Зубы кролика никогда не перестают расти

Это не злачное место. И даже не модное. Скорее тусовочный отшиб.

Музыка тут обычная. Под неё не станешь сдирать с себя одежду, зверея от страсти, и разбрасывать по сторонам. Чинно разденешься, сложишь вещи в стопочку. Под неё не станешь рвать еду как голодный лев, рычать и кромсать руками. Ножичком отпилишь аккуратный кусок, вилочкой подденешь и беззвучно прожуёшь. Под неё не станешь крутить-вертеть партнёршу, словно ты "лысый из Браззерс". Слаженные, но вялые содрогания под ватным одеялом, сдавленный писк и сытый храп. Обычная музыка. Не такая.

Местные бармены – самые невнимательные и равнодушные слушатели. Им, с кислыми минами, до звезды ваши нюни. Пойло всегда в ассортименте, но водка быстро расходится. Потому что самая дешёвая - бармены бодяжат её с берёзовым соком. Надо приходить к открытию, чтобы хватило. Официантки – безучастные и на всё согласные. Зарплата у них вооот такусенькая, а чаевые отбирает уборщица.
 
Публика всегда одна и та же. Редко в «Сладкий кашалот» забредает чужак. Ни наружку, ни флаеры, ни тем более тв-рекламу владельцы не заказывают. Раз в неделю размещают объявление в бесплатной газете с одним и тем же текстом «Приходите. У нас весъело». Но кто читает бесплатные объявления? И кто им верит? В «Кашалоте» так же скучно, как экстравертам наедине с самими собой. 

Идеальное место для медленного, мучительного убийства вечера.

Пробежимся немного по завсегдатаям. За дальним столиком - группа горластых студентов местного факультета Пчеловодства. Пьют, по обыкновению, дешёвое разливное пиво, хрупают сотами и пергой. С ленивым смаком обсуждают девочек-проектировщиц с факультета Бордюростроения. Жужжат наперебой и тискают официанток за невыдающиеся части тела.

Столик напротив занимает местный олигарх, он же градоначальник. Головастый, с поджатыми губами и стеклянным взглядом – ну один в один Оскар Кокошка на знаменитом автопортрете! Они вроде как даже и тёзки. Сидит Оскар всегда вразвалку, курит кальян из кайенского перца и всяко важничает. Вид напускает неприступный и требовательный – «Ну где же вы, ляди? Утешьте дядю». По обе стороны от «дяди» глыбятся два урковатых на вид секьюрити. Если поиграть в угадай-как-их-зовут, то можно смело делать ставку, что один из них Толян, а второй, вне всяких сомнений, Колян. Толян с Коляном, прикрыв веки, с присвистом похрапывают, вводя в заблуждение вероятных недоброжелателей. Но их босс знает, что парни непоколебимо бдят. И что любые его приказы понимают с полумысли.

За барной стойкой ютится заведующая библиотекой – Таня. Старая дева и терпеливая принцеждалка. Таня тусклая, толстопалая и постоянно косится на олигарха, благовоспитанно зевая. Ночами корпит над научно-исследовательской работой, скрупулёзно выясняя, чью на самом деле руку сунул в реку Грека. Давно мечтает пронзить чьё-то сердце, чтобы оно кровило, сочилось и томилось по ней. Пока тренируется на овощах – с собой у Тани всегда пакетик с двумя-тремя помидорами-огурцами и длинная вязальная спица. Из клуба Таня уходит обычно или с Толяном или с Коляном. В глубине души она понимает, что рано или поздно они оба за ней увяжутся.

Через стул от неё - беспрерывный вдовец Кирилл. Он лучший ткач тамошней фабрики по производству марлевых повязок. Кирилл рыж, кудряв, с раздвоенным подбородком (мммм!), пузат и одышечен. Личную гиену не соблюдает – та, привязанная у входа в клуб, скулит и обсмеивает надежды всякого туда входящего.
В «Кашалот» Кирилл приходит присмотреться к девушкам. Присмотрит кого – и сразу спрашивает: «Зачем, по-вашему, делают надрезы на батоне?» Если девица хмурит лоб, а после пускается в объяснения, Кирилл наливается яростью и после теряет к ней интерес. С той же, что, смеясь глазами, вульгарно фыркает, как это делают, заслышав какую-нибудь глупость, вдовец уединяется в одной из приватных комнатушек с табличкой на двери «Промискуитет тет-а-тет».

