Подарок

   Рожден Женька был в декабре, и не просто в декабре, а почти в самом его завершении, аж двадцать восьмого числа. Ненавистное время рождения для любого ребенка, когда два больших и самых значимых, в жизни детей, праздника – день рождения и новый год, сливаются в один, из чего следовало, что и подарков к датам, было не два как у большинства его сверстников, а всего на-всего один. Горечь этого факта взрослым не понять, не оценить - не дано. Нет, Женька не огорчался на родителей, которые не подумали об этом совпадении. В детстве ему все твердили, что его нашли в картошке, отмечая, что именно по этому, больше иных блюд, он любит кушать именно ее. А ее он действительно предпочитал больше всему остальному. А если поджаренная, да на сальце, да с румяным лучком, а повзрослев под забористую стопочку с малосольным огурчиком. Да разве поймет кто, такое без практики, да и есть ли оно, что рядом поставить можно? А когда подрос и задал бабушке вопрос о том, что если его нашли, то значит, его кто-то потерял? Ответом было пространное пояснение, что его послал маме Бог, из чего в сознание ребенка последовал, не объяснимый для самого вывод, что он посланник самого Бога, а это что-то да значит. И на тот момент, именно это объяснение устраивало его самого больше всех других. Позже вопрос потерял актуальность, хотя Евгений еще долго не мог понять смысла ряда родительских высказываний, о принадлежности к которым он имел непосредственное, но до поры и времени, туманное отношение. Мама в разговорах иногда, называла отца котом мартовским, а на возражения, как доказательство своей правоты, показывая рукой на сына, добавляла: - вон как намурлыкал. Отец, будучи человеком практичным, но не многословным, часто называл сына тринадцатой затратой. Унаследовав, от отца кротость, от мамы упорство, скромность от бабушки, и, со слов всё той же бабушки, от какого-то, далекого родственника, которого Женька в глаза не видел, сообразительность, жил просто, как поговаривают на селе, без выкрутасов. Поняв, что в жизни можно поменять многое, имя и даже фамилию, но не день рождения, за неимением выбора, он с этим смирился. Просто жил, не лучше, но и не хуже других.

   Осень, того года, выдалась дождливой, а зима поздней, но в памяти Евгения тот год остался, не по причинам погодных невзгод, а в силу целого ряда горьких воспоминаний, но приятных по завершению событий, напрямую связанных с его днем рождения.
   Началось всё с того, что, по ни кому непонятному распределению, в совхозное стадо, под самую зиму, выделили породистого быка производителя. Толи бык оказался лишним, толи совхозное стадо показалось вышестоящему руководству не столь породистым, как бы там оно ни было, дата привоза этого невиданного на селе зверя, была на, каком-то, заседании озвучена и до председателя доведена под роспись. В коровнике, в срочном порядке, было обустроено, для VIP персоны, стоило, отремонтированы настилы и даже заменены поломанные скребки навозного транспортера, что говорило о высоком уровне подхода к приезду этой скотины. На беду, руководителей совхоза, но на радость работяг, телятник, который много лет, всем своим видом, требующий ремонта крыши, находился рядом с коровником. А по случаю новоселья этой твари, при любых раскладах, приедут члены районного, а то и областного уровня, и не заметить такое, на телятнике, невозможно. Люди там грамотные, от деревень живущие вдалеке, и знающие о коровах и телятах все, за исключением того, как оно в действительности.
   Да и не мудрено, цветные картинки ферм, навозом и силосом не воняют, на их даже коровенки, будь-то только что из бани, чистые. Сроки службы, дорожного покрытия, о котором на селе, как говорят, «ни ухом, ни рылом», и техники - в таблицах прописаны, удои и приросты - в ученых трудах, красным, на худой конец синим, карандашом подчеркнуты. Как не крути, а крыша телятника, по бумагам, должна была еще, лет десять служить. Да, толи птицы вытоптали, толи градом по весне, или крупным дождем по лету побило, «кирдык», проще сказать, крыше настал полный. А она, нате вам тут, на всеобщее обозрение стоит, красуется, не передвинуть, ни занавесочкой, так сказать, не задернуть. Вот и выпала Женьке, под этот аврал, халтурка выгодная, его, и еще одного селянина, как малопьющих, в бригаду шабашников городских, в помощь определили. В наставлениях председатель прямо так и сказал: - Работенка, мужики, не пыльная, старье скинуть, доски на лаги накинуть, шифер уложить. В сроки уложитесь, вы меня, а я вас порадую, на все про все, пять ден, надеюсь не подведете.
   Работа действительно была не пыльная, да и откуда ей взять-то было, всю неделю беспрестанно лил дождь. Через шесть суток, сидя за вечерним домашним столом, по-домашнему, в майке, трусах и тапочках, опрокинув очередную, забористую рюмочку, и закусив огурчиком, да поджаренной до румяной корочки на сальце с лучком картошечкой, в который раз разрумянившийся Евгений объяснял жене и теще:

- Дмитрий Кузьмич, прям так и сказал, надеюсь на вас, доверяю. Знаю, говорит, вы не подведете. Ну и за мной, прям так и сказал, не заржавеет за мной мужики говорит, выручайте. И слово своё, он хлопнул ладонью по столу, сдержал. Настоящий мужик, по сорок целковых каждому отвалил, поровну, без бригадиров там и управляющих значит. Только, он поднес указательный палец к губам, - Цсс, цсс, тихо чтоб, он строго и в упор посмотрел на жену, затем переведя взгляд на тёщу, - и ты мама, чтоб тихо, цсс. Для всех по бумагам, пятнашка, по трехе в день значит. А остальное, он поднял руку над головой с выпрямленным указательным пальцем, - это за уважение, тет-на-тет так сказать, и тихо чтоб, ни гу-гу.

