О духе, духовном, душевном, идеальном

               
                СУЩНОСТЬ ДУХА
       Верующие люди ассоциируют дух с богом. Можно ли это принять? Разумеется, можно если верить в бога. Во всяком случае, следует признать, что имеет смысл называть бога духом. Тогда, что такое дух? Это живое существо, которое олицетворяет собой вечное всеобщее начало. В этом качестве такой дух понимается как создатель всего того, что имеет начало, возникает во времени. Уже здесь на подходе к разбору в понятиях бога как духа и существа возникает проблема его определения как персоны. Персонализация всеобщего или его (г)ипостазирование делает бога особенно воплощенным в качестве партикул(ярий)-воплощений воплощаемого абсолюта: создателя (творца), спасителя и духа-утешителя, если брать христианский вариант веры в единого бога.
        Как это понимать? Никак иначе, как пропорциональное распределение (дистрибуцию) функций воплощения абсолютной субстанции: исхождения в природу (трансфизики по Д.Андрееву), сохранения в душевных существах (метаистории по Д.Андрееву) и духовного восхождения. То есть, сохранения пребывания в исхождении через восхождение. Благодаря богу в мире, то есть, его исхождению возможно к нему восхождение тех, кто сохранен, а значит спасен. Творец выступает автором, спаситель – его произведением, а дух – самим производством. Бог производит самого себя, производя нечто иное – природу и в ней социальное родовое существо как свой душевный образ и творческое подобие. 
       И все же эта персонализация духа в качестве лиц (ипостасей) бога не есть сам дух, который остается им иным, называемым мистиками, божественностью как истиной бога-троицы. Дух и его воплощение – это не одно и тоже. Дух по своей сущности безличен. Но он является в качестве личности. Его личность призрачна. Кстати, в этом человек является его подобием. Человеческая личность является видимостью его сущности, что означает: истиной человечности  является социальность, а не наоборот. Другими словами, личное является одной наружностью общественного. Однако эта иллюзия позволяет человеку занять отстраненную позицию по отношению не только к природному (неорганически и органически натуральному), но и общественному. И в этом отстранении, носящем идеальный характер, обрести уже подлинно человеческий характер. Таким образом, можно уловить в человеческом духовное и никак иначе.
       При этом человек явно есть неудачный вариант творения или развития, ибо то, что в нем является подобием, а именно творческое начало несет душевный образ, то есть не разумный, а страстный характер. Недостаток разумности не способен умерить страсти и проявить волю строго в границах разумного порядка.   
       
      
                ИНОЕ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, ДУХ
                (ответ на вопрос об Ином)
       Ты пишешь, что Иное Пре-Дышит в Известном. Я так понимаю: иное, по-твоему, является безусловной (извечной) пред-посылкой духа в познанном, то есть, предпосылкой того, что можно назвать духовно постижимым. Можно это признать как условие или даже основание возможности другого постижения, схватывания духом, вдохновления и его предмета. Далее, ты пишешь, что Абсолютный дух как само самотождественное без иного не имеет места и бессмысленно. Можно согласиться. Но следом ты пишешь, что иное находится за пределами трансцендентного и ничто.
        Как тебя понять? Потом еще непонятнее: сущее есть дом для иного, в котором его никогда не было. До этого ты замечаешь, что иное не относится к тому, что единое определяется в своих противоположностях: бытия и ничто. Исходя из твоих высказываний можно предположить, что ты полагаешь трансцендентным бытие, которому противостоит ничто. Вместе трансцендентное бытие и ничто есть единое как сущее вообще. Другими словами, сущее первоединое не только трансцендентно, но и есть то, что всему имманентно. Так оно есть во всем и ни в чем, то есть уже есть ничто. Тогда получается, что иное есть имманентное всему, но этим всем не являющееся. А так как оно им не является, хотя есть во всем как мера всего, то им трансцендентно.
       Когда ты пишешь о том, что сущее есть то, что есть, то иного в нем как в бытии нет. Сущее, точнее, сверхсущее, есть, бытийствует, но не является бытием. Оно есть иное бытию как сверхсущее. Следовательно, оно иное бытию.
       Сверхсущее или единое (можно сказать, первоединое как образец единства, выделенный в сущее, субъект, а не предикат) есть иное всему и тогда оно есть трансцендентное.
       Вместе с тем сверхсущее есть иное и по отношению к ничто, то есть, к тому, чем не является, а оно не является ничем иным, чем самим собой. Значит, оно в этом смысле всему имманентно.
