Молодильные яблоки

     Мария в первый раз вышла на рынок торговать яблоками. Стеснялась, спотыкаясь о каждый камешек, корзина казалось тяжёлой, а яблоки - так себе. Стыдоба да и только. Притулилась возле своей давней знакомой, коря себя за малодушие, что послушалась соседок и пошла на поводу. Хорошо им дома-то сидеть на лавочке да советовать, как кому жить. Стой тут теперь как у позорного столба, прячь от людей глаза. Мария щедрой рукой разложила ядрёные яблоки горками и замерла. А люди проходили мимо, спеша по своим делам. Некоторые останавливались, цепляясь взглядом за алые россыпи, источающие тонкий аромат, окидывали взглядом высокую, худощавую фигуру хозяйки в выцветшем платье и пропылённых тапках, вглядывались в посечённое мелкими морщинками неулыбчивое лицо её со следами былой красоты. Мария терялась от этих откровенных взглядов, просила за свой товар недорого, и яблоки её удивительно быстро стали разлетаться по чужим пакетам и сумкам.
Она впервые порадовалась, что нынешний год выдался урожайным. Созревшие  плоды гулко падали на землю, выглядывая алым бочком из изумрудной зелени. Теперь-то она знала, что с ними делать.
     Сад любовно вырастил её муж, Иван Егорович. Он любил работать в саду и ранней весной, и поздней осенью: делал обрезку, что-то к чему-то прививал, жёг костерок после генеральной уборки, и оттого яблоневый сад был всегда ухоженным.
Вот уже семь годков прошло с тех пор, как его заботливая рука не касалась этих яблонь. Сад стал зарастать. Маруся даже не помнит, хорошо ли плодоносили яблони в последние годы. После смерти Егорыча она жила как во сне, ничего не замечая вокруг и ничему не радуясь. Всю свою любовь перенесла на внуков, которые поначалу навещали её, приезжая на всё лето из шумного города. Каждую копейку приберегала для них. Они молодые, им надо, а ей они на кой теперь: всё равно помирать… 
     Внуки приезжали всё реже: у них появились свои заботы, а она по-прежнему ждала их в большом опустевшем доме.
     Нынешним летом Мария словно очнулась от забытья: её пробудили эти коралловые россыпи под каждой яблоней. Появилась забота, которая приносила доход и давала возможность пообщаться с людьми. Утром, как только солнышко глянет в окно, вставляла ноги в растоптанные тапки и шла в сад. Снимала яблочки, стоя на стремянке, складывала в передник, чтоб не побились - уважала покупателя.  Уложив яблоки, умывалась, пила чай, подхватывала тяжёлую корзину и спешила на толчок, даже не взглянув на себя в зеркало. А чего глядеться-то, старуха как старуха: седая, высокая, сухощавая, 70-й год пошёл, и прибавляла шаг, чувствуя какую-то несправедливость. Домой возвращалась с продуктами из магазина: брала солёный адыгейский сыр, сливки для чая и сладости.
     На Яблочный Спас приснился ей Егорыч. Ходит будто он по саду, посматривает вокруг и спрашивает:
     - А почему ты, Маруся, не ешь молодильные яблоки? Для тебя сажал.
     - Так где же они, Егорыч?
А он молчит и смотрит туда, где большой жаровой диск солнца спешно прячется за терновые кусты.
     Проснувшись, долго не могла понять: к чему бы это? Взяла топор, ножовку и направилась в дальний угол к терновнику. С трудом пробившись сквозь цепкий, колючий кустарник вглубь, увидела  яблоньку. Та уродливо изогнулась, ища выхода к свету, перекинула  через изгородь ветви, отягощённые янтарными  плодами.
     - Ох, касатушка ты моя! – всплеснула руками Маруся. – Как же ты тут растёшь-цветёшь? Почему я никогда не видела тебя?!
Со слезами на глазах стала с остервенением рубить непролазную чащобу с  мелкими синими ягодами, которые никогда не собирала.
     Добытые яблоки Мария продавать не стала: угостила соседок, как принято на Яблочный Спас, остальные уложила в короб. Осень и зиму лакомилась сладкими плодами и мысленно благодарила своего Егорыча.
     За окнами хлестали холодные дожди, падал снег, завывали февральские метели. По утрам хозяйка чистила двор, разметала дорожки, ходила в магазин за продуктами или на почту за пенсией, приводила в порядок дом. За делами да хлопотами не заметила, когда влилась в её усталое тело живительная сила, осветила поблекшее лицо, разгладила у рта горестные морщинки.   
