Заговорила рыбка золотая

   Однажды в январе рыболовецкое судно “Звезда“ прибыло на промысел в марокканские территориальные воды. Из пустыни Сахара в сторону океана дул упрямый самум, покрывая палубу тоненьким слоем мельчайшей песчаной пыли, затуманивая воздух, через который тускло светило, потеряв свои яркие лучи, белое солнце. А в час заката заря такая оранжевая, и протягивается своей яркой, райской полосой на значительную часть горизонта. В начале промысла на борт судна прибыли марокканские рыбаки в количестве семи человек. Старший среди них являлся местным инспектором по правилам рыбного лова. А остальные шесть человек будут на промысле простыми матросами-рыбообработчиками, которых прислали с берега на заработок, чтобы хоть немножко уменьшить безработицу в стране. И вот они на борту: смуглые, черноголовые и худые, одеты только в брюки и майки да обуты в сандалии. Для них отвели две каюта, а их инспектора, в знак уважения к его должности, поселили в лазарете, невзирая на мой протест, как судового врача, ответственного за использование вверенных мне медицинских помещений.  Я ссылался на соответствующий санитарный параграф, предусматривающий постоянное наличие коек на случай внезапного появления тяжелых больных общего профиля или инфекционных больных. Но капитан заранее завладел ключом от судового лазарета и, утверждая, что рабочие обстоятельства требуют иного подхода, вручил его марокканскому инспектору Фариду. При этом он добавил, что эти инспекторы в каждом рейсе поселяются в лазарет и заранее этого ожидают, как по традиции. И вот Фарид поселился в лазарете судового медпункта.
      Это был высокий, стройный, тридцатипятилетний африканец с высоким лбом, узко поставленными глазами и длинным носом. Его узкий рот редко когда улыбался. Десять лет тому назад он окончил Астраханский технический институт рыбной промышленности, хорошо выучил русский язык, а, главное, знал цену своему служебному положению и как себя поставить. “Выучили на свою голову“, – подумал я. К тому же, Фарид прибыл на борт судна с видеокамерой и решил, снимая те или иные производственные нарушения при добыче или обработке рыбы, шантажировать этим капитана и требовать у него то, что ему лично нужно. В рейсе ему обычно нужно было иметь бутылку водки и колбасу. Он знал, что, имея на капитана компромат, можно им командовать. А заодно и остальными. Что ему до того, что на дверях лазарета нарисован Красный Крест? Что ему судовой врач? Что остальные? Он знал, что иногда наши матросы-добытчики тайком сбрасывают (майнают) за борт ненужную по плану рыбу, так называемый прилов. Однажды помощник тралмастера сказал мне, что как-то на рассвете его бригада сбросила обратно за борт десять тонн рыбы-капитана, каждая из которых весом около двух пудов. Сердце кровью обливалось от этой потери. Себе оставили только полторы тонны. А куда же девать её? С таким весом и размерами рыба для упаковки в брикеты не годится. Да к тому же, найдет рыбацкий патруль такой большой прилов незапланированной рыбы и потребует покинуть район промысла, да еще и большой штраф придется заплатить.
      На первых порах я потребовал, чтобы марокканцев не пускали на камбуз, где готовится пища. Сделал вывеску: “Посторонним вход воспрещен!“ Но не тут-то было. Фарид сказал, что марокканцы нашу пищу, особенно щи, есть не могут, и поэтому будут готовить себе сами в отведенном месте на камбузе. Под давлением капитана, сказавшего “для чего мы сюда пришли?“ я согласился, чтобы один из марокканцев в качестве повара находился на камбузе, и готовил своим единоплеменникам еду. Конечно, особенности по части питания у марокканцев были. На семь человек их повар столько насыпал в кастрюлю риса, что его хватило бы для приготовления рисового супа для всего экипажа судна, состоявшего из семидесяти человек.
      Но сам Фарид тоже позволял себе заходить на камбуз и давать указания своему повару. Его сопровождал один из матросов по имени Хосе со злым выражением лица, готовый фанатически броситься на любого человека, не уважающего его хозяина. Это я почувствовал в его порыве ко мне, когда я сделал замечание Фариду: не посещать камбуз. “Наверное, это какой-то бывший заключенный“, – подумал я об этом марокканце. Было похоже, что Фарид внушил своим “нукерам“, что они могут получить на судне всё, что хотят. Однажды выдавались фрукты. Этому Хосе не понравилось одно яблоко, и он треснул им с размаху об палубу. В отношении лечения капитан попросил меня всегда давать марокканцам какое-либо лекарство, лишь бы не было отказа. “Ну и что тут такого? Пожалуйста, не жалко“, – думал я. Но меня раздражало другое.
