Овсяное печенье и тунец

      Был некий, работящий человек (а может быть и группа, да со множеством подобных - групп), по прозвищу народа же всего, имевший имя: Раб-о-Тун-о-Мног-овинный (овинный-винный-виноватый - Раб о-ТуниИ), а в общем, самый незаметный представитель сей, Народа-Раба-Туны, что странное имел обыкновенье (учитывая место той работы), по завершении пОвинности своей же ежедневной, он получал ну там же, как расплату, за свой нелегкий лошадиный труд - Овсяное и Круглое Печенье во 2-х пачках, что весом грамм в 400-от от силы, что ровно так, по сумме, в 800-от.
      Заметим сразу же - что это вот работа, такая мног-овинная была вся у него, а сам он вот ведь за нее, да как и прочие же все (где нету бартера) имел не тоже с чем работал, а так, вполне себе мирскую плату - вот в виде же: Печенья. Круглого. Овсяного и ПолнОвесного! И так он и работал… с года в год, как все в чудесной, для тунцов же, Рабо-о-ТуниИ: за ежедневные же, кроме вот Суббот и Воскресений -  грамм 800-от Круглого-овсяного-Печенья.
      За звездами заморскими, морскими да прогоркшими, из всяких Говоряшек да Смотряшек, да Допоз-Дна-сидюшек пред Олимпом - он и не гнался ведь отнюдь, да и живот свой нарастить (точней сгонять) не собирался, и от того ж ему, да как и всем, да прочим, же рабам-на-магазины-жКх, что не тунцы ему с рожденья, вполне всего хватало очень-очень. И все тунцы, считали тоже, что ведь «намально!» рабтуны живут, держась работы славной и овс(оКо)янной.
      Он оттрубил (а может: отрубил и нарубил, иль отточил и наточил, иль отвертел и навертел и т.д. т.п. - у всякого своя работа) за день, вот ровно 800-от - и получи, и распишись и мигом дуй домой - на-магазины-жКх их тратить: спускать, сдувать - получку (иль под(к)ачку). Я думаю, коль если надувают - то подкачку он пошел сдувать, а если честно все, то по лучкУ с подачки и в пучкУ - к окрошке, если квас добудет, ведь он не льется с той корзины с изобильем, хотя она как решето...
      И в общем, так он поступал уж долгое так время, как и прочи…
      И выходило у него, что в семь прожитых им и пять же сдохших вних-дней (т.е. неДеля - неделю. «Не дели! А я и не делю!») - приносил же он домой не много и не мало, а целых аж 4000-яч грамм Круглоовсяного-Печенья в пачках (5 х 800 = 4000).
      И говорили все в народе работуньем - 4000-чи граммовая рабочая неделя.
      Но все же и ему, так приходилось нелегко - ведь кушать он хотел все семь бегущих дней, а приносил же так любимое Овсяное Печенье - лишь в пять из них! И вот те раз! А на Субботу с Воскресеньем - его вообще не находилось есть. Но вот и здесь, не унывал он, а просто пил и воду отводил, вдыхал и выдыхал воздушность облаков, телился и стелился и постился, молился много, всяким он молился… Молился - как бы вот еще бы, меньше грамм 4000-яч, же в неделю - не стало у него ! И очень он молился, как и многи, среди таких Работунов!
      И знайте же и вы - услЫшали их просьбу! Услыхали! Прям на самом-самом всерыбьем, в чешуе сиявшем, Лимпе славном, что орыбИвшись - оскопясь китом (котом?!) пре мерзким - в о-ТУнию прибыл!
      Полились же к нему (к ним, РаботУнам) и полной чашей в весь дом, годами вне ремонтов оговневший, в овин его наследный от рожденья, все всеелейные же речи Говоряшек, Смотряшек с самого Олимпа и в Олимп!
      И Работун-о-Многовинный, даже усомнился, в такой вдруг навалённой благодати, но с зеркалом узрев, в ушах своих конюшни, от Авгия (т.е. ушную серу, серь ушную, так сказать) да олимпийских Допоз-дна-CDк, прозрел и истово стал верить, что луче-Же-сиявший своим Же и ко своим Наказом, тот вот CD, что к ним с Олимпа прибыл, и впрямь ведь поборол, запиленно-зацикленно зиявшей, приросшей черною дырой к стране ту Грамм-Пластинку: «Все хорошо, всё будет хорошо!!!»
