5. Реаниматоры религий

«Да живёт Гор, бык мощный, воссиявший в Истине, Обе Владычицы, великий ужасом в стране всякой чужеземной, Гор золотой, поправший нубийцев, захвативший землю их, царь Верхнего и Нижнего Египта, Небмаатра, наследник Ра, сын Ра, Аменхотеп, властитель Фив, воздающий жертвы творениями, поднимающимися до небес, подобно четырём небесным опорам, владыка Обеих земель, Аменхотеп, властитель Фив, возлюбленный Амоном, именем мощный, которому дана жизнь в вечности, подобно Ра».

Надпись на сфинксе, выполненном из гранита в XIV веке до новой эры и изображающем фараона Аменхотепа III (некогда этот сфинкс стоял во дворе заупокойного храма Аменхотепа III в Фивах, ныне (с 1832 г.) находится в Санкт-Петербурге, с 1834 г. украшает Университетскую набережную на Неве).


«Это потому, дорогие мои друзья, что у вас действительно есть государственное устройство; те же виды, которые мы только что назвали [тирания, демократия, олигархия, аристократия и царская власть – Д.К.], – это не государства, а попросту сожительства граждан, где одна их часть владычествует, а другая рабски повинуется. Каждое такое сожительство получает наименование по господствующей в нём власти. Если бы и наше государство надо было наименовать таким образом, то дoлжно было бы назвать его по имени Бога – истинного владыки разумных людей».

Платон, «Законы», 713а.


«Клянусь Зевсом, я не хочу, ни чтобы галилеян убивали или избивали вопреки справедливости, ни чтобы они терпели
какое-нибудь другое зло.
Однако я заявляю, что нужно, очень нужно предпочитать людей богобоязненных.
Из-за безумия галилеян едва всё не было ниспровергнуто, а из-за милости богов мы все спасаемся.
Поэтому надлежит почитать богов, и людей, и города, которые их чтят».

Император Юлиан, письмо к Атарбию (текст письма приведён полностью. «Галилеяне» – одно из названий христиан в Римской империи того времени).

*     *     *

Проведение общественных реформ, да и более широко – реформ во всякой светской сфере – не диковина и не пустая прихоть, а скорее необходимость для любого государя (кто же из сколько-нибудь значимых правителей не проводил подобных преобразований – таких нет). Впрочем, именно это обстоятельство удерживает меня от рассказов о соответствующих реформах, гражданских реформах; ведь и без того о них историки и прочие исследователи рассказали и сочинили уже много, возможно, чрезмерно много.
Однако судьба в её историческом развёртывании не была бы непредсказуемой, если бы не возложила на некоторых властелинов неподъёмный труд выполнять в их государстве реформы, целью которых (по крайней мере, такую цель ставили сами реформаторы) было изменение не общественного устройства, а мировоззрения масс, и мировоззрения глубоко религиозного. Только вот эта глубина, на короткий по историческим меркам миг возмущённая верховной властью, тут же вновь улеглась в привычное ложе, поглотив целиком самих реформаторов и сомкнувшись с тихим плеском над их головами...


«Исключительный для Солнца»

В предыдущих исторических обзорах я не упоминал Древний Египет. Однако история этого государства, продолжительная, необычная и изобилующая до сих пор ещё мало изученными фактами, столь интересна, что я не могу ничего об этом не рассказать. Тем более, что и среди правителей названной страны есть по крайней мере один, судьба и деяния которого находят по-своему очень близкие соответствия с делами и судьбой самодержцев последующих веков.
Итак, речь пойдёт о фараоне Аменхотепе IV, который сам выбрал для себя имя Эхнатон («Угодный Атону», «Исключительный для Солнца»).
Литературы об этом правителе в наше время достаточно, личность его привлекательна для исследователей по той простой причине, что он являлся не только светским правителем и не просто считался человеческим воплощением божества (это говорили о всех фараонах), но и предпринял реформы в области религии, не имеющие аналогов ни в одном царстве древнего языческого мира – поэтому об Эхнатоне пишут не только историки, но и религиозные авторы. Это тем более примечательно, что для древних европейских историков, даже для наиболее ранних, рассказы об Эхнатоне дошли очень короткими и то лишь в виде неясных легенд...
Мы же с вами получили возможность узнать об этом фараоне и о его реформах гораздо больше в основном потому, что были обнаружены и исследованы развалины его столицы, Ахетатона («Небосклон Атона», совр. Амарна). Впервые этот город, заброшенный около 32-х веков, обнаружили отряды Наполеона Бонапарта во время его египетского похода. Впоследствии сооружения города, в том числе, многочисленные гробницы, были тщательно исследованы, в результате чего и найден материал для прочтения истории правления фараона.

