12. Будни районной больницы. Глава из романа

После события с девушкой-наркоманкой, слегка развлекшего окружающих, через день на той самой койке оказалась разговорчивая маленькая старушка Таисия Матвевна, которая пришла в больницу своим ходом откуда-то из загородного поселка, где больница, по ее словам, была совсем худая, а здесь, по месту прописки ее обязаны были принять. То есть, конечно, сначала Таисия Матвевна проделала часть пути на электричке, а потом уже пошла своим ходом. И то не совсем. Ей несказанно повезло. Больше всего Таисия Матвевна любила рассказывать, как здорово ей повезло - довез до больницы один из новых русских.

- Иду я, это, так тихо себе, думаю себе сесть на транвай, а, глядь, транвайных рельсов и нет нигде, все рельсы поубирали, думаю, как пойду-то я теперь? Нога-то у меня одна совсем плохо ходит, идти далеко, думаю, Боже милостливый, как же быть-то? И тут, только подумала, как, глядь, подкатывает да на такой машине, большой да красивой, да и говорит, мол, бабушка, далеко ли вам идти, давайте, мол, подвезу. А я ему говорю, что вы, мне и заплатить то нечем, я и на транвае то бесплатно ездию. А он говорит, садитеся. И подвез. Да еще завел меня под руку и дождался пока меня приняли, удостоверился. Вот ведь как оно.

Все дивились рассказу Таисии Матвевны, пока ее скрипучий голосок не пересказал эту историю в сотый или более раз, а через день ее тоже куда то перевели.

На пятой койке в палате лежала немногословная солидная женщина по профессии бухгалтер в нарядном шелковом халате с журавлями и лотосами на спине. Она все время тоже страдала морально и физически, но иначе, не так как Анастасия Никитична. Она требовала, чтобы ее перевели на другое отделение или хоть в другую палату, но места не освобождались, и ей приходилось терпеливо сносить столь трудное соседство.

Вот сюда то, в эту палату и привезли женщину, подобранную на набережной. Коричневое пальто и красный клетчатый платок повесили на общую вешалку в головах кровати. Стоптанные боты поставили под кровать, и они служили ей теперь тапками. На ночь она снимала свое темное ситцевое платье и шерстяную коричневую кофту, а днем лежала в этой одежде поверх одеяла. Что-то было жалкое в ее внешности, что-то нелепое и одновременно детское, несмотря на седину в слегка растрепанных русых волосах, собранных в кичку на затылке, на мелкие морщины. Эта нелепость усиливалась старомодностью и скудостью одежды и молчаливой внимательной любезностью ко всем. Она достала из своего баульчика потрепанный толстый томик маленького формата, обернутый в газету, и он лежал теперь у нее на тумбочке. Она часто надевала на нос очки с одной дужкой так, что приходилось придерживать их рукой, и читала свою книгу. Иногда посматривала газеты, в изобилии валявшиеся на тумбочках у излечивающихся. Любознательная и шустрая старушка Таисия Матвеевна как-то в отсутствие молчаливой женщины заглянула в маленькую толстую книжку, сложила сухие губки бантиком и благоговейно перекрестилась

- О-о, это божественное… - почтительно сказала она и отодвинув голову на расстояние от строк прочла с трудом. – И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни... - Старушка с испугом захлопнула книгу.

- Так и есть, богомолка, - донеслась волна сарказма с кровати Жанны. – Бьет поклоны да попам деньги носит, чтобы попы жирели и в мерседесах ездили.

В палате все промолчали, с Жанной никогда не спорили.

Раз в день молчаливой женщине ставили капельницу с лекарством и три раза в день давали поесть что-нибудь вроде жидкой кашки или тушеной капустки с покрошенной в нее четвертью сосиски. Женщину в больнице никто не навещал, поэтому изредка на тумбочке рядом с ее кроватью оказывалось яблоко или пачка печенья как это обычно бывает у нас в больницах по отношению к бесхозным людям от людей добрых и жалостливых.

В первую же ночь незнакомка встала и, ни слова не говоря, переодела Анастасию Никитичну. Так же молча, она вынесла утром ведро за Жанной, и так же молча приняла от Жанны благодарность – шоколадную конфету, улыбнулась и слегка наклонила голову. Вскоре все уже заметили, что она все время молчит, хоть и слышит, и все понимает. В приемном покое она написала на бумажке свое имя – Анна Кузьминична Панина, полных лет шестьдесят. Давала ставить себе капельницы с калием и витаминами, а таблетки скапливались у нее на тумбочке разноцветной горсткой.

За пыльными окнами светило весеннее солнце.

Коридоры больницы с красно-желтыми кафельными полами (оставшимися еще со времен, когда здесь был оборудован лазарет с сиделками и всякими старозаветными
нежностями к больным), эти коридоры были заполнены сейчас снующим людом: посетителями, а чаще – посетительницами, согнутыми вбок от тяжелых сумок с провизией и вещами, медсестрами, катящими грохочущие каталки с лекарствами, каталки с больными, каталки с пустыми тарелками, и совершенно пустые каталки, больными, идущими за какими-нибудь врачебными процедурами, или просто к телефону позвонить на лестничную площадку, или покурить, или поболтать, или к холодильнику за вкусненьким.

Пройдет иной раз врач из приемного в заляпанном застиранном халате и шлепанцах, бывалый и решительный немолодой человек с подозрительной краснотой лица или полетит мимо – в халатике безупречно новеньком, кокетливом – молоденькая врачица на тонких каблучках.

Так и живет больница день за днем своей, больничной жизнью.