Глава III

На улице гулко гремели не то выстрелы, не то взрывы, стены вздрагивали, и с них сыпалась штукатурка. Репортёр озирался по сторонам и думал, что с ним будет, если случится прямое попадание; что если вся эта с виду надёжная конструкция сложится под ударом артиллерийского снаряда? Но уже через минуту всё стихло, и тут же в тишине зашипела рация. Чей-то далёкий голос проскрипел:
– Домовой, это Центр. Как вы? Всё в порядке?
– Мои все целы, в укрытии, – ответил Сергей и тут же обратился к военному корреспонденту:
– Посидим здесь ещё немного. Вы не против?
– Нет! – с натяжкой улыбнулся в ответ репортёр. – Не то чтобы я боюсь…
– Всё нормально. Мы все здесь боимся. Каждый испытывает страх: кто-то больше, кто-то меньше. И я тоже. Просто мы свой натренировали, контролируем его, никакой паники. Никаких упаднических настроений. Понимаете?
Военкор мотнул головой, посмотрел на капитана:
– Вы герой.
– Какой же я герой? Герои сейчас на передовой рискуют своими жизнями, пока мы с вами записываем этот репортаж, а я просто их командир.
– Расскажите о них. О ваших подчинённых. Какие они? Может, были какие-то вопиющие случаи?
– Это какие? – не понял капитан.
– Например, трусости или предательства? Может, ещё что-то из ряда вон выходящее?
– Нет, ничего вопиющего я не припомню. Были, конечно, ребята, которые приходили добровольно, а через два-три дня отпрашивались домой и уже не возвращались, но это обычное дело. А предательства?.. Нет, такого не было. В наши ряды ведь не попадают случайные люди. Сюда приходят только проверенные: друзья, родственники или хорошо знакомые тех, кто уже на передовой. Да на войне особо и не соврёшь, она фильтрует почище собственной службы  безопасности, тут всё на виду. Все про всех всё знают.
Капитан снова достал сигарету, прикурил, вспомнил, какие фильтры расставляла ему жизнь в юности, какие уроки преподносила...

Тогда ещё рядовой Серёга Петровский, совсем юный – восемнадцать лет – первый добежал и спрыгнул в окоп. Вслед за ним справа и слева грузно посыпались ребята. Все, как один, взвинченные, без единой капли пота, но тяжело дыша после пробежки, направляли стволы на вершину горы. Глаза у всех горели, затворы клацали, каждый знал, что делать, и не суетился.
Рядом с Серёгой мягко приземлился майор Широков. Он по-пижонски стряхнул какую-то травинку с разгрузочного жилета, форсисто поправил берет, намотал ремень автомата на левую ладонь и так же направил свой АКМ на высоту:
– Ну, сейчас повоюем! Все медали и ордена наши, братцы!
Гору то и дело сотрясало от взрывов, пахло гарью и сырой землёй. Сверху со свистом долетали пули, осколки, камни. Но Серёга ничего этого не замечал, он стоял, пригнувшись, в окопе и восхищался Широковым: «Вот настоящий русский офицер: храбрый, высокий, всегда опрятен, выправка, командный голос, гусарские усы! В его руках и автомат лежал как влитой, будто он с ним и родился. Будто природа создала майора Широкого и этот автомат именно для войны». Хотел бы Серёга быть похожим на него.
Над головами, подвывая, пролетали снаряды и ухали в трёхстах метрах от наших позиций. Корректировщик орал в рацию, вставал, всматривался в бинокль, присаживался и снова орал:
– Цель накрыта, три перелёта, два недолёта!
Выглядывал, сверялся с картой и опять орал:
– Пулемётное гнездо – азимут 120 градусов, дальность 900!
А с левой стороны ревела, трещала, перемалывала в своей утробе и выплёвывала камни с чернозёмом Полевая Землеройная Машина. Васька Гусев, по прозвищу Гусь, продолжал управлять своим монстром и рыть окоп для наших ребят. Маленький, неказистый, до ушей в мазуте – он снял с себя бронежилет, перекинул его через стекло на правой дверце, открыл левую и спустился на подножку, чтобы  если уж и шандарахнут из гранатомёта, то его бы отбросило в сторону. Пули щёлкали по машине, будто щебёнка на грунтовой дороге, а Васька Гусь как-то играючи, подруливая одной рукой и подгазовывая правой ногой, продолжал вгрызаться в подножье проклятой горы, прижимаясь как можно ближе к окопам противника.