Перед тем, как продолжать рассказ, необходимо заметить, что для всех трёх преобразователей религии, о которых будет идти речь в этой статье, их реформы окончились провалом даже не только потому, что «реанимации» подвергалась в сущности ложная, а вдобавок древняя, фактически давно мёртвая, религия, а потому, что все религиозные преобразования были предприняты в первую очередь не ради действительного благочестия (хотя и это на каком-то этапе подразумевалось), а в целях сугубо материальных – как средство и прикрытие реформ государственной системы.
Для времени Эхнатона это, как отмечают историки, означало, что религиозная проповедь могла быть использована египетским правительством для укрепления политического и культурного влияния Египта в соседних странах. С этой целью, очевидно, и была создана новая форма культа единого бога Солнца, по своей простоте и ясности понятного и доступного разноязычным и разноплемённым массам, населявшим соседние с Египтом страны. На это значение религиозной реформы Эхнатона указывают некоторые фразы из большого гимна богу Солнца Атону, текст которого сохранился на стенах амарнских гробниц. В этом гимне говорится о том, что бог Солнца Атон восходит над каждой страной, что он как единый творец мира создал все страны – Египет, Сирию и Нубию, посылая жизнь каждой стране. Если прежние египетские боги изображались в качестве покровителей одного лишь Египта и египетского царя, обеспечивавших ему победу над его врагами, то теперь новый бог Атон, культ которого был провозглашён с высоты престола, объявлен богом не только Египта, но также и соседних стран.
Переворот в национальной религии, неудавшийся возврат к старому солнечному культу города Гелиополя, который совершил Эхнатон, был подготовлен косвенно уже деятельностью его отца, фараона Аменхотепа III. Названный правитель, особенностью политики которого являлась приостановка завоевательных походов в соседние страны, стремился преодолеть влияние фиванских жрецов. Знаменитые «колоссы Мемнона» – сохранившиеся полуразрушенными до нашего времени статуи Аменхотепа III высотой в двадцать метров – свидетельствуют о стремлении фараона поставить себя выше всех духовных и светских сил в государстве: ни Осирис, ни Амон (наиболее почитаемые боги египтян) никогда не были изваяны в таких масштабах.
Как и римский император Юлиан, о котором пойдёт разговор ниже, и с которым некоторые исследователи обоснованно сравнивают Эхнатона (не мне одному такое сопоставление пришло на ум), будущий фараон, очевидно, получил достойное образование во всех науках, в том числе, и по части религии. Мы не имеем возможности, к сожалению, сказать, что же именно непосредственно сподвигло его к реализации на деле подобной реформы; об этом можно только догадываться. Однако несомненно, как уже было мною сказано, что главная причина этого совсем не в самой религии, а лишь в общей политике царствования.
Осуществлять свои преобразования молодой фараон начал не сразу после вступления на престол. На шестой год правления по его приказу было начато строительство новой столицы (упомянутый Ахетатон), города, посвящённого Атону – божеству Солнца, изображавшемуся в виде солнечного диска с лучами, оканчивающимися в виде человеческих ладоней. К 9-10 годам правления Эхнатона относятся первые известные нам случаи преследования бога отверженной столицы – Амона, его имя попало под запрет. Около 12-го года нетерпимость Эхнатона к другим богам дошла до крайности. Атон был провозглашён единственным божественным