Историческая тема в творчестве Юрия Першина
Не остались в стороне от общей тенденции и курские авторы. Немало произведений на исторические темы у Николая Николаевича Асеева, есть они у Николая Юрьевича Корнеева и Егора Ивановича Полянского, обращались к ним Алексей Шитиков и Вадим Корнеев. Близка эта тема и другим курским мастерам поэтического слова. Но более конкретно поговорим об использовании данной темы известным курским и российским поэтом Юрием Петровичем Першиным.
В 1977 году вышла книга Юрия Петровича «Одолень-трава», и уже в ней, на самых первых страницах было стихотворение «О Москве», начинавшееся словами «О тебе, моя Москва, будут первые слова…». Противопоставляя Москве новую столицу, которая «в месте диком строилась Петром Великим… на новые дела», автор оставлял ей такие близкие и понятные определения, как «горевала, воевала, всю державу поднимала…». И именно по-домашнему теплой Москве, которая хоть и «горела, но не сгорала», в отличие от холодно-официального Петербурга, он отдает предпочтение в песенном мастерстве, «что летели по стране… о священной о войне». В данном случае – о войне с Наполеоном.
Естественно, и Великая Отечественная война 1941-1945 годов для поколения Юрия Першина не была далекой историей, она была еще свежа в памяти голодом, холодом, неуютом и другими «прелестями» военного лихолетья, выпавшему на долю «детей войны», и почти «по горячим следам» он пишет стихотворение «Накануне». Оно о предначалье грандиозной Курской битвы на ее северном фасе у поселка Поныри. В нем ни даты, ни упоминания о Курской битве, и только название населенных пунктов и тревожное напряжение:
Как тихо этой ночью в Понырях…
Артиллеристы, задремав впотьмах,
На ящиках уснули до рассвета.
И звездами в росу упало лето.
Бежали от Урала поезда.
Тянулись на Свободу провода:
Машинами усеянная густо –
Монашеская Коренная пустынь.
Озорно, с присущим ему юмором и иронией, взяв за основу одну из легенд, ведет Юрий Першин рассказ об истории названия города Льгова. Впрочем, здесь говорится не только о названии города на Среднерусской возвышенности, но и подается целый пласт непростых отношений между христианской Византией и еще языческой Русью, от острых мечей которой, как знаем по истории, Византия предпочитала откупаться золотом.
Может быть, по зову долга
Иль сбегая от долгов,
Я приеду в город Ольгов –
Древнерусский город – Льгов.
……………………………
То княгиня виновата…
В древнем имени твоем
Звон варяжского булата
С византийским серебром.
Как никто иной, Юрий Петрович может буквально в одной строфе, а то вообще в одной строке начать, развернуть и завершить тот или иной эпизод из истории Отечества. А в стихотворении «Легенда о названиях» он не только поведал нам одну из версий о названии города Тамбова, но и рассказал об истории названия реки Ворсклы, связав ее с именем Петра Великого. Здесь же он как бы пересказывает услышанную им версию названия города Кинешмы, где в конце пятидесятых ему довелось служить, и показывает образ Степана Разина, атамана донских казаков-разбойников. Это стихотворение приведем полностью, чтобы не «стреножить» сухой прозой бег поэтической мысли автора:
Шли татары к Тамбову глухими ночами,
Но для крымцев стоял неприступным Тамбов.
Белым днем отступали они и кричали,
Подгоняя себя: «Уходите! Там – Бог!»
Петр Великий стекло уронил из подзорной
Иноземной трубы. И вода унесла,
Заилила его. Царь от гнева был черный.
Ткнул в речушку перстом
и промолвил: «Вор скла».
Стенька Разин княжну поднимает, насупясь.
«Кинешь мя! – восклицает она. – Кинешь мя?»
Так рассказывал нам, извиняясь за глупость,
Лейтенант, когда вез в городок – Кинешма.
…Эти сказы в народе по-прежнему живы, -
Но ученою точностью их не тревожь, -
Нам санскритские корни покажутся лживы, -
Высшей правде сродни эта славная ложь.
Как известно, в 1980 году в Москве проходила Олимпиада. Это уже само по себе историческое событие планетарного значения, тем более что советские атлеты выступили блестяще. Но Юрию Першину этого мало. Ему нужна связь времен. И он ее находит в событиях шестисотлетней давности, когда московский князь Дмитрий Иванович Донской, наконец-то, победил доселе непобедимых монголо-татар в битве на Куликовом поле в 1380 году. Две славные победы вызвали у автора лавину поэтических эмоций и образов, вылившихся в стихотворение «Москва. 1380-1980 гг.».