       Выходит, что сверхсущее одновременно иное бытию, ничто, трансцендентному и имманентному. Тогда что оно? Ничто иное, как положительное сущее всеединство. Иное есть его часть или сторона, которая может быть больше целого, частью или стороной которого оно является. И тогда оно может быть выделено как самостоятельная инстанция. Иное есть иное не только всему, но и самому сверхсущему. Таким иным может быть только иное абсолюта или абсолютного духа. При этом ты полагаешься не на западный тип метафизики и общей онтологии, а на восточный, согласно которому приоритетом обладает метафизическая и онтологическая категория не актуальности или реальности, но потенциальности (виртуальности) или возможности. Согласно восточному типу мистической метафизики  реальность или актуальность есть один из множества видов первой возможности, которая еще не проявлена. Но она не превратилась в актуальность, а явилась своим отрицанием или есть самоотрицание в качестве возможности, стала, а не становится.
       Действительность не является полной, если есть только чистая трансценденция или первая возможность, ничто как ее отрицание и реальность или актуальность как проявленное в трех мирах: мира без форм или чистой духовности – сердечности сердца, мира тонких форм сверхчувственных вибраций ума и мира грубых телесных форм. Действительность должна быть еще необходимой, в ней должно быть то, без чего нельзя обойтись. То, без чего нельзя обойтись и есть иное. Действительность по возможности трансцендентна, по актуальности налична или реальна в качестве проявленных миров чистого бытия сердечности, буддхических или идеальных форм-ноуменов ума и чувственной феноменальной материи и, наконец, по необходимости всегда и везде иная.
       Выходит, что иное есть аспект самой действительности, причем самый важный аспект, без чего она не может обойтись. Иное есть необходимое, но не достаточное основание действительности. Достаточное основание действительности есть единство трансценденции и имманенции, возможности и реальности, разделенных ничто как средним термином. Получается, что действительность имеет структуру не триады, а тетрады, в которой иное играет роль основания, а прочие элементы (чистое бытие, ничто и троякий мир как треугольник в треугольнике) являются гранями огненного тетраэдра действительности, сходящимися в вершине духа. Таков объемный треугольник действительности абсолюта. Вот что скрывает иное как среда становления действительности духом или абсолютом.
        Твоя «За-Пустотность» откровения и есть духовная реальность или неведомое никому, даже самим пророкам как эпифаниям бога. Следовательно, и бог его не знает. Оно, духовно неведомое, есть иное в том смысле, что само знание иной природы, чем иное. Иное есть предмет иного знания как знания иного. Но это только один аспект иного как проявленного иного. Непроявленное иное запредельно для самого иного и есть абсолют. Иное действительности есть то, чему противоположен дух действительности или абсолют. Следовательно, действительность есть иное или бытие-становление бытия и не-бытия, пределом которого является абсолютный дух или свобода.
        В итоге, иное не есть абсолют, дух, ничто. Оно есть иное и по отношению к самому себе как аспект действительности, ее необходимость. Иное и иррационально и рационально. Логично и алогично, то есть оно парадоксально и амбивалентно одновременно. Поэтому и непонятно. Иное как необходимость рисует и стирает карту бытия, все меняет и есть само изменение, причем не только иного, но и того, что действительно есть как возможное, реальное, а не одно необходимое. Но все совершается иным, точнее, через иное духом, вернее, самой действительностью абсолюта. 
        P.S. У меня мир без форм является миром духовных существ (богов и демонов или ангелов), которых можно назвать не просто идеями, а идеями-существами как совершенными сущностями или светоносными существами, пламенеющими, вернее, источающими (эманирующими) сердечное пламя любви, что раздельно называется в традиции херувимами и серафимами. Любовь здесь не чувство, но уже и не разум, который располагается в сфере тонких буддхических (идеальных) форм, а есть дух идеальных существ. Они состоят из духа и разума. Разум их телесен, а дух душевен. Это еще не сам дух, но уже не то, что мы называем духом в нашем подлунном мире религиозных предрассудков и научных мифов (описаний природы, включая социальную).
