ИРА

                O tempora, o mores!

О чем это,  да все о том,  о вечном, о жизни ....
Ночь. Проснулся и сразу ясное сознание и осознание. И полное непонимание. Что произошло, как так случилось... Может просто сам навыдумывал и все по-прежнему.  Может бред уставшего от напряжения сознания. Нет, не может. Все именно так. Всё произошло. И горечь, нет, не обиды, горечь брезгливости и понимания, того, что залезли в твои личные вещи, порылись, прикоснулись грязными руками, открыли твои маленькие, но очень личные штучки и ушли. Ушли-то, ушли, но остались ощущения того, что наверно испытывают женщины после изнасилования и злость на самого себя,
- Как мог пролететь, как мог быть облапошен этой "воровкой на доверии". Сам дурак, сам и виноват. И не чего пенять, на каждого умного найдется еще хитрее. Старые истины, известные истины, но от этого не легче.
Как это там, в песенке " Она была актрисою...". Нет, конечно же она была актрисою, но по совместительству с основной работой. А работала она в самой гуманной профессии, она была  врачом. И не простым врачом, она возвращала жизни и называлась реаниматологом.  Ты помнишь, как она появилась первый раз в ординаторской. Да это трудно забыть. Вдруг стало светло. Перед нами стояло нежное, голубоглазое создание. Громадные глаза на пол-лица, нежные русые кудряшки, наивно-доверчивый взгляд, и легкий румянец неловкости и стеснительности. Так в нашей жизни появилась доктор Ира, врач реаниматолог и даже некоторыми временами врач-анестезиолог. Она только, что закончила ординатуру и совсем мало времени отработала в одной известной клинике. Но по причинам сугубо материальным и моральным, она покинула то славное заведение и пришла к нам. Ну, во-первых, наш госпиталь располагался в пяти минутах ходьбы от её дома, во-вторых, дочь первоклассница, в-третьих, она просто всю жизнь мечтала работать врачом в военном госпитале, в-четвертых, на прошлом месте работы .... В этом месте она густо покраснела, потупила взгляд и несколько больших слезинок медленно покатились по её щекам. Мы, конечно же, всё поняли и не стали больше расспрашивать о причине номер четыре. Для нас пришедших в  госпиталь со всех краев необъятной Родины, она коренная москвичка была, как иностранка. Правда, говорившая на русском языке с московским квакающим акцентом. Самая молодая из нас, выросшая в центре столицы, закончившая медицинский университет, она по своему мировоззрению и пониманию жизни была порой настолько рассудительной и по житейски мудрой, что казалось, что она гораздо старше нас. Её муж возглавлял представительство одной из крупнейшей зарубежной финансовой группы. Получал по её словам он где-то в размере десятки (конечно же долларов, и конечно же тысяч).  Так, что служение медицине было для неё альтруистическим и идейным. Это был её способ достижения собственного самосовершенствования и служения идеи.
Девушка она была цепкая. При крайне низкой профессиональной подготовке, она буквально вгрызалась в стоящие перед ней задачи и добивалась их решения. Как это выглядело? Ну, к примеру, раненый в голову и живот, в глубокой коме. Задача проста - парень должен жить. Но пути выполнения ой как сложны. Так вот наша (она практически стала для нас наша) Ирочка могла часами нудно и методично заниматься с раненым, не упуская при этом мелочей, ибо такие "мелочи" как необработанные рот или глаза могли привести к серьезным гнойным осложнениям. Она при изначальной скудности своих знаний и профессиональных навыков, как губка впитывала всё, о чем говорили умудренные опытом старшие товарищи. Внимательно следила, за что и почему драли на утренних рапортах коллег, какие ошибки они совершили и чего не надо допускать впредь. Я  первый раз в своей жизни видел воплощение лозунга " Учись на чужих ошибках". Тем не менее, ей в процессе своего становления частенько приходилась получать от меня по полной программе. Я еще тогда не дифференцируя её с другими ученицами и учениками мог прилюдно в самой различной форме сказать прямо, что она дура ( но это не со зла, а так по отечески) или же намекнуть в ехидно-издевательской форме, что она дитя ранних сроков родов с соответствующим отставанием в развитии. На первых порах моё солдафонство приводило к тому, что она выскакивала из ординаторской вон и возвращалась через некоторое время вся опухшая от слез. При этом, ловя сочувственные взгляды врачей из других отделений. Всем было понятно " Вот она жертва начальника-самодура". И лишь только наша старая полковник-терапевт, начальница кардиологии страшно похожая и внешне и по манерам на Фаину Раневскую предупредила меня " Ой, сильно стараешься, мой дорогой. Ой, воспитаешь себе проблемы. При таком натиске воспитания она, конечно же, станет твоей любовницей, но не сильно обольщайся. Ой, берегись мой дорогой". Я захохотал. Что, Ирочка моя любовница. Окститесь Мира Самуиловна, вот чего ни когда не носил в своих мыслях, так осчастливить собой это молодое и нежное создание. И тут меня пробило, а в принципе почему? Почему бы нет?  