Двенадцать

Когда раз в год я проезжаю железной дорогой или трассой М55 мимо станции Лесовозная в Прибайкальском районе, я всегда неосознанно с интересом вглядываюсь в километровую даль, где за линией высоких тополей близ сосновой рощи скрывается Ильинский детский туберкулезный санаторий.

В январе 1990 года, вскоре после того, как мне исполнилось двенадцать лет, морозным вьюжным утром меня, городского мальчика, привезли в приемные покои этого учреждения. Вместе со мной на лечение поступил крепкий здоровый парень по имени Александр, родом из Кабанского села, откуда родом моя мать. Учитывая наш общий статус новичков, ровесников, земляков, мы сблизились. Первые пару дней держались особняком от общей массы. Девушки старшей группы - от двенадцати до шестнадцати лет, проходя мимо, коротко, но метко выстреливали взглядом в нашу сторону, и с напускным равнодушием удалялись прочь.

Утром на обязательной физзарядке на свежем воздухе в отсутствие вьюги и сумерек мы первый раз разглядели здание учреждения. Это был широкий двухэтажный деревянный дом с круглыми колоннами, балконами, мезонином. Выцветшая известка, вывернутые в отдельных местах доски в обшивке фасада придавали унылый вид старому зданию довоенной постройки. Впрочем, его постояльцев от ощущения неуютности спасала чистота внутри корпуса и радужный глянец, которым блестели стены и потолки.

С началом учебы мы приняли условия санаторного режима проживания: в семь утра подъем, зарядка, умывание и уборка постели, завтрак, учеба, в час дня - обед, потом сончас, снова зарядка, чашка чая на полдник, по окончании которого вплоть до ужина детям предоставлялось право свободы действий. Кто-то в это время гулял на свежем воздухе, мальчишки гоняли по сугробам мяч или катались на санках, кто-то занимался уроками или сидел в библиотеке, кто-то в праздной болтовне давил панцирную кровать в палате. С последним явлением медсестры усердно боролись, принуждая где словом, где силой каждого залежавшегося обывателя побольше времени проводить вне стен корпуса, дышать воздухом соснового леса.

На завтрак и обед нам давали в небольших бумажных кулечках белый порошок, кислый вкус которого невозможно было принять без содрогания, сколько бы к нему не старались привыкнуть. Нам с Саней, кроме этого, первые полтора месяца на большой перемене приходилось являться на укол в процедурную. Сорока положенным уколам мы вели обратный отсчет. Было два раствора для инъекций – один бесцветный, другой красноватого оттенка. Для красного раствора мы подставляли плечо без испуга, а для белого – стиснув зубы. Потому что следствием такой инъекции был пятиминутный паралич руки и тупая боль, словно тебе в плечо со всего маха врезали кулаком. В марте счет назначенным уколам подошел к нулю, и мы ликовали от такого маленького житейского счастья.

Кормили в учреждении отменно, что прямо входило в стандарт санаторного лечения. В воскресенье на завтрак баловали пирожками с повидлом, варениками, булочками с картошкой или горячим слоеным пирогом, причем в самом аппетитном виде и неограниченном количестве. Воскресный день для ребят, оторванных от домашнего уюта и родительского тепла, становился отдохновением. Подъем переносился с семи часов на девять утра, не было учебных занятий и сознание радовала перспектива весь день провалять дурака, что для школьника средних лет является самым замечательным из времяпровождений. Сдобный аромат, с раннего утра источавшийся из поварского отделения, врывавшийся в пробуждающиеся палаты, несомненно, смягчал для обывателей казенную действительность.

Раз в полмесяца нас водили в санаторный клуб смотреть кино. Клуб представлял из себя прямоугольную бетонную коробку и изнутри состоял из малоформатного экрана и небольшого количества деревянных откидных сидений. Фильмы были разношерстными. Показывали занудные социальные драмы о советском быте, посредственные боевики национальных союзных республик, но иногда случались редкие исключения в виде «Человека из Рио» с молодым Бельмондо, гангстерского триллера о довоенном Чикаго с категорией «16+».