     Ранней весной Маруся привела в порядок сад. Впервые за последние семь лет любовалась его буйным цветением. Яблоньки кружились в бело-розовых кружевных нарядах, как невесты, заглядывали в окна, нежно касались её плеч и волос. Она останавливалась,  разглядывала упругие атласные бутоны, вдыхая пьянящий аромат. «Это мой Егорыч», – с нежностью думала она. Как же раньше-то она не замечала этой красоты?
     Ночью разразилась гроза, а утром  Мария с горечью глядела на серый  опавший цвет, устлавший землю после ночного шквального ветра, что всю ночь хозяйничал в её саду. Яблоньки стонали, бились ветвями о стены и ставни, словно жаловались, а ливень помогал ветру безжалостно срывать с них девственный наряд. И та грязная пороша, как рано облетевшее женское счастье, вызывала в душе её необъяснимую горечь...
       Управившись с огородом, Мария стала готовиться к своему семидесятилетию. Год назад и не помышляла об этом: не было ни сил, ни средств, ни желания. А теперь вдруг пробудилась её душа, скорей побежала по жилам кровь. Ей иногда казалось, что часть застаревших морщинок вспорхнула с её лица – и оно посвежело...
Вымыла в доме окна, повесила тюль, застелила в горнице круглый стол расшитой льняной скатертью. Отошла к двери, придирчиво оглядела комнату. Достала давно упрятанные в сундук портьеры с шёлковой росписью по льну, украшенные замысловатой узорной мережкой. Всю эту красоту берегла для дочки, потом для внучки. Жаль, что у молодых нет тяги к старинным вещам ручной работы. Старомодно, говорят. «Понимали бы чего!» -  беззлобно сетует на молодёжь Маруся. А ей нравится: глаз отвести не может.  А прозрачная голубизна неба с интересом заглядывает в окна, желая понять, чему улыбается женщина, стоящая посреди комнаты?
     Вдохновлённая происходящими переменами, хозяйка достала из выцветшего серванта столовый сервиз, купленный когда-то по великому блату дочке на приданое. Так и простоял он, новенький и нарядный, без малого полвека. Хватит ему стоять там, настоялся уж, и отнесла сервиз на кухню. Достала почерневший набор мельхиоровых ложек, ножей и вилок, доставшийся ей от бабушки. Почистила содой – заблестели позолотой, осветив дом. Жаль, некогда было ей порадовать мужа экой красотой, хотя бы в большие праздники - их не так уж много было.
На самом видном месте в горнице Мария повесила портрет мужа, хорошо выполненный местным фотографом. Давно об этом мечтала, да только теперь исполнила своё желание. Глядит теперь на неё муж с задорной искринкой,  молодой и красивый, глаз не сводит: куда она, туда и взгляд его устремляется. Таким она знала его в лучшие годы  жизни.
… И вспомнилась ей вся её замужняя жизнь, от первого свидания до его печального ухода. Мелкие и пустые обиды давно стёрлись в памяти, осталось главное – любовь, семья, работа. У памяти, говорят, хороший вкус. …Бежит, бывало, её Ванюшка к ней на свидание, а букет за спиной прячет: друзей стесняется.  А как ревностно следил он за тем, кому адресованы её взгляды и улыбки в их молодых и шумных компаниях, когда собирались за праздничным столом друзья и знакомые. Вспомнилось белопенное море, куда они ездили с ним по профсоюзной путёвке – за хорошую работу ей от заготконторы давали. Потемневшие волны моря, грозясь, захлёстывали их, накрывая с головой, когда они пытались искупаться в лёгкий шторм, крепко держась за руки. Там, на отдыхе, муж говорил Марусе красивые и нежные слова про её стройную фигурку и бархатистую кожу, будто дома никогда не видывал её.
