Шестой признак. Фрагмент

Я сел на корточки и во весь голос надрывно зарыдал. Слёзы катились в три даже не ручья, а океана, градом, градом, свинцовым градом чеченских пуль, пронзающих моё сердце. «Per Aspera Ad Astra» – вспомнилось мне из одной из новых книг Крапивина. Я колотил кулаком по железной стенке, по дверям, выбил лампу, а потом разбежался и с размаху врезался головой в стекло двери тамбура. Посыпались осколки. Со лба стекала кровь.
«Может быть немножечко больно…» – вспомнил я ласковые слова Игоря.
– Приложи подорожник, и всё пройдёт! – заорал я срывающимся на слёзы голосом. Я уткнулся в колени лбом, и плакал, плакал, плакал.
Если бы сейчас в тамбур вошла транспортная милиция, или даже сам начальник поезда – живыми им отсюда было бы не выйти.
Вагон дёрнулся. Заскрипели колёса. Цепляясь руками за тёплые, прогретые крымским солнцем стены тамбура, я кое-как поднялся и высунул окровавленную голову в разбитое окно. Мимо проплыло небольшое здание вокзала. Часы показывали полночь. Над карнизом тянулись шеренгой буквы «ВАЙМАН».
«Вайман – подумал я. – Вай, ман… Why, man!»
Осторожно, чтобы не пораниться об острые осколки, я высунул голову из окна и вошёл обратно в вагон.
«Вряд ли теперь получится что-то уладить» – думал я, медленно шагая к купе. – Неужели это всё взаправду? Нет, этого не может быть! Это сон! Дурной сон!»
– Игорь, это сон! – закричал я, вбегая в купе.
Игоря в купе не было.
– И-горь!!! – заорал я, выскочив в коридор. Никто не откликнулся.
Не помня себя, я побежал к проводнице.  Все двери были открыты. Ни в одном купе не было пассажиров.
Проводница мешала чай в серебристом подстаканнике.
– Скажите, такого парня в белых шортах не видели?
– Как не видела? Сошёл ваш друг в Ваймане. Мокрый весь, красный, взъерошенный. Что у вас там произошло?
– Да из-за девушки поругались, – сказал я. – А он разве не до Горловки ехал? – спросил я, удивлённо.
– Да нет… Вот и билет его. – и она достала из пачки лежащих на столе билетов один. – Смотрите сами.
Поднеся билет поближе к глазам, я прочитал: «Начальная: Симферополь – Конечная: Вайман-пересад. Луговой=ИВ. Билет полный.» «Песец полный» – подумал я.
– Спасибо… – пробормотал я, отдал билет проводнице и поплёлся, совершенно опустошённый, в своё купе.
– Не беда, помиритесь! – сказала проводница вслед.
«Помиримся.» – подумал я.
Сев на место Игоря, я положил голову на руки, облокотясь на стол и провёл в такой позе добрых полчаса. Потом встал и крутнул рукоятку вагонного радио под рамой.  Щёлкнуло.

– Наш уголок нам никогда не тесен –

наполнилось купе красивым мужским баритоном. –

Не уходи! Ещё не спето столько песен!
Ещё звучит любовью каждая струна!
Не уходи! Ещё не спето столько песен!
Ещё звучит любовью каждая струна!

– Мы передавали для заведующего кафедрой журналистики Ялтинской химфармации имени Матроса Кошки Александра Сергеевича Колуева песню Петра Лещенко в исполнении Эжена Лищенко «Не покидай!».
Что-то не слышал я ни на одной из своих четырёх виниловых пластинок Лещенко этой песни. Кто такой Эжен Лищенко – я тоже услышал впервые.  Да и пение походило скорее на творчество Пьероши.
– Курортна-я-волна! – донеслась из динамика радиовставка.
– Продолжаем нашу передачу по вашим заявкам «Вечерний Квартал». – сказал диктор-ведущий. – На наш пейджер пришло такое сообщение: «Дорогой Квартал! Кто-то едет с юга, кто теряет друга, кто в Крыму остался, с другом не расстался. Поезд мой уходит к Пушкину Володе, Ну а я – на митинг Фёдорыча Вити! Пожалуйста, поставьте для всех, кто сейчас в дороге с того берега на этот песню Егора Летова! Всем счастливого пути! Тимоха Рибалтер.». Что ж, уважаемый Тимоха, мы с радостью выполняем ваш заказ. Послушаем песню Егора Летова, которого, к сожалению, с нами уже нет. Напомню, что все свои заявки вы можете присылать на короткий номер 3719 для абонента «Квартал». Не забудьте в начале сообщения указать: «Квартал». С вами был я, Александр Карлов. Режиссёр – Светлана Казаринова. Оператор – Саша Пряников. Звукооператор – Марсель Гонсалес. Монтаж и постпродакшн – Светлана Табачкова-Ротманс. До новых встреч на «Курортной волне» 99 и 9 УКВ!
– Курор-тна-я-вол-на! – пропел голос.
«Что они там за Егора поставят. – думал я. – Наверняка «Сияние». По «Пульсу» его какой-то Кузя каждый день в одно и то же время – 20.08 – заказывает. И ведь ставят…»

– Шум-дам-тум-дам-тум-дам-тум-дам! –

раздался из динамиков яростный скрежет Егорового зафуззованного «Урала». «Что-то старенькое…» – подумал я.

– Сыраялошадёнкавздымаетсявнутрименя,
Белёсыезатылкиразрываютсякартечью,
Исолнышконамсветитнапорядоквещей,
Ж/быекаберматымонолитныхпечей!..
Там-дара-дам-дам-дам!
Каждому своё-ё! Хой!
Там-дара-дам-дам-дам!
Каждому своё-ё!

Меньше всего я ожидал услышать именно эту песню, как нельзя более отвечавшую и соответствовавшую моему положению, моей ситуации.

– Звериныесолдатскиекровавыекотлеты,
Вселенскиезагадкикартавыеответы,
Ещёоднакометапотонулавгрязи,
ЕщёодинпоэтвоняетвКиргизи НАС!!! Хе-хе!
Кхаждому – сывоё-ё! Хой!
Там-дара-дам-дам-дам!
Кыхажыдому – сывоё-ё! Хой.

«Где ты сейчас, Егор? – думал я. – Может, в Канаде, где никого нет? Ты ведь не умер, – я знаю. Ты не мог умереть. Вместо тебя зарыли какое-то чучело. Манекена. Ляльку.»

– Игривыеопилкиразлетаютсяракетой,
Свежеврытыемогилкираскрываютсябукетом,
Настигнутыедробьюдогниютфонари,
Останкинеземногодогорятвнутри НАС!!! Хе-хе-хе!!!
Каждому своё-ё! Хой!
Там-дара-дам-дам-дам!
Каждому своё-ё!
Там-дара-дам-дам-дам!
Каждому своё-ё!
Там-дара-дам-дам-дам!
Каждому своё-ё!

«Пора спать. – подумал я. – Может, это всё и правда мне приснилось, и не было никакого Игоря Лугового. А вот Игорю Вязниковичу, я, пожалуй, черкну по приезду пару строк. Закончил ли он наконец свой народнохозяйственный радиотех?.. Да и Игорю Куценко тоже.»
Подтянувшись на руках, я влез на свою верхнюю полку. По радио сказали женским голосом:
– Эфир «Курортной волны» продолжает концерт №14 для скрипки, гитары и струнно-смычковых инструментов Густава Малера. Гитара – Богодар Которович. Скрипка – Пётр Полухин. Струнно-смычковые инструменты – народная домброкапелла «До-ми-соль».
Зазвучала красивая музыка. Я открутил радиорукоятку на полную громкость, перевернулся на живот, и, зарывшись лицом в подушку, отключился. Музыка, чарующая, волшебная – несла меня по волнам куда-то в Золотую страну, по залитым солнцем изумрудным заливным лугам которой скакали тёплые кролики, перед глазами плыли цветные пятна из экспериментального сна Бананана № 2, Юфа гонялся за Свином, Свин за Юфой, Майкуха пил из горла 141-й портвейн… И вдруг эта чудная картина сменилась холодным зимним утром. Я стоял на выщербленной платформе, из боков которой торчала ржавая стальная опалубка, скрученная проволока и обломанная арматура. Передо мной был вокзал, зиявший чернеющими проёмами выбитых окон. Входная деревянная дверь, расколотая в щепки, лежала на земле.
Названия не было. Под крышей вокзала висели круглые электрические часы без стрелок.
Сзади раздался скрежет. Я обернулся. За моей спиной тронулся разбитый ржавый электропоезд, с высаженными рамами, из-за которых несло перегаром и чем-то сладковато-тошнотворным. Я разглядел посередине вагона, там, где всегда указывался его порядковый номер и принадлежность к той или иной железной дороге единственную букву «Н». «Норильск» – понял я.
Поезд ехал медленно-медленно. Эшелон, точнее, то, что от него осталось, подталкивал странный квадратно-угловатый паровоз, точь-в-точь такой, как в фильме «Пианист» Романа Поланского.
– Давно ждёшь, дружище? – высунулся из окна машинист в оранжевой телогрейке, и ощерился двумя рядами золотых зубов.
– А что это за станция? – крикнул я в ответ.
– А ты пешочком, пешочком! На Волохинском разъезде рельсы взорвали, пидарасы! Ха-ха-ха-ха-ха!
Паровоз свистнул, обдав меня копотью и паром из-под поршней.
Я побрёл к вокзалу. Мои шаги разносились эхом.
Вокзал был уже давно в запустении. В углу зала ожидания было кострище из доперестроечных деревянных кресел с железными ручками, автоматические пригородные кассы с надписями «Лисичанское направление», «Должанское направление», «Попаснянское направление» были в глубоких вмятинах, словно кто-то бил по ним обухом топора. Странным было и расписание, не пошедшее в костёр из-за высокого положения на стене. В нём многократно повторялся один и тот же маршрут: «Восточный Вокзал – Светлое Будущее». Обратных поездов не было.
Под расписанием висела не то картинка, не то вырезка из журнала, с изображением двух выбегающих из воды голышом мальчишек лет восьми, вещи которых уносила прочь в зубах собачонка. Подпись была такая: «Вы ломаете старые вещи, а мы их чиним. Корпорация «Овация», Торговый дом «Попугай», Фирма «Сэлдом», Журнал «Октагон», группа «Шок».» Боковую стену зала ожидания занимало большое мозаичное панно, к моему удивлению, нимало не тронутое временем и людьми. На панно самоцветными камнями была выложена картина Ильи Глазунова «Штурм церкви». Комиссар, направляющий на батюшку, закрывающегося от него крестом, маузер, был один в один Троцкий.
Постояв в раздумье несколько минут под табличкой «Выхода нетъ. Выходъ на перронъ», я вышел из вокзала с обратной стороны. Там была большая пустая площадь с приземистым памятником в центре. Подойдя к памятнику, я обнаружил, что это чья-то великанская головогрудь с усами, рожками и повязкой на одном глазу. Надпись на постаменте, через который шли выщербины от автоматной очереди, гласила славянским шрифтом: «Кутузов-Ватутин». Сбоку пьедестала была табличка с указанием скульптора, которого звали Немец Кыш-Пыш, архитектора по имени Альфред Дроздов и длинного списка меценатов и спонсоров, из которых после пробуждения я вспомнил только ООО «Хиазма-АБС» в лице её менеджера по продажам Салливана Выдропужского.
От памятника тянулась длинная аллея без единого растения. На горизонте стояли пустые бетонно-кирпичные коробки, так же точно, как и вокзал, без окон.
– Это Чугуев. Город мёртвых. – раздался за спиной тихий голос.
Обернувшись, я увидел шагах в десяти от себя Игоря. Игоря Лугового. Губы его улыбались, но глаза были неподвижными, остекленевшими. Мёртвыми. Это было жуткое зрелище.
– Ты мёртв! – сказал я, стараясь не глядеть в эти глаза.
– Я знаю… – сказал он, так же тихо улыбаясь. – И ты тоже мёртв. Мы все здесь мертвы.
– Кто – мы? – спросил я.
– Нас много… – сказал Игорь, и, отвернувшись от меня, медленно пошёл прочь.
– Игорь, стой! Подожди! – я побежал за ним, но бег мой был, как в замедленной съёмке. Пока я добежал до того места, где его увидел, он был уже у входа в вокзал. Зайдя в провал двери, он пропал.
Ко мне вернулась нормальная скорость. Через миг я был у дверей. Внезапно из вокзальных рупоров раздался громкий сухой треск. Я оцепенело стал прислушиваться. Мне казалось, что сквозь него можно что-то различить. Минуты через три, пробившись из треска, мужской голос хрипло сказал: «Хартфорд». Только одно слово. Треск стал стихать, но вдруг стал ещё громче, чем был, и тот же голос снова прохрипел: «Надежда».
На платформе показался знакомый концлагерный паровоз, тащивший разбитый сгоревший остов поезда в обратную сторону.
Выбежав наружу, я увидел, что в конце платформы Игорь влез в хвостовой вагон. Я помчался туда.