Но  мысль эта показалась настолько абсурдной даже для меня, ни когда не страдающим комплексом собственной недооценки. У неё молодой, красивый, преуспевающий муж. Она девочка из другого мира. У неё все не просто хорошо, у неё все даже очень прекрасно. И потом, я всё еще находился в состоянии абстиненции от прошлой любви. И я знал, что такое муж из высших сфер, и чем это может грозить простому полковнику - забавы и утехи с женщинами замужними из высшего света. Чего,  чего, а прекрасных и юных медсестер мечтающих скрасить вечер или ночь любимому доктору всегда у меня хватало. Так, что " Чур, меня, чур, Мира Самуиловна". Но старая и мудрая Мира Самуиловна смачно затягиваясь дымом сигареты "Ява" и хитро щурясь сказала " Да, пропал ты полковник, пропал Сереженька. Не живется тебе спокойно".  Она знала о последнем моем романе и всех случившихся тогда со мной неприятностях.
Время шло. И наша Ирочка стала потихоньку превращаться в классного реаниматолога. И теперь я уже сам  прислушивался к её суждениям о подходах к лечению наших раненых и больных. Я видел в ней одного из немногих талантливых врачей, врачей от Бога.  Крайне редко, но такие врачи встречаются. Я не знаю чем это объяснить, но у них просто легкая рука и у них чаще всего выздоравливают безнадежные пациенты. Они чувствую больного на каком-то подсознательном уровне. И им порой достаточно просто мимолетного взгляда, что бы понять всю суть происходящего без всяких компьютерных томографов и кучи других сложных исследований. И они всегда находят простые и верные решения самых сложных клинических задач. Таких врачей надо долго и трудно искать, и более всего беречь, больше всего прощать. Я втайне гордился собой, у меня таких было трое. Остальные врачи были не дураки, старательные и добросовестные. Но эта троица была нечто.
Ира - большая, Мурад и вот теперь еще и наша Ирочка или Ира-маленькая.
Ира-большая, моя старая боевая подруга. Она всегда замещала меня во время моего отсутствия и официально и неофициально.  Я с ней прослужил вместе в одном отделении двенадцать лет, и она стала мне уже, как родная. Мы знали всё друг о друге. О семьях, о проблемах, о друзьях, об увлечениях и невзгодах. У нас не было секретов. Ира-большая знала и чувствовала меня до самых корней моих волос. На заре нашего совместного пути мы пережили легкий роман, без горечи и страданий. Затем отношения стали настолько гармоничными и ровными, что за двенадцать лет совместной службы мы не разу с ней не поссорились. И это при моем бешеном нраве и несдержанности. Ира всегда находила слова и движения, которые превращали меня сразу в мягкого и покорного.
Мурада я нашел в одном небольшом гарнизонном госпитале и сделал всё возможное, что бы перевести его в Москву, в наш госпиталь. Это была ещё та задача. И если начмед и начальник госпиталя прекрасно меня понимали, то кадровики смотрели на это подозрительно и крайне недовольно.  С каких-таких заслуг переводят с Кавказа простого капитана в Москву. Наверно отвалил ну очень большую взятку капитан Омаров командованию госпиталя и лично начальнику реанимационной службы или же за спиной простого капитана стоят очень не простые родственники. Бедным кадровикам пришлось попотеть, вспомнить все приказы и  документы, необходимые для осуществления подобного перевода. Последний раз такая акция осуществлялась в госпитале лет двадцать пять назад, когда из Забайкалья перевели молодого талантливого хирурга, у которого был талантливый дядя - министр. Но все же перевод состоялся и Мурад занял достойное место в нашем отделении. Я ни разу не пожалел о том, что перевел Омарова. Помимо того, что он был талантливым врачом, он стал мне настоящим другом и надежным тылом.   Летая в самые сложные командировки, я брал с собой только Омарова. Он стал талисманом успешного возвращения и успеха.
