Последние дни уходящего детства. Чистовик 1

"Уровень культуры и народа и  страны
                определяется отношением общества
                к детям и старикам"
                Ф.М. Достоевский.


                1.

    Если бы не Юрка с Алёной, а вернее сказать, если бы не Юркина тётка, то всё с самого начала было бы, наверное, по-другому. А скорее всего  и не было бы никакого начала. Или нет! Начало, конечно,  было бы, но такое, как я  себе его и представлял. Всё было бы точно так же, как и у большинства  моих друзей и товарищей.
    Да, оно так собственно и было, до  того самого дня, когда  меня вызвали в кабинет  директора и вручили ордер на комнату. И в любой другой   день я сиял бы, как надраенная на нашей кухне  к Новогоднему празднику  большая сковорода.  Я не обратил  бы никакого внимания, что ордер мне выдали тайком, и не директор в торжественной обстановке,  а  Маргарита Львовна, глуховатая старушенция и заместитель директора  по воспитательной работе,  которую   все мы  любили, но считали   слегка чокнутой. А может быть, даже и не сразу бы обратил внимание на адрес указанный  в ордере. Но в тот день я ещё хорошо помнил наш с Юркой разговор, произошедший накануне, да и все события последних дней…
   За два дня до этого  в нашем детдоме прошло  торжественное собрание, где небольшой группе  из нас, выпускников, выдавали ордера  на  новые квартиры. Об этом собрании мы  были предупреждены за полгода, да и сами готовились к нему. Ну, вернее, готовились  те, кто прошёл фейс-контроль  директора, и был утверждён «на самом верху», как нам объясняли воспитатели.
    И понятно, что были это немногие  из  нас. Те,  у кого были влиятельные  родственники в городе, или  кто мог себе позволить одеться в  соответствии с торжеством, по каким-то другим причинам, нам неизвестным. Ещё конечно же   любимчики директора: стукачи и прихлебалы. Последним достались костюмы и платья, заготовленные  директором именно  для таких случаев.  Ну, а все остальные, и мы с  Иринкой в том числе, просто  помогали счастливчикам, как могли,  и  исполняли все грязные работы, которые  всегда проводились перед встречей гостей из  городского и областного отдела образования, администрации города или перед приездом спонсоров с подарками.  Мы драили старые, щербатые, тысячу раз перекрашенные, но всё равно занозистые и  вечно грязные полы, в огромном старинном спортзале, стараясь отмыть все пятна от растоптанной нашими же кедами и кроссовками  штукатурки, осыпавшейся с потолка за последние несколько месяцев. Отмывали от скользкого жира полы общественной кухни, куда обычно вход нам был воспрещён. А вечерами уставшие, но счастливые от ожидания чуда и  предчувствия свободы, помогали друг другу извлекать из ладоней занозы, и смазывали ожоги, полученные от соприкосновения с жаркими  кухонными  котлами и плитами, или синяки, набитые  об острые, плохо  знакомые нам углы и кронштейны.
Получение квартиры – это конечно верх удачи и счастья. Но мы-то всегда  знали, что это счастье не для всех. И это не разделяло нас. Сейчас нас объединяло одна общая, одна на всех радость предстоящей свободы, предстоящей новой жизни, и  никакие квартиры, машины и бриллианты не могли сравниться для нас с этим  огромным,  захлёстывающим  душу ожиданием чуда.
  В последние  полгода мы особенно  сдружились между собой, с теми, кто и был, по существу, близок нам все эти годы. А потому, в преддверии последнего звонка, мы  открыто, не стесняясь и не боясь хмурых лиц  огромного кособокого завхоза и  низкого крепыша физрука, собирались после окончания работ, вечерами,  в спальне старших девчонок.   Завхоз и физрук только молча сопровождали нас взглядами, но уже даже слова сказать нам не смели.  Это ещё год назад они легко раздавали нам пинки и подзатыльники. Теперь же, могли даже за грубое  слово сами получить ногой в живот или шваброй по спине, а потому проявляли небывалую сдержанность и осторожность.
   Этими весенними, пьянящими наступающей  свободой  вечерами, мы особенно громко смеялись, подначивали друг друга и дурачились до самого отбоя. Но и после него не расходились ещё долго, только говорили тише, и разбивались на пары или группки, уютно усевшись на кроватях, в углах  просторной и теперь уже почти опустевшей комнаты. Из девятнадцати коек, расставленных в шахматном порядке в спальне девчонок, уже тогда,  в середине   мая, пустовало ровно половина. Школьные занятия превратились в необязательную формальность из-за того, что  многие  из ребят и девчат  ночевали в городе  у родственников или  у дальней родни.  И всё благодаря нашему директору, Василию Акимовичу.
 Это его стараниями  ежегодно, на майские праздники, всеми правдами и неправдами, с помощью  ГорОНО  и даже  милиции,  у нас в детдоме появлялось большое количество родственников, которых многие  из выпускников видели либо  впервые, либо не видели с незапамятных времён.  Присутствие  газетных  репортёров и телекамер, а так же уверенная речь Василия Акимовича, неизменно утверждающего, что «ни один ребёнок в нашем городе не забыт», и что «родственники и близкие, теперь могут взять к себе погостить, наших повзрослевших и возмужавших  воспитанников на несколько дней или даже недель», всегда имели успех.  Многие из родственников, кто иногда не появлялся у нас и раз в год, сразу проявляли к своим «чадам» повышенный интерес, и тут же перед телекамерами подписывали  «гостевые бумаги», ловко подсунутые им  под руку Маргаритой  Львовной.
В тот памятный вечер, перед торжественным собранием, мы уже  несколько дней как  закончили все хозяйственные работы, но по привычке  всё так же  собирались вместе. Не все вместе, а только своей компанией. Без потеряшек.
 Сколько себя помню, в нашем детдоме, любой возрастной поток делился на потеряшек и сосунков. Потеряшки – это те, от кого родители отказались с рождения, или те, кто лишился их с  первых бессознательных  лет жизни. Они никогда не знали родителей, а  родственников у них нет, и никогда не было.
 Все остальные: имеющие родственников в городе или даже далеко от него, или же такие как мы с Иринкой, кто потерял родителей уже в «зрелые годы», относились к сосункам.  Сосунки – это значит маменькины дети или дети домашние. Ну для потеряшек почти   такие же  как те, что учатся в обычных школах, не детдомовцы.
  Мы делились  на потеряшек и сосунков с самого первого дня пребывания.
 Но деление это было предрешённым, оно уже ждало каждого  в  нашем общем дом.
   У нас были раздельные спальни:   у мальчиков и девочек одного возраста по две, и того четыре. Ну, и естественно, что воспитатели у каждой из четырёх групп были свои. В столовой мы  сидели в разных рядах, но по тому же принципу. И даже с учётом того, что мест за столом было десять,  нас никогда не смешивали. Мы сидели отдельными  рядами, параллельно друг другу. И часто за последним в ряду столом сидели всего один или двое мальчиков или девочек, а  напротив, через проход,  был такой же полупустой стол.
 Единственным местом, где нас не разделяли,  была школа, примыкающая к детдому вплотную. Три класса в нашем потоке, были смешанными – из потеряшек и сосунков почти в равной мере. Но это уже не могло объединить нас, а было лишь новым  разделительным барьером, который уже привычно разводил  и  заставлял занимать места и ряды парт так, как это было в спальнях и в  столовой.
   Естественно любой класс изначально сам делился на две противостоящие  друг другу группы.   Часто противостояние это доходило до диких драк и потасовок, как в коридорах школы, так и на тенистых или заснеженных, в зависимости от времени года тополиных аллеях. Они  опоясывали  и сам детдом, и школу сплошным, густым и высоким кольцом или стеной, как мне часто казалось. Эти аллеи будто бы отрезали нас от всего остального мира, и даже зимой освободившиеся от листвы тополя стояли стройными рядами, крепко прижимаясь  и переплетаясь друг с другом  разлапистыми крупными ветвями.
 Мне было двенадцать лет, когда я попал в детский дом.  Был конец  весны, всё цвело вокруг, и запахи акации и тополя витали  в спальнях, в коридорах и в классах школы.  В эти  первые дни я  часто уходил между уроками в гущу тополей, и ходил там прямо по траве, поперёк широких аллей. Меня манил к себе высокий деревянный забор, и я, прислонившись к его шершавой поверхности,  плотно подогнанных друг к другу досок, пытался услышать знакомые шумы города, но расслышать никак не мог. Тогда я ещё не знал, что городок, в который я попал, совсем не похож на мой родной мегаполис, и что любой автомобиль на его улицах воспринимается местными  жителями так же, как у меня на родине воспринимают  такой раритет как военный  «Хаммер». В те времена  здесь  все оглядывались  в след любому драндулету, пыхтящему моторчиком, а не только четырёхколесной телеге.
  Я не знал ещё, что за забором находится  обычное  картофельное поле примерно в двадцать гектар.  А потому и расслышать мне ничего было невозможно, кроме пения птиц, грохота трактора, либо громких бабьих голосов, смеющихся или распевающих песни на поливе или прополке.
 Однако я благодарен и тому забору, и тополиным аллеям за то, что в те первые, как и сейчас,  летние  дни  я встретил,  прогуливаясь здесь как-то ,  Иринку. Просто маленькую и худенькую  девочку в заношенной и истёртой шерстяной кофточке и детских    ярко-оранжевых колготках.
 Помню точно, тогда именно эти детские колготки поразили меня, и я подумал, что девочка совсем маленькая, может быть, первоклашка. Но когда она подошла ко мне ближе, то я был удивлён ещё больше. Она была выше меня ростом, почти на полголовы, а худенькое и почти прозрачное личико с матовой кожей обрамляла копна чёрных, как воронье крыло, волос.
- Я тебя здесь уже не первый раз вижу, - сказала она низким, с хрипотцой, каким-то взрослым голосом, совсем не подходящим к её внешности, и добавила, - но вообще-то это моё место.
- Да? – пожал я плечами, - Я не знал.
- А тебя кто сюда сдал? – тут же спросила она, прищурившись, и чуть заметно улыбнувшись. Её лицо стало вдруг сразу тоже взрослым, как и голос, а серые глаза блеснули интересом.
- Милиция? - подумав немного, с сомнением ответил я.
- А! – кивнула она, - А меня у бабушки забрали, когда мама умерла.
Так просто сказанные слова ударили меня  горячей волной в голову, и я крепко сжал зубы, чтобы  слёзы не появились на глазах. Не мог я при этой девчонке показывать  свою слабость, это я понял как-то сразу.
- А  твои родители?
Я уже ждал этого вопроса и, сглотнув пару раз  для очистки горла, выдавил еле слышно.
- Они из Таиланда не вернулись.
- Бросили! – удивлённо  с ужасом выдохнула она, и её серые глаза потемнели и расширились.
-  Нет! – мотнул я головой, и склонил её на грудь. Перед глазами, как и каждый вечер перед сном в последние месяцы, опять встало мамино улыбающееся лицо.
- Их уже нет…
Не мог я рассказать  ей, как моя няня, оставленная со мной для того, чтобы я мог продолжать учёбу, долго и настойчиво гладила меня пухлыми ладонями по голове  и тихо, роняя слёзы мне на руку,  говорила  о Таиланде, автобусе, тормозах и крутом обрыве…
 Так мы познакомились с Иринкой и подружились. Подружились навсегда  и никогда даже не ссорились. Не то что Юрка с Алёной!
 Иринка училась в параллельном классе, и мы встречались с ней только на переменах или после окончания занятий. А Юрка с Алёной сидели со мной рядом за соседней, стоящей  передо мной партой, и их спины я видел все годы учёбы. Эти сосунки были тогда невероятно веселы, порывисты и шумливы. И потому им постоянно доставалось от учителей, то деревянной линейкой по пальцам, то просто подзатыльники, либо резиновой прыгалкой по мягкому месту. Но они никогда не унывали, и первое время постоянно подсказывали мне на уроках, предупреждали об опасностях со стороны потеряшек, и вообще опекали меня и Иринку как могли.
 Это уже потом, в старших классах, они как-то разом обозлились  на всех и вся, и Юрка  возглавил «бойцовский клуб» сосунков, который каждый день дрался в зарослях тополей, с такой же кучкой  самых злобных и вечно ищущих  конфликта потеряшек. Алёна тоже принимала участие в этих «разборках» и руководила девчоночьим крылом  «клуба».
  Именно тогда они стали ссорится и между собой, часто ругались даже посреди уроков, не обращая внимания  на наказания и побои со стороны  учителей. Мы с Иринкой в это время отдалились от них, да и вообще старались уходить в пустынные углы, когда это было возможно…
   Совсем недавно, на первой же репетиции  торжественного собрания, неожиданно, мы с Ирой увидели Юрку и Алёны в  первых рядах тех, кто  представлял  наш детдом.  В тот  вечер кособокий завхоз по кличке «Топор», лично возглавлял группу ребят  и девчат, которые должны были вымыть библиотеку и  актовый зал. Он и  послал нас с Ирой за тряпками и швабрами в бытовку, что была рядом со спортзалом. Проходя мимо, через широко распахнутые двери,  мы услышали громкую музыку, шум голосов, крики, и  увидели, как «избранные» репетируют  предстоящий вечер.
 Громко что-то кричал Василий Акимович. Рядом суетились, часто сталкиваясь между собой наши учителя, или «бабий батальон», как называл их директор. В мегафон громко орал  физрук.
  Юрка гордо стоял в первой шеренге одетый в бежевый модный костюм с иголочки и просто светился от чистоты, а рядом в шикарном воздушном платье, чувствуя себя явно не совсем удобно, топталась на месте  Алёна. Они сразу бросились мне в глаза. Их  я никак не ожидал увидеть среди «парадной команды». Куда девались растрёпанные  Юркины патлы и его затёртая «в боях» чёрная кожаная куртка, тесно облегающая плечи и торс? И где же грозно торчащие ещё вчера две русые косички Алёны? Где её рваные на коленях джинсы, пластмассовые браслеты на узких запястьях и торчащий бронзовыми шипами бархатный ошейник?
 Они не увидели нас тогда. А мы в тот же день, отмывая  полы в библиотеке, узнали от милой и тихой учительницы биологии, которую почему-то  все и всегда называли Горгоной, что это  означает. Оказалось, что Юркина    тётя, сводная сестра его покойного отца, работает каким-то высокопоставленным чиновником в областном центре,  и  она позаботилась  о Юркиной судьбе, а заодно, и о судьбе Алёны.
- У них всё будет хорошо! – как всегда тихо, но на этот раз уверенно, кивала нам головой  Горгона, но вздыхала,  как и всегда, неуверенно и  жалостливо.  Она   чаще обычного тыкала указательным пальцем в кажущуюся огромной на её худеньком жёлтом лице массивную оправу очков с толстыми стёклами. Её увеличенные стёклами глаза всегда смотрели куда-то  в сторону, будто бы она чем-то провинилась перед нами. Эти очки Горгоны почему-то напоминали  мне  солнцезащитные очки моей  мамы, что было одним из ярких воспоминаний прошлого, но тогда я думал не об этом, а просто был рад за Юрку и Алёну.
- Чего ты радуешься? – удивлённо спросила Ирина, когда Горгона скрылась среди пыльных стеллажей с книгами. - Не тебя же тётка  заберёт в большой город? Или ты думаешь, что Юрка тебя с собой позовет?
- Зачем ему звать? – захохотал я. - Мы сами к нему приедем! Будет где остановиться, и вообще свой человек в большом городе!
- Ага! – Иринка с досадой бросила мокрую тряпку на пол. - Нужен ты ему? Он теперь и не вспомнит о тебе?
  Зря мы тогда спорили. Тётя  не забрала  к себе Юрку, но на торжественном собрании ему, Алёне, а так же  ещё четверым «избранным» представитель из Администрации городка вручил ключи от новых квартир, в  двухэтажном доме, построенном  не так  давно в центре городка, по другую сторону от картофельного поля,  примыкающего к забору нашего детдома.
    После окончания собрания Юрка сам протолкался среди гостей и приглашённых, где ротозействовали и все мы - неприглашённые, и нашёл нас с Иринкой.
-  Пошлите в химлабораторию, -  грустно улыбаясь и нервно дёргая на шее узел блестящего тёмно-синего галстука, просто позвал он нас, - там Алёнка. Она у химички ключи выпросила, а  я шампанское купил ещё три дня назад и спрятал там.
 Мы пили шампанское из гранёных стаканов, которые Алёна натёрла до блеска, и закусывали шоколадом и мягкими, словно сладкая патока, зефирами. Шампанское  искрилось за гранями стаканов и переливалось от солнечных июньских лучей, которые заполняли химическую лабораторию через огромные окна  с вычищенными  ещё накануне кем-то из наших стёклами.
 Иринка, скрючившись на стуле  и привычно переплетя ноги в потёртых джинсах, улыбалась нам всем радостно снизу. А мы втроём, стоя возле высокого лабораторного стола, как возле стойки бара, молчали, не зная, что сказать.
 Я попытался произнести несколько зажигательных тостов, но Юрка и Алёна всё время прерывали меня. Они оба были как-то непонятно сумрачны и непривычно спокойны.
- Ладно! – вздохнул Юрка, и разлил в стаканы остатки шампанского, - Приходите к нам на новоселье в субботу. Придёте?
- Спрашиваешь? – радостно воскликнул я.

                2.
   Два новеньких двухэтажных  трёхподъездных дома из белого силикатного кирпича мы увидели ещё издали.
    Домики эти казались маленькими на  фоне громоздящихся вокруг в беспорядке девятиэтажек.  Они  были будто бы втиснуты между двумя детскими садами, старые покосившиеся и плохо прокрашенные ограды которых окружали двор с тонкими, видимо совсем недавно «воткнутыми» саженцами, свежезаасфатированными тротуарами и  блестящими на солнце металлическими заклёпками на горках, качелях и лавочках, современной  детской площадки. 
 Возле подъездов, на тротуарах и во дворе стояло несколько легковых и грузовых автомобилей. Вокруг них  суетились люди, носили или выгружали вещи и мебель.  Крики,  шум, голоса женщин из открытых окон, суета детей заполняли двор и  выделяли его живительным островком среди притихших и безлюдных дворов и опалённых летней жарой, запылённых беседок и песочниц детских садов.
- Прелесть какая! – вздохнула Ирина, и мы, обходя и уворачиваясь от людей, снующих с вещами по лестнице, стали подниматься на второй этаж. А там уже гремела музыка, и слышались знакомые голоса. Дверь одной из двух квартир, расположенных на площадке, была распахнута настежь.
- Наши! – чуть слышно выдохнула Иринка, отпустила мою потную ладонь, которою сжимала всё это время,  и стремительно бросилась по лестнице вверх.
    Стол в квартире у Юрки был организован по-простому, как будто в нашей старой спальне. И именно это было очень странным, и очень приятным на фоне всего царящего богатства: новеньких обоев, мебели, искрящейся чистотой посуды, блеска лакированного дерева, бьющей в глаза красочной скатерти и мягкого ворса паласа под ногами. Может быть, от того, что  маленькая квартирка была битком набита всеми нашими –сосунками, или ещё по какой-то другой причине, но в этот раз на столе стояли бутылки с уже знакомым нам розовым портвейном, и красовались два огромных блюда доверху наполненных нашими любимыми котлетами. Никакого тебе шампанского, ни зефиров в шоколаде. Только огромная коробка конфет по самому центру стола.
 Но даже за этой скромностью стола, на фоне всей этой шикарной обстановки, чувствовалась рука Юркиной тётки, которую ребятам не удалось «стереть» напрочь. А то, что они очень старались,  мне сразу стало понятно.
  На столе рядом с простыми чайными бокалами стояли хрустальные рюмки, а салаты в центре стола были наложены в большие хрустальные вазы. Да ещё мельхиоровые ложки и вилки, отлитые под серебро и так знакомые мне по воспоминаниям детства, были разложены возле каждой из расставленных по кругу тарелок. В ярких розочках по кайме этих тарелок, да ещё, пожалуй, в  бросающихся в глаза огромных подсолнухах, аляписто желтеющих на новеньких занавесках, чувствовалась решительная рука Алёны. Видимо, это она больше всего пыталась переделать здесь всё на свой лад.
 Ребята и девчонки галдели, суетились, толкались плечами, а я стоял  на пороге комнаты и глупо улыбаясь, рассматривал их всех. Вот они: нарядные , умытые, радостные! Только куда-то уже исчезла Иринка.
  Меня вместо приветствия несколько раз пихнули в плечо, кто-то из девчонок что-то крикнул на ухо, и опять всё закрутилось смехом, криками, суетой, сливающейся в единый гомонящий шум  с громко орущим магнитофоном.
 И уже появилась Ирина, которая  тянула меня за руку и усаживала за стол рядом с собой. И Юрка перекрикивая музыку, требовал открыть бутылки, а я будто бы заворожённый смотрел на яркие подсолнухи на занавесках, погружаясь в воспоминания нашего побега «на волю» год назад.
 Тогда мы, сосунки с нашего потока, собрались в тополиной аллее вместе. Все - из трёх десятых классов. Это было впервые, и  понятно, что в этом была заслуга только  Юрки и Алёны. Они смогли завлечь всех после школьной линейки, которая заканчивала учебный год, и даже послали специально за мной и за Иринкой увальня Мишку-качка.
 Мишка был здоровым, туповатым парнем из параллельного класса, который во всех драках и потасовках с потеряшками всегда стоял рядом с Юркой и защищал его, пока тот руководил «боевыми действиями». Одно время, в восьмом классе, их так и называли – Мишка – адъютант  и  Юрка Кутузов, а потом это прозвище как-то само собой "приклеилось" к Мишке.  Всё из-за того, что потеряшки, отчаявшись прорваться через Мишкину защиту и  дотянутся до Юрки кулаком, метко бросили камень и подбили ему глаз.  Попали так метко, что глаз у Юрки заплыл бурым фиолетов и  не открывался почти месяц.
 Так вот, в тот день, мы с Иринкой, как всегда незаметно, «слиняли» посреди линейки  и уединились в  своём месте. В кустах акации возле забора. Мишка появился неожиданно, молчком сгрёб меня в охапку и поволок. Иринка всю дорогу бежала за ним, била его по огромной спине кулачками и давилась слезами, боясь закричать и привлечь внимание.
 Но Мишке всё это было как слону плевки жёваной бумагой из трубочки. Он и прославился ещё в младших классах тем, что совсем не обращал внимания  на эти плевки, когда  все классы нашего потока  обзаводились  "плевательным" оружием и не прекращали постоянные «битвы» ни на уроках, ни в спальнях, ни даже за обеденным столом.
- Извини! – развёл руками Юрка, когда я оказался перед ним. - Я сказал Михе, чтобы не тратил слов попусту. С его лексиконом он вряд ли чего смог бы объяснить, да и уговаривать вас пришлось бы долго.
- Придурок! – крикнула Иринка и бросилась на Юрку, потрясая кулачком, но Алёна была начеку. 
- Иди сюда, птичка-говорун! – Алёна перехватила её руку и дёрнула за шиворот в сторону. - Я тебе кое-что покажу!
- Не беспокойся! – остановил меня за плечо Юрка, продолжая блаженно улыбаться. ¬- Они договорятся. Алёна не бьёт умных девчонок, ты же знаешь.
  Где-то через час  мы всей толпой, человек, наверное, двадцать пять, лежали в зарослях молодого подсолнечника и дурачились, и пили  прямо из горлышка бутылок розовый портвейн.  Несколько бутылок и сетку больших спелых яблок принёс Мишка, которого уже тогда все на улицах городка, признавали за взрослого мужика, а в магазинах без проблем отпускали ему даже водку.  Юрка веселился громче всех, взахлёб, в красках и лицах,  рассказывая нам то, что сейчас творится в нашем детдоме. Он показывал суету Василия Акимовича, злобную рожу завхоза-топора, растерянного физрука, а мы вторили ему дружным хохотом.
 Во рту у меня на много дней остался привкус горького вина и сладость яблок, а перед глазами ещё несколько дней перед сном я видел багровый закат солнца и ярко-жёлтые клонящиеся головки подсолнухов.
 На следующий день все мы, и даже девчонки, были безжалостно направлены  директором в изолятор. Многие из нас бывали там неоднократно, а  некоторые, такие как Юрка, бывали в этой небольшой комнате, имевшей всего десть коек, почти каждый месяц.
Василий Акимович выстроил нас в коридоре  спальни рано утром и долго ходил перед строем расхристанных и плохо одетых моих товарищей. Моя койка была в самом дальнем углу, и потому, когда крепкие руки физрука добрались до меня, я уже успел натянуть на себя и штаны, и рубашку. Василий Акимович долго ходил перед молчаливой шеренгой и всё заглядывал в глаза каждому.  Перед Юркой, который сиял широкой улыбкой, он остановился всего на мгновение, а вот передо мной остановился на целую минуту и долго разглядывал меня, будто бы видел впервые. Что уж он увидел такого во мне или в Юрке - не знаю до сих пор, но в этот раз его речь была на удивление короткой и почти безэмоциональной.
  Директор объявил нам семь суток ареста за срыв выпускного вечера, где почти все из нас были  задействованы: кто в качестве артистов, кто в качестве массовки, а кто и вообще был важным лицом, как Мишка – адъютант. Он уже несколько лет являлся  бессменным помощником осветителя сцены, ну то есть завхоза-топора. Василий Акимович  помолчал после краткой речи, а  потом вздохнул и добавил  непонятое  мною  в тот день: «Бог вам судья!».
 Для каждого из нас самым страшным в изоляторе было  не замкнутое пространство, к нему мы давно привыкли, а прогорклая перловка и чай, пахнущий таблетками, которые давали и утром и вечером. От такой пищи уже на третьи сутки портилось настроение, и хотелось набить морду соседу по камере, если он был. Но так получалось, что били морду тебе,  так  как ты был самым младшим, и тебя  заставляли мыть полы, или же стирать бельё и мыть ботинки. Они ждали - ты откажешься, а потом били. Ну, а тех, кто не отказывался, били ещё больше и уже не только в изоляторе.
 Но в этот раз в мальчишеской камере нас было двенадцать, а это на два человека больше чем коек. А потом это было в несколько раз больше обычного. Ведь обычно ты попадал с кем-нибудь, или же с кем-то двоими. И  редко когда это были ребята с твоего потока или просто ровесники, чаще приходилось сидеть со старшими. А если ещё и со старшими потеряшками – тогда просто каторга и угнетение.
 В этот раз мы «сидели» с комфортом. Вокруг были только друзья, и это придавало сил и радовало как приключение.
 Опытный Юрка не только нашёл в тайниках камеры заначенные сигареты и спички для курящей половины друзей, но и определил распорядок. Утреннюю порцию перловки мы съедали только на половину, шесть порций, а остальные шесть оставляли. Так у нас появился не предусмотренный в изоляторе обед. А  кроме того, мы перестукивались через стену с девичьей камерой и слыша их многочисленные голоса,  сами пытались кричать им что-то до тех самых пор, пока кто-то не предложил устроить «концерт».
   Так в распорядке дня появилось новое занятие-приключение. После завтрака мы начинали громко петь или просто дурачиться и орать всякую чушь. Мы блеяли, ржали, кричали петухами и вообще устраивали часто такую какофонию, что приходилось заведующей изолятором, тихой и сухонькой старушке Клавдии Петровне, вызывать завхоза и физрука. Открывать камеру одна, при таком количестве «сидельцев», она просто боялась. Неделя заключения пролетела для нас незаметно,  только ещё больше сдружила нас всех…
  Когда в очередной раз разговоры и шум музыки притихли, Юрка незаметно кивнул мне, и мы вышли  на лестничную клетку. Он торопливо закурил и ткнул пальцем в   закрытую дверь напротив.
- Это Алёнкина квартира! Две квартиры на этаже, четыре в подъезде. Тётушка постаралась!  Удобно. Я вчера вечером, пока  Алёна делала салаты, знакомился с соседями снизу. Две молодые семьи, но постарше нас, конечно. У одних маленький ребёнок. Грудничок. Предупредил: завтра придут друзья праздновать новоселье. На редкость оказались понятливые ребята. Те, что с ребёнком, говорят, мы на дачу уедем к родителям на все выходные. А другие смеются.  Парень говорит, что они сами в какой-то ночной клуб собираются, так что хоть на головах стойте, только, мол, потолок не проломите.
 Юрка как-то нехорошо, злобно ощерился. Так он улыбался, возвращаясь с переговоров  с  главарём бойцовского отряда потеряшек.
- Холёные такие! Вежливые…  – процедил он сквозь зубы,  перекинув языком сигарету в угол рта.
- Я слышал, ты повестку получил?  - вдруг без всякого перехода, неожиданно спросил он и уставился на меня своим тягучим, непроницаемым взглядом.
-  Все получили из наших, - кивнул я, - ещё в тот день, когда мы сидели в химлаборатории и зефиры жевали.  А меня этот прапор военкоматовский следующим  утром выцепил  и тоже отдал под роспись.
- Значит, не зря мы вам ключи от  лаборатории оставили? – улыбнулся он уже совсем по-другому, чуть мягче, и глаза его будто бы оттаяли.
- Нормально всё!
 Я улыбнулся ему в ответ, вспоминая,  как мы с Иринкой пролежали всю ночь на жёсткой кушетке, крепко обнявшись, и накрывшись только тонким покрывалом, которое обнаружили в одном из стеллажей почти случайно. Шампанское бродило в нас до самого утра, и мы дурачились, пели что-то шёпотом, и чувствовали как  пузырьки этого непривычного и такого удивительного напитка щекочут нам горло и нос до тех пор, пока не уснули.
- Радоваться-то нечему! – опять помрачнел Юрка. - В армию всех загребут…
- Так, по-всякому загребут!
- Да! – протянул печально Юрка. - Поговорил я тут с тётушкой третьего дня. Она приехала  с тремя грузовиками с утреца. Мебель и шмотки мне привезла. А Алёну она будто бы в упор не видит. Квартиру ей пробила, когда я сказал, что без неё никуда. А после этого:  ни здрасте ей, и вообще никак. Да и плевать!
- Так вот! Даже расстановкой мебели командовал тут какой-то хмырь, а не она самолично. Представляешь барыню? А мы в это время с Алёнкой на улицу ушли, на лавочке во дворе сидели. Она подходит.
  Мы с  Алёной, как положено, встали, поблагодарили тётку. Это Алёна мне все уши прожужжала: « Не бычься! Поклонись! Голова не оторвётся, а она уедет, но может ещё, когда вернётся, и поможет чем. Ей, мол, это пустяки , а нам жить надо». Короче, прикинулись мы мышами!
 Ну, она разулыбалась, спрашивать начала, а её возьми да сам спроси. «Что с моими друзьями будет?». Говорю, друзья-товарищи  как-никак. Почти восемь лет вместе. Знаешь что ответила?
- Что?
- Как и всегда, говорит! Пацаны в армию пойдут, а девчонок по заводским общагам рассуют. Ну, и не удержался, и сказал, что вам-то всем тоже квартиры дать положено, по закону. А она смеётся! Хорошо так смеется! Весело.
 Юрка вдруг резко,  остервенело,  швырнул окурок, и он,  ударившись о стену и разбрызгивая искры, полетел вниз по ступеням на первый этаж.
- Вот, кивает, это жильё! Оно уже, как видишь, заселено.  Ребят твоих, говорит, давно уже в горячих точках на Кавказе ждут. И за девчонок уже уплачено, им всем рабочие места на трикотажной фабрике будут. Людей-то из них делать кто-то должен.
 Юрка, не поворачиваясь,  переминался с ноги на ногу, а руки крепко сжимали кулаки. Голос его будто подрагивал и всё время срывался. Он резко поднял руку, разжал кулак и крутанул в воздухе растопыренными пальцами, будто резко закрутил невидимую мне лампочку.
- Уверенно так сказала! Убеждённо!
 Он уже почти кричал. Таким расстроенным и в тоже время беспомощным, я Юрку никогда не видел.
- Да успокойся ты! – через силу засмеялся я. Вино бурлило в крови, и помогало казаться весёлым.
- Всё как всегда! И до нас так было и после нас будет!
- Ты хоть кого-то из парней, что старше нас выпуском, на нашем выпускном видел? -  так же неожиданно успокоившись, тихо спросил Юрка.
- Девчонок видел, - кивнул я, - а парней, кажется, не было.
- Вот видишь!
 Юрка резко повернулся, и я увидел его бледное без кровинки лицо, и бешено блестящие глаза.
- В Чечню вас всех затолкают, и концы в воду!
- Юрка!
Я шагнул вперёд и обнял его за шею. Обнял впервые, наверное, за всё время, что мы знали друг друга.
- Не думай об этом, брат! Всё будет так, как есть.
- Чёрта с два! – оттолкнул меня Юрка.
- Я тётке тогда же сказал, что если она не устроит тебя и Иринку, то мы с Алёной соберём шмотки и рванём в Хабаровск. Я в газете читал. Там на строительство завода рабочие требуются. Всех приглашают! Даже без специальности.
Он опять сорвался на крик.
- Ну, ты даёшь! А она? – выдохнул я удивлённо.
- Покраснела вся, как рак! – Юрка злобно и громко рассмеялся, - А потом, когда я убежал в квартиру, догнала меня и говорит: «Ладно! Найдём мы твоему приятелю какую-нибудь нору. На какой-нибудь улице Дальней»…
 Юрка не договорил, отпихнул меня в сторону и  почти вбежал назад в квартиру.
- Где музыка? – услышал я его громкий голос, - Почему  никто не танцует?