– Атас! Эх, веселей, рабочий класс!
Танцуйте, мальчики!
Любите девочек!
АТАС! Пускай запомнит нынче нас
Малина-ягода! АТАС! – 

– раздался крик Расторгуева из всех вокзальных рупоров. Ни на миг не останавливаясь, я впрыгнул в вагон электрички.

– Атас! Атас! Атас!

– Игорь!!! – закричал я изо всех сил и проснулся.
– Игорь, Игорь! – процедила, не поворачиваясь, толстая баба, расстилающая постель на нижней полке. – Улетел твой Игорь! Нажрутся, а потом людям спать не дают! Вас бы к станку всех, к мартену!

– После мирного дня трудового
Спи спокойно, родная страна!
Атас!..

– истошно орал из динамика главный «любер». Я щёлкнул рукояткой. Динамик стих.
Протерев глаза, я заметил, что на соседней верхней полке буруздит от силы полуторагодовалый мальчик, на нижней, подо мной, – ещё один, чуть постарше, а на столе лежит большой настенный календарь с двумя весёлыми рыжими котятами и их «мамой»-крольчихой, такой же рыжей. «Но ведь, вроде, год Крысы?» – подумал я.
За стенкой раздавался звон бутылок, перебор нестроящей гитары и какие-то «братушки», «сестрёнки», «дык ёлы палы», и что меня совсем сбило с панталыку, – «гибелюшечка боженек».
Я слез с полки и вышел в коридор. Вагон был полон по самое ого-го, как говорил Игорь Куценко, оставшийся в Артеке. Люди толпой стояли в коридоре, высовываясь в опущенные по самый верх рамы окна. Курил сигарету, пуская дым в открытое купе парень в сизой шинели до пят – и не жарко ему – с красными погонами, петлицами и такого же цвета фуражке с красным околышем. На кокарде была невиданная эмблема: оплетённый колосьями и алыми лентами ноль. В руках у парня был чёрный дипломат, между замков которого, под ручкой, была наклеена полоска синей изоленты, чтобы не спутать, видимо.
– Доллары, рубли, русские! Доллары, рубли, русские! – прошёл мимо меня пузатый меняла с барсеткой. – Эй, дарагой, па чьом миняищь? – высунулась из одного купе толстая рука с перстнем-«печаткой», обрамлявшей средних размеров рубин, на большом пальце.
Цыганка нянчила детей, напевая им что-то вроде «бал бал чолпон дал». Буфетчица, с трудом их объезжая, катила по коридору дребезжавшую тележку со съестным.
Я зашёл обратно в купе.
– А это вы – Костя? – спросила у меня бабища надтреснутым лающим голосом.
– Да, а что?
– Я рундук подняла, а там письмо. Вам, очевидно. – и она положила на стол белый незаклеенный конверт без марки с одной надписью по-середине графы «Куда-кому» – «Косте».
В конверте был небольшой неразлинованный лист бумаги. Я прочитал:

«Больше мы с Вами не знакомы».

Перевернув листок, я увидел ещё несколько строчек.

«Не ищите меня. Вы всё равно меня не найдёте. Прощайте. Встретимся на небесах.»

Подписи не было. Но и без неё было ясно, кто был автором письма.
«Значит, всё это было… – подумал я. – Значит, всё это – было.»
Я аккуратно положил письмо в конверт, и сунул между страниц крымских газет, прижатых на третьей полке рюкзаком.

«Что это за мужики там поют?» – стало мне вдруг интересно. Подойдя к порогу их купэ, я спросил:
– Можно вам составить компанию?
Сказал и оторопел. На меня смотрели из-под телогреек, тельников и бескозырок «Митьки». Шагин, Филатов, Яшке, другой Яшке… Флоренский, разливавший по гранёным «ключам на 200» из бутылки розовый портвейн, заулыбавшись, сказал:
– Заходи, братушка? А, братки!
– Дык ёлы палы! – хором воскликнули остальные «Митьки». Младший Яшке, подвинувшись, уступил мне место. Я присел на полку.
– Откуда будешь, братушка?
– Из Луганска. – вздохнул я.
– О, Ворошиловград! – хлопнул ручищами Шагин. – Революционный город! Грянем, братушки!
И он затянул:

– Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут!

Остальные подхватили:

– В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут!

– Так пусть же красная
Сжимает яростно
Свой штык мозолистой рукой! –

высоко протянул Яшке-младший козлетоном.

– И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой! –

пробасил Яшке-старший.

– И все должны мы!
Неудержимо!
Идти в последний!
                Смертный!
                Бо-о-ой! –

– прогорланили хором «митьки» и смолкли.
– Чего, братушка, голову повесил? – обратился ко мне бородатый Шагин. – Аль случилось чего?
Тут на меня нахлынули слёзы.
– Я БРАТУШКУ СВОЕГО ПОТЕРЯЛ!!! – с комом в горле исторг я из себя нечеловеческий крик и разрыдался.
– Не плачь, братушка, лучше давай портвешку выпьем! 37-й портвешок раздирает до кишок! – сказал Филатов. На нём была «бронемайка» с его авторским Заем, на которого спускал овчарку мусор-шпион из фильма «Время-Х». Он подал мне «ключ на 200». Я пригубил сладковатую жидкость.
– Не горюй, братушка! Найдётся твой братушка! У сестрёнки небось! – загалдели «Митьки» вразнобой. – Лучше расскажи, как поживаешь?
– Три дня не жрамши, не спамши, не ****шись! – выкрикнул я, сам не зная почему.
– Небось, школу кончаешь?
– Да я в двух котельных работаю, а по ночам вагоны разгружаю по четыре рубля за ночь! – ответил я, и сам не понял, что сказал, почему и зачем.
– А с деньгами как?
– Да у меня и стула нет!
Что за херню я порю? Какого ещё стула? Электрического?
– А что из музыки любишь? Гребешка любишь?
– Да пошёл он! – заорал я, как бешеная курица. Хотя очень его любил и уважал <…>.
– А что у тебя дома есть?
– Видак! (сколько себя помню, о видаке я всегда только мечтал. Пока они совсем не исчезли)
– А ещё что?
– Шмудак! (Боже, что это ещё за херня – «шмудак»?)
– Может, споёшь что-нибудь?
– Я бы лучше водочки выпил!
– Во-во, это по-христиански! – загоготали «митьки» – Бытька, наливай!
Шагин достал из рундука запотевшую мутную четвертинку, заткнутую солёным огурцом, и разлил всем по «полключа».
– Не-не, фраерок, полную! – ощерился я.
– А не рано ли ты задембелевал! – заорал на меня Шагин.
– Это кто там гавкает! – заорал я в ответ.
– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов!
– Фитилёк-то притуши, коптит!!!
– Ах вот как? – Шагин тяжело дышал. С бородищи капал пот. – Ведь это ты, Бирон, Павла убил?
– Опаньки! – только и ответил я.
Все замолчали. Тут в проёме коридора встал неизвестно откуда возникший молодой парень, стриженный под машинку – почти налысо, в такой же, как у «митьков» тельняжке. В зубах парня дымился «беломор».
– Теперь ты «митёк»! – сказал он мне. – А я – твой ангел-хранитель! Зови, если что. – и ушёл, будто его и не было.
Я не в силах был не то, что встать, а пошевелить пальцем.
– Это Добролёт. – сказал мне Шагин шёпотом. – Он всегда нашему братушке помогает. Подойди ко мне. Я хочу тебе открыть главную митьковскую тайну.
Я покорно встал с полки, и, сделав полшага, склонил голову к губам Шагина.
– Митьки никого не хотят победить! – сказал он мне тихим голосом, а потом прошептал на ухо: – И потому они всегда будут в говнище!
– Камыш-Заря! – крикнул Яшке-младший. – По танкам! Первое орудие чхи! На абордаж!
Все стали лихорадочно собираться, чехля «нестроевичей», и сгребая в холщовые котомки останки выпивки и закуски.
– Прощай, братушка! Будешь на «Пушке» – заходи! – пожал мне руку своей медвежьей пятернёй Шагин. – А ну дай краба! А краб побежал, побежал, побежал!
– А где вы дальше будете? – спросил я растерянно.
– Дык… нам ещё в Гопри шпирлять. В Голую Пристань, ёлы-палы! – ответил Флоренский. – А ну, братушки, на посошок!
И все «митьки», приняв грустное выражение лиц, запели вполголоса:

– Тёк, тёк, тёк, тёк,
А я киевский митёк,
Мне по жизни, братцы,
Некуда деваться!

– А я киевский митёк,
Я из Киева утёк! –

причитая, завыл Филатов.