     Капитан часто давал Фариду по бутылке водки, и тот поздно вечером приглашал к себе в лазарет своих марокканцев. Там они допоздна, а то и всю ночь резвились, шумели и ухали. Мне эта вакханалия в лазарете очень не нравилась. Я считал, что в помещении с Красным Крестом должно быть тихо и оттуда не должно доноситься никаких диких звуков, не говоря уже о том, что они мешают спать. Однажды ночью мне приснилось, что меня среди пальм преследуют туземцы, издавая дикие вопли. Я, якобы спасаясь, забрался на пальму и затаился среди ветвей. Но вскоре услышал крики: “Вот он! Вот он!“ По ветвям тотчас зашелестели и застучали стрелы. Одна из них попала мне в ногу, и я в страхе проснулся. Проснувшись, я услышал громкий смех и уханье марокканцев в лазарете, расположенном недалеко от моей каюты на той же палубе. “Развлекают своего масту “, – подумал я, и решил завтра же сделать Фариду замечание.
      Утром, под конец завтрака, когда в кают-компании был только Фарид (он обычно завтракал поздно), я сказал ему:
–  Слушайте, Фарид, у меня к вам небольшая просьба: пусть ваши люди не шумят по ночам в лазарете.
     Марокканец, не ожидавший от меня такой смелости,  был несколько озадачен такой просьбой и сделал указательным пальцем над правым углом рта круговое движение, мол, “намотал на ус“. И тут же ответил недовольным и якобы упрекающим тоном:
–  Может быть, вы в чем-то правы, но не надо мне это говорить во время еды.
–  Извините меня за то, что сказал вам об этом в неподходящее время, – ответил я, и вышел из кают-компании.
     Я вошел в амбулаторию, сел за стол и стал читать свой журнал “Терапевтический архив“. Тут открылась дверь, и вошел длинноногий рыбмастер Лысенко, по кличке “Журавль”, и спросил:
–  Доктор, что у вас произошло с наблюдателем? Он остановил в рыбцехе конвейер, и сказал, что в связи с тем, что мы сбросили за борт улов зубана (он, мол, заснял этот факт), наше судно будет арестовано. И сейчас он, якобы, собирается вызвать патрульный катер. Я спросил его, продолжал рыбмастер, почему вдруг такое отношение?  А он ответил: “Как доктор со мной обращается, так и я с вами“. Что вы ему сделали?
–  Сказал ему, чтобы не шумел в лазарете.
      Рыбмастер ушел. “Ну, теперь надо ждать более высоких гостей, – подумал я. – Это была только мелкая сошка“. И тут же дверь отворилась, и вошел технолог Лукьянов. Обычно приветливый, следящий за своей внешностью стройный сорокалетний человек, с пробором в жидких темных волосах и с маленькими усиками на тонких чертах лица, сейчас он строго и серьезно глядел на меня своими серо-голубыми глазами. Он задал мне тот же вопрос: что произошло у меня с наблюдателем?
–  Я уже говорил рыбмастеру о том, что я сделал замечание наблюдателю за ночной шум в лазарете, – ответил я.
–  То, что вы говорили рыбмастеру, меня не интересует. Сейчас у вас спрашиваю я, помощник капитана по производству, и вы объясните…
–  Ничего другого я не скажу. Мне не понравилось, что Фарид со своими “нукерами“ шумит ночью в лазарете. Ведь на дверях там нарисован Красный Крест, и члены экипажа подумают, что я попустительствую такому кощунству.
–  У нас нет таких. У нас все прибыли на судно деньги зарабатывать, и ничего другое их не интересует.  А вам что же предпочтительнее, чтобы наше судно отбуксировали в порт Агадир и, чтобы мы там стояли на жаре и даром тратили время под арестом? Вы этого хотите?
–  А разве у нас есть явные нарушения? – спросил я. – Мы разве рыбу за борт майнали?
–  Майнали, – ответил технолог. – Сегодня майнали зубана, а не так давно – сардину. И у наблюдателя это заснято на видео. А не майнать излишки мы не можем: мукомольное отделение не справляется с таким объемом. А, во-вторых, мы прилов должны отдавать марокканцам. А как его отдать? Морозить в брикеты и дарить? Потому и сбрасывается иногда ненужная рыба за борт, чтобы не было мороки и лишней траты времени. И поэтому с наблюдателем не надо ссориться.
–  Но откуда я знал, что он такой бешеный? – ответил я. – Теперь буду знать. И впредь пусть хоть на голове ходят в лазарете – буду молчать.
–  В общем, доктор, как-нибудь помиритесь с ним. Я передам ему, что вы больше ничего подобного не предпримете.
