Владимир Солоухин Шёлк, парча, атлас

БЫЛО ВРЕМЯ, КОГДА Я СОЛОУХИНЫМ ВОСХИЩАЛСЯ. Его прозой, разумеется, — да и стихами тоже. «Капля росы», «Чёрные доски», «Письма из Русского музея» — как всем этим не восхититься от всей души? Представьте себе, что пришёл к вам в гости человек умный, наблюдательный, интереснейший рассказчик, несравненно владеющий русским языком, любящий Россию… Причём любящий её не в силу своих политических взглядов, не потому, что мода такая, не потому, что так положено, а… А просто потому, что Россия ему — родная, и он России — родной, и что тут ещё сказать? И вот сидит этот человек у вас за столом и что-то такое интересное рассказывает, — и не просто интересное, но и умное, и чрезвычайно важное для вас, для души вашей, для сердца, и вы слушаете его, раскрыв рот, а он, видя ваш интерес, норовит ещё больше его разжечь, ещё глубже в ваше сердце проникнуть… Вот такое было впечатление от солоухинских книг, — вот именно такое. Я помню, начитался «Чёрных досок» (если кто не знает, это книга о русских иконах) и, вспыхнув жарким энтузиазмом (мне 18 лет было), тут же кинулся реставрировать одну имевшуюся у нас в доме икону. Как реставрировать? Нашатырным спиртом оттирать! Чуть не погубил старинный образ — слава Богу, знающие люди остановили, схватили за руки. Всё же успел её частично испортить.

А как важны для всякого русского человека его «Письма из Русского музея»! Он, не будучи профессиональным искусствоведом, сумел так ярко, так мудро, так душевно рассказать о наших художниках-классиках, что, боюсь, никто не сможет сказать о них лучше. И он же так мастерски, по-боксёрски, удар за ударом, разбил дутую славу Казимира Малевича, что отныне никто, прочитав «Письма из Русского музея», уже не сможет пролепетать с чужого голоса: «Чёрный квадрат Малевича — великое произведение искусства!»

А его стихи!.. Надо сказать, что и проза-то его была куда ближе к стихам, чем к классической прозе, что повести его — это такие чудные поэмы без рифм и метра, но и собственные его стихи были порою сравнимы с лучшими образцами великой русской поэзии.

Пусть вороны гибель вещали
и кони топтали жнивьё,
мужскими считались вещами
кольчуга, седло и копьё.
Во время военной кручины
в полях, в ковылях, на снегу —
мужчины, мужчины, мужчины —
пути заступали врагу.

Пусть жёны в ночи голосили
и пролитой крови не счесть,
мужской принадлежностью были
мужская отвага и честь.
Таится лицо под личиной,
но глаз пистолета свинцов. —
Мужчины, мужчины, мужчины —
к барьеру вели подлецов.

А женщина — женщиной будет:
и мать, и сестра, и жена, —
уложит она, и разбудит,
и даст на дорогу вина.
Проводит и мужа, и сына,
обнимет на самом краю… —
Мужчины, мужчины, мужчины —
вы слышите песню мою?

БЫЛО ВРЕМЯ, КОГДА Я СОЛОУХИНА НЕНАВИДЕЛ. И сравнительно недавно это время было… Когда все объелись до «дальше некуда» тупой ельцинской антисоветчиной, когда людей начало трясти от всевозможных эмигрантских откровений, тогда-то и вспомнилось, что не только эмигранты наши «метили в СССР, а попали в Россию». Вспомнилось, что в первых рядах сих «метивших» был и наш любезный Владимир Алексеевич. Причём встал он в эти ряды не в ельцинское безвременье, как Астафьев, и не в годы горбачёвщины, а значительно ранее, значительно ранее… И вёл он себя в советские годы так, что можно было принять его за отчаянного смельчака. Мог, например, находясь в кругу важных советских классиков, встать и сказать речь против Ленина (о чём сам потом хвастливо сообщал читателям). Что это было? В самом деле смелость? Или Владимир Алексеевич твёрдо верил, что у него, антикоммуниста, где-то там, наверху, в руководстве Коммунистической партии, есть надёжная поддержка? А ведь, наверное, была… Во всяком случае, после этой речи ни один волос с головы Солоухина не упал…

Знаменитый советский писатель Всеволод Кочетов, горячий защитник советской власти и борец с диссидентством, в своём романе «Чего же ты хочешь?» вывел Солоухина в карикатурном образе некоего Саввы Богородицкого — недалёкого болтуна, не замечающего, что его втихую использует американская разведка… В самом деле использовала? Не мне судить! Но за такую исполненную поистине сатанинской злобы солоухинскую книгу, как «При свете дня» (опубликованную, разумеется, только в 90-х), США вполне могло (и даже обязано было бы!) как-то наградить Владимира Алексеевича. За героическую борьбу со святынями СССР!