      Вострублено же всем тем Работун-овинным, при той последней целой дружб-трубе, для всех поддатых ей и не поддатых, обычных подданных великой же страны, Наказом тем - такое:
      «Во исполненье исполненья, томатокрасного и квасного, как то - извечной всех мечты и о мечте, о чем всем раньше доложЕно было, с начала всех времен и до скончанья их: всему увидимому и чуть ненавидимому, и пьющему непьющего кровь и вино - повелеваем разом же от всех голов своих, что зримы и незримы из надводных - провозгласить Наказ: Отныне же вам брать себе и за работу, на магазины-жКх и проч. и проч., не раньше как по 800-от всем грамм, в 5 суток каждых, а по усиленной же схеме - 1000-щу грамм, так каждые 4 с уткой дня, с еженедельным же и светлым перерывом, на укрощенье жадности в 3 дня! А ежедневно создающийся избыток, что грамм в 200-от, откладывать в домах, амбарах, про запас, чтоб дабы вам вкусить, те обретенные, и щедро отгруженные Же-милостью светлейшей к вам, аж 800-от все грамм (4 по 200-от) и в пятый, нерабочий день - и НЕ работая его! Тем самым и сберечь вас для безликой, всё возраставшей в щедрости, к самой себе, великой о-ТуниИ, всех РаботУнов - от износа их, без пенсий же и с нею, от стёртия копыт своих в бегах на них».
      Работун, потрясая промасленным кулачком и крикнув: «Нет! Незаибыили нас ыбы!!!» - внезапно оторвал его и бросил прямо в муфту. Она промявшись и качнувшись, из себя давила: «Раба я здесь и ты же раб здесь, Работун, но вот что мне скажи - а сможешь ли… ты воздержаться, четыре дня рабочих, так и не вкусив, излишних 200-от грамм?!»
      Пав перед ней на ниц, глаголил, мямля очень: «О госпожа великая! Механики да с Никой, что свойством ты своим соединишь конец свой со моим началом, да разве ж мне они (200-ти грамм) вот так нужны, как и везде про них мне пишут и отвещевают?! Мне б время бы свободного добыть!»
      Муфта с вином, еще раз всколыхнувшись и расправив, старинный свой мохнатый влажный мех, вдруг изблевала блеклым облачком белесым: «Хех…Запомни это - никогда не отрекаться слов сих: мне б, время бы… свободное…».
      Работун, вдруг резко распрямившись и схватив ее, прямо вскричал в ее унылый мрак - «век воли не видать!».
      Так и сбылось потом…
      Ибо, что изречет Работун над муфтой той волшебной, так все и вершится, пусть и не в веке сем, так уж в грядущем - ведь истина, воистину в вине и кто усек ее, тот и не пьет его, но слышит: как и урчит ей в животе и вторит, домашний котик с рыбой важной.
      Ну, а в народе работуньем, вот сразу ж после же Наказа, текли со всех щелей, ну как навоз в оттЕпель, разговоры:
      «Да разве ж там они, из о-ТуниИ этой, с заоблачной зарплатой да не видят, что мы тут ведь и так концы с концами ведь не сводим! И что же это ж за кручина, такая уж плакучая, случилась: лишь дня четыре есть нам, и столько же практически (три) - не есть?!  Ведь до Наказа было это: пять дней ты ешь, а два - не ешь, постись, и подъедай все крохи, с тех вот пяти прекрасных дней! Тем и живились и себя вели, тренировать и укрощать всю плоть для укрепленья веры в веру!
      И понеслось со всех окон домов, что на помойках няшных, расплАстали две крыши дохлой птицей: «Да, что же ты, о-ТУния такая, мешаешь нам в проходах вечно влажных, истекших из тебя испить, и всем вручаешь с заделОм на свалку - мангуста пёстрого в какашку, в рулонах нарублЁных банкой бить?!»
      Впрочем, не дураки же, не дураки же сидят (или же: дураки не сидят) на Олимпе о-ТуниИ!
      Всосав раз ртом, затем второй и носом, всё скопище двудомных Говоряшек, из вечно скачущих, под пальмой на банане, в столовских же помоях у Смотряшек, они и сокрушили же нещадно, мячами всех с бычками и в томатном, запрыгнув парой в полости голов, на серферных досках стоящих лошадей - всю неприглядную в глазах парнокопытность, во взглядах их с Олимпом! И закрепив всем проигравшим за их счастье, но на счастье, как подкову, иппо-теку (лоше-теку) да на шею - отправили в овин всех иноходцев, топиться в собственном поту, а не животное ползущее топтать, совместно с прочими грандАми о-ТуниИ рыбной.