       И еще. Иное не есть ни сердечное, ни умное, ни чувственное. Оно никакое. Но есть нечто иное, чем не-бытие и ничто. Однако с ним связано то, что ты писал: «А это для тебя невозможно, в актуальный момент, потому что это слишком большая жертва. И потом, ради чего? Ради ничего. И что дальше? Что делать с накопленным духовным опытом, инерции которого хватит на ближайшие 100 жизней? Если остановиться, если остановиться, то эта лавина может просто снести. А там впереди только беспросветная Тьма». Иное не рай, скорее ад. Ведь ад не есть ничто. Рай – это дух, а не то, что ты пишешь дальше: «В утробе диалектики уютнее, надежнее, конкретнее, логичнее. Давно стерты острые углы, бесконечность опредмечена,  Абсолют структурирован и повенчан с Ничто. Это не ирония. Это крик вопиющего в пустыне философских идеологем и школьных стен». Рай нечто иное, причем иное самому иному.


                СВОБОДА ИЛИ ДУХ
       Дух есть свобода. А свобода есть как в себе, так и для иного, и, разумеется, для себя. Свобода в себе или дух как таковой есть трансцендентное, а ее истина как действительность трансценденция.
       Что такое трансценденция? Это единство единого и не-единого, тождество тождества и различия, трансценденция трансцендентного и имманентного. Есть трансцендентное или дух и имманентное или материя. И есть дух духа и материи. То есть, дух и материя, свобода и не-свобода противоположности. Вместе они есть противоречивое единство самой действительности. Дух сам по себе есть пустота или ничто. Пустота или ничто есть отсутствие всего как иного, чем само отсутствие. Но отсутствие имеет смысл и основание в том, что есть присутствие. Так присутствие чего? Разумеется, отсутствия.
        Следовательно, дух и материя имеют смысл, если мы полагаем следующее: дух есть как таковой, если он не есть материя. А для того, чтобы быть самим собой, он должен предполагать наличие наличия или материю. Наличностью духа является так называемая «первоматерия». Она есть дух в ином, уже не в себе, а в материи. Выходит, что первоматерия есть явление духа. По отношению к ней, а уже не к самому себе, дух есть трансцендентное, тогда как в отношении себя он есть имманентное. Вместе они есть становление духа материей и материи духом, свободы не-свободой или принуждением (или необходимостью при условии, что свобода есть обходимость) и не-свободы свободой. Но дух есть не только в себе, и в ином или другом, материи, он есть и для себя. В последнем случае он через себе иное к себе возвращается. То есть, материализуясь, он одухотворяет материальное, в нем себе находит место, себя ограничивает, наличествует в качестве душевного элемента.
       Но что означает дух не в себе, а в ином, в материи, как не душу, которая следует разуму, упорядочивающему материю, превращая ее из того, что она есть как абстрактная возможность, в то, что она есть как реальная или актуальная возможность. Душа в этом процессе актуализации играет роль посредника (медиума или, точнее, медиатора), передающего оптимальный (гармоничный) момент движения духа, разум материи. К сожалению, душа дополняет этот момент своим моментом страстного переживания движения, его искривляет и загрязняет, смешивает с иным, разуму посторонним.
       Однако вернемся к духу. Дух реализуется непосредственно в разуме, опосредствованно в душе. Дух существует объективно. Но существует ли он субъективно и субъектно? Кто является субъектом духа? Конечно, духовное существо. Такое духовное существо люди называют богом или ангелом, или демоном. Точнее будет сказать, что ангел есть представитель или доверенное лицо бога. А демон есть падший ангел. Падший в чем и куда? Разумеется, в духе как его регрессия и в материю.
        Правда, некоторые мыслители полагают демоном, например, Люцифером, не падшего в материю ангела, а, наоборот, такого ангела, который по причине своей гордыни не желает и не может воплотиться в ничто материальное. Кто ближе к истине? Не надо иметь слишком развитое сознание, чтобы думать, что ни те, ни другие, ибо все они рассуждают, предполагая внешний разуму источник своего вдохновенного помышления, а именно религиозный. На самом деле разницы нет никакой между ангелом и демоном. Это одно и то же. Различие здесь не духовное, а сугубо человеческое, душевное, моральное. Духовное же находится по ту сторону добра и зла как относительных категорий различения в миру людей. И ангелы и демоны имеют материальные воплощения или скорлупы, что является духовным регрессом, инволюцией духа. Собственная же плоть или телесность ангелов или демонов разумна или идеальна (Ideal), но не душевна (Idelle), как сознание у человека. Вот такая инволюция духа и есть падший ангел.
       Кроме духовных и душевных существ, есть еще разумные существа. Телесно они материальны, а вот сознание у них не душевно, а разумно, идеально. Они есть возвратное движение к духу падших ангелов, субъекты духовной эволюции. Люди же есть не разумные существа, а душевные в качестве наследников падших ангелов, так и не преодолевших пристрастность своей душевной стихии. Если взять уже не людей в общем и человека в целом, а конкретного человека, близкого к разумному существу, например, святого Будду (Просветленного) или пророка Иисуса, или философа Ницше, то, что можно сказать о каждом из них?