                3.
  И вот я стою в коридоре рядом с нашей спальней и, прислонившись  к подоконнику,  смотрю через стекло  на  двор, где первоклашки резвятся и кричат, толкаются и громко смеются, поднимая пыль возле заросшей высоким бурьяном покосившейся деревянной горки.
  Совсем ещё недавно зимними вечерами,  после новогодних праздников,  мы тоже дурачились и бегали вокруг этой горки. Тогда нас, ребят, на целых два дня освободили от занятий в школе. Целых два дня на воле! Почти  воле. Без обыденности школы, столовой и распорядка дня... Мы проходили медицинскую комиссию и толкались в узких и длинных коридорах военкомата в очередях ко множеству врачей. Но у нас было время и побродить по городку, пообщаться, просто поесть пирожков в ближайшей дешёвой кафешке...
  А вечером, возвращаясь в детдом, мы устраивали шумную и крикливую кучу малу  во дворе главного корпуса, возле этой самой одинокостоящей среди двора горки. Мы веселились от души, кидаясь рассыпающимся, сухим от мороза снегом, и  вволю кувыркались в сугробах, чтобы разогнать застоявшуюся в жилах кровь. 
   Горка была старая, тысячу раз перекрашенная.  Её толстые доски, словно слегка отёсанные с боков брёвна, поскрипывали от топота наших ног и  жёстко цепляли наши ладони лопнувшими от времени загибами многослойной старой краски.
 В который раз мой взгляд, скользнув по визжащей внизу детворе, опять возвращается к  жёлтой казённой бумаге ордера, зажатого между пальцами. Я перечитывал его,  наверное, уже  в двадцатый раз, начиная от верхних строк мелкого типографского шрифта и кончая синим оттиском печати и закорючькой-росчерком. И каждый раз  мой взгляд будто бы спотыкается на тексте, вписанном рукой почти каллиграфическим почерком: 
«Перевалову  Андрею Кирилловичу, …. Предоставить комнату № 2 в доме № 2 по улице Дальней».
 После этих слов мои мысли опять начинали метаться в голове, как испуганный, пойманный в силки голубь.  Вспоминались  слова Юркиной тётки, переданные мне им самим: « …где-нибудь на улице Дальней», и его слова о ребятах, которых  «рассуют по горячим точкам».  А ещё  наше  стояние в зябких, продуваемых сквозняками коридорах военкомата. А потом наше с Юркой решение и разговор с  военкомом  о том, что нам бы хотелось в Морфлот, а точнее на подводную лодку. Его притворно злое лицо и крики, что  «без сопливых разберёмся». И тут же будто перебивая эти воспоминания, я  видел поздний вечер  дня новоселья и нас с Юркой пьяных и счастливых, распевающих  в полутёмном дворе  на два голоса протяжно  и хрипло: «Там за туманами… Вечными пьяными…».
   Никогда раньше я не задумывался над тем, что может быть так. Кто-то один, пусть и занимающий высокий пост, сказал, чтобы мне дали комнату на улице Дальней, и мне её дают. Именно там, где он указал – на улице Дальней! Тогда получается, что я зря подсмеивался над Юркой? А его слова, что ребят специально отправляют в  Чечню, чтобы их квартиры достались кому-то другому,  правда?   И значит и меня, и всех наших ребят, кто на днях получил повестки,  тоже ждёт такая участь?
 С одной стороны, я готов был служить где угодно, в каких угодно частях, и даже направление  на Кавказ, где шла война, меня бы не удивило. Но только не после этого разговора с Юркой и не после этого ордера. Мне не хотелось верить, что кто-то  может вершить наши судьбы уже после того, как мы стали свободными. После того как было столько радости и столько надежд! После того как  наш общий дом, наш детский дом «общего режима», как мы сами называли его, уходил в прошлое, и мы вырывались на свободу.
 - Привет!
 Ирина появилась неожиданно и встала рядом плечом к плечу. Смотрела  в сторону, будто бы боялось чего-то. Потом резко одёрнула юбку и, опёршись на руки, села на подоконник.
- Ордер получил?
 Спросила тихо, а сама  всё так же непривычно для меня смотрела  куда-то, будто высматривая кого в гулко пустом коридоре. 
- Да! Юрка не обманул. Только он прав. Он ещё тогда сказал: «Не благодари. Уйдёшь в армию, и комната твоя «уплывёт». Это тебе не квартира».
- А нас, девчонок, сегодня с утра Нина Леопольдовна у себя в кабинете собирала.
 Иринка вдруг резко повернула голову, и я увидел, что она улыбается привычно и спокойно. Копна чёрных волос качнулась, блеснула белая полоска ровных зубов, и глаза щурились всё так же, как и вчера.
- Сказала нам, завтра пойдём в общагу Трикотажной фабрики. Комнаты там на четверых, не то что здесь, но требуют ремонта. Много, говорит, вещей не берите, сразу надо будет заняться побелкой и покраской.  Короче, на следующей неделе можем уже переехать...
- У тебя на какой день повестка?
 Вопрос прозвучал уже не так весело. Её   глаза распахнулись широко, и в них исчез хитрый прищур. Иринка смотрела с тревогой и затаённым где-то глубоко в карей бездонности вопросом.
 - На послезавтра. Но это ещё не с вещами. Заберут к концу недели, наверное.
 Я опасливо обнял её за плечи, ещё не  зная, как она может себя повести. Печальная или сердитая Иринка была способна на всякие неожиданности. Могла просто уйти молча. Могла затаиться, слова тогда не вытянешь. Могла и расплакаться, рядом ведь никого не было.
- Плевать! – выдохнул я громко, отрезая этим восклицанием все мысли и все события, которые произошли. Мне вдруг чертовски надоели все эти головоломки, сомнения, тревоги.
- Собирай вещи! Пойдём ко мне. Теперь у нас есть комната, пусть даже и в дыре какой, но своя. А они пускай катятся все…
 Иринка закрыла глаза, положив ладони мне на плечи, и привычно  уткнулась мне лбом в переносицу. Я вздохнул такой родной запах её волос и неожиданно вспомнил, что так она не прижималась ко мне уже давно. С самой весны.
 Мне было неудобно обнимать её. Она сидела на подоконнике, я стоял. Её колени упирались мне в бёдра, будто специально удерживая на расстоянии.
 - Обед через час, - тихо прошептала она, почти касаясь губами моей щеки, - надо  поесть перед дорогой.
 От этого родного и почти забытого шёпота дрожь пробежала по телу как судорога. Я отпрянул назад и, как фокусник, выдернул из кармана рубашки пачку денег.
- А вот так!
 Иринка спрыгнула с подоконника, глаза её округлились от удивления.
- Откуда?  Столько сейчас дают выходных?
 Я громко, торжествующе засмеялся.
- Нет! Выходные –  гроши!  Это Юркин подарок – двенадцать тысяч. На неделю нам хватит!  Я уже забрал все документы, и Василий Акимович пожал мне руку. А тебе нужно просто уйти. Встретимся возле нашего лаза в заборе через полчаса. Ладно?
 Я ждал ответа с замирающим сердцем.
- Через  неделю тебя заберут. Я останусь одна. Завтра мне всё равно надо быть здесь и идти со всеми заселяться в общагу.
 Она говорила тихо, но чётко и напористо.
- Ирина!- я схватил её за руку. - Я всё придумал. Но только давай обсудим это не здесь. Бежим! Там на воле я всё тебе расскажу. Ну, пожалуйста!
 Она вздохнула.
- Ладно. Через два часа возле лаза. И не вздумай пропустить обед, расточитель.
 Иринка сверкнула улыбкой и уже удалялась от меня. Её практичности как всегда не было границ. Она  никогда не верила в чудеса и всегда ждала их от меня. Я старался как мог. И потому на Новый год и каникулы у неё всегда были самые неожиданные подарки. Как она радовалась им! Но казалось будто бы и  не ждала. Она  не позволяла себе ни на что надеяться. Или мне это только казалось?
 Я обернулся на стук каблуков. Кто-то бежал по коридору.  А Ирина, задыхаясь, с растрёпанными волосами уже падала мне в объятия. Я подхватил её и  готов был закружить, и  смеяться от счастья. Но она резко упёрлась руками мне в грудь.
 - Давай сюда деньги! –  потребовала она, тяжело переводя дух.
- Что?
 Я чуть не выронил её от возмущения. Но она уже крепко встала на ноги и смотрела строго,  даже угрюмо.
- Давай! – протянула она руку. - Я же знаю, что ты можешь их истратить за эти два часа на всякую ерунду. Ты хотел купить мне подарок? Говори…
 Я разозлился.
- Знаешь что, девочка?
- Нет! – перебила она меня  полушёпотом и стала оглядываться. Наши голоса гулко отдавались в пустынном коридоре.
- Это ты не знаешь! – горячо зашептала она, и её глаза грозно сверкнули чернотой. - Ты не знаешь, что в пустую комнату надо что-то принести, и что-то купить. Потратишь деньги на шампанское и розы, как Юрка? А есть что будем? А спасть на чём будешь? Сидеть на чём?
- Это одну неделю-то? – спросил я, расплываясь в улыбке.
- Одну неделю – просто повторила  Иринка и, резко  развернувшись,  решительно стала удаляться.
- Стой! – крикнул я, и стены пустого пространства трижды повторили мой крик. Каблуки продолжали  гулко отстукивать в тишине.
- Ну, я дурак! Прости меня? А?
 От чувства острой вины и отчаяния я закрыл глаза ладонями. Я знал,  она не вернётся. Она никогда не прощала меня просто так без испытательного срока. Она никогда не прощала мне неосторожные  слова. Только в этот раз прощения  я мог уже не дождаться. А бежать за ней было бессмысленно, и  говорить что-то, объяснять было тоже бесполезно.
«Всё! – пронеслось у меня в голове, и я  просто  сел на грязный   пол и прижался  спиной к ребристой, холодной, чугунной «гармошке» батареи. - Нет больше времени. Нет, ни на слова, ни на объяснения, ни на выяснения отношений.  Наша свобода выскочила нам на встречу так быстро, что отняла у нас последние остатки времени. А мы ждали её так долго, что забыли насколько у нас мало времени. Почему же за забором его было столь много? И почему оно убегает при приближении свободы, не давая нам право на ошибки, ссоры, разборки и всякие глупости?».
 Хотелось бы всё забыть и просто махнуть через забор в голубую манящую даль! Но как быть, если эта даль всегда представлялась тебе только рядом с человеком, который ушёл в другом направлении?
 Она вернулась тихо, а может быть, я не услышал от того, что глубоко задумался. Во всяком случае, я увидел её такие знакомые, покрытые лёгкой корочкой цыпок коленки и лакированные  чёрные туфли с облупившимися носками на гладкой подошве и вздрогнул от неожиданности.
- Вставай! – сказала она привычно и боле хриплым, чем обычно, голосом. - Нет времени на разборки и обиды.
 Я выпрямился стремительно, но Иринка  опять будто ждала этого. Она положила руки мне на плечи и крепко ухватилась за воротник рубашки.
- Я договорилась ещё вчера с кастеляншей, - заговорила она торопливо, не поднимая глаз, - она даст нам  два матраца, подушки и постельное бельё. Ну, не новое, конечно! Ты можешь поговорить с ребятами, чтобы они разобрали одну из кроватей и вынесли её вечером к лазу? Кто из наших ещё остался? Мишка-адьютант, Вареник, Лупоглаз?
-  Ещё Валерка Судак! – вырвалось у меня радостно. Я вдруг понял, что могу сделать для неё всё, что она захочет. Я буду слушаться её во всём, чего бы идиотского или бестолкового она не придумала, лишь бы только она была рядом.  Я был готов на всё! Даже мог поджечь детский дом, если бы она попросила. Главное, чтобы эту неделю она была рядом со мной такой, как была только что, когда обнимала меня возле подоконника.
- Мешки с матрацами, с бельём и ещё со всякой мелочью будут после обеда лежать в кустах рядом с нашим местом. Мы с девчонками вынесем. А ты иди договаривайся с ребятами. Хорошо бы две кровати. Но это опасно, да и не дотащим мы две!
 Она тяжело вздохнула и подняла на меня  полные влаги глаза.
- Я дотащу! И с ребятами договорюсь, они не откажут. Ты же знаешь! Поцелуй меня.
 Я попросил с надеждой, чувствуя как крепко она держит меня за шею. В первый раз она сама поцеловала меня год назад на нашем месте, где пьянящим ароматом  кружили голову запахи  кустов  акации. Но в этот раз она мотнула головой и опять прижалась лбом к моей переносице.
- Потом! -  тихо выдохнула она. - Иди! Времени мало. Бери только одну кровать!  И, пожалуйста, не забудь сходить с ребятами на обед…

                4.   
 - Всё! Больше не могу.
 Ирина сбросила большой тюк под ноги и опустилась рядом, прямо в высокую сочную траву под дерево.  Я тоже сбросил с плеч сетку кровати с прикрученными к ней спинками и, вытирая пот, стал оглядываться.
- Зачем ты потащила меня этой дорогой? Мы же могли пойти как люди по дороге. А так, как будто шпионы, то по  частному сектору плутали, теперь через эту лесопосадку продираемся.
 - По дороге длиннее! – уже в который раз повторила она, но теперь ещё добавила. - Да и хочется тебе среди людей идти как мешочнику-забулдыге?
- Плевать мне на людей! Они сами всю жизнь с мешками, вёдрами да  банками.
Пот заливал мне лицо, и от усталости пошатывало.
– Иди! – Иринка ткнула пальцем в сторону виднеющейся сквозь листву линейки домов.
- Тот, что трёхэтажный – это медучилище. Там девчонки табунятся, если перемена. Следующий третий, а твой самый дальний, который через дорогу от Рабочего посёлка. Сходи на разведку, а я здесь посижу.
- А чего разведывать? – хмыкнул я. - Ордер-то есть.
- А-то, что ключа тебе не дали. Значит, спросишь у соседей домоуправа или кого ещё, кто ключ может дать.  И  вообще, там люди могут жить в этой твоей комнате.
 Ирка вытерла пот с лица тыльной стороной ладони и дунула резко, смахивая с глаз растрепанные пряди волос.
- Чего бы я без тебя делал? – вздохнул я и потянулся весь, выправляя  отдающую  ломящей болью поясницу.
- Да! – она подскочила, сунула руку в свой огромный мешок и вынула пластиковую бутылку с водой.
 Вода пахла прелью и чуть-чуть хлоркой. Так, как могла пахнуть  только вода  в наших детдомовских умывальниках. И этот знакомый вкус показался мне каким-то забытым, будто из далёкого прошлого.
- Про ключ- то я и забыл совсем. Глупость какая-то!...
   Крыльцо дома, расположенное прямо посредине этого грязно-розового, издали похожего на сарай здания, покрытого почерневшим и побитым во многих местах шифером, представляло собой три ступени из потрескавшихся бетонных плит. Массивная высокая дверь, испещрённая червоточиной,  скручивающимися, как стружка, лохмотьями краски, поддалась не сразу и заскрипела крепкой пружиной.
Внутри  полумгла  пахнула в лицо неожиданной, почти как в погребе, ощутимой прохладой и ещё множеством каких-то знакомых запахов. Пахло толи залежалым тряпьём, толи просто  сыростью и почему-то кислой капустой.  И я сразу вспомнил, что так пахло в подвале, где хранились продукты, прямо под нашей детдомовской кухней. Я попал туда всего один раз несколько лет назад в сопровождении нашего трудовика, но так ничего и не смог разглядеть из-за полумрака тусклых ламп и постоянных поворотов узкого коридора, кончающихся дверьми с огромными навесными замками.
- Чего тебе?
 Я прищурился, привыкая к полутьме,  и с трудом разглядел женскую фигуру в шагах, наверное,  в трёх от меня. Ноги её находились на уровне моего лица.
- Мне вторую комнату.
- Налево! – резко "каркнула" фигура и заколыхала длинной до пят юбкой вправо.
Передо мной сквозь полутьму стали проявляться ещё три ступени, а вокруг  широкое  квадратное фойе метра три шириной и высотой.
 В узком коридоре наверху  были скрипучие полы из крашеных досок и завешенные  всяким барахлом стены. Вдали,  в конце этого тоннеля, светился солнечным светом квадратный проём двери, пропитанный пылинками, летающими перед глазами лениво, как осенние мухи.  С каждым шагом света становилось больше, и я стал скользить взглядом по дверям и стенам коридора. Приходилось прижиматься, чтобы не задеть развешанные велосипеды, оцинкованные корыта, тазы, какие-то мешки, завешенные рыбацкими сетями с  мелкой ячеёй, просторные, как наша  волейбольная сетка.
 На свету, возле распахнутой наружу двери,  в торце коридора на корточках сидел широкоплечий, голый по пояс  мужик с сигаретой во рту. Его большая, почти лысая с пологим лбом голова лоснилась чуть заметным белым пушком.  От шеи по голому плечу, покрытому какими-то татуировками, скользил сине-бурый шрам толщиной в бельевую  верёвку.
- Кого ищем, малец? -  как-то гулко, как в бочку,  пробасил полуголый и потом громко высморкался в ладонь. Огромная рука метнулась к проёму двери, и я услышал шлепок, как от пощёчины.
- Мне ордер дали на комнату номер два! – щурясь на яркий свет  и стараясь разглядеть скрюченную фигуру,  выпалил я. Мужик резко выпрямился в огромный рост, и его голова взлетела под потолок.  Прямо  мне в глаза,  с  мощной, без всякой растительности груди,  смотрел оскалившийся  тигр.
 Такой огромной чётко очерченной  татуировки я никогда в жизни не видел. Татуировка русалки, которая была на плече нашего физрука больше походила на наскальные изображения из учебника истории Древнего мира. Русалка была нарисована в профиль корявыми толстыми линиями. Выражение её лица было свирепым и  недовольно-сморщенным, наверное, из-за морщинистой и дряблой кожи физрука.  Хвост её напоминал большую дубину, усыпанную острыми шипами.  Когда физрук на майские праздники, оголившись до пояса, играл с нами в волейбол на площадке перед школой, этот хвост почему-то всегда напоминал мне о моих зимних болезнях. Я вспоминал пустынную, залитую белым зимним светом  спальню. Чувствовал неповторимый запах шерстяного казённого одеяла и вспоминал тяжёлые сны в температурном  угаре,  несущие  видения одновременно из всех прочитанных за время болезни романов, имеющихся в нашей библиотеке. Мне мерещился  Квентин Дорвард  в блестящих латах, раненый Айвенго в цыганской повозке или  Робин Гуд с луком наперевес, окружённый  разбойниками  вооружёнными  именно такими  корявыми дубинами с острыми шипами.
 Эта татуировка была  другой. Тигровый оскал с саблевидным рядом клыков и бешеный взгляд сквозь дыбом ощетинившуюся шерсть завораживал и пугал. Тигр готов был к прыжку. Это ощущалось всей кожей, хотя кроме морды не было ничего: ни грациозно изогнутого тела, ни могучих лап. Но они будто бы  незримо присутствовали, как только  взгляд встречался  со взглядом зверя. 
- Зоя! – громко крикнул мужик  и, повернувшись боком, выбросил окурок во двор. Тигр исчез, и я будто бы очнулся.
  Из ближней чуть приоткрытой двери выскочила шустрая женщина в замызганной и заляпанной мукой футболке и в таких же старых и затёртых спортивных штанах.  Она была маленького роста и казалась совсем мизерной рядом с этим  полуголым великаном, покрытым татуировками. От неё  исходили непередаваемые запахи стряпни, а так же  подсолнечного масла, зелёного лука и чего-то ещё еле уловимого.
- Чё орёшь? – спросила она скороговоркой и завертелась на месте. За мгновение она успела заглянуть мне в лицо, потом в открытую дверь во двор и ещё в тёмный коридор за моей спиной.
- Ну? – грозно прикрикнула она на мужика.
- Так жилец на Люськину комнату объявился! -  уже тише доложил тот и вдруг  громогласно захохотал, обнажив золотые коронки зубов до самых дёсен.
- Ты чё ли? – опять скороговоркой спросила меня маленькая женщина и шагнула навстречу.
- У меня ордер, - пожал я плечами, - я хотел спросить насчёт домоуправа. Мне бы ключ от комнаты.
- А ты кто такой? – её глаза сузились в щели, злобно уставившись на меня снизу вверх.
- Так я из детдома. Мне там ордер дали.
- Всё! –  разразился громким хохотом мужик. - Накрылись твои мечты!
- Из детдома? – перебивая его, выкрикнула женщина, и её глаза вдруг стали большими и заняли пол-лица. Я увидел, что они жгуче чёрные, и в них заблестела влага. Маленькая женщина громко всхлипнула, шмыгнула носом и резко ударила кулачком наотмашь  мужика в живот.  Тот лишь согнулся пополам, но смеяться не перестал. И я неожиданно для себя засмеялся тоже.
 Мужик гоготнул ещё раз, как гусь, и, схватив меня за шею,  развернул лицом к двери напротив.
- Наша -   первый номер от края, а твоя вот эта.
 Он лениво ткнул ногой в тёмно-жёлтую дверь из крепко подогнанных досок, и та  распахнулась со скрипом.
- Замок Люська сняла, когда переезжала. Заходи! – и он подтолкнул меня в спину через порог.
 Комната была квадратной и  просторной,   залитой  белым светом из узкого  окна напротив. Стены искрились  грязно-жёлтыми с тусклым серебристым рисунком обоями, а под ногами чуть постанывали давно не мытые  полы из старых щербатых досок. В дальнем от окна тёмном  углу стоял шкаф с покоробленной, вздувшейся пузырями  полировкой на распахнутых дверцах.  Вплотную к окну  и подоконнику, засыпанному крошевом осыпавшейся извёстки, стояла узкая железная кровать, будто уже  перенесённая кем-то из нашей мальчишеской  спальни в детском доме. Рядом с кроватью стояла грубо сколоченная табуретка, видимо, совсем недавно выкрашенная в ядовито-синий цвет. Я подошёл к окну и увидел, как между массивными, крепкими рамами серебрятся в солнечных лучах пласты застарелой пыли, замысловатый рисунок паутины и поблёскивают мелкие кусочки какого-то крупного сора. Заляпанные грязными разводами  стёкла отражали солнечный свет  как зеркало и слепили глаза.
   За окном угадывались кроны старых разлапистых деревьев, где  громко визжала ватага полуголых мальчишек,  в клубах пыли раскачиваясь на верёвочных качелях.
- Табуретка наша! – в тишине комнаты пробасил мужик.
- Оставь! – взвизгнула женщина. - Тебя, как зовут, паренёк?
- Андрей!
- Ты чего без вещей-то, Андрюша?
- У меня там, на улице. Я же не один…
- Иди! – затопталась на пороге, засуетилась маленькая женщина. - Несите вещи и устраивайтесь, потом я вас покормлю. С тобой сколько товарищей?
- Двое нас…
- Сашка помоги! – строго приказала она и скрылась.
 Через несколько минут, когда Саша внёс  перехваченные молчком у  Иринки вещи,   та    стояла посреди комнаты и вертела головой, разглядывая, как и я недавно, всю обстановку.
- Лампочки-то нет, - ткнула пальцем Иринка в оголённый провод над головой.
- Найдёте! - вздохнул  Саша и  громыхнул, задев ногами занесённую мною кровать. - Пошлите есть, пока моя орава не пришла с улицы.
Он опять громко хохотнул и ткнул  толстым  пальцев в  горланивших за окном мальчишек.
 Вот так мы и познакомились с Зоей и  Сашей. Соседям было лет под сорок по моим прикидкам. Шустрая Зоя выглядела моложе мужа, и оказалась на редкость  понятливой и деликатной. Она ни о чём не расспрашивала нас и не давала рта открыть Саше, который всё пытался что-то у нас выспросить. Зоя подкладывала нам хлеба, подливала горячей куриной лапши в тарелки, да подсмеивалась над собой.
- Надо же! – смеялась она. - Я и подумать не могла, что у тебя такой товарищ…
Комната новых знакомых была, наверное, такой же просторной, как и наша, но  вся загромождена мебелью. Отовсюду торчали углы больших и малых шкафов с облупившейся  полировкой, навесные шкафчики без дверок, кое-как задёрнутые грязными занавесками, кровати, занимающие вообще  всё вокруг и  громоздящиеся, как и у нас в детдоме, в два яруса.  И так же, как и у нас в выходные дни, кровати были обвешаны всяким тряпьём, мокрым  бельём и детскими вещами.
Мы вчетвером плотно сидели вокруг маленького стола рядом с входной дверью, почти на пороге, в углу, отгороженном занавеской. На этом  пространстве кухни умещался  только стол и ещё маленький столик с электрической плиткой. От раскаленной докрасна спирали плитки шёл жар, и  нам было душно  от горячего супа и тесноты. Плечи приходилось сжимать вовнутрь, чтобы сделать хоть маленькое движение и не задеть кого-то. Работая ложкой, я опустил левую руку под стол, освободив Иринке почти весь наш угол, и всё с опаской наблюдал за ней. Но моя «дикарка» на удивление была совсем не смущена, а даже наоборот весела и разговорчива. Видимо, вся эта обстановка напоминала ей только что оставленные стены нашего дома, и  на Зою она смотрела светящим от счастья глазами.  Маленькая хозяйка всё это время почти не умолкала.
- Это хорошо, что у вас и матрасы и постельное бельё есть, - частила она, постоянно подскакивая со своего места и  двигаясь в  тесной кухне неуловимо быстро и проворно, не задевая  не только нас и стен, но  даже будто бы  не касаясь пола. – Пришлось бы собирать по соседям, а народ-то у нас тут разный. Есть такие, что легче за ними дерьмо убрать, чем что-то попросить. А вот столик я вам у своей подруги возьму, у Светки Гречаниной. Эта простая душа - поделится. У неё муж недавно помер, и сына посадили полгода уже как. Может даже пару стульев вам уступит на время. А может и так отдаст! Она баба с понятием, да и говорила мне как-то, что барахло это теперь ей беречь незачем. Думала, сынок женится, ему отдаст…
- Так она нас не знает, - осторожно проронила Иринка.
- Узнает! – выпалила Зоя и с размаху с грохотом опустила огромный  блестящий жирными боками металлический чайник на плитку.
- У нас тут люди все на виду. Как тараканы на сковородке. Вон, Маринка Хрулёва из левого крыла. Смогла как-то отгрести себе аж две комнаты. Каждая как две наших. Пробила где-то, сучка, в администрации. Я, говорит, многодетная мать. Пятеро у неё! Так и у меня трое! А мы  в  своей клетухе сколько лет мытаримся? Да, ладно бы баба была как баба! Нет же! Угораздило нас! Хабалка помойная! Детишек в чёрном теле держит, а сама на деньги детские, что за них получает, всё наряды себе покупает – проститутка зашарпанная! Вот и живи с такими…
 В коридоре вдруг раздались протяжные крики, хохот и визг. В двери гурьбой влетели трое полуголых, босоногих, грязных, смеющихся и орущих разом мальчишек, разного возраста и , нисколько не стесняясь чужих людей, бросились к столу. Самый маленький что-то взахлёб стал ноющем, сиплым  голосом рассказывать Зое, уцепившись ручонками за её футболку и тыкаясь ей лохматой головой в живот. Один, видимо старший, сразу выхватил у меня из-под руки кусок хлеба, а другой попытался схватиться за край кастрюли, но получил от отца ложкой по рукам.
- Аллё! Банда!  - грозно поднялся из-за стола Саша, нависая над столом огромным голым торсом.
- А ну, прочь все в умывальник, козлопаи! – взвизгнула Зоя и метнулась к дверям, загребая по пути всех детей растопыренными маленькими ручками…

                5.
 Мы с Сашей вышли на низенькое, полуразрушенное долгими дождями и снегом, прорезанное несколькими глубокими трещинам, бетонное крылечко с двумя раскрошенными и почти вросшими в землю ступенями. Здесь с торца дом вообще смотрелся по-другому. Коридор будто бы сразу выходил во двор без всякого подъёма и цокольного подвального обрамления. А сам двор напоминал поросший сорняком  бугор. Этот заросший бурьяном пустырь упирался  вдали  прямо в заднюю стену здания медучилища и  будто обрывался перед   грязно-зелёной стеной  с узкими подслеповатыми окнами.  Чуть сбоку от крыльца, на пологом склоне, вытоптанном множеством ног, зацепившись за  три одиноких карагача, болтались на слабеньком ветру верёвочные качели. Те самые, которые я видел из окна  комнаты. Ещё дальше различалась далёкая дорога и сразу за  ней плотно прижавшиеся, уходящие за горизонт сплошным потоком домики и домишки с покосившимися  оградами, низкими крышами, полутёмными окошками и старыми плохо  прокрашенными ставнями.
 Солнце уже скрылось за чёрными неровно угловатыми  пирамидками этих крыш, исчезающими где-то в темнеющей дали, и оттуда тёмно-жёлтыми клубами  и тёмно-красными всполохами  иногда прорезало сумрак,  медленно опускающийся  вокруг.
 Саша привычно уселся на корточки и курил, вздыхая и покашливая. Я радостно вдыхал прохладу и тишину наступившего вечера.
От выпитой водки, громких голосов и криков, от шума и веселья закончившегося как-то вдруг, внутри меня всё ещё бурлила какая-то сила или беспокойство, и я всё оглядывался вокруг, будто искал чего-то, и всё прислушивался к отдалённым звукам и голосам. К еле слышному мычанию коров, визгливому грохоту далёкого трамвая, к свету фар и шуму проезжающих машин, шелесту листвы  под лёгким  ветром, к крикам людей, к приглушённым  голосам детворы из соседской комнаты и к тихим шагам Иринки из открытого рядом окна нашей комнаты.  Все эти звуки сливались для меня в один протяжный, разнородный и одновременно общий гул, и только надрывный голос Зои был единственным живым ручейком в этом лениво-тягучем, пыльном и удушливом вечернем мареве.
- Я не знаю, как мне жить, Ира! Мне кажется, что  я никогда не смогу отдохнуть и выспаться, я устала на много лет вперёд так сильно, что не смогу однажды утром подняться с кровати. Вот так просто! Сашка пойдёт курить на улицу, ребята будут плескаться в умывальнике, а я так и останусь лежать…
Я не расслышал, что ответила Иринка.
- Водка кончилась! - громко закашлялся Саша. - Ей бы водки ещё два стопоря, тогда угомонится. Соседушки падлы! Как самим позвать к столу, так не дождёшься. А к нашему – сразу все, хоть на карачках, но приползут!
- У Сашки летом работы почти нет, - продолжал звенеть голос Зои, -  а меня ещё весной сократили. Всю жизнь нянечкой в соседнем детсаду отработала, и вот на тебе! Стали разные детсады в городе объединять, и наш тоже с каким-то объединили, что на другом конце города. Пришла новая заведующая, ну с того сада. Молодая, наглая, ну копия нашей соседки Маринки! Хабалка! И фамилия у неё подходящая – Телегина. Мы её сразу Тележкой прозвали. Она и есть тележка с железными колёсами – раздавит и покатит дальше. Молодая  ещё, лет тридцать пять. Намалёванная, расфуфыренная, ногти накрашенные чуть ни на метр. Сразу, с первого дня, давай на всех орать, всё переиначивать. Родителей собрала на общее собрание. Говорит им: «Хватит деньги по группам собирать. Будете платить сразу в фонд садика». Да ещё  матом на них загнула, на тех,  кто много вопросов задавал. Родители жалобу написали.
   Садик-то наш всегда был одним из лучших. Старая заведующая со всего города  детей брала. Может и не задаром, но люди знали зачем им. У нас лучший в городе логопед и воспитатели все с большим опытом, а она,  Тележка, не разбираясь сразу  нас всех  мордой об стол. Мол, все вы тут неучи, совки совдеповские, и вообще всё у вас не так и не правильно.
Жалоба родительская вернулась ни с чем. Комиссия с администрации города ходила несколько дней, а  потом главная из них и говорит нам: «Ну, что? Привыкайте к новой заведующей! Она нам тоже не очень нравиться, но ничего не поделаешь». Вот  тогда мы и узнали, что она любовница сына нашего Губернатора, и что в городской администрации её тоже не сильно любят, но сделать ничего не могут. Губернатор-то наш раньше у нас в городке мэром был. А как ушёл наверх – сын тут все дела на себя и завязал,  к нему  не подступишься,   людей  его не тронешь.
Ну, а  Тележка собрала нас как-то и давай костерить. Я, говорит, вам покажу, как на меня жаловаться. Значит, подумала она, что это мы родителей подбили.  И всё бы ничего, да стала она со свету сживать всех воспитателей, и особенно тех, кто ближе к пенсионному возрасту. На все ключевые места своих родственниц и подружек  сразу протолкнула. Завхоз наш Карина Дементьевна пенсионерка была, написала заявление, плюнула,  да ушла. Мне тоже надо было! Знала, что не выдержу долго – сорвусь, наговорю лишнего…
- Всё не угомониться никак! – опять громко вздохнул Саша. - С весны сердце себе рвёт. И работы в городе нет никакой. Все заводы развалились, позакрывались,  и плохо стало с работой. После сорока лет никого никуда не берут. Особенно баб! Даже в объявлениях пишут: «Требуется… Возраст до 35 лет…». Теперь молодых хватает. Мороки с вами меньше, и  денег больших платить  не надо...
   Невольно увлёкшись рассказом Зои, я почти не слушал его и продолжал беспокойно оглядываться, но в душе уже удивлялся её резкой перемене. Казалось, что вот только Зоя  была весёлой и ласковой, неутомимо снующей по тесной от набившегося народа комнате. Я всё пытался и не мог представить её себе плачущей или причитающей. Какая она сейчас?
 Ещё днём Зоя была стремительной, крикливой и категоричной. Она, размахивая маленькими ручками, бодро командовала мною и Иринкой. С её слов мы всё делали не так: не так мыли полы, не так прибивали гардину, не так вешали тюлевую занавеску.
 Сразу после обеда Зоя лично притащила к нам в комнату множество разных вещей: деревянную гардину, молоток с гвоздями, застиранный до дыр тюль необъятного размера когда-то видимо белого цвета. А после этого она только командовала и всё время бросалась показывать, как и что нужно делать, ругалась беззлобно, но злилась по-настоящему. Она  то помогала нам убираться, то громко звала  мужа, и тогда он приходил, недовольно морщась,  вбивал гвозди или переставлял что-то, либо отдирал гвоздодёром прилипшие и ссохшиеся рамы окна и опять уходил до следующего её крика. А мы мыли полы и окна, рамы и стены до тех самых пор,  пока она  опять не начинала сердиться и хваталась за работу сама.
    Часто повторяемым её выражением за весь день было: «Ну, это вы не трогайте! Сейчас я Сашку крикну!». Зоя всегда  сама меняла воду в ведре несколько раз, пока Иринка мыла полы, и тогда её голос пронзительный и гулкий гулял  по всему коридору, то взвизгивая на детей, то грозно гремел в адрес соседей. Когда яркое дневное солнце уже высушило наши мокрые от пота плечи, Зоя неожиданно вбежала в комнату с победным, радостным возгласом.  Следом за ней Саша внёс маленький лакированный столик с закруглёнными и оббитыми до белизны краями, а какая-то высокая костлявая женщина в потёртом бязевом халатике легко занесла массивное и даже на вид тяжёлое кресло с деревянными жёсткими подлокотниками.  И в нашей комнате сразу стало тесно.
- Всё! – радостно сообщила Зоя и с гордостью одёрнула на щуплой груди испачканную извёсткой футболку. 
- Сашка! – тут же крикнула она, будто бы муж был не рядом, а где-то в другой комнате. – Принеси ещё от  Светки  два стула. Да, Свет? А вы знакомьтесь, молодёжь – это моя подруга, Светлана!
 Женщина улыбнулась, скривив вытянутое и по-мужски скуластое лицо, и показала нам кривые редкие зубы. Её улыбка на удивление была какой-то застенчивой и даже будто бы извиняющейся за что-то. Морщинистое лицо и смятые как старая пакля волосы почему-то совсем не  удивляли и как будто были уместны к её угловатой и нескладно-высокой фигуре.  Так же по-мужски она протянула руку, и я почувствовал крепкую ладонь с бугорками мозолей.
- Теперь можно и новоселье справлять… - низким грудным голосом пробасила Светлана.
 Я оглянулся на Ирину, озадаченно потирая лоб, а она вдруг засуетилась, схватилась за ведро с грязной водой, потом бросилась к нашим вещам, сваленным на одной из кроватей.
- Да, подожди ты, Света! – с досадой выдохнула Зоя и поймала одной рукой Иринку за край платья. Она бесцеремонно вытащила её в коридор,  мужиковатая соседка скрылась вместе  с ними.
 Саша в это время расставлял по углам мебель и, стоя на табурете, прикручивал  что-то к проводам. Я  в замешательстве потоптался и сел в кресло. Ноги гудели,  хотелось откинуться  на этом мягком ложе и закрыть глаза. Но уже через несколько минут Иринка тянула меня за руку на улицу.
- Вот! – выдохнула она, когда мы выскочили во двор, и, торжественно улыбаясь,  протянула  мне ладонь. Я увидел две свёрнутые пополам сотенные бумажки.
- Фью! – присвистнул я. - Решила всё же всю свою  заначку?...
Договорить я не успел.
- Светлана дала! – перебила меня Иринка.
-Зачем ты? У меня же есть…
- Молчи! Я ей потом, когда ты уедешь, частями отдам.  Зое я  сказала, что отправлю тебя в магазин, а она посоветовала тебе взять  с собой Сашу…
 Застолье было шумным, весёлым и бестолково-безшабашным. Столик быстро заполнился тарелками с варёной картошкой и солёными огурцами, открытыми банками консервов и бутылками с водкой. Люди постоянно заходили в комнату, но в это же время кто-то уходил. Народ менялся быстро, как в киноленте. Водку разливал вначале Саша, потом какой-то старик с впалой грудью и коричневыми плечами, невнятно горланивший что-то  беззубым не закрывающимся ртом, потом Светлана. Она почему-то била старика по плешивой голове и гнала его прочь. Все говорили разом, визжали и смеялись женщины, сидящие кружком рядом с Зоей. Мне постоянно пожимали руки какие-то мужики, пожилые и не очень, а Светлана и ещё одна толстая неприятная бабка в грязном фартуке уже пели что-то тягучее и непонятное в этом  гуле голосов, криках, смехе и звоне посуды.
 Я сидел, прижимаясь боком к тёплой Ирининой спине, и мне было просто хорошо и спокойно. Когда Саша подавал стакан я выпивал, и тут же Иринка подкладывала мне в тарелку то солёный огурец, то шпротину или пахнущие резко подсолнечным маслом, даже в этой буйности запахов, варёную картошку. Я ел с наслаждением изголодавшегося за день и пытался понять, о чём говорит Саша с мужиками, или прислушивался к выкрикам женщин, но после второго выпитого стакана стал смотреть на Иринку. Она сидела вплотную ко мне на высоком табурете, и её растрёпанные волосы попадали мне на лицо. Я видел её чуть покрасневшее ухо, нежно-розовую щёку, и часть высокого лба и висок, а внутри меня как никогда мощно поднималась волна нежности и приятного беспокойства. Когда оно заполняло меня полностью, до края, я откидывался на спинку кресла или чуть отодвигался в сторону.
 Вокруг стола, спотыкаясь о множество ног, постоянно сновали Зоины мальчишки, а самый младший к концу вечера совсем освоился рядом с Иринкой и заснул у неё на руках. Она одна мало пила, сливая водку из своего стакана в мой или Сашин, больше молчала или кивала всем, и почти не смотрела в мою сторону. Но когда мне всё же удавалось поймать её взгляд, я замечал, что глаза её блестят так, как никогда ранее. И вот всё закончилось...
- Вот и кончился первый день свободы! – неожиданно для себя выдохнул я громко вдаль. Туда, где за невидимой уже дорогой, горбатыми пирамидками уходили в темноту крыши посёлка.
- Ничего! – хохотнул в темноте Саша и громко сплюнул. Его силуэт еле угадывался, и лишь горел огонёк сигареты.
- После первой ходки я тоже как шальной был, - чуть слышно пробормотал он в гулкую тишину двора, - свобода! Хорошо Зойка была рядом, а то и года на этой  свободе бы не погулял…

                6.

