Таль

Эпиграф:
Существует мнение, что наш далёкий предок
обратился в человека не в тот момент,
когда взял в руки палку, а когда понял,
что должен заботиться о своих больных и слабых.
___________

Таль медленно поднимался по лестнице. Он не вызвал лифт – это сократило бы его путь. Он шёл пешком. Его покачивало, и он останавливался время от времени, чтобы привалиться плечом к стене. Ему надо быть сильным. Душа должна пройти все испытания, которые ей выпадают, и таким образом закалиться. Он не мог держаться за перила – в его руках была пачка документов, а руки дрожали, он выронил бы всю пачку. И листы разлетелись бы, их пришлось бы собирать... Но это означало бы тянуть время. А он должен быть сильным.


Врач одной из центральных больниц пригласил его приехать, ничего не объясняя. Воздержался от объяснений и учитель, передавший ему приглашение. Это встревожило Таля. Его никогда не вызывали раньше врачи.

 
Врач усадил его на стул возле своего стола.

– Нам надо поговорить, малыш.

Таль поднял голову. Он отчего-то испугался.

– Поговорить?

– О твоей тёте. Ты знаешь, что она больна?

Таль не знал этого. Как ребёнку, оставшемуся без родителей, ему было разрешено провести всё лето в санатории, а с началом учебного года его определили в хороший интернат – он имел право на льготы. Раз родители не могли позаботиться о его образовании, заботу об этом в среднем и старшем звене взяло на себя государство. В интернате учились ребята из семей, но было много и сирот, у которых совсем никого не осталось. А у Таля была тётя. Мамина старшая сестра.

 – Где она? – спросил Таль у доктора. Тот смотрел сквозь тяжёлые с толстыми стёклами очки очень внимательно. Он, словно психолог, изучал мальчишку, сидящего перед ним – Таль чувствовал это.

От страха по телу разошлась неприятная слабость.

– Она здесь, в нашей больнице, – сказал врач.

– Что с ней? Это смертельно?

– Сама по себе болезнь – нет. Но твоя тётя будет постоянно теперь испытывать боль, ей придётся принимать лекарства всю жизнь. Она не сможет больше работать – то есть приносить пользу и получать моральное удовлетворение, какое даёт сознание нужности, собственной причастности прогрессу и людям. Она станет медленно угасать, из души уйдёт гармония.

– Но вы же сказали, что её болезнь не смертельна.

– Болезнь – нет, малыш. Смертельно сознание ненужности, выброшенности из общества. В прежние времена людей с такими заболеваниями называли инвалидами. Ты слышал это слово?

Таль отвернулся. Он слышал. Инвалидами назывались люди, вынужденные сидеть на шее у других, здоровых и трудоспособных, обременяя их. Вместо того чтобы работать на благо Земли и людей, здоровые вынуждены были обеспечивать инвалидов, которые являлись фактически тем же самым, что паразиты. И теперь таким паразитом становилась его тётя?

Таль переглотнул. Сжал зубы.

– Может быть, она поправится?

– Нет, малыш. У неё разрушаются суставы. Все суставы, какие есть в организме. Представь себе это. Процесс можно замедлить и сделать менее болезненным, но нельзя остановить.

– И чем это кончится? – спросил Таль тихо. Его, как всех современных детей, учили смотреть в корень. – Она умрёт?

– Ты уже спрашивал, и я ответил: смертельна не болезнь, а положение потребителя. Сознание, что ты обуза, куда более тяжело, чем сама болезнь. Оно заставляет человека страдать и постепенно деградировать.

Таль вспомнил тётю.

– Она не деградирует... – прошептал он.

– Куда более сильные личности заканчивали этим и в конечном счёте наносили непоправимый вред своей душе. А ведь душа бессмертна. У вас изучают в интернате теорию сохранения энергий?

– Да...

– Душа – это тоже энергия, только более тонкая и... если так можно выразиться, высокоорганизованная. После смерти тела душа отдыхает некоторое время, потом выбирает себе условия для новой жизни и рождается опять, в другом теле. Душа бессмертна.

Таль это знал. Он снова кивнул. Ему нужно было любой ценой удержать слёзы.

– Человек должен пройти свой жизненный путь, выдержать все испытания, которые на него ложатся – и тогда его душа закаляется и становится чище, а значит, в новом рождении попадает в более хорошие, чем в предыдущей жизни, условия. И снова может быть счастливой и гармоничной, приносить пользу окружающим и себе. Следующее рождение – это радость, полнота жизни, это залог самосовершенствования.

