Чем генерал от офицера отличается

    В разные эпохи у разных народов с воинскими званиями были свои особенности, но общий принцип примерно такой: есть простые воины, есть командиры отрядов, и есть главнокомандующий. Командиры подразделений обычно делились на офицеров и сержантов, а главнокомандующие носили разные звания: генералов, маршалов и генералиссимусов, но общий принцип обычно везде был одинаковый: есть тот, кто принимает окончательное решение, есть те, кто его исполняет, и есть иерархия командования между ними, которая это решение доводит до каждого и следит за его выполнением применительно к своему участку фронта.
    Разделение на офицеров и сержантов в целом возникло в силу того, что в прежние времена была аристократия, которая в общей своей массе была против конкуренции в командовании с простолюдинами, но наиболее активных и толковых солдат всё же надо было премировать повышением по службе. Да и матёрый простолюдин в бою часто может оказаться полезнее пусть образованного, но необстрелянного (и не факт, что решительного), вельможи. Поэтому категорий обычно было две: образованные аристократы и толковые простолюдины. Офицерские чины были в основном привилегией аристократии, а сержантами становились дослужившиеся солдаты (понятное дело, везде были свои исключения, но мы рассматриваем общую тенденцию). А в современной армии сейчас так: есть высшее образование – можешь быть офицером, нет – дослужишься максимум до прапорщика. А офицерский чин доступен любому желающему: иди в военное училище и учись на него. Так что свои позиции аристократия постепенно сдала (ну а куда, в принципе, деваться было – преимущество у тех армий, в которых наиболее толковые офицеры, а таковых не всегда предоставляет происхождение), а разделение осталось – отчасти в силу того, что низшим командирам видать не обязательна шибкая образованность, а отчасти в силу традиции (военные любят традиции).
    Что касается разницы между офицерами и генералами, то с ними ситуация была примерно следующая. В древности армия обычно представляла собой войско, основной формой деятельности которого был поход, а в походе дистанционной связи у армии со всей остальной системой не было. И если поход вёл не сам царь, то этот как раз был генерал (т.е. тот, кого царь уполномочил командовать), и тогда генерал самостоятельно должен был принимать решение.
    Армия у государства могла быть не одна, и генералов тоже много, но решение по конкретной ситуации должен был принимать кто-то один. И этим, собственно, он и отличался ото всех остальных в своём войске, которых могло быть сколько угодно. И вот тут мы подходим к основному вопросу.
    Во-первых, власть генерала особенна. Иногда она может быть выше царской (если царь не участвует в боевых действиях). Царь может всё решать только до того момента, пока не уполномочит генерала вести войско, а как только это происходит, всё решает генерал. Он решает, кто победит, чьей стране быть разорённой, и какие действия для этого надо предпринимать. Никакой царь не может своим указом остановить наступающего противника, это может сделать только генерал. Этот момент психология генералитета знает очень чётко, и конечно же включает его понимание своей важности. Поэтому в шахматах, отражающих суть войны, ферзь сильнее короля.
    Во-вторых, есть ещё такая вещь – называется политика. И изнутри она бывает совсем не такая, как снаружи (ну а как ещё должно быть с вещью, редко обходящейся без обмана?). И государства постоянно воют между собой, и воюют не только ради защиты (если бы никто ни на кого не нападал, то и защищаться бы было не от кого), и в рамках этой политики солдатам регулярно нужно было идти в бой, чтобы у хозяев было больше земли, золота, и людей. Ну а народу это обычно преподносилось в формате «когда на нас нападают, мы идём в бой с песней о том, какие мы святые и правые в своей обороне, а когда мы нападаем сами, то чего-нибудь придумываем, чтобы не думать о том, что в этом случае мы такие же неправые…». И вот есть определённое количество подвластных тебе людей и земель, и есть возможность захватить ещё, и если захват сулит больше, чем есть опасность потерять, то вложение «рентабельно». Ну а ценность жизни подданных, по цене экономической целесообразности получается, поэтому их и не особо спрашивали. Зато цена жизни короля совсем другое дело – разве будет мероприятие иметь смысл, если он погибнет? Конечно, нет. Надо иметь редкую потребность проявлять храбрость, или свято верить, что ратуешь за правое дело, чтобы лезть в пекло самому при таком подходе (понятное дело, во главе с храбрыми предводителями воины сражаются самоотверженнее, побеждают чаще, и история запоминает в первую очередь именно таких, но зато те, кто не запоминался, жили дольше).
    Вышесказанное означает, что если такой царь и нарисуется на сцене боевых действий, то стоять он будет в таком месте и в окружении такой охраны, что угроза для его жизни будет минимальна. А если такая компоновка не всегда оптимальна для наиболее эффективного общего взаимодействия, то, значит, так тому и быть: будет не оптимальная, значит, а лишние потери оправданы обеспечением его собственной безопасности. Ведь не жизнь главнокомандующего нужна для победы, а победа нужна для улучшения его жизни, так что сначала его безопасность, а потом смысл всего остального (всё, как учат шахматы).