началом, культы всех прочих богов были запрещены, храмы закрыты, а жрецы, возможно, разогнаны. Стремясь пресечь почитание богов, Эхнатон приказал повсеместно уничтожать их имена и в некоторых случаях изображения. Особенно тщательно стиралось и соскабливалось имя Амона, а также имена божеств Мут и Хонсу – составлявших вместе с Амоном так называемую фиванскую триаду. Фараон не щадил даже личного имени отца «Аменхотеп» и уродовал его, уничтожая составную часть имени Амона, или заменял царским именем «Ниб-маат-Ра». Слово «мать» (мут) в гробнице Тии он писал фонетически, чтобы избежать правописания при помощи знака коршуна, которым писалось имя богини Мут. В письме было исключено использование знака бараньей головы, символизировавшего Амона. Этот же знак стирался в старых надписях. В изображениях уничтожались рисунки гуся, который также являлся священным животным Амона. Масштаб проделанных работ по стиранию имён и знаков богов свидетельствует о том, что для их осуществления были задействованы значительные силы. В пределах всей страны имя Амона и его изображения истреблялись на стенах храмов, на обелисках, на изваяниях, на плитах, в гробницах, на амулетах, даже в письмах иноземных правителей. В тот же период из речи исключили само слово «бог». Даже Атона больше не называли богом, теперь его и фараона именовали правителями.
Тем временем Атону возводились храмы по всему Египту (Фивы, Ахетатон, Гем-Атон, Гелиополь, Мемфис, Гермополь, Файюм). Эти храмы наделялись большими земельными массивами, охотничьими и рыбными угодьями, скотом, пастбищами, обеспечивались рабочей силой. Был учреждён большой штат жрецов – служителей культа Атона. Они, как это видно из памятников той поры, были в основном представителями новой служилой знати. Столь радикальные преобразования должны были вызвать сопротивление жречества и знати. Однако если сопротивление имело место, сведения об этом до нас не дошли. Некоторые туманные намёки на расправы с неугодными фараону можно усмотреть в надписи главного жреца Атона. Он упоминает, что всякий непокорный воле фараона будет казнён, а его тело сожжено. Последнее обстоятельство особенно важно, так как уничтожение тела для египтян означало окончательное прекращение существования.
Трагедия Эхнатона прежде всего в том, что, по словам одного из исследователей его реформы, фараон в течение долгого времени не замечал истинных мотивов усердия адептов его религии, хотя, возможно, в какой-то момент, ближе к концу правления, он должен был понять, что, в сущности, воюет один. Для широких масс египетского народа культ Атона в подобной разработке был непонятен и заведомо неприемлем кроме всего прочего потому, что приходилось отвергнуть поклонение Осирису, а значит, рушилась вся схема потусторонней жизни, внушаемая египтянину – ведь именно Осирис (как особое божество) должен был встречать душу человека за гробом.
Умер Эхнатон относительно молодым, на восемнадцатом году своего царствования. У него не осталось ни сыновей (только дочери), ни убеждённых последователей. После нескольких непродолжительных царствований к власти в Египте пришёл военачальник Хоремхеб, который предпринял полную реставрацию старых порядков в стране, то есть, возврат к религии и к господству фиванских жрецов с культом Амона и других божеств. Имя «еретика из Ахетатона» было предано проклятию и уничтожалось повсюду; все, кто мог, отрекались от Эхнатона и его веры. Жрецы хотели, чтобы «еретик» исчез из народной памяти и очень скоро добились своего.