В те годы кто-то заметил странное совпадение: СОЛоневич, СОЛженицын, СОЛоухин — три солярных знака русского антикоммунизма. Всё же я думаю, двое первых СОЛ — не компания для Солоухина. Я, например, никогда не смогу себе представить Владимира Алексеевича призывающим американский атомный огонь на Советский Союз. Да у него язык не повернулся бы сказать такое, мозги отказались бы такое подумать! А те двое — и подумать, и сказать смогли, чем навсегда поставили себя вне русской культуры.

…Вся наша литература идёт двумя путями: путём Ивана-царевича и путём Иванушки-дурачка, — то есть дорогой русского благородства и дорогой русской народности. Например, Тургенев, Лев Толстой, Тютчев — это наши Иваны-царевичи. А Ершов с его Коньком-Горбунком, Твардовский с его Тёркиным, Шукшин с его чудиками, Рубцов, Астафьев, Белов — это всё правнуки доброго, мудрого, хитрого и простодушного Иванушки-дурачка. И, конечно, Владимир Солоухин происходил из той же семьи. Но помните шукшинскую сказку, как Иванушка-дурачок добывал справку о том, что он умный? Так вот, Солоухин — это тот Иванушка, который добыл-таки ту справку.

Не так-то просто было его взять голыми руками! Он был достаточно умён, чтобы не утверждаться в каком-то одном политическом направлении, он всегда осматривался, всё подмечал, зорко видел, где его попутчики искренни, а где врут… Он не пристал всей душой к диссидентам, и нельзя сказать, чтобы он был до мозга костей славянофилом, он мог ругательски ругать коммунистов, но никогда не отрезал себе пути к отступлению. Читали его книгу «Последняя ступень»? Ох и хитрая книга!.. На протяжении нескольких сотен страниц Владимир Алексеевич в ней поливает грязью советскую действительность, а на последних десяти страницах вдруг чрезвычайно серьёзно сообщает, что всё, сказанное выше было неправдой, что всё это — вовсе не его позиция, а вражеские происки, что он будет искать какой-то иной путь… Понимай автора как хочешь!

НАСТАНЕТ ЛИ ВРЕМЯ, когда можно будет просто раскрыть книгу Солоухина, не думая, на чьей он был стороне, в какие союзы вляпался, какие опрометчивые слова сказал? Да, может быть, оно уже наступило, это время? Зачем ждать какого-то особого дня? Вот они, книги: и «Капля росы» никуда не делась, и из «Третьей охоты» не стёрлась ни одна буква… И эти книги «томов премногих тяжелей», — тех томов, что не смогли выйти из проклятых 90-х годов, растворились в том чёрном времени, пропали, как грехи, истёртые покаянием. А оно было, это покаяние, ибо в самом полном собрании сочинений Солоухина есть особый том: не книга, но храм, московский собор Христа Спасителя, построенный его трудами, собор, где он был старостой, где его и отпели.

…Новыми глазами глядим мы сейчас на творчество наших великих деревенщиков. Не можем мы сейчас не видеть, как враги России использовали их простодушную любовь к Родине, их боль за Отечество, как подсовывали им не те цели, не тот указывали путь… И поддавшись бесовской лести, Виктор Астафьев проклинал подвиг советских солдат в Великой Отечественной, и Валентин Распутин возлагал цветы к памятнику палача Сибири и предателя России Колчака… А что было бы, если бы Шукшин дожил до наших дней? В какие бездны его сумели бы заманить современные бесы? Или, быть может, потому и не дожил он, потому и оборвали его жизнь, что он ещё тогда не захотел идти против своего народа, против своей страны? Впрочем, что теперь гадать…

Но «Царь-рыба» Виктора Астафьева навсегда останется великим русским романом, бриллиантом нашей литературной сокровищницы. И никогда не померкнет блистание распутинских повестей, равных которым даже в несказанно богатой русской литературе мало. И всегда шёлковое, атласное, парчовое полотно солоухинской прозы будет устилать дороги Небесной России.