– Мне по жизни, братцы,
Некуда деваться! –

хором ответили братушки.
Поезд, тря колёсами рельсы, издававшие скрип стали, остановился. Молча, «митьки» вышли в коридор. В окне я увидел, как они так же, молча, идут гуськом к треугольному вокзальчику станции с диковинным, как и Голая Пристань, названием «Камыш-Заря».
«Удивительные приключения замечательного гусёнка Яшке» – подумал я. – «И Шажки».
Навстречу по коридору шло двое странных молодых парней. Один походил на Цекало в «Главных песнях о старом», он был в таком же малиновом парике, камзоле и салатневого цвета лосинах. Другой был в форме белогвардейского офицера, с аксельбантами, георгиевскими крестами, лентами, и чёрно-жёлтым триколором шеврона. Они зашли в только что освобождённое «дмытрыками» купе. Я не стал им мешать, много ли что, и залез к себе на полку.

«Едет последний трамвай
По ночному Луганску-городу.
Водитель, как Карабас,
Укутан во сне в свою бороду.
В окошке видны
             остатки фасольных полей…» –

вспомнил я странную песню, которая натуральным образом приснилась мне во сне, ещё когда я был в 7-м классе.
Поезд набирал скорость. В открытое окно влетела бабочка-«парусник». Посидела немного на щеке спящего бутуза, и, вылетев, понеслась куда-то дальше.
Я смотрел в окно. Вдруг за ним показались с десяток парней, избивавших ногами ещё одного. На моих глазах двое выхватили огромные сверкающие ножи, и стали с остервенением всаживать их в тело несчастного. А на одном из соседних путей – здесь был какой-то разъезд – <…>. Поезд так быстро проскочил эту вопиющую картину, что я не успел ничего сообразить.
Вдруг, почти на полной скорости, поезд стал тормозить. Я чуть не полетел с полки, прямо на вертикально втыкнутые моей бегемотистой соседкой в клубок спицы. Машинально я ухватился за железо окна, с такой силой, что у меня свело руку. Я начал матерно орать, и тут обнаружил, что под моим остановившимся купэ торчат из-под вагона две ноги, из которых хлещет кровь. Чуть поодаль валялась бритая налысо голова с дымившимся фильтром в зубах.
Меня вывернуло. Я минут десять блевал прямо на отрезанные ноги. Блёв буро-малиновой жижей стекал по стеклу.
– Сукин кот. ****ь ****ая. Залупа. Сука. – наконец, закончив блевать, только и выдавил я из растерзанного горла ругательные слова. – Хуле мы тут стали, на этом трупаке? Какого ***?
– Внимание. Прослушайте важное правительственное сообщение. – проговорил сухой голос за стенкой в соседнем купэ.
Я моментально повернул ручку нашего радио до упора вправо.
– Сегодня, 31 августа 2008 года, в 4 часа 14 минут по местному времени скоропостижно скончался министр путей сообщения Украины Цезарь Поликарпович Нос. Президент, Правительство, члены Кабинета Министров Украины, народные депутаты и коллеги усопшего выражают родным Цезаря Поликарповича глубокие соболезнования. Имя Цезаря Поликарповича навсегда останется в сердцах всего украинского народа. Вечная ему память. Просим почтить его память минутой молчания.
В динамике раздались щелчки метронома. Вдалеке, в голове поезда, завыл на одной ноте тепловоз.
– Нос, ха-ха! Но-о-о-с! – вдруг я совершенно нечеловечески заржал и стал орать: – Нос! Нос! Цап Царапыч! Ха-ха-ха-ха-ха!!! С Носом нас оставил!!! На кого ж ты нас покы-ы-нул!!! Ой, держите меня семеро!!!
Мой истерический мамлеевский хохот, звучавший в гробовой тишине вагона, нарушил звон разбитого стекла. Тут же раздались крики боли.
Через минуту в вагоне не осталось ни одного целого окна. На полу коридора и в купэ вперемежку с осколками валялись камни, куски кирпичей и брёвен, и какие-то ржавые железки неизвестного назначения. За окнами матерно свистели и улюлюкали те самые парни, неподалёку от которых мы имели несчастье остановиться. Скакали, маша вытянутыми «факами» <…>, уже одетые в соломенные набедренные повязки.
– Гоните баб, гады ****ые! И бабло! Добром гоните, не то кишки выпустим!!! – разъярёно орал вожак невменяемой ватаги.
– Не ссыте, поебём и отпустим! – орал другой, жужжа врубленной на полную мощность «болгаркой».
– Даём пять секунд на раз мышление! Считаем до пяти!!! Раз!
– Пять! – донёсся из вагона чей-то рёв, который заглушила автоматная очередь. – Пя-я-ять!!! – орал тот же стрелок, который был не один. Треск стоял минут десять.
В наше купэ вломился тот самый кавказец с рубиновой «печаткой» на большом пальце, и, не глядя на ревущих детей и забившуюся от страха в рундук толстуху, с криком «Бисмиллях!» выпалил по толпе из гранатомёта.
– Щакалы парщивыи! – сплюнул он. – Салам, бача! – с улыбкой подмигнул он мне своим карим глазом.
Оставшиеся в живых бандиты беспорядочно бегали вокруг поезда, крича нечто нечленораздельное, и тут же падали, скошенные пулями «калашей» и «вепрей», какой был на поясе у кавказца с перстнем, больше не вставая.
Никто не заметил, как поезд тронулся. Высадив окно переходного тамбура нашего вагона (оказывается, он был последний), какая-то старуха кинула на отъезжающие рельсы связку гранат. Раздался оглушительный грохот.
И всё стихло.
Ещё минут пятнадцать был слышен лязг спорядкуваемой амуниции. Пройдясь коридором, я обнаружил в руках у защитников поезда не только автоматы, пистолеты и обрезы, но и пулемёт «Максим», «ППШ», несколько допотопных «трёхлинеек», мортиру и гаубицу-единорог. Как они могли всё это пронести в поезд – осталось загадкой. Выйдя в тамбур покурить, я заметил лежащий на полу «ствол». Подняв его, я увидел на рукоятке 14 засечек, 13 длинных и 1 короткую. Ни о чём хорошем это не говорило. По воронёной стали затвора тянулись причудливые буквы: «Форт-капитан». О подобной марке оружия я до сих пор не слышал.
С горем пополам добравшись до Луганска, я узнал из свежих газет, что группа лиц кавказской национальности обокрала как раз в ночь, когда я чуть было не <…>, склад оружия в Лозовой, и, заметая следы, устроила там серию взрывов, вызвавших сильнейший пожар, от которого вместе со злосчастным складом выгорело пол-Лозовой.
Я понял взаимосвязь всех этих событий. В кричимый вслед «след Собакошвили» я не верил. Скорее, это были какие-то местные разборки.
Всю дорогу нас встречали и провожали станции, вокзалы, остановочные пункты со спущенными флагами Украины, увенчанными чёрной ленточкой, и огромными портретами покойного Носа. «Наверное, его назначили, когда я был в Аляске…» – думал я. Та же картина ждала меня в Луганске. Выйдя на перрон я трижды перекрестился и плюнул через левое плечо. И, к неудовольствию, тут же, на привокзальной площади, узнал, что за время моего всего-навсего недельного отсутствия, цены на проезд в маршрутках взвинтили до полутора рублей. Гривень.
Вскоре новым министром путей сообщения был назначен мой земляк из Мелового Сергей Владимирович Крыса – высокий тридцатилетний парень. Об инциденте, которому я стал невольным свидетелем, то есть, о штурме поезда и его героической обороне, упомянули только в «Железнодорожнике Донбасса», который я тогда выписывал, и то – одной строкой: «Группой неустановленных лиц на перегоне Несторовка – Бурнаши была совершена порча подвижного состава. Ведётся следствие.». А я пошёл на третий курс.
Но перед этим произошло вот что.   
   Приехав домой, едва распаковав вещи, я сразу же врубил компьютер и через локалку вышел в Сеть. Я кинулся искать Игоря. Игоря Лугового.
   Игорей Луговых и в «Гугле», и в Контакте было море. С удивлением я обнаружил, что так зовут одного моего знакомого по кличке Панк, живущего на 3-м километре. Я его всегда знал, как Панка. Остальные Игори Луговые были большей частью толстыми мужиками со счастьем на лице. Я растерянно сплюнул, и стал искать станцию Вайман Приднепровской дороги. Её я тоже не нашёл. Однако, не нашёл не совсем. Такая станция упоминалась в советском фильме-катастрофе 80-х годов (тогда на них пошла мода, открытая героической сагой «Экипаж») «Поезд вне расписания». Я ещё сильнее озадачился. Своими же глазами видел этот проклятый Вайман, на котором наши пути с Игорем разошлись. И где теперь сыскать ту стрелку, и где найти стрелочника, виноватого во всём этом?
   «Ну, хоть посмотрю тогда, как Митьки в Голой Пристани пофестивалили!» – решил я. И каково же было моё удивление, когда на митьковском сайте на «Куличках», в разделе «Митьковские новости» я обнаружил свежий фоторепортаж с тура Митьков по Дальнему Востоку! Вот они все на борту «Сторожевого», отдают честь, вот Шагин с капитаном «Сторожевого» Валерием Саблиным, вот Флоренский даёт Шинкарёву «краба», причём краб самый настоящий, камчатский! Причём все фото датированы вчерашним и сегодняшним днём. И вообще они там уже две недели…
   Вообще, в этот рейс случилось много странного. Одни загадки, и ни одной отгадки.
   Я выключил компьютер, положил в карман джинс мобильный телефон, подаренный «Отважным сусликом», вышел из дома, закрыл дверь и поехал на «Радиобалку». Было как раз воскресенье, единственный день, когда она работала.
   На «Балке» как всегда была прорва народу. Продавали всё: от головок ГЗМ-120прим» для «вертушки» до тюнингованной акустической системы для противотанка. Краем глаза я заметил, как у одного из стеллажей пожилой мужик с усами небрежно вынимает из двойного конверта виниловый диск «Всё идёт по плану». В другое время я бы вырвал у него этот диск из рук с мясом, и, не помня себя от счастья, убежал бы с ним в неизвестную сторону, но сегодня мне было наплевать на Егора, на «Гражданку», и на весь панк. Я подошёл к самому быковатому «хачику», торговавшему «серыми», сто раз перепрошитыми мобильниками, и достав из кармана «Нокию», молча протянул её ему.
   – Сто рублэй. – задвинул он невероятную за такую чешуру, какой была «Нокия», для меня цену.
   Я кивнул. «Хачик» расстегнул барсетку, и вытащил мне купюру в сто гривень образца 1991 года. В лице Тараса Шевченко было что-то от Якуба Коласа.
   Молча поблагодарив столь щедрого «хачика» я пошёл к выходу.
   От стойки с пиратскими дисками, на некоторых из которых были такой силы вирусы, что сжигали в одну секунду весь CMOS и BIOS, тенью отделился парень, которого я сразу зафиксировал, как «вайло», и, раскинув руки, направился ко мне.
   – Миша! Ёлки-сосенки, вот так встреча! – облапил он вконец оторопевшего меня. – Сколько лет, сколько зим! Какие люди, и без охраны! Я Стасик! Ну, Стасик-пидарасик! Помнишь меня? Ну, конечно, помнишь, ещё бы, мы ведь тогда так нажрались на Кутовщине, таких жаб отхорили! Ну, рассказывай, как сам?
   – Извините, вы ошиблись. Меня Костя зовут. – ровно сказал я ему.
   – Костя?.. Н-да, ошибочка вышла. Ну, извини, Костя! Знаешь, есть такой старый анекдот: встречаются два еврея на том свете, а один… У меня дружок был, Костя, служил в Германии, когда ещё Союз был…
   – ГСВГ? – натолкнул я его.
   – Да, точно. Погиб он, погиб Костя мой… – «вайло» махнул рукой и побрёл, что-то бормоча под нос, обратно к стойке с дисками.
   Мне было всё равно. Сев на трамвай, я поехал домой. В дороге, проезжая депо с остовами сгоревших «днепропетровцев», мне пришла мысль позвонить Серёге Куху, который что-то мне давеча говорил, что 1-го сентября, в честь 88-летия луганского трамвая будет какая-то десятичасовая трамвайная экскурсия по всему городу, с заездом на легендарное Старое Кольцо (где и проводов-то нету, и между рельс берёзы с «волчьим лыком» растут) и выездом на железнодорожную колею (смычка с которой была уже сто лет без недели перегорожена вещевым рынком) станции Лутовиновский Хутор. Запустив руку на дно кармана, где лежал мой рабочий телефон «Сони Эрикссон», купленный в память о таком же предыдущем, о печальной участи которого я уже рассказывал, я обнаружил там только монету, оказавшуюся невесть откуда взявшимся советским пятаком 1958 года, и больше ничего. Я тупо похлопал по другому карману, заглянул себе за пазуху… Неужели я каким-то образом его посеял? Дома я его забыть не мог, потому что, когда ждал трамвая до «Балки» позвонил Тане Бородич, нашей старосте, чтобы узнать о том, будут ли завтра, 1-го, какие-то пары и к скольки нам приходить, если они будут. Снаряд второй раз попал в ту же самую воронку. Или просто эта марка несчастливая «Сони Эрикссон К-310i»? И тут…
   И тут мне вспомнился один старый добрый «народный», как говорил внук моей двоюродной бабы Шуры из Севера, который просто не мог постичь в свои девять лет смысл ни о чём ему не говоривших четырёх согласных букв, фильм. Я любил этот фильм за то, что в нём трижды (...). Что и говорить, как Усатый концы отдал (богу душу, перекинулся, в ящик сыграл, отдал Богу душу, дуба дал, приказал долго жить, а, быстрее всего, просто гигнулся) наступило такое время, что трава не расти. А припомнился он мне из-за ещё одного момента, связанного с ловкостью рук. Там некий фокусник вот так же, как «вайло» полчаса назад меня, похлопал по пиджаку товарища Кабанова (именно такая у этого мордастого бюрократа и волюнтариста была фамилия, очень соответствовавшая его киношному напыщенному облику), и, таким образом, экспроприировал у него то ли план на будущую семилетку, то ли ведомость о зарплате, – что-то такое. Видимо, такие таланты не перевелись и по сей день.
   Обратно возвращаться было поздно. Балка работала только до полудня. Да и нету уже там этого «вайла». «Кто-то уже пьяный!», – опять вспомнился мне коварный смех Ромы Пономарёва. В милицию звонить по такому пустяку я, наученный годичной давности горьким опытом, я не рискнул. «Деньги-то хоть остались?» – подумал я. Деньги были. Наверняка «вайло» состоял в одной шайке-лейке с «хачиком», увидел меня сразу, когда я вошёл, попас, а «хачик» потому и заплатил так дорого за мою «звонилку», что прибыль оказалась гораздо большей. Всё-таки, «Соня» была с «кузьмой», синими зубами, камерой и диктофоном. И записи там, нужно сказать, были довольно интересные. Разговор стариков и старухи на остановке в ожидании трамвая, – годичной давности, тогдашний же урок информатики для молодых преподавателей нашего университета (как сейчас помню, тема была – работа в Интернете, и молодой преподаватель-компьютерщик настолько им всё на пальцах объяснял, что я, третий раз пересдававший «ноль» по практике, местами было трудно удержать смех). Он, помню, спросил: «Какие у кого интересы?». Одна миловидная барышня сказала: «Книги, путешествия». Он ввёл эти слова в Yandex, дабы продемонстрировать собравшимся всю силу и мощь этой популярной поисковой системы, и первое, что нашлось, была одноимённая книга одного из моих любимых писателей Андрея Битова, «Пушкинский дом» которого я закончил читать за неделю до этого (я каждый день уходил к хлебзаводу, упивался там в усмерть пивом и учитывался Битовым), и так проникся, так она меня, эта книга, тронула, что я купил в «Окее» или в «ВаСе» бутылку «Советского шампанского» с тем, чтобы поехать к Битову в Парголово, и там её с ним распить.
   В этих горьких размышлениях я не заметил, как приехал вместо своей остановки на самый «Полтинник». Вагонный динамик прохрипел: «Конечная! Просьба освободить вагоны!», и мне ничего не оставалось делать, как последовать этому предписанию.
   Вздохнув, я огляделся. Возле остановки были пара знакомых «пивнух» и пункт приёма стеклотары. Домой идти мне предстояло через довольно неблагополучный, населённый гопниками, скинами и прочим хулиганьём район, как, наверное, и любая окраина бывшего крупного промышленного центра. Я зашагал прочь от остановки.
   Миновав котельную "Аврора" и родную школу, которую уже успели украсить сине-жёлтым флагом и красочным плакатом «Добро пожаловать в Страну Знаний!», я пошёл дворами.
   – Костя!.. – раздался из-за спины чей-то радостный голос.
   Обернувшись, я увидел, что ко мне идёт быстрым шагом мой бывший одноклассник Саня Маринкин. Я не видел его с тех пор, как он, успев экстерном закончить восточноукраинский мехмат (он всегда был не по годам развит, многократно побеждал на городских и зональных олимпиадах по точным дисциплинам, и стал вместе со мной единственным медалистом нашего выпуска), устроился сначала в «Проктор & Гэмбел», а потом в какой-то «Евроизол», и, сказав «Вуе!», уехал в отца городов русских.
   – Привет, Саша! – сказал я. Мы пожали друг другу руки.
   – А ты, я слышал, в Америке был? Тополь рассказывал! Ну, и как там?
   – Ну тупые они, тупые! – попытался я спародировать Михаила Леонтьева, но, из-за грустных мыслей о телефоне, у меня это плохо получилось.
   – Что с тобой? Чего такой грустный? – Саша улыбался.
   – Да вот, был в Симфе, нашёл телефон, понёс сегодня на балку продавать, а у меня там и мой сп...дили! – выложил я ему всю правду.
   – Ай-яй-яй! Ты как будто бы не запомнил: «Кто чужое ищет для себя, тот своё находит для других!». Будто не вместе «Манго-Манго» в пятом классе слушали?
   – Ага… – вздохнул я. – В точку. Ну, а ты как?
   – Да у меня отпуск. Вот, приехал родных навестить, в Чугинку съездил с ними на шашлыки. Послезавтра обратно. У нас же всё не как у людей – хозяин-то француз – отпуск две недели только. Слушай, может, пошли ко мне? – вдруг воскликнул он. – Встречу отметим.
   Я не возражал.
   По дороге мы, зайдя в «Ксению», купили три бутылки любимой Сашиной коблевской «Франчески» (мне было всё равно), а в «Час Пике» я взял сигарет. Через минуту мы уже были у подъезда старой «хрущёвки», где Саша жил с матерью до того, как случилась перемена мест.
   Тыркнув ключ в дырку железной двери, Саша распахнул её передо мной. Мы поднялись на четвёртый этаж, едва разминувшись с Примаком – толстым инвалидом-пьяницей, спускавшимся на полуденный моцион из своей обшарпанной квартиры с обгоревшей дермантиновой дверью. У него одного из Сашиных соседей по подъезду не стояло на входе в квартиру железной двери. А на пятом этаже, к слову, на решётку закрывалась вся лестничная клетка. О профессии и достатке обитателей «верхотуры» оставалось только догадываться.
   В квартире Саши было прохладно. Всё так же на одном месте стоял модифицированный ещё Сашиным отцом, который в конце концов уехал к своей родне в Златоуст, электросчётчик, в обычном состоянии бы крутившийся, как адская машина, – Сашина мама торговала сортовыми гиацинтами, которым нужно было круглосуточное освещение, и горшки с ними занимали всё свободное пространство двух комнат, шкафы, серванты, полы, специальные стеллажи, свешивались с потолка, освещаемые кварцевыми лампами, жравшими электроэнергию немилосердно. Потому Саша всегда просил меня звонить перед тем, как идти к нему в гости (будучи школьником, я порой заходил к нему за любимой уже моей мамой старой советской и зарубежной фантастикой, которой в нашей, домашней библиотеке, несмотря на всю её обширность, не находилось). Он опасался прихода «дневного дозора».