Я, как обычно в этот день, поторопился. Оказалось, что ничего пока ещё не закончилось.
- Зойка! Зойка! – раздался из коридора далёкий, но такой душераздирающий крик, что мы с Сашей бросились опрометью к дверям.
- Да, что ж вам, гадам,  неймётся–то? -  зло прорычал  Саша, отталкивая меня в сторону в тесном проёме двери.
  Пока я почти на ощупь осторожно шёл по полутёмному коридору на шум голосов и тусклый свет, мимо, толкаясь плечами и даже отшвыривая меня к стене, пронеслись несколько теней. В полумраке различить, что за люди, было трудно, да и крики в конце коридора волновали меня больше, чем эти мелочи, и даже мои непрерывные натыкания на какие-то острые углы и возникающие вдруг препятствия. Но я всё же добрался до сгрудившейся кучи людей, и только тут почувствовал, как меня мотает из стороны в сторону. «Да ты пьян, щенок!» - всплыло в памяти искривлённое злой усмешкой лицо нашего детдомовского завхоза.
  Грязно-жёлтый  свет лампочки, спрятавшейся где-то в паутиновых зарослях на трёхметровой высоте, выхватывал только  крепко стиснутые серые спины в узком проёме коридора. Вся эта стена из спин была какой-то низкорослой, а приглушённые голоса сливались в единый шумный гул. И мне казалось, что гул этот то шелестящий как  огромный ворох бумаги, то вскрикивающий резкими пронзительными выкриками, поднимается к самому центру жёлто-грязного мрака и колышет всё вокруг невидимыми волнами. Шаталось всё вокруг: облезлые стены, коричневые двери,  спины людей, угловатые тени, и даже сам воздух вокруг, будто бы пронизанный мелкой и тончайшей паутиной, спускающейся с потолка на этот гулкий рокот.
 Пока я в замешательстве прислушивался к нему, вцепившись в висящее рядом на стене пластмассовое корыто, чтобы не шататься со всем пространством вокруг, спины вдруг резко стали падать на меня, пытаясь видимо придавить  к полу. Я резко отпрянул, сделав несколько шагов назад, и только тут различил громкий голос Саши.
 - А ну, разошлись, вашу маму буром в третье колено! – громко орал Сашка. - И так ни хрена не видать! Завязывай толковище! Зойка отодвинь-ка их!
 Сквозь разомкнувшиеся спины  навстречу знакомому визгливому Зойкиному крику мне удалось протолкнуться вперёд.
   Сашка  сидел на корточках перед одной из коричневых филёнчатых дверей, разбросанных по стенам коридора по обеим сторонам, и чем-то ковырял в замке.
 - Ну, кто тут? – грозно вздёрнул он лобастый череп и , увидев меня, скривился в ухмылке. - А! Во, Андрюха! Счас вскроем эту крышу на законных основаниях. По требованию возмущённых масс. Ну-к отойди-ка от света!
- Милицию надо! – хрипло выкрикнул кто-то сзади, и гул стал опять громче и отрывистее. Послышались резкие женские выкрики и матерки мужиков.
- Что? Давно с ментами не обнимались? – яростно взвизгнул где-то во мгле голос Зои. - Они вас быстро по углам разгонят!
 Неожиданно в замке что-то громко щёлкнуло, и Сашка выпрямился. Из распахнутой двери  раздался жалобный плач младенца и  пробирающее до дрожи внутри пронзительное причитание ребёнка постарше.
- Цыц, вы! – приглушённым шёпотом, оскалившись, Сашка замахнулся оголённой могучей рукой на зашумевшую толпу. И все вдруг притихли разом.
- Ну-ка, уди! – резко оттолкнула в сторону Сашку какая-то женщина. Её серая тень метнулась опрометью мимо нас, запнулась о широкую Сашкину спину лишь на секунду, и я успел разглядеть, что это  Зойкина подруга и наша благодетельница – Светлана. Здесь, в полутьме коридора,  она выглядела совсем старой с растрёпанными волосами  и каменным серым лицом,  застывшем в напряжении. Казалось, ещё немного и она живьём съест глазами замешкавшегося в дверях Сашку.  Сашка посторонился, но Светлана толкнула в грудь почему-то меня, стоящего сбоку от дверного проёма.
- Да, уйди ты с дороги! – выдохнула она горячо, и я от толчка налетел спиной на косяк двери.
 Через несколько секунд в полной тишине, наполненной только писком детей, в комнате вспыхнул яркий свет.
- Чего у них тут твориться-то? – услышал я возле самого уха злой шёпот Иринки.
 Из полумрака в ярком белом свете я различал  Светлану, которая в глубине комнаты суетилась возле мальчишки лет пяти в застиранной и грязной   кофточке и в девчоночьих колготках. Пацанишка продолжал причитать и что-то будто бы рассказывал на понятном только ему языке, а Светлана суетилась вокруг него, тоже что-то ласково, воркующее приговаривая и ловко развязывая мальчишке руки. Ручонки были связаны тонкой белой верёвкой выше локтя  за спиной,  и мальчишка тряс ими, заливаясь слезами и мешая Светлане распутать его.
- И мне, тётя Света! И мне тоже… – выскочила из глубины комнаты девочка лет семи в короткой не по росту юбчонке с растрёпанными косичками, которые пушились множеством волос  и будто нимбом обрамляли  её жёлтое худое личико. Её руки тоже были связаны за спиной мужским широким ремнём.
 Я не выдержал и отвёл глаза. Взгляд выхватил  беспорядок и какое-то запустение в ярко освещённой комнаты. Возле стола и шкафа с открытыми дверцами валялись на полу какие-то тряпки, одеяла, перевёрнутые на бок табуретки. Пол был усыпан рисом и ещё какой-то крупой, а кое-где пучками была раскидана мелкая тонкая лапша или вермишель. Светлана и дети ходили по этой белой хрустящей под ногами пелене,  постоянно утыкались или спотыкались о какие-то предметы и кучи тряпья. При этом Светлана металась от мальчика к девочке, а они бестолково, будто бы нарочно, ходили и подпрыгивали вокруг неё, пока она не схватила их в охапку и шумно, с каким-то воющим вздохом, не упала на хрустящий наст крупы прямо на колени.
  Я как зачарованный глядел на метания Светланы и не мог оторвать глаз, словно кто-то загипнотизировал меня. В душе поднималась волна чего-то жгучего и разъедающего лицо изнутри. Мне было жарко, пот лил градом.
 За моей спиной неожиданно смолк шелест  голосов и рокот возмущённых людей, и в тишине раздался громкий и будто режущий острым лезвием слух голос.
- Чего столпились, карлики юродивые? А ну, брысь от моей хаты!
- Прихиляла! Появилась, сучка! Вот она, простимашка! Маринка-гадина!- на все голоса и лады зашумела притихшая толпа.
 Сквозь столпившихся людей, толкаясь локтями и отпуская резкие шутки на каждый выкрик, пробивалась высокая полногрудая женщина в ярко-оранжевом платье в мелкий аляпистый цветочек. Яркая помада, броские глаза навыкате, чуть размазанные тени косметики на белой коже дряблого лица совсем не скрывали, а, казалось,  даже  специально  подчёркивали и  её возраст  и её пьяную наглую усмешку. Мы с Иринкой, переглянувшись, смотрели удивлённо на эту статную, высокую и мощную фигуру в броском наряде, которая надвигалась прямо на нас. И в тоже время в дверях комнаты резко возник Саша с плачущим, а точнее слабо попискивающим малышом на руках. Глазки его были полузакрыты, личико сморщено и покрыто слизью соплей или слёз. В нос ударил неприятный запах мочи и ещё чего-то тошнотворно-противного.
- На, паскуда!  - играя желваками, слишком спокойно процедил он сквозь зубы, протягивая ей ребёнка. - Он уже по самое горло обоссался. Чистых ползунков я не нашёл…
- Чего ты мне его суёшь? – резко заорала Маринка и даже вскинула руки, будто собираясь вцепиться Сашке в горло. Но люди уже били её и кулаками и ладонями в бока, по голове, по плечам со всех сторон, и она, развернувшись, опять ринулась в перебранку и хлёстко отмахивалась, нанося удары в разные стороны.
- Зачем она так с ними? – услышал я за спиной надрывный, прерывающийся на каждом слове голос Иринки. И тут же голос Зои непривычно тихий и какой-то устало-замученный.
- Говорит жрут много, - вздохнула Зоя, - не напасёшься на них. Мы уже и  к ментам от безнадёги обращались. Участковый дело завёл, да толку до сих пор нет. А эта хабалка, ходит сиськами трясёт и щерится теперь, издеваясь. «Мне - говорит – ничего не будет! Я многодетная мать!».
- Дай суда! – раздался крик появившейся Светланы, и она стала вырывать малыша из рук Саши.
- Да, не  кипиши ты! – отталкиваясь локтями и прижимая к себе плачущего малыша, Саша попятился в глубину комнаты. - Уронишь ещё. Он мокрый весь…
- Всё! –  как всегда неожиданно выкрикнула Зоя. - Концерт закончен! А ну, пошли все по домам!
 Толпа в это время загоняла  Маринку пинками и ударами вплотную к нам, к открытым дверям комнаты, а та, отбиваясь, бросилась к себе в комнату. Зоя так же резко подпрыгнула на месте и успела влепить Маринке затрещину своей маленькой, но совсем не слабой ручкой так, что волосы у горе-мамаши на затылке встали дыбом.
- Держи, тварь отстойная! – выкрикнула Зоя и , тяжело дыша, ухватилась за моё плечо.
- Э! Аллё, гараж! -  раздался рядом насмешливый голос, и прямо перед собой, среди толпы,  я увидел знакомое лицо. Я не узнал его сразу из-за того, что было оно  каким-то неуловимо изменившимся.
Это был  Сивый. Несомненно, это был он, с узнаваемым красным шрамом под левым глазом и знакомой улыбкой прокуренных коричневатых зубов. Они, как будто у акулы, вылезали у Сивого изо рта пучками и создавали ощущение злобного оскала, даже когда он просто открывал рот. Об эти зубы многие разбивали себе кулаки, и сам  Мишка-адьютант с  его  дубовыми огромными кулачищами не всегда мог  пробить в  них  хоть мелкую брешь.
  Сивый был  известной и даже  знаменитой личностью у нас в детдоме. Как  Юрка был неизменным предводителем «войск сосунков», так Сивый был непререкаемым авторитетом и предводителем «войск потеряшек». Его русая, а летом выгорающая до белизны шапка волос, казалось, никогда не знала парикмахера, а  злобного акульего оскала боялись все.   Юрка всегда относился к этому типу с опаской, и никогда не поворачивался к нему спиной. « Не знаешь, что от него можно ждать, - говорил  он часто после «проигранных сражений», - совсем  безбашенный урод. Мне иногда кажется, что он может своими зубами загрызть, а не то, что череп раскроить арматурой или ткнуть шилом. Для него  обычные способы драки не интересны…».
 За спиной Сивого я увидел расплывающиеся в ехидных и злобных усмешках знакомые лица двух его самых близких дружков. Эти были выше и шире в плечах своего предводителя, не отличались изобретательностью  и умом, и  оба имели довольно гадко-неприличные клички, даже для слуха казалось бы  ко всему привычного детдомовского сообщества.
 Мы встретились с Сивым глазами  и замерли на доли секунды. Его тонкие губы  растянулись в знакомой хищной улыбке, и я  опять увидел этот акулий оскал.
- Вы нашу мадам не трогайте! - вдруг прогундосил один из дружков Сивого  и сверкнул в меня рандолевыми коронками передних редких  зубов, -  Мы её сами…
Все трое дружно загоготали, противно булькая и будто икая при каждом вздохе. Рокот  сгрудившихся вокруг людей  неожиданно стих, и в этой относительной тишине чётко и даже гулко-грохочущее  раздались тяжёлые шаги. Из комнаты вышел Саша, вытирая руки и грудь какой-то тряпкой, и сразу шагнул вперёд, оставляя меня за своей широкой спиной.
- Вот что, мальцы! - громко и чётко, но будто бы  между прочим, сказал Саша в пространство, продолжая вытирать руки. - Сейчас я отвернусь ненадолго и вас больше никогда не увижу. А если, не дай вам Бог, случится так, что увижу, то свяжу одной верёвкой и буду читать вам лекцию до самого утра. Лекция будет такая: «Чем бакланистая мразь отличается от честных пацанов». Может у вас есть другой расклад?
  Сашка медленно перекинул тряпку через голое плечо, и она прикрыла тигриную татуировку. Потом медленно протянул огромную руку  к Сивому и взялся  аккуратно за ворот его  рубахи большим и указательным пальцами.
- Предлагайте! – резко прорычал он ему в лицо, чуть  подавшись вперёд.
- Шняга! – выдохнул кто-то из потеряшек тревожным  шёпотом.
- Не цапай, дядя! – чуть дрожащим голосом ответил  Сивый и, вырываясь, шагнул назад. - Обжечься везде можно.
  Оторвавшись от ворота рубахи, рука Саши сжалась в кулак и так и зависла в воздухе.
- Может мне подуть? – шагнул вперёд  Саша  сквозь расступающуюся толпу на пятящихся от него пацанов.
- Пошли вон, шавки сопливые! – взвизгнула Зоя, и её маленькая фигурка грозно и комично выскочила перед огромной фигурой мужа.
Потеряшки, словно  ожидавшие только этого сигнала, опрометью бросились прочь, громко топоча ногами. Из толпы кто-то протяжно свистнул, и все опять зашумели и загалдели разом.
- Идите уже! – с напускной грубостью толкала нас в  спины Зоя. - Без вас  там теперь  разберутся. Мы  поплелись  по коридору, оглядываясь на крики и детский плач.
Зоя обогнала нас и  побежала вперёд своей семенящей походкой.
- Сейчас чаю попьём и спать, - начала она, но вдруг замолчала и резко остановилась в дверях своей комнаты. Мы с Иринкой даже натолкнулись на неё.
 В комнате горел свет. За столом сидел плечистый лобастый мужчина в потёртом джинсовом костюме и курил, стряхивая пепел прямо на пол. Мужчина чем-то необъяснимым очень походил на Сашу, хотя совсем не был похож на него. Наверное, что-то похожее было в неторопливости, в лобастости и размахе плеч.  Я не успел додумать эту мысль, как очнулась застывшая  было  Зоя.
- Ой! Александр Степанович! – как-то по-старушечьи слезливо запричитала Зоя, так что я даже не сразу понял, что это её голос. Она мелкими шажками начала  двигаться через порог, вытягивая ручки в стороны, и  как никогда ранее, стала походить на маленькую плачущую девочку.
 Мужчина поднял взгляд больших строгих глаз и нервно провёл ладонью по коротко   стриженным,  чёрным с проседью  волосам.
- Чего празднуете? – хрипло выдохнул он табачный дым прямо перед собой.
- Или как обычно?
 Только после его слов я заметил, что возле  его ног лежит рассыпанное мусорное ведро, которое у Зои всегда  стояло под тумбочкой, в углу кухоньки. Мусор будто бы специально разлетелся ровным слоем у ног гостя.
- Где Корень? – не дождавшись ответа от Зои, прохрипел незнакомец.
- Здесь я! – раздался сзади голос Сашки, и он решительно, но как-то торопливо, сделал несколько шагов вперёд. Потом видимо тоже заметив разбросанный мусор, стал как-то нерешительно и неловко переминаться с ноги на ногу. Это было так не похоже на него, что я молчал поражённый, не понимая, что же происходит.
 Незнакомец ударил неожиданно и быстро. Он распрямился  будто бы пружина, не встал, а как бы подпрыгнул с табурета, и в воздухе замелькали его руки. Хрясть, хрясть!
 Сашку откинуло в сторону от нас, Зоя пронзительно завизжала.
- На! На! На! – громко выдыхая при каждом ударе, гость быстро работал огромными кулаками. А Сашка  успел за эти мгновения упасть, подняться и опять упасть, теперь только на колени прямо в мусор. Кровь брызгала в разные стороны и разлеталась каплями по всей комнатушке.
- Что же ты гад…? – вырвалось у меня,  и я бросился вперёд. Я успел подставить под его левую руку плечо, успел даже почувствовать боль от его кулака задевшего меня вскользь.  Я  крепко схватил его за полу джинсовой куртки, и тогда комната вокруг меня застыла на несколько секунд, как в полутёмной зале  кинотеатра, когда лента киноплёнки вдруг неожиданно останавливалась.  Через несколько секунд в зале  обычно становилось темно. Но в этот раз яркий свет хлынул на меня будто бы со всех сторон разом…
         
                7.
 Когда я очнулся, то первое, что увидел, были сидящие рядом, напротив друг друга Саша и незнакомец. Страшно болела голова. Перед глазами всё плыло, комната, стол и люди  покачивались передо мной.
  Невидимый сзади кто-то визгливо всхлипывал и причитал. И эти всхлипы и  голоса мужчин, и какой-то гулкий шум вокруг, походящий на скрипящую однотонную ноту, будто кто-то водил железом по стеклу, заставили меня оторвать голову от пола. Оказывается я лежал, распластавшись на спине, и бестолково вращал головой.  Сбоку, на одной из детских кроватей, что-то копошилось в полутьме. Я понял, что всхлипы доносятся оттуда, и с трудом приподнялся, опёршись о шатающийся подо мной пол бесчувственными, словно ватными ладонями. 
 Я помотал головой, вздохнул несколько раз, и наконец-то зрение и слух стали возвращаться ко мне. Я услышал шум борьбы и хриплое дыхание. Это Зоя, навалившись всем своим маленьким тельцем, удерживала бьющуюся как в истерике Иринку. Зоя хрипела , мотала растрёпанными волосами, а ещё успевала быстро-быстро говорить, словно уговаривая или рассказывая что-то запальчиво и громко.
- Нет! Ты его не тронешь, - почти рычала она, - потому что Алексей мог давно уже посадить Сашку...десять раз мог... но не посадил. Ты не понимаешь...а тоже бросаешься с кулаками...Ничего пусть побьет...зато не в тюрьму...
 Мужчины за столом сидели уже молча и с таким угрюмым видом, как будто сказали друг другу  всё, что можно: всё самое важное, и добавить к этим словам им больше нечего. Сашка неторопливо вытирал кровь с лица мокрой тряпкой, и красная вода с неё капала и лилась струйками  на столешницу, образуя яркие пятна и мутные лужицы.
- А я решил тебя посадить в этот раз, - буднично и спокойно сказал Алексей, и женщины на кровати неожиданно притихли.
- Только вот опять не удержался, - продолжал гость неторопливо, -но ты не надейся, Корень. В этот раз - всё! И моему терпению бывает предел. Вызову сейчас эксперта, пусть всё это упаковывает.
Алексей пнул ногой кучу мусора под ногами, гулко в тишине звякнуло ведро. К моей руке отлетела отрубленная петушиная голова с заломленным гребнем и ещё какие-то облепленные перьями кровавые лохмотья.
- В этот раз ты совсем дошёл до ручки, гнида! - всё так же негромко и спокойно продолжал гость. - Старики глухие совсем и почти слепые. Самый дряхлый забор в посёлке. Ты же видел, что на курятнике нет даже замка?
- Так чего ж они лохи...? - процедил Сашка сквозь зубы.
- Они не лохи! - рявкнул Алексей и грохнул с размаху по столу кулаком. - Они , Корень, герои! Только очень старые и одинокие. Им по 90 лет почти: и ему и ей. И грудь у каждого из них в орденах: за Сталинград, за форсирование Днепра и за взятие Берлина. Их весь посёлок знает и весь посёлок помогает чем может, начиная от самых старых и кончая сопливыми пацанами. Как же ты , паскуда, мог это сделать?
- Я не знал, - мотнул опущенной головой Сашка.
- Что? - заорал вдруг Алексей так, что я вздрогнул всем телом и мои ладони стали разъезжаться в стороны по слизи и скользким бумажкам рассыпанно-
го подо мной мусора.
- Я не знал! - склонив голову ещё ниже к столу, но уже чётко и раздельно,  упрямо повторил Сашка. Он покачал опять головой потом поднял глаза на вскочившего Алексея  и на его  трясущиеся, будто в лихорадке, огромные плечи.
-Клянусь, Лёха! - давясь словами зачастил он. - Пусть мне пятнашку впаяют после этой отсидки, если брешу. Ты же знаешь, я падлой никогда не был...
- Да кто его знает! - вдруг также неожиданно обмякнув, сел, словно  упал на табурет, Алексей. - Время идёт! Люди меняются...
 Я с удивлением в бессилие наблюдал за их непонятным разговором. В голове всё ещё шумело, и я никак не мог сообразить, как мне подняться. Руки и ноги скользили и двигались сами по себе, плохо слушаясь моих желаний овладеть ими.
- Кто это? - кивнул на меня Алексей.
- Сосед. Мальчишка из детдома.
- А-а!
- Ладно! - тряхнул решительно головой Сашка. -Хватит жилы тянуть, опер. Пошли что ли?
 Гость скривил лицо в подобие улыбки, и я увидел на его верхней губе заострённый книзу двойной шрам-рубец.
- Морду помой! - уже совсем по-другому, добродушно прохрипел он. - И пусть тебе Зойка примочки поставит. А завтра, с утреца, придёте ко мне оба.
- Он не при делах! - почти выкрикнул Сашка. - Пацан ещё! Утром только въехали с девчонкой  в Люськину комнату. Хоть у кого можешь спросить...
 Алексей неторопливо  пошёл к выходу, перешагнул через меня не глядя, чуть задев коленом за плечо, и уже от двери ответил будто нехотя.
- Там разберёмся, Корень. Не строй из себя пахана-уркагана. Ты просто курощуп и мелкая сволочь.
- Сам-то ты кто? - зло буркнул Сашка в ответ.
- Саша! - раздался испуганный вскрик Зои.
- Да, правильно всё, Зоя, правильно! - вздохнул Алексей. - Я тоже дурак. Всё никак не могу забыть, что мы с ним за одной партой три года сидели, а главное играли в одной хоккейной команде... В прошлой, правда, жизни. Однако вот!
Алексей потоптался на пороге потом в полной тишине уже строго добавил.
- Придёшь с пацаном вечером! А до вечера найдёте с ним трёх куриц и петуха, и вернёте хозяевам. Если в семь вечера не будет - закрою обоих.
- Где я возьму-то их завтра? -  в спину уходящему крикнул Сашка.
- Замолчи ты, гад! - уже привычным голосом взвизгнула на мужа Зоя и бросилась из комнаты вслед Алексею...
   В нашей комнате Иранка долго вытирала мне лицо куском чистого вафельного полотенца, прихваченного ей утром в детдоме. От полотенца пахло откуда-то взявшейся водкой, и от этого духа меня мутило ещё больше. Она заглядывала мне в лицо, стараясь  не смотреть  в глаза, а я всё пытался её обнять. Иринка сердито отталкивала меня, а на распухшем от слёз лице всё ещё бродили ужас и страх,  растерянность и беспомощность. Я пытался что-то говорить, успокоить  её,  но она приказала мне молчать, и я подчинился.
  Потом она опрокинула меня с силой на  застеленную кровать и стащила с меня рубашку и брюки.  Я смеялся, всё плыло вокруг,  а потому я  не понял, как оказался  накрытым одеялом в тёмной комнате один. Мне показалось, что я долго лежал в полной темноте с открытыми глазами и не думал ни о чём. Может быть я уже спал, но сквозь закрытые веки я почему-то чувствовал свет и  какие-то странные тени. Лицо болело, голова кружилась, а мне виделось то единственное побоище с потеряшками, в котором я участвовал. Кажется, это было в девятом классе, в самый разгар зимы...
- Будешь пока рядом со мной! - хлопнул меня по плечу Юрка, когда я наконец-то согласился на его уговоры. - Мы выступим позднее.
 Тогда я не понял, что означали его слова, но уже через час, стоя на вершине огромной снежной горы, выросшей за декабрь трудами всех тех, кто расчищал футбольное поле и беговые дорожки вокруг него, стиснутые  со всех сторон аллеями вязов, я стал догадываться о Юркиных планах на предстоящую "битву".
 На маленькой утоптанной площадке, на самом верху снежного бугра, мы стояли кучно, почти прижимаясь друг к другу. Кроме меня и Юрки, вплотную за нашими спинами стояли Мишка-адьютант и ещё десять или двенадцать таких же как Мишка крепких, рослых и спортивных парней из девятых и десятых классов. Отсюда открывался прекрасный вид на заснеженное поле и все окрестности. Прямо напротив нас, на другой стороне поляны, в раскинувшихся по его краям кустах, я  без труда различал тёмную толпу "войска" потеряшек.
Все стояли молча, слышалось лишь хриплое дыхание взволнованных пацанов, да клубился морозный пар. Только Юрка говорил спокойно, размеренно, будто всё ещё продолжал уговаривать меня.
- Сейчас нам важен каждый боец. Мы не можем проиграть сегодня. Они и так уже обнаглели до краёв, затюкали наших пацанов из седьмых, и особенно восьмых классов. Ребята рвутся в бой, и ты просто обязан помочь нам...
 Я тогда перебивал Юрку, спорил с ним, уверял его, что всё это ненадолго. Я  пытался уговорить его: "Ты помнишь, Юрка, что нам никто никогда не помогал ни в шестом , ни в седьмом , ни в восьмом классе. Мы сами решали свои проблемы...".
- Ты хочешь, чтобы им было так же хреново, как нам? - резко перебил он меня. И я вдруг понял, что все мои слова бесполезны, и что эта, Юркина правда, - это и моя правда тоже. Та самая, в которой я не хочу себе признаться.
 А в это время "потеряшки" уже вываливали гурьбой из кустов, прямо на запорошенное снегом футбольное поле и стали строится "углом". Впереди было несколько десятков самых высокорослых и крепких парней, стоящих стеной, а за ними  толпой, образуя крылья, к этому мощному "кулаку" выстраивались все остальные.
- Пирамидка! - процедил сквозь зубы Юрка, и широко улыбнувшись добавил. - Всё как обычно! Немецкие рыцари наступали уступом  или " свиньёй"...
Вот тогда мне и вспомнился  фильм "Александр Невский", который показывала нам в спортзале год назад  наша учительница истории, Ольга Егоровна.
Пожалуй, что только Ольга Егоровна: как девочка хрупкая, всегда вежливая и какая-то не поземному воздушная, была у нас  единственным учителем, пользующимся всеобщим, молчаливым и непререкаемым уважением. Даже самые отъявленные "потеряшки" грубили ей или отпускали в её адрес едкие словечки редко, да и то, по большей части только для того, чтобы позлить кого-нибудь из наших  сосунков. Наши никогда не прощали потеряшкам нападок на историчку, и те  бывали задирали её лишь из-за тупого упрямства и бравады. Мол, плевать мы хотели на ваши авторитеты, а за одно и на вас самих. Но даже в таких ситуациях Ольга Егоровна всегда оставалась собой.
  Когда  грубили или оскорбляли её, она вдруг сразу теряла свою задорную живость и улыбчивость умелого рассказчика, голубые глаза  тускнели, а на матовых щеках, на которых всегда были видны маленькие голубые венки, начинал играть яркий румянец. Голос  менялся, и она начинала обращаться к грубияну на "вы".
- Стыдно вам, Зубачёв, хамски вести себя в таком возрасте, - медленно подбирая слова, начинала она, - вы уже почти взрослый молодой человек, и на вас смотрят девушки. Да и вы, наверное, не обделяете их вниманием. Так что же хорошего они могут подумать о вас, если вы можете так обращаться к женщине?
После этого, обычно, кто-то из нас не выдерживал, давал виновнику подзатыльник или хватал за ворот рубахи, поднимался всеобщий шум, и Ольга Егоровна, встряхнувшись, опять молодым и весёлым голосом начинала успокаивать класс...
 Слушая Юрку, я как раз и представил себе и саму Ольгу Егоровну, и её живой и увлечённый рассказ о Ледовом побоище,  картинки из фильма и из учебника истории. Я будто бы даже услышал  голос исторички: " Немецкие рыцари всегда наступали уступом вперёд или "свиньёй", как называлось в русском просторечье их военное построение перед битвой..."
Я поглядел вниз. Там, несколько десятков  наших ребят, давно уже построились в несколько рядов, образуя кривую линию, огибающую снежный холм. Они подпрыгивали , толкались и громко переговаривались. От пацанов шёл пар, слышны были крики и вопли, которыми наши "воины" подбадривали себя.
Юрка, хрустя на морозе своей лёгкой кожаной курткой, будто Наполеон, вдруг выбросил одну руку вперёд, навстречу наступающим. Его грубо заштопанная крупной вязки перчатка растопырила пальцы во все стороны.
- По краям слабаки! Видишь! - надтреснутым от волнения голосом прокричал он. - Когда клин врежется в наш строй, слабачки зайдут нашим ребятам в спину, а  центр будет давить снаружи. Вот тогда и придёт твой черёд!
Я не успел ничего ответить, как разом загомонили все стоящие рядом, а потом вдруг рядом появилась заснеженная с ног  до головы фигурка Алёнки.
- Всё нормально!  - выдохнула она клубком пара нам в лицо. - Восемнадцать человек из девятого "В" и восемь из восьмого "Б". Здоровые ребята, но слегка лоховатые.  Может Мишка их поведёт? Могут стухнуть в нужный момент...
- Вместе поведём!  - не оборачиваясь, отрывисто бросил Юрка. - Как скажу, сразу с Михой тихонько спускайтесь со мной вниз.
- А эти...? - обвела глазами ребят Алёнка.
- Этих поведёт Андрюха.
Юрка поднял на меня глаза и привычно сощурился.
- Что, брат? Не сдрейфишь? Они-то будут думать, что резерв это ты. Ну а мы в самый нужный момент выскочим из засады.
Я не сдерживаясь, громко захохотал: " Засадный полк? Ну ты даёшь! Нельзя же совсем-то как в кино. Так и попасться недолго. Могут догадаться. Не думал?".
- Думал, - скривил рот  в усмешке Юрка и зябко передёрнул плечами, - Но думать - это сложное занятие для потеряшек. Они ведь уверены, что строй "углом" изобрели они сами. Так вот, брат! У нас разведка тоже работает.
Морозное дыхание Юрки давно заиндевело его шикарный чуб и длинные девчоночьи ресницы.
- В прошлый раз мы ударили из аллеи. Листва ещё была, спрятала нас. Теперь они уверены, что весь наш резерв на виду. Меня они видят хорошо. Так что, не разочаруй их, брат! Ударь по-взрослому...
Мы ударили! В тот самый момент, когда  строй нашего полукольца у основания снежного холма стал распадаться на яростно дерущиеся кучки, кусочки и ревущих, окружённых со всех сторон одиночек, и когда уже кое-кто стал убегать, пытаясь скрыться в чернеющих голыми ветками тополиных аллеях.
 Но ещё задолго до этого ребята за моей спиной гудели, ругались и нетерпеливо подскакивали на месте, утаптывая и так утрамбованный почти в лёд снег на вершине  холма. А я выжидал момента  до тех самых пор, пока их недовольные окрики не переросли в сплошной гул голосов.
- Ну что, комсомольцы? - спросил я чуть вибрирующим, самому себе противным слащавым голосом, дребезжащим от волнения. - С Богом!
Мой воинственный крик был таким яростным, что морозный воздух моментально перехватил мне горло, и у меня вырывался только хрип, пока я со всех ног нёсся вниз по склону. Однако общий вопль моего "полка" похоронил в себе мой неудачный боевой клич, заглушая  гулом, матом и протяжным будто волчьим воем.
 Всё произошло слишком быстро! Мы своими телами проломили и повалили на землю не только строй потеряшек, но и кого-то из своих. Я уже видел рандолевые оскалы старших, мордастых и здоровых потеряшек, оказавшихся в самом центре круговерти, но добежать, прорваться к ним не успел. Мои ребята прорвались, частично опрокинули главную силу потеряшек, заставили их попятится. Я к тому времени лежал навзничь  в сугробе, запрокинув голову вверх. Чей-то самодельный кастет попал мне точно в висок, и лишь кроличья шапка с опущенными ушами спасла меня от увечья.
 С этого момента  я уже плохо помнил события. Очнулся я  когда Юрка лично взвалил  моё будто ватное тело себе на плечи и поволок через глубокий снег к далёким корпусам нашего дома. Я слышал, как он матерился и отталкивал Мишку-адьютанта, пытающегося помочь ему, и всё цедил сквозь зубы одни и те же грубые ругательства. В тот раз всё обошлось без переломов и глубоких порезов, "Скорой помощи" и даже нашего медпункта, хотя потеряшки, как и всегда, нарушили договорённости. Многие прихватили с собой и кастеты, и железные прутья и  ножи.
 Серьёзно пострадали из наших  двое, кроме меня. Нас донесли до спален, а там стараниями девчонок и подручными средствами вроде марли, мокрых простыней, зелёнки и  нашатыря нас быстро в течении дня поставили на ноги. Воскресенье в детдоме закачивалось.  Дежуривший в этот выходной день кособокий завхоз ещё днём заперся у себя в подсобке и так и не появился даже к вечерней поверке...
 Утром я проснулся от яркого солнечного света и привычным рывком  сел на кровати. От резкого движения под челюстью что-то хрустнуло и боль пронизала меня всего, будто страшно заболели все зубы разом. Я сжал лицо руками, стараясь не стонать, но всё же чувствовал, как печёт спину солнце и как дышит утренней влажной пылью листва за открытым окном нашей комнаты.
- А я тебе говорю, что надо его к Петровичу переселить на денёк,  - вдруг чётко услышал я звонкий голос Зои, доносившийся из коридора, - не найдёт там его ни одна собака!
 Сашка бубнил ей в ответ что-то невнятное. Наверняка, отвечал ей с улицы, от двери, где обычно сидел с сигаретой на корточках.
- Ну значит три дня у Петровича поживёт, - так же громко продолжала говорить  Зоя. - Если даже тебя закроют, не будут же они его неделю искать? Слепят дело на тебя одного и вся недолга.
- А где  это у Петровича? - услышал я такой далёкий и такой сейчас родной голос Иринки.
- О! Ирочка! - как всегда эмоционально воскликнула Зоя. - Всё купила? Ну, тогда пойдёмте завтракать. Да и мужиков наших похмелить надо. Здоровье не казённое, да и Сашке дела ещё предстоят...
 Я с силой оторвал руки от пылающего болью лица и попытался улыбнутся, увидев входящую Ирину. На ней было новое, с иголочки, незнакомое мне платье синего цвета. В ярком солнечном свете, отражающемся от пыльных оконных стёкол, блестели чёрные волосы и влажные глаза.
- Как ты? - засуетилась она с порога. - Что тошнит тебя? Голова не кружится?
- Нормально, - почти внятно ответил я. Я и правда вдруг почувствовал, что боль уходит, только шумело в голове и сильно хотелось пить.
 Я поднялся  ей навстречу, попытался осторожно обнять, сожалея в душе, что так бездарно проспал нашу первую совместную ночь. А она, не отстраняясь даже, как бывало, а наоборот, прижавшись ко мне всем телом, еле слышно прошептала прямо в губы.
- А теперь тебя в ссылку отправят. Слава богу, что не в Шушенское...
 