За центральным столиком, не таясь и не стыдясь, жмутся друг к дружке двое влюблённых: Юля – белотелая спелая девка и Юра – прыщеватый, но обаятельный коротыш. Голубки сидят молча, блаженно курлыкая и томно вздыхая. Девушка любовно обводит пальцем каждый из гнойничков на лице у любимого, что-то едва слышно бормоча, после чего все до одного прыщики каменеют и осыпаются на столешницу, словно бусины с порвавшегося ожерелья. Чуть сконфуженный, но довольный собой Юра вальяжно поднимается со стула и развинченной походкой удаляется в уборную. Проводив его преданным, как у Крупской, взглядом, Юля нежно целует себя в потную ладошку, в запястье, в сгиб локтя, чуть прикусывает плечо, обсасывает Венерин холм на ладони. «Недоцелованная» - вздыхает неразделённо влюблённый в Юлю олигарх , медленно (но адресно) выпуская в сторону девушки большое дымное кольцо.

Штрихи к портретам присутствующих – вовсе не обязательны и совершенно не информативны. И уж тем более даже отдалённо не увязаны с последующими событиями. Но такова человеческая натура – нам всегда хочется знать чуточку больше.

Ровно за девятнадцать минут до полуночи круглая сцена клуба освещается ярким, пронзительно жёлтым софитом. Луч облизывает хромированный пилон, установленный посередине, жалит его и покалывает. Фоновая музыка стихает. Посетители лениво, но заинтересованно разворачиваются к сцене. В «промискуитетных» закутках срабатывают противопожарные датчики, вежливо намекая сластолюбцам, что страсть - не вечное пламя. Даже официантки, отложив подносы и побросав в урны блокноты с заказами, выстраиваются перед сценой. Поговаривают, что ежедневные стриптиз-шоу устраивает сама хозяйка «Кашалота», воплощая в костюмированных представлениях свои сны, гипногогические галлюцинации, сонные параличи и прочие блазны.

Жёлтый свет софита медленно рассеивается по сцене, словно припудривает её поверхность. Динамики выплёвывают монотонный хаус. С потолка с приятным звяком опускается каркас из сетки-рабицы и огораживает сцену по краю. Вслед за сеткой, чуть раскачиваясь на лонже, свешивается восьминогая фигура. Она напоминает ростовую куклу, облачаясь в которые промоутеры заманивают прохожих в разного рода гастрономические и питейные заведения.

Ряженная пауком стриптизёрша (она же, вероятно, хозяйка), перебирая поролоновыми конечностями по пилону, плотоядно щёлкает проволочными жвалами и вращает пучеглазой головой. Ну где же ты, моя зазевавшаяся мушка? – читается в плексигласовых глазах паукоженщины. Нервное хихиканье в зале смолкает. Кто-то гулко сглатывает, кто-то сдавленно ойкает. Посетители столбенеют и, пригвождённые к своим местам, неотрывно следят за происходящим на сцене.

Поролоновая паучиха, изящно исполнив на шесте «рогатку», переползает на сетку-рабицу и заводит присмиревшую толпу зажигательным тверком, сотрясая и раскачивая грушевидную опистосому. Сквозь нудные, однозвучные ритм-биты с нарастающей громкостью пробиваются сэмплы, уютным голосом Николая Дроздова повторяя:

"Пауки периодически линяют. Лёжа на спине, паук вытягивает лапки из экзоскелета".
 
Паучиха застывает.

"Лап-лап-лап… экзо-экзо-экзо…лета-лета-лета…"

Вжикает молния на поролоновом брюшке, и паучий «экзоскелет» сплющивается, оседает к ногам танцовщицы. Теперь она, утянутая серебристым трико, уже проворный зудливый комарик, долговязо снующий под куполом рабицы-паутины.

Толян с Коляном синхронно поворачиваются к боссу, тот кивает, и один из них подходит к библиотеркарше, забирает у неё вязальную спицу и передаёт через сетку танцовщице. Та мгновенно смекает и зажимает спицу во рту.

Она бьётся в тенетах, жалобно пищит, заглушая Николая Дроздова, бесстрашно кувыркается в акробатических кульбитах, с деланной опаской оглядываясь по сторонам: «не видать ли там паука?»