      Технолог вышел. И тут же в амбулаторию влетел капитан Лаптев, низкорослый, сорокапятилетний, подвижный, с внимательным выражением на кругловатом лице, человек. При своем невысоком росте он, тем не менее, имел внушительный вид, его глаза строго сверлили мое сконфуженное лицо. 
– Мне не нравится ваше поведение! – вскрикнул он, резко взмахнув рукой.
     Но тотчас-же его округлое лицо с черными усиками перекосилось от боли: при взмахе руки он ударился косточкой пальца о боковой столик.
–  Это черт знает что! – продолжал он. – Из-за вас остановился конвейер,  Вследствие этого – потеря рабочего времени, исчисляемая немалой суммой. Вас за это коллектив не похвалит. Вы хотите, чтобы нам запретили ловить здесь рыбу? Чтоб больше этого не было! Уладьте отношения с инспектором и не вмешивайтесь в наши дела.
      Резко повернувшись, капитан вышел из амбулатории. Оставшись один, я думал о случившемся. Над судном висит угроза расплаты за сброс за борт пойманной рыбы. Окажется в трале ненужная рыба – распускается на дне трала толстый канат (гайтан) и рыба, почти уже вся мертвая, течет по слипу обратно в океан. Глубоководная рыба тонет сразу, а обитающая в верхних слоях воды плавает вверх брюшком до тех пор, пока чайки не пробьют ей дыхательный пузырь. Сбрасывать теперь рыбу за борт нельзя в связи с борьбой за восстановление рыбных ресурсов. Прошли те времена, когда это можно было делать. И сам инспектор Фарид, может быть, по-своему прав: он на сброс пойманной рыбы закрывает глаза, а тут ему вместо благодарности врач делает замечание. За сброс рыбы должен быть другой разговор: именно такой, каким грозит сегодня инспектор, устами которого говорит сгубленная напрасно золотая рыба. Извиняться перед ним я не стал, подумав, что он должен знать кое-что о врачебных канонах, если уж учился в российском вузе. А потому пусть за меня извинится судовая администрация. Конфликт замяли дополнительной бутылкой водки и, возможно, еще чем-нибудь другим. Но Фарид и капитан на следующий день продолжали смотреть на меня недобрыми глазами, видать, за то, что я не извинился.
       Неизвестно сколько бы это у них продолжалось, но случай помог сократить срок их недоброжелательства. На одном испанском судне попросили медицинской помощи для моряка, у которого нарывает палец, и он не спит третий день из-за болей.
–  Сможете вы оказать хирургическую помощь испанцу? – спросил у меня капитан.
–  Смогу, пусть привозят, – ответил я, сразу поняв, что у больного панариций.
      Больной приплыл к “Звезде“ на маленькой шлюпке. Но, выбираясь из нее, он неловко ухватился за шторм-трап, и упал в воду. К счастью, он плавал хорошо и, подплыв к шторм-трапу, взобрался по нему наверх. Тут его встретили инспектор и капитан. Фарид неплохо говорил по-испански и был в данном случае для меня переводчиком. Упавшему в воду больному моряку он дал свое сухое чистое трико, в которое тот сразу же переоделся.
      В присутствии двух начальников я произвел амбулаторную операцию: обезболил больному палец уколом новокаина, вскрыл нагноившийся его кончик двумя продольными разрезами, и протянул из одного в другой резиновую полоску. Затем наложил на палец повязку с солевым раствором. Дал больному с собой марганцовокислый калий и мазь Вишневского. Через переводчика я объяснил ему, как ими пользоваться и когда удалить резиновую полоску. После вскрытия нарыва больному стало легче. Он сразу повеселел, и, улыбаясь, от души поблагодарил меня словами “грациас“ (спасибо).
      А потом оказалось, что капитан испанского судна в благодарность за медицинскую помощь прислал капитану “Звезды“ четыре больших пятилитровых бутыли вина “Фазендейро“. Капитан распределил их между судовым врачом, инспектором и старшим механиком. И одну, конечно, оставил себе. После такого подарка о прежнем конфликте со мной забыли.
      А вскоре и сам Фарид убыл с судна вместе со своими марокканцами в связи с окончанием срока трехмесячной командировки. Я наблюдал с борта судна за погрузкой марокканцев на патрульный катер. Они несли свои личные вещи, а в придачу им были спущены лебедкой короба с мороженой рыбой. Груз у Фарида был несравненно больший, чем у его спутников. Марокканцы-пограничники с благоговением смотрели на его кучу коробов с рыбой, рядом с которой лежало несколько огромных замороженных туш рыбы-капитана. И это всё за то, что он якобы не видел, как и когда сбрасывалась за борт ненужная рыба.
    -  -  -         1997 г.