Хризантемы

       Для чего фотография? Это иллюстрация неоспоримого утверждения – на вопросы, заданные жизнью, верный ответ даёт только время. Такой вопрос стоял и передо мной. Сначала хочу обратить внимание на театр, по Шекспиру – «Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры». Избитая фраза, ведь не просто так его театр назывался «Глобус». Спектакль о любви в нём играют двое. Чтобы кого-то туда принять, его нужно понять. Хотя многие поступают наоборот – сначала принимают, тогда на спектакле учатся. У Хемингуэя получилось с четвёртого раза. Почему бы и мне не попробовать написать пьесу про любовь. Каждый пишет для себя сам, если повезёт, то – вдвоём. Тогда обоим понравится.
       В настоящем театре, куда достал билет, сидим мы с Ирой недалеко от прохода. Мне неловко обращаться на ты, но в институте я со всеми на ты, кроме генерального. Две пары остановились напротив, привстаю, думал, что им нужно пройти по нашему ряду дальше. Один махнул рукой, мол «спасибо, нам не сюда», и что-то обсуждает, глядя на нас. Я не прячу усмешку. «Ты ошибаешься» – вот оно, первое «ты», сказанное Ирой. Поражаюсь не внезапному уходу с «вы», а её пониманию. Моему удивлённому взгляду она не сразу, но всё-таки отвечает: «Завидуют не тебе, а нам». Внутри у меня ёкнуло – «нам», какое восхитительное слово, не найти прекраснее, неужели мы вместе? Стоп! С чего ты взял, будто она нас объединила? Объединили те, кто на нас смотрит, она всего лишь заметила, что со стороны мы, как минимум, неплохо смотримся, и всё! Не обольщайся. Впрочем, и это неплохо, была любимая поговорка – «какие наши годы»… но мне она уже не подходит.   
      Теперь решился пригласить её в кафе и не напрасно ожидал, что согласится, тем более, что погода способствует. Васильевский остров, берег Финского залива, торопливые чайки падают в мелкую воду, не каждая возвращается с добычей, да и та не бог весть какая. Несколько столиков, деревья загораживают их с северной стороны, будто в ненастье кто-то сюда придёт. Сегодня тёплый вечер отвлекает горожан от проблем рабочего дня. Ему помогают две длинноногие официантки в коротких юбочках, они изящно, как им кажется, фланируют между столами, предлагая разные вкусности. Молодые парни, успевшие до этого изрядно выпить, не так истолковали их приветливость, и после ответных действий покинули заведение. На освободившееся место приглашают почему-то нас:
– Вы весной были, говорили ещё, что попали на балетный спектакль, – официантки заинтересованно оглядывают мою спутницу. 
    Запомнили, надо же, надеюсь – не чайкой за добычей. Комплимент, это – бумеранг, чем он удачнее, тем точнее вернётся. Принесёт желаемый результат, как сейчас, или – хорошо, если отделаюсь «синяком».
– Для него жизнь – театр, – соглашается Ира, не поймешь с каким оттенком.
    Пытаюсь изобразить каменное лицо:
– Не слежу, куда с какими приятелями заходил выпить. По-моему, нормальная привычка – сказать приятное, возможно, говорил, что «у вас «ан деор» отлично получается», или что-то в этом роде.
     Закатное солнце ласкает её плечи, отражается на небольшом ожерелье с голубоватым камнем, не знаю точно каким, но красивым. Вокруг благодушные голоса, неспешные разговоры. Кому нужно было домой, убежали. Остались те, кто нужен друг другу, и таких много, все столики заняты. 
     У нас речь пошла о возвышенном, то есть, о чувствах, но о других – о поэзии. В разговор вмешался Сарасате «Цыганскими напевами» и, как говорил Горбачёв, всё усугубил (с ударением на третий слог). Пронизанная тоской мелодия совершенно естественно переключает меня на цитируемого тогда Бродского «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать». Хорошо, что я это не сказал. Ира продолжила музыку тремя строчками из стихотворения «Вечер» Ахматовой. 

«Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахло морем»

И добавила:
– Не хватает «на блюде устриц во льду». Недавно вышел сборник лирики Анны Андреевны. Место подходит: морем, правда, пахнет не остро, не как было у неё с Модильяни, зато «скорбных скрипок голоса» – точно оттуда. Подходит ли нам с Ирой окончание короткого стихотворения: «Благослови же небеса – Ты в первый раз одна с любимым»? Она до него не дошла. Понимай, как хочешь. А что я хочу – чтобы молодая красавица призналась в любви «мужчине в возрасте» вот так, с бухты-барахты?
      В такт ритму слов поднимались и опускались ресницы, ветерок играл завитушками волос. Я любовался и не пытался это скрывать, как раньше. Хотелось дотронуться и раскрыть их чуть больше. На меня. 
 
Мы встретились на перекрёстке
Открытых временем страниц,
Где прячет эхо отголоски
От шелеста твоих ресниц.

Где буквы – дочки жмутся к точке
У строгой матери – строки,
И мыслям грустно в одиночку,
Как людям, в омуте тоски.

Где цвет у неба синий, синий,
Надежду дарит бирюза.
Ко мне спустившейся богини
Любовью светятся глаза.