Отступник Юлиан

Если от времён Эхнатона до нас дошли лишь портреты, скульптуры да иероглифические надписи (ещё требующие расшифровки), то со свидетельствами о римском императоре Юлиане дело обстоит совсем иначе. Здесь к нашим услугам сочинения как минимум пяти языческих авторов (Аммиан Марцеллин, Либаний, Аврелий Виктор, Евтропий, Зосим) и не меньшего числа христианских историков и богословов (Григорий Назианзин, Созомен, Сократ Схоластик, Феодорит, Филосторгий, Ефрем Сирин).
В деятельности императора Юлиана, в его религиозных реформах, культ Солнца также занимает очень серьёзное значение, хотя, конечно, не такое, как при Эхнатоне в нильской стране. Кто знает, возможно, так повлияло на императора чтение различных языческих сочинений? По крайней мере, одно из основных дошедших до нас произведений пера самого Юлиана так и названо – «К царю Солнцу».
Однако в историю император, правивший менее двух лет, вошёл не благодаря своему поклонению Солнцу, а в связи с рядом организованных им мероприятий для возрождения по всей империи разнообразных языческих культов при одновременном притеснении христиан и их учения.
Здесь я хочу отметить, что Юлиан получил прозвище очень точное, как человек, отступивший от истинной веры, хотя и имевший действительно христианское воспитание и окружение. В этом, при всей схожести с образами Эхнатона и Марии, и его кардинальное отличие и от фараона, и от королевы: те оба, не подчиняясь ложной религии, силились вдохнуть новую жизнь в такую же ложную обрядность, вдобавок, ещё и потерявшую влияние; Юлиан, склонившись в платонизм и в язычество, утратил действительно самую истину, ещё не замутнённую в те годы множеством расколов и ересей (хотя уже IV век был плодовит на ереси – ведь именно тогда пишет свой труд Епифаний Саламинский, исследователь ересей, – в соответствующей книге кипрский епископ охарактеризовал целую сотню разнообразных еретических учений – 20 языческих и 80 (!) христианских). Может быть, у Юлиана были и личные причины не принимать христианские уставы, но об этом я предоставлю вам поразмыслить самим, ознакомившись с жизненным путём императора более тщательно.