       Начнем с Будды. Будда, конечно, был человеком. Но в нем был тот, кто таковым не является. То есть, в Будде был не только он. Вероятно, в нем был татхагатагарбха, в переводе на русский язык означающий «зародыш так пришедшего». Кто же пришел через Будду? Разумный, точнее, его семя. Это семя или зародыш разума, который как раз и придает определенность или таковость. Выходит, Будда был проводником явления разума как тела духа. То есть, он был вместилищем дхармы. Семя или зародыш разума необходимо понимать не буквально, а в переносном смысле непосредственного замысла или первой пришедшей в голову мысли. Будда пробовал дать свою собственную интерпретацию тому, что в нем пребывало. Татхагатагарбха позволяла ему быть расположенным к тому, чтобы находится в духе. Будда был умозрителем, человеком созерцания. Его медиумичность очевидна.
       Напротив, Иисус был человеком действия. Правда его действия были действием слова. Он был пророком, проповедником, моралистом, книжником-автодидактом (самоучкой). Иисус – это учитель жизни. Он учил тому, как жить в страстях и быть от них независимым. Вот эта двусмысленность лежит на всем его облике. Пороки все страстные проповедники, пристрастные моралисты. Разумеется, от пытался совладать со своими страстями. Порой это ему удавалось, но только тогда, когда чувства в нем спали. Вот эта беспристрастность явно выражена в его Нагорной проповеди, взять хотя бы иисусово повеление подставки другой щеки.
        При всем при этом нельзя не заметить, что Иисус вполне полагается на пророческую преемственность, выраженную книжной речью. Иисус был одержим демоном пророчествования. В нем как в человеке религиозном была развита воля к заговариванию человеческих проблем. Если Будда был склонен к бессловесной умозрительной вибрации пустоты, то Иисус был расположен к словесной артикуляции божественного безмолвия. Несмотря на это расхождение в способах (модусах или образах) коммуникации с духовной первореальностью, и Будда, и Иисус едины в том, что эта коммуникация принципиально возможна для всех, то есть, является в принципе адаптивной для человеческого восприятия. Но в результате их учение не могло не следовать естественному упрощению и превращению в нечто противоположное тому, что им представлялось или слышалось.
       Третье действующее лицо нашего примера – Ницше, в чьем лице можно найти одного из последних человеческих духовидцев, демонстрирует своими сочинениями нарушение всеобщего заговора приспособления и нейтрализации духовного материальным. Он подвергает переоценке способность человека выходить на контакт с духовным. Но оказавшись в пограничной зоне между духовным и материальным, оступается и хватается за край материального для равновесия над бездной имморализма, находящейся по ту сторону добра и зла. Ницше заканчивает свой демарш против душевной сложности (двусмысленности) человека реакционным возвратом в животное до-человеческое состояние. И в этом он остается таким же моралистом, то есть, пристрастным субъективистом, как и его упомянутые предшественники, только со знаком минус.  Действительно, мир духов находится вне поля действия морали и запределен для пророческого заговаривания, но это не значит, что он есть только нечто отрицательное. В нем содержится вполне положительный заряд продуктивной энергии.    
         
                ДУХ, ДУША, ТЕЛО
       Душа и тело составляют единое целое в одном лице человека. Тело у человека природное. Но не только. Оно является продуктом исторического развития всего человечества или человека как родового социального существа. То есть, в людях природа благодаря их совместной исторической жизнедеятельности становится универсальной. Телом человека становится вся природа, которую он распредмечивает, опредмечивая свои сущностные силы. Поэтому можно сказать, что телесно человек в целом полиморфен, правда, если его понимать, как социальное, деятельное и разумное (сознательное, душевное) существо. Через человека в мир приходит новый способ его существования: уже не просто существования или жизни, а разумной жизни, по существу являющейся социальной. Это новая форма мирового бытия, локализованная в качестве человеческого общества. Становясь через деятельное отношение к миру универсальным существом, человек приобщается к духу. Он становится культурным существом или разумным (мыслящим) деятельным телом, которым невозможно быть вне социального контекста. Даже если человек одинок, то он социален в силу того, что общество или царство духа находится в его душе, вернее, он пребывает в духе. Быть в духе значит быть человеком как таковым, человеком по понятию или идеальным человеком как пределом того, кем ты можешь быть.
