Мой первый дом, ведь ты меня узнал?

Старинный дом на узкой шумной улице,
Зелёной краской выкрашен фасад.
Совсем простой, никто им не любуется,
И только я не отвожу свой взгляд.

Всё, как и прежде, в поседевшей давности:
Всё та же дверь и те же три окна.
Чужая жизнь, и в ней – чужие радости.
Мой первый дом, ведь ты меня узнал?

Я помню все мельчайшие подробности
Оставленного милого жилья...
Хозяйка мне ответила с холодностью
И не впустила в прошлое меня.

* * *

     В детстве и в юности я жила в старинных домах: в первом – до девяти лет, а во втором – до девятнадцати. Оба дома были одноэтажными, деревянными, каких много в моём родном Ельце, и не только на окраине, но и почти в центре. Конечно, главная улица – Торговая – на протяжении нескольких кварталов застроена добротными двухэтажными домами – купцы жили с размахом. А в начале и в конце улицы – те же деревянные дома, хотя встречаются и на высоком фундаменте, и с резными наличниками, сохранившимися каким-то чудом.

     Так вот, я жила в довольно скромных домах, в которых моя семья занимала только половину, состоящую из двух комнат и кухни, но другой степени комфорта я даже не представляла. Мои одноклассницы жили в таких же дореволюционных «хоромах», а у кого были квартиры в бывших купеческих особняках, тем приходилось тесниться в неудобных проходных комнатах и ходить по старым шатким лестницам. Про коммуналки я уже не говорю – в тёмные коридоры с керосинками и примусами даже заходить было страшно.
   
     Раньше я очень скучала по своему первому дому, в котором не была ни разу после переезда. Я помнила все в нём, и даже как стояла нехитрая мебель: железные кровати, старый шкаф, покрашенный красно-коричневой половой краской, венские стулья (кстати, они никогда не ломались!). Однако при мне появился новый деревянно-фанерный буфет (он и сейчас неплохо смотрится, я по телевизору вижу похожие) и зелёный горбатый диван с зеркалом и круглыми валиками (как же неудобно было на нём спать!).

     Я помню, как родители ходили в мебельный магазин отмечаться и стоять за этими, вероятно, модными предметами обстановки – думаю, они чувствовали себя почти богачами. Кажется, буфет стоил 812 рублей на старые деньги (до реформы 1961 года). Неожиданно вспомнились эти цифры – наверное, покупка долго обсуждалась и цена причудливым образом сохранилась в моей памяти. Впрочем, если сравнивать теперешние опилки с тогдашней мебелью, то такой буфет был бы не только дороже, но и предпочтительнее.

     Однажды, приехав летом в Елец, я проходила мимо родного дома, постучала в окно и, объяснив хозяйке, кто я такая, попросилась посмотреть. Надо сказать, я всегда скучаю по тем местам и домам, где мне приходилось жить даже недолго, а если долго, то я привыкаю настолько, что мне всегда хочется вернуться и посмотреть, как там, всё ли на месте, а если нет, то не утратилось ли привычное для меня обаяние этого жилья. Издалека всё становится дороже, а уж если это совсем далеко и недоступно, то сожаление тем сильнее.

     Хозяйка оказалась очень осторожной, недоверчивой и не позволила мне войти. Потом она рассказала на своей работе о странном визите, а моя двоюродная сестра как раз работала вместе с ней, и подтвердила, что я жила в этом доме в детстве, и она сама, кстати, жила у нас некоторое время, когда училась в школе (у них в деревне не было десятилетки). Женщина сказала: «Ну тогда пусть приходит».

     Но я уже потом об этом узнала, наверное, через год. Я была довольно взрослая и не захотела принимать одолжение. Как-то неловко мне было, некомфортно при мысли о том, что снова нужно докладывать о себе, да ещё и паспорт показать для спокойствия хозяйки. Она ведь наверняка забыла, как я выгляжу. Может, и зря, но я так и не пошла.

     А лет через двадцать я всё-таки снова постучала в окно. Оказалось, что там живут какие-то молодые люди, похоже, квартиранты, и они меня тоже не впустили в дом, однако разрешили войти во двор, где сидел какой-то дед, видимо, хозяин, а та женщина, кажется, уже не жила там или её не было дома.

     Всё было уже по-другому... Наш крошечный садик, где прежде росли пять яблонь, стал частью вытоптанного двора, и я даже не запомнила, что там росло, – настолько всё это выглядело чужим и неприветливым. Жаль, что я увидела уютный уголок, где прошло моё детство, так поздно, что он изменился до неузнаваемости. И нет ни одной фотографии того времени, сделанной в доме, – у нас не было фотоаппарата.