И вот к этой плеяде талантов прибавился ещё один самородок, Ира-маленькая. Мне здорово импонировало то, что при её семейном достатке, она всегда стремилась к финансовой независимости от мужа. Поэтому не чуралась ни черной, ни белой работы. И если нам светил коммерческий пациент, то Ирочка всегда стояла в первых рядах добровольцев лечить его, не зависимо от тяжести и сложности диагноза. При этом она прекрасно понимала, что заработанные деньги пойдут на всю команду.
Помимо того, что мы хорошо работали, мы не часто, но довольно-таки качественно отдыхали. Национальными праздниками отделения считались Новый Год, объединённый  праздник Двадцать Третьего февраля и Восьмого Марта, и конечно же День Медика. В эти дни мы со всеми сотрудниками собирались то в ресторане, то на загородной базе отдыха. Деньги на празднества выделялись из фонда начальника отделения, и это было моё алаверды доблестным сотрудникам нашего гвардейского отделения за самоотверженный труд на благо здоровья воинов, пенсионеров военных и просто трудящихся.  Праздники праздновались с размахом и даже помпезно. Весь госпиталь обсуждал потом, какой громадный автобус "Мерседес" подкатил к приемному отделению и как сотрудники и сотрудницы  с песнями, и местами с плясками отчаливали на этом громадном корабле дорог от ворот госпиталя. Обязательно в празднике участвовали друзья нашего отделения, врачи из дружественных отделений из самых знаменитых клиник Москвы. Это были красивые понты. Пока наш корабль пробирался через волны спешащих за город автомобильных пробок народ горячился кто чем. Кто пивом, кто виски, кто винцом, а кто и всем вместе. При этом неукротимый хохот порой переходящий в ржание, а так же песнопения и танцы  раздавался широко над улицами и автострадами. Когда автобус прибывал на точку, а это было обычно какое-нибудь закрытое охотхозяйство какого-нибудь бонзы с классными коттеджами, с каминами, с саунами и бильярдами "народ был готов к разврату", как говаривал великий русский писатель Шукшин Василий Макарович. Омаров с Оздоевым, бравым осетинцем-майором - конечно же - шашлыки, девчонки, конечно же - сервировали, а я, конечно же, мышковал. Только здесь за городом, в кругу абсолютно своих я мог запросто расслабиться и если бы умел, мог бы напиться. Но так как к алкоголю была у меня полная идиосинкразия, выражающаяся в головной боли после первых двухстапятидесяти  грамм любого алкоголя, то напиться я не мог и четко знал свою норму. Но я отрывался на другом. Уж как я отрывался. Впрочем, как и мои коллеги. Здесь все друг другу доверяли и знали, что все, что творится на празднике жизни останется тайной участников. Ах, эти русские забавы  в окружении среднерусской полосы.
Но Ирочка-маленькая, как-то не попадала в этот водоворот релакса. То у неё был отпуск, то она серьезно температурила, то хандрила её дочка - светлое солнышко Машенька. Так, что пророческим словам Миры Самуиловны в первый год совместных трудов не было суждено сбыться. Но пророчество на то оно и пророчество, что когда-нибудь сбывается. Сглазила, ой сглазила меня старая чертовка. И не цыганка вроде, а сглазила.