Таль приоткрыл губы, подышал, чтобы убедиться, что владеет собой.

– А тётя? – спросил он. Его голос прозвучал не мужественно, кажется, выдавая слёзы. Что ж, у него не было никого в мире, кроме тёти.

– Она тоже родится снова – здоровой, энергичной. Там её не будет преследовать боль, и ей не придётся жить на лекарствах, которые, к слову, дорого обходятся государству. Она снова будет гармонична.

– Но я... – прошептал Таль. – Я тогда её не увижу. И не узнаю. А она – меня...

Врач вздохнул.

– Что ж поделать, малыш. Она ведь не молода, и рано или поздно вам пришлось бы прощаться.

– Так я... вы меня... – Таль испуганно обмяк на стуле, вжался в спинку. – Нам надо попрощаться?

– Ещё не сейчас. Ты можешь увидеть свою тётю, поговорить. А потом снова прийти ко мне и принять решение. Можешь даже съездить домой в интернат и всё обдумать. Я помогу тебе.


Медсестра проводила Таля на шестой этаж, подвела к двери в палату.

– Твоя тётя здесь, – сказала она. – Входи.

Таль вошёл.

Тётя лежала на кровати, бледная, какая-то очень старенькая, словно ей было на двадцать лет больше, чем на самом деле. Свои русые, с проседью, волосы она собрала на затылке, и глаза на похудевшем лице были усталыми. Здоровье подводило её всегда, но обузой она не была. В молодости ей не повезло, она попала в какую-то аварию и навсегда осталась бездетной, и когда Таль спросил однажды, почему она не попыталась вылечиться, она ответила, взглянув в сторону:

– В мире нет проблем с рождаемостью. Зачем же тратить средства? – И улыбнулась – мягко, совсем как мама: – У меня есть ты.

Она любила его. И он её любил. А теперь...

Тётя приподнялась на подушке, и Таль с испугом увидел, как её глаза быстро наполнились слезами и подбородок начал дрожать.

– Они вызвали тебя, Таль?

Он подошёл.

– Да.

– И сказали, зачем?

– Чтобы нам попрощаться...

Таль обнял её за шею и заплакал.


Лестница была длинной – десять бесконечных пролётов, и подниматься по ним оказалось тяжело. Ноги, словно из них ушла вся сила, не желали шагать с одной ступеньки на другую. Но надо было идти...


– Тётечка, миленькая... Ты чувствуешь теперь себя обузой?

Она горько улыбнулась.

– А ты считаешь меня такой, Таль?

Таль замешкался. Считает? Раз такая болезнь, то, пожалуй, да... Но... Но это было больно!

– И ты родишься снова?

– Возможно...

– Почему? Ты разве не знаешь?

Она дрожащими руками обняла его, погладила по голове. Она видела, как страшно Талю, и улыбнулась:

– Я люблю эту жизнь. И, значит, вернусь.

– И ты правда сделала все дела? Ты ничего здесь не оставляешь?

– Разве можно сделать всё? Я оставляю тебя, Таль.

– Я не хочу!

Тётя подавила тяжёлый вздох.


Таль поехал домой – но не в интернат. Он не привык ещё за четыре месяца называть интернат домом. Дверь открылась от прикосновения ладони к замку. В квартире было пусто, и в воздухе стоял непривычный нежилой запах. В большой комнате был освобождён угол, куда они ставили ёлку, на столике стояла коробка с ёлочными игрушками. До праздника оставалось несколько дней, но тётя, наверно, знала, что может задержаться в больнице, раз приготовила всё заранее.

Теперь праздника не будет. Какой теперь праздник...

Таль отключил обогрев на одежде, сел в кресло. Он жил здесь с четырёх лет и считал этот дом родным. Он давно здесь не был. Из санатория его отправили сразу в интернат, и он не попал домой. Тётя не приезжала к нему – не было необходимости, как он думал, долгими ночами лёжа в постели. Болела, как он понял теперь. И, наверно, болела давно, Таль видел, хоть и не понимал, как тяжело давалось ей каждое движение. Но она никому не говорила об этом. Не хотела быть инвалидом – паразитом, нахлебником. Терпела.

Таль навалился на спинку кресла. Потом глубоко забрался в него, вдавился, стараясь спрятаться, обнял себя за плечи.