     Я жила в Ельце до девятнадцати лет, и получается, что ровно половина этого времени прошла в одном  доме, а вторая половина – в другом. Оба своих дома я любила, и теперь, когда вижу в кино знакомую мне бедность обстановки и, так сказать, сервировки, я не чувствую себя обделённой, вовсе нет. Просто мои родители не умели устраивать свой быт, покупать новую мебель или телевизор, добротную одежду – что было, тем и пользовались до конца. Даже водопровод казался им роскошью, поэтому за водой мы ходили к колонке – но хотя бы недалеко.

     Потом я уехала учиться в Москву и приезжала в гости к родителям, а теперь уже и не к кому...



     В Витебске есть музей Марка Шагала – дом, в котором он жил в детстве и юности. Конечно, скромное кирпичное здание после множества других жильцов пришлось отреставрировать и обстановку воссоздать заново, по моде начала 20-го века, но получилось очень уютно и тепло. Оказывается, там внутри довольно тесно, почти как у нас в Ельце. Комнатки маленькие, и только одна, выходящая на улицу, более просторная, в три окна – совсем как в моём первом доме. Резной шкаф-сервант, очень красивый, и всё остальное – посуда, лампы, шторы, вязаные крючком скатерти, швейная машина «Зингер» в проходной комнатке и печка – всё старинное и, конечно же, другое, но с первого же взгляда такое привычное и знакомое, что возникает ощущение своего дома, спокойствия и защищённости.

     Очень приятное впечатление осталось о музее – такое же тёплое, как о родном доме, словно я попала в детство. Если задуматься, не так и много лет прошло с тех пор, как Марк Шагал уехал из Витебска, до моего рождения. Так или почти так жили и в 50-х – 60-х годах, ведь многие вещи в старых домах сохранились с начала века и могли переходить от родителей или прежних хозяев. В принципе, если бы не революционные и прочие катаклизмы жестокого века, в том доме могли бы жить его родственники, сохраняя подлинные семейные реликвии. 

     Вот так я восполнила уже нечёткую, расплывающуюся картинку в моей памяти – ведь прошло столько лет с тех пор, как моя семья переехала с улицы Лермонтова на улицу Максима Горького.

     Кстати, во втором доме у нас тоже был старинный буфет, а также вместительный комод красного дерева, которые нам продали старые хозяева вместе с жучками, старательно точившими по ночам своё жильё и не только: одну стену деревянного дома пришлось заменить на кирпичную кладку, поскольку при ремонте выяснилось, что она уже съедена. Ничего себе сюрприз! Но прежние хозяева, разумеется, промолчали о невидимых «квартирантах», иначе отец, каменщик по профессии, не купил бы это проблемное жильё. Однако жучки в доме как-то незаметно затихли – наверное, отец чем-то обработал дерево. А от дореволюционного буфета, крепость которого была основательно подорвана жучками, со временем осталась лишь верхняя часть, перекочевавшая в сарай, а может, и её уже выбросили.



     Сколько, оказывается, деталей помнится из раннего детства спустя многие годы: моя железная детская кроватка, в которую я укладывала кукол (простая, но наверняка старинная, купленная с рук ещё для моей старшей сестры), белые короткие шторки на половину окна – это уже потом вошли в моду длинные, цветные. Помню вышитые мелким крестиком салфетки на деревянных подцветочниках – на них были розы в одной цветовой гамме. Для этого тщательно подобрали розовые нитки разных оттенков, даже листья вышиты розовым, и это выглядело очень изящно. Вышивала салфетки тётя Вера, жена Бориса Вискова, дирижёра духового оркестра, в котором играл папа. Помню ветвистый непривитый лимон и большой фикус (жаль, что их не взяли с собой, но это были почти деревья), тёплую кафельную стенку в углу, где я зимой отогревалась, накатавшись на санках (зимы тогда были снежными, морозными).

     А на Новый год в большой комнате отодвигался стол и посреди ставилась елка, вернее, сосна, потому что она стояла долго, целый месяц. На ней горели красивые лампочки – розовые, малиновые, фиолетовые, изумрудные и золотые. От них праздник становился волшебным, таинственным, желанным, как никакой другой. Никогда мне не встречались в магазинах новогодние гирлянды таких красивых цветов. А теперь там, наверное, есть всё, да только дети выросли, а я этому празднику, по правде сказать, уже не рада – как можно радоваться тому, что прошёл ещё один год твоей жизни?

     Впрочем, у каждого человека свой взгляд на жизнь, в том числе и на праздники. Лично я не дожидаюсь праздников, а стараюсь, не мечтая о лучших временах, жить сейчас и восполнять неизбежные моральные потери чем-то прекрасным, радостным, приятным, весёлым и даже вкусным. Разве я не права?


__________________________________

На фото: Мясницкая улица в Ельце (сейчас Лермонтова). Дореволюционная открытка.

Сретенскую церковь снесли полвека назад, в 1969 году, а большинство домов сохранились. По крайней мере, в последний мой приезд улица была вполне узнаваемой.
К сожалению, мой первый дом (Лермонтова, 9) находится на левой стороне улицы и потому не виден на фотографии.