О подробностях отступления Юлиана назад в язычество, пожалуй, лучше других авторов поведал Григорий Назианзин в своих словах-проповедях против императора:
«Отчего сделался таким христоненавистником ученик Христов, который столько занимался словом истины и сам говорил о предметах душеспасительных, и у других поучался? Не успел он наследовать царства и уже с дерзостью обнаруживает нечестие, как бы стыдясь и того, что был некогда христианином, или мстя христианам за то, что носил с ними одно имя. И таков первый из смелых его подвигов, как называют гордящиеся его тайнами (какие слова принуждён я произнести!): он воду крещения смывает скверной кровью, наше таинственное совершение заменяя своим мерзким и уподобляясь, по пословице, свинье, валяющейся в тине, творит очищение над своими руками, чтобы очистить их от бескровной Жертвы, через которую делаемся мы участниками со Христом в страданиях и Божестве; руководимый злыми советниками зловредного правления, начинает своё царствование рассматриванием внутренностей и жертвоприношениями. Но упомянув о рассмотрении внутренностей и о суеверии или, точнее сказать, зловерии его в таких делах, не знаю, описывать ли мне чудо, разглашаемое молвой, или не верить слухам? Колеблюсь мыслью и недоумеваю, на что преклониться; потому что достойное вероятия смешано здесь с неимоверным. Нет ничего невероятного, что при таком новом явлении зла и нечестия было какое-нибудь знамение; да и неоднократно случались знамения при великих переворотах. Но чтобы так было, как рассказывают, – это весьма удивительно для меня, а конечно – и для всякого, кто желает и считает справедливым, чтобы чистое объяснялось чисто. Рассказывают же, что, принося жертву, во внутренностях животного, увидел он Крест в венце. В других возбудило это ужас, смятение и сознание нашей силы, а наставнику нечестия придало только дерзости; он истолковал: Крест и круг значат, что христиане отовсюду окружены и заперты. Это-то для меня чудно, и ежели это неправда, пусть развеется ветром; если же правда, то здесь опять Валаам пророчествует, Самуил, или призрак его, вызывается волшебницей; опять бесы невольно исповедуют Иисуса, и истина обнаруживается через противное истине, дабы тем более ей поверили. А может быть, это делалось и для того, чтобы его удержать от нечестия: потому что Бог, по Своему человеколюбию, может открывать многие и необыкновенные пути к спасению. Но вот о чём рассказывают весьма многие, и что не чуждо вероятия: сходил он в одну из недоступных для народа и страшных пещер (о если бы тем же путём сошёл он и в ад, прежде нежели успел столько во зле!); его сопровождал человек, знающий такие дела, или, лучше сказать, обманщик, достойный многих пропастей. Между прочими видами волхвования употребляется у них и тот, чтобы с подземными демонами совещаться о будущем где-нибудь во мраке, потому ли, что демоны более любят тьму, ибо сами суть тьма и виновники тьмы, то есть зла; или потому, что они избегают благочестивых на земле, ибо от встречи с ними приходят в бессилие. Но когда храбрец наш идёт вперёд; его объемлет ужас, с каждым шагом становится ему страшнее; рассказывают ещё о необыкновенных звуках, о зловонии, об огненных явлениях, и не знаю о каких-то призраках и мечтаниях. Поражённый нечаянностью, как неопытный в таком деле, он прибегает ко Кресту, этому древнему пособию, и знаменуется им против ужасов, призывает на помощь Гонимого.
Последовавшее за этим было ещё страшнее. Знамение подействовало, демоны побеждены, страхи рассеялись. Что же потом? Зло оживает, отступник снова становится дерзким, порывается идти далее: и опять те же ужасы. Он ещё раз крестится, – и демоны утихают. Ученик в недоумении; но с ним наставник, перетолковывающий истину. Он говорит: «Не устрашились они нас, но возгнушались нами». И зло взяло верх. Едва сказал наставник, ученик верит, а убедивший ведёт его к бездне погибели. И не удивительно: порочный человек скорее готов следовать злу, нежели удерживаться добром. Что потом говорил или делал он, или как его обманывали и с чем отпустили, пусть знают те, которые посвящают в эти таинства и сами посвящены. Только по выходе оттуда и в душевных расположениях и в делах его видно было беснование и неистовство взоров показывало, кому совершал он служение. Если не с того самого дня, в который решился он на такое нечестие, то теперь, самым явным образом, вселилось в него множество демонов; иначе бы, напрасно сходил он во мрак и сообщался с демонами, что называют они вдохновением, благовидно превращая смысл слов. Таковы были первые его дела!
Но когда болезнь усилилась и гонение готово было открыться, увидел он (или как человек мудрый на злое и преуспевший в нечестии, или по совету поощрявших его на это), что вести с нами войну открыто и объявить себя предводителем нечестия – не только слишком дерзко и безрассудно, но и совершенно против цели. Ибо принуждение сделало бы нас более непоколебимыми и готовыми противопоставить насилию ревность по благочестию; ибо души мужественные, когда хотят принудить их к чему силой, обыкновенно бывают непреклонны и подобны пламени, раздуваемому ветром, которое тем более разгорается, чем более его раздувают. Это не только находил он по своим умозаключениям, но мог знать и по предшествовавшим гонениям, которыми христианство более прославлено, нежели ослаблено, потому что гонения укрепляют душу в благочестии, и в опасностях душа закаливается, как раскалённое железо в воде. Если же действовать оружием лукавства (рассуждал он) и принуждению дать вид убеждения, прикрыв насилие лаской, как уду приманкой, то в такой борьбе будет и мудрость, и сила. Кроме того, он завидовал чести мученической, какой удостаиваются подвижники. Потому замышляет действовать принуждением, не показывая вида принуждения; а нас – заставить страдать и не иметь той чести, что страждем за Христа».