Тётя любила солнечный свет, деревья на фоне неба, покачивание ромашек на ветру. Жалела, что не умеет рисовать, и даже отдала Таля в художественную школу – но дара живописи не оказалось и у него. Она научила Таля ездить верхом и ухаживать за комнатными растениями. Она вся была обращена к живому.

Была... Ещё живая, она лежала сейчас на шестом этаже в больнице и ждала. Как страшно её ожидание. Таль вдруг представил на её месте себя. Он лежит на кровати с какой-нибудь тяжёлой мучительной болезнью, и тётя входит в его палату...

Она дала бы ему умереть? Если бы он мог ещё жить и по-прежнему умел бы радоваться солнечному дню и месяцу ночью в окошке? Ведь радость – это то, для чего и рождаются люди. Для того чтобы быть полезными, и ещё чтобы развиваться, учиться и постигать что-то новое. А разве тётя не может больше учиться новому? Она всегда хотела рисовать, но у неё не было времени. А теперь оно будет. Какой же она нахлебник? Она любит людей, к ней постоянно приходят за поддержкой или советом – значит, она нужна! А уж как она нужна Талю! Нужное не может быть лишним...

Таль выпрямился в кресле, взглянул в окно. Но уже стемнело, и врача, конечно, не было в больнице.

Он решил не возвращаться сегодня в интернат. Его не хватятся, не станут искать. В современном мире принята ранняя самостоятельность.

Таль прошёл в свою комнату, приоткрыл окно, чтобы выпустить застоялый запах, и, не раздеваясь, забрался в постель.


К началу рабочего дня Таль был в больнице. Врач принял его в своём кабинете.

– Ну, что ты решил, малыш?

Таль поднял на доктора взгляд. Он не понимал, какого решения от него ждут.

– Разве так надо, чтобы она умерла? – спросил он тихо. – Я буду о ней заботиться. Разве если человек заболел, то он сразу ненужный?

– Ну почему же, – вздохнул врач. – Есть множество болезней и травм, которые можно вылечить и тем самым вернуть человека в общество.

– А если его нельзя вылечить, то сразу уже всё?

– Если у человека остались неоконченные дела – он пишет научный труд, к примеру, – тогда конечно. Но твою тётю ничто не держит.

– А я? – сказал Таль. – Если меня некому будет любить, разве я вырасту гармоничным?

– А ты не должен стать обузой для её души и держать её здесь. О тебе позаботятся. Не заставляй её становиться камнем на шее общества. А лекарства? Ты представляешь, во сколько обойдётся её лечение? Направленное, заметь, не на восстановление, а на поддержание сил в угасающем организме?

– Почему угасающем? Разве сама она скоро бы умерла?

– Зачем держать её? Она уже не сможет быть полезной.

– Она может! Она станет великим художником!

Врач невесело рассмеялся и пожал плечами:

– Ну, это вряд ли.

– Но вы сами плохо видите.

– Моё плохое зрение не мешает мне быть полезным. А лечить глаза – значит, отнимать средства из бюджета. Зачем? Мои очки дешевле и служат мне уже много лет.

От парализующего чувства бессилия Таль поник на стуле.

– Значит, если я заболею, вы меня тоже убьёте?

– Никто не говорит об убийстве, малыш, – не рассердился врач. – В современном мире люди научились предотвращать болезни. Правильный режим, состояние гармонии – вот что есть здоровье. Посмотри вокруг: тебя окружают здоровые люди, и по мере взросления ты так же будешь продолжать своё развитие. Ты создашь семью, обретёшь счастье, будешь полезен. Душа бессмертна, – напомнил доктор.

Таль опустил голову. В глазах защипало от близких слёз.

– Но я не хочу, чтобы её не стало... Она хочет жить, я знаю...

– Мы все хотим жить. И она будет жить снова – это должно поддержать тебя в том, что тебе предстоит.

У Таля словно перекрылось дыхание. Он выпрямился.

– А что мне предстоит?

Ему показалось, что за словами доктора есть что-то ещё, кроме скорого прощания с тётей.

– Человеку нельзя уходить из жизни добровольно. Самоубийство – какие бы формы оно ни принимало, даже эвтаназия – губит душу практически безвозвратно. Ты знаешь об этом?

– Да...

– Решение об окончании жизни должны принимать близкие, любящие люди, которые желают счастья и нового рождения.

– И... что?

– Написать требование и собрать необходимые документы должен ты – её единственный родственник.