Душа его была на взлете, грудь распирала гордость, а плечи выпрямлены, словно за спиной выросли крылья, и он будь-то, оторвавшись от непрестанной рутины будничности и заедающей сознание ничтожности, парил в ощущениях  самооценки другого, наконец-то по достоинству оцененного самого себя. Но после вечера шестого дня, настало утро седьмого и, проснувшись поутру, осадив вчерашнюю лихость, отягощающую нутро и голову, стаканчиком огуречного рассола, Евгений стал прежним. Кротость характера взяла верх, блеск в глазах улетучился, плечи опустились, и присущая небольшая сутулость стала как обычно более выразительна. Мир снова стал серым, а самого его, грызло чувство некого стыда, за этот выход из присущих ему рамок повседневного поведения.


Не взирая на моросящий осенний, мерзкий, дождь с снегом, порывистый ветер, загоняющий эту пакость за воротники курток, плащей, пальто, и хмарь раннего утра, столица молча, но величаво принимала миллионы своих кормильцев, вооруженных сумками, рюкзаками, мешками и авоськами, с полной готовностью накормить, одеть и обуть. Радушно предоставляя возможность воспользоваться всем тем, что они произвели, вырастили и отправили сюда. Набить под завязку, как говорят в народе, всю тару с которой они прибыли. Отгрузить столько, сколько могли поднять, унести, упереть волоком, беря в замен сущую ерунду – бережно разглаженные, уложенные стопочкой, сложенными пополам или скрученные в рулончик, чаще под канцелярской резинкой, завернутыми в платочки, тряпочки, мешочки, припрятанные в глубокие внутренние карманы одежд, которые для надежности и сохранности зашпилены большой булавкой - свои кровные, рубли, трешки, пятерки, реже червонцы и уж совсем реденько четвертные. Москва, как огромный магнит, с неимоверной силой притягивающая непрестанные потоки поездов, была открыта, распахнута и доступна для всех у кого в внутренних карманах была эта самая сущая ерунда. Причем стоит отметить, что для тех, у кого этой ерунды было больше, она была шире открыта, радушней распахнута и максимально доступна.

В драповом, почти новом, семилетней свежести, пальто, в фетровой шляпе с полями, в отпаренных, под сырой марлей, до остроты стрелок, брюках, с, постиранном по случаю посещения столицы, охотничьим рюкзаком за плечами, натертым до блеска ботинках Евгений, важно перешагнул проёмом между вагоном и перроном и, вступил на московскую землю. Ручейки людского потока, извергаемые каждым вагоном длинного состава, сливаясь в единую многолюдную толчею, с шуршанием, скрипом, шарканьем и топаньем в едином порыве, набирая скорость, текли к вокзалу. Подняв воротник пальто, и вдыхая полной грудью леденящий осенний, но московский воздух, Евгений гордо шагал, не престранно радуясь происходящим с ним, он в Москве.
   Сам факт его посещения этого города буквально преобразил его. От повседневной сутулости не было и следа, плечи распрямились, грудь подалась вперед, шаг был как никогда твердым, уверенным, а в походке появилась легкость, будь то за спиной, был не рюкзак, а несущие его к счастью крылья. Радовало и поражало абсолютно всё. Под ногами, был совершенно ровный, без ям, ухабов и трещин, асфальт. Он был настолько ровен, что на нем даже не было дождевых луж. Фонари, освещающие перрон находились друг от друга так близко, что освещали каждый метр, а не по три через пятьдесят как дома, но больше всего поражало то, что объявления из вокзального громкоговорителя звучали спокойным и даже приятным голосом, а слова были понятны и разборчивы. Бывая на иных вокзалах, Евгений часто задавался вопросом – на каких, кроме русского языка, скрипят, квакают, оглушают, раздирающие уши звуки привокзальных колокольчиков, так как понять, из извергаемого ими, можно максимум пару слов. Приблизившись к вокзалу, в глаза бросились большие круглые часы с подсветкой, установленные высоко на трубе посередине ширины перрона. Евгений просто застыл перед ними, вот ведь культура, пробежало в голове, вот она - забота о людях, и свои можно не иметь, забыл, сломались, или ты с сумками тащишься, пожалуйста, гляди не останавливаясь. Часы, показывали двадцать минут шестого, и до открытия метро было еще более получаса.
   Евгений вспомнил наставления Антонины, не забывать, зачем приехал, не разевать, варежку, так она по своему бескультурью называла рот, и не околачиваться на вокзале, так как там полно ворья и жуликов. В отличие от него, супруге доводилось бывать в столице цельных два раза, и не смотря на то, что оба раза она была проездом, из-за наличия времени на пересадку с поезда на поезд, умудрилась побывать на Красной площади, и даже Третьяковской галереи. А это опыт, и с этим, как не крути, не поспоришь.
   Он отделился от общего потока, бегущего по большей части на вокзал, и обойдя здание, через ряды машин таксистов, вышел на немноголюдную площадь. Утренняя Москва, несмотря на хмурое утро, поражала своим великолепием. Евгений закурил, достал из кармана тетрадный лист, на котором был расписан его московский маршрут с названиями остановок, адресов магазинов и цен на все, что предстояло закупать, укладывать, и тащить, а ведь мог и не поехать, не будь моя Тонька такой шустрой, посетило голову.
    Идея посещения им Москвы родилась в его сознании на крыше телятника, именно там, под дождем, приколачивая шифер, городские халтурщики, поделились планами за потрату с этой халтуры.
- В Москву сгоняю, сказал один, притащу детишкам апельсинов, жене гречки, колбаски, конфет на стол.
   Дальнейший разговор приоткрыл Евгению занавес появления на столах трудящихся, нехитрых радостей жизни, гордости за ненапрасный труд, уважения со стороны жен, тещ и зависти ленивых соседей. Евгению и до этого приходилось слышать о посещении столицы на предпраздничных, продовольственных поездах, так именуемых в народе, но себя в этой роли он представлял плохо, в силу элементарной стоимости всего этого удовольствия. А тут, тут складывалось все просто идеально, и бередящая сознание мысль была единожды им озвучена жене.
- А не смотаться ли мне до Москвы, обронил он невзначай, уже почти засыпая под боком жены.