      Но сперва, такой подъем, такой подъем в работуньем народе пошел! Аж через верх голов плескалась вся их радость! Галдеж и ржач такой был, что не только муфты в трубочку все поскрутились, но уши длинные сплелись косою важной! Вот где чудо-то было! И покрасив в зеленый их цвет и возложив макароны на головы аккурат меж ихних ушей как пудинг, все Работуны вмиг оказались увенчаны ими, будто бы лавром! Ну просто - императоры в шлемах! Впрочем - в зеркале они таковыми не выглядели… Ну, на зеркало то пенять, в этом единственном случае, здесь совершенно было нечего.
      Вечно же сомневающийся Работун, посчитав, что в убытке большем он не будет, вознамерился позвонить самому-самому главно-головному рыбо-императору-рыб и всех иппо-рабов упоротых, что на Олимпе ласточкой надул, ну яки блэксвин, логово газо-рыбо-говняное, но услышал же в трубке (муфте) лишь странное ржание, никак не похожее на рыбье дыхание! Впрочем - так ржали его пока еще не окопытившееся коллеги с рыбьими же (по духу) головами и медвежутьими ушами, трубка же абсолютно молчала, хоть и смрадно пропахла забитой на солнце рыбой, даже в столь краткий миг.
      И тогда, он решил доскакать, долететь и доплыть, - ну хотя бы если и не до самого Олимпа, то в него, до всех его непечальных под Смотряшек-Говоряшек. И наконец доскакав и влетев, он доплыл, водворившись как спрут в дирижабль к колибрЯм, и ослиным домкратом покрыл всю их студию радио-видео-звука и увидев в ней, как себя, Говоряшку с Смотряшкой, преклонив головУ меж обоих - обрызгал их млеком, и спросил: ну как же вот прОжить всем нам вот, млеком овсяным питающимся (на коровье - не зарабатывают! только овсяное по праздникам великим!) - по Наказам великим?!
      Они же сразу, хором, будто клуб гадюк, согретых на жиру тюленьем в сковородке, ему рекли: «Да что ты Работун! Вон нам с Олимпа, вот, коня сейчас закинули хромого - и никаких снижений и в довольстве, всем ко-Опытным с Наказа - да не будет, но лишь ведь рост! Сплошная польза и в овсяном сене, и в виде дополнительных 200-от грамм, за каждый отработанный твой день и вам всем и копытам вашим, для дОмов ваших, до седьмых колен! Ну, посуди же сам: ведь  дня 4-ре ты фигачешь-пашешь в поле, а в 3-ри дня - околачиваешь пыль! А что не околотишь, так всегда тебе же серферы, в рубашках от бычков родившись, да помогут!»
      Работун же не смутился и ответил: «Ты что, Говоряшка, Смотряшек обсмотрелась чтоль, разве ж не видишь ли сама, что я и так все еле, концы с концами вот своими из упряжи твоей свожу, все подъедая крохи с пяти тех сытных дней, в оставшиеся мне без мног-овинной работы два дня?! Вы что же, Олимпийцы-Геркулеса, совсем решили с овсянОго свету сжить меня, и обрекаете ж, меня, Работуна, Наказом тем, на целый аж 3-х дневный голод, в каждую неделю?!».
      А Говоряшка, подкрутив Смотряшкин фокус, вторИла же ему и за нее: «Да никакого же тебе убытка голода, с того не будет вовсе! Работун! Бери же просто - в мног-овине своем не 800-от граммовую же пачку как брал раньше, а 1000-чи граммовую! И оставляй себе с нее, ну как в Наказе писано, за каждый прожитый тобою день, по 200-ти грамм. И самым тем, ты обеспечишь и себя и дЕтей своих пищей - в виде собственно окопытно собранной тобой 800-от граммовой пачки и на 5-й день! Вот, посмотри сам: 4 по 200-от выходит, целых 800-от вот грамм! Обмана никакого! Не станет у тебя и на кругляш ведь меньше - Овсяно-Круглого-Печенья!».
      А Работун, буквально же «ошеломился» от такого, вот, изящного решенья, ведь вот теперь, беря же с полки, не 800-от граммовую пачку (как раньше! вот он глупец то был!), а сразу 1000-щу граммовую, у него и появился чудом день!
      Видя ж его радость и вдохновляясь, возникшими словно по мановению ока, горами вкусной для нее лапши, что сОплями смочаленными истЁкла с ушных ходов Работуна да на пол, Говоряшка продолжала и продолжала вещать ему, да и всем прочим, ценителям помойной кухни (ибо все в прямом теле-радио-эфире и шло): «А ежели недостаток какой у тебя приключится с питаньем овсяным, о Работун, так завсегда мы рады тебе будем как и прочим, и в прочие, ПОКА ЕЩЕ не рабочие дни твои и их. Ты - только захоти и заходи к нам! Наши двери в о-ТуниИ всегда открыты для таких! Трудись усердно и молись, что б твой хлев-иппо - не ушел ко Банку («кобанК»: он же «Кабан и Ко», т.е. пара нужнин - Кабан и Блэксвин), а в овин твой, да не в брели бы бычки с томатным соусом во склянках, и что бы труд твой не забрали роботЫ! Ведь роботАм Печенье, что ты любишь - так не нужно!»