       Однако быть в духе можно только кратковременно или того меньше на момент времени, на миг вечности. Да, впрочем, и универсальным живым существом реальный конкретный человек может быть условно, если занят творческой созидательной работой, ведь универсальным он становится в меру своей социальности, культурности, разумности, то есть тех качеств, которые являются проявлением духа. Разумеется, это не делает человека, даже гения человечества, духом. И все же для человека, находящегося в состоянии творчества, открывается измерение духа, он лично его посещает при условии достижении единства души и тела, их гармонии как гаранта вдохновения, открытия пространства для движения духа в самом человеке, в его внутреннем мире.
       Тело у человека остается душевное, то есть оно может быть физическим (биохимическим, вещественным), энергетическим (эфирным), психическим (астральным), сознательным (ментальным), идиллическим (буддхическим), но не идеальным, диспозиционным (кармическим или каузальным) и даже культурным или социальным (дхармическим), но никак не духовным, то есть, разумным. Разумность не является природой самого человека, ибо его природа, пускай даже социальная, материальна. Тогда как у духовного существа она идеальна или разумна. Идеальное доступно человеку не по природе, а по труду, по творческому деянию. Поэтому человек является чувственно-сверхчувственным существом, «распятым» между материей и духом. Пропасть между ними он преодолевает не в диалектическом прыжке веры, как полагал датский мыслитель-мечтатель, а в спекулятивном скачке разума. Поэтому духовное ему дается не как дар даром, а как заслуга за труды. Трудясь на ниве культуры, человек получает вдохновение для реализации своих планов, не задумываясь над тем, что становится проводником духа в его реальности, в чем сказывается «хитрость» (разумность) духа.

                ДУША ХРИСТИАНКА + ЗАМЕТКА О РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
        На Востоке нет души. Первым это понял Будда. И до него об этом догадывались индийские мудрецы-йоги, у которых он учился. Но для них это было само собой разумеющимся, ведь тогда у человека ее действительно не было. А вот для Будды – это было открытие. Ведь при воплощении его в человека, то есть в пробуждении Сиддхартхи от тьмы неведения он почувствовал себя душой живою. Но ей было не на своем месте в Сиддхартхе как сиддхе, йоге, достигшем состояния материального совершенства (артхи): она же не материальна, а идеальна.
        Душа понималась древними мыслителями – мистиками-оккультистами – как тонкоматериальное тело, то есть не была еще идеальна, не являлась еще самой собой, душой собственно. Именно это открыл в себе Сиддхартха под деревом боддхи и стал Буддой. Но он не нашел в себе для нее места. Именно в этом состоит трагедия Будды. Это трагедия бога, который еще не нашел себе места в человеке. Его место есть душа. Признание того, что в человеке нет места душе (атме), то есть богу (как «кто» духа) в нем, обернулось для Будды пустотностью мира, бездушием человека и хаосом (непостоянством) мира. Единственным спасением от этого стала нирвана, то есть состояние межеумочное, промежуточное между материальной жизнью и смертью, смертью не только материальной, но и духовной. Ведь для вечной жизни в духе необходима душа как явление духа в теле для забора человека в вечность. Нирвана была необходима Будде для временного пребывания человека между жизнью и смертью, пока не появится душа.
        То, что было на Востоке, было не душой, а телом, которое естественно возвращалось после смерти новым телом в этот мир, определенным образом измененным отсутствием прежнего тела. Недостаток души восполняли на Востоке медитативной техникой ума. Но ум еще более отвлекал человека от души. Оккультный гностицизм бессилен дать человеку бессмертие. Но он может помочь человеку преодолеть себя, послужив материалом для эволюции более совершенных ступеней духовной жизни в форме разума.
        Только с появлением Иисуса Христа было найдено место душе в человеке. Это место не теософско-гностическое, а богословско-религиозное. Душа была привязана к телу и вместе с тем к богу. И именно в ней человек почувствовал свою близость к богу. Как раз в христианской религии бог стал ближе всего к человеку. Через что? Конечно, через душу. Кто ее привязал к человеку? Иисус Христос. Он очеловечил бога. Бог ему в этом не мешал, хотя это и не санкционировал. Ведь это важно не богу, а человеку. Иисус Христос был тем человеком, который чрезмерно желал быть богом. Только его подменив, он мог найти душе место в человеке, а богу место в душе.