Сто земель к Москве прибило,
Были громкие слова,
Только всё ж не позабыла
Олимпийская Москва
Шесть столетий нашей славы,
Ту, победу из побед,
Где прошли:
Роман Ослябя,
Александр Пересвет…
Вместе с тем для Юрия Петровича легендарное Куликово поле не только историческое место, овеянное славой русского оружия, но и аномальная зона, в которой археологам почему-то не удается найти оружия той грандиозной битвы. Свою версию отсутствия оружия XIV века на Куликовом поле поэт видит не только в том, что победители тщательно собрали его, но и в том, что простые русские крестьяне в «битвах за урожай» уже в те далекие времена находили остатки грозного металла и «перековывали мечи на орало». Вот и появилось стихотворение «На Куликовом поле», разъясняющее суть вещей. Кстати, оно посвящено воину ХХ века, писателю-прозаику Петру Георгиевичу Сальникову – вновь связь времен и поколений русских ратников.
В объяснении толковом
Проку хочется найти,
Что на поле Куликовом
Нет оружия почти.
Нам историки читали:
Не достать из-под земли, -
После битвы все собрали
И в Московию свезли.
Все не все. А что осталось,
В битву шло за каравай, -
Ведь и пахарю, хоть малость,
А железо подавай.
Даром долго не глазели,
Раскаляли горячей,
И не символ – в самом деле
Были сохи из мечей.
Жить в древнем Курске, не раз попадавшего в летописные анналы, жить в городе, по улочкам которого хаживали в XI веке – отрок Феодосий Печерский, а в XVIII – отрок Мошнин Прохор, в недалеком будущем чудотворец Серафим Саровский, и не писать об этом городе – кощунство. И Юрий Петрович вновь и вновь увязывает наш город и со «Словом о полку Игореве», и с «огненной Курской дугой», и с другими важными событиями. При этом и историю города «на блюдечке с голубой каемочкой» преподнесет, и поэтически «похулиганить» не забудет, как, например, в стихотворении «Стихи о Курске»:
Фраза вынырнет из тьмы,
Ахнет, хулиганя:
"Две горы,
Две тюрьмы,
В середине – баня".
Неужели он такой,
Соловьиный город мой!
Жили мы порою странно,
Не всегда – по маяку:
Славой сведомым курянам,
Славой "Слова о Полку".
Помним "Душеньки", от силы
Строк не более пяти.
Богдановича могилы
Нам, пожалуй, не найти.
Вот так, в несколько поэтических «штрихов» и урок истории преподан, и ироническое подтрунивание над собой проскользнуло – все в стиле Першина…
И совсем в ином ключе говорит он о столице соловьиного края в стихотворении «Курску». Здесь все серьезно и торжественно, как при исполнении гимна страны, ибо речь о великих курянах – писателях, музыкантах, скульпторах – «богатырях» земли Курской и святом старце Серафиме Саровском.
Древней песней величавой,
Город мой, прославлен ты,
Мы твоей былинной Славой
По достоинству горды.
Курской битвы – гул по свету
До сих пор ещё не стих…
Помним мы твоих поэтов,
Славим воинов твоих.
Здесь классические виды
Тютчев высмотрел не зря…
Клыков, Носов и Свиридов –
Три твоих богатыря.
А за курскими холмами,
На исходе долгих лет,
Зажигал сердца стихами
Вдохновенный свыше Фет…
Соловьиной песней встретим,
Крестным ходом укрепим…
Вечно с нами, вечно светел,
Преподобный Серафим.
Древней песней величавой,
Светлой памятью храним…
Мы твоей священной Славы –
Видит Бог! – не посрамим.
Совершенно иным в творчестве Юрия Першина предстает Курск конца пятидесятых и начала шестидесятых годов ХХ века. Да, война ушла, город отстроен. Не видать прежней разрухи. Но это – внешне. А что же с душой города, его людьми, только-только пережившими беды и страдания войны?..
В стихотворении «Вспоминая «Голубые Дунаи» поэт с пронзительной правдивостью рассказывает 0 незаживающих ранах города – о «костыльных», зачастую безногих, безруких ветеранах, частых посетителях дощатых «Голубых Дунаев», певших песни, похожие на вой и плач. Да, были в городе такие демократические питейные заведения, в которых пиво продавалось «на разлив». И их, кстати, посещали не только люди с низкой социальной планкой, но и представители местной интеллигенции. Появившиеся в городе рестораны не всем были «по карману». Вот и шла интеллигенция в «народ». Впрочем, «патриархи Носов и Корнеев», прошедшие войну и получившие на ней инвалидность, возможно, посещали «Голубые Дунаи» и по иным мотивам – из солидарности с братьями по оружию. Потому они, а также их друзья, в том числе и начинающие поэты, в видении Першина – «шалые и святые».