     Припомнилась та соловьиная ночь, когда впервые зацвёл их молодой яблоневый сад. Луна назойливо заглядывала в окна, не давая Марусе  заснуть. Белая лунная  занавесь упала на диван, узорно раскинулась на чистом деревянном полу. А во дворе  неистовствовал соловушка, облюбовав яблоньку в глубине сада. Мария поднялась с постели, ступая босыми ногами по тёплому полу, вышла на крылечко, присела на ступеньку и заслушалась. Опьянённый любовью соловей пел серенаду для своей любимой: пел с рокотом, свистом, щёлканьем, и его маленькая душа трепетала от счастья. Загадочный свет струился с небес. Тёплое марево окутало Марусин тонкий стан в лунной длинной сорочке. Ещё мгновение – и она разрыдалась бы счастливыми слезами от этой неземной красоты. Душа её уже парила над землёю с великой и необъяснимой любовью к миру… В это мгновение на её обнажённые прохладные плечи легла горячая  рука мужа. Он присел рядом и тоже заслушался, крепко прижав её к себе… Она не удивилась: в такую волшебную ночь спят только глупцы…
     Безвозвратно ушли те далёкие счастливые времена. Дочь выросла, уехала учиться. Они с Егорычем работали, строились, сами этот дом подняли. Потом дочку замуж отдали, помогли молодым купить квартиру в городе. Не заметили, как в трудах да заботах состарились. Егорыч тяжело заболел. Маруся, пряча печаль, бодрилась, старалась выглядеть спокойной, терпеливо ухаживала за ним, сносила все его внезапные вспышки гнева и раздражения от боли и безысходности – всё понимала и пуще всего боялась потерять ставшего родным человека, кому поклялась когда-то перед Богом и людьми быть рядом и в горе и в радости, пройти рука об руку от венца до погоста… В свободную минутку она садилась к изголовью мужа, подолгу разговаривала с ним, нежно гладила его волосы, прижимаясь тёплыми губами к его прохладному лбу, читала ему свежие газеты и журналы...
     После смерти мужа Мария поняла, что жила за ним как за каменной стеной. Без него ей небо с овчинку показалось. Беспомощность в хозяйственных делах, одиночество, тоска, необъяснимый страх ещё долго преследовали и пугали её. Не заметила, как потеряла интерес к жизни. Всеми забытая, существовала тихо и неприметно, никому не жалуясь, не досаждая просьбами, словно нет её больше на белом свете. Знать, не понравилось Егорычу, как живёт без него жена, и решил он навестить её прошлым летом, аккурат перед Яблочным Спасом. Пусть во сне, но навестил и вразумил. И захотелось вдруг Марусе жить! Так вот они какие, молодильные-то яблоки, на которые намекал Егорыч! Это интерес к жизни, к себе самой и к людям! Хоть и говорят: «старость - не радость», но, вопреки поговорке, решила Мария порадовать себя хоть на старости лет. Жильё есть, пенсию себе заработала, да и внуки, слава богу, на ноги встали. Решила восстановить дружбу с давними подругами да на людях почаще бывать. Оздоровлением занялась, «ЗОЖ» почитывала. Жизнь, оказывается, и в семьдесят лет может быть интересной, было бы здоровье. Главное, не хоронить себя заранее в четырёх стенах, не отравлять себе жизнь горькими раздумьями. Радость надо искать в себе самой – это верно.   
     Накануне своего юбилея Мария Кузьминична пошла в магазин, накупила себе одежды по душе, выбрала мягкие кожаные башмаки, новую сумку и струящийся шёлковый платок. Долго подбирала в отделе «Парфюмерия» кремы, помаду, краску для волос. Вечером покрасила волосы, подсушила их внучкиным феном, села к зеркалу - и не узнала себя. В глазах её вспыхнул интерес: на неё глядела другая женщина, которую она знала давно, но успела забыть… Живые карие глаза на помолодевшем лице… Тёмные блестящие волосы. Маруся  взяла помаду и неуловимым движением провела по губам – и странное дело: губы помолодели, расцвели в улыбке. Теперь она себе нравилась.
     - Тьфу ты, дура старая! Прости меня, Господи! – спохватилась почтенная дама, отражённая в зеркале, поспешно скрутила волосы в узелок, приткнула на затылке гребёнкой и отправилась спать…
    На исходе тёплого весеннего дня вышла Мария к поезду встречать родных,  нарядная, помолодевшая. В волнении ходила по перрону, поглядывая на часы.
    - Узнают ли дочка с внуками позабытую всеми старуху? Не засмеют ли?  Вырядилась, скажут,– мелькнула запоздалая мысль.
На миг смалодушничала, чуть было не кинулась домой, чтобы немедленно переодеться в тёмное платье и чирики. Но это были последние гримасы той серой и жалкой жизни, которой жила она последние годы и с которой рассталась теперь уже навсегда.