"Некоторые самцы преподносят самкам дары в виде дохлых мух".

"Цы-цы…мда-мда…лых-лых…ух-ух"

Зрители оживляются, включаясь в представление.

 - Спасайся, малыш! – не выдерживает сердобольная Юля.

 - Так тебе и надо, кровососка! – злорадствует Таня, тыча в помидор указательным пальцем-сарделькой.

Ткач Кирилл дотягивается до сетки и накалывает на спицу-хоботок мелкую купюру.

Студенты-пчеловоды дружно хмурятся, машут руками и кричат «Лажа!». Призывают других посетителей обратить внимание, что на самом деле комар из-за своего лёгкого веса не прилипает к паутине, а может совершенно беззаботно по ней фланировать. И не страшны ему никакие пауки!

Олигарх, внимая молодому поколению, кивает и поднимает вверх сжатую в кулак руку. Оттопыривает большой палец в жесте «жизнь или смерть» и оглядывает присутствующих. Поднимается ещё несколько рук. Олигарх, ухмыляясь застывшему в ожидании комару, показывает дизлайк. Остальные подобострастно вторят градоначальнику.

"Мда-мда…ух-ух"

Танцовщица в трико спрыгивает на сцену и за секунду снова облачается в паучий костюм. Вжик! Истово тверкует и удовлетворённо поглаживает сытое брюшко, где почил воображаемый комар. Толян с Коляном по щелчку босса просовывают в отверстия рабицы скрученные трубочкой доллары. Паучиха, коряча лапы, раскланивается, взбирается на пилон и оглаживает бликующий стержень. Клац-клац – щёлкают алчущие жвалы.

Олигарх подзывает бодигардов и показывает пальцем на раскрасневшегося Юру. Те подхватывают парня под руки и перебрасывают через рабицу. Его спутница мертвеет лицом и падает в обморок.

"С помощью ног пауки понимают, съедобна добыча или нет"

"Оба-на! Оба-на! Ча-ча-ча"

Паучиха грациозно пикирует с шеста и подползает к оцепеневшему Юрику. Ощупывает его по очереди каждой своей лапкой, похлопывает по щекам, снова усыпанным бурыми угрями, запускает одну лапу под рубашку – Юрик стыдливо прыскает. Другая лапка тычется в запёкшиеся Юриковы губы. Парень доверчиво открывает рот, впуская мягкую, вкрадчивую гостью.

Хорошо Юрикову рту – пушисто, в меру шершаво и щекотно. Об одном молит Юрик: только бы поролоновая лапа на нащупала, а, нащупав, не привлекла бы всеобщее внимание к его выбоине в верхнем переднем ряду. Центрального резца Юра лишился в неравном бою с самим собой. Дантистов он боялся, но «мёртвого товарища» всегда носил с собой в кармане, если вдруг кто спросит, где его зуб. Тогда Юра доставал из кармана маленький кулёчек из салфетки, разворачивал его и демонстрировал свой резец – дескать, был зуб и есть, видите? Именно за честность и за сиюминутную готовность предъявить доказательства таковой Юля Юру и полюбила.

Окончив исследование добычи, удовлетворённая паучиха, выуживает из костюмного кармана марлевую бобину (минутка славы для Кирилла) и заматывает ничего не подозревающего парня. Готовый кокон ходит ходуном, извивается и глухо просит помощи. Стриптизёрша затаскивает кокон на пилон и исчезает с ним под потолком. Зал оглашается звучным аппетитным причмокиванием. Посетители качают головами. Кто от потрясения, кто от восхищения, а кто исключительный – от сочувствия. Бывают моменты, когда все присутствующие в одном месте разом начинают качать головами. Причины на то у каждого свои, а общее действие синхронно и обоюдно.

Юля, сидящая на коленях у олигарха, взрыдно рыдает. Мужчина гладит её по головке и приговаривает: «Ну-ну, будет тебе!». Юля признательно улыбается и верит. Верит и понимает: всё теперь у неё будет! Даже колье «Ван Клифф», если повезёт. Или странгуляционная борозда, если наоборот. Пан или пропал.

 - Есть добровольцы? – продолжая гладить-прицеловывать Юлю, спрашивает олигарх у присутствующих.

Полудрёмные Колян с Толяном потирают в предвкушении ладони.