В марте в санаторий поступил шестнадцатилетний парень Аюр. Первый месяц он вел себя мирно и спокойно, притираясь к жизни в коллективе, но затем стал невыносим своей претензией на создание атмосферы армейской дедовщины. Разрыв в четыре года, который был между нами, природный эгоизм, чувство физического превосходства породили в нем надменное поведение по отношению к нам. Если после двадцати лет разница в четыре года между парнями нивелируется, то в споре между шестиклассниками и десятиклассником понятно, кто проиграет. При каждом удобном случае парень любил обнажать свой торс и получать тщеславные комплименты о внешней схожести с Брюсом Ли. Ганя Балдаев, щуплый интеллектуал с собственным взглядом на мир, оказавшись с Аюром в одной палате, при первой же возможности перебрался к нам с Саней в менее комфортную комнату, только чтобы освободиться от претензионного соседа.

В мае всех пациентов на месяц отпустили домой для проведения ремонта внутренних помещений санатория. Большинство выписалось досрочно. В их число вошли почти все, кого я считал своими приятелями.

В дождливый июньский день мы с матерью сошли с электрички на станции Лесовозная и направились в сторону информационного щита с надписью ИДТС. По пути повстречался веснушчатый, миролюбивый Мишка Колбин, ровесник, входивший, как и я, в старую обойму пациентов санатория.С ним в разговоре мы оторвались от родителей и уверенно ступили на знакомую территорию лечебницы с ее футбольным полем, пионерской поляной и прилеском. Парадную дверь здания первым открыл я и твердой походкой шагнул в вестибюль. Там, закинув ноги на твердый тугой диван, девушка в одиночестве созерцала цветной телевизор «Таурус», вмонтированный в стену.

- А у нас новые лица, - заметил я вслух, разглядев ее.

Брюнетка с заметной родинкой на щеке прошлась оценивающим взглядом по нам и вновь сосредоточилась на телеэкране. Мы поспешили в спальное отделение, чтобы занять палату получше. Это оказалось нетрудным, потому что все комнаты пустовали в ожидании новой партии пациентов. С родителями расстались легко. Расставаться трудно только новичкам.

Обед был во втором часу. Он ярко показал, какое мизерное количество ребят от норматива сейчас находится в санатории. Обычно младший и старший отряды обедали отдельно в два захода. Сегодня же столовую едва ли на треть занимали и те, и другие, вместе взятые. Меня посадили за столик с девушками на год младше. Напротив оказалась хрупкая веснушчатая девочка с темно-светлой косой и поразительной длины ресницами. Она вяло работала ложкой, подавленная новыми условиями бытия. Пару раз я сталкивался с ее взглядом, полным влаги и робости. Девочка смущенно опускала глаза, из которых, казалось, вот-вот упадут несколько капель. Много дней позже приятель по палате Андрей Корытов с нежностью назвал мне ее имя - Света, когда его сердце было разбито ее голубыми глазами и, как ни странно, большой жизнерадостностью.

В первые дни ввиду малого количества постояльцев нам простили несоблюдение режима. После обеда вместо сончаса мы сидели в игральной комнате, которая неожиданно после ремонта оказалась завалена всевозможными настольными играми. Мы с Колбиным, хорошо помня время, когда шахматы заменяли нам все разнообразие настольных игр, бросились пробовать силы в каждой из них. На радиоле бесконечное количество раз крутились две имевшиеся виниловые пластинки Ротару и группы «Пламя». Так, что через три часа песни «Сердце, золотое сердце…» и «На два дня, на два дня…» невозможно было слушать не поморщившись.

Здание пахло эмалью и приятной необжитой свежестью. Количество коек на летнее время было увеличено. Все застыло в ожидании скорого наплыва ребят.

Утром второго дня после завтрака все высыпали на свежий воздух. Ярко светило солнце, от сырой земли после прошедшего ливня тянуло прохладой.

Центральная аллея начиналась от детской площадки у входа в здание и уходила далеко в сад, заканчиваясь палисадником у границы территории учреждения. По левой стороне аллеи тянулась стена распустившихся нестриженных акаций, по правой высилась сосновая роща.

Я вошел в беседку и, запрыгнув на перила, стал обозревать знакомый до мелочей пейзаж. Тишину нарушило появление брюнетки с родинкой на щеке.

- Не помешаю? – поинтересовалась она.

- Нет.

Я впервые внимательно рассмотрел ее внешность. Волосы стянуты резинкой хвостиком вверх, белая нетронутая загаром кожа, карие глаза, стройная фигура, легкая сутулость, плоская косточка на переносице.

- Меня Женей зовут, - представилась девушка. – Ты уже давно здесь или только первый раз?

- С начала года.

- Ого. Ну и как тут, скучно или весело?

- По-разному. Чем больше сверстников, тем веселее.