(...)

   – Разливай! – донёсся Сашин голос из зала. Что я и сделал.
   Минут через пять, переодевшись в футболку с логотипом сигарет «More», подаренную тёткой, торговавшей на «Дзержинке» сигаретами поштучно, и не пропускавшей ни одной табачной акции, порой выигрывая что-то вроде фирменной пепельницы, или вот этой футболки, и лёгкие домашние «бриджи» чуть повыше колен, Саша зашёл в кухню. Помыв руки (он не был таким уж чистюлей, просто опасался эпидемии вирусной желтухи DE, «ходившей» тогда по Киеву), он сел напротив меня.
   – Ну, за встречу! – сказал он, широко улыбнувшись.
   Мы сдвинули хрустальные рюмки на тонких ножках. Когда-то такие были и у меня. Я привёз их из Лепеля, когда бабушке, живущей там, не осталось, с кем пить. Но за пять лет присутствия в моём серванте, «выжил» из того сервиза только один фужер – остальные пали жертвами наших с Абрамовым запойных попоек, перенедопитий, «белок», погонь за чертями и прочих драбаданов по-венедиктински. Саша же был более культурным в этом отношении, да он и не пил раньше, – сказалась, видимо, атмосфера пребывания в граде-столице, и потому у него все бокалы были в целости.
   – N. N. повесилась, слышал? – вдруг ни к селу, ни к городу бросил он, не глядя на меня.
   Я оторопел.
   – Как – повесилась? Почему?
   – Откуда я знаю. Кое-кто из наших мне сказал, попросил никому не говорить, но тебя-то я знаю, что ты не трепло, и потому это между нами. Вроде бы <…>.
   Передо мной мгновенно пронеслись все наши встречи с N. N. у неё дома, когда в шестом классе я был в неё влюблён без памяти (мне нравились девочки, такие, как она, - худые и высокие, что в наших, трахнутых турками-сельджуками диких полях было большой редкостью), наши чаепития и разговоры ни о чём, прерываемые возвращавшимся с Богомольца, 10 изрядно подшофе отцом, который обычно молчал и как-то коряво усмехался. У меня ещё тогда о нём сложилось какое-то нехорошее впечатление, радикально противоположное таковому об её матери и бабушке – волшебных, мягких женщинах, всегда окружавших меня теплотой и радушием. Но чтобы дело приняло такой оборот, закончившийся ужасной, нелепой, бессмысленной гибелью той девочки, девушки, которой я приносил из своего – не нашего – садика, срезанные тайком от сурового сибиряка-хозяина нашей съёмной полухаты, ветки цветущих вишень и яблонь, той, которой ни разу не помог поднести до подъезда её ранец с «Флинстоунами – Яба-даба-ду-у!», в котором покоился среди учебников и тетрадей матерчатый пенал на «молнии» с изображением лотоса и надписью по-английски «Purity» (однажды она попросила меня перевести это слово, и я перевёл как «Чистота» – в заключительной на ровном месте серии «Секретных материалов» фраза «Purity Control» переводилась канадско-диаспорянскими толмачами именно как «Контроль Чистоты». Сопоставить «Purity» с вычитанными у Чуковского в его «От двух до пяти без права переписки» пуританами я не подумал, и только значительно позже узнал, что «Purity», это ещё и девственность, непорочность, символом которой является тот самый лотос. Она целиком этому соответствовала), и из-за которой получил П#ЗДЫ от на три головы меня нижних троих «местных», живущих в одном с ней доме, той девочки, что так давно любил – я не мог. Это не укладывалось. Я непонимающе поднял глаза на Сашу, и так и сказал.
   – Ладно, забудь. – сказал он в своём стиле. Всё-то ему «ладно, забудь, ТП (тему проехали)»... – Лучше давай ещё по одной.
   Мы выпили ещё по одной.

(...)

   – Ну, пока, Саша. – сказал я.
   – Пока. Удачи. Звони. Свидимся, даст Бог.
   Он ведь вроде атеист был, безбожник? Может, просто фигура речи?
   – Несомненно. – ответил я и вышел. Сашка захлопнул с лязгом за мной стальную «хвиртку» своей квартиры.
   Спустившись на этаж, я встал на площадке у почтовых ящиков (кто их на третий этаж запёр?) и закурил сигарету. И мне опять вспомнилось, в пыльном стекле с надписями «Маша+Жопа=Любовь» и «Асисяй в рот кончай», как я стоял в тамбуре какого-то шестьсот шестьдесят весёлого поезда, и так же, глядясь в стекло, курил. А рядом со мной стоял Игорь. И тоже курил. Эти же самые сигареты.
   Мне опять стало очень плохо. Я упал на колени, просунул голову между прутьями решётки, поставленной, чтобы стекло лестничной площадки не выбили (или, скорее, не сразу выбили и з н у т р и) и выблевал неизвестно, какие харчи. Я вообще не помнил, когда последний раз ел. Вроде, в Теплогорске беляш купил, или в Светлодарске, чёрт их разберёт, этих депрессивных. С минуту покашляв, я сбежал по лестнице, не желая дожидаться, пока кто-то застанет меня на месте моего вблёввступления. Клацнув рычажком замка, я с силой пнул железную дверь, отчего она, распахнувшись на всю громкость, с грохотом врезалась в опору подъездного козырька.
   – Ишь, каков! – промычал вслед, со скоростью спортивного ходьбиста линяющему из 28-го дома в «штате Полтинник», как в народе называли квартал 50-летия Обороны Луганска (видимо, от белых), мне уже успевший ужраться Примак. Я вдруг вспомнил, что зовут его на самом деле Пархом. Кто-то его так окликал один раз при мне, когда мы таскали к Сашке ящики с водкой перед поездкой к ещё одному нашему однокласснику Ричарду Жварецкому на дачу всем классом с целью нажраться, потрахаться и заблевать все прошедшие в «детзоне», как говорил Чип, 10 «годов чудесных».
   Отмахав от Сашиного дома с полквартала, я остановился, чтобы перевести дух.

(...)

   – Касте-ет! Кого я ви-и-жу! – раздался вдруг из подворотни знакомый с ясельной группы детского сада шепелявый голос.
   На меня, уже изрядно поддатый, раскинув лапы, шёл Абрамыч. Поравнявшись со мной, он промычал в духе любимого нами «Короля и Шута»:

   – Смотришь, почему я сед?
   Да потому что панк из дед!