- Куда, куда? Тут же переспросила Антонина.
- Да до столицы. А чего Тонь, рассудил он зевая, гроши немного есть, апельсинов там, мандаринов детишкам, гречки, колбаски к столу на праздник. А то смотришь по телеку, как там жрут все это, на голубых огоньках, а мы что рыжие?
   Антонина в ту ночь разговор не поддержала, а проснувшись поутру, на столе с приготовленным завтраком лежала записка «Женечка завтракай, я ушла до мамы, буду к обеду». После обеда жена тоже бегала по каким-то своим делам, уже к подруге, а вот вечером, взволнованная, но довольная положив на стол исписанные несколько тетрадных листов, она убила, как говорят, мужа на повал:
- Всё Женечка, заявила она довольным и игривым голосом, я все узнала, цены выяснила, адреса магазинов и как добраться записала, немного у мамы даже заняла, в чем поедешь тоже уже прикинула.
Обескураженный Евгений так и не смог сказать ни слова, ему просто не дали раскрыть рта.
- Да я, было хотел он сказать, но Антонина тут же его осадила, рассказом, как она сбегала до Нюрки, а у Нюрки племянник, каждый год, в Москву гоняет. Что они сходили к Михайловне, у которой есть телефон, и битый час, племянник им, рассказывал под запись, что по чем, где, куда и как. Закончила Антонина свой рассказ вопросом:
- Видишь дорогой, какая я у тебя быстрая и умная, правда ведь?
Поняв, что уже не только теща с подругой, но и всё село знает о его поездке, за которую он, узнал, только-что, отступать было некуда. Так тому и быть, подумав, но не сказав ни слова Евгений, выдавив из себя улыбку, закачал головой.

   Приготовления были серьезными. Антонина на бумаге составила список всего того, что можно было купить. Затем была подобрана тара, авоськи и рюкзак. Цены прощитаны, с разницей в целых двадцать копеек. В завершение, чуть ли не за полночь, сложив в сумме все запланированные килограммы деликатесов, что бы убедится на практике, по настоянию практичной Антонины, достали из подполья картофель и отмерив планируемый вес, наполнили им рюкзак с авоськами. Игнорируя возражения и пространное, не лестное ворчание мужа, супруга была довольна. Евгений же, еще до поездки смог почувствовать всю тяжесть предстоящего путешествия, а заботливая жена, добавила еще одну авоську, на случай если какая, не приведи Господи, вдруг порвется.

   Дорога в столицу далась Евгению не легко, наслушавшись наставлений и рассказов о бандитском беспределе творящимся в поездах, от Антонины со слов племянника подруги, все казались подозрительными и следящими за ним, пока он не уснет. Постельное белье он брать отказался, по причине того, что тогда нужно будет раздеваться, а ежели раздеваться – куда деньги положить? а ежели уснет, обчистят под чистую, как это, якобы, часто происходит. Спал тревожно, несколько раз просыпаясь с ужасом проверял нагрудный карман рубахи под свитером. Под утро, даже раскрыл свой перочинный нож и засунув в карман не складывая, держа наготове, мысленно представляя, как он будет оборонятся в случае нападения разбойников, всё-таки уснул. В наличии жуликов Евгений не сомневался, да за это у любого русского спроси, всяк согласится, да и где если не там промышлять «вольному люду», но самообладание и выдержка, в чем Женка был уверен, сыграли свое дело. Все обошлось.
   Сам же день, посещения столицы, пролетел как один час. Затарившись, в одном месте мандаринами и апельсинами, в другом гречневой крупой, болгарским лечо марки «Глобус» и конфетами марки Рот фронт, в третьем майонезом, зеленым консервированным горошком, сгущёнкой, чаем с слоном, и даже тремя баночками индийского кофе. Сложней всего, оказалось, закупаться колбасой, которую, не смотря на ее изобилие, отпускали по два батона в руки, вследствие чего, очередь приходилось занимать многократно. Сначала в кассу, затем, с чеком, к мясному прилавку и так по кругу, под непрестанные, выяснения на повышенных тонах, добродушных внутри, но озлобленных и истомленных очередями сограждан, кто за кем и когда стоял, с соответствующими обстоятельными пояснениями за тот самый хрен, по кой тот, или иной, покидал занятое место. Через двенадцать часов, в половине шестого, мало чем отличающихся от утренних, но уже вечерних сумерек, Евгений, навьюченный рюкзаком и авоськами, с промокшей спиной, но абсолютно счастливый, подходил к камере хранения ручной клади.
   Во всю его широкую спину, как гора, возвышался рюкзак, набитый диковинными фруктами, и конфетами, а торчащие из боковых карманов этого рюкзака, концы зеленых бананов, придавали экзотически саванный оттенок. Из четырех, набитых до нельзя, и попарно связанных меж собой больших авосек, сквозь капроновую сеть зияла гордость любого семейного стола, батоны колбас, банки сгущенки, зеленого горошка, майонеза, болгарского лечо и рижских шпротов. Завершали картину домовитого кормильца, связка рулонов туалетной бумаги на груди. Упакованные, в связи с непогодой, каждый рулон в отдельный непромокаемый пакетик, связанные между собой магазинной бечевкой, они выглядели как бы противовес, не многим уступающие по объему, рюкзаку. Для чего эта самая бумага Евгений знал, но понимал только как бабью прихоть, с юмором, и только по настоятельной просьбе Тоньки, по мнению которой, даже в соседнем селе это норма жизни, он купил и тащил этот, никчёмный для самого себя, дефицит. Большего при всем желании Евгений не прихватить и не поднять не мог.
   Перед камерой он остановился, сняв рюкзак, достал наскоро состроченный из старой простыни, предусмотрительной женой, мешок, и загрузил в него авоськи и рулоны. В камеру он сдавал и оплачивал, не шесть, а всего, хоть и мало подъемных, но два места хранения.