Ступеньки цепляли за ноги. За окнами снова темнело – собрать документы оказалось делом небыстрым. Пришлось обойти несколько кабинетов и съездить в Главное Медицинское Управление. У него было требование, которое врач помог ему составить. Не приходилось ничего объяснять – люди читали требование и всё понимали сами. Относились сочувственно. Только в одном кабинете пожилой бодрый доктор коротко хохотнул:

– Экономия бюджета, а, сынок?

Таль вздрогнул. Ему вдруг захотелось ударить доктора. Но насилие исключалось в современном обществе.


Таль принёс пачку документов к врачу. Тот просмотрел их, сказал, что больше ничего не требуется и теперь их надо отнести в палату. Там всё уже готово, и его ждут.

Таль почувствовал тошноту.

– Разве отнести эти документы должен я? Вы не можете передать их сами?

– Родственник ты. Требование подано от твоего имени.

– А если бы меня не было? Я погиб бы вместе с мамой и папой? То есть, если бы у неё вообще никого больше не было?

– Тогда всё было бы очень сложно. Была бы долгая волокита, а твоя тётя тем временем принимала бы лекарства и ждала. Ты сам хотел бы затягивать такое ожидание?

Таль покачал головой.

– По счастью, у неё есть ты.

– А если бы я вдруг отказался?.. – спросил Таль беспомощно.

– Зачем, малыш?

– Ну, если бы...

– Тебе пришлось бы согласиться.

– Я не хочу... – прошептал Таль совсем тихо.

Врач положил ладонь ему на плечо.

– Но ведь так надо. Это правильно, и ты всё понимаешь. Мы не можем превратиться снова в общество, которое тащит на своих плечах толпу инвалидов.

«Инвалидов...» – повторил за доктором Таль.
 

Врач сказал, что подождёт его внизу, и поднял руку к кнопке лифта.

– Не надо! – остановил Таль. – Я так.


У него совсем не было сил. И, кажется, это не удивительно. Он не ел сегодня. И вчера не ужинал, и даже не обедал – его сняли с уроков в первой половине дня.

За окнами начиналась метель. Таль подошёл к окну на площадке между этажами, открыл фрамугу. Ветер ворвался на лестницу, рванул из рук бумаги. Не было бы их вовсе... Разжать пальцы, и пусть их унесёт и забуранит в каком-нибудь сугробе. Если он единственный родственник...

Таль закрыл окно и посмотрел вверх. Он был перед последним пролётом – над аркой вверху светилась цифра «шесть». Последние двенадцать ступеней...

Он преодолел их, вошёл в коридор. Медленно приблизился к палате. Остановился на миг и надавил на ручку двери.

Тётя приподняла с подушки голову. При виде бумаг у Таля в руке её глаза расширились. Возле кровати на стуле сидела молодая врач, медсестра на корточках поправляла капельницу у тётиной руки. Всё и правда было готово. И на лицах врача и медсестры Таль прочёл тот же испуг, что был на лице у тёти.

Чувствуя, что ему нечем дышать, Таль покачал головой. На тётиных щеках блестели две влажные полоски от слёз. Она не хотела этого. Её никто не спросил. Даже он, Таль.


Таль сделал шаг назад.

– Я не дам тебе умереть, – сказал он. – Ты будешь жить!

Он поднял руку с документами, успев увидеть на первом листе чёрные буквы текста, печати и подпись, и разорвал их, сжал обрывки в руке.

– Живи! – отчаянно крикнул он и выбежал из палаты.

Он бросился вниз по лестнице – быстрее, быстрее, пролёт за пролётом прочь отсюда! Но внизу его ждал врач. «Тебе пришлось бы...» Нет!

Врач услышал его топот, сделал несколько шагов вверх, увидел в его руке обрывки.

Таль остановился между этажами, подался назад и бросился вверх по ступенькам. Один пролёт, второй... Остановился, открыл окно, не раздумывая, вскочил на подоконник и прыгнул вниз. Полтора этажа – это немного, тем более что метель намела снег под окнами.

Пусть ищут. Спрятаться ему негде, да он и не будет прятаться. Но он не способен выдержать предстоящий бой сейчас. Слишком взволнованный и ослабевший, он бежал, спотыкаясь, сквозь метель. Снег хлестал по лицу, он задыхался от слёз. Калитку не блокировали перед ним – он выскочил на улицу. Он не останется в интернате. Он будет с тётей рядом. И ни за что больше не согласится собирать эти бумаги. Таль рассмеялся сквозь слёзы, и порыв ветра забил ему снегом лёгкие. Он не включил обогрев. Он бежал в метель.