Со мной впервые говорила интересная на вид девчонка, вот так запросто, без стеснения, отвода глаз, и мне это понравилось.

- А сколько тебе лет? – спросила она.

- Двенадцать.

- А мне, получается, на год больше.

Весь день по обоим телеканалам шла трансляция матчей чемпионата мира по футболу в Италии. После двух поражений на старте и очевидного вылета нашей сборной турнир потерял для меня интерес. Последнюю игру мы с пацанами не смотрели. Но, как оказалось, напоследок наши «хлопнули дверью», разгромив камерунцев. Впрочем, огорчение от общего результата не смягчалось. Это был последний провал последней советской сборной.

В одну из ночей в качестве выплеска адреналина мы небольшим отрядом в три человека просочились в огромную девичью палату коек на пятьдесят, чтобы намазать понравившихся девушек зубной пастой. Такой неуклюжий мальчишеский способ показать понравившемуся объекту свою привязанность. Женю я искал долго. Пару раз ошибался. Перебудили с десяток. К удивлению, дежурных медсестер не было почти до рассвета. Я без умолку шепотом болтал с проснувшейся от запаха пасты девушкой. Она в ответ провела тюбиком по моему лицу.

- Ну как, приятно тебе так?

- Ничего, терпимо.

- Все, до свидания, я спать хочу.

С каждым днем коллектив старшей группы пополнялся новыми симпатичными девичьими лицами. Но я их не видел. Если бы они появились раньше, то возможно. А теперь меня интересовала только Женя.

Сосед Андрей Корытов, тот, что запал на Свету с длинными ресницами, сообщил мне как-то слухи с языка новоиспеченной подруги:

- Ты знаешь, что раньше твоя Женя и Аюр дружили?

- Они знакомы?

- Да, в какой-то городской больнице лежали. Он ей после операции цветы носил. Короче, у нашего большого парня любовь была. А тут ты вклиниваешься…

Впервые за неделю я опустился на землю:

- Даже так? Ладно... Постою в сторонке.

Как-то с Женей мы столкнулись на аллее в прилеске.

- Что-то ты стал неразговорчивым! – усмехнулась она. – Ночью с зубной пастой был живее.

- Не выспался или, наоборот…Спросить хотел, ты знаешь Аюра?

- А как же! Ухаживал за мной когда-то.

Я остановился, помолчал и бросил:

- Пошел я в футбол играть. Парни зовут.

- Ну, иди. Приду на вас посмотреть, - крикнула она мне вдогонку.

В один из дней прибыл Аюр. Мы пересеклись в мойке. Тот брился, я умывался. Холодно поздоровались. Я малодушно сообщил, что его старая знакомая находится сейчас в беседке. Тот неспешно удалился.

Снова шел дождь. Я стоял на крыльце. И в мяч не побегаешь, и в помещении скукота. Открылась дверь и появилась Женя.

- Это ты его ко мне направил?

Я промолчал.

- Знаешь, я сама знаю, с кем хочу общаться, а с кем нет.

- Ладно.

Солнце выглянуло из-за облаков.

- Что собираешься делать? – щурясь от солнечных лучей спросила девушка.

- За мячом пойду.

- Может, прогуляемся? Пока дождь снова не зарядил.

С этого дня раз в пару дней мы бродили по аллее, вдоль тополей, по сосновой роще, уединялись на скамейке за стеной акаций. Как-то за палисадником увидели молодую бурятскую пару с грудным ребенком в прогулочной коляске.

- Когда-нибудь у тебя будет точно так, - глядя на них, произнесла Женя.

- Может быть, у нас вместе? – пошутил я.

Девушка житейски, без натуги захохотала:

- Ты еще ребенок!

- Ну да, ты у нас взрослая тетенька. Женщина-вамп. Мужчин меняешь, как перчатки.

- Это ты о чем?

- Вчера Баир Тугутов хвалился, что ты ему свидания назначаешь.

- Кому этот «заморыш» нужен! Парой слов перекинуться нельзя с кем-то? Нашел, кому верить.

Следующие несколько дней мы не виделись. Я наигранно веселился с ребятами. Мы с азартом играли в чехарду, футбол, волейбол. Особенно живо проходила игра в «стеночку». Били мячом по стене сарая с отскоком. Кто промахивался, получал штрафной балл. Скатившиеся с «минус пяти» до нуля становились, пригнувшись, к стенке, и начиналась вторая часть игры – попасть мячом в выстроившуюся вереницу задниц проигравших, да посильнее, а то эффекта наказания не ощущалось. Непринужденные визги, вопли, хохот мальчишек разлетались сместа события по всей округе.