      После последних слов, лапша с радиоволн, опала разом на пол - во всех хлевах страны со всех голов, подслушанных берлогой рыбьей.
      Наступив на нее и едва не убившись изрезавшись, Работун спешно ретировался из зала теле-радио-славы, оставляя кетчупно-млечный след отсеченными культями крыльев и помидоров. И та же история с оргиями и хирургиями, приключилась и со всеми прочими жильцами заунавоженных помоек - как с давно оговневшими так и новыми иппо-хлевами с близлежащими овинами.
      И опять, прошло некоторое время…
А оно то и показало, что права! Ох, как права была госпожа всей Механики с Электроникой! Ибо, ведь невозможным оказалось Работуну, съев законно положенные в свой рабочий день 800-от грамм Печеньев, постараться ему удержаться, чтобы не подъесть и оставшиеся с каждого дня, про запас, 200-от!
      И уж очень ему понравилось такое усиленное питание в эти 4 дня, однако же и быть теперь на голодном пайке уже целых 3, а не как раньше 2 дня - ему стало вообще невмочь!
      А дети?! Эти вечно скачущие в жизнь вечную дети?! Они то на что голодать должны?!
      И немного, помыкавшись, он решил уже брать вновь (как и до Наказа!) в мног-овинной работе своей, Печенье и в 5-й день! И никакую не 800-от граммовую пачку, как раньше бы до Наказа и сделал, а аж 1000-щу граммовую!!!
      И хоть работал он как конь и ярый беспощадный, но ничего человеческого ему было не чуждо (впрочем, как и тем слабо педальным велосипедоконям, изготовлявшим это Кругло-Овсяное-Печенье, норовя заменять его полнОвесность всякими добавками, снижавшими питательную ценность, так сказать инфицировавшими его плесенью голода и инфляции) и он, сперва укоряя себя, а потом и без того, стал поедать за раз, всю приносимую в дом пачку аж в 1000 грамм! Но и она уже не насыщала его как прежде и он вынужден был брать себе аж 1200 граммовую и так все 7 дней подряд и в каждую неделю без продыха и отдыха…
      И так заработался Работун, что позабыл напрочь наказе от старой муфты: «Запомни это - никогда не отрекайся от слов сих: мне бы, время… свободное…». Я эту фразу чуть линемзи, а вы - не илитемаз?!
      А спустя еще некоторое время барахтанья во славе трудовой и трудной - атыпок видухорп луноту и безвременно умер Нутобар! Но смерть его - не морад не алшорп Упмило! Не алшорп! Ух, Пмило!
      Объявив его МеытаБотс и учинив ему и киндзарп неродной и святость, весь пропахший йолука Пмило Иинут-о, через Кешяртомс и Кешяровог своих извечных, призвал и всех прочих его йезурд и вокинтарос по мяншюнок говняным, брать и себе и за него, и за упап и за умам, и за юдяд и за ютет - аж 1600-от граммовые икчап Веьнечеп! И так каждый день, и из года в год, без перерывов и выходных! Дабы память народа о ЕытаБотс ен алебалс вовек!
      А мечтой же всей и новой и заветной от всех соревнователей из обыр-отропс-чешуяйных-черрипомидорных да перспективно-дефективных, стали 2400-та граммовые икчап Веьнечеп всякому умешветопу с гутоп хыннемервзеб аз ьнед, что есть ночь - включая хесв хындург их лоше-детей хындашолзеб, коль своих йелетидор не тядив вовсе (в овсе?!), как помощь пустотарная ялд адармс идремс…
      Все громче, лоше-дети плачут - их иппо-папы смену скачут, таская в дом и от него, ведро с овсянкой да тряпьё. Сточа копыта не умрут - награда ждет их всех за труд: починят с пенсией копыта и водрузят еще корыто: в нем рыбы тунные плывут и учат как легко живут, тех кто на суше кверху брюхом таскает их и трет за ухом…
      Укрась копыта чешуёй, овес глуши в томатной пасте - Ро-Боты КАбан энд Блэксвин - ржа, жнут пшеницу своей пастью…

2019.08.23

Если понравилось (или было полезно),
вдохновить автора к новым свершениям можно вот так: http://proza.ru/avtor/tarser