                8. 
     Иринка долго и бестолково, повторяя явно чужие слова, уговаривала меня спрятаться на время в какой-то удалённой комнате. Она уверяла, что Зоя всё устроит, и что так будет безопаснее на случай, если опять нагрянет этот милиционер.
      Я ничего не хотел слушать. Я не чувствовал себя виноватым, и всё внутри меня восставало против этих глупых, на мой взгляд, игр. Чувство свободы и силы как никогда обуревали меня. Я вырвался на свободу и был уверен, что эту свободу никто не может у нас отнять просто так. А Иринка сердилась и била меня ладошками по плечам, трясла за грудки, и мы , наверное, могли бы спорить ещё долго, но тут появилась Зоя. Она сразу накинула мне на плечо полотенце и сунула в руки кусок мыла.
- Иди умывайся! - приказала Зоя.  - Мои пацаны тебя проводят. Может, глядя на тебя, тоже будут почище, а не только моськи сверху потрут.
Это было уже важное поручение, прерывающее наш спор, и я, натянув штаны, пошёл в умывальник. Трое Зойкиных пацана заскакали и запрыгали  впереди меня, как выпущенные на свободу зверьки. Они говорили и смеялись разом, а у старшего двенадцатилетнего Женьки на шее тоже болталось такое же, как и у меня, затёртое вафельное полотенце.
  Когда мы, вдоволь намывшись и наплескавшись в общественном  просторном умывальнике с множеством кранов и ржавых раковин, ворвались со смехом и криками в Зойкину комнату, то пацаны, разом, как по команде, вдруг смолкли.
 Зоя и Ирина сидели за маленьким столиком рядом, касаясь плечами, и одинаково подперев подбородки руками. Их грустные отрешённые взгляды выискивали что-то в чисто вымытом полу перед дверьми.
- А где папа? - выкрикнул в тишину Женька.
- Ушёл уже. - выдохнула чуть слышно Зоя, и так же непохоже на неё тихо добавила. - Садитесь за стол. Кормить вас будем...
 Вот так через полчаса я и оказался в комнате Герасима Петровича, в другом конце коридора. Зоя всё же убедила меня, что так будет спокойнее всем, и что сидеть мне всего-то до вечера, пока Сашка не решит все проблемы со старым приятелем-милиционером. Но до его прихода мне всё же нужно спрятаться, как она сказала, от греха. Убеждать Зоя умела хорошо.
- Сидите тихо! - прошептала мне Зоя на прощанье. - Обед я вам сама принесу. И оглянувшись в пустой коридор за спину, быстро и сильно толкнула меня в проём приоткрытой двери.
Серая, плохо прокрашенная, но крепкая на вид дверь комнаты захлопнулась, щёлкнул закрывающийся замок.
 Я стал оглядываться.  В комнате был полумрак из-за завешанного покрывалом  окна, а в нос сшибали непривычные, какие-то  нафталиново-мышиные запахи  старого тряпья, вещей и мебели, залежалой пыли и нечистого человеческого тела.
- Проходите, молодой человек,  - раздался  из полутьмы хриплый, но приятно-приветливый и в меру вежливый голос.
- Извинти, - продолжал тот же голос, - мне невыносимо от яркого света. Вот тут рядом со мной  стоит ещё одна кровать. Она застелена чистым одеялом, можете смело присаживаться или даже прилечь, если вам захочется.  Наволочку на подушках, Светочка только что поменяла.
 Мои глаза, привыкнув к полутьме, стали различать очертания небольшой комнаты: две стоящие вдоль противоположных стен кровати, стол у завешенного каким-то полотном  единственного окна.
 У  дальней кровати  табуретка с множеством пузырьков и коробочек, а на самой кровати лежало длинное, будто вытянутое кем-то тело человека. Ещё немного и я разглядел тёмное, даже в сумраке, морщинистое лицо старика и ярко-белые волосы и бороду. Не смотря на жару старик был накрыт по самое горло одеялом. Казалось во тьме, что это одеяло такое же старое, как и он сам - серо-зелёное, потрёпанное и без пододеяльника. Его коричневые, будто высохшие ветви деревьев, руки, лежали поверх этих серо-зелёных квадратов, и тоже выглядели неестественно длинными, напоминали  чем-то покрытые лаком коряги.
- Здрасти... - выдавил я из себя и пошёл к соседней кровати. Мне стало от чего-то жутко и обидно.
- Ничего, - захрипел старик, - не расстраивайтесь. Я не дам вам скучать. У меня редко бывают гости. А уж надолго никто не задерживается. Кому нужна старая развалина?  Если бы не Светочка  и Зоя, я давно бы уже умер от голода или от болезней. А они меня берегут. Святые женщины. Вас зовут Андрей и вы из детского дома переехали к нам в общежитие?
 - Да, - ответил я автоматически и осторожно присел на край кровати.
- Тогда вы должны меня понимать, - бодро откликнулся старик - Когда у человека нет на свете ни одной родной души, он может понять такого же горемыку...
- Я не горемыка! - вырвалось у меня с обидой.
- Теперь и я тоже, - неожиданно весело откликнулся старик, - у меня есть ангелы-хранители. Все мои родные и близкие давно на том свете. А я всё живу. Если это, конечно, можно назвать жизнью.
 Старик затих на минуту, и я услышал его хриплое прерывистое дыхание. Я почувствовал, что почти все эти неприятные запахи исходили от него, и мне стало неловко и ещё более неуютно в этой тесной полутёмной комнатке.
- Хотя, когда Зоя позволяет своим мальчикам забегать ко мне, я, кажется, сам готов побежать с ними вприпрыжку, туда - где яркое солнце и много добрых людей.. Как когда-то давно, сто лет назад...
- Ну уж и сто? - опять невольно вырвалось у меня.
- Да, больше, молодой человек, намного больше, к сожалению. Не помню точно год своего рождения. Память! Знаю только, что родился я не в прошлом веке точно.
- Фью! - присвистнул я от удивления и , даже расслабившись, полуприлёг на кровать. - Так вы, может быть, и живого Сталина видели?
- Нет! -хрипло засмеялся старик. - Не довелось. А вот Ленина видел - издалека.
- И сколько же вам тогда лет было?
- А вам сколько?
- Восемнадцать.
- Нет, - старик мотнул чуть заметно седой бородой. - Я тогда был постарше. Было мне лет  25 или , может быть, чуть меньше. И был я тогда в чине унтер-офицера, то бишь сержанта по-нынешнему.
Старик опять неожиданно замолчал, и я слышал в полумраке, как он шамкает  губами, может что-то бормочет, вспоминая, или просто забылся на время.
- Родом-то я из этих мест, Оренбургских, - как всегда неожиданно заговорил он, - из села Белые Горы, которого сейчас нет не только на картах. Давно исчезло то село. А я вижу его каждую ночь, как наяву. Большое было село, домов около ста, наверное. Овраг посредине, промытый речкой Буртой, делил село почти поровну. Все наши предки, деды и прадеды были переселенцами с Украины, а потому одна сторона села называлась "Полтава", а другая -"Харьков". Так и говорили - пошёл на "Харьков" или пошёл на "Полтаву". Всё село говорило по-украински. И не только наше, соседние тоже: Украинка, Крючковка...
- А как же вы  Ленина то видели? - не утерпев перебил я.
- А! - заворчал старик.  - Это всё война, Андрюша. Война тогда была. Как потом писали в газетах Империалистическая, а в учебниках - Первая мировая война.
   Как начали забирать на войну, то с нашей деревни, значит, тоже нужно было отправить несколько дюжин человек. Общество собралось, и решили кому идти. Поимённо староста выкрикивал. Ну а так как нас у отца было восемь человек сыновей, да ещё и не самыми зажиточными  мы были на селе-то, то из нашей семьи крикнули сразу троих  моих братьев. Понятно, что и у зажиточных мужиков было и по пять, и по шесть человек, вот мой отец и возмутился. Никто его, однако, не поддержал, кроме  друга его Антона Ивановича. Антон Иванович  мужик был зажиточный, какой-то очень дальний наш родственник, но слушать и его никто не стал. Все помалкивали - боялись за своих детей.
  Я не подходил по тамошним временам - молод был ещё. Только мне  за 20 лет перевалило. А братья все были старшие, женатые, да с малыми детишками.  Вот я и вызвался сам. Вместо  брата Василия. Мы с ним по возрасту были самыми близкими, дружили с детства, да кроме того женился он всего несколько лет назад. Красавицу девку взял из соседнего села, а та ему к тому времени уже двух  деток  народила...
   Старик вздохнул, поворочался шумно, натужно потянулся к тумбочке коричневой будто не живой рукой. Долго пил воду из железной кружки. Глотал  шумно, будто икал.
- Дурак был, конечно! - громко выдохнул он и стукнул кружкой о тумбочку. - Молодой  да глупый. Так вот по глупости и в плен попал в первом же бою.
Старик помолчал, потом продолжил уже тише.
- Война не прогулка. Да уж больно мне  вырваться на волю хотелось. Жили-то тогда все одной семьёй: отец мой  со всеми сыновьями и их семьями. Куча народу! Мазанки глинобитные  бок о бок стояли, как пчелиные соты.  Чего я видел-то? Нищета да работа с утра до вечера в поле, да со скотиной.
 А у Антона Ивановича дом был деревянный, просторный, а главное дочери красавицы. Я  уже тогда за его средней дочкой, Ганной, серьёзно пытался ухаживать. Но понимал, конечно, что в женихи не гожусь. Голодранец! Пастух вечный да скотник.  Однако нравились мы друг другу, а потому тайно, когда время было, встречались, то на речке, то в степи за селом.
 А она то, Ганка, была для меня как дворянка. В чистом, вышитом по украинскому обычаю  сарафане, с чистой кожей, с прибранными всегда волосами пшеничного цвета. Эти косы да  чудный запах и покорил меня, влюбился в  неё с самого детства , можно сказать...
- Получается, вы от неё на войну убежали? От Ганны? - осторожно спросил я.
- Говорю же тебе - воли хотелось, - прокашлял старик в ответ - ну и ещё, конечно, с мыслью о ней. Думал, что героем с войны вернусь, тогда Антон Иванович и отдаст за меня дочь. Глупость всякая была в голове, как и у любого в молодом возрасте...
  Старик осёкся на полуслове и хитро скосил на меня свои водянистые, будто слепые, глаза.
- Вы то сейчас, конечно, поумнее да пооборотистее нас тогдашних будете. Не чета нам деревенщине...
 Я засмеялся невольно громко и весело от его ничем не прикрытой хитрости.
- Вот видишь? - подхватил мой смех старик булькающим голосом. - Вы сейчас вон какие! С полуслова всё понимаете.
- А как же вы в плену-то были? Сбежали потом?
- Сбежал, как невмоготу стало. А может и от другого - от тоски. Товарищ у меня там был. Погиб.
   Старик вздохнул тяжело и опять заворочался, зашептал себе что-то под нос.
- Вот ведь чего только не было в жизни, - чуть слышно, будто в забытьи зашептал он в тишину, - часто не помню, что и вчера было, и даже двадцать лет назад - плохо помнится. А те далёкие времена теперь вроде бы как всегда со мной. Во сне теперь часто и мать вижу, и Ганну, и товарища своего - Илью - что сгинул у немца в плену...
- Убили его? - громко спросил я, боясь, что шёпот его станет совсем не слышным.
- Помер, - выдохнул Герасим Петрович, - хотя по нему  было видно, что не жилец он, но не сразу это случилось. Мы с ним в вагоне познакомились, когда нас по железной дороге немцы к себе везли. Долго везли. Может сутки, а может и трое. Кто больной или раненый дорогой умирали, на редких остановках трупы снимали.  Дверь  открывалась, и заглядывал к нам всегда один и тот же немчик. Во френче грязно-болотном, весь ремнями перетянутый, как наши офицеры. Только рыжий был и конопатый - чистый прусак. Потом уже узнали. Конвоир обыкновенный, но гонористый. Покаркает он значит по-своему, мы своих  мёртвых спустим на землю, а он нам ведро воды подаст. Вот и всё. Дверь опять закрывают до следующей остановки.
  Немчик этот всё лицо своё кособочил, морщился. "Швайн, швайн" - свиньи , значит. Понятно. Запах от нас тот ещё шёл. Неделю не мывшиеся, да из боя, из грязных окопов вынутые. Да к тому же  в вагоны нас загрузили из под скотины. Мы то сразу почуяли. Солома вся перемятая да утоптанная , с навозом конским перемешанная, вот тебе и запах.
 Старик замолчал, дышал тяжело. Толи вспоминал прожитое, толи устал и забылся. Я уже давно лежал на спине и смотрел в потолок, представляя себе всё, что он говорил. Рассказ старика как-то незаметно захватил меня и перенёс туда, в те времена и в ту промозглую осень. Как это произошло, я так потом и не понял.
- А познакомились мы с Ильёй, когда на одной из остановок мёртвого солдатика на землю спускали. Это был однополчанин Ильи, вроде как даже земляк. Вот Илья-то после его смерти всё никак не мог в себя прийти. Всё бредил что-то, метался среди ночи. Я тогда разбудил его, ну и разговорились мы - зашептал чуть слышно Герасим Петрович, так, как будто и не было никакого длительного молчания. - Илья мне вначале всё о товарище этом рассказывал. Рассказывал, как они где-то под Тамбовом вместе стрелять да колоть штыком учились. Как их строем ходить учили да как гоняли  унтер-офицеры по плацу до седьмого пота.  У Ильи всё не получался удар штыком на бегу в сеном набитое чучело. Ну унтер посмотрел раз, посмотрел два, поправил, прикрикнул, а потом шибанул его по зубам с размаху. А товарищ этот, значит, вступился.
 Ну я то слушаю его, понимаю, что человеку выговорится надо. Хотя вся эта история мне до самой печёнки известна и самим пережита. Сам в Астраханской области, в степи солёной, да в жарищу сорокаградусную прошёл всё это не раз. Однако выслушал его до конца, до самого рассвета, можно сказать. А там уже и спать уложил. Силком почти. Ну а на  следующее утро мы  и приехали.
  Вывели нас всех из вагонов и построили в три шеренги прямо в поле недалеко от какого-то маленького вокзальчика из красного кирпича. Стоим все, качаемся. От долгой тряски да от голода. Кто-то и минуту не простоял, кто-то полчаса. Стали солдатики падать. Мы вроде помогать своим-то, а конопатый да ещё несколько  конвоиров прикладами да штыками быстро нас успокоили. Лежачих попинали, потом за шиворот, как мёртвую скотину, сволокли в сторону, к овражку. Мы думали прикончат их гады. Нет. Бросили так. Потом уж мы привыкли к их поведению. У них всё чётко - доложат командиру, получат приказ, тогда уж и решат. Стрелять значит или  ещё чего...
 Герасим Петрович  затих, что-то опять зашептал тихо и невнятно. Я его уже не донимал вопросами. Думал: устал старик, может уснёт. Однако он через какое-то время свой  рассказ продолжил.
- Оглянулся я  тогда, а места вокруг прям как у нас. Поля, перелески редкие да речушки блестят на горизонте малые. Только всё какое-то мрачное, не русское, не своё сразу чуется.  Даже и не объяснить это словами, увидеть и то мало, только почувствовать можно. А почувствовал я эту чужбину сразу всей кожей, всеми потрохами или нутром своим, можно сказать. Пригляделся: и небо чужое - темнее и ближе, и птицы чернее и крикливее, и деревья мелкие да кособокие какие-то. Неметчина - одно слово.
 Ну а Илья мой тоже, как и многие, раскис от тряски да голодухи. Смотрю, клонит его к земле, в плечо мне лбом упирается, чтобы не упасть. Я его подхватил да прижал к себе, чтобы не свалился. 
 Я-то парень видный был. И ростом вышел, и в плечах широк, да и силой Бог не обидел. Недаром Ганка-то меня из всех парней выделяла, я же чувствовал. Ну а Илья плюгавенький был, мелкорослый да худосочный, что новорождённый телёнок. Как и тот, всё вроде прыть хочет показать, а ножки дрожат от напряжения и гнутся...
   Не знаю сколько уж мы так простояли, дождик мелкий заморосил. Вот тут начали подъезжать немцы цивильные, гражданские значит, и на вид  сразу понятно - небедные. Кто в пролётке, кто в телеге, а кто и верхом. Но кони у всех добрые, сытые, а сами хорошо одетые. По нашему судить, так почитай  купцы. Начали они вдоль строя ходить  и пальцами тыкать. На кого покажут -охрана выхватывает за грудки и в стороны волочет.
  Илюха мне в спину шепчет: " В работники набирают. Помещики местные".  Он с Волги сам оказался родом и немцев тамошних знавал, ну и язык их понимал тоже.
 Меня почти сразу выдернули, но пока охрана замешкалась, я Илью вместо себя протолкнул. "Иди - говорю ему - Меня всё одно выберет кто-то. А ты, не дай бог, останешься с этими, так помрёшь точно или пристрелят чего доброго". Вроде получилось. Ушёл Илюха с кучкой ребят, но вижу отошли в сторону, немец опять всех пересчитал и Илью в сторону вытолкнул. Ругается, руками машет. Смотрю Илюху опять к нам в строй запихали, а немец деньги офицеру охраны  отсчитывает.
  Илья опять через строй ко мне пробрался, в глаза не смотрит. " Сейчас другой подойдёт - шепчу я ему - меня выберет. Так ты без промашки, как он отвернётся , сразу из строя выходи. Да не торчи на виду, за спинами ребят прячься".  Однако всё вышло так же , как раньше.
 Несколько раз мы это дело проделывали, но всё не выходило. Илья совсем духом упал. " Уходи  -  говорит -  а то останешься тут из-за меня". Но я в следующий раз опять его вместо себя втолкнул, да шумно получилось, немец и оглянулся.  Полный такой, улыбчивый. Пальцем мне погрозил, шляпу с пёрышком поправил на голове, сам подошёл. Машет рукой, чтобы я выходил, а Илью толкает назад  в строй. Ну тут я не выдержал, стал его уговаривать. Подумалось, что добрый барин-то, должен понять. Не помню, что уж я ему говорил, руками себе помогал, мол друг мой сильный и работящий, но ослаб от голода. Что-то вроде этого.
 Немец ничего, вроде слушает меня, улыбается. Да в это время заметил нас наш прусак. Как кинется на меня, прикладом уже замахивается, да цивильный немец его остановил. Закаркал по-своему замахал на прусака руками, а потом машет:  идите, мол, оба.
 Вот так. Повезло нам с Илюхой. Добрый немец попался. На всё воля Божья!
     Наш-то барин-немец больше всего людей набрал, десятка два. Повёл нас к вокзалу.  Там две подводы стоят и дрожки  новые. Кони в дрожках высокие да тонконогие, так и играют, так и ходят на месте. Видно породистые. Немец в дрожки сел и укатил. А нас  распределили по телегам. На нашей телеге парень здоровый в простой рубахе. Картуз на нём заношенный, от дождя кусок брезента на плечах повязан.  Сразу видно из работников. Первая телега уже двинулась, а наш паренёк всё никак не может нас рассадить. То плотнее сдвигает, то пересадит кого, кто повыше, к центру. Крестьянская душа, понятно, коня жалеет...
- Так что же? - не выдержал я  однообразного и скучного голоса деда Герасима. - Убежали вы из плена, а потом на Ганне своей женились?
- Эх, молодёжь! - вздохнул Герасим Петрович. - Всё бы вам побыстрее да послаще. Сам я таким был. Поэтому и не женился на Ганне.
- Почему? - подскочил я с кровати от удивления.
 - А всё потому же, Андрюша. Война, плен, потом Гражданская война. Даёшь Мировую революцию! Не до любви нам было. А потом полком я командовал в Красной Армии... так и добрался до своей родной деревни только через пятьдесят с лишним  лет.
- Узнавали про Ганну? - осторожно спросил я.
- Узнавал. - грустно, почти нараспев, ответил Герасим Петрович. - Деревеньки-то нашей уже к тому времени не было. Пустое место, даже фундаментов от больших домов не осталось. Побродил я среди полузнакомых мест, речки Бурты, деревьев. Даже место нашёл, где дом наш был и овраг тот самый, что деревню надвое делил, совсем мелким он оказался. Да поехал дальше. Однако в соседних деревнях нашёл кое-кого из дальней родни. Там и узнал.
    Умерла к тому времени Ганна. Вот как получилось, - глаза деда Герасима заблестели влагой, - а ещё сказали, что ждала она меня долго. После гражданской войны к ней многие сватались, да она никого видеть не хотела. Ну а потом вроде бы как сосватали её с одним. Да тут начались колхозы, коллективизация значит. Отца её, Антона Ивановича, как одного из самых зажиточных мужиков в селе, раскулачили. Отобрали всё добро подчистую. Ну а потом, как начали их выселять из дома, Ганна прибежала. Она с младшими братьями в поле была. Ну и не выдержала. Активистов колхозных да комсомольцев городских граблями и огрела. А потом за вилы схватилась да погнала их по деревне.
- Боевая она у меня была - вдруг неожиданно весело засмеялся Герасим Петрович, - да голосистая. Из всех наших девок самая певунья была на селе...
Эх, - вздохнул тяжело старик,  - сослали её в дальние лагеря. Говорили люди, что в Карелию попала на торфоразработки. Там работа адовая. Я-то уж знаю!
 Так что вернулась Ганна домой только пред войной...
-  Какой войной? - вырвалось у меня. От рассказа Герасима Петровича у меня будто мурашки бегали по телу, а  Голова была горячей и мысли быстрые и обрывочные. Меня будто лихорадка изнутри трясла. Из его рассказа, в котором было столько непонятных, незнакомых мне слов, я понял только, что Ганну посадили в тюрьму за ту драку, что она устроила, и что тюрьма та, была похуже всякой каторги.
- Великой Отечественной! - тихо выдохнул дед Герасим. - Больную её уже отпустили, помороженную всю да простывшую насмерть. Кашляла она долго, мучалась, ну и померла во время войны. Голодно тогда было. И здоровым-то  нелегко приходилось...
  В тишине  заскрежетал ключ, дверь скрипнула, и в комнату прошмыгнула фигурка Зои. Она прижимала к себе что-то завёрнутое в махровое полотенце.
- А вот и я ,мальчики! Проголодались, небось...

                9.