«Когда в одной области чернь неистовствовала против христиан и, умертвивши многих из них, грозила сделать ещё более, областной начальник, желая держаться середины между требованиями законов и духом времени (так как и духу времени служить считал себя обязанным и имел некоторое уважение к законам), многих из язычников подверг наказанию. Что ж вышло? На него донесли; вдруг, с великим бесчестием, схватили его и представили царю, и он предан был суду за то, что наказал язычников, хотя ссылался на законы, по которым судить было ему поручено; едва не приговорён был к смерти; наконец, царь явил ему своё человеколюбие, то есть осудил его на изгнание. И при этом какое услышали удивительное и человеколюбивое изречение! «Что за важное дело, – сказал правосудный, не преследующий христиан судья (Юлиан), – если одна рука языческая умертвила десять галилеян?» Не явная ли это жестокость? Не указ ли это о гонении, более ясный и ужасный, чем те, которые изданы всенародно? В самом деле, какое различие в том, объявить ли указом гонение христианам, или изъявлять своё удовольствие гонителям их и некоторую справедливость относительно христиан вменять в тяжкое преступление. Воля царя есть неписаный закон, ограждённый силой власти и более сильный, чем написанные указы, не подкрепляемые властью. Нет, говорят почитатели дел его, выдумывающие нам нового бога, кроткого и человеколюбивого, он не предписывал всенародно указами гнать христиан и заставлять их терпеть всё, что гонителям будет угодно, и тем думают доказать, что он не был гонителем. Но никто ещё не называл Гидру кроткой за то, что она вместо одной головы, если верить басне, имеет девять, или Химеру – за то, что у неё три головы, не похожие одна на другую, отчего она кажется ещё страшнее; или адского Цербера – кротким за то, что у него три же головы, похожие одна на другую; или морское чудовище Сциллу за то, что вокруг неё шесть отвратительных голов, и хотя, как говорят, верхняя половина её показывала нечто благообразное, кроткое и не неприятное для глаз (ибо Сцилла была девица, имевшая нечто сродное с нами); но ниже были головы собачьи, звериные, не имевшие ничего благовидного, губившие множество кораблей и столь же опасные, как и головы противолежащей Харибды. И ужели ты будешь винить стрелы стрелка и камни пращника, а не самого стрелка и пращника; или винить собак охотничьих, яды составителей ядов, рога бодающихся быков, когти хищных зверей, а действующих ими будешь оставлять в стороне и считать невинными в том, на что они отваживаются? Подлинно, это было бы крайнее безумие, дело, достойное настоящего софиста, защищающего свои пороки и силой слова закрывающего истину. Впрочем, ему не скрыть себя, хотя бы вертелся он на все стороны, хотя бы по своей хитрости принимал всевозможные виды, и надев, как говорят, шлем Аида, мог делаться невидимым. Напротив, чем более старается он бежать и скрыться, тем более оказывается перед судом истины и перед сведущими судьями таковых дел как виновный в таких поступках и делах, которых и сам не захочет защищать и называть справедливыми. Так легко обнаруживается лукавство! Так оно само себя поражает со всех сторон. Но не подумайте, чтобы только уже сделанное им было столь низко и несообразно с благородством и достоинством царским, а что замышлял сделать, то было более человеколюбиво, более достойно царя. Нет! Хорошо бы ещё было, если бы готовящиеся им дела не были гораздо бесчеловечнее тех, о которых сказано. Как при движении дракона, одни сгибы чешуи его уже поднялись, другие поднимаются, иные готовы к тому же, а некоторые, хотя до времени ещё спокойны, но не могут не прийти в движение; или, если угодно, другое сравнение, как при ударе молнии одни части уже горят, а другие сначала чернеют, пока огонь, усилившись, и их не охватит; так и у него – одни злодейства уже совершались, а другие были предначертаны в его надеждах и в угрозах против нас, и эти предначертания были так нелепы и необыкновенны, что только ему могло прийти на ум – иметь такие намерения и захотеть привести их в действие, хотя и до него много было гонителей и врагов христиан. Ибо о чём не помышляли ни Диоклетиан, первый из лютейших гонителей христианства, ни преемник его Максимиан, превзошедший его в жестокости, ни последовавший за ними и злейший их гонитель Максимин, потерпевший за это ужасную казнь, гнусную язву телесную, знаки которой изображены, как на позорных столбах, на его статуях, стоящих и сейчас в публичных местах, – то замышлял он, как пересказывают сообщники и свидетели тайных его дел, но удержан был Божиим человеколюбием и слёзами христиан, которые обильно проливались многими как единственная защита против гонителя. Замыслы же его состояли в том, чтобы лишить христиан всех прав и запереть для них все собрания, все площади, все общественные празднества и даже сами судилища; ибо, по его мнению, не должно пользоваться всем этим тому, кто не захочет возжигать фимиама на стоящих там жертвенниках».

