Эротическая сага - 14

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 14


НЕУДОБСТВО ЕСТЕСТВЕННОГО УМА


Из командировки Клаудио Бульони вернулся в отличном настроении, и, вспоминая две недели, проведённые в Риме, смаковал и обгладывал каждую подробность в отдельности, как гурман мозговую косточку. Причиной торжества стала удачно проведённая защита известного политика, уличенного во взятках и, после долгих проволочек, преданного суду, каковой под напором общественного мнения, намеревался устроить наглядный пример подзабытого аутодафе, разумеется, с благородной целью наказать преступника, подправив заодно авторитет юстиции, явно подпорченный во всё том же вездесущем и неугомонном мнении.


Никто из коллег синьора Бульони не сомневался, что погоня за выгодой и славой обернётся конфузом. Вышло, однако, непредвиденное не только для них, но и самого «авантюриста», хотя и верившего, что сможет, но не очень уверенного, что получится. Несколько суток, потраченных вместе с будущим зятем на изучение многотомного дела, убедили его в двух, прямо противоположных вещах. Во-первых, укрепилась уверенность в виновности подзащитного, а, во-вторых, обнаружилось немало упущений со стороны прокуратуры, поспешившей отметиться в наделавшем много шума событии и, второпях, по его излюбленному присловью, «присевшей мимо унитаза». Не воспользоваться промахами блюстителей законности, было бы с его стороны непростительной глупостью. Божий дар не яичница, соблюдать диету себе дороже.


Эффект был огромен. Пресса бушевала, но гнев её обрушился на суд, тогда как мастерство адвоката, хотя и сомнительное с точки зрения морали, было признано единогласно. И теперь его ждало половодье клиентуры, хотя и прежде не  было недостатка в тех, кто нуждался в узаконении своих противоправных действий. Что же касается, не чаявшего столь удачного для себя исхода, политика, то спасителю обещано было покровительство, в надёжности коего сомневаться не приходилось.


И подтверждение тому в дороге не задержалось. Гонорар, превышающий договорённый, оказался на его банковском счету сразу по прочтении оправдательного приговора, а после пиршества в честь спасённого и спасителя, последнего ждала ещё одна приятная неожиданность, явившаяся не только и не  столько жестом щедрости, сколько намёком, не требующим разъяснений. Когда донельзя усталый и счастливый, синьор Бульони, возвратился в гостиницу, взору его предстало распахнувшееся на огромном ложе, словно экзотический островок в океане, неземных очертаний существо, с чёрными, проникающими сквозь одежду глазами, вызывающим восхищение телом и манерами эротической жрицы, способными оживить мертвеца, и, к тому же, с прекрасным именем Ассия. И хотя надежда снять напряжение последних дней крепким сном не сбылась, возможные сожаления испарились прежде их появления. Тем более, что всё необходимое в таких случаях, было тщательно учтено на, стоящем неподалеку от постели, передвижном столике, позволяя время от времени подкреплять силы, истощаемые излишествами, под ироничными взглядами прелестницы, лишь потому не замечаемые, что два дела сразу не под силу тому, кто, в отличие от основной профессии, в сексе всего лишь любитель.


Поводом для смущения / впрочем, недолгого /оказался возраст красотки, всего лишь на год старше Агнесс. Сопоставив имена неожиданной любовницы и дочери / Ассия-Агнесс /, он вдруг представил её на месте ночной бабочки, без разбора опыляющей цветы зла, с такой отчётливостью, что, от кружения головы и неразберихи мыслей, едва не потерял сознание. Но Ассия, истолковав замешательство на свой лад, мгновенно избавила от помех, не позволяющих сосредоточиться на её прелестях.


После ухода Ассии, хотя и согласившейся с ним позавтракать, но денег не взявшей, объяснив неожиданное бескорыстие просто и внятно: «не велено», некоторое время задумчиво глядел на, закрывшуюся за нею, дверь. Его мысли снова вернулись к Агнесс, толкаясь и путаясь одна с другой, и лишь появление служителя, вызванного для расчёта, отвлекло от них.


– За всё заплачено, синьор адвокат, – послышалось уже знакомое. – Лишнего не берём.


Адвоката рассмешило употребление официантом по отношению к собственной персоне множественного числа, но тут же сообразил, что, из уважения к гостю, отождествил себя с такой же, как сам обслугой. Парень ему понравился. Особенно позабавила его выразительная мимика, с которой тот оглядел развороченную постель,  из чего легко было догадаться, что увиденное ему не в новинку и, тем более, не в диковинку.


– Как тебя зовут? – поинтересовался адвокат, заставляя взять чаевые.


– Альфред, с вашего позволения, – последовал ответ.

 
– Ты знаешь девицу, что была здесь ночью?


– Где-то видел, но не вспомню, где именно.


– Странно, но я тоже не припомню, где и когда её взял.


– И вспоминать нечего, синьор адвокат. Таких не берут, их присылают.


– Благодарю, Альфред за исчерпывающую информацию. В следующий раз, когда доведётся останавливаться в здешнем приюте, обязательно вспомню о тебе. – И положил купюру в карман его белоснежной куртки.