   И, сдёрнув с головы кепку с анархией, он швырнул её мне под ноги. На его гладко выбритом черепе я увидел огромную синюю «раскоряку», похожую на знак «мерседеса», латинскую букву «F», рожу ONYXа, и маленькие буквы над самым лбом: «In memory of 2pac».
   – Был я панком, стал я фанком! – облапил меня Абрамыч. – Ну, Костян, ё... твою мать, пошли забухаем! Да что с тобой? Чи кто насос вставил и накачал? Так я верёвочку привяжу! Костыль! Костоплюй! Будь как дома, путник!
   – Пошёл на х... – сказал я ему, и пошёл туда сам.
   – Ах, ты так? Ладно-ладно! Придёт война, попросишь хлеба... – прогундел Абрамыч мне в спину. Мне уже было на него глубоко плевать.
   Я шёл в никуда. Мимо меня проходили обозы, пролетали кавалеристы, грохотали по мостовой тачанки. Город стоял в пыли, и вечер не разрядил заряд предгрозья.
   Я шёл в никуда. Без мысли, с тупой пустотой, с огромной тяжестью на своих сгорбленных плечах.
   Я шёл в никуда.
   Дойдя до Универсама-3, я остановился у афишной тумбы. Моё внимание привлекла одна большая афиша, форматом А3, с которой смотрели с дюжину весёлых парней и девушек, под которыми была подпись: «Молодые люди Бога. 14-я всеукраинская конференция. 31 августа в мюзик-холле «Колизей». Это не древний Рим, это Луганск!»
   Клуб «Колизей» находился за городом. Более бестолкового места для увеселительного заведения было придумать трудно. Некогда там было кольцо 107-го, возившего рабочих на трикотажку, но, после того, как от трикотажки остались одни воспоминания, конечную перенесли на Уборевича. Не жечь же бензин и колёса из-за пары-тройки пекарей с хлебзавода, в самом деле. Лет пять после закрытия, трикотажка смотрела на нечастых грибников, дачников из кооператива «Чернобылец» и очередных маньяков-онанистов пустыми глазницами. Потом Бурлаченко – тогдашняя «городская голова» – захотел перереконструировать бывшую фабрику в научный центр по исследованию сверхнизких температур, как в Харькове, но его свергли, как и предшественника Данилу, и только ещё через пару лет предприимчивые дельцы из Италии выкупили и трикотажку, точнее, то, что от неё осталось, и швейку, где создали СП «Глория-люкс», а здесь вот открыли «Колизей». Я там никогда не был – я вообще все свои дискотеки отплясал в пятилетнем возрасте под «Младшего лейтенанта» и «Два кусочека колбаски», – но из восторженных отзывов сначала одноклассников, а потом однокурсников, я, в конце концов, понял, какой это гадюшник, рыгаловка и тошниловка.
   – Поехать, что ли, в «Колизей»... – задумался я. Мне захотелось как-то развеяться. – Вроде, там Дашка Захарова администратором работает, может, пропустит за семь копеек. Заодно и на этих стебанутых повтыкаю, поржу, как они будут «Алилуйю» петь!
   Недолго думая, я вскочил в первую попавшуюся «бегалку».
   От «Дзержинки» дорога к «Колизею» шла через уже упомянутый хлебозавод. Здесь до сих пор цвели розы, которые ещё мой отец резал и приносил маме.
   Пройдя великанских размеров стальной столб с эмблемой «ВТ», я свернул на тихую аллею, которая шла под каштанами. Позади осталась спортплощадка, возле которой стоял автомобиль с салатневыми литерами «ПС» на борту, что не предвещало ничего хорошего. Отчего-то вспомнился один из бесчисленных пьяных (либо обкуренных) рассказов нахренпосланного Абрамыча о том, что, в ту пору, когда на месте колизея находился байк-клуб «Духовка», переехавшая нынче к недавно взорванному моргу седьмой горбольницы, они с очередной «группой» таких же бухишей и дурекуров припхались сюда на репетицию, и огребли, что называется, нерукотворных п@здюлей от скинов, арендовавших себе «Духовку» на сутки для празднования днюхи Гитлера.
   Около двери «Колизея» уже толпилось с полсотни молодых людей обоих гендеров. Были все они, как один, в белом (крыльев только не хватало) и с радостными лицами. «Ну, сейчас промывать мозги начнут!» – подумал я, тактично став в стороне. Но это меня не спасло.
   От одной из групп отделилась молодая девушка, и, улыбаясь, подошла ко мне.
   – Здравствуйте! Мир вам! – сказала она, продолжая улыбаться.
   – Вам мир! – усмехнувшись, ответил я ей по-восточному.
   – Скажите, вы верующий человек?
   – Верующий. – ответил я. – Верующий в судьбу.
   – Но ведь Библия отрицает судьбу, как морально-экзистенциальную категорию бытия человека.
   – Знаете, я много раз читал Библию, но ничего подобного не нашёл.
   – Это сказано в Книге Крови, глава 41-я, стих 14-й. Он гласит: «Аще кто речет, что Бога любит, а брата своего ненавидит – ложь есть».
   – Да это же строки из Соборного апостольского уложения 1857 года! – воскликнул я.
   – Вот именно, у л о ж е н и я! Уложение суть компилляция, если выражаться языком ХХI века, различных характерных текстов из 97 частей Великой Книги.
   – Простите, а вы из какой церкви? – стало мне не на шутку интересно.
   Девушка заулыбалась ещё сильней.
   – Наша церковь малоизвестна за пределами Луганской и Донецкой областей, но именно в ней Священное учение Отца и Создателя не поддаётся искажениям. Она называется «Возрождение исхода преображения слова истины». Можете посетить наше служение, это абсолютно бесплатно. Мы располагаемся на улице ХХХIII партсъезда в Западной Есаулихе.
   – А я хожу там и думаю – что это за зал? – сказал я. – Я там недалеко живу...
   – Так что, придёте?
   – Из последних сказанных вами слов мне кажется, что вы хотите сказать, что остальные церкви, такие, в частности, как УПЦ МП, УПЦ КП, УАПЦ, УГКЦ, идут не в ногу, а вы – в ногу?
   – Всё совершенно наоборот: в ногу-то как раз идём мы, а остальные – не в ногу. – сказала девушка. – Обещайте, что подумаете над нашим разговором. Ждём вас в нашем Зале Истины. Отец любит вас!
   («Тётка моя так тоже говорила» – подумал я. – А отец пьяный сидел и кулаком по столу стучал…»)
   Вслед за девушкой ко мне сразу же подошёл такой же «улыбочный», как бы выразился тот же отец, высокий парень. Но с таким рылом, что не то, чтобы обнять его, а и просто посмотреть на него я бы смог, только хорошенько обсадившись «колёсами». Да и то ещё большой вопрос.
   – Благослови вас Апостол Иуда … ! – сказал он мне восторженно. – Я представляю Киммерийский Орден Рыцарей Бука! Разрешите познакомить вас с основами нашего учения?
   – Пожалуйста, – равнодушно вздохнул я.
   – Мы, Киммерийские рыцари Ордена Бука, верим, что будет конец света! – ответствовал парень. – Никто не спасётся!
   – Так-таки и никто? – съязвил я в ответ на эту ересь. – Откуда, если не святая тайна, такие данные?
   – Так предрекла наша Великая Мать, колесованная за распространение божественной истины при Гетьмане Скоропадском!
   – Да, с этим не поспоришь. – согласился я (а что было делать? Когда разговариваешь с умалишённым, лучше всего со всем соглашаться, пусть это будет даже явным бредом). – Странная у вас вера какая-то. Во всех религиях только и говорят о спасении.
   – Спастись можно, построив Звездолёт. Наш конунг Дмитрий Шмаков экспериментально доказал, что современные христианские церкви – это всего лишь навсего нелетающие копии, макеты инопланетных Звездолётов. И мы уже три месяца собираем средства на постройку действующей модели.
   – И как идут успехи? – поинтересовался я, рассчитывая, что идиотов будет не так уж много.
   – Наша казна насчитывает 12 миллионов 345 тысяч 678 долларов 90 копеек, – подумав, ответил «рыцарь».
   – А сколько нужно? – чуть не уронил я челюсть на пол. За такие бабы, по моим понятиям, не только звездолёт можно было бы построить, но возродить весь «Украэрокосмос».
   – Это знает только Верный Сторонник Шмакова С Левой Стороны БОЧ РВФ 260486.
   – Кто, простите? Что вы сказали?
   – Биологический Объект Человек Рода Вороновых-Фёдоровых, рождённый 26 числа Четвёртого месяца 86 года.
   – Это что, когда ЧАЭС жахнула? (было бы неудивительно).
   – 86 года по викканскому летоисчислению. В этот день Третий Соратник Верховного Викки Алексей Максимумович Макмиушвили исторг на землю Священное Семя Последнего Рассвета, и ровно через тридцать лет и три года на этом месте выросло Сухое Дерево.
   Мне уже трудно было воспринимать потоки сознания «бука», и, чтобы поскорей его от себя отвязать, я сказал:
   – Знаете, в мире нет никаких различных степеней, кроме степеней различия и различий между степенями.
   – Вы небесно правы! – покусанные до крови губы парня расплылись в счастливой улыбке. Мой манёвр подействовал. Парень, как-то по-обезьяньи размахивая руками-граблями, ушёл к своим киммерийцам.
   – Интересно, подойдёт ещё кто-то? – спросил я сам себя. – Когда уже эти руины откроются? Не иначе, следующим ко мне явится Сфинкс, прямо из Петушков!
   Но тут моё внимание отвлёк внезапно подъехавший к «Колизею» белый лимузин. Номера его, «Godpipl», говорили о многом. Задняя дверь открылась, и из неё вылез рыжий детина в майке с надписью «SICK MY DUCK», за ним карлица метр тридцать от силы ростом, потом один за другим десяток молодых парней смазливой внешности замотанные в шарфы из блёсток, – никогда не любил этих ...! Следом Дед Мороз, Снегурочка, бык в чёрной майке с прорезями для глаз и в камуфляже, перемотанный тротилом шахид, морячок… Люди всё выходили и выходили из «Лимо», и тут же скрывались за дверями клуба. Всего я насчитал 70 человек («70 апостолов…», – подумал я. Замыкали шествие несколько негров с серьгами в носах, ушах, языках, губах, щеках, висках, бровях, руках, ногах и гениталиях. Двери закрылись.