Филосторгий рассказывает уже о последовавших гонениях на христиан (не прямо со стороны верховной власти, а со стороны народа):
«В те времена, когда повсюду язычники безжалостно ополчились против христиан, не менее бесчинствовали они и в Палестине. Так, извлёкши из гробницы кости Елисея Пророка и Иоанна Крестителя (оба они покоились в тех краях) и перемешав их с костями бессмысленных животных, предали всё это огню, а пепел развеяли по ветру.
Иных из попавших им в руки христиан они бросали, словно жертвы, в пламя жертвенников и, охваченные неистовой яростью, совершали многое такое, о чём страшно и говорить.
Тем временем прекрасно осведомлённый обо всём Юлиан не только не возмутился, но, напротив, весьма был доволен, ибо бесчестье из-за сих злодеяний пало на других, и они же вместе с тем осуществляли его намерения. Но стало очевидно, что все эти бесчинства не приводят к желаемой цели – ведь чем неистовее становились гонения на христиан, тем всё более и более укреплялись их души»

Созомен более подробно перечисляет издевательства, которым при Юлиане жители многих городов, прослышавшие о поддержке императором прежней веры, подвергали христиан:
«Впрочем, описываемые нападения на христиан происходили не у одних газейцев и александрийцев: жители Илиополиса при Ливане и Аретузы в Сирии своею жестокостью, кажется, превзошли их. Илиопольцы, – трудно бы и поверить, если бы рассказывали не современники события, – брали посвящённых Богу дев, которых обыкновенно нельзя было видеть народу, и принуждали их стоять без одежды публично и быть позорищем и предметом поношения для всех желающих. Насмеявшись над ними таким образом, сколько кому хотелось, они потом снимали с них кожу и, рассёкши тела их на части, приманивали свиней пожирать их внутренности, а для сего утробу их покрывали свойственною этим животным пищею, чтобы, то есть, не могши отличить одного от другого и стремясь к обычной себе пище, они терзали вместе и человеческую плоть. Догадываюсь, что к такой жестокости против посвящённых Богу дев вызывало илиопольцев отменение старинного их обычая выдавать тамошних дев для растления всякому приходящему, прежде чем они вступали в брак с женихами. Константин, разрушив в Илиополисе храм Афродиты, создал у них тогда первую церковь и возбранил им законом совершать это обычное блудодеяние.
Аретузцы же жалким образом умертвили бывшего у них епископа Марка, старца, заслужившего уважение сединами и жизнью. К этому мужу они и прежде питали злобу – за то, что в царствование Констанция он обращал язычников в христианство ревностнее чем словами, и разрушил особенно уважаемый и великолепнейший храм их. Посему, когда власть перешла к Юлиану, видя возмущение против себя в народе, и быв осуждён волею царя либо внести деньги за постройку храма, либо построить его, он размыслил, что ни то, ни другое для него невозможно, а последнее было бы беззаконно даже вообще для христианина, тем более для священника, и сперва решился было бежать, но узнав, что ради его поимки многие подвергаются опасности, захватываются, отводятся в суд и там подвергаются мучениям, возвратился из побега и произвольно вышел к народу, – пусть он делает с ним, что хочет. Но народ, вместо того, чтобы тем более хвалить его, как человека, по любомудрию совершившего дело справедливое, подумал, будто Марк питает к нему презрение, и напал на него толпою, начал волочить его по улицам, толкать, рвать и бить по какому попало члену тела. Этим делом ревностно и злобно занимались мужчины, женщины и люди всякого возраста, так что уши его были изорваны на малейшие частицы. А дети, шедшие в школу, поступали с ним, как с игрушкою, подкидывали его вверх, катали по земле, бросали одни к другим и перехватывали, и беспощадно кололи стилями. Когда же всё тело его покрылось ранами, а он ещё дышал, аретузцы намазали его мёдом и рыбьим жиром и, положив в корзину, эту тростниковую плетушку подняли высоко и повесили. Тогда слетались к нему во множестве осы и пчёлы, и начали кусать его тело, а он, говорят, сказал аретузцам: "я высок, вы же как видно, низки и ходите по земле; из этого можно заключить, что после будет со мною и с вами"».

Впрочем, из текста приводимого Созоменом письма императора Юлиана к галатийскому языческому жрецу Арсакию становится ясно, что старания императора были направлены не только на показное возвеличивание многобожия, но и на подкрепление отживших обычаев реальными делами – именно, мерами поддержки малообеспеченного населения (сами эти меры не могут ли напоминать нам те события в нашей стране, когда распространяющийся советский строй, советская система, одной рукой разрушая христианские монастыри и храмы – главные центры оказания помощи малоимущим, другой рукой действительно приложил немало усилий по созданию собственных подобных учреждений, неизменно под оформлением собственной идеологии). При всём том, Юлиан, так же, как и современные лидеры коммунистических партий, открыто признаётся, что одно из основных положений – забота об обездоленных – была прямо присвоена из христианского учения. Такое вот «человеколюбие»:
«Вера эллинская ещё не достигла желаемого мною благоденствия, и виноваты мы, её приверженцы. Относящееся к богам – славно и величественно, выше всякого желания и всякой надежды. Да будет милостива к нашим словам Адрастея! Происшедшей в течение краткого времени столь великой и столь важной перемены несколько прежде никто не смел и желать. Но думаешь ли, что довольно этого? Мы и не видим, что безбожие [именно так позднеязыческие философы и в их числе сам Юлиан называли христианское учение, не признававшее ложных богов – Д.К.] особенно возрастает любовью к странникам, заботливостью о гробах умерших и поддельною честностью жизни. Я думаю, что нам надобно по истине исполнять всё это. И быть таким надлежит не только тебе одному, но просто всем жрецам Галатии, которых – стыдом ли то, или убеждением, ты старайся сделать добрыми. Если же они с жёнами, детьми и рабами не станут приходить к богам и будут держать галилейских слуг, сынов и жён, которые в отношении к богам нечестивы и безбожие предпочитают богопочтению, то отставляй их от священнослужения. Потом увещевай жреца не ходить на зрелища, не пить в корчемницах, не заниматься каким-либо постыдным и презренным делом, и послушных чти, а непослушных изгоняй. В каждом городе устрой побольше странноприимных домов, чтобы пришельцы не только из нашего отечества, но и из других стран, когда понадобятся им деньги, пользовались нашим человеколюбием».