- Смотри-ка, подружка болеет, а ему хоть бы хны! – однажды услышал я шагах в двадцати за спиной.

Возле беседки девчонки жарко обсуждали кого-то и ярко давали понять, что именно меня.

- Вот такие у нас парни, девочки! Простудишься, тебя будет тошнить, рвать, а они будут веселиться и скакать с приятелями!

Громко высказалась почти каждая из многоголосого хора, заметив, что реплики доходят до нужного адресата. Я поднял с земли камень и швырнул его в сторону кофточки Жени, без намерения попасть. Булыжник гулко ударился о борт беседки. Девчонки зажмурились и замолчали в шоке.

- Ты больной что ли?! А если бы попал?! – услышал я возмущенные реплики в свой адрес уже не в третьем лице, а напрямую.

- Не надо кричать гадости в спину! Целее будете, - выкрикнул я.

- И вообще, тут с нами Женьки нет! Это Лена Кудрявцева в ее кофте!

Девчонки, шушукаясь, растворились в роще.

После обеда спускаясь по лестнице мимо моечной, я столкнулся с Женей. Она была худая, закутанная словно от озноба в домашний халат.

- Болеешь что ли?

- А ты не знал, будто.

- Нет. Ну, или не думал, что настолько.

- Ну вот, узнал, - холодно отозвалась она и ушла в мойку.

Я понял, что вел себя последнюю неделю по-свински. «Солнце светит и растет трава, но тебе она не нужна. Всё не то и всё не так, когда твоя девушка больна», - слова из одноименной песни Виктора Цоя легли на душу. С этого дня я бегал к ней в палату, сидел возле кровати, держал за руку, говорил приятные слова. Соседки по комнате охотно оставляли нас наедине.

- Ты чуть Лену Кудрявцеву не пришиб камнем, - усмехнулась Женя. – Видимо, метился в меня, она же в моем свитерке была тогда.

- Да брось ты, я видел, куда кидаю - в сторону от девчонок. Просто хотел птичий галдеж остановить. Я ж не знал, что все так обстоит. Ну, прости меня, если что. И девчонкам передай.

Вокруг Аюра из трех соседей по палате сколотился круг приближенных лиц. Особенно таким статусом гордился новичок Радна, примерно одного сложения со мной. Однажды, в моечной комнате после чистки зубов и небольшой словесной перепалки он высокомерно, не глядя, бросил мне:

- Знаешь, как мы тебя называем? Подъедатель объедков, сушек, а точнее сучек.

Я подошел к нему сзади и постучал по макушке, благо, что он был ниже на полголовы. Тот повернулся, не зная, что делать дальше.

- Ты когда такой смелый стал? – я не сомневался, что мне делать дальше. – Что вы еще там говорите обо мне?

- Попользуйся ей да выкини!

Я ударил его в лицо. Из носа прыснула кровь. Добавил ударами в корпус.

- Перед Аюром ответишь! – всхлипнул Радна, убегая с мойки, словно, щенок с поджатым хвостом.

- Не беспокойся.

Вечером в коридоре при большом скоплении зевак меня остановил Паша из палаты Аюра.

- Это ты сегодня ударил Радну?

- Да. Что, решил заступиться за него?

Паша был серьезным соперником. Коренастый, жилистый, деревенский русский парень с широкими кулаками. «С ним будет не так просто, как с его смазливым соседом», - подумалось мне, и я добавил:

- А ты знаешь, за что он получил? Могу и тебе вмазать, если ты с ним на одной волне рассуждаешь!

- Попробуй, - резко отозвался он.

Я не раздумывая ударил его под глаз. Паша не сдвинулся с места ни на миллиметр, не схватился за лицо, как это сделал бы другой. Он сжал кулаки, на его скулах нервно забегали желваки, тело напряглось, глаза сузились в прицеле, куда нанести удар в ответку. И я ждал его, параллельно прикидывая, что придется бороться на полу, а он парень жилистый, может и побороть. Но шли секунды, а парень так и не решился на удар.

Крупнотелый, высокорослый, но недалекий Петя Иванов, находившийся рядом, театрально захлопал мне в ладоши. Позади послышался недовольный голос медсестры. Толпа вокруг рассеялась. Мы разошлись в разные стороны. Чуть позже Петя Иванов попытался свысока что-то высказать Паше, думая, что тот деморализован, за что был нещадно бит им, в том числе и за свои недавние глупые, не к месту аплодисменты.