     Написал я это, конечно, потом, но потянуло на рифму сейчас, прежде тянуло в другое место, с приятелями. Ира часто говорила красивыми экспромтами. Не от этого ли и у меня появилась причина складно поговорить с собой?  Конечно, это не стихи, но дело в другом: может быть, удастся, пусть и неуклюже, продолжить говорить в рифму с ней? С одной стороны, шелест ресниц, он рядом, с другой – листья клёна.
    Осторожно надеюсь, на Ахматову можно, что простое увлечение переросло во что-то значимое и взаимное. Будь, что будет. Неспроста даже само место подталкивает, рядом со столиком раскидистый клён, листья близко… и в прямом смысле. Ничего не поделаешь, до моей осени тоже недалеко. Не буду её ждать. Всё равно на вопросы, заданные жизнью, верный ответ даёт только время. 
     Наклоняюсь к Ире, голос сам собой понижается, но я всё-таки уверенно говорю, что хотел бы сделать ей подарок. Самый дорогой, возможно, самый древний, какой девушки получают. Скорее всего, первый раз его преподнёс неандерталец – высокий, сильный мужчина, пленившей его представительнице гомо сапиенс сто тысяч лет назад. Это не только красивый подарок, но и нужный – он подарил Луну. В те времена днём-то было опасно, а ночью и подавно. Чем осветить дорогу любимой? Луной. Влюблённый неандерталец протягивает к небу руки: «Жди, принесу». И уходит. Откуда ему было знать, что Луна не прячется за горизонтом. Как настоящий мужчина он не мог вернуться, не выполнив того, что обещал. За горизонтом открывался новый горизонт. За ним ещё и ещё. И нет им конца… А у жизни был.
      Она помнила, какой он. Других таких нет. И не знала, что он может не вернуться. Память она сохранила в себе. Эта память осталась на все времена. В нашей крови его гены. Память их любви. Кому из нас они достались, тот становится настоящим мужчиной и продолжает дарить Луну. Подарок не отнять и не потерять. Вместе с Луной он дарит себя. Тогда Луна сияет светом любви, делая жизнь счастливой. Медики утверждают, что их генов становится меньше и меньше. Неужели придёт время и не останется людей, которые для любимой готовы сделать невероятное? Какая скучная будет без них Земля.
– Кофе оказался неожиданно вкусным, – переключаюсь я, оставляя прапра...родительницу, полагая, что и мою, с непрошедшей любовью. Ира порылась в сумочке, достала автобусный билетик:
– Утром дали счастливый, даже цифры совпадают. Смешно, но я первый раз решила не выбрасывать.
– Счастьем не бросаются, – поддерживаю я советскую примету, – во что у нас ещё верить?
   Почти над самым столом замечаю подсушенный листочек клёна, он опускается медленно, петляя из стороны в сторону, решаю не дать ему сесть. Но оказывается, Ира увидела раньше и у неё наготове раскрытая ладонь:
– Если на вас упал желтый лист, примета уже народная, то в этот день ожидайте перемены к лучшему.
    Забегали, закрутились мысли: листочек-то мой, но вспомнил про себя-удачу и промолчал. Собрались уходить, когда отодвигал её стул, ненароком зацепил платье рукой. Взгляды встречаются, хорошо, что мы, кажется, понимаем друг друга без слов – оба смеёмся, потому что дальше у Ахматовой в стихотворении:

И моего коснулся платья.
Так не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.

      Смех разрешил обнять Ирочку за плечи, может показаться странным, но делаю это тоже первый раз, благо, что есть предлог:
– Нельзя обмануть ожидание Анны, тогда ещё не Андреевны, она знает, кому помогать.            
      Провожаю домой. Типовая пятиэтажка стоит на углу, одной стороной даёт приют магазинам, другой закрывает чистенький дворик. В его задачу входило окружить деревьями детский садик. До конца не удалось, обычная ситуация для жилищного управления, а какая у меня с ситуация? Остановились у подъезда, пора сказать «до свидания», чувствую, что наступил подходящий момент сказать до какого именно. Лето, сейчас уже неважно, какое оно было, моё лето, на исходе, впереди та самая осень. Набираюсь духу свалить все свои желания в одну кучу и неуклюже предлагаю:
 – Лето на редкость неудачное… не слетать ли нам на юг, за подарком? Море ещё тёплое и… Луна там ближе, – шутка такая про Луну, географическая, от волнения не придумал лучше.
     Замешательство. То ли от неожиданности вопроса, то ли от моего тона.
– Спасибо.
      Успел обрадоваться. А она продолжает.
– Я подумаю.
      Объяснений ответу два, и оба правильные. Неудобно отказать сразу и ещё более неудобно сразу же согласиться.
      Прохожу через несколько дней мимо институтского буфета, увидел Иру одну, всё время она с кем-то была, не приглашать же в кабинет, чтобы услышать ответ на свой вопрос. Здесь восемь пластиковых столиков позволили себе согнуть уставшие ноги, на них наваливаются тяжестью своих проблем простые люди с не такой уж лёгкой работой, как кажется. По стойке смирно они стоят в другом учреждении, где я сегодня успел поесть. 
– Ой, вы сказали, что не будете обедать, я не оставила, сейчас, – извинения буфетчицы прерываю.
– Спасибо, не нужно, мне – компот.
    Ира задумалась в уголочке, вилкой тычет в тарелку, не обращая внимания, что там лежит. Левой рукой, не глядя, мешает ложечкой такой же, как у меня компот… а откуда возьмётся другой? Смотрит в одну точку. Что-то там сошлось, или, наоборот, не сошлось, поэтому и всматривается. Заметила меня и перевела вопросительный взгляд на одинокий стакан, который я ей показываю. Подсаживаюсь.
– Взял, чтобы подсластить ответ, – она говорила, что последнее время в компоте переусердствуют с сахаром.
     Подняла глаза, похоже, в них зародилась улыбка.
– Хорошо.
     Пожимаю плечами, благо есть чем пожать.
– Что хорошо? Что летим или что не зря взял компот?
– Можно было не брать.
      Предлагаю проводить домой. Встретились вечером на остановке, мне нужно объяснить ситуацию, но надвигается гроза, зонтов нет, вымокнем, простудится ещё. Еле успели добежать до её подъезда и спрятались, как школьники. В квартиру не захожу – неудобно, да и не приглашает. Живёт вдвоём с мамой. Стоим у окна, смотрим, когда закончится дождь. А я не могу начать извиняться – мы никуда не едем. Сам узнал об этом перед уходом с работы, генеральный изложил проблему, из-за которой поездку придётся отложить на неопределённый срок. Объясняю это Ире, а сам уже поглядываю на часы, нужно успеть вернуться в институт. Она смотрит мне в глаза, я ей на руки. Ладони на подоконнике, пальцы начинают подрагивать. Мои дела сразу исчезают. Не понимаю, что с ней случилось. Молчим. Ливень ушёл неожиданно быстро. Ира сдавленно говорит: «Чем сильнее ливень, тем быстрее проходит – ты тоже… иди». В глазах что-то невообразимое.  Успокоить её, встать на колено и признаться в любви – не умею и боюсь. Вдруг засмеётся. Спросить – тем более не могу. Не до конца понял себя? Ира красивая и молодая! Может передумала? А я? Есть только надежда, вот и зацепился за Луну. Откажется от подарка – будет хоть не очень стыдно, в моём-то возрасте.
            