   До поезда было еще целых три часа и он, по большей части чтобы убить время, да поглазеть на московские штучки, решил прогуляться по привокзальным магазинам. Именно в одном из них, не то в отделе рыбаков, не то что-то для охотников, он увидел его.
   Сразил он его мгновенно и, как говорят, наповал. За стеклянной витриной, на стеклянной полочке, посверкивая блеском отшлифованной стали, с добротной рукоятью, при великолепных кожаных ножнах, лежал настоящий охотничий нож. Евгений вспомнил как еще в августе, при посещении города, в одном из магазинов, он увидел нечто похожее. Тот, конечно, был несколько поменьше этого, гравировка на лезвии скромней, да и на кожаных ножнах не было этакой красивой прессовки, придающей особый шарм, но, как и тогда он был поражен этим изящным мужским оружием. В тот день, он настолько им залюбовался, что, на какое-то время, забыл зачем посетил магазин, за что отгреб от Антонины, потерявшей, и с трудом отыскавшей его в том отделе, как водится, по полной.
- Охотник, холера его пройми, разорялась жена. Детям в школу не в чем идти, а он на хрень какую-то глаза пялит. Да ты из ружья-то два раза пальнул и те мимо, ну к чему тебе нож этот? им дрова, в пору, колоть, ни по грибы, ни хлеб порезать неудобно, того и гляди пальцы оттяпаешь.
   В пререкания с женой Евгений не вступал, да и что толку разговор вести за то, на что все равно денег нет. Да и не понять бабе то, чего он сам объяснить толком не сможет. И вот, судьба снова предоставила встречу с этой прелестью. Евгений попросил продавца, и тот, любезно достав с витрины, передал ему нож на обозрение.
- Хорош, других слов у Евгения ни нашлось. Он взял нож в руку и сразу ощутил, как рукоять слилась с ладонью воедино, а увесистый до этого момента клинок, в силу правильной балансировки потерял вес. – Хорош, с восхищением повторил он.
   Вернув нож, Евгений пошел дальше, но сам не понимая, как, через какое-то время, снова оказался у этой витрины. Тринадцать с полтиной, дороговато, с грустью подумал он. Но чем дольше он им любовался, тем нестерпимей становилось желание его приобрести. Да с таким, не то что на зайца или утку, с таким хоть на кабана, да что кабан, медведь и то не столь опасен, уговаривал он сам себя. Это вам не перочинный, пока достанешь, пока откроешь, этот дернул с пояса и, нате вам, вооружен. Да мне вообще завтра день рождения, могу я себе позволить хоть рас. Хотя, тринадцать с полтиной, этого Тоньке не, не объяснить, дороговато. Ну, ведь можно ей за цену и не говорить, или сказать, что он дешевый, рублей семь мол, восемь, Москва как ни как. У нас такая вещь вообще наверняка под двадцать будет, если не дороже. К празднику, опять же, жратвы то, вон сколь притащу, оно понять должна бы. И тут он вспомнил, что припрятанная заначка на новогодний подарок жене при нем. Духи хорошие хотел купить, но этого самого магазина для баб так и не встретил, а у вокзалов, знающие люди однозначно покупать не советовали.
   Отойдя Евгений достал заначку, и отложенные семь рублей в паспорте, которые практичная Антонина не велела тратить. Только в самом крайнем случае, дорога есть дорога, предостерегая, с знанием дела говорила она за их, собирая мужа в дорогу. Чего уж теперь произойти может, вот-вот в поезд сяду, да и мелочью с покупок больше трёхи будет. Волков бояться в лес не ходить, и Евгений принял решение.
   В общественном, безлюдном, туалете московского магазина, выложенного светлым кафелем чуть-ли не до потолка, у умывальника перед большим зеркалом, счастливый Евгений достав нож из ножен, с гордостью победителя, и так, и сяк, вертя оружие перед собой, любовался собой и покупкой. Он уже, с важностью, представлял, как продемонстрирует его мужикам, и те, непременно, по достоинству, цокая языками, и завистью в глазах, оценят. Еще бы, такую вещь, да не заценить. И тут Евгению пришла в голову замечательная, как ему показалось на тот момент, идея, а не позвонить ли Антонине? Он опустил нож в ножны, заткнул покупку за ремень брюк и застегнув пальто, направился к телефонным будкам у вокзала.
   Через десять минут он уже стоял у ряда будок междугородних аппаратов и достав из паспорта бумажку с номером одного из трех телефонов родного села, а именно Михайловны, опустил первые пятнадцать копеек в аппарат. На удивление связь оказалась хорошей, и не прошло десяти секунд как в трубке раздался спокойный и несколько надменный, голос односельчанки:
- Алё, слушаю.
- Михайловна, это я, Евгений. Какой - какой, сосед твой, ты уж извини, что без предупреждений, ты бы Тоньку мою могла бы кликнуть к телефону?
- Ой Женечка, да конечно, изменившись в голосе и услужливо затараторила Михайловна, я мигом, мигом.
Этот миг, сожрал две пятнашки и Евгений, начал уже нервничать, но вот трубку схватили:
- Алё, алё, Женечка, дорогой, ты где? Случилось что?
- Где, где. В Москве! В стоо-лии-це, на манер сюжета из фильма «Ирония судьбы» важно ответил Евгений. Всё в порядке, накупился под завязку, даже туалетной бумаги твоей урвал, через полтора часа поезд, вот решил вас проверить, а то вы там …, не найдя слов Евгений замялся.
-  Дурашка ты мой, напугал только, и стоило деньги тратить.
Это были последние слова Антонины, которые можно было отнести к житейскому  диалогу между мужем и женой. Голос Антонины мгновенно преобразился, говорить она стала громче, деловитей и несколько пафосно:
- Как Москва? Прозвучал вопрос.
- Ну как, стоит, красуется, этого Тонюнь на словах и не выразишь, громада, глыба отшлифованная, хоть я не много и видел но ..,  начал было свой рассказ Евгений, но его тут же заглушил голос жены:
- На Красной площади был?