Жизнь текла своим чередом. Временами мы с Женей ссорились по мелочам, чтобы тут же все исправить. Например, я убегал в свою комнату, садился на край койки, на соседнюю клал книгу и утыкался в нее. В голове стоял шум. Содержание прочитанного не шло на ум. Приходила Женя, садилась на соседнюю кровать. Я, не обращая на нее внимания, продолжал бегать глазами по странице. Она захлопывала книгу: «Посмотри на меня, пожалуйста». Мы сидели на соседних кроватях, держась за руки. Она склонялась к моему уху, чтобы что-то прошептать. Дверь открывалась. За ней стояла медсестра. Женя смущенно выпархивала из палаты. «Это что теперь за вами глаз да глаз нужен! С ума посходили все со своим переходным возрастом! Марш на улицу!» Я, обруганный медперсоналом или воспитательницей, выходил с приподнятым настроением во двор.

В один из дней я зашел поболтать в соседнюю шестую палату, увидел на тумбочке журнал и увлекся разгадыванием кроссворда. За приоткрытой дверью послышалась суета. Причем был явно узнаваем воодушевленный голос Жени: «За мной папа приехал! Меня выписывают!» Я стоял в гипнотическом параличе, не в силах пошевелиться, выдавить слово. Я слышал, как она спрашивает про меня, заглядывает несколько раз в мою комнату со словами: «Ну где он ходит? Никто не видел его?» Я продолжал в ступоре выписывать на журнальных полях каракули, не в силах сдвинуться с места. Да и что сказать, если выйдешь к ней: «Привет! Пока! Это были лучшие дни в моей жизни». Такой финал я отказывался принимать.

- Уехала твоя Женя, а ты куда-то потерялся, - в очередной раз повторял кто-то, когда я вышел из тени.

- Я знаю.

- Что будешь делать дальше?

- Не знаю.

Я стоял у ограды лечебницы близ качающихся от ветра тополей, бесцельно смотрел на дорогу, бесконечное количество раз вспоминая минуты, когда нас от прощания лицом к лицу отделяла палатная стена.

Я потерял аппетит и всякий интерес к происходящему. Казалось, что даже Аюр молча, искренно сочувствовал моему положению. Я раньше всех завершал трапезу либо, вообще, не ходил в столовую. Лежал на кровати, смотрел в потолок, пытался читать. Воспитательница, внимательно следившая за моим состоянием, в какой-то момент не выдержала и дала мне адрес Жени. «Вот, записывай, Бичурский район, село…» Это меня оживило. Появился смысл бытия. Я отправил письмо, в котором выразил все, что не говорил ей вслух, но питал к ней, особенно после отъезда. Жил ответом с ее стороны. И получил его. На мои четыре страницы поступило два абзаца ответа, содержание которого заключалось в словах: «Привет!.. Больше не пиши мне. Все равно мы больше не встретимся. Удачи тебе! И выписывайся поскорее! Дома классно.»

Я попросился у руководства лечебницы съездить домой. Мне не отказали. Когда мы с мамой шли на станцию, она, осторожно подбирая слова, произнесла, что Цой недавно погиб. Мама знала, что его творчество тогда было для меня на первом месте.

- Как? – отозвался я.

- В ДТП.

«Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать», - вспомнились по пути строки музыканта.

Через неделю, к новому учебному сезону я вернулся, как мне казалось, другим человеком, сухим, толстокожим. К этому времени практически все, кто был летом, разъехались. В санатории было пустынно, тихо, тоскливо, словно, после бала или осеннего листопада, наступающего за ярким красочным летом. Я открывал для себя третий сезон пребывания в лечебнице.  Я решил запастись терпением на оставшиеся четыре месяца, больше года ведь держать в санатории не могут.

В один из дней старшая группа сузилась до двух человек – меня и Паши, того самого, который из-за меня неделю ходил с синяком под левым глазом. Отношения у нас наладились, не успел даже синяк сойти с его лица. Когда мы остались одни в группе, решили даже ночевать в одной палате. За долгой беседой в темноте он вспомнил наш конфликт, из-за которого прослыл слабаком передо мной.

- А я бы тебя уделал тогда, - проговорил Паша.

- Я бы просто так не сдался.

- Знаю.