    Утром не забегал в кафе, на работе уже ждали коллеги из других институтов. Освободился на пару минут, придумал повод заглянуть к Ире, загладить «вину», а её нет, в смысле Иры. Торопимся с коллегами к начальству, ждёт машина, встречаю её в коридоре, поздоровался, как ни в чём не бывало… а ничего и «не бывало». К обеду вернулся, зашёл ещё раз, её нет, народ смотрит, что мне опять понадобилось, – выдумал какую-то ерунду. В институте появляюсь ненадолго, Иру не вижу, пригласить в кабинет – у неё спросят зачем вызывал, позвонить по телефону – то же самое, трубку снимает не она. Уверен: не хочет афишировать, как некоторые о подобном выражались, что «домогаюсь». Весь следующий день отсутствовал, понадобился вечером генеральному, приехал в конце работы, готовлю документы. Заглядывает Адик, Ирин завотделом.
– Ты тут?
– Я стал невидимкой?
– Мы уходим на фестивальный фильм. Есть билет – Ира отказалась.
– Не до кино мне… а она что?
– К ней бывший муж приходил, их внизу видели.
    Хлопнула дверь, затих вдали топот ног.
    Надрывается телефон, я задумался – не знаю, ведь, о ней толком ничего… а нужно? Отвечаю генеральному: «Сейчас буду» – и захожу к Ире. На столе распечатка программы, отрешённый взгляд, рядом книга, она теребит воротник кофточки так же машинально, как тогда мешала компот в буфете.
– Привет, – вижу, что книга лежит вверх ногами, перевёрнутая жизнь, – что-то случилось?         
   Наверное, не ожидала меня увидеть:
– Из загаданного – ничего.
– Из незагаданного приходят одни неприятности.
– Вот и жду.
    Слышу в каждом слове вопрос. Сажусь рядом.
– Я пришёл.
    Нашёл, что ляпнуть. Явилась… неприятность, только что мнившая себя удачей. Её рука застыла, взгляд от распечатки не поднимается, книгу она не поворачивает. Может они с мужем решили помириться, но тогда я всё равно – «приятность». У меня в кабинете трезвонит телефон, дурацкая пауза затягивается. 
– Ирочка, – разрешаю себе впервые так обратиться, – в моей «программе» ошибки не ищи, её нет ...К сожалению, вечером еду в Москву.
    Врывается секретарша: «Бегаю, бегаю, еле нашла, генеральный взбесился». Я поднимаюсь:
– На несколько дней. 