- Дак яж с авоськами, какая там.., с недоумением о чем это супруга, было начал он.
- Да – да, и мне она приглянулась, огромная при кремле. А на площадь Пушкина, заехал? Ай хорош там Александр Сергеевич то, хорош, я тоже была в потрясении. В Третьяковскую галерею конечно не сходил? Денег пожалел, поди.  А зря, рассказал бы, какие там изменения произошли, наверняка новые картины вывесили. Так, где еще побывал? …..
   Евгений отвел телефонную трубку от уха и с явным удивлением, качая головой, грустно оглядел ее со всех сторон. Было ясно, Антонина разговаривает не с ним, а с телефоном. Значит, рядом стоит пол села, с сарказмом отметил сам себе. Трубка, не переставала вещать голосом жены, о прелестях московских культурных мест, о важности соприкосновения с прекрасным, и так далее, и тому подобное. Немного выждав, Евгений приложил трубку к уху, Антонина, в том же духе интересовалась, не зашел ли он при посещении ВДНХ, в павильон, где выставляют породистых быков, и не узнал ли, какой породы привезенный на ферму бык. Этот актуальный вопрос, по мнению жены, интересовал всё село. Евгений не зная как прервать Тонькину красноречивость, несколько раз кашлянул в трубку.
- Да – да родной всё понятно, очередь к аппарату, торопят, ну да ничего, ничего, приедешь всё расскажешь, тут за тебя все село интересуется, все переживают, спрашивают, всели хорошо.
Евгений еще раз несколько раз кашлянул.
- Да я уже поняла, что все хорошо, так всем и передам. Ты уж в поезде-то там не с кем не выпивай, знаешь какие в поездах-то ездят и подсыпать чего могут. А что? вон, сколько всего везешь-то, под пальто не спрячешь, все ведь видят.
- Всё Тонь, пока, последняя пятнашка осталась, уже желая закончить беседу, нашелся Евгений.
- Ой. Да, да, да, да, затараторила Антонина, разговор-то он денег стоит, рубля полтора поди наболтали. Это последние, что услыхал Евгений вешая трубку.
Не смотря на столь сумбурный разговор с домашними, из телефонной будки Евгений вышел довольным и окрыленным. Сам факт звонка из самой Москвы наполнял его чем-то особым и возвеличивающим.
   Московский воздух просто одурманивал сознание гостя, Евгений подошел к привокзальному, большому киоску «Союзпечать» и купив, два набора открыток с достопримечательностями столицы, там же, посчитав в уме и зажимая пальцы ладони, приобрел пять поздравительных открыток с «Новым годом!», на которых красовалась Спасская башня кремля. Каждая открытка стоила восемь копеек, а не четыре, как обычные, так как имела своим достоинством доставку авиапочтой. Евгений даже несколько пожалел, что не догадался этого сделать ранним утром, самолет не поезд, пара часов и там, мечтательно сожалел он. Наскоро написав поздравление, крупно указав обратный адрес – город Москва, Евгений, с важностью герцога, неторопливо, поштучно, опустил открытки в почтовый ящик, родня будет довольна.
   До поезда оставалось не больше часа, и Евгений, предусмотрительно, направился к камерам хранения. Получив свой бесценный, бесстыже извергающий мандариново - колбасный аромат груз, распаковал мешок. Доставая авоськи пришлось несколько раз приседать и наклоняться, что приводило к тому, что бесценная покупка, драгоценный охотничий нож, каждый раз безжалостно ударял, упирался, тыкал в самое ценное, для каждого мужчины, место. Хорошо, что в ножнах, подумал тогда Евгений, а то, этак, и всего хозяйства литься можно. Он расстегнул клапан внешнего кармана рюкзака предназначенного для опустевшего мешка и переложил нож в него. Карман был достаточно большим, но нож оказался несколько больше и, даже засунутый с угла на угол, часть рукояти высовывалась из-под клапана. Евгений связал веревкой, бывшей завязкой мешка, их вместе, и втиснул обратно. Прикрыв, частью мешка торчавшую часть рукояти ножа, счел это достаточным.
   Взгромоздив на себя рюкзак с рулонами, ухватив попарно связанные авоськи, потея и пыхтя, с небольшими паузами, с единственной мыслью в голове, своя ноша не тянет, он тащился на определенный билетом четвертый путь к десятому вагону. Еще на подходе к своей платформе, четвертого и пятого пути, он увидел прибывающий состав на пятый, и если, проходя первые три вагона, он кое-как маневрировал, среди бегущего на встречу людского потока, то с его увеличением эта возможность была утрачена, и он как крейсер шел прямо, на пролом. Его задевали и толкали, обгоняли и подталкивали и даже перебегали дорогу прямо под носом. Но, не тяжесть бесценного груза, ни людская толчея, не могли помешать его ликованию в душе. Он, вспотевший и усталый, преодолев все невзгоды, завершал свой героический марш-бросок, и до пьедестала оставалось совсем чуть-чуть.
   Как говорят иногда в народе, - культурный аж, до поноса, в вагон входило, его величество вежливость. Здравствуйте, извините, разрешите, прошу прощения, будьте любезны, спасибо, благодарю, да чуть ли не каждому, да с повторами, и вот, Евгений в своем купе.
   Чудное место, плацкарт, низ, не боковое, да еще с личным рундуком под задницей, для вещей. Только сейчас, когда весь его скарб еле-еле убрался под его местом, Евгений подивился количеству им приобретенного. Он опустил полку, снял шляпу, пальто, и сев у окна вздохнул с неимоверным облегчением, до дома оставалось, каких-то пятнадцать часов.
   Жизнь Российских, плацкартных и выше уровнем вагонов, железных дорог имеет одну, неизменную во все времена, особенность – переезд должен быть не только комфортным, но и сытным. И если пребывание в поезде, по продолжительности близко к трем часам, не говоря уже за большее, то перекусить, перекусить именно - по русски, что само по себе, мало отличается от плотного, и очень плотного обеда – это больше чем традиция. Это само собой разумеющаяся процедура, ритуал, неукоснительное правило. И, пожалуй, нет, на огромных российских просторах ни одного человека, а тем более семьи, которая перед посадкой в поезд посещала бы столовую, и не брала с собой ничего съестного – это дурной тон.