В те времена я переживал очередной роман с самой изящной и самой стильной дамой нашего госпиталя (а может и России) фотомодельной внешности. Она была абсолютно не в формате нашего заведения. Утонченная, с прекрасными манерами и дворянскими корнями она являло  столь яркое несоответствие суровой госпитальной действительности и собой, что её появление зачастую перед раненными и больными приводило их в состояние стопора и иногда даже ступора. Наш роман с принцессой (так её звали в госпитале) начался столь бурно и неожиданно, что моментально стал новостью номер один на протяжении нескольких месяцев. Машенька, а для всех Мария  Федоровна, как королева дарила мне свою любовь и я, как преданный вассал, преклонив колени, с гордостью принимал её. Утром перед рапортом у начальника госпиталя, она, гордо шествуя по отделению, заходила ко мне в кабинет, демонстративно громко щелкала замком запирая двери, и на десять-пятнадцать минут мы улетали в иной мир. Затем она так же гордо дефилируя мимо моих сотрудников покидала отделение,  а я в полубессознательном состоянии летел на утренний отчет к командиру. Это было не просто волшебное время, это было время абсолютной безмятежности и покоя. Машенька, прости моя хорошая, прости. Нельзя принцессам дарить любовь смердам. Это только в самом начале такая любовь одухотворяет холопа, а затем плебс, так или иначе, пробивается через позолоту возвышенных отношений. Пигмей начинает воспринимать любовь королевы, как должное и уже старается сам опустить королеву до уровня кухарки. Получая волшебный напиток из хрустального сосуда ежедневно я стал тяготиться этим, и захотелось мне простой браги или самогона.
 И случай представился. Неожиданно после очередной командировки из Чечни прилетел мой закадычный друг Мишка Подопригора. Миша служил в спецназе внутренних войск, имел "краповый берет", контуженые мозги и редкостное обаяние. Похожий, как брат близнец на артиста Михаила Ефремова и с таким же неукротимым темпераментом, он ввалился к нам ординаторскую под конец рабочего дня. Будучи уже под хорошим шафе он шутками-прибаутками моментально очаровал моих врачиц, наговорил им кучу комплиментов, расцеловал каждую и тут же пригласил всех нас в ресторан. Для меня как выстрел прозвучало неожиданное " Да" Ирочки-маленькой. Это было, что-то новое. Она несколько взвинченная и радостная легко вошла в Мишкин тон, и стала по милому развязной и несколько пошлой. Да, чудны дела твои, Господи. Мы ринулись в какой-то немецкий пивняк на "Красной Пресне", выпили там немереное количество пива. Все протекало, как взрыв, на одном дыхании. И уже оказавшись вшестером, в такси, я, Мишка, его боевой товарищ Саня Сноп и трое моих врачиц  и среди них Ира-маленькая, сидевшая на коленях у Мишки все поняли, что праздник не может так бездарно закончиться. В сауну. Решение было единогласным и обсуждению не подлежало. В сауне с бильярдом, двумя комнатами отдыха с шикарными кроватями в стиле сексодром на втором этаже, громадным аквариумом во всю стену и шестом посередине на первом мы и продолжили. Как Римляне, окутанные в простыни, мы восседали и возлежали, пили горькую и сладкую, клялись в вечной воинской дружбе, пили за женщин стоя коленях и на столе. Ирочка -маленькая, тихо шепнула мне на ухо,
- Полковник, проводите меня, пожалуйста, осмотреть спальню.
Меня не надо было упрашивать.  Спустились мы вниз лишь через час. А праздник продолжался и вроде бы и никто не заметил наше отсутствие. Подопригора был словно в экстазе. Анекдоты, прибаутки лились из него нескончаемым фонтаном. Я решил попариться. И когда уже протрезвевший, разморенный паром пришел обратно за стол, то не обнаружил там не Иру-маленькую, ни Подопригору.  Они спустились вниз где-то через час. Нет мне ни чего не жалко было для своего боевого товарища, к тому же орденоносцу и ни чего меня, ни связывало с Ирой-маленькой, но чувство горести и досады неожиданно захлестнуло меня. Я тихо и незаметно оделся и исчез.
Следующее утро было ужасным. В семь сорок пять в кабинет вошла Мария Федоровна, молча подошла ко мне, залепила мне пощечину, так же молча повернулась и вышла из кабинета. Это был нокдаун. Я понял, что она уже знает о моем вчерашнем загуле, и то, что я потерял Машеньку навсегда.  Дальше – больше.  После рапорта начмед пригласил меня к себе в кабинет. Начмед был вне себя,
- Сергей, ты последний козел, из-за твоего членотрясения я теряю отличных сотрудников,- и он бросил мне в лицо лист бумаги.
