Август

     Осень-море-хризантемы...

     Тёплая... (южно-ярко-сочная) журнальная репродукция приклеена под крышкой “столетнего” этюдника. Маша на дачном чердаке порядок наводила и откопала: у неё это называется “руки дошли”. Пока она проверяет краски, я подклеиваю почти отвалившуюся картинку, и (контрастом) наблюдаю унылый образ, порождённый буквальным пониманием символьного множества: “руки дошли” и “откопала”. “Почти двадцать пять, – подсчитываю. – Регресс явный: – раньше она летала…” Картинка упрямо отслаивается: подмазываю погуще и прижимаю книгой, – “В поисках смысла” называется, будто в насмешку. И календарь настенный туда же: август показывает.   

– Почти все испортились, – говорит расстроено. ("Не понимаю... Как? Акварель не портится".) – Растрескались и проплесневели насквозь. Только белый-чёрный и синий-зелёный. Не пойду…

– Ну уж нет, я настроился, – (капризничаю, с утра самого капризничаю: какао требую, сказку…), – за окно посмотри: замороженное лето,  – другие и не понадобятся...

     Уговорил.
    
                ***

     Раньше, когда дети были маленькими, и машины ещё не было, этим полем срезали путь к ближайшей деревне: настоящий поход-приключение получался, пусть и за продуктами, – с привалом и беготнёй. Вот на место привала ноги и привели – лесной островок, деликатно прикрывающий собой навозную кучу. И виды как на подбор, выбирай. За жену всё краски решили: лес под тучами. А я рядом, в низинке пристроюсь.

     Думал, зябко сидеть будет, но нет: ветер проскакивает поверху, оставляя мне толику тёплого травного места, – как домой с мороза вернуться. Доверчиво-благодарно расслабляюсь и обнаруживаю, что моё восприятие опять сыграло со мной эту штуку – перевёртыш, –  только не слух-слово-буква, а зрение: взгляд сам по себе в траве живёт. Пока я пытаюсь сообразить, что это такое – густо растущие некрупные кустики округло-продолговатых листьев, – мой взгляд уже знает: это капуста. Та самая, где детей находят. (Меж листьев – нежный спело-лимонный свет. Отвлекаюсь растерянно: “Она не сможет это нарисовать”, – и непривычно легко отпускаю: “Большая, сама разберётся”.) Брожу в тёплых зарослях отрешённо (“Вот оно счастье! Место, где тебя найдут”.), пока не натыкаюсь на мышиную нору: свежая сырая земля вкруг зияющего чёрного провала. Взгляд, вырванный из своей благости, скачет по полю, безошибочно находя новые и новые норы. 
    
     Холодный порыв ветра, прорвавшись в моё укрытие, подхватывает беспокойный взгляд и уносит в небо. Низкие дородные тучи, перемешанные с облаками, плывут совсем не туда, куда дует ветер. (“Это хорошо”, –  думаю я, успокаиваясь.) Чуть ниже, и почти у земли, кружат коршуны. Я не знаю – друзья они мне, или тоже враги,  – пока не замечаю меньшего коршунка, с рыжеватой почти голой головкой. Птенец! Мой взгляд, паря вместе с ним, возвращается в родную капусту; и уже у самой земли обнаружив огромный раскидистый засохший дуб со сломанной макушкой, приземляется подле. Дуб на капустном поле – это так неожиданно.

     “Коля, я закончила”, – это Маша зовёт меня. Поворачиваюсь к ней: “Так быстро?” Смеётся. “Час прошёл”. Потихоньку поднимаясь (ноги затекли), натыкаюсь взглядом на обломанный куст репейника: “Дуб, – понимаю я. – И маленькие кустики одуванчиков: второй урожай недавно обкошенного травного поля”.

     Мне хочется посмотреть на рисунок, но Маша торопит: “Дождь начинается, пойдём скорее”, – у неё всё уже собрано. “Вот, на натуру смотри”, – рамкой из пальцев показывает. Кадрируя, отступает чуть в сторону, уступая мне “свой взгляд”. (Я вспомню об этом вечером, засыпая: вот это – уступила “свой взгляд”.  И подумаю, может уже во сне, – совершенно счастливый…, под тяжёлым стёганным одеялом…, в Машиных объятьях…: “Какой нежный – этот холодный август”.)  А дождь, похоже, действительно начинается. Суетливо приноравливаюсь к своему вернувшемуся зрению, (чтобы угол был правильный, мне нужно немного присесть, и не до конца ожившие колени отвлекают); ищу главное – моё капустное поле. Знаю, что оно ниже – в низинке, – но всё равно ищу. (“Или правильнее сказать “глубже”?”)  И вижу в кадре, как стираются краски далёкого леса, – это идущий на нас дождь.