О смерти Юлиана уже упомянутый Филосторгий свидетельствует следующее:
«Отступник, поверив языческим оракулам, повсеместно возвещавшим, будто бы дана ему непобедимая сила, предпринял поход против персов. И некий старик, заранее посланный персами, хитростью и коварством вошёл в доверие к Отступнику, в то время как тот вёл войну в Персии. И он завёл римлян в непроходимую пустыню, где они терпели великие лишения и большая часть войска погибла, и предал врагов в руки своих соплеменников, словно охотничью добычу. И тогда персы, поддерживаемые конницей своих союзников сарацин, вооружённых копьями, устремились на римлян, и один из последних, направив копьё на Юлиана, насквозь пронзил его выше бедра. Остриё тотчас извлекли вместе с кровью и нечистотами. А один из императорских телохранителей ринулся на нанёсшего удар сарацина и отрубил тому голову. Смертельно раненного Юлиана римляне тотчас возложили на щит и унесли в шатёр. Многие полагали, что случившееся – дело рук кого-то из приближённых к императору, так как рана была нанесена стремительно и внезапно и не успели даже заметить, откуда последовал удар. А несчастный Юлиан, черпая руками кровь из раны и подбрасывая её к солнцу, громко восклицал: «Насыться!» Призывал он и других, злых и гибельных богов.»


Кровавая Мария

После Эхнатона, порождения африканско-азиатской мировой державы, и Юлиана, одного из многих правителей такой же двуединой мировой державы римской, азиатско-европейской, где же ещё следовало бы появиться очередному религиозному
«реаниматору», как не на земле Туманного Альбиона?.. Земля, давшая жизнь уже ранее упомянутым королю Ричарду, генералу Кромвелю, многим другим не самым гуманным повелителям, именно в XVI веке – веке, который вместил личности и Екатерины Медичи, и Иоанна Грозного, и Кристиана II Датского, и Жана Кальвина, и Генриха VIII Английского и Филиппа II Испанского – взрастила человека, которому было суждено править страной не столь долго, как фараон, и не с такой
абсолютной властью, как кесарь; однако же запомниться потомкам она (потому что это была женщина) смогла и при всех этих «ограничениях». И запомниться под прозвищем «Кровавая», подобного которому не получал ни один король Британии.

Мария из рода Тюдор, королева Англии, будучи дочерью короля (того самого Генриха VIII), разумеется, так же, как и оба предыдущих властителя, получила воспитание и образование, достойное своего времени и своего титула (ещё с детства её обучали читать по-гречески и по-латыни, а позднее также заниматься верховой ездой и соколиной охотой). О самой её личности непременно следует сказать ещё, что своему супругу, королю Испании Филиппу II, Мария приходилась двоюродной тётей (мать Марии и бабка Филиппа являлись родными сёстрами, дочерьми испанских королей Фердинанда и Изабеллы). Как видно, принципы в средневековой Европе не столь уж далеко ушли от древневосточных обычаев, дозволявших подобные близкородственные брачные союзы.
Трудно сказать, что в XVI веке – этом столетии широкого отступления католической веры с занимаемых позиций в королевствах Европы – удержало Марию в такой вере (даже и очевидно ставшею ложной верой за счёт массы принятых ею извращений), довело до решений преследовать и казнить несогласных. Возможно, то, что будучи ещё совсем девочкой, она оказалась свидетельницей не только разрыва отца с её матерью, но и последовавших казней католических иерархов Англии, оставшихся верными папе, который не дал королю Генриху разрешения на развод. Поэтому решение о казни Кранмера (на тот момент (1556 год), уже глубокого старика), который в должности епископа оформил развод королевской четы уже без санкции Рима, а затем занимался и прочими разводами Генриха с его жёнами, вполне ожидаемо от Марии.
Гонения на протестантов и расправы с еретиками приходятся более всего на центральную часть правления Марии – на 1555 и 1556 годы. К этому времени Мария уже стала женою Филиппа, а последний (с января 1556) стал королём Испании. Соответственно, и всяческая помощь от влиятельнейшей католической державы более всего могла быть получена именно в это время.
Впрочем, гонения эти, в ходе которых на костёр отправились около трёхсот человек, и среди них ярые протестанты, – епископы Кранмер, Латимер и другие, не идут даже в сравнение с избиениями гугенотов и католиков во Франции, в других местах континентальной Европы. Хотя, жестокость католических инквизиторов не слабела – по традиции, было приказано не щадить даже тех осуждённых, кто, оказавшись перед костром, соглашался покаяться, признать истинность католической веры и принять её. Таких впредь считали католиками, но об оставлении им жизни речи не шло.
Относительно причины довольной скоро последовавшей смерти самой королевы (осенью 1558 года) можно сказать, что, пожалуй, такой финал (угасание от лихорадки – чумы, тифа или подобной болезни) более сближает Марию с Эхнатоном, обстоятельства смерти которого едва ли перестанут быть загадочными.
Да, на последние часы жизни императора Юлиана это точно не было похоже.