 Это был рапорт Машеньки, Марии Федоровны об увольнении из госпиталя. Тут мне вообще стало не по себе. Мало того, что все катилось комом и неожиданно, это всё выходило из сугубо личных отношений в плоскость общественного резонанса. Огласка интимных отношений  это я скажу Вам пострашней и гораздо неприятней всяческих выговоров и наказаний. Теперь я представал в глазах общественности, как страшный совратитель, ломающий судьбы несчастных, заблудших красоток. И выглядел наверняка подлецом и во многих глазах подонком. Самое страшное, я четко знал, что Машенька не даст обратный ход своему рапорту, и она приняла решение свое об увольнение вполне осознанно, как и всё, что она делала.
Начмед зло смотрел на меня и ждал моей реакции.
- Николай Арсеньевич, я думаю, что в этом случае ни чем не могу Вам помочь. Случай реанимации не подлежит, Вам видимо придется подписать этот рапорт.
- Пошел вон, скотина. Ты ещё поёрничай, поёрничай. Видеть тебя не могу...
Я вышел из кабинета. Жуткая тоска медленно сжимала горло. Ладно  бы проблемы для меня одного. А тут я во истину рушил судьбу прекрасного человечка, искренне меня любившего и желавшего мне только добра. И это было самое неприятное. Лучше бы уж я сам  пострадал, но при чем здесь Машенька. Ситуация принимала какое-то ужасное развитие. Блин и всё от одного загула. Кто протрепался о пьянке. Какая сволочь стукнула Машеньке. Я медленно поплелся в отделение, проводить утреннюю пятиминутку.

С виду всё было обычным. Ни какого волнения в коллективе, всё спокойно и ровно. Я внимательно всматривался в глаза коллег. Но найти в них причину своего краха не мог. Ира-маленькая сидела, как ни в чем не бывало, будто и не было вчерашнего вечера. Две докторицы, участвующие в нашем загуле, отсутствовали по причине того, что сегодня не дежурили. Остальные были не в теме.  После пятиминутке ко мне в кабинет зашла Ира-маленькая.
- Шеф, это было не то, что Вы подумали. Я с Мишкой только играла в бильярд и ни более того. Так, что Вы зря ушли.
Я смотрел на неё и думал,
- О чём ты, Ирочка, о чём. Да, до барабана  мне твои проблемы. У меня своих выше крыши. Трахалась ли ты с Мишкой, не трахалась мне абсолютно до балды. У меня из-за твоего траханья такие проблемы.
Я соображал, что ей от меня надо.
- Ирочка, иди, пожалуйста и ни о чем не горюй. И не забивай голову всякой ерундой. Мы просто вчера отдыхали и ни более того. И поверь, я ни о чем не помню и ни чего не знаю. Ты же знаешь, наши правила, то, что во время отдыха свято и огласке не подлежит.
Ирочка, густо покраснев, вдруг зло ответила,
- Вы ни чего не помните? Хорошо.
Она вышла, громко хлопнув дверью.
Мария Федоровна уволилась и после нашего последнего свидания с пощечиной,  я более её не видел. Госпиталь месяц-другой поточил языки на эту тему, но затем череда других событий и просто время сгладили остроту происшедшего. Народ начал немного забывать и Марию Федоровну и события вокруг неё и меня.
В связи с окончанием активных боевых действий на Кавказе, Мишка Подопригора стал гораздо больше времени проводить в Москве. Он частенько заезжал ко мне просто потрепаться, и всегда с нескрываемым вожделением смотрел на Ирочку-маленькую. И всё мне рассказывал, что ни как не может забыть тот вечер в сауне и Ирочкину любовь. Но сама Ирочка-маленькая смотрела на Мишку, как на пустое место. И мне трудно было понять, то ли как часто бывало врет Мишка, то ли Ирочка искусно скрывает истину.
Время шло. Ирочка превратилась в матерую реаниматологиню. Её уже практически все называли по имени отчеству, Ирина Матвеевна. Мои отношения с ней после того достопамятного вечера в сауне более ни чем не поддерживались, и наше профессиональное общение  было свободно от всяких личных моментов. Она периодически стала бывать на наших праздниках, периодически отдавалась то мне, то кому-либо из моих друзей. Но это было всё просто, без всяких загрузок любовью и ревностью и по большому счету абсолютно безразлично для меня уже на следующий день. Тем более что Ирочка не злоупотребляла нашими отношениями во время работы.
Однажды, начальник госпиталя вызвал меня к себе.