Татьяна заговорщицки показывает пальцем на вдовца-ткача, умудрившегося в очередной раз задать ей свой сакраментальный вопрос про надрезы. Ткач, заробев, горбится, втягивает шею и поднимает руки над головой, соединяя ладони. Трусливый сукин сын «в домике». От компании студентов отделяются двое. Их взоры ясны и полны хмельной отваги. Осушив пивные кружки, парни разражаются трубной и продолжительной отрыжкой, словно сам дьявол их этому научил, и перепрыгивают через сетку.

Николай Дроздов загоняет что-то о принципиальном различии между tarentule и tarantula. Смельчаки-пчеловоды нарезают круги по сцене, реалистично жужжа, по-мальчишески боксируют друг с другом и по очереди взбираются на пилон, напоминая шкодливых детёнышей макак из клипа «the bad touch».

В зале настойчиво свистят, потом аплодируют, потом скандируют: «Паук! Паук! Паук!» - как в детстве, на новогоднем представлении, когда деда Мороза всё нет, а нетерпеливая малышня уже заждалась, и снегурочка предлагает его троекратно позвать.

Потеряв кураж, студенты, приникнув друг к дружке, засыпают. И в этот момент, исполнив фирменную «рогатку», появляется паучиха. Всё повторяется, как с Юриком: ощупывание, скольжение под рубашки, заползание в открытые храпящие рты, старательное многослойное укутывание в высококачественную марлю, подъём наверх и аппетитный хряск.

Сетка-рабица сворачивается. Уборщица, бранясь и кряхтя, выметает со сцены осыпавшиеся остатки паучьего пиршества: непрожёванные мослы и жилы, чьи-то наручные часы, зубное крошево и вязальную спицу. Разглядев последнюю, поднимает её и ловко прячет к себе в карман, мечтательно улыбаясь.

Публика тщетно вызывает артистку на бис. Тщетно соблазняет десертом из прикорнувшего на рабочем месте бармена, уже связанного брючными ремнями и оглушённого ударом бутылки по голове.
 
 - Подавитесь своим десертом! – гаркает сварливая уборщица. – Она на диете! Ишь, выдумали!

Жизнь как зебра, часто слышим эту банальщину. Состоит из чёрных и белых полос. Из взлётов и падений. Из тоски и радости. Из спеха и передыха.

Словно и не было стриптиза-интерактива. Словно не схрустела гигантская паучиха троих завсегдатаев. Словно не сломались чужие судьбы в одночасье.

Посетители как ни в чём ни бывало возвращаются к своим оттягам. Студенты-пчеловоды даже не замечают потерю двоих одногруппников. Юля, удоволенная тактильными ласками и жаркими посулами, сладко затягивается перцовым ароматом на коленях у поскучневшего градоначальника. Таня примирительно с собой кивает и манит Кирилла в «промискуитетную».

Толян с Коляном обречённо вздыхают и со значением смотрят друг другу в глаза. А связанный бармен тихо и незаметно умирает от пережатия бедренной артерии.

А сцена снова освещается софитом. На этот раз – розовым. Сверху сыпется блестящее конфетти. Невидимый диджей наигрывает что-то бравурное и громкое. Официантки в розовых байковых платьишках, в картонных масках зайцев из «Ну, погоди!» выстраиваются на сцене в прямую линию. Озорно стучат каблучками, кивают одинаковыми заячьими головками, подрагивают хвостиками-помпончиками. Ладони девушек, облачённые в меховые, тоже розовые варежки придерживают грудь. При прыжке девушки отнимают руки от груди и визгливым хором ойкают с притворным смущением.

Лица завсегдатаев расплываются в ностальгических улыбках. Кто-то вспоминает весёлый и познавательный поход в зоопарк с родителями, кто-то – шефство над «живым уголком» в школе, кто-то – неугомонный и суетливый кроличий перепих на «Дискавери». Бойкие розовые зайки больше не прикрывают лапками грудь – большую, богатую витаминами морковку и хрустящую капусту нужно как следует заслужить. А у некоторых посетителей есть и то, и другое.

Вовремя подключается полюбившийся всем Николай Дроздов, долдоня очередной ликбез:
 
Зубы кролика никогда не перестают расти.

Уб-уб-уб… ик-ик-ник

Это идеальное место для медленного, мучительного убийства вечера.


to be (or not to be) continued...