    Аналогичная вопрос вставал и для генерала: либо лишний риск для твоей жизни, либо для твоих солдат. Конечно, за проигрыш царь генерала мог и наказать (если бы царь сам проиграл, то вряд ли стал себя наказывать, а вот генералов наказывать счесть может полезным), но если генерал находится постоянно в высших кругах власти, которая живёт именно такой моралью, если он видит всю эту кухню изнутри, и индуцируется соответствующим менталитетом, если чувствует свою важность, когда от него более всего зависит, то всё это подталкивает к соответствующему выбору. Ну а если выбор будет иным, то повышается вероятность того, что его место быстрее станет вакантным для другого, кто снова будет выбирать. И да, из соображений государственной целесообразности генерал должен быть опытным, а, чтобы накапливать-сохранять опыт, он должен выживать, но в конечном итоге это опять же работает на сознание своей собственной важности.
    Что касается остальных командиров, то чем ниже они были званием, тем больше приравнены к простым солдатам были их шансы, впрочем, была одна деталь, которая кое-что меняла. Аристократ мог себе позволить дорогие доспехи, которые делали его если не неуязвимым, то существенно повышали его шансы на выживание. И т. о., и на поле боя аристократы всё равно выделялись своей «не простотой».
    Всё изменилось с появлением огнестрельного оружия, применение которого стало уравнивать шансы и ставить в один ряд всех. Доспех от пули спасал мало, перед смертью все стали равны, а кому-то в бой солдат вести всё равно надо. А кому это делать – не генералу же? И вот с тех пор стали офицеры расходным материалом, которые не решают, жить им на поле боя или нет. Всё решает пуля, от выпускающего которую противника зависит, полетит она в тебя или в твоих солдат. И вот здесь ярче всего и проявлялось отличие обычного офицера от генерала, который в плане самосохранения что-то мог решать.
    Конечно, офицер мог дослужиться до генерала, но для этого надо было ещё выжить, а вот удастся ли ему это, решать было не ему. Так что планка различия здесь тоже сохранялась: пока ты офицер, ты не решаешь, быть тебе генералом, или нет. Вот если станешь, сможешь решать, сколько им оставаться. И так уж устроена человеческая психология, что человек ко всему привыкает, ко всему приспосабливается, и какими бы неудобными не были бы условия его существования, он к ним пусть трудно, но притирается, и приучается с этим как-то уживаться. Но как только появляется возможность вырваться на другой уровень вольготности, он тут же приспосабливается к новому, и с высоты этого ему вдруг сразу начинает казаться нетерпимым то, с чем он мог уживаться раньше.
    Привыкание к хорошему очень органично сочетается с фактором «сытый голодному не внемлет». И когда человек избавляется от условий, которые угнетали его раньше, у него может запросто произойти смена морали, в рамках которой ему почему-то может резко стать не до проблем тех, с кем ещё недавно был в одной лодке. Работает этот фактор примерно так: допустим, стоите вы в очереди в кабинет, который работает только до определённого часа, и есть вероятность, что вы не успеете (а вам очень надо сегодня и отстояли вы уже для того очень долго), то вы всей очередью готовы объединиться, чтобы требовать/просить/доказывать, или как ещё ходатайствовать о том, чтобы приём в этом кабинете длился подольше. Но как только наступает момент, когда вы успеваете, то актуальность борьбы за продолжение приёма сразу как-то уже почему-то и не такой актуальной становится. Переход к этому состоянию осуществляется так же быстро, как сам момент смены обстановки.
    Такая особенность есть у каждого (у кого-то больше, у кого-то меньше), и вот в меру неё у офицера, ставшему генералом, происходит соответствующая смена приоритетов, и он с одной стороны быстро привыкает к тому, без чего уже не хочется, а с другой его почему-то мало волновать начинает то, что другие должны обходиться без этого. А ещё у кого-то может срабатывать и желание «отыграться» за те испытания, через которые жизнь на пути к этому заставила его пройти (как деды в армии отыгрываются на молодых за то, что на них в своё время отыгрывались их деды).
Есть ещё и такая психологическая особенность: чем более агрессивную политику ведёт государь, тем меньше ценит жизни своих соотечественников. А чем, наоборот, более ценит, тем менее агрессивная политика ему подходит. Та же закономерность проявляется в психологии всех остальных командиров: чем большая агрессивность от природы кому присуща, тем меньше ему естественно иметь уважения к ценности жизни своих подчинённых. Так что все эти факторы в совокупности с той или иной силой могут иметь действие, суть которого афишировать не выгодно, чтобы не подрывать воинскую мораль.
    С модернизацией оружия тактика ведения боя изменилась, и общая картина усложнилась. Всё стало не так однозначно, но традиции у военных за так просто не выветриваются, и отношения между высшими и низшими где-то по-прежнему несут на себе отпечатки эпох, когда к низшим чинам относились особо цинично. И когда в рамках одной из негласных военных традиций регулярно строить подчинённых и орать на них в порядке паталогической потребности, вышестоящий выстраивает постоянно напоминает им о том, кто здесь главный, среди прочих причин, сдаётся мне, всё же имеет та самая традиция, которая проистекает из психологической пропасти, в своё время бывшей между генералами и офицерами.