- Сергей, а не хочешь ли отдохнуть дней несколько со своей командой на море?  Короче, прошел твой доклад на конференцию в Сочи.  Дружественная фармакологическая фирма готова оплатить тебе и еще паре твоих сотрудников перелет, проживание в "люксах" и командировочные. Так, что флаг тебе Серега в руки и попутного ветра ниже спины. Да, ещё вот, -  и он кинул мне конверт. - Можешь не считать, три тысячи баксов. Отдохни как настоящий боец.
Любил я и своего начальника госпиталя и своего начмеда. Начальник госпиталя младше меня на пару лет был уже профессором, и как говорил его заместитель, наш начмед, членом нашим    корреспондентом. Был он молод, амбициозен, неординарен и не боялся сильных людей  в своей команде. Он четко расставлял акценты и при случае не считаясь со званием и возрастом мог так оттянуть любого по делу и справедливо, что казалось, что сейчас же можно расстаться с погонами. И, наоборот, за добрые дела мог сделать  хорошо и даже очень. Он говаривал мне иногда,
- Ну не люблю я тебя Серега, не люблю. Но за дела твои поверь, ты мне дорог, и не на кого тебя не променяю. 
И я знал, что так и будет. И как бы он на орал не меня периодически на утренних рапортах, я всегда был уверен в нем, и в том, что когда надо он всегда прикроет меня. Короче, я был его человеком и был в его команде.
Итак, май месяц, Сочи, отдых четыре дня. Какая приятная неожиданность. Кто со мной? Так, Ира-большая и Омаров на хозяйстве. Им деньгами. А поедут-ка со мной Ира-маленькая и наш балагур, умничка и весельчак Кирилл Азурский (в народе просто  Портос).    Он действительно был похож на Портоса. Такой же громадный, такой же неуемный, но при этом с генетическо-врожденными  еврейской остротой ума и  осторожностью. Ах, как мы летели. Ещё в аэропорту пошел кураж. Ну, во-первых, я увидел улетающих видно на гастроли Татьяну Максимову и её партнера по антрепризам Валерия Гаркалина. Мы уже были слегка под коньяком, веселы и расторможены.
- Други мои, сейчас Вы увидите спектакль. Прошу следить внимательно - молвил я своим попутчикам. Я решительно двинулся к столику, за которым Гаркалин и Максимова пили кофе. Подойдя к ним, я представился
- Полковник Арсеньтев, МВД России,- при этом, эффектно доставая из нагрудного кармана и  показывая свое удостоверение, - Предъявите ваши паспорта, граждане, пожалуйста.
Гаркалин обалдев от происходящего, приподнимаясь и задыхаясь от возмущения, театрально-манерно  вскидывая к своему лбу левую ладонь начал монолог.
- Что Вы себе позволяете, товарищ милиционер. Вы разве не узнаете народную артистку России Татьяну Максимову, раз уж не узнаете меня. Это настолько возмутительно, я обязательно доведу до сведения Вашего министра о том, что творят его сотрудники. Вместо того чтобы ловить настоящих преступников....
И тут у него во истину перехватило дыхание.
Тут наступила очередь моей партии.
- Знаю, знаю я таких народных артистов. Все аэропорты усеяны мазуриками и воровками на доверии. А, Вы, гражданин проходите по ориентировке на преступника-рецидивиста Кроликова. Так, что гражданин Кроликов Ваша песенка спета.
Немая сцена. Пауза. И гомерический хохот до истерики Максимовой, Гаркалина и моих коллег. Я уже по настоящему представился сам и представил своих коллег, Мы получили автографы, оставили кумирам номера своих телефонов и помчались на регистрацию.
Самолет был полон реаниматологами из многих клиник Москвы. Но самая шумная и веселая была наша троица. Распитие горячительных напитков, шум, хохот. Долетели кажется в одно мгновение.  В аэропорту нас встречали на шикарных автобусах и повезли в шикарный отель. У каждого из нас был отдельный номер. Но у Ирочки-маленькой номер оказался в другом корпусе, в метрах трехстах от нашего. Решили после регистрации, принятия душа и переодевания всем вместе встретиться в холе нашего корпуса.  Май месяц, Черноморская набережная еще полупустая, но кабачки, шашлычные, бистро на каждом шагу и уже распростерли свои объятия в ожидании редких и поэтому ну очень уважаемых посетителей. Вначале море. Мы с Кириллом искупались в еще ну очень прохладной воде. Обсохли под палящим солнцем и затем в рейд по набережной и её ресторанчикам. Мы пили шампанское, мы пили вино, мы ели шашлыки. К вечеру зашли на какую-то дискотеку. Усталые, слегка хмельные возвращались в свой отель. Мы с Ирой-маленькой оторвались от Кирилла чуть вперед.