Получалось, что воевали тогда только корректировщик да Гусь. Вершину утюжила артиллерия, а парни в окопе всё ждали и ждали команды «Огонь!» или в «Атаку!», берегли патроны и ждали. А майор всё повторял, подзадоривал: «Сейчас мы им наваляем! Сейчас от духов и мокрого места не останется!» Но скоро замолчала артиллерия, и разведчики, добравшись до высоты, гаркнули в рацию: «Чисто!» Серёге Петровскому и майору Широкову, и всем остальным оставалось только дойти до вершины, посмотреть на перепаханные позиции врага, выругаться да вернуться к подножию горы. В общем, Серёжка так и сделал, поднялся, посмотрел на с десяток изуродованных тел боевиков, проворчал что-то вроде:
– Повоевали, блин! Даже не выстрелил! – развернулся и пошёл с остальными усаживаться на поджидавший внизу грузовик.
Ближе к вечеру Петровский сидел у костра в компании со старшиной, хлебал горячий чай из железной кружки, и тут снова Широков:
– Что тут у вас в чайнике? Кофе?
Старшина не растерялся, пошутил:
– Коньяк, товарищ майор! Лейте полную кружку.
– Это мы с удовольствием!
Широков налил, присел рядом. И вот, видимо, на дневном кураже, на адреналине – разговорился. Развязано, по-свойски так, без всякой субординации, как с лучшими друзьями. Сначала байку про запуск реактивного снаряда рассказал. Потом, старшина – про уборку томатов, про то, как солдаты их с голодухи переели. И снова Широков, уже про семейную жизнь вспомнил:
– Я ещё тогда в Мурманске старшим лейтенантом служил, только женился. У нас с Наташкой и не было ничего, жили в общежитии. Шкаф стоял поперёк комнаты и делил её пополам. При входе получалось вроде столовой: стол, две табуретки. За шкафом старенькая кровать – спальня, стало быть. Да тогда все так жили. Наташка учительницей работала, я – командир взвода. Денег – кот наплакал.
А Серёга внимал, развесив уши. Даже про чай свой забыл. Он был готов  молиться на майора Широкова. Сидел, слушал и думал: «Каков он весь из себя! Какой-то очень надёжный, как батя. Видимо, про таких и говорят, что стержень внутри. Пример для подражания! И рассказчик отличный, и в бою на передовой с солдатами».
Широков продолжал:
– И вот как-то после новогодних праздников вызывает меня командир части: «Переводим тебя в Псков. На повышение пойдёшь». Я ответил: «Есть!» Наташке всё обстоятельно объяснил, мол, приеду, обустроюсь, позвоню, а ты пока дорабатывай спокойно. Всё равно сейчас до конца учебного года работы не найти будет.
Уехал. Принял дела, вступил в должность. Получил служебное жильё. А обставить-то квартиру нечем. Спал и ел на полу. И тут такой случай подвернулся, гуляли мы в доме офицеров, сослуживцы меня и познакомили с одной интересной барышней. Сама-то она не из красавиц да и ростом небольшая, но вот в чём штука – папа у неё был директор мебельной фабрики «Прогресс», поэтому я с ней и закрутил.
Месяц-другой в ресторан, в кино мы с ней ходим – дома у меня двуспальная кровать, комод, кухонный гарнитур. Уже договорились о стенке в гостиную «Лаванда», тут жена является, как гром среди ясного неба. Выставляет мою пассию в чём мать родила, мне кричит: «Развод!» Я ей: «Дура! Я ж не для себя, квартиру-то посмотри…»
Дальше Серёга не стал дослушивать. В груди у него обожгло, будто он не чаю, а спирту хлебнул, лицо вспыхнуло, уши зарделись пламенем. Он выплеснул остатки холодного чая на землю, сплюнул, встал и пошёл посмотреть, не нужна ли помощь Ваське Гусю с ремонтом его землеройки.