– Премного благодарен, синьор адвокат.


По возвращении, за ужином, разговор с женой об Агнесс, мысленно возвращал его к недавнему ночному приключению.


– Все эти дни она не нашла случая со мной встретиться, – сообщила Анна не без обиды в голосе. – Ела отдельно, а когда пыталась её перехватить, разговора не получалось. «Извини, мама, но я спешу»! — таков был единственный ответ.


– Я спросил потому, что мне позвонила директриса колледжа синьора Гримальдини с просьбой о встрече. Её якобы беспокоит поведение Агнесс, и она хотела бы побеседовать со мной об этом с глазу на глаз в своём кабинете.


– Иногда она звонит и мне, обычно, когда Агнесс пропускает занятия. Но понятно, что девушке в её возрасте приятней погулять с подругами, чем корпеть в классе над скучной математикой. 


– А ты говорила об этом Агнесс?


– То, что я сказала тебе, услыхала от неё.


– Но если всё так безобидно, то вполне поправимо. Пойдешь ты.


– Как скажешь. Но, может быть, ты прояснишь кое-что о предстоящем замужестве Агнесс.


– Разве ты не посвящена в мои планы?


– Как мне кажется, ты решил всё окончательно и бесповоротно, вероятно забыв, что я не постороннее в этом деле лицо.


– Ты повторяешься, а потому повторюсь и я. Твои мечты о женихе из высшего общества, столь же понятные, сколь и неуместные по нынешним временам, ничего хорошего не сулят Агнесс. Какой-то глупец, пусть и богатый, счастья ей не принесёт, а  умница Эдуардо Виталли, даст ей и то и другое.   


– Советую приготовиться к возможной неожиданной реакции Агнесс.


– Что ты имеешь в виду?


– Не слишком ли она молода, чтобы принимать осознанные решения?


– В этом помогу ей я. Кстати, я передумал и встречусь с директрисой сам.


– Как хочешь.


В спальне он исподтишка наблюдал за раздевающейся Анной, а перед глазами неотступно стояла римская проститутка, ловкости которой могла бы позавидовать и, следовательно, позаимствоваться самая, что ни на есть, преданная супруга. И снова подумал об Агнесс, с волнением, сделавшимся привычным, а, возможно, никогда не отпускавшим, но прежде столь остро не замечаемым. 


Он не стал откладывать посещения, и день спустя оказался лицом к лицу с  вальяжной шестидесятилетней мадонной, несмотря на обрюзгшесть, по всему, не ощущающую тяжести лет. Её поведение выдавало неловкость, перед необходимостью сообщить нечто, не сулившее радости родителю, вкладом которого в ненасытную копилку учебного заведения весьма дорожила.


 «Однако, – подумалось синьору Бульони, чутьём угадавшему возможное неблагополучие, – дело пахнет скорее керосином, чем лимонной настойкой от кашля».


– Рада, уважаемый синьор Бульони, что вы своевременно откликнулись на моё приглашение. Обычно они принимаются родителями моих учениц с большим опозданием, в иных случаях, роковым, когда неприятности, а часто и несчастия, невозможно предотвратить.


– Когда отдают детей под столь надёжный присмотр, гарантия спокойствия подразумевается сама собой.


Если это был не упрёк, но намёк явный, что заведение не выполняет своих обязанностей, чего стерпеть директриса не хотела и не могла.


– Если нас в чём-то и можно упрекнуть, то, разве что, в излишней любви к нашим воспитанницам. Пока их это устраивает, проблем не возникает никаких. Но с возрастом у них появляется потребность в другом чувстве, только по названию схожем с нашим, и уж тут мы бессильны.


Гость поднял брови, и недоумение на его лице заставило директрису  поспешить с объяснениями, отказавшись, от обычно принятого, в такого рода экстренных случаях, обходного манёвра.


– Слушаю вас. Притом, со всем вниманием, на какое только способен.


– Благодарю вас за то, что облегчаете мне возможность нелёгкого с вами разговора. Вам может показаться странным, что обратилась непосредственно к вам, а не к вашей супруге, но из бесед с Агнесс мне известно, что главным человеком в доме являетесь для неё вы, и ваш авторитет определил мой выбор, хотя сейчас сами поймёте, как нелегко мне обсуждать поступки вашей дочери с мужчиной.


– Я жду, синьора Гримальдини, с большим нетерпением, – повторил он.


– Как вы думаете, синьор Бульони, где сейчас ваша дочь?


– Разве не у вас?


– Должна быть у нас. Но её нет, а последний раз видела на занятиях в начале прошлой недели, то есть примерно дней десять тому назад. 


– И вы ничего нам не сообщили?


– Сообщила.


– Кому?


– Вашей супруге.


– И что она?


– Обещала выяснить.


– И ничего?


– Если бы хоть что-то, возможно, сейчас мы не сидели друг против друга.


– Обещаю вам досконально во всём разобраться.


– В любом другом случае ваша решимость меня бы успокоила. Но, к сожалению, всё гораздо серьезней, чем кажется.


