Запах яблок и хризантем

23 октября. Яркий осенний день. Тёмное и светлое золото на васильковом шёлке неба. Солнце фонтанирует светом, врезается в глаза так, что шумит в ушах и сдавливает виски. И ничего толком не разглядеть на этой щедрой палитре – алое становится бордовым, оливковое – коричневым. И звёздочки цикория – как брызги неба. Женя разбивает их кулаком, перепачканным красками – учитель живописи сегодня не сказал ничего, но и так понятно, что пейзаж вышел пятнистым, мёртвым и плоским.
Размытая, скользкая дорога делает поворот и уходит в тень старой липы. Через семь с половиной шагов будет видно бабушкину калитку и резной козырёк крыльца. Вот-вот донесется знакомый с детства аромат гвоздики и хризантем, он смешается с горьковато-ореховым запахом влажной земли. Тонким маринадом запахнут последние яблоки, потерявшиеся в траве. Но Женя болезненно жмурится и не может взглянуть…
Вчера здесь ослепляла крестом ядовито-сиреневая крышка дедушкиного гроба, прислонённая к доскам крыльца.  Кажется, что он опять увидит эту вспышку и поразится тем, что цвет ткани, которой обит гроб, совсем не вписывается в осеннюю палитру – аж защемит сердце от того, что несправедливо и грубо нарушена хрупкая гармония.
На похоронах бабушка никому не смотрела в глаза. Но была всеведуща и вездесуща. Бесшумно и легко появлялась то в одном месте, то в другом: «Ты уж помягче вези, Андюша», - говорила она водителю ржавого пазика. «Славушка с мужиками пусть несут», - шелестела мягко, но решительно и тут же справлялась, успевают ли приготовить обед, наломали ли лапнику. Жене она вручила венок из огромных пластмассовых хризантем, остро пахнущий синтетическим воском: «Отвези, внучек, да положи. Дедушка уж как тебя люби-и-ил…».
Идея измерять любовь жуткими венками показалась Жене циничной и дикой. Он вцепился в каркас конструкции с такой силой, что погнул металлические дуги, затрепетала черная лента с надписью: «Любимому дедушке…».
Когда дед вел маленького Женечку за руку, то хватал крепко и царапал мозолями. Всегда что-то мастерил, нацепив двое очков – на нос и на лоб. Выстругивал игрушечные мечи, автоматы, стрелы. Интересно пересказывал неинтересные книги, вдохновленный Женя принимался читать сам и увязал в монотонной словесной мути…
«А я ему – веночек – «Любимому дедушке», - стало горько во рту и Женя скрипнул зубами. «Воспитали внучка-то…», - осуждающе протянул кто-то из родни, взглянув, как нескладный тринадцатилетний подросток с размаха воткнул венок в могильный песок – так, что скулы пошли пятнами – и сразу ушел обратно к автобусу.
Поминки справляли прямо во дворе, расставили дощатые столы, накрыли белыми простынями. Бабушка сидела у забора, на скамейке и шептала еле слышно:
- Ему рукава у рубашек всегда коротки были, и я манжеты перешивала… Такое строение. Только одна впору, в ней и положили. Сердце. С утра стало ведь получше, попросил шоколаду, я не дала, а лежала же плитка в тумбочке. Теперь уж не попросит…
 Женя не стал слушать дальше, ушел в дом, хлопнув дверью. Там душно пахло непросохшим полом и чем-то тошнотворно-сладким. Подросток сел напротив занавешенного зеркала и загородился ото всех бесчисленными томами энциклопедии «Я познаю мир». Дедушка перед болезнью взял у него почитать. Неизвестно, прочёл ли…
 - Как ты себя ведешь? – грозно глянула мама, подхватила корзину с нарезанным хлебом. - Помоги кастрюлю с горячим вынести… Бабушка так любила дедушку, а ты…
«Любила, а шоколаду не дала… И зачем это застолье, речи, такие же пластмассовые, как и кладбищенские цветы. Водка, пьяные рожи родни. А дедушка никогда не пил», -  Женя не сказал вслух, страдал за деда.
- Женечка, приходи завтра, внучек… - бабушка не плакала, но не было сил вынести её усталый, бесслёзный, выцветший взгляд.
Женя схватил со стола стакан, наскоро хлебнул два больших, обжигающих глотка. Увернулся от материнской увесистой оплеухи и, не смея вздохнуть, ринулся прочь. По размытой дороге, мимо пылающих деревьев, мимо черных головешек фонарных столбов, к панельным коробкам-инкубаторам.
Открыл дверь, прижавшись лбом к её клеенчатой пухлости, которую накрепко прибивали металлические гвоздики. Скинул кроссовки и не раздеваясь рухнул на диван.