     Столица временем не балует, как и положено командированным, – некогда. Тем не менее почти с утра набираю Адика якобы сообщить, что всё идёт по плану, хотя никогда раньше по такому поводу не звонил. На самом деле готовлюсь услышать: «Ира увольняется» – не услышал. Здесь похолодало, впопыхах я даже не взял счастливую курточку. Мне предлагают замену – отказываюсь.
– Ничто так не согревает, как надежда, – они решили, что я о деле. 
   Дальше нужно в Минск, предлагают удобным ночным поездом – а это ещё один день, есть ли он у меня? По блату сняли чью-то бронь, и я уже в самолётике. Почему ласково? Во-первых, потому что лечу, а во-вторых – это маленький ТУ. Набираем высоту, под нами облачка, разноцветные поля, посёлки, речка – красота. В командировке уйма совещаний, запланированных и непредусмотренных встреч, постоянно кто-нибудь опаздывает, кому-то нужно идти в другое место. Ругаешься (про себя), смотришь на часы, всегда стоишь перед выбором: куда лучше в данный момент бежать, чтобы всё успеть и не сломать свои и чужие планы.
   В самолёте успокаиваешься – от тебя уже ничего не зависит, даже выйти не можешь. Сижу у иллюминатора, состояние покоя: ничего не делаю, в командировке, а отдыхаю. Почему-то первый раз представил, что летим к Богу посмотреть: красивее у него или нет.
Вернусь, расскажу Ирочке, если дождётся.
   Только об этом подумал, как сразу стал чихать один мотор, а их всего два. Пассажиры переглянулись, но вроде ничего, продолжает работать нормально. Говорю соседке: «Вчера был дождь, он и простыл». Самолёт, тем не менее, разворачивается, значит что-то серьёзное. Опять переглянулись – возвращаемся. Двигатель снова почихал, почихал и заглох, пилот пытается выровнять другим двигателем – удаётся, летим с креном, но прямо. И недолго.
    Чихнул два раза и заглох второй. Смолкло всё, в том числе разговоры. За бортом и в салоне тишина. Успеваю подумать, не к месту, что абсолютная тишина существует. В кино в таких случаях показывают панику: кричат, бегают. В действительности всё не так – осторожный шёпот, его слышат только ближайшие соседи: «Падаем». Голос у всех сразу стал одинаковым – безнадёжным. Шёпот передаётся эстафетой от первого ряда к последнему и затихает. Смотрю в иллюминатор, облачка пока ниже нас, потом рядом, и тут же быстро-быстро побежали вверх. А мы вниз. Страха нет. Состояние не ужаса – обиды. Внутри сжалось от безысходности – ну почему я и именно сейчас? Почему? За что? Ответа не жду, Господа больше не поминаю, продолжаем падать стремительнее.
     Паники никакой – тихое, тупое отчаяние. Соседка схватила меня за руку и сжала. Таких глаз в жизни не видел. И в кино. Иллюминатор притягивает словно магнит. Не отрываясь, смотрю вниз. Сейчас получается, что уже вперёд. Машины на шоссе были как муравьи. Становятся больше и больше. Буду чувствовать боль или не успею? Раньше боли не боялся. По-прежнему тихо за бортом и в салоне. На соседей не смотрю, только в иллюминатор. Стали видны сумки в руках у людей на остановке. В памяти промелькнули родители. Сколько не успел для них сделать? Сын позаботится. А Ира? Хорошо, что не объяснился – зачем ей такое? Вижу, как женщина выходит на проезжую часть, у неё букет цветов, голосует, к кому-то опаздывает. А я? Я – тут, мы торопимся и остановить нас некому Страха нет. Есть безысходность. Всё. Сейчас конец. Мысли ушли, не дожидаясь этого конца. Всё закрывает неотвратимо приближающаяся Земля.
     Кажется непонятный шум? – Нет, действительно, стал фыркать двигатель с моей стороны, загудел натужно, заработал. Внутри у меня что-то зашевелилось. Надежда? В салоне тихо. Почти сразу, неустойчиво, с перебоями и чиханием заработал второй. Соседи переглядываются, молчат.         
      Раскачиваясь, будто пьяный, самолёт летит над Минским шоссе, машин полно в обе стороны. Голоса поувереннее, не шёпот «падаем», а погромче – «на шоссе садимся». И замолчали. В фильме «Приключения итальянцев в России» тоже «сажали» самолёт на это шоссе, только сейчас никто не радуется. Вот так, вразвалку, болтаясь из стороны в сторону, доковыляли до Внуково, плюхнулись на полосу, запрыгали вразнобой шасси и встали. Удивительно, что ничего не сломали.
      Наверное, также чувствует себя осуждённый на смертную казнь. В повести Виктора Гюго «Записки приговорённого к смерти» герой испытывает страшные муки и всё время держится только надеждой, что отменят приговор. В назначенный день привели его на эшафот, положили на плаху. Палач готов, толпа ждёт последнего мгновения, но он верит: вот-вот прибегут и скажут, что казнь отменяется. У меня надежды не было. Приговорили. Отменить некому. И ждать нечего. Кроме смерти.
     Вдоль полосы стоит, наготове – для нас, ряд пожарных и санитарных машин. Набежали техники, раскрыли люки, стали ковыряться. Пассажиры сидят с отрешёнными лицами, никто не говорит «повезло». Не обсуждают. Внутри пустота. Как автомат, делаешь, что скажут. Командир корабля объявляет: «Кто желает сдать билет, для вас открыта специальная касса, кто решил лететь дальше, через два часа будет другой самолёт» – голос не сразу узнаешь, и речь торопливая, не как прежде. Он подчеркнул сильным ударением спасительные слова «другой самолёт».       
      С верой в теорию вероятностей, лечу дальше. Очередь на посадку, оглядываюсь: многие летят опять, даже с детьми, все или нет, не знаю – не проверять же, а было бы интересно. Показываю соседке по самолёту синяк на руке.
– Я что, синяков не видела?
– От вас. Помните в самолёте сжали?
– У меня сил таких нет.
    