- Ира, может быть, заночуешь у меня,- спросил я без всякого энтузиазма и ожидая полный отлуп. Одно дело, когда вступаешь в "краткий огневой контакт" и другое - когда отдаешься друг другу целую ночь. Ира внимательно посмотрела на меня и сказала,
- А для чего я сюда прилетела, Сереженька.
Она сказала это так, что у меня перехватило дыхание.
В пять утра смотря на её голое тело стоящее у окна ко мне спиной я думал,
- Господи, как сделать так, чтобы все , что  происходило осталось в моей памяти в малейших подробностях, до штриха, до мимолетного жеста, до ощущения вкуса её губ и запаха её тела, до тонкого и пронзительного чувства тревоги от ближайшего расставания и невозможности продлить все это хотя бы еще на несколько часов, и абсолютного понимания невозможности познания всей глубины счастья быть её и быть постоянно рядом с ней. Ощущение сюреальности, невыносимого блаженства от которого боишься сойти с ума, осознание того, что недостоин находится рядом с ней, обладать ею и восторг переходящий в слезы от её нежных поцелуев, случайных прикосновений и ласковых слов - разве возможно пережить такое. 
Господи, ну почему, почему, ты послал нашу встречу так поздно. Почему счастье одних, ты превращаешь в боль и горе других. Что это, Господи? Испытание или твоя, Господи, милость? Что делать мне, Господи? Мой рассудок не выдерживает этой пытки. А может это не твое, Господи, испытание ? Может быть, Сатана кружит меня? Но, как же сладостно это кружение.
Господи, дай мне силы, дай мне разум найти выход. Как сделать счастливыми всех тех, кого я люблю? Господи, не оставь меня в суете моей, позволь познать мудрость твою, Господи!
Творя сию молитву, я осознавал, что пропал и пропал по настоящему. Ирочка будто уловив мои мысли, медленно подошла ко мне наклонилась и, осыпая нежными поцелуями всё мое тело тихо прошептала,
- Мой, наконец-то ты мой, как же я ждала этого.
Три дня конференции пролетели как один. И если честно сказать я мало что помню. Помню только одно, ощущение бесконечного счастья и отрыва от действительности. Я сошел с ума.
После возвращения в Москву жизнь нашего отделения полностью перевернулась. Ирочка всем своим видом показывала не стеснясь ни кого и ни чего свою любовь ко мне. Мы проводили с ней все свободное время. Мы утопали в друг друге. Это состояние было больше чем счастье.
Начмед, мой друг и наш отец командир строго предупредил меня,
- Послушай, Сергей, я тебе, как полковник обещаю, ежели с Ириной Матвеевной получится история подобная той с Марией Федоровной, то из госпиталя вылетишь в этот раз ты. Так, что думай. Я тебе обещаю и я выполню.
Я знал, отец не шутит. Но крыша была сорвана полностью. и какие ветры поставят её на место я не знал.