На сей раз обошлось без уточняющих вопросов и, взятая директрисой пауза, лишь насытила атмосферу ожидания тайными угрозами, приближение которых иной раз кажется страшнее самих угроз.


По мнению синьора Бульони, госпожа настоятельница явно злоупотребляла его терпением. Но услышанное заставило забыть обо всём.


– Ваша дочь занимается проституцией.


На сей раз паузу взял посетитель. Легко управлять своими эмоциями при решении чужих судеб, но собственное неблагополучие заставляет забыть об элементарных правилах, способных оградить от ошибок, подчас роковых. Ещё толком не ведая, что случилось, синьор Бульони осознал, что допущена именно роковая ошибка.


– Простите, если я ошеломила вас.


– Откуда вам это известно?


– От, так называемых, доброжелателей.


– Пожалуйста, разъясните.


– В интернете обнаружены откровенные фото вашей дочери.  Так называемые слайды. Я в этом мало что понимаю. Сегодня весьма модно среди девушек выставлять напоказ свои тела, но,  в отличие от других, ваша дочь не просто показывала тело, но и отдавала его в распоряжение мужчин. Разумеется, мы тут же предприняли все меры к тому, чтобы  неприличные публикации были удалены, поскольку речь шла о чести не только нашей ученицы, но и самого колледжа, хотя немалое число пользователей наверняка их просмотрело, а это для нас такой удар, после которого мы не скоро оправимся. Кстати, там она была не одна, а со своей одноклассницей. Можно, конечно, воскликнуть: «О времена! О нравы»! Но ведь не каждый, даже читавший Шекспира, нам посочувствует.


– Цицерона, – думая совсем о другом, произнес синьор Бульони.


– Простите, вы что-то сказали? 


– Фраза эта принадлежит Цицерону.


–  Возможно. Кому бы она ни принадлежала, плохо будет не Шекспиру или этому, как его, Цицерону, а нам.


– Вы можете предъявить доказательства сказанному? – поинтересовался сеньор Бульони, и по голосу его можно было догадаться, что в тайне надеется на неисполнимость своей просьбы.


– Разумеется, – последовал ответ и, приоткрыв ящик стола, вытащила тоненькую папочку и положила перед ним.


Не раскрывая, он взял её в руки, словно взвешивая или прицениваясь, и, как бы определяя, соответствует ли тяжесть обвинения её весу, и спросил:


– Но ведь в такой ситуации надо бы принять какие-то меры предосторожности?


– Других, кроме тех, о чём уже сказала, у меня нет, – ответила директриса, и в её голосе прозвучало нечто, похожее на твёрдость.


Вернувшись, и первым делом, дав понять жене жестом, означающим, что нет причины для беспокойства, ушел в кабинет, предупредив служанку, что ждёт Агнесс у себя.


– Последнее время она приходит поздно, господин, – помешкав, сообщила служанка.


– Как поздно?


– Когда мы уже спим.


– Не страшно. Если уснёте, сделаю это сам.


– Но господин может ей позвонить.


– Да, конечно. Но я предпочитаю не отвлекать её от дел, если таковые у нее есть. 


– Слушаюсь, господин, – ответила служанка, и в её голосе почудилось нечто вроде насмешки. Но был слишком озабочен, чтобы задерживаться на столь незначительном подозрении.


Походив несколько времени взад и вперёд по кабинету, сел за стол и раскрыл, наконец, злосчастную папку. Увиденное потрясло его. Агнесс... Малютка Агнесс, которую считал наивной и даже с беспокойством думал о том, что укладывает её на брачное ложе без достаточной к тому подготовки, а, значит, не найдёт в происшедшем той радости, без которой первое соприкосновение разгоряченных тел может нежелательным образом отразиться на её семейной жизни.


И вдруг узнаёт, что волнения оказались напрасными. Дочь знала не меньше, чем он, самовлюблённо причислявший себя  в подельники Дон Жуану или Казанове. И вполне могла дать фору даже матери, а уж её-то не обвинить в неведении и в пору девичества. Яблоко от яблони? Скорее всего, того, что сорвала Ева в саду Эдемском и надкусила с жадностью. И без осознания этой жадности никогда не понять женщину, если даже женщина эта тебе жена или дочь.


Уразумев, что для Агнесс не существует тайн, приобщить к которым входило в его намерения, он, после тяжёлого шока, перешедшего в не менее тяжёлое разочарование, подумал о том, о чём думал и прежде, не решаясь в том признаться даже самому себе. Он ещё и ещё всматривался в разложенные на столе фотографии, и не мог наглядеться. «Какая женщина»! – мелькнула мысль. И повторил вслух: «Какая... Можно с ума сойти»... И тут же одернул себя: «Дочь она тебе, глупец! А то, что не родная»...  И тут же поспешил не углубляться в тему, избегать которую не удавалось даже мысленно.


Сколько времени просидел перед разложенными, наподобие карт, слайдами, он сообразил лишь тогда, когда раздался робкий стук в дверь. Очнувшись, поглядел на время. Стрелки приближались к полуночи.


– Войди, – разрешил он, невольно прячась в тени, отбрасываемой настольной лампой.

Борис Иоселевич
/ продолжение следует /