    По возвращении я первым делом – к себе. Народ радуется:
– Ну что? Привёз?
– В двух словах не объяснишь – на собрании… такое впечатление, что тут ремонт был.
– Да нет, с чего это тебе показалось?
    Пробежал быстро по всем комнатам, не в поисках Иры, а всегда так делаю после командировок, со всеми поздороваться. Её нет. Потом неотложные хлопоты, короткое обсуждение у начальства. На собрании отделения рассказываю, что привёз новое программное обеспечение, о котором было столько пересудов и вот – оно у нас. Её опять нет – не спрашивать же: «Где младший научный сотрудник»? Коллеги из других институтов успели прослышать: «Как бы нам получить?» – Трезвонят.
   Ребята не первый раз напоминают про обед.
– Может принести? – Нет уж, спасибо, я начитан про места, где еду разносят.
   В буфете пусто, за столиками и на витрине.
– Если что-нибудь осталось, поем.
– Вы единственный, кто никогда не ругается. Заранее не благодарите – вдруг не понравится.
– Невкусного у вас не бывает.
   Ковыряюсь вилкой в «чём-нибудь». Вернулся. Всё так, как и было, обычная жизнь. Сегодня пойдут в театр или в кино. Есть я и ли нет, что изменилось бы – почти ничего. Кто заплакал бы всерьёз?
   И тут входит Ира, на ней кофточка, в которой была, когда я уезжал (запомнил):
– Сказали, что ты здесь. Привет. Я тоже не ела
– Тоже и тебе возьму, наверное, осталось.
– Меня уже обрадовали новостью.
– Руководство галочку поставит, что внедрим новое, а мы столько работы на себя взвалили.
   Ни к чему не обязывающий разговор сослуживцев, и она переходит к тому, что я жду.
– Выклянчила у наших машинное время. Подчищаю хвосты.
– Есть причина раздать долги? – да что это я, в конце-то концов. Обиделся на то, что не встречает меня с цветами после случившегося? Откуда она могла услышать? Хорошо, что не знает. Почему вынуждаю её объясняться. Почему не спросил прямо, чего боюсь – отказа? По молодости не боялся, правда и поводов не было, всё получалось. А теперь заставляю переживать того, кого люблю, козёл.
    Смотрит на меня удивлённо.
– Ты сказал… в твоей программе ошибок нет, – в глазах, похоже, недоумение, но она заставляет себя пошутить, – вот и искала в своей. 
    Беру её маленькую тёплую руку:
– Прости, я перенервничал… билеты заказать на ближайшее время? 
– Да, – удивительное слово, самое короткое, а все проблемы снимает одним махом.
   Душа трепетала, просилась в полёт, в прямом и в переносном смысле, моя душа. Наконец, мы первый раз действительно вместе. Летим за подарком. Примет ли? Сидим рядом, сидели рядом и раньше, но не одни, а как зрители в театре, это не в счёт. Правда, один раз были вместе в кафе, вот там как раз хорошо, что не одни, а с Ахматовой. В результате мой курс, теперь надеюсь, что наш, на юг, в Геленджик. Отчего туда – вернувшиеся из отпуска приятели сказали: «Народу там мало».
     При взлёте, она взяла меня за руку. Я было обрадовался, но выяснилось, что она просто боится летать. Когда узнал почему, всё равно радости не убавилось. Не легко прогнать улыбку – рядом любимая, и я позволяю себе думать, что взаимно. И вот над нами чистое небо. У меня внутри тоже чисто и светло. Внизу леса, реки, города – но, трижды мысленно перекрестился, до них далеко. Томительное и одновременно радостное ожидание праздника.
    Упорная, надоедливо общительная соседка пополняет свои знания – донимает кроссвордами. Человек открывается в общении – показывает мне новую черту. Ира не может не помочь постороннему, даже в мелочах. Заодно удивляюсь эрудиции – практически на все вопросы ответила. 
     Из аэропорта тороплюсь, едем на такси, сидим на расстоянии друг от друга.  Шутку бы сюда, но не идёт. Сидим, как не знаю кто… а ведь так оно и есть, не знаешь – кто ты. В неведении и доехал. Хорошо, что Ира рассказывала про Джулию Робертс в фильме «Красотка» – я не успел посмотреть.
     Осень не поздняя, нас не обманули, в смысле отдыхающих, их практически нет. У самой воды – двухэтажная гостиница в зелени, свободные номера. В Ирин я поставил букет хризантем. Почему их – накануне, на её столе из кучки распечаток программ выглядывал сборник японской поэзии, обложку украшали эти цветы. В японском языке Солнце и хризантема пишутся одним иероглифом, и так совпало, что в сентябре отмечается праздник этих цветов. Они олицетворяют счастье и долголетие (надеюсь, что это мне и понадобится – долголетие). Стоим, молчим, друг на друга не смотрим, глядим в окно, там море шумит о чём-то своём, а мы стесняемся открыть свои тайны. Прилетела со мной… а я боюсь спугнуть то, что спустилось к нам, вдруг улетит, боюсь не то, что коснуться, – слово сказать. Оно стало далёким и неподъёмным, как со дна этого моря. Странно, с моим-то опытом. Волны бегут, вырастают у берега и с шумом набрасываются на него, спешат смыть захваченную с собой «пену дней». Как много накопилось ненужных встреч – за один раз не убрать. Стараются унести всё в глубину прошлых лет. Не задумывался раньше, сколько там было никчемного.   
– Волны всегда торопятся, потому что одиноки, – говорю я о себе, – одиночество в толпе.   