   Широта русской души не ведает пределов, перекусить, заморить червячка, именно так называется прием пищи в вагоне, не блещет скромностью и всегда отличается изысканностью, сырокопченая колбасная нарезка, цыпленок табака, кура гриль, кулебяки всех мастей, сыры всех сортов, жаренная рыбка, всевозможные салаты домашнего приготовления, специально испеченная в дорогу выпечка, и вершиной дорожной трапезы конечно, отварная картошечка с маслицем, присыпанная свежим укропчиком, с соленным огурчиком. Ну, а выпить при таких яствах, во все времена на Руси,  было не грешно. Не лишне и сказать, что крайне редко кому из пассажиров удается выдержать паузу от посадки, до поглощения этих яств, более чем в пятнадцать минут, а продолжительность церемонии, граничит с отключением света в вагоне, по наступлению глубокой ночи.
   Вагон наполнялся дивными ароматами копченого, жаренного, соленого, печеного. И если не знать будничности этого народа, то даже страшно представить, чем и как, они питаются дома, если в дороге, за каких-то несколько часов – вот так, да такое, да еще и столько.
   Попутчица по купе, добротная по русским меркам женщина, имея намерения, как озвучила сама, немного бросить в животик, очень схожей с лица и добротности дочке, выкладывала на стол припасенные, для этого броска, в этот животик, продукты.
- Давай Галочка, поклюй немножко, а то, толком и не обедала, ласково приговаривала она, доставая уже нарезанную шайбами пожаренную колбаску, вареные яйца, запеченные куриные ножки, несколько соленых огурчиков, бутерброды с сыром и пирожки с картошкой. – Давай, не стесняйся, а то животик уже урчать начал, успокой его, поклюй. Ах, яж еще котлетки не достала, давай Галочка котлетку проглоти, а то они уже совсем остыли, и она поверх выложенных на стол пирожков, так как все остальное пространство было уже занято, положила пакет с котлетами.
По вагону пробежала проводница с требованием покинуть вагон провожающим, затем она разнесла постельное белье, всем тем, кто желал спать культурно, на белом, собирая за это удовольствие по рублю, забегали пассажиры с кружками за кипятком, поезд тронулся в путь.
- Угощайтесь, обратилась с улыбкой попутчица, к Евгению, а то даже неудобно, мы едим, а вы.
- Да что вы, отмахнулся Евгений, что вы, спасибо, я не голоден, кушайте, кушайте, а хотите я вас мандаринами угощу, хотите?
- Не беспокойтесь, к тому-же, нам цитрусовые врачи не рекомендуют, у Галочки говорят не совсем правильный обмен веществ. Мы с Галченком, по этому вопросу в Москву и приезжали, хорошо, что сестра тут живет, остановится у кого было. А вот если у вас ножечек найдется, будет к стати. Вон сестра, и огурчики положила, и хлеба полбуханки сунула, а порезать нечем, мужиков-то нет, а с нас баб какой спрос за ножи думать.
- Нож? Нож, это можно, оживился Евгений, нож, это есть, только он у меня, это… мужской короче, это я за размер, подойдет? В голове у Евгения мгновенно нарисовалась картина изумления женщины при виде такого прекрасного мужского предмета, да и соблазн подержать его в руках прилюдно, был велик.
   Евгений энергично поднялся, поднятием полки, открыл багажный рундук и наклонился к рюкзаку. Рюкзак лежал как его положил хозяин, лямками вниз, а наружными карманами вверх. Евгений так и застыл в полусогнутом положении, этого не должно было быть, этого не могло быть, он не верил своим глазам, но ни с одного угла, ни одного из двух карманов рукоять ножа не торчала. Казалось прошла вечность, по спине и на лбу выступила холодная испарина. Когда Евгений решился и положил руку на карман, сжав его, рука почувствовала наличие твердого и длинного. Тут, проскочил в голове луч надежды, тут родненький. Он расстегнул застежку и вытащил содержимое кармана, и в это мгновение, с глухим стоном смертельно раненного зверя, мир рухнул. В его руках, были привязанные к мешку ножны, а самого ножа будь то и не было вовсе. Евгений зачем-то пощупал еще раз карман, запустил в него глубину руку:
- Сперли сволочи, произнес он в отчаянье, полушёпотом, едва сдерживая слезу.
- Вы там не ушиблись? Не порезались? Раздался за спиной голос попутчицы.
Евгений, находящийся в состоянии полной растерянности и отчаянья, не понимания в происшедшем, как-то машинально достал из кармана брюк свой перочинный складной и, не говоря ни слова, отдал его.
- Вот, что значит настоящий мужчина, и нож всегда при себе, отпускала комплименты принимая нож попутчица.
   Женщина деловито раскрыла нож и, лихо крамсая огурцы, продолжала нахваливать хозяйственного мужика, с которым так и не свела ее судьба. Но Евгений ее уже не слышал, голос ее куда-то удалился, мир потеряв краски померк, сузился до никчемного и обреченного маленького я, находящегося на краю бездны. Евгений сжав в руке мешок с ножнами, опустил полку, и не зная куда себя деть побрел вдоль вагона.