Но счастье не может быть долгим. В один месяц отправили в отставку начальника госпиталя. За ним нашего любимого начмеда. Пришла другая команда. Новый начальник госпиталя в звании полковника, то же будучи профессором, но старше старого лет на десять был крайне завистлив и крайне обидчив. Он перечеркнул жирной, черной линией все достижения прежнего командования и принялся за личный состав. Обращая при этом особое внимание на людей из команды ушедшего начальника госпиталя. Я понял, служить в госпитале  мне осталось недолго. Пора паковать вещички -шмандельки. Пора искать место на гражданке. Новый начальник госпиталя, будучи по специальности хирургом общего профиля часто навещал нашу реанимацию и, конечно же, не мог обратить внимание на моих красавиц. Он сразу же проникся идеей о научных работах моих сотрудников и в первую очередь Иры-маленькой. К моему удивлению Ирочка, моя любимая Ирочка сразу же откликнулась на призыв нового командира и начала активно изучать биохимизм нарушений при тяжелых травмах. Мало, того новый начальник госпиталя выбил для неё новую ставку и практически полностью перевел её на научную работу совместно с биохимической лабораторией. Я вначале в шутку, затем всё более настойчиво убеждал Ирочку, что это не её, что её призвание это лечить больных. А псевдонаучные изыски новоиспеченных ученых просто смешны, для тех, кто читает серьезную научную литературу. Ибо, технология научных исследований в России столь примитивна и убога, что кроме как в России более ни где и не признается. И что это просто понты эти кандидатские, докторские и членство в академиях. Это при Советской Власти, ученый звучало гордо. А сейчас хороший практический врач, на голову выше любого профессора. И что наконец-то наш народ научился дифференцировать что кандидат, профессор это еще не залог успешного лечения пациента, а даже может быть наоборот. Ирочка, однако,  была все более невменяемой. Она уже со злостью говорила мне, что не собирается вечно купаться в говне, моче и крови. Что её более прельщает иная работа. И что кандидатская, а затем и докторская откроют ей гораздо более широкие горизонты и в материальном плане и в социальном положении. Она говорила, как зомби, с чужих слов.  Незримая пропасть все более и более разделяла нас. И как бы я не пытался, все мои старания разбивались о стену Ирочкиного непонимания, и не хотения понимать. Ирочка все больше пропадала в библиотеке, лаборатории, перестала вести больных. Она теперь забегала в ординаторскую лишь только рано утром и вечером перед уходом домой. И практически перестала общаться не только с коллегами, но и со мной. Омаров улетел в командировку, в Дагестан за ранеными. И я просто утром приказал Ирочке, что сегодня она будет работать в отделении и по прилету Омарова продолжит свои научные изыскания. Ирочка злобно сверкнула глазами и согласилась.
В середине дня меня срочно вызвали к начальнику госпиталя.
- Полковник, у Вас, что есть полномочия отменять мои приказы? Вы, что совсем рассудок потеряли? Думаете, что будете творить все, что и при старом начальнике госпиталя ? Знаете, Ирина Матвеевна доложила мне, что сегодня Вы, полковник сорвали выполнение важного эксперимента, и доложила о Вашем отношение и ко мне и ко всему, чем я намерен заниматься. При  таком раскладе я думаю, что Вам нужно искать новое место. Так, как в госпитале для Вас нет равнозначной должности, думаю, что Вам пора собираться в отставку. Так, что сроку Вам три месяца. Ищите себе место и, пожалуйста, через три месяца рапорт об увольнении мне на стол. Да, и ещё, если хоть раз Ирина Матвеевна пожалуется мне о Вашем недостойном поведении я Вас не просто уволю, я Вас уничтожу. Всё, свободны.
Ба, вот и приехали. Да я уже и так готовился к уходу, а тут такое ускорение. И с чьей подачи. С паса моей любимой и ненаглядной. Я вошел к себе в кабинет. Открыл бутылку конька, налил ровно двести пятьдесят грамм и залпом выпил. Нет, меня не расстроило предложение об увольнение, я ждал его. Я вдруг полностью осознал, что Ирочка продала меня, продала с потрохами, продола за свое благополучие в госпитале. Но самое страшное то, что я не перестал её любить. Мало того я уже просто не представлял, как без неё жить. 
Последние месяцы в госпитале превратились в ад. Нет, меня ни кто не трогал и не добивал. Просто Ирочка вдруг стала особой приближенной к начальнику госпиталя. Он часто уезжал с ней в различные командировки и на различные конгрессы. И я догадывался о том, как проходили эти конгрессы. Ирочка  в упор не замечала меня и моих коллег. Мы перестали для неё существовать.
Ирочка-большая, моя старая и мудрая подруга рассказала мне несколько тайн отделения, о которых знали все кроме меня. Тайна первая. Ирочка-маленькая рассказала о том, как она весело провела вечер со мной в сауне Марии Федоровне, по пути в госпиталь рано утром. Тайна вторая, Ирочка маленькая не раз в кругу коллег обещала отомстить этому старому козлу полковнику за все унижения во время обучения. И видимо свои обещания она исполнила.
Я ушел из госпиталя со всеми своими врачами в гражданскую клинику, где главным врачом стал наш бывший начальник госпиталя. Но каждый день, каждое утро и каждый вечер я молю Бога о встречи с Ирочкой.