   – Не знаете, когда откроют? – спросил я у одной из девушек в белом.
   – Врата Господни для нас открыты всегда! – одарила она меня лучистой лыбой.
   – Нет, я не про это, я про «Колизей»! – ответил я.
   – На всё воля чакры… – вздохнула она. – А вы, случайно, оккультизмом не интересуетесь? Изотерикой там?
   – Нет, у меня из оккультизма только «М.К.» – честно ответил я. Сей талмуд, купленный из-под полы в «Горькой», действительно у меня присутствовал. Правда, продвинуться мне удалось только до того места, когда он там в парламент ходил поблевать, – чтиво совершенно кирпичное. Помнится, толкнул её Копытникову, – своему, смахивавшему на Дьявола, преподавателю. Сын его – Лобач – был известным в Луганске антифашистом, за что регулярно огребал п#зды от скинов, и прикатывал в универ на велике весь окровавленный, распухший и без зубов. Лобач, к тому же, считал, что за ним следят начиная от КГБ, и кончая MI-5, ЦРУ, Моссадом, управлением «К» ФСБ и «Голодоморкой» уже наших иСБУшных. Потому он не имел мобильного, а звонил по им самим сконструированной «вечной карте», через автоматы, причём говорил через подключенный к магнитофону голосовой фильтр. Ещё у него был ноут с WI-FIем, он с ним никогда не расставался, и, когда он, попэрэзаный ноутом, ехал на своём педальном горбоконике с двумя цепями, мотором, «толкачом» и 37-ю звёздочками с обеих сторон, то чем-то напоминал Жана Дюпло, французского гамена наших дней, только тот скакал с ноутом на коне и громил «киллдозером», катками и танками «McDeath’ы».
   – О, да, это хорошая книга. Её автор, Боголикий Адо Ит, – прародитель суфийской мудрости.
   «Сейчас за Коэльё начнёт задвигать и за Курдюмова!», – пронеслось у меня в черепе.
   Она уже, было, хотела снова что-то ляпнуть, но тут у входа в клуб заиграла «Алилуйя» и двери сами по себе разъехались в разные стороны.
   – Слава Аллаху! – заорали люди в белом и гурьбой повалили внутрь. Я последовал за ними.
   Внутри был прохладный приятный полумрак. Фойе действительно походило на руины: тут и там валялись грязнокирпичные каменные глыбы вперемежку с какими-то непонятными белыми непрозрачными шарами, отдалённо напоминающие буны с «белым золотом», («мальчиком», «лошадью», «дерьмом», «дрянью» или «учителем»), выбрасываемые тёзками Кристобаля Колона за борт их фелюг при приближении патрульных катеров, желающих на халяву раздуплиться, расколбаситься и раскумариться. С потолка свисало клинками вниз сотни с три мечей, шпаг, рапир, сабель, шашек, ятаганов, домах, ножиков, финок, швейцарских армейских ножей, скальпелей, шил, «хулиганов», протыкалищ, спиц, кинжалов, стилетов, «бабочек», выкидух, «корявых», «складней» и кортиков. Из-за двери с надписью «Посторонним вход кареготически разрешён» лилась всё та же «Алилуйя», бывшая припевом песни «Битву ведёт наш Господь», исполняемую на два голоса – парнем и девушкой. Порядком заинтриговавшись, я вошёл в зал.
Меня поразило смешение людей всех возрастов, полов, рас, национальностей, религий, и, видимо, сексуальных ориентаций, - в уголке неподалёку от двери сосались два кавайных эмо-боя. Зал был полон до отказа, там негде было яблоку упасть, по горлышко, как пельмени в бочке. Все сидели за столиками, ели, пили, курили, нюхали, мохали, ширялись, но большей частью мирно разговаривали. Я прошёл за один из свободных столиков в место потемней, чтобы не быть замеченным никем из вероятно присутствовавших здесь знакомых, которым что «Молодые люди Бога», что Гуф, что Баста, что Триагрутрика, что группа «Виктор» с Камчатки до небес («Встретимся на небесах» - вспомнил я почерк Игоря), что DJ Anna Lee, что Waxx Tribe Party, что DJ Иваныч, что DJ Magic Mushroom, что DJ Sweet, что DJ Pashtet, что DJ Сова, что DJ Head, что DJ Chief, что DJ Кучмоненавистник, что DJ Странник работает в режиме break beat, что Сынтя R.I.P., что Васи, что «Уличные бойцы», что «Доктора Хип-Хопа», что Lugarap.narod.ru, что MC Doctor, что Мумик Max, что «Боловная голь», что «Тифы», что «Хламида», что «Вне Себя», что Саморулль, что Stuff 44, что Темнозорі, что Темніч, что Коммунизм, что Арахнофобія, что ВКТП, что Джузеппе, что 1/16 трактора, что Ленивый снеговик, что Том Сойер, что Том Цоер, что ФА, что ПиА, что Славянский фронт, что Слава Перуну, что Белый воин блюди расовую чистоту белых богинь, что Жара в «Холодильнике», что Глюк, что Клара, что Нэля, что Лысый, что Валера Дятел, что Хетс, что «Уличные с…ки», что Шадрынка Х…дрынка, что Архат, что Аментия, что Бобры, что Проспект, что Дядя Джо, что Дядя Х…й, что Кал девственницы, что Рвота старого каскадёра, что TORTURER, что Группа Риска, что 777, что Внук дедушкин, что Fireboys, что Пачка сигарет, что Гроб, что Говно, что Перцы, что 13-е марта, что День святого Валентина, что Shevchenko's band, что Melior, что Brilliant Coldness, что ВИА из Ворошиловграда, что Зона молчания, что Минута молчания, что Крик души, что Фонд мира, что Attrackars, что Incest Kukls, что «ковбои», что «рока убили», что Михалюк, что Mishaloh, что СИК Пупс Терминатор, что DIROOOO, что X…сос ты, Тёма, что Ужус4, что отглагольных, что С днём инвалида, что ЛЕВ!, что bomberman, что scorch, что baby nukee, что Хотя я ещё могу, но мне нужна помощь, что приключения Занции, что вот та баба лазила, что Digger, что Warcraft, что DIABLO 2, что Quake, что DOOM, что DOOM 2, что Кинг-50057, что Поле Чудес, что заяц, что пожар, что С…чкин А.П., что голые девушки у голубого театра, что Катькин садик у студии МХАТ, что Contra, что Кровь моя кровь, что слёзы, что вечеринка, что Кто Ты, что Жёлтый Змей, что Москва - New York, что Принцесса, что Забой, что Reactor, что Юла движение п…ров, что Петрович, что Сайгон, что Болгарка, что Радиотуча, что АРМАГЕДДОН, что вот тот гадюшник, где Борис Пастернак бухал перед поездкой в Тошкент, что Smirnoff Pub, что Pils Pub, что вот та наркомалина, где Фон Ерный сидел, что Клуб кусковского химзавода, что Клуб ЛЭМЗ, что Fair Play, что Гудзон, что Зеркало, что Иваново детство, что Жертвоприношение, что Андрей Рублёв, что Каток и скрипка, что Человек с киноаппаратом, что Старый Томас, что Клуб Дятлова, что ДК Ленина, что ДК Строителей, что Украинский драмтеатр, что ДК Железнодорожников, что областной дворец культуры, что ДК Ленина, что ДК Жарикова, что Дневник сельского священника, что Помнишь ли ты Долли Бэлл, что вот тот мальчик, на глазах у которого…, что Секрет, что Вода, что Секрет 2, кроличья нора, что Трасса 60, что Трасса 666, что Highway to hell, что Road to AFORIA, что бар Жопа, что бар Влагалище, что бар Половой Член, что «ТамТам», что «Гора», что «Голливуд», что «Наш мир», что «Звёздный носорог», что «Зан-Клуб», что «Фараон», что «Шум», что Революция, что Точка, что Б1, что Орландина, что Танцы, что ГЭЗ-220, что Гора, что Приют девяти, что «Богема», что «Утюги», что Барракуда, что R-Club, что «У дяди Х…я», что PR-club, что Космос, что Диско, что Ровесник, что Современник, которого уже нет, что Центральная Станция, что Центральный гастроном, что Улитка, что Апельсин, что 5-й элемент, что Заир, что Таис, что Габриэла, что Тропикана, что Трута (ох, круто меня там бандеры от…дошили, что сказать), что Хали-Гали, что Ключ, что ПТЮЧ, что Х3М, что Молоток, что Moloko, что PARTYZONE, что Реактор, что «На Луне», что зибель-зибель, что ай-люлю, что ай-цвай, что гудбай, что тумбай, что стол, что табль, что мук-мук, что Солнце, что Со-о-о-лнце, что ку-ку, что му-му, что Земля, что Апапыня, что вот тот клуб на Таганской в Москве возле трампарка, где конкурс на лучший минет и где порнотуалет, что, наконец, вот этот «Колоссеум» на глиняных х…ях, - один хрен редьки не толще, ни рыба, ни мясо, а жопа болит, и зубы болят, и месячные начались, обидели мышку, написяли в норку, пить не хотелось, пришлось утонуть.
В углу лежала какая-то сложенная раз в 16 бумажка. Я, нужно признаться, со школьных лет испытывал страсть к подобным вещам, и, когда вижу что-то подобное, то мне тотчас хочется это развернуть и посмотреть, что же там, чёрт возьми, написано? Иногда содержимое этих папильоток оказывалось довольно интересным. Таким был, например, разговор двух моих одноклассниц, Даши З. и Нади Ш.: «Даша, ты будешь зачёт по биологии здавать? Ответ:» – «ЦВЕТОК». Или, например, диалог Тани А. и Тани Т. в шестом классе: «Танюха, ну я дала с этим импотентом!» – «Ыгы. А Тополь-то тоже хорош: «Май фазэр ис трактор-дривер!». Здесь же перед моими глазами, после того, как я развернул эту бумаженцию, оказавшуюся листом даже не А0, а А-минус 1, предстало нечто совершенно удивительное и непостижимое.
   Бумага была исписана микробным почерком с обеих сторон сверху донизу справа налево, но кириллицей. Поэтому для того, чтобы прочесть эти тарабарские Станция-Каракули, мне пришлось приложить её к занимавшую всю стену зеркалу, по которому «губнушкой» было написано: «ИДИ В ОЧКО», а чуть пониже – уже другой губнушкой, зелёной «ИДИ СРАТЬ». Будь я одним из тех, коих я тут сегодня улицезрел в избытке по самые яйца, я бы, наверное, дописал бы своей губнушкой, голубой, небесного цвета: «ИДИ НАХ...Й».