   Колеса, ударяясь о стыки рельс, ритмично озвучивали каждые двенадцать метров пути, беззаботные пассажиры продолжали спокойно, есть, пить, вести разговоры, спорить, читать книги, газеты, разгадывать кроссворды, играть в карты. Евгений, сжимая в руке мешок и ножны, нервно куря в тамбуре, никак не мог утихомирить в себе бунтующую злобу и жалость к своей ничтожности. Ну надо-же так лопухнуться, и чего я его в карман засунул, ну сунь в рюкзак, дел-то веревку развязать, так нет. Хорошо еще Тоньке по телефону не брякнул за эту потрату, вот где стыда не оберёшься. Евгений дождался освободившейся туалетной кабинки, и только оставшись наедине, развернул скомканный мешок с ножнами. Выдернув ножны из узла веревки, держа в руке, с горечью и тупо смотрел, как бы прощаясь с мечтой. Кожаные ножны с витиеватым орнаментом продолжали красоваться и радовать глаз, но, без ножа были совершенно никчемны. К горлу подступил ком досады и безысходности, Евгений с каким-то остервенением сжал их в ладони, злобно потряс и со всего маху швырнул через опущенное стекло туалетной кабинки, в ночную тьму. Выдохнул, сплюнул и пошел спать.
   Снов в эту ночь, Женьке не снилось. Он помнил лишь то, что уткнувшись в вагонную стенку, злость и досада потихоньку, но улеглись, а он, сам ни понимая отчего, закрыв глаза, еще долго вспоминая, мечтательно рассматривал украденное счастье.
   Утро, по причинам скверного настроения, раздражало во всем. Рюкзак с авоськами, казалось, за ночь потяжелели вдвое и цепляли, и задевали все, и всех подряд. За время его отсутствия выпал снег, и тащиться по сугробам было крайне затруднительно. Автобус в родное село, как нарочно задержался, не как обычно на полчаса, а на полтора, а в самом автобусе добрые селяне задавали такие вопросы, что он, не зная, как ответить, вставал в полный ступор и глупо улыбался, опасаясь раскрыть рот, при мысли, что еще такого наболтала Тонька за его поездку.
Но, несмотря на душевную травму, взяв себя в руки, к дому Евгений подходил с предвкушением доброй и теплой благодарности за содеянное.
- Женечка! как же это мы тебя проглядели, кинувшись принимать авоськи, оправдывалась Антонина, - а мы уж было решили, что рейс отменили, и ты на вечернем приедешь. Мы то по расписанию встречать выходили, а стужа та какая завернула.
- Да ладно, чего там, я и сам донес, тут пути-то совсем нечего, гордо отвечал Евгений.
   Встречали москвича, как говорят, всем табором. Тут и теща, и Тонькина подруга, соседи и даже Михайловна. Антонина как заботливая жена потакая, как говорят, во всех мелочах, ни на шаг не отступала от мужа. И пальто снять, и табурет присесть, кипяточку с дороги горло промочить, даже пепельницу на стол, с дальнего окна принесла.
- Да кури уж тут, чего там, дыми – дыми, проветрим.
На все попытки задать мужу вопросы по поездке, Тонька, защищая усталого супруга, реагировала молниеносно:
- Ну что вы, в самом деле, сговорились что ли? Дайте человеку отдышаться, сутки в дороге. Вот отдохнет и за всё сам расскажет. Вечером ждем всех в гости, часам к шести, не поздно Жень? обернувшись, обратилась к мужу, - как ни как, у хозяина день рождения сегодня.
Когда все неспешно разошлись, Антонина подошла к мужу и поглаживая плечо:
- Отдохнёшь часик, я в дальней устелила, или пообедаешь с дороги, я щей наварила, и картошечка на сальце, только подогреть, как?
Довольный Евгений, почесав затылок:
- Да я Тонь, ночь вроде как спал, а вот без горяченького, по боле суток уже будет.
- Вот и ладненько, как-то хитренько согласилась Антонина, - пойду, полотенце принесу.
   Держа полотенце, Антонина стояла рядом и любовалась, как, фыркая, булькая и брызгая во все стороны, у рукомойника, омывая обеими руками верхнюю часть тела, этой странной, мужской манерой широко и громко умываться.
- Ну, полегчало теперь? подавая один конец полотенца в руки, а вторым вытирая лицо супругу, - устал? По глазам вижу, устал.
Евгений взял полотенце, расстелил его на обе руки и, начиная с головы, принялся, с довольным видом, вытираться, словно только что вышел из-под душа.
- Ну иди, причешись, а то взъерошился как чуча, приглаживая ладонью влажные волосы мужа, с сияющими и лукавыми глазами произнесла жена, - а я на стол по скорому соберу, и подталкивая в плече, - иди давай, иди.
   Пройдя в парадную, к комоду, на котором находилось, трехстворчатое, гордость семейства, зеркало, причесавшись, Евгений открутив крышку пузырька одеколона «Шипр» налил в ладонь и ополоснул им лицо и шею.
- Ну, иди давай, уже можно, прозвучал голос Антонины, когда Евгений как заправский цирюльник, похлопывал обеими ладонями себе по щекам. Голос жены звучал игриво и загадочно, будь то она, играя в прятки, спряталась и подает команду на ее поиск.
   Женька, посмотрел на свое прихоленное отражение, и вздохнув, памятуя недавние события несбывшейся мечты, не торопясь отправился на кухню.
Антонина стояла у стола, слегка касаясь одной рукой края его крышки и молча, хитро смотрела на появившегося мужа. Глаза лукаво поблескивали, а в поведении была детская игривость, как у ребенка, перед открытием коробки с тортом. Евгений даже немного напрягся в непонимании момента.
- Ну, смотри, с той же игривостью в голосе и кокетливо наклонив голову, сказала жена.
Евгений принимая условия игры, опершись о дверной косяк рукой, в позе хозяина, начал рассматривать супругу.
- Да не на меня, на стол гляди, кому сегодня день рождение?
Евгений недоуменно перевел взгляд с жены на стол, но не найдя на нем ничего необычного:
- И чего? прозвучал вопрос. – А! стопочка уже припасена, вроде как, догадавшись за сюрприз, озвучил догадку Евгений. На столе действительно с открытой поллитровкой Пшеничной, стояла, наполненная, граненная стопочка, что было не свойственно жене, имеющей критические взгляды на алкоголь.
- Ну причем здесь водка, с детской обидой в голосе и раздувая щеки, возразила Антонина. – День рождения у кого? Глаза-то разуйте мужчина, строже и требовательней, - Ну – Ну? Смотри.