    Сашка  не вернулся домой ни к обеду, ни к  вечеру. Зоя, пока кормила нас, всё сетовала, что он не смог, видимо, даже записки передать.
- Даже маляву не с кем, видать, было передать,  - качала она головой, подкладывая нам горячей картошки и хлеба.
- Ничего! - как всегда порывисто сменила она тон  в ответ на мои тревожные взгляды. - Завтра утром сама пойду в отделение и всё узнаю. А ты, Андрюша, пока побудешь у Герасима Петровича. Бережёного Бог бережёт...
- Мне завтра в военкомат с утра... - забеспокоился я, но Зоя и слушать меня не хотела.
- Не опоздаешь ты в свой военкомат! - перебила она резко. - В Армию и в тюрьму ещё никто и никогда не опаздывал. Даже если через неделю придёшь, всё одно - ничего не случится. Поорут  твои вояки немного для ворсу, да и поедешь, так же как и все, служить куда положено.
- Не попаду я тогда со своими ребятами в одну команду. Раскидают нас... - пытался возразить я.
- Не велика беда! - повысила голос Зоя. - Зато не окажешься за решёткой...
Она говорила ещё что-то , уже после того, как я понял, что её не переспорить, и  вопрос видимо решён  без меня. В ответ на моё тревожное молчание Зоя быстро напоила старика какими-то лекарствами, потом суетливо  собрала грязную посуду, оставила нам горячий закопчённый чайник и горсть конфет и скрылась быстро,  громко хлопнув дверью. Ключ в двери щёлкнул так же громко, будто подтверждая, что отрезает нас от всего остального мира.
- Не тушуйся, боец! - раздался из полутьмы голос Герасима Петровича, который успел уже улечься на своё место.  - Знаю я о чём тужишь...
- Да не о том вы знаете! - с досадой махнул я рукой, смахивая со стола хлебные крошки на пол.
- Да о том, о том... - настырно хрипел из полутьмы голос старика.  - У меня то тут не тюрьма да и не склеп, слава Богу, пока. Окошко покрывалом завешенное хлипкое совсем. Чуть сквознячок - от него дует. Вот я его то открою, а иногда как сейчас закрою. Ноги мёрзнут.  Летом-то я его не закрываю на защёлку, бояться мне некого, только лишние труды.  Этаж-то у нас с тобой первый. Окошко ночью слегка дёрнешь, только аккуратно, чтобы стёкла не дребещали. А то на всю общагу звону будет. Только уж утром пораньше возвращайся...
От этих слов старика я даже обомлел на несколько секунд. Вот ведь правду говорит мне всегда Иринка! "Ты когда-то бываешь таким умным, такое придумать можешь - просто восторг! А вот в простых и житейских делах ты совсем  как ребёнок!"
 Моё лицо само собой расплылось в   улыбке от вдруг открывшегося счастья так, что старик громко зашёлся кашляющим и даже булькающим где-то у него внутри смехом.
- Эх, Андрюша! - выдавил он сквозь каркающий свой смех. - Нам ли жить в печали?
- Песня такая есть! - в восторге , не помня себя, прокричал я.
- Была, - чуть слышно выдохнул Герасим Петрович, - да только теперь всё другие песни поют. Он поднял руку-корягу и ткнул ею под стул, заставленный лекарствами. В полутьме я разглядел под стулом маленький радиоприёмник, шнур от которого уходил куда-то в тёмный угол.
- Включаю иногда,  - хрипел старик,  -  так разве же это музыка? Шум...Трескотня одна...
 Старик закрыл глаза и уже в надвигающейся темноте всё что-то  ворчал, разговаривал будто  сам с собой.
- Ты всё же ночи дождись...Пусть улягутся все...В сон меня клонит...Засну сейчас...Ночью глубокой опять глаза сами откроются...Ночью я не сплю совсем...Ты на этот счёт не пугайся...
Меня распирало радостное ожидание. Я представлял себе, как удивится Ирина, когда я тихонько постучу в окошко. Как дрогнут её губы в улыбке, строгой и такой родной, как она будет ругать меня, обнимая...
- И, конечно, Саша! - вдруг чётко и громко в тишине раздался голос старика. И я увидел, что он смотрит на меня с прищуром так, как будто и не спал последние полчаса.
- Я спал совсем недолго? - спросил он.
- Да-а! - выдохнул я удивлённо.
- Ну вот! - вздохнул и заворочался Герасим Петрович. - Значит опять не уснуть всю ночь. Помоги-ка мне ещё разок.
 Я помог ему встать, а он, как уже не раз за этот день, оттолкнул меня и сам пошёл в угол, отгороженный толстым серым брезентом.
- Так вот Саша! - раздался его голос из-за брезента.  - Это ведь он провёл мне в комнату канализацию и даже воду. И вот теперь у меня личный туалет и даже раковина для умывальника прямо в комнате.
  За брезентом раздалось клокотание сливного бачка, и Герасим Петрович появился из-за брезента, шаркая ногами и покачиваясь.
- Ты даже не представляешь, как это для меня важно. Для меня это просто чудо! - и он тяжело опустился на своё жёсткое ложе.
- Я прожил большую жизнь, - ворчал он еле слышно, тяжело дыша и похрипывая при каждом вздохе,  - но никогда  не было у меня  личного туалета. Даже когда я работал в Наркомате , в Москве... А сейчас я сам, сам понимаешь, могу дойти до туалета, и никого не беспокоить при этом...
 Он показалось мне  затих, но как оказалось опять ненадолго.
- Я понимаю. Ты слишком молод, чтобы думать о таких мелочах...Так о чём это я?... А да! Эти люди! Светочка, Зоя и Саша!  Они сделали для меня больше добра, чем за всю мою жизнь сделали мне мои дети, упокой их души Господи... Правда и я своих детей видел слишком редко. Служба! Командировки. Переезды... Светочка нашла меня в лютый мороз и буквально спасла от холода и болезней...Спасла мне жизнь. Зоя постоянно кормит меня и ставит какие-то уколы, даёт таблетки. Саша тоже иногда заходит. Это он в прошлом году принёс мне этот вот приёмник. Так ведь называют теперь такое радио? В тот день он привёл ко мне своего друга. Друг его был очень суровый, обозлённый и ,кажется, серьёзно раненый. Тогда я себя чувствовал ещё не так хорошо, как сейчас. Другу  Саши Зоя постоянно меняла  повязки на ноге, а он страшно кричал и ругался...Или она бинтовала ему голову?
 Старик опять беспокойно заёрзал, стал крепче заворачиваться в клетчатое одеяло, будто бы его била дрожь.
- Вот, Андрюша. - ворчал он еле слышно. - Я плохо стал помнить, что было год назад или даже месяц, но зато  всё чаще и чаще вижу как наяву всю свою молодость, а иногда и детство... Это всё старость, Андрюша. Ты уж извини меня...
- За что, Герасим Петрович?
- За болтливость...
- Ну что вы говорите? - не на шутку возмутился я.  - Если бы не вы я просто умер бы здесь от скуки. Целые сутки почти в этой конуре замурован...
Я будто поперхнулся, подумав о том, что старик уже несколько лет, видимо, не покидает эту комнату. Мне стало стыдно за свои слова и горячность.
А Герасим Петрович наоборот обрадовался почему-то моим словам, как ребенок.
- Правда? - радостно воскликнул он. - Это прекрасно, Андрюша. Это просто чудесно, дружок...
- Ну, конечно. - уже более спокойно, чуть смущённо продолжал я.  - Я даже не знаю как прожил бы этот день  один, если бы вас не было. А так время прошло  быстро. Одному-то в закрытой комнате...
- Одному плохо бывает,  - со вздохом согласился старик,  - я, знаешь ли, несколько лет прожил в Доме престарелых. Там было тепло, там была еда и люди вокруг. Врачи каждую неделю даже заходили. Но почему-то именно там мне было жутко одиноко. И это в комнате, где нас было шесть человек. Вот я и ушёл оттуда. Тогда я был ещё довольно крепким. Мне было только немного за девяносто лет...
- Где же вы жили столько лет? - удивлённо воскликнул я.
- Где придётся. - выдохнул он. - На улице, в подворотнях, в подвалах. Зимой в колодцах теплотрасс, а иногда в разрушенных  или заброшенных домах. Это было нелегко, часто голодно и холодно, но я никогда не жалел, что ушёл оттуда. С тех самых пор, как я покинул дом престарелых, у меня, как мне кажется, никогда не бывало плохого настроения. Всегда находились друзья-товарищи по несчастью  или просто бомжы, как нас всех называли вокруг... Это было хорошее время... Трудное как в войну, но всё же лучше, чем с теми людьми, которые тебя и за человека не считают... Забывать я стал это время... Помню только голод, холод, какие-то лица, бутылка водки на четверых, полбуханки хлеба... Даже имён своих товарищей мне не вспомнить... Но я был равным среди равных. Я был один из них, так же как когда-то в окопах, на войне мы все были равны перед Богом...
Старик говорил всё медленнее, тише, прерывался всё чаще, потом  наконец-то заснул, и я услышал как он засопел ровно и спокойно.
 Вокруг уже всё погрузилось в темноту. Я понял, что могу идти, и во мне всё задрожало от напряжения, всё моё нутро завибрировало. Из открытого окна дохнуло жаром ушедшего солнца, и запахом неостывших трав, и горечью полыни, а ещё чистотой и свежестью. Только тут я понял, какой душный и спёртый воздух был в комнате старика. Будто в тумане, не замечая яркие огни окон вокруг, я пробежал через двор, заросший высокой травой, и стукнул аккуратно в наше окошко.  Как ни странно, но оно открылось почти сразу.
-  Я так и думала, что ты не усидишь там, - раздался из темноты такой родной и  обжигающий мне лицо  шёпот  Иринки...
  Проснулся я среди ночи будто от толчка в грудь. Было тихо. По комнате метались тусклые лучи света. Иринка, замотанная в простыню, сидела на самом краешке кровати  спиной ко мне и, как мне показалось, напряжённо всматривалась в эти блуждающие блики света на оконном стекле.
- Чего там? - шёпотом спросил я.
- Машина ездит туда-сюда  под окнами дома,  - чуть слышно откликнулась она.
- Ну и что? Чего ты всполошилась?
- Что-то тревожно...
Она повернулась ко мне и простыня скользнула с её плеча и груди. Лицо было в тени и я не смог разглядеть её глаз. Я просто притянул её к себе и поймал в темноте её губы своими.
- Всё будет хорошо,  - прошептал я ,крепко обнимая,  - ночью всегда кто-то бродит, орёт, веселится и ездит на машинах. Разве нет?
-Конечно,  - легко согласилась она, пряча голову у меня на груди, - приснилось что-то нехорошее...
  Нас прервал громкий стук в дверь. Мы вдвоём резко и почти одновременно сели. В тишине надрывно  заскрежетала кровать. Иринка вдруг   издала тихие жалобные стенания больше похожие на щенячий визг.  Через несколько мгновений стук повторился, а следом громкий строгий голос будто загрохотал, отдаваясь в пустынном коридоре общежития.
- Перевалов Андрей Кириллович здесь проживает?
 После этих громких слов снова повисла тишина, только визги Иринки стали громче, хотя она и натянула на голову простыню, скомкала её, затыкая себе рот.
- Откройте, пожалуйста, дверь.  - опять загрохотал строгий голос.  - Не заставляйте нас её ломать. Давайте по-хорошему, Андрей Кириллович? Окно перекрыто - бежать вам некуда, да и незачем. Открывайте или мы войдём сами.
 Иринка отбросила простынь и крепко обхватила меня за шею, вся дрожа, она просто вжалась в меня всем телом. "Не открывай. Не открывай..." -шептала она, всхлипывая. Но я уже понял, что люди за дверью не собираются ни шутить со мной, ни тем более медлить.
- А что надо-то? - зло вырвалось у меня.
- Ну это другое дело! - раздался за дверью довольный и расслабленный смех. - Открывайте, пока мы не перебудили весь ваш "вшивый домик". Пусть соседи спят спокойно, пока мы  поговорим. Согласны?
  Иринка, уже не скрываясь, плакала навзрыд, я был подавлен её испугом и предчувствием чего-то нехорошего.
- Одевайся, - тихо попросил я её на ухо, втайне надеясь, что так успокою её, - они всё равно не отстанут. А бояться нам нечего...
    В открытую дверь широко шагнул широкоплечий мужчина высокого роста, одетый в строгий деловой костюм. Он легко, как пушинку,  оттёр меня в сторону и прошёл на середину комнаты. "Шкаф" - так называли у нас таких амбалов, но про себя я сразу стал называть его просто "высокий". Наверное, потому что за ним сразу же вошёл точно такой же широкоплечий, одетый будто под копирку, но  ростом пониже. С этим вторым мы встретились глазами. Его спокойный, уверенный и почти равнодушный взгляд не обещал для нас ничего хорошего.
   Под тусклой лампочкой "высокий" на секунду постоял у стола, что-то там передвинул, потом быстро прошёл к окну и выглянул на улицу сквозь замутнённые ночные стёкла. Теперь я увидел, что  даже белые сорочки под костюмом белого цвета и галстуки, казавшиеся в сумерках серыми, были у них одинаковыми. "Понятно - мелькнула мысль, - на службе люди...",  и тут же я увидел висящий на боку у "низкого" тупорылый короткоствольный автомат. Сомнений не было -это было настоящее оружие.
"Высокий", скрипнув ботинками, резко повернулся и улыбаясь ненастоящей улыбкой обратился к Иринке, которая жалась в испуге у меня за спиной.
 - Да вы садитесь, девушка. Не пугайтесь так. Мы хоть и на службе, но люди мирные.
 Я попутался что-то ответить злобно и горячо, но "высокий" тут же громко перебил меня.
- Паспорт ваш можно, Андрей Кириллович?
С меня будто слетела вся решительность и злость.
- Паспорт? - пробормотал я растерянно, поворачиваясь к Ирине. Она сразу суетливо бросилась к шифоньеру, достала оттуда старую сумочку, когда-то давно подаренную ей Алёной, и протянула "высокому " мой паспорт. Тот глянул мельком  и тут же, неглядя, передал за спину второму. "Низкий" схватил паспорт и  опять шагнул назад к двери, где стоял как застывшая мумия.
- Вам придётся проехать с нами, - опять спокойным и уверенным голосом сообщил мне высокий.
- Вы из милиции? - вырвался  у меня вопрос, давно вертящийся на языке.
 Лицо высоко вначале сморщилось, но потом опять расплылось в ненастоящей улыбке.
- Ну...почти,  - кивнул он как-то лениво, - Будем разбираться.
- За что вы его? - вдруг резко затараторила Иринка.  - Он не виноват ни в чём! А ваш опер его кулаком по голове. Мог и убить! Разве же вам можно так с простыми людьми? Вы ведь даже не разобрались, обвинили сразу...
- Тихо! - резко выкрикнул "высокий", перебивая Иринкины причитания.  - Я же сказал вам - будем разбираться. А вы девушка, извините, кто будете?
- Я? - выдохнула изумлённо Иринка и так и застыла с удивлённо открытым  ртом.  - Это моя жена! - резко выпалил я. Так вдруг стало мне её жалко, и обидно за неё.
- Жена? - скривился в улыбке "высокий". - Да неужели?
- Да - жена! - зло процедил я, трясясь от накатившего на меня бешенства. Кажется, я готов был бросится на него, если он скажет ещё что-то подобное, --  Просто мы не успели ещё в Загсе зарегистрироваться...
- Ну тогда другое дело. - вдруг совсем другим, деловым и спокойным голосом согласился "высокий" со мной  -  Пожалуйста, девушка предъявите и ваш паспорт.
Иринка покопалась в сумочке и сунула ему свой паспорт. Он так же отправился, как и мой, через плечо "высокого" к его напарнику.  Иринка в это время достала из сумочки серую бумажку и гордо протянула пришельцу.
 -Вот! - уже другим , уверенным голосом заявила она.  - Это его повестка в военкомат. Ему нужно быть там завтра... уже сегодня, в восемь утра. Его в армию забирают...
  "Высокий" повертел в задумчивости повестку в ладонях, потом решительно сунул её в нагрудный карман пиджака.
- А что там у вас ещё? - спросил "высокий" протягивая руку к сумочке. - Ещё какие-то документы?
- Да! - с готовностью закивала Иринка. - Тут у нас ордер на  эту комнату, аттестаты об окончании школы, справки из детского дома о прохождении медкомиссии, от директора...
- Покажите-ка, пожалуйста! - "высокий" бесцеремонно выхватил сумочку из рук Иринки, и она отправилась прежним маршрутом к "низкому".
- Раз такое дело, - задумчиво растягивая слова и глядя куда-то в угол, начал говорить "высокий", - тогда давайте-ка поедем все вместе.
 Он вдруг опять улыбнулся, на этот раз как-то просто и открыто, и закончил:
- Сами убедитесь, что ничего страшного и опасного нет. Ну и вместе вернётесь домой потом. Хорошо?
- Хорошо! - радостно воскликнула Иринка, и даже выскочила на середину комнаты.  - Значит вы его отпустите?
- Конечно, - как-то устало вздохнул "высокий" - сами же говорите, что он не виноват. Но разобраться то нам надо? Разберёмся -   и домой.
  Мы собирались быстро. Очень уж нам хотелось верить в слова "высокого". Он был  так спокоен и уверен, так неторопливо курил, прислонившись к косяку дверей, что его спокойствие невольно передалось и мне. А "низкий" наоборот расхаживал по комнате и бесцеремонно поторапливал нас.
- Не бери ты вещи, - ворчал он на Иринку,  - зачем тебе барахло-то?
- А ты шнурки давай завязывай быстрее, утро скоро, - нудел он, пока я копался  со старыми кроссовками.
 Иринка всё же сунула мне в руку спортивную сумку с какими-то вещами и стала закрывать дверь на ключ. Только тут я подумал, что Сашка всё -таки успел, нашёл где-то время вставить нам в дверь замок. И когда он мог успеть? И от мыслей этих меня вдруг захлестнула внутренняя волна ненормального какого-то волнения. А  тут ещё заскрипела соседская дверь, и появилась всклоченная со сна голова Зои.
- Прости, Ирочка,  - захрипела каким-то страшным голосом Зоя, которая абсолютно не умела шептать,  - у меня дети. Не смогла выйти помочь вам...
- Дверь закройте, гражданка! - строго рявкнул в гулкую тишину коридора "низкий".
- Да ладно. Ничего. -  успокоительно положил ему на плечо руку "высокий" .
- Это соседка ваша? - качнул он головой в сторону приоткрытой двери.
- Да - кивнула Иринка.
- Так вы ей ключики от комнаты оставьте, - мягко и вкрадчиво посоветовал "высокий", - а то вам их и положить некуда, да и потеряться могут.
- Ой! - чуть присела от неожиданности Иринка,  - Я сумочку свою забыла, там же деньги и косметика...
- Не стоит возвращаться, - уже строже посоветовал "высокий" - Примета плохая. Правда, гражданочка? - резко обратился "высокий" к Зое.
- Эх! - уже громко выдохнула Зоя и открыла дверь шире, - Давай ключ. Не стоит возвращаться. Косметика там ни к чему.
- А деньги? - попыталась возразить Иринка.
- Тем более, - уже строго перебила Зоя, - Пешком доберётесь обратно. Несколько трамвайных остановок, вам молодым в три прыжка...
  Ночь была тёмная, покрытая сверху облаками и шумящей от порывов ветра листвой. "Высокий" открыл нам заднюю дверь автомобиля, стоящего прямо под нашим окном, и мы неожиданно оказались в просторной, чистой и благоухающей непривычно  приятными запахами машине с широкими кожаным диваном вместо задних сидений. Мы даже садились в неё как-то робко, но сзади подталкивал "низкий".
- Давайте глубже. К дальней двери двигайтесь.
- Уселись, - подбодрил нас улыбкой "высокий", оказавшийся на переднем сиденье. Рядом я заметил лобастую голову водителя у места за рулём. А "низкий" уже пихал меня в бок, устраиваясь рядом и укладывая свой автомат  на колени.
- Поехали, Валёк! - услышал я голос "высокого", и машина мягко тронулась, быстро выруливая  на асфальтированную дорогу. Только тут я бросил взгляд на Иринку и увидел её наполненные слезами глаза. Она всё это время, наверное, так и смотрела на меня не отрываясь. В её глазах я увидел и страх за меня, и просто испуг, а ещё то, о чём я сам боялся подумать всё это время.
 - Вы не из милиции... - прохрипел я неожиданно для себя слова, давно просящиеся наружу.
Иринка захлюпала носом и заплакала тихо, уткнувшись мне в плечо.
- А тебе чего в милицию попасть не терпится? - пошутил "низкий" и вдруг откровенно и равнодушно зевнул. Он поёрзал, усаживаясь удобнее, и откинулся на подголовник, закрыв глаза. Он просто собирался спать, и его спокойствие ещё больше встревожило меня.
 Машина чуть покачиваясь, мягко неслась по тёмным улицам, за окном мелькали тёмные дома  с тёмными окнами, только кое-где светились фонари да рекламные вывески, иногда мелькали жёлтыми глазами светофоры.
- Вы же не убьёте нас? - вдруг взахлёб  сквозь слёзы надрывно закричала Иринка. Закричала так, что  у меня внутри всё  вдруг сжалось одним большим комком, и я почувствовал как громко, заглушая все звуки, бухает, словно огромный молот, моё сердце.
 "Низкий" резко дёрнулся вперёд, прижимая автомат к груди, и мы опять встретились с ним взглядами. Глаза его в этот раз были широко открытые, и в них угадывалось что-то вроде злобного волчьего страха. Он смотрел на меня  несколько секунд, потом громко выдохнул и уронил голову на грудь.
- Тьфу ты, сатана, девчонка! - заскрежетал  "низкий " зубами.  - Только заснул, твою мать...
- Тихо! Тихо, Вася! - сквозь свой спокойный смех  и  безмятежный хохот  водителя прикрикнул на "низкого" "высокий".  Он, всё ещё широко улыбаясь, повернулся  к нам  вполоборота.
- Не плачь, девочка. - твёрдым, как когда-то у нас в комнате, голосом попросил он. - Нас самих убьют, наверное, если не доставим вас в целости и сохранности. Так что жить , ребята, вам надо долго и счастливо.
 От слов "высокого", который, как мы уже поняли, был у них старшим и по возрасту и по положению, повеяло опять уверенностью и спокойствием. И говорить он умел так, что я почему-то поверил ему опять сразу. Иринка видимо тоже, так как сразу перестала плакать и больше не скрывала лицо на моей груди, только продолжала шмыгать носом. Мы, затаив дыхания, ждали, может быть "высокий" скажет что-то ещё. Но он молчал, уставившись в лобовое стекло, и Иринка не выдержала.
- А куда вы нас везёте? - осторожно спросила она.
- Домой,  - спокойно и негромко буркнул "высокий", только потом чуть оглянулся.
- А ты няню помнишь? - вдруг резко спросил он меня.
- Няню?...
- Людмилу Фёдоровну?
От этих слов я почувствовал щемящую, ноющую боль  в груди и какое-то забытое ощущение невесомости. Оно проходило сквозь меня, начинало першить в горле и щипать глаза.
- Больно! Ты что? - стряхнула со своего плеча мою руку Иринка. Я и не заметил, как вцепился в её хрупкое тело всей пятернёй.  Но я уже не обратил на это внимания. Перед глазами замелькали, заплаканное лицо моей няни, комната с рыжими обоями и зелёными занавесками, родные почти забытые глаза  мамы. Я даже будто бы услышал  притворно-строгий голос  отца.
 Воспоминания, которые казалось были давно похоронены, где-то глубоко внутри ожили в одночасье, и я увидел траву на лужайке перед нашим домом, себя, смеющегося и раскачивающегося на качелях...
 Я резко замотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение.  Эти воспоминания  я запретил себе видеть давно, и много лет  мне ни разу не снились сны о забытом прошлом. Но сейчас будто что-то сбилось, что-то внутри меня сдвинулось, и я стал  погружаться в воспоминания прошлого.
 Теперь я видел кладбище, корявые толстые вязы, склонившиеся надомной, и под ними три чёрные могилы. Две большие и одна маленькая. Людмила Фёдоровна держит меня за руку. Я стою рядом с ней под большим чёрным зонтом. Дождь льёт не переставая, а я боюсь смотреть туда, в ту сторону, где под деревьями  горбятся угловатыми крышками закрытые гробы, оббитые мягким ворсистым красным плюшем и обвитые какими-то жёлтыми кистями с чёрными наконечниками. Людмила Фёдоровна плачет тихо, вокруг толкутся люди в чёрных костюмах, их ноги разъезжаются и скользят по грязи. Дождевая вода бьёт в края могил и стекает внутрь маленькими тугими и быстрыми струйками грязи...
- Зачем мы к ней? - процедил я сквозь зубы, с трудом сдерживая дрожащие губы.
- Всё утром узнаете, - лениво откликнулся "высокий" - а сейчас спите. Ехать четыре часа, надо отдохнуть хоть немного. Гаси им свет, Валя.
Тусклый свет внутри автомобиля погас, и стало почти темно. Иринка опять обхватила меня за пояс и уткнулась мне лицом в грудь.
- Я боюсь,  - прошептала она чуть слышно, но по её голосу я  понял, что говорит это она просто, чтобы я что-то ответил.
- Не бойся, - прошептал я,  - Давай поспим. Теперь уже ничего страшного не случится. Да и голова у меня не соображает сейчас ничего. Прости.
"Низкий"  давно мирно посапывал рядом, вцепившись обеими руками в свой автомат. Иринка молчала. Может спала или просто затаилась. В моей голове носились мириады отрывочных видений и мыслей, казалось бы, совсем не связанных между собой. Я видел наш дом из красного кирпича и маму с отцом, выходящих мне навстречу. Где-то вдали, за домом раздавался звонкий смех младшего братишки - Егора, ему уже шесть лет. Мама смотрит, улыбаясь, а лицо отца как-то в тени, и я никак не могу увидеть его глаз и очертаний лица. " Вы же умерли?" - восклицаю я...и тут же просыпаюсь.
 Машина всё также шуршит шинами и гудит, чуть покачиваясь. Иринкина голова  раскачивается в такт движения и щекочет меня волосами по  лицу. Я аккуратно смахиваю их с подбородка и со щёк, и откидываю голову назад. Всё вокруг кружится и мелькает, видимо, это светлячки. Они часто ночами прилетают  в наш сад и мы с Егором наблюдаем за ними из своего окна...


                10.
  Впервые за многие годы я чувствовал во сне тепло родного дома, и мне мерещился скрип дверей и острожные шаги в темноте. Так  не хочется открывать глаза, полежу ещё немного, пока мама не подойдёт и привычно не стянет с меня одеяло. Вот её шаги всё ближе, она что-то сердито шепчет...будто ветер колышет за окном ветви деревьев. Я глубоко вздыхаю, прежде чем открыть глаза ... и слышу родной до боли голос : "Просыпайся. Приехали, Андрюша!".  Иринка тормошит  меня за плечо.
 Я окончательно освобождаюсь от видений, продираю глаза и начинаю выбираться вслед за ней из машины. Мои мысли ещё где-то далеко - между  счастливым   детством  и наступающим утром.
     Машина уже пуста. Все четыре её дверцы распахнуты настежь. В глаза бьёт яркое летнее солнце, и, жмурясь, я начинаю разглядывать большую асфальтированную площадку, совершенно пустую, ровную, как  детдомовское  футбольное поле, отполированное летом нашими ногами.  Передо мной сразу же возникает каменная  широкая лестница ступеней в десять, упирающаяся в огромную веранду. Только потом взгляду открывается большой,  с огромными витражными окнами первого этажа, дом светло-бежевого, радующего глаз, цвета.  По сторонам асфальтированной площади широкие  газоны с редкими группками деревьев, за ними виден огромный парк или ,может быть,  тёмная стена леса. Я оглядываюсь и вижу вдали ворота из резного дерева и высокий плотный забор из толстых металлических кольев, блестящих на солнце серебряным отливом.
"Хоромы боярские" - всплывают у меня в голове не раз прочитанные слова.
- А где эти -то...? - завертел я головой.
- В дом поднялись - тихо откликается Иринка. Она робко переминается с ноги на ногу, одёргивает платье и озирается вокруг тоже с интересом и с не прошедшим ещё испугом. Я думал  о том, что же нам теперь делать, а Иринка вдруг неожиданно и решительно направилась обратно к автомобилю. Она быстро села на переднее сиденье, повернула зеркало заднего вида и начала  тереть глаза пальчиком, смочив его во рту проводит по бровям, потом что-то делала  с лицом и губами.
- Идите же сюда, ребята! -  раздался   в тишине басистый, чуть насмешливый голос. От неожиданности я вздрагиваю, и ,обернувшись, вижу у подножия лестницы улыбающегося широкоплечего мужчину. Его плотная, полноватая фигура обтянута новеньким спортивным костюмом. Да и сам он весь будто из рекламы спортивной одежды. Глаза чёрные, смеющиеся, лицо пышущее здоровьем, седеющий ёжик волос на голове.
- Пойдём  - потянула меня Иринка за руку, пока я озадаченно рассматривал "спортсмена".  И тогда я увидел, что на лице её нет больше ни страха, ни даже тени сомнений. Видимо, она уже успела сама себе всё объяснить. Да она  всегда была сообразительной.
 Нам пришлось сделать шагов десять, чтобы подойти к мужчине вплотную.  Я заметил почему-то, что лестница была гладкая, блестящая, будто недавно вымытая кем-то. И даже её массивные тоже каменные перила излучали блеск чистоты.
- Ну вот и встретились... - так же радостно и возбуждённо вздохнул мужчина, и вдруг его глаза из смеющихся превратились в грустные и стали узкими и строгими.
- Ты меня, конечно, не помнишь, - обратился он ко мне, - а потому будем знакомится заново. Зовут меня Тахир Викторович. Я всегда был, и надеюсь, что останусь лучшим другом твоего покойного отца, Андрей.
 Он подал мне руку, и его рукопожатие было крепким, так что у меня даже заныла ладонь.
- А вас зовут...? - тут же обратился он к Иринке.
- Ирина.
- Красивое имя. Красивая девушка... Ну что? Пойдёмте в дом? Пора вам умыться с дороги и позавтракать. Как вы насчёт завтрака? Ну вот и отлично!  За столом и поговорим... и мне так будет легче... да и вам , наверняка... Совместная трапеза всегда сближает...
 Тахир Викторович говорил непринуждённо и уже поднимался по лестнице на веранду. Нам ничего не оставалось как следовать за ним.  Иринка бросала на меня вопросительные взгляды, но я только пожимал в ответ плечами.
   Что я мог ей ответить или рассказать? Я, действительно, помнил немного, а лучше сказать - вообще ничего не мог вспомнить. Этот Тахир Викторович казался мне очень знакомым и даже узнаваемым в каких-то мелочах: в походке, в улыбке чёрных глаз и в заразительных вспышках короткого смеха... Но я не знал точно, память ли это? Можно ли верить этим отрывочным воспоминаниям, или это только моё воображение?
 Мы вышли на  огромную веранду, и хозяин дома растворился среди множества столов, столиков, ковров, стульев зеркальных и деревянных шкафов и шкафчиков, каких-то занавесок, перегораживающих пространство во многих местах.  Перед нами сразу же возник улыбающийся молодой человек в костюме и галстуке, по одежде очень напоминающий наших похитителей, но более миниатюрного вида и намного приветливой внешности.
- Пройдёмте за мной, пожалуйста,  - сказал он негромко, и  тут же плавным движением руки, будто жестом из театральной постановки, указал нам на скрытую драпировкой дверь. "Хоромы боярские" и внутри полностью подтверждали мою первоначальную оценку.  Мы прошли по широкому коридору и оказались в огромной, по размеру как наша детдомовская спальня на двадцать коек, ванной комнате, застеленной коврами и сверкающей зеркально чистым кафелем и множеством кранов, раковин, непонятных уступов, пластиковых кабин, и огромной, как маленький бассейн, круглой ванной в самом центре. После умывания и разглядывания различных пузырьков, тюбиков, флаконов и  ярких упаковок, мы утирались дышащими неимоверно вкусными запахами, мягкими и пушистыми полотенцами. 
  На предложение принять душ сейчас или позже я тут же ответил: " Позже!", а Иринка "Сейчас!".  Молодой человек только кивнул в ответ  и опять сделал театральный жест рукой, указывая мне на выход. Мы опять шли  по какому-то широкому коридору. Здесь часто попадались развешанные по стенам картины в позолоченных рамах, но нарисованные вроде бы как-то неумело что ли. Я вспомнил большую копию картины Шишкина "Три медведя", которая висела у нас в детдомовской столовой, и она мне показалась намного лучше всех этих непонятных, кричащих яркими красками, угловатых и кособоких людских фигур и животных. Хотя далее я увидел несколько замечательных картин с лошадьми и всадниками...
 Не успев осмотреться, я  вошёл в  комнату с большим обеденным столом, накрытым скатертью и сервированным на несколько человек. Такие столы я видел только в  лучшем ресторане нашего городка на железнодорожном вокзале. Но меня больше всего поразила дальняя стена, находящаяся сразу за столом. Она была полностью прозрачная, видимо стеклянная, и за ней виделись плотные ряды деревьев, густая трава,  летающие птицы и маленький кусочек неба. Эта стеклянная стена была полукруглой, и казалось, что ты находишься прямо посреди  лесной  поляны.
- Вот и хорошо, что ты один. - раздался голос Тахира Викторовича, и он появился откуда-то из глубины комнаты.  Он быстро прошёл и сел во главе стола, потом улыбнулся так же открыто, как в первый раз.
- Ну давай! Присаживайся поближе. Что будешь? Чай, кофе? Бутерброды или чего-то посерьёзнее...Выбирай!
- Я не знаю, - смущённый я присел на краешек стула.
- Саша!  - крикнул хозяин дома, и я невольно вздрогнул и оглянулся, услышав знакомое имя. Тут же за моей спиной появился всё тот же молоденький парень, наш сопровождающий, и поставил передо мной чашку с пахучим кофе, пододвинул ближе к ней несколько тарелок,  наполненных какой-то едой и бутербродами разного цвета, и скрылся.
- Пей! - вздохнул Тахир Викторович,  - Ты вот сейчас вздрогнул и оглянулся. Имя видимо что-то напомнило тебе... Вот так же было и со мной. Как-то среди ночи я будто услышал чьё-то имя, вздрогнул и проснулся. Отец мне твой приснился и звал он меня, но почему-то другим именем.  Не хорошее я тогда подумал... А потом вспомнил весь сон и понял, что звал он тебя и твоего брата. Во сне я играл с вами в футбол на лесной поляне, а отец твой неподалёку жарил шашлыки... Да всё это неважно, конечно! Просто понял я , что память догнала меня и напоминает мне то, о чём я все эти годы старался не вспоминать. А ещё понял, почему мне этот сон привиделся.
Я ведь женился поздно, не так давно. Как раз  вечером,  перед той ночью, я  узнал, что ребёнок , который у нас родится, будет мальчиком. Сын! И он родился здоровым, слава Аллаху! Но с той самой ночи мысли о том, что ты жив, что сын моего друга находится где-то рядом совсем один в этом большом мире, и живётся ему, наверняка, нелегко, не покидали меня ни на минуту...
 Тахир Викторович вдруг залпом, как воду, выпил стоящий перед ним кофе и поднял на меня чёрные тоскливые глаза. Было в них столько боли, что я престал жевать все эти вкусные, ароматные закуски окружающие меня и даже чуть не подавился. Я закашлялся.
- Аккуратно, сынок! - всё так же грустно попросил он и продолжил о своём, мало понятном мне.
- Скажешь, поздно вспомнил? - спросил он почти с надрывом в голосе, опустив глаза, - И правильно скажешь! Спросишь: где же ты был раньше? Правильно спросишь! Так правильно, что я даже искать причин не буду, хотя и было их множество. Однако мне, седому и повидавшему виды мужику, нечего тебе толком ответить. Всё это отговорки, пусть и реальные, но только причины. А потому прощения я у тебя просить не стану. Нет мне никакого прощения!
- За что прощать? - искренне удивился я, всё ещё дожёвывая очередной бутерброд с какой-то очень вкусной рыбой. Тахир Викторович долго смотрел на меня, потом  как всегда громко рассмеялся.
- Хороший из тебя паренёк вырос,  - всё так же горячо процедил он сквозь зубы. Прямо копия своего отца. Хотя я смотрю ты больше на мать похож. И лицом и статью. У нас говорят - к счастью.
 - У кого у нас? - спросил я продолжая поглощать следующий бутерброд. Еда была очень вкусной, и кроме неё непонятный  разговор занимал меня лишь краем сознания.
- У татар! - вдруг весело воскликнул Тахир Викторович, и я почувствовал, что его настроение меняется. - Я ведь по отцу только русский, а по матери - татарин. Отец рано умер, мать переехала жить к своим родственникам. Воспитывал меня её отец - мой дед, потому-то я больше татарин, чем русский.
 От этих слов и улыбки собеседника мне почему-то тоже стало смешно, и как я не старался сдержаться, но всё-таки рассмеялся. Тахир Викторович легко и просто засмеялся вместе со мной.  Громко, заливисто, до слёз, выступивших у него на глаза большими каплями. Но как только воцарилась тишина, он опять заговорил прежним строгим голосом.
- Я ведь понимаю, что там где ты был, тебе пришлось нелегко. И я мог... Нет! Я должен был, как лучший друг твоего отца, забрать тебя оттуда ещё несколько лет назад.
- Да не так всё! - вдруг подскочив на ноги, зло ударил он рукой по воздуху.
- Я должен был и мог сразу после их смерти взять тебя к себе. Теперь то я это знаю! Но некому, мне дураку, было подсказать тогда это. Тогда, в тот год, когда погибли твои родители, вначале  неожиданно умерла моя мама и я забыл про всё, отдалился от родственников и даже запустил дела в бизнесе. Потом убили моего младшего брата, который стал заменять меня в управлении заводами и всеми делами. Я замкнулся, закрылся в этом доме, хотел отгородиться от всего мира... А годом позже, в 1997 году,  когда я начал опять  заниматься делами вплотную, оказалось, что меня обманул один из тех людей, которому я верил почти как себе...
- Нет! - резко выкрикнул он уже издали, где расхаживал напряжённо из стороны в сторону,  - Ты не думай, мальчик, что я хочу оправдаться пред тобой. Я не оправдываюсь. Я пытаюсь все эти последние дни объяснить и, наверное, больше себе, чем кому-либо, как же я смог так поступить.
И только тут я вдруг почувствовал в его словах столько горечи и неподдельных страданий, что даже отодвинул от себя тарелки с едой.
- Да бросьте вы мучиться, Тахир Викторович! - удивлённо выкрикнул я, чтобы обратить на себя  его внимание. - Я вообще не понимаю в чём проблема-то? Всё же нормально?  Мне там не так уж и плохо было, как вы думаете. Мы там с ребятами жили хорошо! Сейчас вот вспоминаю, так кажется, что просто отлично! Хотя , конечно, бывало всякое, но знаете...Мне даже сейчас хочется броситься со всех ног, чтобы хоть на минуту опять увидеть моих друзей и обнять, хотя бы на прощанье... Знаете сколько у меня там друзей осталось?...
- Только я одного не понял,  - резко перебил меня хозяин дома - эта девочка, она тебе кто?
- Ну как бы вам сказать,  - замялся я, застигнутый прямым вопросом врасплох, - Мы с ней поженимся потом... Мне же ещё в армию идти...
- А-а! - яростно отмахнулся рукой Тахир Викторович. - Нечего тебе там делать. Без тебя там в этой  разрухе и бардаке  обойдутся.
- Ну как же? - возмутился я - Все ребята наши пойдут...
- А ты нет! -  резко перебил он меня. Потом  постоял ещё в отдалении, неторопливо  подошёл поближе и , привычно улыбаясь, погладил меня по голове, как маленького.
- Теперь, сынок, в некоторых вопросах тебе придётся довериться мне. Я теперь за тебя в ответе, и я обязан сделать то, чего не смог и не успел сделать твой отец.  Поверь мне, я оправдаю и твоё и его доверие, хотя и с большим опозданием. Но как говорится - лучше поздно...
- А если за ним милиция придёт за уклонение от армии? - раздался откуда-то сзади голос Иринки, и мы разом обернулись.
- Вай! - всплеснул руками Тахир Викторович. - Просто красавица! И платье как тебе подошло! Моя домработница чудная женщина, правда? Вы познакомились?
- Да! - смущённо потупилась Иринка, застывавшая в дверях столовой. - Мы познакомились с Елизаветой Абрамовной...
- Это отлично! - воскликнул хозяин и бросился к ней навстречу. Он говорил ещё что-то,  расхаживая возле неё, взял  за руку, проводил к столу. Но я уже не слышал его. Я напряжённо рассматривал свою подругу, не отрывая от неё взгляда, с замирающим сердцем. Передо мной возникло то самое "чудное виденье" в прекрасном розовом платье "в пол" , с развивающимися на ветру широкими, короткими по локоть рукавами и божественным лицом, обрамлённым аккуратно и изящно уложенными волосами. Тогда я ещё не знал, что может сделать косметика и ловкие руки визажиста с внешностью женщины... Да и откуда мне было это знать?
 Пока Иринка завтракала и весело переговаривалась с  хозяином дома, я глядел то на неё, то блуждал взглядом по всей этой чудо-мебели и обстановке вокруг  себя, по широким окнам с  прозрачно-тонкими, будто воздушными, занавесками, и почему-то вспоминал нашу комнату в общежитии. Сейчас я понимал, как там было убого и тесно, грязно и  неуютно, но почему-то мне всё равно хотелось хотя бы ненадолго оказаться  там. Перенестись вместе  с Иринкой в тот утлый уголок, где мы были  наедине друг с другом...
- Всё! - вдруг резко повысил голос Тахир Викторович, возвращая меня в реальность. - Разговор на эту тему закрыт, Ирина! У меня на вас с Андреем большие планы. Не беспокойся, я договорюсь с местным военкомом, и про армию вы можете смело забыть. Это я тебе твёрдо обещаю. Ты же не против?
- Нет, - как-то неуверенно пожала плечами Иринка.
- Не подумай ничего плохого!  - продолжал Тахир Викторович. - Всё будет законно и документально. Комар носа не подточит. А в это лето вам придётся многому научиться, много учится и упорно заниматься.  Репетиторов по нужным предметам я думаю, что найду вам уже через неделю. Поэтому вам необходимо  сесть за учебники, чтобы поступить в наш институт.
- Какой институт? - вырвалось с удивлением у Иринки.
- В металлургический, милая! - опять весело засмеялся хозяин дома.  - Мы же с вами  владельцы металлургических заводов, ну ещё карьеров, глинозёмного комбината, обогатительной фабрики и торгового дома. Так что с выбором института я вас вынужден ограничить. Но это единственное ограничение, дорогая. Профессию в институте вы выберете сами. Тебе бы с твоим острым и критическим складом ума, я посоветовал пойти на экономический факультет ну или на юридический...
 Я сидел и слушал их разговор  отстранённо. Какое-то волнение зародилось у меня в груди, но всё сказанное Тахиром Викторовичем пока ещё не "помещалось" у меня в голове, не до конца доходило до моего сознания.
- Подождите, подождите! - Иринка резко подскочила со своего стула.  - Мы владельцы заводов, фабрик... Кто мы? Мы  - это вы, Тахир Викторович?
- Нет, милая,  - неожиданно спокойно и  даже грустно вздохнул хозяин дома.  - Мы - это мы с вами. Мы с отцом Андрея, светлая ему память, начинали свой бизнес ещё во времена "Перестройки", в конце 80-х годов. Это было почти  восемнадцать лет назад. Наш первый кооператив назывался "Аккумулятор". Кирилл придумал торговать автомобильными аккумуляторами, а я тогда был просто его личным водителем и другом. Потом уже мы занялись торговлей, стали компаньонами. Тогда все занимались торговлей... До самой смерти Кириллу принадлежала большая часть акций наших предприятий. Он всегда был умным, оборотистым и вообще самым лучшим человеком, которого я когда-либо знал.
 Хозяин дома вдруг замолчал и упёрся взглядом в стол пред собой, видимо, задумался о чём-то. В полной тишине только его рука нервно двигала пустую чашку по блюдцу, и от этого в тишине огромной столовой разносились неприятные скрежещущие звуки, которые, казалось, пронизывали меня насквозь.
 В этой хрипящей тишине неожиданно появился уже знакомый молодой официант с кофейником в руке и неслышно подошёл к столу. Он попытался налить в чашку Тахира Викторовича, но тот резко оттолкнул его руку.
- Не надо, Саша! - раздражённо почти выкрикнул он.  - Ребятам лучше налей горячего.  Саша так же бесшумно и быстро исполнил его приказание. Мы с Иринкой, поражённые только что услышанным, сидели как мумии в застывших позах с прямыми спинами, отрешённо наблюдая за манипуляциями официанта.
- Да, конечно! - тяжело вздохнул Тахир Викторович, когда Саша тихо скрылся за дверями.  - После смерти Кирилла я многое успел сделать. Приобрёл ещё один завод, карьеры, фабрику. Организовал сбыт продукции - создал Торговый дом... Но всё это было сделано на крепком финансовом и деловом фундаменте, заложенном твоим отцом, Андрей. И, конечно же, с помощью и его денег тоже. Да, да! Я использовал всё это время наши общие деньги потому, что все акции после смерти Кирилла перевёл на себя и своих родственников. Об этом я позаботился - не забыл. Я использовал всё это время деньги нашей головной фирмы - "Металлопрофиль". Без этого мне было бы не удержаться на рынке, не сохранить клиентуру, их доверие, не сговориться с постоянными партнёрами. Они ведь всегда привыкли общаться с Кириллом... Да, честно говоря, по-другому я просто не выжил бы на рынке. Слишком много конкурентов, а ещё больше бандитов и людей мечтающих отхватить наш бизнес в связи со смертью Кирилла...Много крови пролилось, многих друзей и родственников потерял я в этой борьбе...
  Он вдруг вскочил на ноги и с  размаху грохнул кулаком по столу с такой силой, что запрыгали чашки и блюдца, часть посуды перевернулась , что-то упало на пол и разбилось с характерным звоном. Иринка вскрикнула и откинулась на спинку стула, успев зажать себе рот рукой. Я вцепился пальцами  в край стола и всей кожей, всеми внутренностями ощутил  ненависть и напряжение исходящее от хозяина дома. Тахир Викторович постоял несколько секунд, раскачиваясь будто дерево на ветру, потом тяжело опустился на место.
- Да ладно! Что вспоминать? Всё страшное уже закончилось, а мелкое всегда было и будет...
 Тахир Викторович поднял на нас мутные чёрные глаза, и я увидел в них такую ярость и злобу, что тут же почувствовал, как спина моя покрывается "гусиной кожей".
- Ничего ребята, - тяжело дыша, процедил сквозь зубы Тахир Викторович,  - Были времена и потяжелее... Теперь мы всё обязательно поправим. Обязательно! И вот тогда вы будете звать меня просто - дядя Тахир. Потому что роднее вас у меня  только жена да сын. Эти семь лет отняли у меня всех друзей и почти всех родственников. Только враги наши уже не смогут этому порадоваться. Больше некому!
 Тахир Викторович посидел ещё в полной тишине несколько минут, словно  разглядывая что-то в глубине комнаты, потом глубоко вздохнул и обернулся к нам. На его лице опять была весёлая, даже теперь казалось, что задорная , но уже привычная для нас  улыбка.
- Ну что? Все поели?  - спросил он так, будто бы и не было никакого  буйного взрыва бешенства.
- Тогда пойдёмте! Я кое-что покажу вам...
 Мы прошли через череду коридоров и комнат и вышли в заднюю дверь с другой стороны дома. Маленькая трёхступенчатая лесенка вывела нас на ухоженную тропинку среди высоких голубых елей и ещё каких-то незнакомых разлапистых мелкохвойных деревьев.
 Всё это время Тахир Викторович вёл Ирину под руку, а я шёл сзади. Они о чём-то тихо разговаривали, я же больше размышлял о судьбе хозяина дома и глазел на обстановку вокруг.
- Я думаю, Ирина, - расслышал я наконец голос Тахира Викторовича,  - что тебе понравится. Он обернулся ко мне на ходу: "Думаю, что ты тоже оценишь мои старания".
 Сделав пару поворотов по извилистой тропе, мы  вышли на просторную поляну, посреди которой стоял двухэтажный коттедж, обрамлённый кремовым сайдингом, с просторным открытым крыльцом и двумя маленькими башенками на покрытой искусственной черепицей крыше.
 При виде этого дома и простенькой деревянной ограды вокруг него, моё сердце почему-то резко заколотилось так, что перехватило дыхание. Горло схватило будто обручем, и я почувствовал, как горячий пот заливает лицо. Ноги отяжелели, словно  вросли в землю.
 Тахир Викторович с Ириной уже  подходили к такой знакомой зелёной ограде. Невысокий деревянный заборчик из редкого штакетника  приковал мой взгляд к себе, и я никак не мог оторваться от этого видения.
- Ну что же ты, Андрей? - крикнул мне издали Тахир Викторович. - Ты узнал?
Да! Я наконец-то узнал. Это был мой дом. Мой родной дом, из которого меня увезли почти семь лет назад. Он был чуть перестроен, обновлён, и стены из красного кирпича скрывались под сайдингом. Но жёлтое просторное крыльцо, зелёный заборчик и особенно башенки на крыше остались всё такими же, как всегда оставались где-то в глубине моей памяти.
 Я медленно подошёл к знакомой калитке и почти без сил, чувствуя себя полностью разбитым, облокотился о знакомую ограду.
- Вот вы и дома, Андрей Кириллович, - тихо сказал Тахир Викторович. - И слава Аллаху, что рождение моего сына вернуло мне разум и совесть, а вам родной дом.
- Не говорите так,  - попросила Иринка снова охрипшим, своим обычным детдомовским голосом, и я увидел, что она пристально, широко открытыми глазами смотрит на меня  по-особенному. Её преобразившееся лицо было почему-то сморщенным и неприятно жалким. На быстро порхающих ресницах  блестели слёзы...