Помню город. В нём уж не зияло
Дыр – войной разрушенных домов:
Сколько их по улицам стояло
Деревянных, крашенных обнов.
Стылых душ там обнажались раны,
Запевались песни – плач и вой.
Сколько их, костыльных ветеранов
Сгинуло на той передовой.
Чтение стихов не знало края,
А вина порою – за края…
В деревянных «Голубых Дунаях»
Возрастала молодость моя.
Патриархи Носов и Корнеев
Освящали, посещая их…
Поиск изначальных корней, размышления поэта о том, «кто мы и что мы?», как оказались на данной местности, можно увидеть в следующих строках, с поразительной исторической точностью передающие некоторые нюансы нашего прошлого:
Мне не мечтать о дальних странах –
Своя изведана едва:
Проглянут половцы в курянах,
В тамбовцах выглянет мордва.
Да, близкое многовековое общение с соседями, скорее всего, и подмешало чужой крови в нашу, славянскую. Но славянская, русская все равно осталась доминантой – основной и главной на все века и времена. Потому так веско и твердо звучат следующие строки:
Не растает, как в тумане,
В нашем давнем далеке:
Слово, слава и славяне
На Славутиче-реке.
Да, тема истории Отечества близка поэту и любима им. Потому она и присутствует во многих его стихотворениях. Исторические мотивы просматриваются и в поэмах: «Одолень-трава» (1976), «Троицкая Дубрава» (1977), «Межень» (1981) и других. Но в полной мере историческая тема развернута в поэмах «Сказе о Евпатии Коловрате» (1977) и «Траурном поезде» (1987).
Классическая лирико-эпическая историческая поэма «Сказ о Евпатии Коловрате», завершенная автором в 1977 году и опубликованная 1 января 1978 года в газете «Молодая гвардия», включает в себя сочетание разных поэтических размеров, стихотворных стоп, форм и норм. Чтобы подчеркнуть драматизм событий, поэт вводит элементы драматургии, ярко выраженные в диалоге хана Батыя с русскими пленными воинами из дружины Коловрата. (Кстати, слово «коловрат» можно перевести как «солнцеворот»). А чтобы она была ближе к народному творчеству и несла в себе черты фольклора, в нее включены «плачи».
Зачин же начинается без какой-либо «раскачки» прямо с первых строф.
Почерневшие стены избушки.
В ней живёт словно тысячу лет
Одиноко, у самой опушки,
Не родной мне, но всё-таки – дед.
Я сегодня в гостях. На полати
После ужина дед мой залез,
О Евпатии Коловрате
Он вещает мне, словно с небес.
«Почерневшие стены избушки», стоявшей «одиноко у самой опушки» темного таинственного леса, уже подготовили читателя к тому, что повествование будет долгим, бередящим душу и сердце юного отрока, а тут еще дед, который как бы живет «тысячу лет», не просто рассказывает, а «вещает, словно с небес». Удивительная мощь зачина.
Но вот неторопкий размашистый сказ деда ускоряется: речь идет уже о том, как из далекого Чернигова, прослышав про беду в родной Рязани, боярин и воевода Евпатий Коловрат с дружиной (по данным Н. М. Карамзина и других русских историков, в дружине было 1700 воинов) мчит на родную землю.
То татар повоевати
Сквозь урёмный чернотал
Из Чернигова Евпатий
На Отчизну прискакал.
«Послужу ещё Отчизне», -
Думал воин. Супил бровь.
Взгляд тяжел. Усы повисли.
На губах – полынь и кровь.
И еще динамичней идет рассказ о самой битве. Здесь уже не только стук копыт по промерзшей декабрьской земле, а резкий взмах и точный удар мечей и сабель:
Русь – святая, матушка,
Помни буйность – ширь…
Впереди Евпатьюшка,
Славный богатырь:
Вьются кудри кольцами –
Русые – до плеч.
Щит играет солнцами,
И двуручный меч
Рассекает наполы,
С маху, до седла…
На широком на поле
Сила полегла.
Витязи высокие,
Славная семья.