– И всегда опаздывают. Когда одна приходит на берег, другой уже нет, – поворачивается ко мне, в глазах вопрос. Тянутся секунды, я не решаюсь, и она продолжает.
 – Никогда не поздно уйти из толпы. Следуй за своей мечтой, – потом вспомнил, что так, кажется, советовал Бернарда Шоу. Как он вовремя.
     Электричество разряжается, руки сами касаются любимых плеч, вышла улыбка – разрешение сделать шаг навстречу. Сколько я его ждал? Обнимаю свою мечту, её губы открылись и потянулись к моим. Не слышу больше волн, не вижу солнца, исчезло всё, кроме любимой. Свершилось чудо. Успел шепнуть на ушко нашу тайну: «Мы всегда будем вместе» – надеясь, что она скоро раскроется.
    Ночь оказалась короткой, точнее, её не было, в обычном понимании. Я медленно погрузился во что-то божественное, в нежность рук, нежность губ и там остался. Ирочкино обаяние поглотило меня целиком. Рассвет подарил удивительное спокойствие, будто раньше его никогда не хватало, а я ждал и ждал. Не утра – спокойствия. Всё, что подспудно хотел, пришло само. Почему такое ощущение? Да потому что её глаза светятся праздником, в жизни ничего другого больше и не нужно. Не напрасно в исламе считают, что через любовь к женщине мужчина познает Самого Бога.
     Рядом с гостиницей расположилось кафе, на задней стенке нарисован камин, он предлагает странный здесь уют, на юг приезжают за другим отдыхом. Подальше от входа сидит пара, видно, что приехали как раз для этого и скоро им расставаться, грустные глаза и улыбка улетела, как птица из клетки, насовсем. Даже бармен, напоминающий набитый мешок, прислонился к стойке – готов к отправке, воротник рубашки уже завязан шнурком. «Зимой, когда дует ветер, хочется тепла», – отвечает он моей мысли. Не зря между бутылками лежит захватанный «Инспектор Морс» Декстера. «Увлекаетесь детективами?» – «В жизни не хватает». Начинаем с кофе. Ира без него не обходится. Вот ведь, даже кофе сейчас самый вкусный и крепкий. С этого времени так и будет, когда мы вместе. Она наслаждается, надеюсь, что не только кофе. «Кофе, кофе», – разубеждает меня за спиной тенор бармена. Типун тебе на язык. Кому он доказывает? Оглядываюсь – по телефону, заказ делает. Слава богу, я ведь помянул имя Господа не всуе. Любовь – его начало.
       Просим кофе ещё раз, для бодрости. Пока заваривают, за соседним столом нервничает абхазец, ему нужно куда-то лететь, он боится и оправдывает подруге свои опасения случаем из тридцатых годов. В газете «Гудок» работали Ильф и Петров, Булгаков и Паустовский, да и много кто ещё. Проводили они товарища на самолёт, в смысле выпили с ним в редакции. На следующий день он появился слегка помятый.
– Что случилось?
– Упали.
– И что будешь делать?
– Как что? Завтра лечу, не могут самолёты подряд падать.
– Езжай поездом, надёжнее будет.
       Не послушался, улетел. Возвращается через два дня перевязанный.
– Что опять?
– Снаряд в одну воронку – дважды.
     Подруга стучит по столу: «Тьфу-тьфу, боишься летать? Не психуй, иди на поезд». Бармен – оптимист: «Я бы полетел». Ставит нам дымящиеся чашки и спрашивает меня: «А как вы?»
– Наверное, полетел бы, – Ира смотрит с опаской.
     Рынок чистенький, многообразная, вкусная снедь разложена аккуратными горками на прилавках, редкие покупатели, среди продавцов выделяются гортанные голоса с характерным акцентом: «Гамарджоба, генацвале!» В пряном воздухе от фруктов и цветов подобным образом выделяются гигантские шары хризантем с расцветками на любой вкус и чуть терпким запахом. С одной стороны, он подаёт надежду, а с другой – горьковатый привкус разочарования, предупреждения. Понимай как хочешь. Так и люди бывают красивые со стороны, а познакомишься – горечь. В Греции хризантемы – символ скорби и печали. Понятно, когда люди уходят и цветы осыпаются, то остаётся боль. На востоке, наоборот, хризантемы – символ всего хорошего, но мы-то православные. Сейчас цветы стоят на подоконнике большущим букетом. Запах обалденный, смешанный с морским. «Это пахнут не водоросли, а дали за горизонтом, – как будто Ира читает мои мысли, – они во все времена притягивали неизведанностью, манили и давали надежду, подобно хризантемам. Как часто она оборачивалась горькой стороной. Но что там на самом деле, всё равно хочет знать каждый».
    А горизонт вот он, из окна виден. Теперь нашего окна, наш горизонт. Что там ждёт? Незаметно прошёл день. Мы были заняты друг другом. Вечером волны продолжают шуршать под окном, теперь уже приглашают с собой, как делает осторожный влюблённый, – шёпотом.
    Ощущение полной беззаботности. Прошлое осталось где-то далеко-далеко, и нет его. Только мы вдвоём. Время остановилось. Смотрим друг на друга и улыбаемся. Со стороны не всегда видно – улыбка сидит внутри, ей там уютно, и с этих пор она не уходит. Удивительное блаженство. Вокруг всё чего-то ждёт и кажется, что вот-вот вместе с нами сделает вдох. У закатного солнца удивлённое лицо. Оно чувствует себя лишним и торопится отдать нам последнее тепло. Душа, как цветок, в нём нуждается. Когда души вместе – они раскрываются.
– Слышишь музыку?
– Что-то прекрасное.
– Она в душе.