Евгений уже с внутренним напряжением, посмотрев еще раз на супругу, стал в упор разглядывать стол.
- Ну, ищи, давай уже.
Недоумевающий Евгений, показывая всей пятерней:
- Ну, пол-литра, стопка, начал он с центра, и перейдя к краю, - огурчики соленные, порезанные.
- Продолжай, продолжай, уже несколько надменно, переплетя руки на груди и качая головой, как бы комментировала Антонина.
- Продолжаю, ухмыльнулся муж, хлебушек порезанный, картошечка, жаренная с шкварками и лучком. О! колбаска из рюкзака, московская, уже достали. Горчичка, хлеб под салфеткой.
- Хлеб? Разразилась с удивлением Тонька.
- А, да, хлеб уже был. Что же это может быть? И Евгений, потирая руки, нечто стюдень с мамой затеяли?
- Не майся, все одно не отгадаешь, именинничек ты мой, ласково, но твердо подытожила Антонина.
Евгений с ухмылкой взглянул на жену, и играючи сдернул салфетку.
Одновременно с округляющимися от удивления глазами, по спине пробежали мурашки, а на лбу от волнения проступили капли пота. Обескураженный Евгений хотел было взглянуть в глаза жене, но та, не обращая внимания на его состояние с словами:
- С Днем рождения тебя родненький! Повиснув на шее, уже целовала его в щеку.

   На столе, на белой тарелочке с красной полоской по краю, красовался в кожаных ножнах, охотничий нож. Остолбеневший от неожиданности Евгений, на какое-то время потерял не только дар речи, но и способность, думать, слышать и двигаться. Казалось, он опасался даже дышать, а вдруг как это только кажется, вдруг, возьмёт да испарится, исчезнет снова, а голос Антонины какое-то время звучал будь-то из-за ширмы, приглушенно.
- Пока ваше величество, по столичным магазина променаж делали, мы с мамой, тоже сложа руки, не сидели, в город смотались. Я рассказала, как ты ножичек этот облюбовал по лету, ну и решили, как ни как день рождения у хозяина нашего.
   Наконец Евгений вышел из ступора и, всё еще не веря глазам, взял нож в руки. Так и есть, не сон, мысленно он, разговаривал сам с собой, ощупывая подарок. Нож в ножнах, почти такой же, как он покупал в Москве. Он бережно взялся за рукоять, сжал ладонь, и тут же вспомнил приятное ощущение, рукоять будь то слилась с ладонью, и Евгений аккуратно потянул нож из ножен.
   Луч света отразясь от зеркальной стали клинка ударил по глазам Евгения и, как подзатрещина, вернул его в реальность. Он утопил клинок в ножнах, и тряся ножом перед собой не в силах выразить свое состояние, глядя на жену широко раскрытыми глазами:
- Ну, ты Тонька! Ну, Антонина ты даешь, да это же знаешь …, но слов на большее не находилось, - вот это да, такого и быть то, не мог подумать, ну ты Тонюня выдала, так выдала, прям в сердце, прям на повал, одним ударом, так сказать. День рождения, так день рождения.
- А, я знала, знала, что тебе понравится. Помню, как ты, по лету, на него в городе смотрел, что икону в руках держал, довольно, и с гордостью за себя, подытожила Антонина.
   Весь обед, перекладывая из одной руки в другую, Евгений не выпускал подарок из рук. Даже колбасу решил им порезать.
- Гляди, гляди Тонь, как режет, а! без малейшего усилия, приложи просто и всё. Да-а, оглядывая его с восхищением, вот что значит настоящий нож. А сталь? Ты заметила Тонь, какая сталь у него, зеркало.
   От повседневной сутулости Евгения, не осталось и следа, спина выпрямилась, грудь подалась вперед, плечи расправились, он сиял и парил от счастья, будь то за спиной снова выросли крылья.
   Уже несколько позже, покуривая очередную сигаретку за столом, наблюдая за тем как Антонина разбирая привезенные деликатесы, откладывает кучками угощения всем, кто был причастен к его путешествию, в голову пришла простая, но очень важная, как он счел, мысль. Да что нож? – железка дорогая, не более, а подарок мой, вот он, передо мной, и как я раньше за это не задумывался. Он налил себе еще стопку пшеничной, порезал новым ножом колбасную шайбу, опрокинул, закусил:
- Тонь, я тебя люблю, в полголоса произнес он.
- Чего? Отозвалась Антонина, занятая важным делом.
- Люблю я тебя говорю, повторил Евгений
Антонина оторвалась от продуктов и с озабоченным видом:
- Потерял что ли чего? Или забыл, чего?
Евгений ухмыльнулся, и ласково глядя на жену:
- Да нет Тонюнь, нашел. Нашел и вспомнил, ну, за тебя значит.
Антонина облегченно выдохнула и махнув рукой:
- Фу ты, нашел время, ну тя к лешему. В голосе звучала ласковая застенчивость, а на лице с вспыхнувшим румянцем на щеках, просматривалась стеснительная женская кокетливость. Евгений вздохнул и довольно для себя отметил, любит, и она, вижу, любит, не гости бы ко двору, так прям сейчас бы навалился, пробежала будоражащая кровь мысль.
Антонина словно прочитав мысли мужа:
- Время-то как летит, гости вот-вот явятся. Спустись-ка в подполье именинник, грибочки там, да из дальней комнаты, за пару пол-литра не забудь, не гоже, на стол початую ставить. И уже несколько позже: - А сколько банок зеленого горошка, да шпротов брал?
- В пальто, в кармане чеки, там и глянь, доставая банку с солеными грибами, ответил Женька, а сам, достав из-за половицы последнюю заначку в семь рублей, положил их в ящик комода к остаткам денег с поездки. Духов нет, подумал он с грустью, надо подтолкнуть Тоньку беретку купить, она ее уже два раза в магазине в руках крутит, примеряет, пусть на новый год себя порадует, праздник как ни как.