Прошивали соколы
Стаю воронья…
Действительно, соколы Евпатия Коловрата так прошивали стаи монголо-татарского воронья, что по одному из источников (книга В. Ряховского «Евпатий Коловрат») они отправили к пращурам около 50 тысяч ворогов. В летописях число павших ворогов не называется, зато отмечается, что досель неустрашимые завоеватели впервые струсили, посчитав воинов Коловрата воскресшими из мертвых дружинников рязанского князя, которых теперь никакое оружие не берет.
Выше упоминались «плачи». Чтобы почувствовать слог и поэтическую силу першинского «плача» в поэме, приведем всего лишь несколько строк из одного из них, тем более что в «плачах» чувствуются отголоски «Слова о полку Игореве». Причем, не подражание, а именно отголоски на подсознательном эмоциональном состоянии:
Полоса моя, полосонька,
Сторона моя Рязанская,
Не пахать тебя, не сеяти,
Зарастешь ты бурой травушкой,
Порастешь седым осинником…
А элементы драматургии поэмы приведем из заключительной части диалога хана Батыя и русских пленников:
Батый:
Мы жар, мы соль, мы плоть седых пустынь!
2-й пленный:
Мы плоти плоть. Мы хлеб своей земли.
«Мы – плоти плоть. Мы – хлеб своей земли!» – такими словами поэт завершает кульминационную часть поэмы, возвышая их над похвальбой Мамая: «Мы жар, мы соль, мы плоть седых пустынь». И разве можно сказать лучше?! Разве можно лучше, понятнее и чувственнее передать русский дух? Вряд ли.
В завершении, закольцевав сказ, поэт вновь возвращает нас к «тысячелетнему» деду. Его внуку и… солнечному свету, как бы подчеркивая этим победу над тьмой:
…Ветхий дед да в избушке – полати.
Блеск в окне. В серых тучах – провал:
Там в зарницах святый Евпатий,
Как под знаменем, проскакал.
Что тут скажешь: прекрасное произведение! Во всех отношениях прекрасное. И в поэтических, и в образовательных, и в эстетических, и в нравственных, и в патриотических, и в воспитательных. А язык-то, язык каков! Настоящий русский. Поэтому от поэмы веет русскостью, русским духом. Что отличает поэму «Сказ о Евпатии Коловрате» от предыдущих да и последующих, так это то, что те по сути своей – автобиографичные, а эта – историческая, хоть автор в ней и присутствует.
Поэма «Траурный поезд» написана автором в конце 80-х годов, в самый разгар горбачевской «перестройки» (1987), когда имя вождя мировой революции было поднято вновь на щит социальной справедливости, законности, порядка, движения к процветанию. Она, в отличие от «Сказа о Евпатии Коловрате», написана в одном и том же стихотворном размере и ритме, правда с использованием элементов «ступенчатости», присущими «глашатаю революции» Владимиру Маяковскому и его другу, нашему земляку Николаю Асееву.
Поэма «Траурный поезд» о машинисте поезда Лучине Матвее Кузьмиче, везшего тело Ленина холодной зимой 1924 года из Горок в Москву для захоронения в Мавзолее. Впрочем. Но не только о нем и именном паровозе…
По какому наитию, не знаю, но Юрий Першин, возможно, сам того не осознавая, донес до читателя не только конечную остановку траурного поезда с телом основателя Советского Союза, но и «похороны» самого СССР – Союза Советских Социалистических Республик.
Поезд встал…
Караул почетный,
«Похоронный марш» –
На века.
Из вагона,
Сомкнувшись плотно,
Гроб выносят члены ЦэКа.
Разве не символично, что члены ЦК КПСС, ближайшие сподвижники Горбачева – Ельцин, Кравчук и Шушкевич, – перекрасившиеся в демократов и либералов, через четыре года после появления поэмы «вынесут» тело политического трупа Михаила Горбачева из Кремля и похоронят СССР, созданный Лениным. Вот и говори после этого, что Першин не провидец…
История страны, история России…
Она постоянно привлекает внимания поэта. Эта тема присутствует в стихотворениях «Глубина», где автор, «родившись в глубине России, гордился этим столько лет», «Начало ХIV века», когда « век раздоров и недоверья Москва тягалась с Тверью за стол престольный на Руси». И во многих других, имеющих название или же обозначенных только «звездочками», как например, в этом:
Только вдарит Россия по звонцам,
Собираясь в тревожный поход –
Половецкое черное солнце
В тот же миг над Россией встаёт.
Среди этих «других» стоит упомянуть «Огни могил» – о походе царя персов Дария на скифов, обитавших в северном Причерноморье и в степях вплоть до современной Курщины, «Курску. Объяснение в любви», «Царь Федор Алексеевич» и стихотворение без названия, в котором есть такие поразительные по парадоксальности и верные по сути строки «друзья народа – Берия и Сталин, враги народа – наш честной народ».