Вернуть не обещаю

Рассказ

Когда Игорь вошёл в квартиру, то обнаружил Женю читающим книгу.
- Привет! О чём книга? - спросил Игорь.
- Привет, привет, - ответил Женя. - Хорошая книга, жизненная. "Урфин Джюс".
- Кто-кто? - удивился Игорь.
- Урфин Джюс. И его деревянные солдаты. - ответил Женя.
- Сказка, что ли? - спросил Игорь.
- Вроде того. Довольно интересная сказка, нужно сказать. - ответил Женя.
- И о чём в ней разговор идёт? - спросил Игорь, присаживаясь за стол.
- Да как тебе сказать. Это вторая часть. - ответил Женя.
- А первая о чём была? - спросил Игорь.
 - Да вот занёс ураган из Америки девочку в волшебную страну. Там ей Страшила встретился, Железный Дровосек... Собак у ней заговорил - страна-то - волшебная. Ну, она - как мне обратно в Америку вернуться...
- Ясен пень! - злорадно оскалившись, ухмыльнулся Игорь. - К нам бы хер вернуться захотела! Тоже мне, Саманта Лычёва!
- Не перебивай. И вот они ей сказали: это только Гудвин тебе может помочь. - продолжил Женя.
- Бог ихний, что ли? - спросил Игорь.
- Да чёрт его знает, сам не понял. Волшебник. Сидит себе в Изумрудном Городе и всех наёбывает. - грустно усмехнулся Женя.
- Тогда какой он волшебник? - спросил Игорь.
- В том-то и дело, что никакой. Просто у него мания величия. Он, короче, земляк той девочки, и его сюда тоже ветер унёс. А он и остался. А что ему? Там - гангстеры, долги, какая-то работа копеечная... А тут он - Великий и Ужасный Волшебник Гу-у-двин! - последние слова Женя произнёс замогильным голосом, как умел только он, сделав "страшные глаза".
- Ну и чего, помог ей этот шалопай? - спросил Игорь.
- Да она на него собака своего натравила, он и дёру дал. А она его - шантажировать: не поможешь - расскажем всем, какой ты подлый обманщик. Ну, ему и не оставалось ничего делать, как дать ей ключи от воздушного шарика, а сам дёру дал куда-то в подземное царство. Она и улетела, а Страшила - он пугало огородное - стал повелителем Изумрудного Города. Всё. - сказал Женя, зевнув.
Какое-то время в квартире было тихо. 
- Прям как у нас, - заметил Игорь, нарушив молчание. - Сидит на троне какой-то старый хер - Гудвин этот старый был?
- Да вроде нет. Что-то около 42 лет... - неуверенно пробормотал Женя.
- Ну, какая разница. Сидит, значит, какой-то хер, и всех наёбывает. А какой-то ребёнок придёт и пересрёт ему всю малину.
- Так это ещё у Андерсена было! - обрадовался Женя. - Помнишь? "Голое платье короля"!
- Ага... - вздохнул Игорь, - Только от этого не легче. Вот если б найти такого божественного отрока!
- Чего это ты в религию ударился? - спросил Женя.
- Да это ж ты мне дал "Цветочки святой Цецилии"! Путёвая, в общем, книга, только я про Франциска Ассизского недопонял. Он там сгорел в конце, что ли? - сказал Игорь.
- Я тебе потом объясню, - нехотя ответил Женя. - Ты лучше скажи, с чем в Новосиб поедем?
Со скрипом отворилась входная дверь. В комнату ввалился, изрядно запыхавшись, младший брат Жени Олег, отправленный братом на сдачу экзамена по стеклотаре.
- Ну как, сдал? - спросил его Женя.
- Та, Жень, одну не приняли. Вот эту вот. - И Олег достал со дна авоськи зелёную бутылку.
- Битая, что ли? - спросил Женя.
- Да говорят, левая какая-то. У всех пятиугольник, а у этой... Сам посмотри! - Олег протянул бутылку Жене.
Повертев бутылку несколько секунд в руках, Женя пристально вгляделся в её донышко.
- И впрямь, левая... - сказал он задумчиво. - Какая-то загогулина перечёркнутая. А, хрен с ней. - Он положил бутылку на стол.
- Чего с Игорем не здороваешься? - спросил Женя брата.
 - Здоровались уже, - улыбаясь, ответил Олег. - Я иду, а он, как Христос с пластинками под мышкой. Что, Игорь, поставил пластиночку-то? Послушал ты её?
- Да у меня вертушка ****нулась... - махнул рукой Игорь. - То есть, не сам вертак, а головка. От ***. - добавил он, выдержав паузу.
И все засмеялись.
- А моя не подойдёт? - спросил Женя.
Так у тебя же нечётная, а у меня чётная стоит. - ответил Игорь. - ГЗМ-156. Поди надыбай теперь такую.
- А у брата спрашивал? - спросил Олег.
- "У брата!" Сказал тоже! Будто он у меня за стенкой живёт в каждом углу! Я его, как путягу в Люберах кончил, не видел с тех пор.
- Извини... - тихо сказал Олег.
Повисло неловкое молчание.
- Раз уж мы тут все собрались, давайте решим с программой концерта. – наконец нарушил тишину Женя. - Ваши предложения. Игорь, ты первый.
Игорь снял очки и протёр их обшлагом рукава старой шинели, которую он имел обыкновение носить.
- Я вот что думаю, - сказал он. - Той срани, что мы писали с Боссом и Даблом, - хотел бы я знать, где эти записи, - петь мы однозначно не будем. Не покатит. Предлагаю сделать программу из советских песен, подвергнутых панк-обработке!
- Хм, хм. А не страшно? - спросил, помолчав, Женя.
 - Кроме хиппи Бога нет... - непонятно ответил маленький, склонный к философствованию Игорь.
- Теперь ты, Олег, - сказал Женя.
- А мне... А мне кажется, что взять чего-то из-за бугра, и левые слова придумать! - весело ответил Олег.
- Тоже ничего, - сказал Женя.
- А сам что успел придумать? - спросил Женю Игорь.
- Вы упадёте, ребята. Я тут у Курта книжицу занятную зачитал. Вот-с! - и он вытянул из-под кровати, на которой всё это время лежал, небольшой, но увесистый том в чёрном твёрдом переплёте, с чёртовой кожи которого на оторопевших Игоря и Олега смотрел раскинувший острые крылья орёл.
- Ничего себе! - только и воскликнули Олег и Игорь. - За такую сесть можно!
- Gausa formalis! - патетически взмахнув руками, взвизгнул Женя. - Страница 88, абзац 14! "Но параллельное существование в пространстве и во времени двух или более мировоззрений относительно высших ценностей, в которых должны участвовать одни и те же люди, означает предопределяющее беду промежуточное решение, несущее в себе зародыш нового упадка" - зачитал он сухим чётким голосом с немецким акцентом.
- И при чём эта мура стоячая к Новосибу? - сказал Игорь, и впрямь не понимая, к чему клонит Женя.
- А к тому, отрок ты божественный, что, проанализировав этот оккультный манускрипт, мы создадим путём великого алхимического делания чёртову дюжину песен. И все лягут!
- А мы - сядем, - заключил благоразумный Олег.
- Да не ссы, братуха, Победа будет наша! - стукнул Женя брата в плечо кулаком. - Итак, песнь первая. Так и называется.
- Как так и называется? - спросил Игорь.
- "Майн Кампф"! - гордо произнёс торжествующий Женя. 
- Всё, пойду к Мешкову, т о в а р и с ч и ! - Игорь резко встал. - Заложу вас, пока самого не посадили. Мне ещё за это руку пожмут и часы "Вымпел" вручат при всей "художке". С гравировочкой! - сказал он совершенно серьёзно.
- Иди, иди, голубь, флаг тебе в руки и ведро комсомольских значков! - бросил Женя. - У нас у самих на тебя ТАКОЕ есть!
- Какое? Ну, какое, морда твоя католическая! - крикнул Игорь в ярости.
- А марочки? А подволоча? А круглые? Что, нету, скажешь? Ну, беги, в унитазе смывай!
- Ладно, забудь. Я пошутил, - махнул Егор рукой. - Просто от этого замысла лично я очень не в восторге. Всё-таки, 40 лет сами знаете, какому событию, и нас просто не так поймут. Вот если бы через год... через два... Тогда вся эта п э р э б у д о в а уже закончится, и можно будет языком всё, что хочешь, молоть.
- Ой, Игорь, у меня наоборот такое предчувствие, что это всё - так... Мишкина грамота... Сейчас херово, и ещё херовей будет. - Женя, чиркнув зажигалкой, закурил. - И, в частности, с тобой что-то может сучиться. Ты ничего такого не чувствуешь?
- Не понимаю, о чём ты, - сказал Игорь. - у моего отца Фёдора есть товарищ Пётр. Он служил 30 лет капитаном на броненосце "Пытливый". Весь мир обошёл. В стычках участвовал. Ну, шестидневная война, пятидневная... восьмичасовая... А теперь стихи пишет. В "Горькую" поступить хочет. И вот, у него сборник один вышел: "Сиреневые дали", и там в одной из поэм такие строки: "У нас, у моряков, предчувствий нет: случится что - заряжен пистолет".
- У нас, у мертвецов, предчувствий нет... - задумчиво произнёс Олег.
- Ну, а что ты предлагаешь, Игорез? - спросил Женя. - Совковую попсню? Антонова, что ли? Пугачиху? Рымбаеву Буль-Буль Оглу? Ну, поржут с нас, мол, мослы, пальцами покрутят у виска, а назавтра уже не вспомнят.
- Как хочешь. Ты начальник, я мудак. - чертыхнулся Игорь и плюнул в окно. - Можно было бы вообще, как в этой сказке твоей, обрядиться чучелом, железным гомосеком, бабищей, и забурогозить что-то вроде "Yellow Submarine".
- Скорее, "Yellow Brick Road". - усмехнулся Женя.
- Чего?.. При чём тут жёлтый кирпич?
- Они там по дороге из жёлтого кирпича всё время идут. Через маковые поля, коноплю и чудо-колёса. Вудсток, короче.Удивляюсь, как это напечатали воще! - всплеснув руками, сказал Женя с кислой миной. И добавил: - Хорошо, подумаю.
- Ну ладно, пойду я. Коты дома некормленые, в панике уже, наверное, - сказал Игорь. - Особенно тот, у которого лицо, как метро. Представляете, иду вчера ночью, вижу, какой-то малой моего Мудика в целлофановый мешок засовывает. Ух, я ему и вкачал ****юлей нерукотворных! Ногами!
- Счастливо, Ивушкин! - сказал Женя, и, встав, пожал Игорю его худенькую руку, увешанную хиппанскими феньками.
- Пока, - сказал Олег.
- Эженька, а можно, я у тебя книжку твою возьму, про этого, как его, Урбана Джема? - сказал Игорь уже в прихожей, стоя перед дверью, на которой было много часов.
- Да, бери. Я пока переварю прочитанное, - ответил Женя, и вынес книгу из гостиной.
- Только вернуть не обещаю. Много ли что... - туманно сказал Игорь. - Бэбик, пока!
Он пожал руку Олегу, и, усмехаясь чему-то, одному ему ведомому, вышел.
Бутылка, забытая на столе, вдруг медленно покатилась, и, упав на чугунный пол металлического дома, где обитали братья Лищенко, разлетелась на тысячу изумрудных осколков.
Стояла осень 1985 года. Только через 22 года группа Игоря, которого тогда будут звать несколько по-другому, запишет свой последний альбом, которого ни один из братьев не услышит, через 8 лет, уже в другой стране, Игорь возглавит "Руководство" – Олег это застанет; а через месяц с небольшим он окажется там, где ему приснятся мясные туши, качающиеся, как апельсины, в разделочном цехе, издавая тихий звон.
Некто, пожелавший остаться неизвестным, рассказал мне, что Игорь почти не расставался там с книгой "Урфин Джюс и его деревянные солдаты", и прочитал её несколько раз.
Комарово, июль 2011 г.