                11.

  Неделя пролетела для меня будто одно мгновение. Так много было событий, впечатлений и знакомств, узнавания чего-то нового, что я часто не успевал осознавать всего происходящего вокруг меня. Так же как не осознавал я, а только чувствовал что-то очень близкое, родное, но непонятное и незнакомое, когда Тахир Викторович рассказывал и вспоминал  прошлое: отца, мать и ту, прежнюю жизнь, в нашем первом большом разговоре в столовой.
   Первые дни с Иринкой мы встречались редко, только за общим обеденным столом, где через день после нашего приезда  дядя Тахир строго настрого приказал называть его только так. А на встречу наедине у нас   оставался только час пред самым сном в моём, т.е. теперь а нашем доме. На первом этаже  жила моя няня Людмила Фёдоровна, а мы с Иринкой размещались каждый в своих комнатах на втором этаже, но в противоположных его концах.
     Людмила Фёдоровна в тот первый,  незабываемый день встретила нас на пороге, а потом мы долго ещё сидели с ней и вспоминали моё детство и отца с матерью, и моего брата Егорку. Мне почему-то вспоминалось, как Людмила Фёдоровна каждый вечер рассказывала нам сказки о Василисе Прекрасной, об Иване - царском сыне да о Змее Горыновиче с бабой Ягой. А потом перед самым сном приходила  в нашу с Егоркой спальню  с иконой Иисуса Христа на распятье, и мы все втроём нараспев молились на ночь: " ...Господи всемилостивый, не оставь нас. Дай нам сил и здоровья прожить следующий день так, чтобы были живы и здоровы наши родные и близкие..."
     Не помогла молитва. Этого я говорить, конечно,  Людмиле Фёдоровне не стал. Но рассказал ей, что в детском доме ещё несколько месяцев подряд пред сном, когда в общей спальне затихал шум, мои губы сами собой в полусне шептали  эти, сотни раз повторённые за ней, слова: "...Господи Иисусе спаси и сохрани всех тех, кого мы любим и чтим. Спаси нас от бесовских соблазнов и от дурных людей..."  Молитва была длинной, скорее всего придуманной ею самой, но  помнили мы её с Егоркой наизусть. Однако  со временем большинство слов забылось...
    Людмила Фёдоровна  сильно постарела за это время, лицо её сморщилось, а сама она будто скукожилась и стала маленькой и хрупкой. Она всё время пускала слёзу, обнимала меня и гладила по голове, как когда-то в детстве. Но ближе к вечеру, когда я попытался объяснить ей коряво и неумело наши отношения с Ириной, её лицо вдруг стало строгим, как когда-то в моём детстве. Это выражение лица я тоже сразу вспомнил. Оно осталось прежним ещё с тех времён, когда я частенько бывал наказан ею за  детские шалости и проказы.
- Запомни милый, - качнула недовольно маленькой головкой Людмила Фёдоровна, - у нас здесь все и всегда строго выполняют то, что сказал Тахир. И не дай тебе бог ослушаться его приказания! Он человек очень хороший, но строгий до жестокости. Приказывает он редко, но если он приказал...
- Ничего, - улыбнулась она, увидев, как я поник головой, - всему своё время. Он тоже не слепой, а потому сам решит, когда быть вашей свадьбе.
- Свадьбе? - удивлённо подскочил я с места.
- Ну конечно,  - спокойно ответила Людмила Фёдоровна,  - раз уж у вас такая любовь... Или вы не хотите жениться? Эх! Да! Сейчас многие молодые предпочитают жить просто так...
- Почему не хотим? - развёл я удивлённо руками.  - Просто мы не думали об этом серьёзно... Как-то не до того было... Я в армию собирался...
- Ну вот с Тахиром вместе и подумаете...
- О чём спорите? - вбежала в комнату Иринка, оставившая нас наедине из вежливости, но видимо не терявшая время зря. Раскрасневшаяся от дневной жары, пахнущая лесом и свежестью, она излучала улыбку.
- Мы будем жить с тобой в разных комнатах... - вздохнул я.
- Не в разных, а в отдельных. - чуть слышно поправила меня Людмила Фёдоровна.
Иринка только на миг задумалась, улыбка исчезла с её лица.
- Отлично, - сказала она очень серьёзно, - у меня никогда в жизни не было своей отдельной комнаты.
- У тебя будет не только отдельная комната, Ириша! - тут же опять  уверенно  включилась  в разговор Людмила Фёдоровна.  - Но и отдельная спальня, ванная, а ещё  гардеробная - она же гримёрная с большим зеркалом, и всем необходимым для богатой женщины набором косметики и других необходимых мелочей. Пойдём! Самое время показать тебе всё это. Ну а ты Андрей, я думаю, сам разберёшься что к чему. Твои комнаты так же вверх по лестнице, но  в правом крыле...
  Завтракали и ужинали мы обычно у себя  дома, где стол накрывала Людмила Фёдоровна и её помощница, такая же пожилая и такая же маленькая и сухенькая женщина - Ольга Ивановна. Её муж, Фёдор  Евсеевич, был рабочим по дому и ,со слов Ольги Ивановны, мастером на все руки: слесарем, садовником, монтёром, огородником, сантехником и т.д. Его я видел редко, когда он ковырялся в саду или что-то чинил в доме. Наши застолья проходили весело и непринуждённо. Но вот обед осуществлялся по определённой традиции, к которой нам пришлось со временем привыкнуть.
   Каждый день, ровно в час дня, вся семья собиралась за обедом в столовой дома дяди Тахира. Хозяин  был  во главе стола, рядом с ним, по левую руку, его жена и двухлетний  сын, потом были места определённые для меня и Ирины, а на другой стороне этого большого стола сидели Елизавета Абрамовна и Людмила Фёдоровна. Обычно обедать начинали  молча, не считая звуков издаваемых маленьким Равилем да тихих переговоров женщин между собой или с ребёнком.
 Только в первый день дядя Тахир сказал кратко: " Ну что же? Вы все уже знаете. Наша семья увеличивается". И он указала на нас с Иринкой. " Мы все рады вам!" . Почти сразу он крикнул :" Саша!" и официант стал подавать горячие блюда.
  Жена дяди Тахира, Бибигуль, оказалась на вид очень молодой и приятной  женщиной, смуглой, с красивыми раскосыми глазами и всегда молчаливой улыбкой. Её голос мы услышали не в этот день и не на следующий. В основном она улыбалась в ответ любому вопросу, даже от дяди Тахира, или же о чём-то шептала мальчику.
 Когда горячие блюда заканчивались, и на стол подавали десерт: всевозможные фрукты, напитки, вина, несколько сортов сладостей или мороженое, все за столом оживлялись. Дядя Тахир начинал разговор с кем-либо или брался за свою огромную телефонную трубку, женщины начинали говорить громко, вставали, ходили по столовой, сюсюкались с малышом.  Молчала только Бибигуль.
  Дня через два-три мы настолько привыкли к этому ритуалу, настолько почувствовали себя свободно и легко,  что  Иринка теперь часто рассказывала всем, смеясь и жестикулируя, как они с Людмилой Фёдоровной обустраивают наш дом на свой лад. А ещё она потешно объясняла как учится командовать "обслуживающим персоналом", Ольгой Ивановной и её мужем. Людмила Фёдоровна однажды  не выдержала и в один из дней поддерживала такой разговор. Она, посмеиваясь,  поведала нам в лицах реакцию этих не молодых людей, когда Иринка вместе с ними бралась  за грабли, чтобы очистить сад от листвы или, облачившись в свою старую футболку и джинсы, начинала мыть в доме окна или полы.
"Ольга вначале была просто в шоке, - смеялась  в ответ Иринке Людмила Фёдоровна,  - она, как оказалось потом, больше суток сомневалась, что Ирина хозяйка дома, а не тайно нанятая им на замену новая прислуга. Всё бегала ко мне, всё выспрашивала, и работать стала прилежнее, и почти каждый день находила себе занятия  по дому, не то что раньше. Раньше-то от неё редко чего добиться сразу можно было. Попросишь повесить занавески в большой столовой и ждёшь её полдня. Придёшь за ней, а она у себя в домике варенье варит. Ничего, говорит, не убегут ваши занавески, кому они нужны. А  мне, мол, пока клубника не пропала, нужно себе запасы на зиму сделать...
- Значит гнать её надо в три шеи! - вдруг взорвался гневом дядя Тахир, и Людмила Фёдоровна испуганно примолкла. - И мужа её Федьку-выпивоху - взашей следом. Только вначале подобрать надо других. Я распоряжусь!
 Вот тут мы впервые услышали голос Бибигуль.
- Тоша! - укоризненно, но внятно и чётко сказала она.  - Ты опять горячишься? Эти люди живут у нас четыре года. А ты недавно сам говорил, что найти надёжный персонал  сейчас очень нелегко.
- Ладно, ладно, солнце моё! - всё ещё возмущённо, но тише соглашался неожиданно для нас  дядя Тахир. - Ты права, как всегда. Всех бы ты пожалела... Пусть живут пока... Там посмотрим...
      После ужина мы обычно оставались с Иринкой наедине в нашей большой гостиной на первом этаже, и мы говорили обо всём,  чем ещё занималась днём. В основном рассказывала  Иринка. О том, как дядя Тахир дал ей после завтрака большую пачку денег, и они с Елизаветой Абрамовной ездили по магазинам покупать ей новые наряды и другие необходимые для нашего дома вещи. Потом следовал подробный рассказ что и где они покупали, как приценивались, как она сама чуть не схватила вместо грузчиков новую банкетку для спальни, но вовремя была остановлена Елизаветой Абрамовной. А ещё, что она  купила из вещей для меня, и   всё это мне нужно обязательно померить сегодня.
Я отнекивался, говорил, что чертовски устал, и тогда она начинала говорить снова, а я слушал её вполуха и думал о своём. 
  Я думал сколькими же мелкими и крупными вещами напичкал наш дом дядя Тахир к нашему приезду. Как он предусмотрительно и богато всё обставил вокруг, и я понимал, что здесь не обошлось без помощи всё той же Елизаветы Абрамовны, а может быть даже самой Бибигуль. Мой взгляд скользил по картинам на стене, по маленьким изящным столикам и креслам с атласной обивкой, по камину и громоздким каминным часам, украшенным какими-то блестящими, как огромные алмазы камнями, по матерчатым с золотой вышивкой обоям...
- Не спи! - толкала в бок меня Иринка, и я, разлепляя уставшие глаза, тянулся к ней, чтобы хотя бы обнять её покрепче перед сном.
 Все эти дни я не имел почти ни одной свободной минуты с самого утра и до вечера. Первое же испытание предстало передо мной через   день   после нашего приезда.  После завтрака Тахир Викторович  вызвал меня к себе  в кабинет и усадил рядом за свой рабочий стол.
- Вот что, Андрюша! - начал он вроде бы бодро, но морщась и потирая лицо будто от зубной боли.
- Сейчас, через несколько минут, ко мне придёт нотариус. Я просил передать, чтобы ты взял с собой паспорт. Ты не забыл?
Я кивнул и вытащил свой паспорт из кармана рубашки.
- Это хорошо. Так вот! Тебе будет необходимо в присутствии нотариуса подписать несколько бумаг. Если говорить коротко, то ты сегодня становишься совладельцем компании "Металлопрофиль", и тебе станет принадлежать 41,5% акций нашей головной копании. Понимаешь?
- Нет!
- Вай! - Тахир Викторович всплеснул руками и нервно зашагал по кабинету. Потом он вздохнул глубоко и начал объяснять.
- Сейчас владельцем заводов, карьеров и всего нашего имущества фактически являюсь я. Ну не считая около двенадцати процентов, которыми владеют другие держатели. С ними ты потом познакомишься... Да! Так вот, я хочу, чтобы наши заводы и предприятия, заводы и предприятия твоего отца, стали твоими, как это и должно было быть всегда.
- Моими? - вырвалось у меня удивлённо. - Да что мне с ними делать?...
- Не перебивай! - строго повысил голос Тахир Викторович, но потом опять знакомо засмеялся: " Твоими только на половину!"
- Тебе половина, принадлежащая по праву твоему отцу и мне половина. Я думаю, что это будет по справедливости.
- И я стану богатым? - ошарашено спросил я, не зная что ещё сказать.
- Конечно,  - небрежно кивнул Тахир Викторович, - но только с одним условием. Твоими акциями первые пять лет буду управлять и распоряжаться я. А ты все эти годы будешь взрослеть, учиться, набираться ума и опыта. Ты не против доверить мне управлять своим имуществом?
- Каким? - опять ошарашено спросил я.
- Вай! - уже без напряжения, улыбаясь, опять всплеснул руками Тахир Викторович.  - Давай тогда так! Ты мне доверяешь? Ты веришь мне, сынок?
- Зачем вы спрашиваете? - обиделся я.
- Ну тогда тебе нужно подписать бумаги в присутствии нотариуса, и тем самым полностью довериться всем моим словам, смысла которых ты пока ещё не понимаешь. Так понятнее?
- Хорошо, - с облегчением кивнул я,  - я сделаю всё что вы скажете.
- Вот и отлично. Значит договорились...
 Нотариус, пожилой, лысоватый  и худой мужчина высокого роста, в костюме, сидящем на нём как-то неказисто и криво, пробыл в кабинете всего минут двадцать.  Он быстро разложил бумаги на столе, что-то спросил у меня непонятное и я с готовностью кивнул в ответ. Потом я расписался в нескольких бумагах, как на отдельных листах из плотной бумаги , так и в сшитых вместе как  тетради большого размера. Затем нотариус расписался сам, поставил какие-то печати оказавшиеся у него в портфеле, передал часть бумаг Тахиру Викторовичу и , раскланявшись, скрылся. Тахир Викторович запер бумаги в огромный сейф, который незаметно умещался в углу кабинета, зажатый шкафами такого же ярко-зелёного цвета, и с улыбкой повернулся ко мне.
- Всё , сынок! - проникновенно сказал он, нагибаясь и заглядывая мне в глаза.  - Теперь ты мой полноправный партнёр, хозяин своего дома и усадьбы, автомобилей, прогулочной яхты, участка леса в 25 га, ну и так кое чего ещё по мелочи. Дай я тебя обниму!
 Я не успел встать, и он просто обхватил меня за шею и прижался ко мне своей седеющей головой. Я  почувствовал себя неловко  и как будто виноватым в чём-то. Но Тахир Викторович словно и не замечал ничего. Он бодро и весело расхаживал по кабинету.
- Вот теперь с чистым сердцем и ты и Ирина можете и обязаны называть меня  дядя Тахир! Я исправил ошибки молодости, отдал долг своему лучшему другу, твоему отцу, и приобрёл новых родственников. Вы же с Ириной  не будете  против того, чтобы стать членом моей... теперь нашей семьи! Сын моего лучшего друга  - мой сын! По-другому быть не может... Не должно было быть, сынок! И ты простишь мне, надеюсь, мою вину...
 Он подошёл совсем близко ко мне, я поднялся, и мы неожиданно крепко впервые по-настоящему обнялись. Дядя Тахир придержал меня в объятиях чуть дольше, чем я думал, но уже через секунду он, оттолкнувшись, сделал шаг назад.
- Всё! - сказал он всё так же решительно и весело,  - я должен показать тебе все наши предприятия, познакомить с директорами заводов и комбината, а главное представить тебя Совету директоров компании...
 И день завертелся, помчался в автомобилях, зашагал по коридорам, кабинетам, цехам, складам и по  грязным и пыльным строительным площадках. Весь день мы разъезжали на той же самой машине, которая доставила нас сюда, на чёрном "Мерседесе". Тот же самый водитель, Валентин, нежно называл её "мой мерин".
   Этот долгий, нескончаемый  день я ходил за дядей Тахиром по пятам, жал руки людям в рабочих спецовках, в деловых костюмах, в брезентовых комбинезонах и монтажных касках. После обеда я как-то неожиданно  оказался в удобном и мягком кресле  за огромным столом со множеством людей, в огромной комнате со стеклянными прозрачными стенами, внутри огромного высотного здания, находящегося в центре огромного города. Множество незнакомых людей в деловых костюмах или  белых рубашках вокруг меня громко говорили, спорили, обсуждали что-то так долго, что мне стало скучно среди этих суетящихся и постоянно мелькающих у меня перед глазами взрослых мужчин и женщин. Вначале я старался что-то понять из их разговоров, пытался сделать умное лицо, но потом забылся и просто стал рассматривать незнакомый город сквозь стеклянные стены с высоты примерно двадцатого этажа. Это было намного интереснее.
 В городе бушевала весна!
 Здесь, почти на 500 километров севернее нашего детского дома, ещё только расцветала сирень и зацветала черёмуха, в городских скверах и парках появлялись первые, маленькие и чуть заметные листочки на деревьях. Улицы были забиты множеством машин и общественным  транспортом, тротуары кишели спешащими куда-то толпами людей.
 Все сегодняшние события, мелькание лиц и мест, и этот огромный город с самого утра поселили в моей душе сметание и чувство какой-то нереальности или отстранённости от всего окружающего. Это будто бы происходило не со мной.  Я был здесь чужой, и чувствовал это всеми порами кожи, всем своим существом от макушки до кончиков пальцев. Я думал, что буду долго привыкать к ритму этого огромного города. Но вот смогу ли я привыкнуть? А может быть всё это просто есть и останется чужим мне? Именно мне...
 Я не знал, как объяснить себе самому те чувства, которые я испытывал весь этот день. Но чувства эти были тревожными и безрадостными. Впервые после стольких радостных событий я чувствовал себя затянутым в бескрайнее бурлящее море, которое могло и поглотить меня и выбросить куда угодно: на острые камни или на мягкий песчаный берег. Но всё это уже совсем не зависело от меня... Я чувствовал впервые в жизни себя вроде тополиного пуха, который носило ветром в наших детдомовских аллеях в июле. Он то летел в одну сторону, то поворачивал по ветру в другую, потом падал и катился по земле или, цепляясь за стволы деревьев  или кустов, висел поникшими гроздьями, темнел и превращался из чистого и белого вначале в серый от пыли, а потом в грязный, как половая тряпка, кусок ваты...
 Однако и это чувство прошло и всё поменялось к вечеру, когда мы  поехали с дядей Тахиром домой. Но всё-таки там, в глубине души осталось что-то от этой "грязной тряпки". И иногда, в другие дни, я чувствовал, что мои ощущения беспомощности возвращаются ненадолго, изредка, пока  не привык  совсем  не обращать на них внимания.
 А дядя Тахир в тот   вечер был весел и радовался, и  смеялся больше обычного. Он говорил много и всё повторял, как это хорошо получилось у нас  - убедить так быстро, за одно заседание, Совет директоров компании.
- Они все спорили и ругались,  - обнимал он меня на заднем сиденье автомобиля,  - были очень недовольны и насторожены, но потом, после моей речи, и особенно после твоих слов,  проголосовали единогласно.
"Господи! - подумал я с испугом. -  Что я мог наговорить им". И вспомнил, как встал на собрании на ватных ногах и мямлил  что-то о своём отце и, кажется, о своей благодарности дяди Тахиру.
- Они поверили нам! - радостно восклицал дядя Тахир. - Поверили на слово! Эти люди! Я, честно говоря, удивлён так, как никогда не был! Нет, мой мальчик! Нет, сынок! Наши люди всё могут понять и простить, если им рассказать всё  без утайки, всю правду, какой бы она не была. Я раньше не верил  в это, но твои слова, я уверен, убедили их больше, чем мои логические доводы! Помни это!
 Я смотрел на него, почти не понимая, о чём он говорит, и видимо, он что-то увидел в моём взгляде.
- Конечно! - уже как-то  грустно  вздохнул он.  - Это заседание ничего в принципе не решало.  Но они могли проголосовать и против тебя, скинув всю ответственность за принятое решение на меня одного. Мол, ты так решил без нас, вот сам и  будешь предотвращать последствия, в случае если они начнутся. Если рынок отреагирует плохо, если акции упадут в цене, а главное если инвесторы отвернутся от нас, и дадут задний ход...Но они поддержали меня! Спасибо тебе!
- За что мне-то?
- За урок, сынок! За науку старому , и казалось бы, всё повидавшему волку...
Однако я склоняюсь к мысли, что у этих продажных шкур просто не было другого выхода. Они видели как я отношусь к тебе, да и отца твоего многие ещё забыть не успели,  хотя минуло столько лет...
  По приезде домой дядя Тахир, уставший и мрачный, всё же настоял, чтобы я зашёл в его кабинет, а там с самого порога увлёк меня в один из дальних углов, за огромный диван.  Он толкнул какую-то панель в стене и открыл потайную дверь.
- Заходи! - пригласил он меня - Это моя личная комната отдыха, и здесь я иногда прячусь от всех.
 Комната была маленькая, устланная сплошь коврами, с журнальным столиком посредине и небольшим мягким диваном. Две дальние  стены были уставлены шкафами, плотно набитыми книгами.  Дядя Тахир прошёл к одному из шкафов и дёрнул дверцу. За ней, кроме рядов книг, оказалась дверца  холодильника, на которой искусно  были изображены всё те же корешки книг. Не подойдя вплотную, отличить настоящие книги от нарисованных было невозможно.
 Он достал их холодильника бутылку коньяка, две рюмки, блюдце с тремя яблоками и гроздью винограда и поставил всё это на журнальный столик.
- За наш первый успех!  - суетился дядя Тахир, разливая в рюмки.
 День был жарким, в маленькой комнате чувствовался слабый ветерок откуда-то сверху, еле уловимый. Я понял, что очень хочу просто пить.
- А сока нет?  - спросил я.
- Вай, мальчик мой! - привычно всплеснул руками дядя Тахир.  - Ты всё время радуешь меня. Я совсем и забыл, что ты слишком молод...
 Он пил коньяк, я пил апельсиновый сок удобно, устроившись на мягком диване. Слушая его без большого внимания, я разглядывал корешки шикарных, толстых и видимо дорогих книг на разных языках, а также картины  и фотографии в рамках, развешенные по  стенам напротив. Это были другие картины, не такие, что висели в коридорах дома. На них были изображены старые покосившиеся строения, кривые  улочки, корпуса заводов  или дымящиеся трубы предприятий, либо  бредущие вдоль грязных дорог  коровы и одинокие фонарные столбы. И фотографии были все старые, чёрно-белые, но  увеличенные каким-то умелым фотографом. На некоторых  я вдруг с удивлением узнал молодого отца, потом маму, потом их вместе. На одной была компания, где в обнимку  с мамой и отцом был дядя Тахир:  молодой, стройный, но с узнаваемой широкой улыбкой. Рядом висели фото с какими-то пожилыми людьми в тюбетейках и с бородами, а чуть поодаль   женщины одетые по-восточному.  Это были татарские родственники дяди Тахира.
 - Узнал! - спросил дядя Тахир.
- Да! - кивнул я. -  Отца, маму и вас...
- Молодые были. Это ещё до твоего рождения... Вот эта из института, на стадионе...
- А это кто? - вдруг выхватил я взглядом старую фотографию солдата с двумя Георгиевскими крестами на груди.
- Это мой деде по отцу, Герасим Самохин. Здесь, если видишь, я вообще собрал фото всех своих предков и по отцовской и по материнской линии. Была у меня блажь такая после рождения Равиля. Хотел собрать всю родословную нашей семьи.  Может закончу когда... Тут место и для тебя, и для Ирины, и для ваших детей хватит...
 Я поник головой, напряжённо вспоминая черты солдата на фотографии.
- Да не смущайся,  - понял меня по-своему дядя Тахир,  - раз мы теперь одна семья...
- Вы знаете,  - перебил я его не уверенно, - у меня такое чувство, что этого солдата на фото я где-то видел, или даже знаю...
 Дядя Тахир захохотал в ответ как всегда громко и весело.
- Нет, сынок! - этой фотографии, наверное, лет восемьдесят. - И этого человека я разглядел сам, только когда один мастер помог мне восстановить  её почти из трухи. Даже надпись сзади смогли прочитать - Герасим Самохин. Это мой дед. Чудом фото сохранилось...
- Вот сбоку видишь, тоже большое фото? Это мой отец - Виктор Герасимович Самохин, 1946 года рождения. Умер он рано и мать увезла меня к своим родственникам в Татарстан. Там, в Елабуге, я и вырос. Дед меня воспитал - Тахир, вот тут есть его фото, в честь его меня и назвали...
- А что у вашего отца родственников больше не было? - опять нетерпеливо перебил я.
- Был брат младший, Николай,  - озадаченно смотря на меня, рассказывал дядя Тахир,  - но они с отцом ещё в далёкой молодости поругались что ли, вот они и разбежались в разные стороны. Мать рассказывала что-то, только я не запоминал специально... Она рассказывала, что жили мы тогда где-то в Оренбургской области... Как раз там, где твой детский дом находится? Подожди!
Дядя Тахир задумчиво отставил рюмку в сторону и с силой потёр лицо ладонью, всего на миг прикрыв глаза.
- Неужели ты мог встречаться там с дядей Николаем? Возможно ли такое совпадение? Мать точно говорила, что дядя Николай очень был похож на деда Герасима... Так ему сейчас должно быть лет 75... Вполне может быть и живой... Ты что видел его? Может даже знаком с ним?
- Нет,  - честно признался я.
- Эх! - вздохнул дядя Тахир. - Нет его фото , не сохранилось... А вот повернись-ка. Видишь снимок полковника с двумя орденами Красного Знамени на груди? На обороте написано - " Волховский фронт, полковник Самохин Г.П. - командир 1423 полка. Март 1943 года."
 Я повернул голову и увидел снимок строгого военного с орденами, перепоясанного портупеями. В нём легко угадывались черты Герасима Петровича, моего соседа по общежитию.
- Да умерли, скорее всего, все давно.  - вздохнул дядя Тахир  - И детей дяди Николая уже не найти. Да и зачем? Чужие люди, чужая жизнь...
 Он выпил ещё рюмку коньяка и замолчал.  Я молчал тоже. Смотрел на фотографию моложавого, строгого командира, а сам видел  тощее, корявое тело старика, вытянувшееся под вытертым казённым одеялом. Видел замурованным его в тесной и грязной комнатушке общежития, пропахшей смрадом нечистот и непередаваемым запахом старых залежалых вещей и сырости. Слёзы закипали у меня в груди, но я молчал.
  Не знаю почему, но сейчас  я не мог рассказать этого дяди Тахиру. Не мог, будто бы это я был виноват в том, что старик, живой человек, родной ему человек с фотографии, которым он так гордится, может существовать вот так. Так, как он существует сейчас там. Да и жив ли он сейчас?  Я потерял счёт дням и ночам с самого момента приезда сюда, и мне казалось, что я видел Герасима Петровича очень давно, в какой-то другой жизни. Я промолчал...
- Ладно! - поднялся дядя Тахир.  - Уже пора ужинать. Тебя ждут, да и меня тоже...А ещё Валентин после ужина обещал научить тебя водить машину. Не расхотелось?
- Ну уж нет! - встрепенулся я, стряхивая с себя тяжёлые воспоминания. - Этого я не пропущу...