- Что же помешало?

- Я на стороне тех, кто говорит по делу. А тут я врубился за Радну, не зная, чего он там наговорил.

- Ну раз так, извини. Неделю с «фонарем» ходил из-за меня.

- Ладно, проехали.

- А как ты с Аюром в одной компании оказался?

- Да ни в какой компании я с ним не был. Попал в одну палату и все. То, что там Радна да Саня Малой под ним бегают, это их личный выбор. А так, он такой же одинокий, как и ты. Нет за ним ничего особого, кроме картинной гордости, как и у тебя. Девчонка твоя – его первая любовь. Он ей цветы носил когда-то в одном городском диспансере. Когда узнал, что ее сюда определили, приехал радостный. А тут ты, молодой, непуганый. Ты представь, что вдруг вы с ней оказались в одной больничке, и она выбрала другого, щуплого, «симпотного» пацана, не помня про прошлое с тобой. При том, что ты ей до этого стихи сочинял. Ты как тут себя поведешь?

- Я при своем останусь. Вы там между собой судите, оценивайте, прикидывайте. Но со всем этим ко мне не лезьте. У меня с Аюром напряженные отношения задолго до Жени сложились. Мы же с марта с ним знакомы. Он сознательно ищет кого бы подмять под себя, чтобы ему в рот заглядывали, говорили его словами.

- Короче, все это мне уже не интересно. Меня через неделю выписывают. А вы оба живите своими «обидками» дальше.

- Нормальный ты парень, Паша. Будет не хватать тебя.

В сентябре новых интересных лиц почти не было. Появилась только Таня с милым личиком, широкой талией и слегка оттопыренными ушками. Она любила петь «Желтые тюльпаны», любила при случае подсаживаться ко мне, заводить беседы. Ее полушутя стал обхаживать Аюр. «Ну что же ты? - наигранно она обращалась ко мне во время приставаний последнего. – Не можешь девушку от другого защитить?» «Ты мне не девушка», - отзывался я.

Мне дико надоела окружающая действительность. Еще немного, и я готов был все бросить и самовольно уехать домой. В это время я увидел, как пожилая воспитательница пронзительным голосом орет в крыле дошколят, упиваясь безраздельной властью над детьми, которые при всем желании не смогут за себя постоять в отрыве от родителей. «Мне двенадцать лет, - говорил я себе, - а этим ребятам в два раза меньше. Как ты можешь чувствовать себя хуже них? Очнись!»

Проходя после обеда мимо детской палаты, где, в очередной раз, воздух сотрясался от возмущения воспитателя поведением детей перед отходом ко сну, я обратился к ней из коридора:

- Почему вы всегда кричите на них?

Вопрос выбил женщину из колеи. Она на секунду замялась, но тут же оправилась и стальным голосом рявкнула:

- Идите в свое крыло, молодой человек. Я сама разберусь, как мне обращаться с воспитанниками… И дверь закройте с другой стороны!

- Но это же дети! А вы требуете с них, как с солдат. Вы-то «чем» были в их возрасте?

31 декабря вечером за мной с оказией на чьих-то Жигулях приехал отец с мужиками. Мы сначала поехали в село матери за рыбой к новогоднему столу и только потом в Улан-Удэ. Такая дорожная «петля» меня не смутила. Я был счастлив, как мальчик из фильма «Сережа» Георгия Данелия, словами которого заканчивается картина: «Какое счастье – мы едем в Холмогоры!» Позади год казенной действительности, переживаний о коротком счастье, противостояний с Аюром.

Минуло почти тридцать лет. А у меня не стерлось в памяти то лето. И я, по-прежнему, рефлекторно вглядываюсь в горизонт, за которым располагается санаторий, когда в окне мелькают окрестности станции Лесовозная. Хотя, как обычно, его не бывает видно.

Мне давно не важна та девочка Женя. Мне важно, каким и кем я был в двенадцать лет. Сегодня моему сыну тоже двенадцать. «Вот я в твои годы влюблялся, дрался, отстаивал свою позицию…», - говорю я ему. «Ну я же не в такой ситуации, в какой ты был тогда», - отзывается сын, в пол-уха приняв мои слова и продолжая с гораздо большим интересом вглядываться в экран своего очередного новомодного гаджета. Теперь у юношества другая реальность и ответ на все. Хотя, наверное, похожим образом я бы ответил на подобные сентенции своего отца в те же двенадцать лет.


май 2019 г.