   – Да, дела... – рассеянно пробормотал я, и перевернул лист на другую сторону. Оборот был занят 22 раза повторяющимся отпечатанным на старой машинке с оборотным «э» вместо «е» документ. Вероятно, лист следовало разрезать и отправить в какие-то неизвестные мне стороны.





Документ С-107



                СЕКРЕТНОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ

                ОТДЕЛ ИНОСТРАННОЙ КОНТРРАЗВЕДКИ № 53/41

                Контрразведка – 11/ЛА
                Секретное дело штаба
                Берлин, 20 июня 1941 г.
                Дело начальника штаба руководства
                Только через офицера.

Для выполнения полученных от 1-го оперативного отдела военно-полевого штаба указаний о том, чтобы для использования нефтяных районов обеспечить разложение в Советской России, рабочему штабу «Румыния» поручается создать организацию «Тамара», на которую возлагаются следующие задачи:
1. Подготовить силами грузин организацию восстания на территории Грузии.
2. Руководство организацией возложить на обер-лейтенанта доктора Крамера (отдел 2 контрразведки). Заместителем назначается фельдфебель доктор Хауфе (контрразведка II).
3. Организация разделяется на две оперативные группы:
а) «Тамара I» – она состоит из 16 грузин, подготовленных для саботажа (С) и объединенных в ячейки (К). Ею руководит унтер-офицер Герман (учебный полк «Бранденбург». ЦБФ 800, 5-ая рота);
b) «Тамара ІІ» представляет собой оперативную группу, состоящую из 80 грузин, объединенных в ячейки. Руководителем данной группы назначается обер-лейтенант доктор Крамер.
4. Обе оперативные группы  «Тамара I» и «Тамара ІІ» предоставлены в распоряжение 1–Ц А ОК (главного управления армии).
5. В качестве сборного пункта оперативной группы «Тамара I» избраны окрестности г. Яссы, сборный пункт оперативной группы «Тамара ІІ» – треугольник Браилов–Каларас–Бухарест».
6. Вооружение организаций «Тамара» проводится отделом контрразведки ІІ.

                Л а х у з е н
                С подлинным верно: (подпись неразбор-
                чива) капитан.

Р а з о с л а н о:

В І отдел штаба оперативного руководства вооруженных сил (оперативное отделение І).
В собственные руки генералу Варлимонту или замещающего его в должности.
В Южный военный округ – 10 через офицера связи отдела II контрразведки, майора Эрнста Эйкерна.
Командованию ІІ армии І-ц, через офицера связи отд. ІІ контрразведки, капитана Эрфлинга.
Экономической группе управления военной промышленности.
Оперативному отделу генерального штаба главного командования сухопутной армии.
Главному командованию морского флота, в собственные руки капитану Рейнеке.
Главному командованию военно-воздушных сил Востока. в собственные руки полковнику шмидту или замещающему его в должности.
Транспортному отделу вооруженных сил.
В штаб связи «Валли», в собственные руки подполковнику Штольце.
Рабочему штабу «Румыния», подгруппа ІІ, в собственные рукаи капитану Эрфлингу или замещающему его в должности.
Начальнику контрразведки ІІ.





   «А это – уже из альтернативной истории» – тупо подумал я. – «Какое, к чёрту, восстание в Грузии через Румынию, да ещё и в 41-м году?». Скомкав лист, я закинул получившийся мячик для «футбольца» трёхочковым в неподалёкую урну.
   – Внимание! Внимание! Говорит Писание! – донёсся со сцены громовой голос, или даже глас. – Сегодня под мостом поймали Понтия с Христом!
   Вся собравшаяся в зале почтенная публика мигом остановила свои плотские занятия и как по команде повернулась к сцене.
   Занавес стал медленно расходиться в разные стороны. Звучала музыка из «Полёта над пальмами Дьенбьенфу», культового спектакля Эндрю Ллойда Мэлори последних лет.
   На сцене стоял в полном одиночестве неизвестных лет чувачок. Дядёк. Одет он был в кепку, фрак с фалдами до полу, жилетку с манишкой, галстук-бабочку и безукоризненные чёрные брюки, уходившие – что меня удивило – в кирзовые «кирзаки».
   Когда занавес раздвинулся до конца, дядёк подошёл к микрофону и в гробовой тишине изрёк:
   – Ом мани падме хум. Харе Кришна бубль гум. Ом мелафефон бва гха ша хум. Гата гата парасгата парасата бодхи сваха. Ля илля иллялель оба! Ам гам глам каба лаба саба лаба Самба гиб чип либ чики кики кюки люки чух шух сдугр пугр оф оф прр! Нкетийя Квабена Кебайя! Хурлы! Мурлы! Индрыстн Кочергы! Национальность значения не имеет!..
   Зал раздался бурными, продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию.
   Дождавшись, пока многочисленное хлопанье стихло, дядёк продолжил:
   – Братья и сёстры! Рад приветствовать всех вас на нашей ежегодной конференции, проходящей вот уже во-вторых в гостеприимных стенах ночного клуба «Колизей»! Наверняка, многие из вас, кто был на нашей предыдущей встрече, успели не раз подумать и задать себе вопрос: «О чём пойдёт речь сегодня?». Так вот, дорогие мои братья и сёстры! Наша сегодняшняя встреча будет посвящена Всемогуществу Отца нашего небесного, предвечного, вековечного, нерожденного, несотворенного, вездесущего, всевышнего, всеблагого, всеведущего и нынешнего, и присного, и вовеки веков великомогучего, правдивосвободного Бога! Алилуйя!
   Последние слова он произнёс с лёгким американским акцентом, так, что получилось «Hallellujah», воздев очи горе.
   – Итак, братья и сёстры мои! Сейчас я на личном примере докажу вам, что, как бы кто из нас не грешил перед Его ликом, Он всегда с нами, и всё нам простит, и за всё нас помилует! Итак...
   Дядёк вынул из кармана фрака большое распятие, и, пошептав что-то и перекрестившись, гнусавым голосом завопил:
   – Бога нет! Бога нет! Бога нет! Бога нет!.. ..................................







07.2011. НЕ ПРОДОЛЖЕНО.