне вопрос, – Вы видели меня на острове Нарген?
 Хорошенько присмотревшись, я вспомнил, что этот гражданин находился вместе с нами в лагере под видом арестованного, а на самом деле служил агентом.
 Немного поговорив со мной, он заявил, – Я вас отправлю обратно в лагерь.
 Я слишком слаб и не могу оказать ему сопротивление, надо бежать.
Я спросил у женщины, – Где у вас тут ходят до ветра?
Мне показали через окно во дворе. Я быстро вышел из комнаты и бежал в лес. Когда я пробежал с километр по мелкому кустарнику, мой лёгкий пиджачишко оказался изорванным. Вышел на поляну, а на ней стоит этот эстонец и грозит мне кулаком. Я вновь пустился бежать.
 На следующий день к вечеру я зашёл в деревню в один из крестьянских домов и попросил поесть. На моё счастье семейство крестьянина ужинало, а его самого не было дома. Женщины мне дали поесть и поместили в углу переночевать.
 Стоило мне уснуть, вернулся крестьянин. Увидев меня спящего на полу, он спросил, – Кто это спит?
 Одна из женщин ответила, – Это военнопленный бежит на советскую территорию. Тогда крестьянин сказал, – Сейчас же поднимите его и пусть идёт своей дорогой.
 Меня женщина разбудила и предложила переночевать во дворе. Поблагодарив её, я пошёл своей дорогой. По пути нашёл стог сена в нём и переночевал.
 Уже на третий день я вышел на берег Чудского озера. Слабость, вызванная голодом и болезнью, постепенно отступила, я стремлюсь скорее попасть домой, и это увеличивает мои силы, заставляет идти вперёд.
 Охрана фронтовой полосы принимает меня за бедного эстонца, я смело прохожу мимо их постов. На берегу мне попалось жилище бедного рыбака, который хорошо меня принял и предложил вместе поработать на корчёвке пней одному зажиточному землевладельцу. Я согласился. Через два дня пришёл землевладелец, узнав от рыбака кто я, он запретил рыбаку брать меня на работу. Когда мы вернулись домой, вся моя одежда была мокрая и грязная. Жена рыбака мне всё постирала, а утром, надев ещё невысохшую одежду, я отправился дальше по побережью искать рыбака Селихова, занимавшегося на парусной лодке контрабандой на «красный» берег озера. Пройдя километров восемь, я нашёл деревню, где жил этот рыбак. Он оказался старым моряком, служил раньше на линкоре «Севастополь». Селихов принял меня как родного, и буквально через пять минут в избе появилась сестра его жены, муж которой Терентий был готов к отплытию немедленно. Не медля ни минуты, эта добрая женщина повела меня на берег, где меня уже дожидались Терентий с сыном. Я сел в лодку, и мы отчалили. Вначале на озере было тихо, лодка не спеша двигалась в сторону «красного» берега, но стоило нам пройти километров 20 начало темнеть, усилился ветер, поднялась волна, полил холодный дождь, и нам пришлось вернуться обратно.
 После такой неудачной поездки я пошёл по берегу дальше по указанному Терентием адресу. Дойдя до местечка Красные Горы, я встретился с рыбаком Лавой. У него было две лодки, одну из них он предложил мне. Кроме меня в путь отправлялись ещё два красноармейца. Это тоже беглецы из плена, они жили у Лавы в бане. Смелые ребята, они уже давно ждут, кто бы их перевёз, поскольку сами не умеют управлять парусами.
 Дождались темноты.  Сели в лодку и стали устанавливать паруса. Выходим, погода подходящая, дует несильный ветер как раз в нужную сторону. Сумеем ли добраться в этот раз?
 Грохнул выстрел, за ним ещё и ещё. Правую руку обожгло пулей. Бросаюсь в воду и плыву к берегу. Выбрался на берег и побежал, придерживая раненную руку. В лодке остались красноармейцы, что с ними стало? Очень холодно в мокрой одежде, сводит раненую руку, но стоять нельзя. Стрелял ведь кто-то по нам. Темнота кругом, иду, куда придётся. Светает, впереди деревня. Здесь много деревень по берегу озера. Рыбаки, живущие промыслом в озере, объединяются по несколько домов. Маленькие бедняцкие домики стоят у самой воды. Подхожу к ближайшему домику. Под навесом сушатся рыболовецкие снасти, в воде у причала стоит старенькая лодка. Выходит хозяин. Оказывается, я дошёл до деревни Воронья. Третий раз на лодке не пойду, буду ждать, когда замёрзнет озеро.
 Рыбаки приютили меня. Я смог вылечить раненную руку и восстановить силы. Эти люди всегда готовы оказать помощь. Помогая рыбакам в их нелёгком труде, я дождался, когда озеро замёрзло. Зима в этом году ранняя. Ещё ноябрь, а по льду уже можно ходить. Я вышел на лёд в том месте, где расстояние между Чудским и Псковским озёрами всего 8 километров, это кратчайший путь до нашего берега.
 Ударили своими лучами прожектора. Скрываясь за льдины, я потерял направление и под утро опять вышел на эстонский берег, где попал в руки эстонских моряков под видом псковского перебежчика. Мне удалось от них бежать на лёд, и я снова взял курс на противоположный берег. Тонкий слой снега похрустывает под ногами, неужели удастся дойти?!
Рассветает, впереди «красный» берег. Позади почти год страшной жизни в Эстонии. Я иду всё быстрее и быстрее. Уже не приходится сомневаться, что я иду правильно. Берег хорошо виден, ещё немного и ступаю на советскую землю.
 Пограничная красная охрана направила меня в город Псков на допрос. Узнав, что я моряк, вызвали моряка-чекиста из другого кабинета. Товарищ Потоцкий долго со мной беседовал, я как мог рассказал ему, где неприятельские войска, каким маршрутом бежал.
В конце допроса Потоцкий сказал мне, - знаешь, я ведь тоже был назначен на «Автроил», но пошёл на фронт.
 Мне выписали сопроводительную бумагу и отправили в Петроград.
 Вот я снова в Петрограде уже почти год не был здесь. Опять иду по заснеженным улицам. На мне надеты грязные обноски, в которых бежал из лагеря, но это не портит моё радостное настроение.
Война уже откатилась от города, не напирает немец, англичане поумерили свой пыл, Юденич отброшен на эстонскую территорию.
 Теперь мне надо попасть в Штаб 7-ой армии, расположенный на набережной Фонтанки 96, ведь Балтфлот ныне подчиняется армии. Оттуда меня отправляют на улицу Гоголя 19. Там меня арестовали и посадили в камеру. Вот опять заключение.
 Уже вторые сутки сижу в этой проклятой камере. Обратился к охранявшему нас красноармейцу, чтобы меня поскорее допросили и отпустили.
Проходит минут пять, меня вызывают к следователю. Тот почему-то спрашивает меня про тральщик «Китобой», который во время красногорского восстания ушёл к белым. Так откуда мне знать, я ведь там не служил. Следователь распорядился отправить меня в Дерябинскую тюрьму для дальнейшего выяснения. Убежал я оттуда и пошёл в морскую комендатуру. Допросили и отпустили.
Спрашиваю у следователя: Не проходили ли через ваши руки наших два моряка, бежавшие из плена Баранов и Зареченков?
 Следователь усмехнулся и показал мне на моряка, стоящего рядом с ним: Вы не узнаёте его?
Тут моряк подходит ко мне, это же Зареченков!
Мне предлагают вернуться обратно во флот. Вот радости то!

Использованы воспоминания: В. Донаусова, К.П. Якубова, В.С. Марейчева