Любить – заставить всё звучать,
Мелодией с душою слиться,
В ладони звуки нежно взять,
В волшебных нотах раствориться,
Богов священный дар принять
И возвратиться синей птицей.

      Птица прилетела к нам. Любовался тем, что нравилось, и раньше. Но по-другому. Изменился сам, вместе со мной изменилось всё. Понимаешь вечные истины. Приходит любовь и дарит наслаждение простыми вещами. Мир стал красивым.
      Осознаёшь, что такое счастье. В прикосновении и во взгляде, в слове и в молчании, в чистом небе и тёплом море, в чашечке кофе и в каждом цветке хризантемы – его так много, что, кажется, передаётся другим. Бармен приносит, мы не заказывали, в маленьких чашечках кофе покрепче: «За счёт заведения». Постоянные посетители просто здоровались, а теперь стали удивительно приветливы. Это не просто дружеское отношение, а заново возникший, общий мир. В нём мы для них источник радости. Мир стал светлым. Не зря в имени Эйрена заключено магическое, высшая сила.
    Купаться ездим на мыс, там почище и людей поменьше. Никогда не замечал, что море может быть таким ласковым. Причина одна – мы вместе. Барахтаемся недалеко от берега, уплывать далеко не хочется, просто наслаждаемся друг другом, прилетели чтобы быть вдвоём, а не с дельфинами. Не известно, что у них на уме. Видно, как они невдалеке выпрыгивают, подходят ближе и ближе. На мелководье есть свои «дельфины», явно не афалины, скорее белобочки, и отличаются они от настоящих московской наглостью. На Иру везде обращают внимание, эти пристают с предложениями обучить плавать: «Вы так не научитесь, давайте поможем» – заметно, что они моложе меня. Выпендриваются, норовят вызвать её интерес, один «учитель» показывает на приятеле, как нужно плавать и поддерживать, когда учишься. Видимо, так истолковали наше поведение. Известно – каждый толкует в свою пользу.
   Сегодня заштормило, волны большие, даже слишком. Спасатели прошли вдоль берега, на всякий случай предупредили, хотя никто в воду не лезет: «Не купайтесь!» – выполнили свою работу (правда, её ещё не было) и исчезли. Москвич, который предлагал научить, решил, что ему-то можно, посмотрел презрительно на меня – с этого нечего взять. Затем снизошёл: «Учись, как нужно плавать» – и демонстративно зашагал в отходящей волне. Подкатилась следующая, до пояса, он повернулся боком, потоптался, но устоял, победно оглянулся, помахал и двинулся дальше. Но за ней поднялась непомерно высокая, он сразу стал маленьким, повернулся бежать на берег – предыдущая волна отходит, тянет в море. Он помогает себе обеими руками, гребёт изо всех сил, – бесполезно, видит, что не успевает и стал вопить: «А-а-а», – но недолго. Волна настигла и накрыла. Через несколько секунд над несущимся бурным потоком показался мусор – две высунувшиеся до колена ноги, они подыгрались, подыгрались и пропали. Его приятели бросились к берегу. Я кричу: «Возьмитесь за руки!» – на всякий случай тоже поднимаюсь. Встали они цепочкой, с трудом, но слава богу, выловили беспомощное тело. Сели утешать всхлипывающего со страху «учителя». В театре актёры после представления сами снимают маски, у этого сняла волна. Под напыщенной физиономией оказалась жалкая рожа.
    Неистребима мужская потребность – похвастаться. В детстве без неё никуда, я что, почувствовал себя юношей? Захотелось выступить перед Ирочкой, она же меня не знает. Но это не партия в теннис, где заведомо должен был выиграть. Здесь «соперникам» нос утереть не просто. Сомневаться в себе не стал, выбрал волну поменьше, когда она стала разваливаться, бросил Ире: «Посиди» – и понёсся, чтобы не успела удержать. Некстати вспомнился неандерталец. С каким интересно чувством смотрели москвичи на не умеющего плавать, как он во всю прыть, прыжками (в воде так быстрее) гонится за отходящей волной, дальше и дальше.      
     Поднырнул под следующую, потом ещё раз и ещё, немного отплыл. Пытаюсь с гребня помахать, но волна закручивается, нужно успеть опять нырнуть. Мелькнёт верхушка деревьев и пропадёт в буруне. Не поздно ли дошло, что, может быть, не стоило лезть и лучше, пожалуй, вернуться. Выбрал благоприятную волну, с ней удалось приблизиться к самому берегу, но не тут-то было. Она выросла до непозволительных размеров, пришлось улепётывать в глубину, не то закрутит и… привет. В смысле, «привет» могу уже и не сказать. Единственное что успел – увидеть на берегу рядом с Ирой двоих людей. Они, похоже, следят за моими попытками выйти. Напрасно поторопился, вот уж где нельзя, и во второй раз мои усилия были плачевнее. Не успел вовремя уйти вниз, меня зацепило и придавило ко дну. В таком море отвлекаться некогда. Повезло на четвёртый или пятый раз, не до счёта, получилось оседлать подходящую волну, доехать на ней до берега и самому выбраться. Двое оказались спасателями, у них наготове тонкий канат с поплавком. Не вязать, надеюсь, меня, а вытаскивать.
– С ума сошёл! Посадим, будешь знать.
– Вдвоём и в отдельный номер.
     Оттаяли, посмеялись. Отговорился тем, что пригласил поужинать. У Иры глаза мокрые, молчит. Кому нужны мои дурацкие оправдания? Пришлось идти вечером в кафе. Привычка, конечно, неудобная – отвечать за данное слово. Она обременительная, но полезная – сеешь семена порядочности. Расстались уже приятелями. Через день море угомонилось, сидим с Ирой на банке (в лодке скамья так называется) у спасателей, идём (катерочек не плавает, а ходит) осматривать достопримечательности. Она изучает петлю на тросе, поясняю: «Беседочный узел, умели вязать ещё финикийцы. Незамысловатый, как видишь, но заключает в себе главное, то, для чего и завязывается, – петля никогда не затянется, как бы сильно не тянули, а развязать, если захочешь, – просто, достаточно дёрнуть за этот конец. Ты меня к себе так привязала». Ира замечает москвичей на новом месте, зрение хорошее, меня же увидела.
– Хвастаться нечем стало.
– На них уже жаловались, хорошо тем, у кого есть свой спасатель, – рулевой глянул на меня, – а с вашей фигурой и бояться нечего.   
      Не могу не сказать, что первое наше утро обрадовало, а вот вечер, не вечер, конечно, а я, – разочаровал. Что случилось? Обещал подарить Луну и не выполнил первое же обещание, а хвастался, хвастался – неандерталец. Почему? Луны просто не было. Не догадался посмотреть в календарь! Объясняю, оправдываюсь, что вот мол, из-за меня задержались, кто-то опередил. Пусть ему будет удача. Мне придётся ждать следующую. Зато месяц легче довезти, он вырастет и будет у тебя своя Луна с самого рождения. Смешно, но неприятный осадок остался (у одного меня?)
      