                12.
 Только следующим вечером, перед сном, когда тёплая рука Иринки обвилась у меня вокруг шеи, я снова вспомнил разговор с дядей Тахиром. Она поцеловала меня как всегда и убежала к себе в комнаты. А я подумал, что нужно было остановить её и рассказать всё о Герасиме Петровиче. Может на душе у меня стало бы легче. Но я не смог, я думал о запахе её волос, о манящем тепле  тела. Опять что-то остановило меня и я промолчал.
   Наступившее  утро было  привычно  солнечным и радостным, насыщенным смехом Иринки и дяди Тахира,  а также  ставшими за эти дни такими родными лицами всех окружающих меня людей. И вот тогда я окончательно решил пока забыть об истории с дедом Герасимом. Мне показалось, что вернуться к ней будет не поздно и через неделю или через две. Тогда я ещё не знал, что прошлое никогда не уходит надолго, и у него есть особенная черта ¬¬-  возвращаться в тот момент, когда его совсем не ждёшь...
  После завтрака мы с дядей Тахиром по пути на стройку нового цеха одного из заводов заехали в городской военкомат. Мой новый родственник и начальник, действительно, никогда ничего не забывал.
 Здание городского военкомата в этом большом городе было просто огромным по с равнению с нашим двухэтажным "сарайчиком", где мне вручали повестку. Оно как небоскрёб уходило вверх, хотя и было всего-то девятиэтажным и даже скромным по местным меркам, облицованным серой гранитной плиткой. Посреди этой высотки был только один вход, он же выход,  с множеством стеклянных дверей. Все подъезды к крыльцу были заставлены автомобилями, сновали толпы людей, но дядя Тахир решительно направился сквозь всё это прямо ко входу. Я остался сидеть в просторном холле и наблюдал, как он  подошёл не  к кабинке с надписью "выдача пропусков", а сразу к турникету, где одиноко маячил худой высокий лейтенант.  Через несколько минут он уже махал мне рукой и уходил во внутрь помещения к трём лифтам, где тоже сновали и суетились люди.
 Я остался один среди снующей вокруг меня толпы  и не сразу, но  заметил, что мало чем отличаюсь в своём новеньком костюме и с короткой стрижкой по местной моде от большинства из них, жителей этого большого мегаполиса.   Но я-то понимал, что это сходство было только внешним. Внутри я оставался тем же провинциальным мальчишкой, который с интересом наблюдал за этими равнодушными, серыми и даже чем-то недовольными лицами, суетящимися вокруг  мужчинами и женщинами, не удостаивающими меня даже взгляда. Именно в такие минуты редкого одиночества я опять видел наши детдомовские аллеи и уносимый ветром тополиный пух июля. Я начинал скучать по ребятам и девчатам, по своим друзьям и недругам, с которыми прожил бок о бок столько лет, и мне всё больше хотелось увидеть их.  Мечталось почему-то  выйти в чистое поле, сбросить с себя давящий на плечи деловой костюм и в одной футболке и трусах побежать прямо по бездорожью, по полям, через мелкие речушки и далёкие деревеньки туда, где осталось что-то родное, что не высказать словами и не объяснить  ничем даже себе самому...
  Дядя Тахир вернулся быстро.
- Вот! - сказал он и протянул мне  документы. Это были мой новенький военный билет и паспорт, отданный ему накануне. - Больше можешь не беспокоится о своём армейском будущем. Его не будет.
 Когда мы сели в автомобиль, то, рассматривая документы, я увидел, что в новеньком военном билете в самом центре, между страницами, торчит уголок какой-то серой бумаги. Это была та самая повестка из военкомата. Та самая, полученная мною в другой жизни, затёртая бумажка, датированная всего-то четырьмя днями позже сегодняшнего числа.
 Прошло всего четверо суток, а мне показалось, что минуло никак не меньше месяца.
 " Господи! - пронеслось  у меня в голове. - Зачем мы бросили их всех там?  И Юрку с Алёной, и Сашку, и Зою с детьми, и своих ребят, наверняка уже переодетых в военную форму. Почему так получилось? И неужели  я никогда их больше не увижу?". И тут я понял, что эти мысли  не первый раз посещают меня за последние несколько дней...
 Иногда, вечерами, дядя Тахир заходил к нам в дом  после ужина "в гости", как он говорил.  Он расспрашивал нас о нашем быте, настроении, но чаще всего о том, как мы жили в детском доме. И мы были рады его интересу.  Мы взахлёб, радостно рассказывали ему о наших друзьях, вспоминали учителей и воспитателей, смешные и горькие случаи, открыли ему даже тайну наших  встреч на тополиных аллеях. Мы вспоминали  о бойцовском " Юркином" клубе, о драках с потеряшками, об издевательствах физрука и завхоза. Хвастались, как в последние дни дали  им отпор. Пусть не физически, но "поставили их на место", по выражению Иринки.
- Эх! - вздохнул тогда дядя Тахир, перебивая нас.  - Если бы точно знать, где это место у каждого?
 Так уже бывало в наших разговорах. Дядя Тахир всё больше молчал, слушая наши рассказы, но иногда неожиданно вставлял слово или предложение совсем непонятные нам и, казалось бы, совсем не относящиеся к теме. Мы быстро привыкли к этой его черте. Мало ли какие бывают у человека странности или особенности? Разве мы с Иринкой не видели и не знали странностей разных людей и привычек много хуже, чем эта?
 Но однажды дядя Тахир сказал что-то в защиту нашего директора и вообще всех учителей. Иринка тут же стала возражать ему, горячится и приводить примеры. Дядя Тахир молчал, только улыбался саркастически, явно не одобряя  её горячность и злость.
 Иринка продолжала спорить с ним, с его молчанием. Она  уверяла, что воспитатели должны были хотя бы защитить младших "сосунков" от жестокости "потеряшек", но они делали вид, что ничего не происходит.  И тогда дядя Тахир вяло возразил ей, что не всё в этой жизни можно сделать двумя руками.
- Там вас сколько было? - грустно спросил он.  - Целая орава? А люди иногда вдвоём с единственным ребёнком справиться не могут...
 Но Иринку это не успокоило,  а я, как это часто со мной бывало, думал уже о другом. Мне казалось странным, что дядя Тахир, такой горячий, порывистый и резкий, во многих ситуациях иногда становился спокойным и рассудительным, и  защищал  людей, которым, казалось, совсем нет оправдания. Он иногда прощал окружающим то, что, по нашим понятиям, прощать нельзя, и в тоже время мог наказать и устроить " разгон и бурю" за мелочную провинность. Он был очень точен в мелочах, а иногда к крупным проступкам  и промахам окружающих его людей относился  с каким-то непонятным нам  спокойствием.
   Каждый день после обеда мы с Иринкой на полчаса или чуть более того приходили в свой дом и просто отдыхали,  пока дядя Тахир не присылал кого-нибудь  за мной. Наши с ним дела кончались всегда только перед ужином.  В один из таких дней не успели мы с Иринкой  расположится  у себя в гостиной, к нам в дверь неожиданно постучали.  Обычно все и всегда приходили к нам и к Людмиле Фёдоровне  просто, без всякого  предупреждения. Иринка удивлённо крикнула: "Не заперто!", и тут же в дом стремительно вошли две полные фигуры в белых халатах. Это были  ещё не пожилые, крепкие женщины, в руках одной из них был ярко оранжевый  пластиковый чемодан.
- Здравствуйте! - сказала первая из вошедших грубым мужским голосом и деловито огляделась вокруг.
 Мы с Иринкой как всегда сидели на одном из двух диванов расположенных в просторной гостиной на первом этаже, которая в нашем доме совмещала в себе  и прихожую, и холл для посетителей , и место отдыха с большим  телевизором.
 Мы кивнули в ответ этим странным гостьям, но спросить ничего не успели.
- По распоряжению господина Самохина мы должны сделать вам прививку от энцефалита и ещё одну комплексную от нескольких заболеваний, - почти прорычала обладательница мужского голоса.
- От чего? - удивилась Иринка.
- От клещевого энцефалита,  - так же невозмутимо повторила  первая, а вторая уже раскладывала свой чемодан на соседнем  пустующем диване и выкладывала шприцы и ампулы на журнальный столик стоящий  тут же.
 - Апрель, май и июнь - бубнила мужеподобная, пока вторая  помогала нам закатывать рукава и колола уколы в предплечье,  - самые опасные месяцы, когда в наших лесах активен энцефалитный клещ. Прививки необходимы всем, часто бывающим в лесах, лесополосах и парках...
- Я закончила! - резко перебила её вторая "медичка".
- Всего доброго! - пробасил мужской голос. - Мы зайдём к вам чуть позже проверить результаты прививки.
 Вторая женщина только улыбнулась нам и кивнула на прощание. Они исчезли так же быстро и неожиданно, как и появились.
- Ни черта себе тётечки! - удивлённо протянула Иринка, прижимая кусочек ваты к руке. - Дисциплинка у дяди Тахира, я так чувствую, будет, может быть,  покруче , чем в нашем детдоме.
-  Даже в мелочах у него всё чётко - только по его правилам, - согласился я с ней.
- Если правила хорошие и нужные,  - продолжала Иринка серьёзно,  - тогда я всё больше начинаю его уважать и немножко  любить.
- Любить?  - притворно возмутился я. - Ты сказала любить, Десдемона?
И мы как всегда в это время начали дурачится и скакать по диванам и креслам.
 Дня через три история имела продолжение.
  Сразу после завтрака я как обычно пришёл в дом к дяде Тахира,  где он, не теряя времени, сразу  объяснил мне, что уезжает сегодня в город один, а я поступаю в распоряжение начальника охраны. Вопросы "зачем?" или "для чего?" я к тому времени задавать ему перестал. Ответ уже   я знал заранее, а потому только улыбнулся ему.
 На большой веранде в безмятежных позах, полулежа  в креслах, меня  поджидала знакомая троица. Водителя Валентина я знал хорошо, мы подружились с ним за последние дни, а вот "высокого" и " низкого" видел впервые после нашего приезда. При моём приближении все трое неожиданно резко встали, и, как показалось, вытянулись по-военному. Валентин улыбался непринуждённо, "низкий" смотрел безразличным взглядом будто сквозь меня, " высокий" седеющий брюнет шагнул навстречу.
- Разрешите представиться! - отчеканил он подчёркнуто официально. - Начальник охраны жилого комплекса "Пирамида" Перегудов Семён Павлович.
- Какого комплекса? - вырвался  у меня не столько вопрос , а скорее удивление их поведением.
- Всего этого, - неопределённо обвёл рукой вокруг себя "высокий" и продолжил.
- Мне приказано, Андрей Кириллович, познакомить вас со всем жилым комплексом: территорией, в том числе прилегающей, а также со всеми объектами, расположенными на ней.  С системой охраны комплекса  и её особенностями и правилами.
  Мне  вдруг стало приятно и чуть смешно, что эти люди, вырвавшие нас так бесцеремонно из нашей повседневной жизни, стоят передо мной навытяжку.
- Ну раз приказали, тогда знакомьте, - не удержался я от издёвки в голосе.
- Прошу вас показать мне прививки?
- Что? - возмутился я.
- Поднимите  рукав  рубахи.  - строго приказал Перегудов, его лицо и тон из почтительного стали привычными. Он  решительно  потянулся ко мне руками, но я отстранился и задрал рукав рубашки сам. На месте прививок остались лишь маленькие засохшие корочки, будто царапины.
- Всё нормально! - кивнул начальник охраны. - Можно идти переодеваться.
 С моих губ опять был готов сорваться злобный вопрос, но привычка сдерживаться, видимо срабатывала во мне теперь помимо моей воли.
 Я растерялся лишь на секунду, а потом сделал жест очень похожий на жесты нашего официанта Саши. Я приглашал их вперёд.  Валентин шире расплылся в улыбке, "низкий" кажется  нахмурился, а Перегудов решительно шагнул на выход, сердито пробурчав: "Прошу вас за мной!".
 Мы спустились с крыльца, и я оказался  плечом к плечу с "низким".
- Ты сегодня без автомата? - спросил я его игриво-ироничным тоном, вдруг овладевшим мной после удачной шутки  с манерой официанта.
- Незачем.  - безразлично ответил тот.  - Задание на охраняемой территории.
- Как звать?  - тут же поинтересовался я.
- Василий.
- Подходит...
- К чему?
- К автомату, конечно!
Сзади  громко, не сдерживаясь, засмеялся Валентин. У Василия на лице не дрогнул ни один мускул. Но я всё равно ликовал в душе, что мне удалось "поддеть" этого на вид равнодушного, и как мне казалось, надменного типа.
 Мы вышли на заасфальтированную площадь перед воротами дома, где сейчас стояло всего несколько автомобилей, и Перегудов повёл нас куда-то вправо к плотно стоящим друг к другу деревьям парка.
 - Василий профессиональный работник и телохранитель со стажем,  - как бы невзначай проронил он, когда я поравнялся с ним, а остальные чуть отстали,- и Тахир Викторович ценит его. Я, кстати, тоже.
- А вас дядя Тахир ценит?
- Я начальник охраны, - не сбавляя шага, ответил Перегудов,  - а значит посвящён во многие секретные дела и события как и мои люди, но немного более.
- Более, чем я? - вырвалось у меня.
- Пока да. Но это временно....
 Перегудов свернул на лесную тропинку, и  мы оказались возле двухэтажного серого здания с малым количеством окон и с единственной железной дверью посредине.
- Сегодня, Андрей Кириллович,  - продолжал Перегудов, - вы увидите много людей, занимающихся охраной зданий и периметра жилого комплекса, но никто из них не имеет право бывать на территории дома... обоих жилых домов. Прошу вас учесть, что это доверие мы заслужили и своими поступками ,и годами преданной службы вашей семье.
- Короче, - криво ухмыльнулся я, - вы хотите мне сказать, что являетесь"личными гвардейцами" дяди Тахира, а потому достойны особого уважения?
- Нет!  -  всё так же просто, без эмоций отреагировал Перегудов.  - Я просто докладываю вам реальное положение дел, Андрей Кириллович. Мы все в курсе того, какое место и положение в семье вы занимаете, и готовы выполнить любое ваше приказание... Но только с разрешения Тахира Викторовича.
 Мы остановились возле металлической двери, поджидая идущих сзади Василия и Валентина.
- Понятно, - вздохнул я печально,  - У нас в детдоме сказали бы проще и короче.  " Ты, конечно, мальчик можешь изображать из себя большого начальника, но мы то прекрасно знаем кто здесь главный. Поэтому порезвись пока  и даже покомандуй. Мы потерпим".  Ну что же? Вы правы! Я просто детдомовский пацан. За эти дни всё так перевернулось, что я наверное, немного зарвался. Так что не обижайтесь на меня.
В это время к нам подошли Валентин с Василием.
- Вот и Василий пусть не обижается на меня. Как себя вести я пока не знаю, не научился ещё. По-хорошему мне, конечно, нужно многое бы у вас узнать, да и научиться многому...
 После этих моих слов я впервые  увидел в глазах Василия  что-то похожее на чувства. Это был несомненно страх или даже растерянность вместе со страхом.
 Перегудов неожиданно схватил меня за плечо и отвёл в сторону. Его лицо тоже изменилось. Оно стало строгим и будто каменным.
- А вот этого, Андрей Кириллович, говорить вам не нужно никогда. Со всей обслугой , охраной и даже с нами, вы всегда должны общаться  только точно, по делу и с пониманием своего высокого положения. Для всего остального у вас есть семья. Это все те, кто окружают вас за обеденным столом.
- Почему? - удивился я.
- Таков порядок! - тем же твёрдым голосом, но более строго выдохнул мне в лицо начальник охраны. - Он установлен годами и проверен временем. Доверяться можно только своим. Мы не входим в круг этих лиц. Запомните это.
- Но вы же только что  говорили мне...
- Я говорил вам, - резко перебил Перегудов, -  что нас ценят, как профи, чётко знающих и умеющих исполнять свои обязанности. И не более того.... Пойдёмте в здание охраны периметра, пожалуйста.
 Он торопливо направился к двери, но я всё ещё стоял, пытаясь понять его слова до конца, осмыслить их.
- Тахир Викторович объяснит вам всё, что я вам не досказал. Потом... Позже... Возможно  сегодня же  вечером, - обернулся ко мне Перегудов.
 После звонка в дверь и переговоров нас впустили внутрь, и мы прошли по множеству серых коридоров с такими же серыми дверьми, тусклым светом и громким эхом от цементных твёрдых полов. Мне показали кабинет с пультом управления охраны территории, где было много камер слежения. Показали и рассказали звуковые ловушки и множество ещё каких-то непонятных  приборы, не воспринятых мною на слух. Я смотрел в камеры, видел на них высокий металлический забор, который оказывается окружал всё вокруг сплошным кольцом. Рассматривал с интересом людей в камуфляжной форме , бродящих кое-где вдоль этого забора, а также ворота на въезде, несколько калиток в заборе, в глубине леса. И только теперь начинал  понимать, что все эти люди в камуфляже, за которыми я наблюдаю, постоянно находились и находятся где-то рядом со мной, иногда совсем близко, но раньше я никогда не замечал их присутствия. Потом мне предложили переодеться в такую же камуфляжную форму, и мы с Перегудовым почти час бродили по разным местам вдоль забора, он что-то рассказывал мне... Я же всё время оглядывался, пытаясь увидеть прячущихся в лесопарке людей с оружием. Тех, что видел на видеокамерах, но так и не разглядел ни одного из них среди деревьев и кустов...
- О чём задумался, Андрюша? - вернул меня к действительности голос дяди Тахира.
- Дядя Тахир, а Перегудов и его команда все служили в армии?
- Они все в прошлом боевые офицеры. А что?
- Да так... Крепкие они мужики.
- Это да! Но главное умные, сообразительные и преданные. Это они так быстро разыскали тебя. Через военкомат местный хотели вначале, но что-то не получилось. Но потом быстро подключили свои связи в милиции, и те  дали твой адрес. Натворить чего успел там?
- Да так, по мелочи... -   не стал я вдаваться в подробности.
- Ага! По мелочи! Ему знаете как от одного опера досталось... - возмутилась Иринка.
- Да ладно тебе! - резко перебил я её и продолжил разговор.
- Дядя Тахир! А если бы они опоздали на несколько дней, то я бы спокойно ушёл в армию и всё?
 Дядя Тахир задумчиво почесал подбородок.
- Ну могло и такое случиться... Тогда пришлось бы им сложнее... Разыскивать воинскую часть... Ехать туда за тобой....
- Могли бы не найти, - почему-то уверенно сказал я.
- Бардак, конечно, в стране большой, - вздохнул дядя Тахир, - но мои ребята нашли бы тебя обязательно. Можешь в них не сомневаться...
 Но я уже опять не слушал его. Теперь я был уверен в обратном.
 Судьба? Стечение обстоятельств?  Не случись конфликта с Сашкиным ментом, и я мог бы сейчас ехать со своими ребятами к месту службы. Как пить дать! Ведь тогда бы местная милиция не так быстро нашла бы сведения обо мне. И "гвардия дяди Тахира" могла потерять ещё несколько дней, которых хватило бы для моей отправки  по месту службы.
- Что не понравились они вам? - спросил дядя Тахир, прищурившись.
- Конечно! - опять сморщилась Иринка. - Вламываются с оружием, людей пугают...
- Они  приказ выполняли, Ирочка. А приказ - дело святое. Никаких подробностей они о вас тогда не знали...
- Почему? - удивилась Иринка.
- Потому что обслуга, - мрачно ответил я ей, - как Сашка-официант, только рангом чуть повыше.
- Вот! - удовлетворённо, со значением протянул дядя Тахир. - Андрей уже начинает понимать и входить в курс дела всех наших порядков и правил. А ты, Ирочка, чаще расспрашивай  об этом Людмилу Фёдоровну и Елизавету Абрамовну.  Они много умного тебе расскажут и подскажут.
- В нормальной жизни люди так не делятся. - удивилась Иринка.  - Сашка, например, он что же вам не человек? Просто слуга?
- Ну почему же? Человек, - улыбнулся грустно дядя Тахир.  - Только другой. А слуга он не только мне, но и тебе, и всей нашей семье.
- Нас учили, что сейчас слуг нет, - упрямо сморщила складки на лбу  Иринка,-  и каждый человек рождён свободным.
- Правильно, - согласился хозяин дома,  - Каждый свободен выбирать себе судьбу сам. Хочешь быть владельцем  заводов и фабрик, пожалуйста, будь им, если хватит ума и способностей, и силы воли. А если не хватает, придётся быть кем-то другим. Ну а если совсем нет ни ума, ни желания стать кем-то, тогда будешь слугой. И не важно каким слугой: кофе будешь подавать, людей убивать за деньги, мешки грузить на местном рынке... Но раз ты свободен, то всегда не поздно осознать  и попробовать из слуги стать кем-то более значимым и более уважаемым. Однако  для этого всё равно нужно побыть вначале слугой, много работать, учиться, уметь решать проблемы и думать о них, а не о собственных развлечениях и животных потребностях.
  Мы молчали с Иринкой, не зная, что ответить дяде Тахиру.
- Всё это сейчас сложно для нас, - первой ответила Иринка,  - и, конечно, вы правы, нам не хватает образования. Но тот кто учил нас  - были образованными людьми. Горгона, например, наша... Ну наша учитель биологии. Или Ольга Егоровна, учитель истории...
- И они правы! - резко перебил дядя Тахир и ,выпрямившись резко, зашагал по  нашей гостиной. Она была намного меньше просторной столовой  в его доме, и поэтому это привычное нам  хождения больше напоминали  метание из угла в угол.
- Но только частично! - тут же добавил он.  -  Они старались не говорить вам всей правды, чтобы с самого начала вашего жизненного пути вы стремились только к лучшему. Стремились стать профессионалами своего дела, людьми честными и порядочными... Ну а жизнь потом сама бы показала и подсказала вам то, что вы увидели здесь. И вот тогда, кто-то из вас, может быть даже многие, сломались  от этой окружающей их действительности и выбрали бы дорожку запойного пьяницы или вора. Но кто-то как вы, надеюсь, помнили бы всегда их уроки и не дрогнули  от жизненных трудностей, и попытались  стать авторитетными и уважаемыми людьми...
- Не всем везёт! - не удержавшись, вклинился я в разговор.  - Не у всех есть богатенькие родственники. А значит им ничего не светит.
- Ерунда! - почти выкрикнул дядя Тахир, резко повернувшись ко мне. Глаза его стали опять угольно-чёрными и строгими.
- У нас  с твоим отцом не было ни  маломальской поддержки: ни хороших знакомств, ни богатых родственников. Всё что мы получили, мы заработали и заслужили своим умом, своим упорством, здоровьем , а часто кровью и жизнью своих друзей и близких. Не мне вам объяснять ребята, что жизнь  штука неласковая. Вы всё это на себе испытали. Скажу только, что ваши порядки в детском доме не были чем-то из ряда вон для нашей сегодняшней жизни. В жизни всё так же!
  Сильный бьёт слабого, если он позволяет ему это. Но слабый может набраться ума и сил и  сам стать более сильным. Так что здесь, за оградой вашего детского мира, ничего нового вы не найдёте. Только мир делится не на "потеряшек" и "сосунков", а на огромное количество разных категорий людей. Хотя если хорошо подумать и представить этот мир более простым, то одна большая часть  - это подлецы и приспособленцы,  те же потеряшки почти. А другая большая часть - это как и вы сосунки, люди хорошие , но слабые и не слишком умные. Достойных людей очень мало! Да и эти две категории в жизни часто перемешиваются между собой. Многие для своих низких целей часто перебегают из одной компании  в другую, в зависимости от обстоятельств, сложившихся вокруг них. Поэтому тут у нас не детдом, не сразу определишь  человека: "потеряшка" он в душе - гадёныш и предатель,  или "сосунок" - человек, имеющий хоть какие-то убеждения, принципы и понятия...
- Впрочем! - вдруг резко оборвал себя дядя Тахир.  - Что-то я сегодня разошёлся. Считайте мою речь просто маленьким вступлением.  Я теперь уже точно договорился с людьми и определился со сроками. Ровно через шесть дней у вас появятся и учителя, и репетиторы, которые будут учить вас не только наукам и иностранным языкам, стрельбе и бальным танцам. Будут и такие, что объяснят вам всё, что я говорил и лучше, и подробнее, и доходчивее. Вот с ними вы и поспорите! Обязательно! Думаю - это придётся вам по вкусу...
Дядя Тахир вздохнул, будто с облегчением, и мельком глянул в окно, где уже давно надвигались сумерки ночи.
- Всё на сегодня. Пора спать...

                13.
  Среди ночи я неожиданно проснулся. Сердце колотилось бешено, было тихо, лишь на ветру, как птица крыльями, хлопала развивающаяся от сквозняка занавеска, да где-то в лесопарке  раздавались какие-то ухающие жуткие звуки. 
 В моей спальне горел ночник. Иринка всегда оставляла его включенным на случай, если ей удастся обмануть чутко спавшую  Людмилу Фёдоровну, и она сможет пробраться ко мне на ночь.  Но это бывало редко.
 Я сел на кровати и стал вспоминать обрывки сна. Мне как всегда снился детский дом, лица наших ребят и девчат, наши учителя. Сегодня ещё приснилась маленькая Зоя и Светлана с плачущим ребёнком на руках... А ещё что-то, что беспокоило меня, и из-за чего я проснулся.  Я потряс головой, прогоняя остатки сна, и вспомнил. Герасим Петрович! Во сне я говорил с ним, и он  просил меня о чём-то... Вот только о чём?
  Я лёг поудобнее, закрыл глаза и попытался вспомнить этот обрывок сна. Не знаю, снилось ли мне именно это, но тут же пред глазами  появилось коричневое лицо деда Герасима. Он улыбался беззубым ртом и что-то говорил... И  тогда я  тот забытый разговор.
- Я сохранил острый ум да и просто разум в таком возрасте только благодаря книгам. Вот посмотри сам.
 Герасим Петрович откинул своё потрёпанное одеяло и показывал мне рукой под свою кровать. Я нагнулся, потом  встал на колени.
   Всё пространство под кроватью занимали плотно сложенные стопки книг, от изголовья до самых задних ножек.
- Чего только не найдёшь сегодня на помойке,  - вздохнул Герасим Петрович, - такие времена. Это я набрал ещё прошлым летом, когда мог  ходить на улицу и по близлежащим дворам. Книги, Андрей, лучший учитель, успокоитель, лучший друг и лучший помощник в одиночестве. Тебе нужно обязательно много читать. Ты умный мальчик! А ещё лучше - тебе непременно нужно учиться дальше...
  Герасим Петрович стал растворяться на своей койке, будто бы  расплывался на отдельные части... Лицо, корявые руки... Его голос становился тише... Я вздрогнул и опять подскочил на кровати. Теперь, кажется, проснулся окончательно.
"И дядя Тахир говорит, что нужно учится!" - подумалось мне, и сердце опять заколотилось. Мысли вдруг побежали быстро-быстро, обгоняя одна другую.
   Через несколько дней мы начнём заниматься с нанятыми им учителями... и тогда всё!  Всё пойдёт по установленному им плану, и  я никогда больше не увижу  своих друзей и подруг. Потом я стану забывать их, а за тем  в один обычный день они незаметно превратятся для меня в "обслугу", как и Зоя , и Саша, и Светлана, и ещё многие другие, которых я знал в той, другой жизни.
  "Нужно что-то предпринять!" - пронзила меня мысль. "Предпринять немедленно. Сейчас! Пока не поздно. Пока не поздно для меня".
 Я тяжело дышал, но постарался успокоиться. Откинул покрывало, взбил подушку и лёг удобно, закинув руки за голову.
  Мысли о том, что нужно сделать, появились неожиданно и сразу. Я даже удивился, как это не пришло мне в голову  сразу. Но видимо, действительно, всему своё время, так часто любил повторять дядя Тахир. Раз я понял и осознал это сейчас, то значит действительно время пришло...
 Утром, за завтраком, я всё время молчал, обдумывая детали предстоящего плана действий. Молчал и отвечал на Иринкины вопросы только мычанием так, что она что-то заподозрила и стала донимать меня вопросами: не случилось ли чего, не заболел ли я? Пришлось успокаивать её и сослаться на занятость одним важным вопросом. Я быстрее обычного поцеловал её и побежал в дом дяди Тахира. И как раз вовремя. Он уже собирался уезжать.
- Разговор есть, дядя Тахир! - заявил я сходу, останавливая его возле автомобиля. - Очень серьёзный.
 Дядя Тахир посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом своих угольно-пронзительных глаз, потом привычно улыбнулся и кивнул.
- Ну раз серьёзный,  тогда я задержусь. Сядем и поговорим.
- Отдохни пока , Валентин! - крикнул он шофёру  и опять обратился ко мне.
- Только мне нужно сделать несколько важных звонков. Я отойду минут на десять.
- Хорошо! А я позову Ирину. Можно?
- Конечно, дорогой! Раз это необходимо - зачем спрашиваешь?
- Саша! - громко крикнул он, поворачиваясь к дому. - Принеси на веранду сока, фруктов... Как обычно всего, а мне стакан вина. Да! И позови Ирину, пожалуйста. Андрей Кириллович ждёт её на веранде.
 Дядя Тахир ушёл куда-то в сторону со своей огромной телефонной трубкой, а я направился на веранду.
 " Вот так всё просто,  - размышлял я.  - Крикнул, приказал, и тебе всё подали и позвали кого тебе надо". Но эти мысли пробежали мельком, уже привычно, без удивления. Сам же я мысленно, кажется, с самого утра был в другом месте. Там, где каждый сам наливал себе чай, и сам себе гладил рубашку, где было не так красиво, но откуда было так трудно уйти мысленно, если ты уже стремился попасть туда.
- Ты звал меня? - крикнула Иринка, вбегая, и я  замер. Я никак не мог привыкнуть ещё к её новой, удивительно привлекательной  внешности.  Глаза горели улыбкой, щёки раскраснелись, легкое синенькое платье развивалось от резких движений.
- Ты очень красивая! - вырвалось у меня невольно.
- Ты стал как дядя Тахир! - засмеялась она. - Говоришь мне это по нескольку раз на день... Что-то случилось?
- Да! - кивнул я. - Вернее нет! Ничего особенного. Просто я решил поговорит с дядей Тахиром о важных для нас всех делах. Но знаешь! Я не успел  прежде поговорить об этом с тобой. Извини! Так получилось... Я всё думал сегодня ночью, как и что спросить, как ему объяснить. Этой ночью меня будто осенило что ли! Ты не обидишься, если я буду рассказывать дяде Тахиру так, будто  это наше с тобой решение? Просто он сейчас придёт, и времени всё пересказывать тебе у меня просто нет...
- Значит ты принял решение? - насупилась слегка Иринка. Она скосила на меня чуть задумчивый взгляд и вдруг неожиданно рассмеялась.
- Ну что же, Андрей Кириллович! В этом доме вы имеете право принимать решения самостоятельно.
- Ну прости меня! - взмолился я, испугавшись, что она, как когда-то в детдоме, обидится и замкнётся в себе.
- Брось ты, дурачок! - широко и как-то совсем незнакомо, не по-детски улыбнулась она.  - Ну  что ты можешь придумать такого, с чем бы я была не согласна?
 Я с облегчением засмеялся и подумал, что общение с  Людмилой Фёдоровной и Елизаветой Абрамовной очень изменили её поведение за эту неделю. "Я тоже, наверное, изменился". - подумалось мне почему-то с тревогой. Но тут же пришли другие мысли. Значит всё правильно я делаю, надо спешить...
- Итак, молодые люди? - вошёл на веранду дядя Тахир.  - Я так понял, что вы что-то придумали и хотите огорошить старого Тахира? Надеюсь, это будут разумные мысли и предложения, и мы не будем возвращаться к уже решённым вопросам вроде армии или вашей обязательной учёбы? Мне бы очень не хотелось начинать всё с самого начала...
- Нет, дядя Тахир, не будем! - резко, неожиданно даже для себя самого,  ответил я ему.
- Ну слава Аллаху! - засмеялся он облегчённо.  - Тогда выкладывайте, чего вы там придумали? Я же видел, Андрей, что ты чем-то озабочен последние дни.
 - Знаете, дядя Тахир, - начал я неторопливо, когда он сел напротив меня, а Иринка встала у меня за спиной, - нам необходимо съездить в свой городок на день или два, повидаться с друзьями.
 В это время на веранду вошёл Саша-официант и стал расставлять на маленьком пластиковом столе графины с соками, блюда с фруктами и стакан вина перед дядей Тахиром. Пока он топтался вокруг нас, мы все напряжённо молчали. Я пытался обдумать следующие слова. Дядя Тахир смотрел печальными посветлевшими глазами то на меня, то на Иринку.
- Очень нужно! - вдруг выкрикнула Иринка, когда спина официанта скрылась в дверях.
 Дядя Тахир скривился, как от головной боли, но ответил не сразу. Он неторопливо сделал несколько глотков из своего стакана.
- Не скрою. Что-то подобное я предполагал...
- Но это не всё! - опять решительно перебил я его.
- И это ожидаемо, - чуть слышно, но уже намного спокойнее промолвил дядя Тахир.
- Мы хотели посоветоваться с вами, дядя Тахир, - нашёл я наконец-то подходящие слова, - насчёт Зои и Саши. Мы рассказывали вам об этой семье. Короче, хотелось бы как-то помочь им. Они же живут в крохотной комнате с тремя детьми, без работы...
- Да это не короче, Андрюша! - раздражённо перебил меня дядя Тахир - Это длиннее! Учись говорить суть. Время дорого.
- Хорошо. Я хотел бы найти им обоим работу и купить им приличную квартиру в нашем городке. Ну там, где они и живут сейчас.
- Конкретно им или ещё кому-то? - резко спросил дядя Тахир. Лицо его было мрачным, глаза опять сделались угольно-чёрными.
- Конкретно им, - ответил я уже не так уверенно,  - Ещё у нас есть близкие друзья в городке, вы знаете. Юрка и Алёна. Хотелось бы предложить им переехать жить к нам. Дом  у нас большой, и места хватит на всех. Кроме того, проблем с работой на нашем предприятии у них не будет. Правда?
- Работой...- скривился дядя Тахир, - этим детям, как и вам нужно учиться.... А вы уверены, что они согласятся с вами? Уверены, что примут наши условия жизни...
- Конечно, уверены! - резко выкрикнула Иринка и тут же испуганно примолкла.
- Хорошо, - криво улыбнулся дядя Тахир,  - я прикажу, их проверит служба безопасности...
- Зачем? - удивился я. - Мы прожили вместе с ними...
- Меня предавали люди, которым я верил безмерно, и которых считал друзьями двадцать лет. - жёстко, отчеканивая каждое слово, громко сказал дядя Тахир.
- Это не имеет значение! - вдруг резко и почти грубо оборвала дядю Тахира Иринка. - Мы не делили с нашими друзьями ни денег, ни заводов. Они все годы были рядом и отдавали нам иногда последнюю рубашку в прямом , а не в переносном смысле. Конечно, им далеко до вас и таких умных людей как вы, но они очень порядочные люди!
- Хорошо! - так же резко перебил дядя Тахир, а потом замолчал и, подперев голову руками, уставился невидящим взглядом в полупустой стакан перед собой. Я понял, что сейчас всё решится, и внутри меня всё замерло. Но это продолжалось недолго. Когда он поднял на нас глаза, они как обычно были светлыми и улыбались по-доброму.
- В конце концов, это ваш дом, и вам решать, кто будет в нём жить.  -  нараспев, спокойно сказал он.  - Простите меня за резкость, но это всего лишь беспокойство за вас, мои дорогие.
 Иринка порывисто подбежала к дяде Тахиру, обняла его за шею и крепко поцеловала в гладко выбритую щёку. А потом нежно прижалась к его голове своей щекой.
- Вы познакомитесь с ними, - радостно шептала Иринка,  - и поймёте , что они прекрасные ребята...
- Конечно, конечно, милая, - чуть отстранился от ней дядя Тахир. - Но мне кажется, Андрей, что ты сказал не всё. Есть что-то ещё?
- Да! - кивнул я уже совсем нерешительно. - Мне нужно узнать о судьбе одного человека. Пока я не могу рассказать вам всего подробно. Но я обещаю, что когда мы вернёмся, я расскажу вам всё  в самых мельчайших подробностях.
- Что ты предлагаешь?  - смотря на меня грустно-смеющимися глазами, спросил он. Дядя Тахир как всегда был конкретен и практичен.
- Вы не могли бы отправить с нами Перегудова? Он мог бы очень помочь нам во многих вопросах. Он опытный человек... Ну и конечно нам нужна машина...
-  Все машины, поля, леса  и заводы принадлежат тебе точно  так же как и мне. Это я говорил и буду говорить, пока ты это не осознаешь. - печально вздохнул дядя Тахир. - Однако всё равно спасибо вам, что всё рассказали и решили посоветоваться со старым Тахиром. Мне очень приятно, что моё мнение имеет для вас значение.
 Он помолчал немного. Мы напряжённо ждали.
- Вы всё решили, -наконец-то опять заговорил он, - и говорить об этом не будем. С вами поедет не только Перегудов, но и вся его команда, которую вы хорошо знаете. Чемодан с деньгами повезёт охрана. О покупке квартиры будет договариваться Перегудов, тебе нужно будет только расписаться там, где он скажет. Всё остальное обговорите с ним лично. Это всё, надеюсь?
 Лицо дяди Тахира было то ли мрачным, то ли сосредоточенным. Я не мог понять.
- Вам не нравятся наши планы? - осторожно спросил я.
- Мне нужно подумать. Хотя я и ожидал чего-то подобного, но всё же вам удалось меня озадачить.  Я не помню, чтобы кто-то так удивлял меня последние  два года, после рождения Равиля...
- Я поеду на работу, - резко поднялся он с места и привычно отодвинул бокал, стоящий перед ним, - может быть, вечером мы поговорим детально и конкретно по каждой проблеме. А может быть, и нет. Возможно, к вечеру для меня всё прояснится и всё будет проще для всех нас...
 Когда дядя Тахир скрылся в дверях, Иринка устало, как после трудного дня, опустилась на стул рядом со мной.
- Я не думала, что ты у меня такой решительный. - сказала она просто, без всякого выражения и эмоций. - Лично у меня, когда он хмурился или злился, чуть сердце не оборвалось...
Я вытер пот со лба и улыбнулся ей ободрительно.
- Забыл попросить его, чтобы он нам дал микроавтобус?
- Зачем? - удивилась она.  - Разве в две машины мы все не поместимся?....
 Вечером в нашей гостиной я подробно рассказал Иринке всё о Герасиме Петровиче и о кабинете дяди Тахира. Рассказал, что хочу сделать ему сюрприз и привезти его живого деда, если получится прямо сюда.
 Иринка,  внимательно выслушав меня, заволновалась.
 - Ты же видел, он не любит сюрпризы, - встревожено  заговорила она, - А если это не  он...
- Всё! - резко перебил я. - Завтра рано вставать. Я же рассказал тебе о фотографиях. А потом, это не то чтобы сюрприз... Как бы тебе сказать? Герасиму Петровичу больше ста лет. А если его уже нет? Или он  в таком состоянии, что его нельзя везти. Целая неделя прошла, если не больше....
  Утро было обычным. Только завтракали мы на два часа раньше. Но  после завтрака я уже не застал дядю Тахира дома. Бибигуль сказала, что он уехал куда-то рано утром, но обещал вернуться быстро.
- Вот ждём его к завтраку.
 Нас с Ириной пригласили к столу, но мы отказались и вышли во двор под тень деревьев, сели на расположенные там лавочки. Мы оба молчали. Я думал напряжённо, опасаясь, что поездка может сорваться по каким-то непредвиденным причинам. Иринка тоже была напряжена и взволнована, хотя только что говорила с женщинами весело и непринуждённо.
 Шум автомобиля раздался неожиданно в полной тишине. Машина подкатила к крыльцу, и мы увидели дядю Тахира, идущего к нам.
- Ну что? - ещё издали спросил он. - Уже позавтракали?
- Мы готовы! - радостно ответила Иринка, подскочила на месте и сделала легкий поворот, демонстрируя новое розовое платье.
- Прелесть! - вздохнул дядя Тахир  и опустился рядом с нами на скамью. - И в дороге не жарко... Машины будут готовы через несколько минут, а пока, други мои, расскажите-ка мне конкретно, как вы собираетесь сотворить свои дела? И не делайте мне, пожалуйста, таких лиц! Просто старый Тахир хочет уберечь вас от ненужных неприятностей. Повторяю! От ненужных...
- Мы же всё рассказали... - вырвалось у меня с досадой.
- Ну это понятно! - поморщился дядя Тахир. - Вы рассказали, что думаете сделать. А я вас спрашиваю как?
- Ну с деньгами и с вашими связями мы сможем с лёгкостью добиться...- начал я медленно, подбирая слова.
- Справедливости! - резко  закончил мои слова дядя Тахир.
- Ну конечно! - воскликнула Иринка, будто ждала его слов.
- Ну да! Ну да! - печально закачал  головой Самохин.  - Хотите всем воздать по заслугам, так сказать?
- Обязательно! - сцепив зубы и чувствуя что-то не доброе, резко ответил я.
- Понятно, - грустно кивнул дядя Тахир,  - Только хочу вам дать один совет , напоследок. Чтобы совершить справедливость, необходимо, как минимум, знать точно, что она нужна  тем, ради кого вы это делаете...
- Не перебивайте меня! - резко повысил он голос, заметив, что мы с Иринкой хотим возразить ему. - Дослушайте вначале.
- Итак, первое - о ваших друзьях. Вы , конечно, предложите им своё видение  счастья и дальнейшей их жизни, но старайтесь не очень настаивать на этом. Никто не может точно знать, где это счастье и в чём. Но каждый представляет его по-своему. Теперь о Зое, Саше и их детях. На вашем месте я предложил бы им переехать к нам...
- Куда? - одновременно воскликнули мы с Иринкой.
- У вас  работает семейная пара, Ольга и Фёдор. Ну вы уже хорошо их знаете. Они занимают маленький флигель рядом с вашим домом. Люди они уже пожилые, дети у них обеспеченные и жильём, и заработной платой,  на комбинате у нас работают. В городе у Ольги и Фёдора квартира приличная, двухкомнатная. Служат  они у меня уже несколько лет, но постарели за последнее время сильно, вот и пора им на покой... Короче! Я их уволю, пока вы ездить будете, выходное пособие выплачу, компенсацию небольшую... А что? Флигель четырёхкомнатный, не считая просторной кухни и дворовых построек. По сравнению с  халупой Зои и Саши почти дворец.   Плачу я хорошо, особых навыков им не нужно. Дети к тому же будут всегда под присмотром и на природе. Ну а насчёт школы в городе  для них я договорюсь, будем возить туда-обратно. Затраты не слишком большие...
- Вот это да! - воскликнул я радостно.  - Вот за это спасибо вам...
- Подожди! - резко перебила меня Иринка, и я осёкся на полуслове удивлённый её хриплым "детдомовским" голосом.
- А как же эти люди? Старики? - напряжённо глядя в глаза дяде Тахиру, спросила она.
- Какие? - удивился Самохин.  - Евсеевич и Егоровна?  Да домой поедут. С внуками чаще будут видеться, детям помогать не деньгами , а делом...
- Но это же гадко! - выкрикнула неожиданно Иринка. - Почему вы должны их выгонять? Чем они виноваты?
 - Да! Это как-то не складно выходит... - смутившись своей радости, пробормотал я.
- Несправедливо значит! - процедил сквозь зубы дядя  Тахир и ,низко опустив голову, замолчал, будто задумался.
- Ну хорошо! - резко  выпрямился он и, как обычно, нервно зашагал, меряя пространство возле лавки. - Давайте сделаем справедливо. Поедете к себе в городок, купите Саше и Зое  квартиру. Зою устроите на старое место работы. Ту нянечку, что работает на её месте под зад коленом? Справедливо?  Конечно! Она же получила работу по протекции директора детского сада, этой стервы.  Таким не место в детских садах! Можно и директора детсада  к ногтю прижать, пользуясь моими связями. Так что ли?
- А хоть бы и так? - всё тем же охрипшим, уже почти забытым мной голосом ответила Иринка.
- Угу! - мотнул головой Самохин. - А  Сашку по протекции устроите на хорошее место работы? Так! Вместо какого-нибудь не совсем правильного... Ну можно сказать такого же как Сашка судимого или запойного? Да?
 Ирина медленно села рядом со мной. Воцарилось напряжённое молчание.
 - Тогда чем же ваша справедливость отличается от моей или Зойкиных врагов-недругов? - медленно расставляя слова, спросил Самохин. - Пострадают-то, в конце концов, дети той, уволенной вами нянечки и ещё семья того, чьё место займёт Саша. А возьмётесь за директрису - тогда и её дети, подруги, может быть, их мужья и знакомые, не говоря уже об её престарелых родителях. Цепочка-то потянется дальше... И большинство пострадавших будут женщины. Те самые за сорок лет, которым в вашем городке работу найти сложно или невозможно... А может, ты Андрюша, хочешь ещё и мента наказать, что так несправедливо с тобой поступил? Того, что честно отработал, наверное, лет двадцать. Рассказать вам, что будет с его семьёй и детьми, не говоря о нём самом? Ведь мента вообще никуда не возьмут с таким стажем  работы на одном месте... Хотя он мог Сашку не раз посадить, как вы сами рассказывали, но не посадил.  Не посадил почему-то... А может пожалел его детей, а не его самого? Не задумывались никогда?
- Да! - вдруг, будто вспомнив что-то весёлое, воскликнул дядя Тахир. - Не забудьте воздать должное ещё вашему физруку и завхозу! Уверен, думали ведь об этом? Да и директору вашего детдома тоже можно жизнь подпортить.
  Мы с Иринкой сумрачно молчали, уткнувшись взглядами в землю.
- А чего их всех жалеть? - откровенно издевательски смеялся Самохин. - За что? За то, что не давали ни вам, ни "потеряшкам" искалечить друг друга до конца? Или за то, что не дали вам сбежать на волю, к бомжам, ворам и попрошайкам в напарники? Они же вас взаперти держали, как в тюрьме! Учиться заставляли? Заставляли! Дисциплину заставляли соблюдать? Заставляли! Так и надо наказать их по полной...
- Хватит! - другим, каким-то тихим, уже привычным за эту неделю голосом, попросила  Ирина. - Мы всё поняли. Правда , Андрей? 
 Она чуть отвернулась в сторону и закрыла ладонями лицо, на котором ярким румянцем горели щёки.
- Честно говоря, была у меня мысль заскочить в детский дом, - вздохнул я печально,  - но ничего такого, что вы говорите, у меня и в голове не было. Просто хотелось в глаза им посмотреть. Взглянуть на них по-другому...
- Как хозяин на слуг? - чуть слышно спросил дядя Тахир.
- Ладно, - махнул я рукой, - вы правы. Не поедем мы в детский дом. Не за тем собрались туда, а потому можно и забыть об этом. Как-нибудь потом... Когда соскучимся...
 - Вот! - поднял палец в небо Самохин. - Вы едете туда, чтобы помочь людям и сделать им добро. Не забывайте это. Хотя откровенно вас предупреждаю, что Перегудов будет следить за каждым вашим шагом. Тут уж вы меня извините, родные мои ребятки! Но я просто обязан  удержать вас от всяких глупостей, за которые вам  самим со временем будет  стыдно. Может быть потом, когда-нибудь , вы скажете мне спасибо...
- Конечно, скажем, дядя Тахир, - тихо откликнулась Иринка. - Можем и сейчас сказать...
 Но Самохин будто бы и не слушал нас больше. Он тяжело опустился на лавку рядом с нами и резким движением взъерошил себе седеющие волосы.
- Вот ещё что! - уже по-деловому начал он. - Сашка! - громко и привычно крикнул он в пустоту двора. Почти тут же откуда-то появился Саша-официант и молча подал ему  большую чёрную  трубку телефона, которую мы часто видели у  Самохина в руках.
- Это тебе, Андрей, - протянул мне телефон дядя Тахир, - нажмёшь на эту красную кнопку и сразу услышишь мой голос. А как звонить с этого с него и обращаться с ним, тебя научит по дороге Валентин. Всё! Перегудов со своими едет в микроавтобусе, а вы с Валентином за ними. Прощаться не будем...
  Самохин резко повернулся на каблуках и быстро стал удаляться к дому...
 