Бабушка просила зайти, она знает, что он пойдёт мимо из художки. Но зайти невозможно. Горе разъединяет, укутывает каждого в отдельный кокон из колючей проволоки. И не получится прикоснуться так, чтобы не ранить. Лучше истекать кровью поодиночке. Прости, бабушка. Женя шагает мимо калитки, мимо тёмного, холодного, тихого дома, в глубине которого бабушка, наверно, плачет и сжимает фотографию деда в траурной рамке. Чёрный тубус с неудавшимся рисунком в Жениных руках, как огромная чёрная свечка.

Сегодня день свадьбы родителей. Светлый день семьи. День любви и единства. Женя всегда ждал этот осенний праздник. Они покупали «Фею» - неизменный торт-безе, папа приходил из автомастерской пораньше и все пили чай. В солнечный день шли вместе в парк, кидались охапками сухих, крошащихся листьев, а папа снимал их старым плёночным «Зенитом». В дождливый – оставались дома и играли в настольную «ходилку», азартно считали выпавшие точки на кубике и передвигали разноцветные фишки: «Можно, в этот раз я возьму красную?» Мама смеялась, папа рассказывал забавные истории из своего детства – всегда одни и те же.
Теперь всё будет иначе. Горе разъединило их. Вчера отец лег спать один. Мама не сварила утром живительный кофе, а собралась и молча ушла на работу - отец не помог ей надеть пальто. Да и любят ли они друг друга… Никогда не целуются, не говорят ласковых слов. Столько семей живут ради детей и разводятся, когда дети вырастают… Кругом одно лицемерие и показуха.
Жене не хочется идти домой. Он переставляет ноги так, будто каждый кроссовок весит пять килограммов, а тубус с неудачной картиной – десять. Да и за выходку со стаканом водки его пока не наказали, значит – впереди неприятный разговор. Если бы так сильно не хотелось есть, то, быть может, он и не пошел бы… Погулял допоздна у реки, подождал, пока родители начнут беспокоиться и явился бы, когда их беспокойство станет нестерпимым, тогда нотации будут недолгими и можно легко отправиться спать. Но есть хотелось. Сильно. Почти всегда. Он рос стремительно. Из большого ворота торчала длинная шея, все кроссовки стали вдруг малы, а рубашки – коротки. Из рукавов далеко высовывались худые руки – как у деда.
Дома пахнет булочками с корицей. Аромат шибает в нос и наполняет рот слюной. Он заглядывает из прихожей на кухню. На столе гордо красуется «Фея». Мама улыбается и наливает папе чай. Отец ласково гладит её по спине, обнимает. Женя кашляет, будто ему не хватает воздуха. И бежит обратно на лестницу.

«Лицемерие… Лицемерие… Лицемерие… Зачем всё это? Чтобы создать видимость нормальной семьи? Но нормальной уже не будет! Всё разрушено. Дед умер. Как они могут обниматься и есть торт, когда умер дед!»

На улице стемнело, полил дождь. Китайка, облепленная пурпурными, блестящими яблоками, склонила ветки до земли. С них капает вода. Медовым, тягучим светом горит окно кухни. Мама с папой – два чёрных силуэта на фоне золотистого прямоугольника  -  вглядываются в темноту.
Может, это не лицемерие, а простая домашняя забота… Женя вспоминает, сколько маминых фотографий сделано папой – километры плёнки. Вспоминает, что мама не ложится спать, когда отец задерживается в автомастерской, как готовит ему что-нибудь вкусное, и  потом они долго шушукаются на кухне. Их не разделяет горе, а сближает, они помогают друг другу пережить его. Женя медленно и задумчиво возвращается в подъезд, поднимается по лестнице.
Переодевается, буркая на восклицания встревоженных родителей. И закрывается в своей комнате. Там он разворачивает тубус, достает картину и прикрепляет её на мольберт. Кричащие краски осеннего сада. Плоские яркие пятна… Кровавые ягоды рябины, тяжелые яблоки пригибают ветки до самых белых хризантем. В глубину сада уходит коричневая тропинка, на ней тоже лежат яблоки. Женя берет кисть, обмакивает в чёрную краску и на одном дыхании выводит два старческих силуэта. Дедушка и бабушка идут по дорожке, усыпанной листьями и яблоками. Дедушка опирается на палку и бережно поддерживает бабушку под локоть, а она собирается накинуть ему на плечи тёплый плед. Они торопятся от яркой красоты в оливковую таинственную глубину.
В дверь осторожно стучат.
- Посмотрите на новую картину! – кричит Женя, выныривая из потока вдохновения, как из горного ручья.
Мама с папой стоят позади и молчат.
- Композиция вполне…- отец кашляет и снова замолкает. Мама трёт ладонью лицо, скрывая слезу.
- Я завтра подарю её бабушке, - Женя обнимает мать.
Отец открывает окно. Запах яблок и хризантем.