Девяностые годы не только связаны с развалом могучей страны по имени СССР, но и изменением государственной и общественной политики в отношении церкви. Бывшие члены КПСС сплошь и рядом уже не являются воинственными атеистами, а как-то в короткий миг поголовно уверовали в бога и Христа, а потому не только посещают храмы, но и усердно молятся. И этот факт не укрылся от внимательного взора поэта, что следует из его стихотворения «У святого источника»:
«Коренная»... Обозрев природу,
Пробурчавши: «Господи, спаси!» –
Коммунист глотнул святую воду…
Всё смешалось ныне на Руси.
Новый век… Новое тысячелетие…
Но притяжение истории, словное земное притяжение, не отпускает поэта – и появляются на свет стихотворения «Братьям тюркам» и «Хан Боняк». Первое – о непростых отношениях между русскими и половцами, представителями тюркских народов:
…Тут подтвердит нам даже «Слово»:
Как пленник – был потом в зятьях.
Ещё кипчакская полова
Дымится в наших волосах.
Второе стихотворение – поэтический пересказ одного из эпизодов «Повести временных лет» про половецкого хана Боняка – то лютого врага русских княжеств, то союзника, если намечалась корысть. И даже не сам исторический эпизод союзничества волынского князя Давыда и Боняка тронул сердце поэта, а тот момент, когда «…сташа начлегу, и яко бысть полунощи, и встав Боняк отъеха от вой, и поча выти волчьскы, и волк отвыся ему, и начаша волци выти мнози…». Впрочем, приведем это большое стихотворение полностью, чтобы и историю вспомнить и поэтическую мощь прочувствовать:
Коломан повёл мадьяр на Русь,
Были с ним епископы, вельможи, –
Был бы Князь Волынский уничтожен,
Но Давыд, молясь, твердил: «Не трусь!» –
Стал себе помощников искать,
Чтоб собрать уверенную рать.
Жили все по своему уму,
И никто Давыда не послушал, –
В распрях он погряз тогда по уши, –
Как найти пособников ему,
Коль жена в заложниках живёт?
И разбрёлся весь его народ.
Никого тогда он не надыбал –
Половецкий Хан навстречу выпал,
С войском-то чуть более трехсот…
Но Боняк всё понял и без слов, –
Биться и пограбить был готов…
Хан Боняк по-волчьи выл в ночи,
Отскакав от войска в степь, далече, –
Волк ему ответил той же речью, –
Он к Победе подбирал ключи.
И степным вождям своим внимая,
Завывала долго волчья стая…
Князь Давыд, дав воинству присягу,
Боняком поставлен был под Стягом.
А туда, где беды уж грозят,
Послан друг, и с ним его отряд.
Алтунопа – воин половчан,
С полусотней мчал врагу навстречу, –
С лёту, вмиг опустошил колчан,
И тотчас же – в отступ – недалече,
За свои засадные ряды…
А когда Боняк ударил сзади,
Развернулся… Не добычи ради,
Первых сбил, как мякиш с лебеды.
И пошёл по кругу, с воем, вскачь, –
Сокол так сбивает галок в мяч… *
…Сотни раз ходил Боняк на Русь.
Киев жёг, неутолимо грабил,
Злую память о себе оставил,
Но судить – его лишь! – не берусь.
После будут и Кончак, и Гзак,
Игорь и Владимир с Кончаковной, –
Жизнь была и свята и греховна…
И всходил уж Крест, как добрый знак
В той Степи… Где, на краю земли,
Были и набеги, и услуги…
Все они при Калке полегли –
Родичи: и недруги, и други.
*Из летописи.
Что же касается авторского высказывания в завершающей части стихотворения: «Сотни раз ходил Боняк на Русь, Киев жег…», особенно в той части, где «Киев жег», – то это, естественно, поэтическая метафора и гипербола – преувеличение. До Киева Боняк не добирался, только один раз дотянулся до его предместий, которые действительно пожег. Зато, как сообщают историки, во время одного из походов Владимира Мономаха в степь Боняк и другие половецкие ханы потерпели жестокое поражение, и больше русские летописи о нем не вспоминали. Но суть не в этом, а в том, как замечательно и масштабно тема истории Отечества и Курского края использована в поэтическом творчестве Юрия Петровича Першина. И такому постоянству и мастерству всем нынешним поэтам стоит поучиться…
Свидетельство о публикации №219082500673