                14.
   Прекрасная солнечная погода, радостное настроение, быстрая езда и предчувствие встречи с друзьями почти сразу, с первых минут путешествия, взбудоражили нас. Мы много говорили, перебивая друг друга, смеялись        невпопад, вспоминали прошлое - удивительное и смешное...
 Наш водитель, Валентин, на правах почти "своего человека"  поддерживал наш разговор смехом , вопросами, шутками и восклицаниями.  Он был весельчак по натуре, я понял это ещё в первые дни нашего знакомства.
 Я был счастлив, что нам всё удалось. Мы ехали в наш городок детства, как мне и мечталось много дней подряд, а потому я был уверен, что все трудности позади. Иринка светилась от счастья, но только теперь я понимал, что радуется она больше всего за меня.
  Первая половина дороги пролетела почти незаметно. Валентин травил  анекдоты, когда появлялись паузы, Иринка вспоминала смешные истории из нашего детства, я вторил ей, все смеялись. Кроме того, мы с интересом рассматривали, окрестности пролетающие за окном, и Валентин иногда рассказывал о местности и населённых пунктах, мелькающих за окнами автомобиля. Вначале было много лесов, речек и речушек, потом пошли возвышенности и наконец высокие холмы. За холмами началась привычная нам степь, ещё кое-где зелёная, не выжженная пока до блёклой желтизны, придорожные кафешки и ресторанчики, бензозаправки и магазинчики... Но чем ближе мы подъезжали, тем почему-то тревожнее становилось у меня на душе. Меня почему-то стало обуревать волнение и стало казаться, что план мой не так идеален и прост, как я его себе представлял там, в далёкой богатой усадьбе со множеством удобств и лёгкой непринуждённой жизнью. Мне  вспоминались  отрывки из последнего разговора с дядей Тахиром и я всё думал, думал... О чём я думал? В чём стал сомневаться?
 Трудно объяснить в двух словах. Это были мысли о Юрке и Алёне, их квартирах и, возможно, что уже налаженном быте. О Саша с Зоей, и директоре  детдома Василии Акимовиче...
   Иринка, видимо, почувствовав моё настроение и  попыталась успокоить меня: "Расслабься. Всё будет хорошо!".
  Вначале мы подъехали к нашему общежитию. Так я сообщил по телефону Перегудову, нужно было начинать с самого трудного.
  Когда мы вышли из машины, мне сразу показалось, что будто бы мы и не уезжали никуда. Вокруг ничего не изменилось.  Верёвочные качели также болтались на обтёртых, согнутых под тяжестью ветвях. Полуразрушенное крыльцо с торца дома, открытая настежь дверь из общего коридора, растоптанная сорняковая трава возле низкого крыльца. Только бугор рядом с ним стал будто выше - буйно порос амброзией и сорняком по пояс. Не слышно было почему-то  звонких голосов Зойкиных мальчишек.
  Но сама Зоя уже была здесь. Стоя на низеньком крыльце, она встретилась нас  просто. Будто бы мы на часок отлучались в магазин за продуктами.
- Ну чего? Нагулялись? - спросила она даже как-то сердито, но тут же засмеялась своим тонким визгливым смехом, когда Иринка бросилась к ней обниматься.
- Вижу, вижу,  - продолжала она притворно-сердито ворчать, обнимая меня, - где-то вам хорошая карта выпала. Вон какие франты обои... Слава тебе Боже! Кому же должно повезти, если не вам?
- Что с Сашей? - с замиранием сердца спросил я.
- Да чего с ним будет-то? - махнула вяло своей маленькой ручкой Зоя. - Шабашку себе нашёл в посёлке. Сараюшку одному мужичку помогает строить. Сама только пришла. Обедать ему носила, да зря. Уже накормили там их. Люди вроде и небогатые, но приветливые...
- А ребята где? - перебила её Иринка.
- Тоже там. Возле него вертятся с утра. Разве их от такого дела оторвёшь? Да и слава Богу! Я хоть постирать успела на них, да еды в прок наготовила...
  Уже позже, сидя в тесной комнате втроём вокруг её маленького стола,  подливая нам чай и молча слушая Иринкин подробный рассказ и все наши предложения по переезду, Зоя будто бы и не рада была  тому, что мы ей предлагали.
- Ты не думай, Зоя! - начал убеждать я, поражённый её молчанием и сумрачным видом. - Домик там просторный. У вас с Сашей свой дом будет, и пацаны по двое в комнате. А кухня какая там просторная! Как вся твоя комната эта! Да чего там! Больше раза в два. И зарплату мы вам платить будем хорошую...
- Чего-то никак я в толк не возьму, - поморщилась Зоя и бухнула на стол повторно только что вскипевший чайник. - Дом-то чей? Ваш? Тогда зачем вам его нам отдавать? Да и откуда у вас всё это взялось-то?
 Пришлось рассказывать всё заново. Начал я теперь со своего детства, потом долго и убедительно опять  уговаривала Иринка. Мы выпили ещё один чайник, все вспотели, будто после тяжёлой работы.  И вот тут, в один какой-то момент, Зоя неожиданно подскочила на маленьких ножках и стала нервно расхаживать по тесной комнатушке. Три шага в одну сторону, три в другую. Мы замолчали, ждали напряжённо и смотрели на неё.
- Да не бывает такого! - вдруг громко, но каким-то обиженным детским голосом выкрикнула она и привычно всплеснула своими маленькими ручками. - Просто не может такого быть! Со мной-то точно не может. А?
 И только когда мы с Иринкой громко рассмеялись, личико её вдруг залилось слезами, и мы увидели в  расширенно-удивлённых глазах застывший испуг и глубоко спрятанную  улыбку надежды.
 Иринка бросилась  к ней, они обнялись, и стали говорить что-то быстро-быстро, не разборчиво, разом смеясь и плача. Вот тогда я вздохнул с облегчением и понял, что одно дело всё же сделать удалось. И тогда они заговорили разом, перебивая друг друга, смеясь и плач одновременно...
- Вы тут пока порешайте всё, Ирина, - вставил я слова в поток их излияний и восклицаний, - и с Перегудовым все вопросы  решите. Потому как ехать надо сегодня. А я пойду Светлану Гречанину навещу. Дома она, Зоя?
- Дома, дома! - торопливо откликнулась та...
    Герасим Петрович совсем не изменился за эти дни. Мы со Светланой сидели возле его кровати, и я неторопливо и спокойно рассказывал им всё, что произошло с нами за эту неделю. Они слушали молча, не перебивая, ничего не спрашивая. Только дед Герасим иногда покашливал или вздыхал в каких-то местах моего рассказа. Я же подбираясь к концу своей истории мучительно размышлял о том, как бы рассказать Герасиму Петровичу самое главное.
 И вот, когда я совсем почти закончил рассказ и о фотографиях, и о кабинете дяди Тахира, и о сыновьях и всех родных Герасима Петровича в дверь неожиданно громко постучали, и она  открылась резко с  неожиданным треском. На пороге стоял Перегудов.
 - Андрей Кириллович,  - начал он с порога сердито, тяжело переводя дух, - я же просил вас не уходить из поля моего зрения без предупреждения. Ну что же вы нас гоняете по всей общаге, как пацанов? Мы же с ног сбились! И Ирина Викторина хороша! "Не беспокойтесь, он сейчас придёт". А ответственность за вашу жизнь и здоровье  кому нести?
- Простите, Семён Павлович! - улыбнулся я ему виновато. - Так получилось. Но однако вы как никогда вовремя. Хочу  вас просить, чтобы вы приготовили одно лежачее место в микроавтобусе. Герасим Петрович поедет с нами.
 - С нами? - удивлённо переспросил Перегудов и сердито  уставился на старика, лежащего на койке. - Насчёт этого указаний от...
 - Его фамилия Самохин! - резко перебил я начальника охраны. - Са-мо-хин! - повторил я по слогам. - Вы меня понимаете?
 Впервые я увидел на лице Перегудова вначале замешательство, а потом, кажется, растерянность. Однако продолжалось это всего несколько недолгих секунд.
  - Самохин! - повторил он озадаченно.
 - Да! - уверенно кивнул я. - Герасим Петрович Самохин. Участник Великой Отечественной войны, кавалер двух орденов "Красного знамени", командир полка, полковник Красной Армии. Мне кажется, Семён Павлович,  вы должны были  видеть  его военную фотографию. Или нет?
-  Я? - всё ещё удивлённо переспросил начальник охраны, но тут же поправил себя. -  Так точно, видел!
- Ну вот! Не можем же мы оставить его здесь? Так что вы  устройте ему там ложе помягче и по...
 - Андрюша! - схватила вдруг меня за руку Светлана Гречанина. - Ему уколы нужно делать каждые два часа. Разве же его можно везти куда-то далеко? Это опасно...
 - А вы сами как, Герасим Петрович? - осторожно спросил я старика, наклоняясь. - Может поедете с нами? Мы обеспечим вам лучших врачей и лучший уход...
- Лучше  мне уже  не надо,  - покашливая, проворчал старик и  неожиданно отвернулся.
- Очень нужно чтобы вы поехали, Герасим Петрович!  - взмолился я и  опустился перед кроватью на колени. - Вас там внук ждёт, жена его, ваш правнук... Там о вас будут заботиться, любить... Неужели же там вам будет хуже, чем здесь?
 - Машину "Скорой помощи" можно нанять.  - раздался строгий и обычный голос Перегудова. - Ну и врача в сопровождение. Я думаю, что смогу это устроить. Прикажете исполнять, Андрей Кириллович?
- Пожалуйста, Семён Павлович! - в восторге подскочил я с места.
- Без Светочки я никуда не поеду,  - чуть слышно в полной тишине проворчал Герасим Петрович.
- Да - нет проблем! - тут же  откликнулся от дверей Перегудов. - В машине "Скорой..." места ещё на троих хватит.
- Куда же  я-то, Герасим Петрович? - заволновалась Светлана, сморщив жалостливо и так некрасивое будто побитое дробью лицо. - У меня и письма от Серёжи сюда приходят. А вдруг вернётся он? Вдруг досрочно освободят, как начальник лагеря мне говорил?
- Письма - это мелочь? - опять моментально отреагировал начальник охраны.  - Договоримся на почте, и будут приходить лично вам в руки.
- Герасим Петрович? Андрюша? Как же я... Я ничего не понимаю.. - поднялась во весь свой большой нескладный рост худая, жалкая и растерянная Гречанина.
- Вы не волнуйтесь, - аккуратно взял я её за твёрдую большую ладонь,  - Семён Павлович всё решит, и сейчас  подробно объяснит вам. Правда? Ну не захотите оставаться у нас, просто поможете довезти Герасима Петровича, потом мы вас доставим обратно. Здесь и ехать -то не так далеко...
- Без проблем! - опять моментально поддержал меня Перегудов.
- Вот и хорошо! - обрадовался я. - Вы пока всё обсудите, договоритесь... А мне срочно нужно увидеть своих друзей. Можете доверять Семёну Павловичу, как мне...
- Я вас одного не пущу?  - загородил мне грудью двери Перегудов.
- Не волнуйтесь вы так, Семён Павлович! С нами Валентин будет. Дядя Тахир говорил, что каждый из ваших людей троих стоит. Да и что с нами может случится в этом городке? Тут всего четыре большие улицы, а ехать нам на машине пять минут. Потом  у нас телефон, я его в машине Валентину пока оставил.  А у вас смотрите сколько дел намечается?
 - Ну ладно, - кивнул Перегудов после небольшой паузы, - но с Валентином перед вашим отъездом я всё же переговорю коротко.
 После небольшой суеты, ещё нескольких десятков минут уговоров Светланы, после нескольких слов деда Герасима и его неожиданных объятий, я наконец-то оказался в автомобиле, где меня уже ждали Иринка и Валентин. Мы ехали к Юрке и Алёне.
- Как-то всё просто у тебя пока получается, - вздохнула Иринка , выслушав мой рассказ о событиях в комнате Герасима Петровича,  - не к добру это...
- Сплюньте, Ирина Викторовна! - просто,  как свой человек, вклинился в наш разговор Валентин. - В приметы нельзя верить - могут сбыться.
- Господи! Да во что  ещё верить то остаётся? - грустно вздохнула Ирина.
- Вот в него и верьте! - весело, как всегда, откликнулся Валентин. - Мне всегда помогало...
  Но я почти не слушал их. Меня уже волновала предстоящая встреча с Юркой.  Как он поведёт себя, когда я ему всё расскажу? Парень он с характером, а потому ждать от него можно было чего угодно. Очень хотелось, чтобы он согласился поехать с нами. Именно он! Алёнка без него и шагу не ступит.
 Когда мы вышли с Ириной возле знакомой трёхэтажки, то одновременно подняли головы. Известные нам окна на втором этаже были плотно зашторены занавесками. На нас глядели яркие головки созревших подсолнухов.
- Ну, что? Я здесь жду или вместе поднимемся? - раздался сзади голос Валентина. Он  вышел из машины и топтался рядом. Наверное, подумал, что я могу передумать в связи с новыми обстоятельствами.
- Всё нормально, Валентин! - повторил я строго, чтобы пресечь ненужные сейчас споры. - Я же тебе всё объяснил. Нам нужно поговорить с ними без посторонних.
- Да, ладно, ладно... - проворчал тот, но в машину не пошёл, а присел тут же, на лавочку возле входа в подъезд.
- Вроде и  не поздно, - с сомнением глядя на зашторенные окна, оглянулась Иринка,  - часов шесть вечера...
- Восемнадцать двадцать три! - моментально откликнулся Валентин.
 Солнце было ещё высоко, а наши ребята терпеть не могли полутьмы. У меня тревожно билось сердце.
- Главное, чтобы были дома,- тревожно вдохнул я, и мы начали подниматься. На лестнице было почти тихо. Только за дверью, на первом этаже, слабо, как-то вяло плакал ребёнок, да еле слышный женский голос то ли что-то напевал, то ли просто приговаривал ему в ответ.
 Возле Юркиной двери мы остановились в нерешительности. Я громко выдохнул и поднял руку к звонку, но Иринка успела перехватить её.
 - Смотри!
 Дверь в квартиру была чуть приоткрыта. Совсем немного. Маленькая щель. Мы прислушались. Было тихо. Тогда я решительно толкнул её, и она громко скрипнула.  Мы осторожно вошли в коридор  и вдруг услышали торопливые шаги. Из комнаты почти бегом выскочила Алёнка и замерла перед нами. В расстёгнутом халатике,  с растрёпанными, вколоченными волосами и чёрными пятнами на мокром от слёз лице. Я не сразу догадался, что это размазанная по лицу косметика. Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга в удивлении, застыв от неожиданности.
- Ребята! -воскликнула первой Алёнка и бросилась обнимать вначале Иринку, а потом и меня.
- Что с Юркой? - выдавил я из себя с трудом. Голос хрипел и срывался.
- Ушёл! - рыдающим голосом, спрятав лицо на плече у Ирины, выкрикнула Алёна. - Сказал всех забирают, и я тоже ухожу. Их сегодня ночью поездом отправляют.
- Куда ушёл? - взволнованно стала трясти её Иринка. - Кого их? Куда отправляют?  Ты можешь толком объяснить, что у вас тут случилось?
- Ой, ребята! - вдруг совсем другим голосом, спокойным и даже каким-то счастливым заговорила Алёна. - Чего же я? Заходите давайте! Как я вам рада! Вы же с дороги? Я сейчас чайник поставлю, а на столе у меня  всё есть. Они и не ели ничего почти...
 После долгих бестолковых препирательств и споров нам удалось  вытянуть из Алёны то, что всё объясняло...

                15.

   Мы успели и поесть, и напиться чаю, а Алёна всё ещё сидела, облокотившись на руку, и подробно рассказывала нам  и весь сегодняшний день, и всю предысторию  с самого начала. Тихая и поникшая она чуть покачивалась на табурете в такт словам рядом с  сервированным на троих кухонным столом, будто поджидавшим  нашего приезда, и всё говорила и говорила.
- Юрка  оказывается давно ходил с ребятами в военкомат. Военный билет с пометкой, что не годен к службе, который ему тётка купила, он где-то спрятал или порвал. Я не знаю.  Военкома он  уговорил сделать так, что его, билета этого, будто и не было. Ума не приложу, как он смог его уговорить? Тётку его в области каждая собака знает. В газетах её фотки, по телеку мелькает постоянно. Все знают - лучше с ней не связываться. У неё такие подвязки и во власти, и среди криминала - мама не горюй! Я и не верила потому до последнего! Понимаете? Ну думала ходит к ребятам и ладно, и хорошо...
Алёна подняла на нас глаза, улыбнулась как-то жалобно  и опять предложила чаю.
- Не едите ничего, - посетовала она, - я же всё на быструю руку приготовила. Не ждала... А они сегодня днём заявились вместе с Мишкой-адьютантом, ну и по лицам их сразу я поняла, что что-то не то. В глаза не смотрят, а сами весёлые. Не выпивши совсем, только две бутылки вина с собой. Я и собрала на стол всё. Приготовила.  Спрашиваю: " Праздник какой что ли?". Вот тут Юрка подошёл ко мне, прижал к себе крепко-крепко и стал говорить.
"Ты, Алёнка,  - говорит он мне, - главное дождись меня. Мы с ребятами сегодня в полночь уезжаем. Удачно всё получилось! Все в одну команду попали, может быть, и в одну часть попадём. Служить тогда будем вместе..."
- Да это же они мне потому рассказали, когда выпили крепко.  Команда у них с литерой "22-п", что ли? И прапор сопровождающий , мол, проговорился, что это десантура, и направляют их будто бы в Моздок.
 Алёна всхлипнула и по её щекам опять полились чёрные от не смытой косметики слёзы.
- Я вначале в крик! В никакую! А сама-то понимаю, что бесполезно всё. Вы же его знаете - если что решил, то решил.  Начала собирать ему сумку, сама прихорашиваться. Нужно же проводить их... А он тут упёрся опять! Примета говорит плохая, а потому на вокзал с нами не пойдёшь... Я опять в крик! Да куда там?...
    Протяжно и отрывисто засвистел закипающий чайник, и я будто очнулся от  грустно-протяжных завораживающих Алёнкиных слов.
 - Да! Юрка всегда в своём репертуаре... - не ко времени вырвалось у меня.
 - Всё к чертям собачьим! - неожиданно резко отреагировала Иринка. - А мы тут с Андреем всё так хорошо придумали. Забрать вас хотели с собой...
- Почему хотели? - строго прервал я её. - Алёна поедет с нами.
- Куда с вами? - встрепенулась Алёна. - Вы чего?
- Точно! - радостно вскочила на ноги Иринка. - Алёна! Ты даже не представляешь, как у нас хорошо...
- Нет, ребята! - торопливо затараторила Алёна. - Это вы теперь должны остаться непременно. На мне же теперь две квартиры. Места - хоть всех наших поместить можно. Да и мне не так одиноко будет...
- Подожди! - перебил я её. - Сейчас Иринка тебе всё расскажет, а я пока пойду на балкон. Покурю, чтобы вам не мешать.
- Ты же бросил давно? - удивилась Иринка.
- Ну ради такого дела... - я потянулся к пачке сигарет и зажигалке, мирно лежащих на подоконнике на самом виду.
- Юрка забыл! - опять всхлипнула Алёна. - А Моздок - это на Кавказе? - тут же спросила тихо она.  - Это там где война? Мне ничего не оставалось делать - я кивнул.
  Балкон выходил на другую сторону дома, не во двор. Вплотную подступали разросшиеся  кроны карагачей, образуя приятную тень и создавая ощущения леса. Но всё же это было всего несколько деревьев, растущих  вплотную к фундаменту дома, и через их кроны просматривался двор соседней пятиэтажки, детская площадка с покорёженной  проржавевшей каруселью и изрядно погнутый во многих местах турник. На площадке почему-то было пустынно. Детям, видимо, надоели эти поломанные забавы, а взрослые выпивохи ещё не вышли "на тропу охоты". Об их присутствии кричало всё вокруг. По площадке были разбросаны пакеты, смятые одноразовые стаканчики, пустые бутылки из под пива и водки, гладко отполированные доски покосившихся скамеек, заплёванное шелухой семечек пространство возле них...
  Я покрутил в руках пачку сигарет, но курить не стал. Настроение и так было отвратным. Я навалился локтями на металлическое, нагретое за день солнцем, ограждение балкона и вдруг чётко и ясно, как в кадрах киноленты, представил себе наших ребят. Всех нас - сосунков нашего потока. Моих друзей-товарищей. 
 Я словно увидел их всех вместе и каждого в отдельности. Смотрел как они ходят по узким коридорам военкомата, сидят на жёстких деревянных креслах с падающим сиденьем,  болтают, веселятся и спорят, мучаются ожиданием и тревогой о предстоящем. В такие минуты всегда хочется, чтобы всё быстрее закончилось... или началось. Пусть уже громкий голос прапорщика закричит: "Строится", или офицер военкомата просто скомандует: "На посадку!"... "А как же я! Как я останусь здесь один, без вас, ребята?" - пронзала меня давно затаившаяся где-то в глубине души мысль.
 Я буду ходить, сладко есть, крепко спать, учиться бальным танцам и иностранным языкам в то самое время, когда они повесят на плечо автомат и, обув сапоги, уйдут строем в туман. Уйдут без меня! Получалось как-то нескладно и даже предательски думать об этом. Только что же я мог сделать?
   Мой блуждающий взгляд неожиданно упёрся в огромную пожарную лестницу, чёрной ребристой лентой уходящую  вверх, на крышу.  Если встать  на самый край балкона, можно дотянутся до неё рукой, без усилий перегнувшись  через перила. Меня будто силой потянуло к этой лестнице и я вспомнил...
   Вспомнил, как Юрка на спор забирался по такой же пожарной лестнице на крышу учебного корпуса детского дома. Высота была приличная, если учесть, что четвёртый этаж здания был почти как два этажа высотой. На четвёртом этаже  у нас располагался спортзал. Снизу карабкался поспоривший с ним потеряшка, который был года на два старше нас.
 В тот день валил снег, крупные хлопья медленно летели на землю, залепляли лицо, покрывали тополиные аллеи, ещё не сбросившие золото листьев, белыми пятнами чистого первого снега.
- Руки, руки не бережёт... - хрипел от волнения Мишка-адьютант.  А Алёна вдруг дёрнула меня за руку и подала вязанные варежки. Крупной вязки, заштопанные во многих местах, с растянутой запястной резинкой.
- Забыл...  - прошептала она белыми, как снег, губами, и глаза её всегда зелёные и задорные  были серыми от испуга. На замерших ресницах налипли  снежинки, но она не моргнула ни разу.
- Руки замёрзнут,  - стуча зубами, будто от страшной стужи, выдавила она, - не добраться ему...
- Замолчи! - заорал я тогда впервые на неё злобно и грубо  встряхнул, схватив за отворот куртки...
 Я очнулся от воспоминаний. Моя рука крепко сжимал край пожарной лестницы. Ладонь жгло нестерпимо от нагретого за день железа. " Встать на ограждение, ухватиться за перекладину, и всё..." - промелькнула мысль. Именно в этот момент я ощутил жаркий прилив крови  в голову и, как мне показалось, всё сазу стало ясно и  понятно. Мысли мои  прояснились,  и на душе стало радостно и спокойно, как в тот момент, когда Юрка уставший, с   окоченевшими руками спрыгнул ко мне в объятия с нижней ступени пожарной лестницы. Как и тогда мир неожиданно изменился. Радость победы и облегчения рванули из меня наружу, и всё вокруг вдруг встало на свои места. Мир принял обычный вид прекрасного и неповторимого чуда.
 Я, как от бессилия, опять навалился локтями на ограждение балкона и услышал крики и суету птиц, ветерок, шумящий в мелкой листве деревьев и сами листья пепельно-зелёные, но отчего-то ярко красивые и будто обновлённые. Я почувствовал, как свежий вечерний ветерок охлаждает моё горящее изнутри лицо, будто раздвигая предо мной горячий спёртый воздух.
"Выход всегда есть, - вспомнил я забытые мной, сказанные когда-то в общежитии Сашкой слова -  вся закавыка в том, как его найти...".
 И тут же пришло радостное осознание: "Я нашёл!"
  Я достал из кармана пиджака  военный билет и опять увидел уголок серой бумаги торчащей из него. Я вынул повестку, прочитал ещё раз и переложил её в паспорт. Потом зажал военный билет в руке и вздохнув, набираясь смелости, шагнул в комнату.
  На кухне ярко горела лампочка под розовым абажуром. Бокалы с остывшим чаем были сдвинуты к центру стола тесной кучкой. Девушки сидели напротив друг друга, склонившись вперёд, и говорили еле слышно.
- Только я всё равно не понимаю, как же я здесь всё брошу и уеду, - вздыхала Алёна, - да и работа на швейной фабрике?
- А ты не думай об этом, - тихо успокаивала её Иринка, - дядя Тахир знаешь какой? Он придумает за тебя всё! Скажет такое простое решение, что ты сама будешь ещё удивляться: "Как это не пришло мне самой  в голову?".
- Девочки! - позвал я их, и они обернулись ко мне разом. Может их удивило  обращение, которое мы никогда не использовали в детстве, или мой напряжённый голос выдал меня.
- Я решил, что должен ехать с Юркой и с ребятами! - разом, одним духом высказал я то, что хотел вначале объяснять им осторожно и медленно.
- Хочешь проводить их? - настороженно улыбнулась Иринка.
- Нет! Я попытаюсь попасть в их команду. Мне нужно пойти с ними. Ну ты же понимаешь?
- Куда пойти? - она резко подскочила с табурета.
- Ой! Ирина! - чуть слышно вскрикнула Алёна, и на её глазах опять появились слёзы. - Это я во всём виновата. Не надо было вам  рассказывать...
- Короче! - прервал я решительно обеих и протянул Иринке свой военный билет. - Передай дяде Тахиру. Скажи что не пригодился... И ещё, что я очень благодарен ему за всё! Ну ты найдёшь, что сказать!
  Иринка молча шагнула ко мне и крепко ухватилась  за  лацканы пиджака. Она смотрела в глаза строго и жёстко, как когда-то в детдоме, если  была очень рассержена на меня.
 Я не выдержал первым и опустил глаза.
 -Ну что ты так смотришь на меня? Разве я не прав? Да я себя уважать перестану... Да что я? Ты сама-то будешь меня хотя бы уважать, когда мы вернёмся домой? Или будешь делать вид, что всё хорошо, и ничего не произошло?...
- Андрей! - всхлипнула Ирина, обхватив меня рукой за шею и привычно пряча лицо у меня на плече. Тут же подбежала Алёна и обняла меня сбоку, с другой стороны. Они так крепко прижимались ко мне, так дрожали их тела, что в горле у меня непривычно запершило.
- Всё будет нормально, девочки! - прижимая их к себе, приговаривал я, пытаясь совладать  с голосом, который сипел и срывался.
-  Вы главное учитесь там без нас, хорошо. Живите дружно. Дядю Тахира слушайтесь. Он мужик - кремень. Много чего повидал... Теперь наша очередь...
- Там внизу, Валентин! - вдруг оторвавшись от меня, прошептала Иринка. В  её сухих глазах  была то ли затаённая радость, то ли надежда.
- Я помню. Вы только посидите, пожалуйста, тихо  сколько удастся. И ничего не рассказывайте ни Валентину, когда он поднимется, ни Перегудову, когда он появится. Появится-то он обязательно... Ни про меня не рассказывайте, ни про Юрку. Скажите что-нибудь... Ну я даже не знаю что! Придумайте что-то! Ушли, мол, куда-нибудь. Скоро будут. Пока суд да дело, пока они вас тут допрашивать станут, поиски организовывать, смотришь, там и 12 ночи. Вот тогда расскажете Перегудову всё честно. Но не сильно торопитесь всё выкладывать. Помедленее, чтобы ещё какое-то время прошло.
- А как же Валентин? Он же внизу стоит, на выходе? - всё ещё с надеждой,
 упорно повторила Иринка.
 - Да тут второй этаж всего, - улыбнулся я ей ободряюще,  - пожарная лестница прямо рядом с балконом...
- Да не возьмут тебя! - вдруг громко почти истерично закричала Иринка. - Ты на время  смотрел? Кто тебя за три часа до отхода поезда оформит? Кому ты нужен?
- А это зачем?
  Я чуть отстранил Алёну и вытащил из кармана пачку долларов, которую мне перед самым уездом вручил дядя Тахир. "Возьми на непредвиденные расходы." - сказал он тогда просто и почти силой затолкал мне деньги в карман.
  Они ещё долго не отпускали меня. Всё держали  то за руку, то приставали с вопросами. Иринка  волновалась, что у меня нет ничего в дорогу: ни тёплых вещей, ни даже туалетных принадлежностей. Алёна металась по квартире собирая какие-то, видимо Юркины, вещи в пакет. В другой пакет складывала со стола всякую снедь, иногда просто сгребая с тарелок нарезанную колбасу в целлофановый пакетик или  заворачивая в полотенце горсть печенья. Я пытался просить их, уговаривал, упрашивал не суетиться. Ничего не помогало.
- У меня есть деньги! - прикрикнул я на них строго, когда устал от всего этого. - Не отдам же я им всё до последнего доллара? За такие деньги можно ни одного, а  даже  троих не то что в армию, в Америку отправить. Вы что не понимаете сколько здесь денег? Хватит! Давайте прощаться...
   Мы  стояли с Иринкой посреди кухни, крепко обнявшись. Алёна сидела, сгорбившись за столом.
- Учитесь хорошо, - пытался говорить я бодро, - держитесь вместе. А мы с Юркой вернёмся и обязательно догоним вас. Дядю Тахира слушайтесь, но надейтесь больше на своих: на Зою, Сашу, Светлану Гречанину. Вы в новой жизни пока ещё никто, а старые друзья всегда могут выручить в трудную минуту...
 - Извини! - заставил я себя резко оттолкнуть Иринку. -  Сейчас каждая минута на счету, а мне бежать ещё до военкомата минут двадцать.
 Она опять прильнула ко мне, сама поцеловала меня в губы крепко и долго, потом как-то робко шагнула назад, ближе к кухонному столу, где застыла скрюченная фигура Алёны. Так я и запомнил  их. Одну стоящую, вытянутую в струнку, другую сгорбленную за столом.
   Нагретые солнцем железные перекладины пожарной лестницы чуть обжигали и так горящие от волнения ладони. Солнце садилось за дома, но пот почему-то лил с меня ручьями, сердце бешено колотилось. А в голове крутилась всякая ерунда: страх за девчонок, оставленных одних в полутёмной квартире, мысли о том, как перенесёт дорогу Герасим Петрович, удивлённое лицо дяди Тахира, когда он увидит его и узнает кого ему привезли...
  От последней перекладины лестницы до земли было метра два с половиной. Я вначале повис  на руках и только потом медленно разжал ладони. Сверху раздались испуганные вздохи. Жёсткое падение на твёрдое покрытие асфальта и  боль от удара плечом о землю будто бы стряхнули с меня остатки всего, что мешало мне всё это время. Я вдруг почувствовал лёгкость, быстро подскочил на ноги и засмеялся. На балконе девчонки махали мне руками и что-то говорили, пытались не кричать, как я их и просил заранее.
 Я ещё раз поднял голову, чтобы разглядеть их лица в надвигающихся сумерках, потом махнул рукой и с лёгкостью, с каким-то нахлынувшим весельем, быстро побежал наискосок через двор по хорошо знакомому пути...

                КОНЕЦ.