      Завтра улетаем. Нежданное, всегда ожидаемое, закончилось? Нет – началось. Стоим у окна обнявшись. Море спокойное, берег чистый, всё улеглось на свои места. Жизнь стала другой, словно в театре подняли занавес, и оказалось, что, на самом деле, мир прекрасен.  Непонятно в нём только одно – как мы могли жить раньше? Не иначе, это Бог дал мне запоздалый дар – возможность сделать счастливым одного человека. И не забыл дать этого человека, спасибо ему. 
       Возвратились мы в «пену дней». Нас видят вместе. Поклонников много, словно волн в штормовом море, накатываются, молодые, симпатичные, спрашивают:
– Почему Ира с тобой? 
– «Она меня за муки полюбила».
– Какие ещё муки?
– Те, что я с ней испытаю.
– Она молодая, красивая, – намекают на мой возраст.
– Ребята, вы забыли, что, во-первых, она – умная. Это нас и объединило, с вами именно на этой почве единства не получилось. 
      У нас получилось. Люба, близкая Ирина подруга, сказала, что это она подтолкнула случай. В своё время у неё была проблема – боялась читать лекции в институте повышения квалификации по программированию. Ира сама читала и её уговаривала, убеждала, затащила послушать на свои, в итоге – согласилась. Она и поведала о другом убеждении. Стоит Ира за дверью на лестнице-курилке, был такой уголок, дрожит. «Что случилось?» Отговаривалась, отговаривалась, открылась – Борис пригласил слетать к морю. Голова программиста рисует алгоритм: «Что – если – тогда». Душа зачёркивает: «Хочу – боюсь». Подруга убеждала битый час: «Ты свободная, что мешает проверить, попробовать. Если что не так, тогда и будешь думать».   
    После возвращения на Любин вопрос «как?» Ира без слов подняла вверх большой палец. – Во всём? – Во всём!   
     С этого времени можно выбирать страницы из нашей повести, внезапно подаренной судьбой. Почему-то мы оба уверены, что иначе и быть не могло. Пусть встреча задержалась, ничего с этим не поделаешь, но всё что было прежде, стало совсем неважным. История наша долгая или короткая, как считать. Для нас – короткая, потому что её можно описать одним словом – любовь. Никто, думаю, не будет спорить, что без любви и жизни настоящей нет.
    Человек приходит на Землю, чтобы любить. В Эдеме живут двое и горизонт у него – влюблённость, влюблённость той, только что начавшейся любви. Горизонт, за который ушёл неандерталец. До этого горизонта, как теперь известно, не дойти. Мы идём, за ним открывается следующий, такой же горизонт любви, он не меняется. И так до конца, не горизонта – жизни. Потому что не замечаешь и не знаешь сколько времени шли, оно остановилось. 
      Если пройдёт любовь, останется привычка – исчезает и горизонт. Идти некуда и, главное, – не за чем. Время побежит. Не догонишь. Каждая женщина мечтает, чтобы ради неё совершались подвиги. Хотя бы… дарили Луну. Художественная литература держится на любви. Да и Библия, по сути, тоже книга о любви.
      Настоящее счастье – когда даришь. В любви ты даришь себя. Подарок ждут, как ждут чуда. Хочется сказать каждому: «Посмотри на себя». Не в зеркало в ванной, когда бреешься, и не в зеркало в коридоре, когда прихорашиваешься. А в зеркало жизни. Посмотри внимательно, и не глазами – сердцем. Радует ли твой подарок того, с кем живёшь? Подарок парадоксальный. Чем больше ты отдаёшь, тем больше остаётся. Закон сохранения не действует на возвышенную материю – любовь. Это замечательно! Но не каждый замечает, а напрасно. Отдавая, становишься богаче. Если, конечно, есть что отдавать, без этого «что» у любимой нет жизни – ты для неё всё. Тебя нет – ничего нет. Любовь, как воздух, ты спешишь к любимой, чтобы она могла дышать. Когда она просыпается и тянет к тебе руки, она тянет их к своему счастью. Цветаева знает:

Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра

         
 Из повести "Признание в любви. Ирина."
 Фото: Мы - после 24-х лет вместе.