        Душе есть место в человеке, а не в боге. Разумеется, когда человек стал душевным существом, он, наконец, состоялся в качестве человека. На большее он не способен. И это ему дали Будда и Христос. Бог открыл в человеке отсутствие души, а сын божий нашел душе место в человеке. Человек стал человеком. Чтобы стать сверхчеловеком, души мало, требуется сам дух в форме разума. Но это только начало.
        С душой человек себя нашел. Но он себя и потерял, ибо душа есть причина его страдания. Несмотря на то, что душа в человеке, но она всегда не на месте. В итоге человек «вечно» несчастен. Причина его страданий – душа. Именно она его наказание. После того, как он стал человеком, он забыл, что такое счастье. Душа есть свидетельство его сознания, человеческого сознания, а не сознания вообще. Но что это за сознание? Сознание своей виновности. Виновности в чем? В том, что он человек, т.е. есть существо душевное. Он виноват в том, что у него есть душа. Почему? Потому что душа и есть вина человека. За что? Ни за что. Его виновность бытийственна. То есть способ бытия человека в мире есть вина. Человек есть ходячий грех. Нехорошо человеку, что у него есть душа, ибо душа есть свидетельство его греха как наказания за то, что человек есть человек, а не бог. Человек виновен в том, что он не бог.
        Бог нашел в человеке место души как его виновности. Место души в человеке есть вина, которую нельзя снять ничем человеческим. Преодоление вины человека видится только в его уничтожении. Нет человека – нет вины. Значит, человек и есть вина. Этим объясняется феномен жертвоприношения, например, Иисуса Христа. Дело в том, что Иисус Христос не мог вынести того, что он человек, а не бог. И поэтому он пошел на крест как сама вина. Он желал покарать вину самой виновностью. Он не открыл душу, он ее закрыл, найдя ей место в человеке. Теперь она есть вина человека, вина его закрытости, замкнутости на себе. Она в человеке как в клетке. Душа человеком ограничена и потому страдает. Избыть это страдание никто не может. Почему? Потому что Иисус Христос принес себя в жертву как человек, чтобы стать богом через уничтожение своей вины перед всеми за то, что он не бог, а человек. Он уничтожил себя, но тем самым увековечил душу в человеке как уже виновность всех перед богом, то есть перед тем, кем они никогда не могут быть. Иисус замкнул на себе виновность человека. И вместе с собой унес тайну этого замыкания души человека на себе. Поэтому никто уже не может разомкнуть душу, открыть ее, стать свободным сверхчеловеком, не повредив душу, ее не уничтожив.
        Душевный человек появился на Западе. Сверхчеловек идет, но ему мешает проявиться человеческая душевность. Дух ищет обходные пути. Насколько эта духовная обходительность состоятельна покажет время.
        Единственно, что можно сказать, так это то, что я только сейчас начинаю понимать слова Алексея Лосева о том, что «почти вся русская философия являет собой до-логическую, до-систематическую, или, лучше сказать, сверх-логическую, сверх-систематическую картину философских течений и направлений» . Как это понять? Так, что русская философия мифична, магична, когда является свою ло-логическую сторону. Она есть мифология русских, если мифология есть редукция сверхъестественного к естественному, духа к природе, натурализация духовного. Здесь понижение духовного и превосходства человечески натурального элемента над духовным. И одновременно она религиозна, есть богословие русских, если богословие есть возвышение естественного до сверхъестественного, одухотворение плотского, то есть выстраивание душевного пространства с вечной точки зрения духа. Здесь превосходство божественного над человеческим.
        Есть ли в русской философии сама философия, а не только мифология и богословие? Есть, но ее минимум. Минимум чего? Уравнения, конечно, между божественным и человеческим моментами познания. Ведь философия, как и мистика, есть занятие нечеловеческим, сверхчеловеческим делом самого человека, тогда как наука занята естественным, натуральным. Только, в отличие от мистики, философия не использует свой предмет, а именно, сверхъестественное, которое называет метафизическим, прагматически, и не молится на него, как богословие, а имеет его в виду ума, то есть, относится к нему умозрительно. К сожалению, в русской философии этого меньше всего. Причем философское отношение есть не только умозрение, умное созерцание или интеллектуальная интуиция, но еще и понятийное мышление, то есть работа ума. Чего в русской философии и того меньше. Больше в ней литературщины, словесности, болтовни на публицистические темы.      

                ЧЕЛОВЕК В ДУХЕ ИЛИ ДУХ В ЧЕЛОВЕКЕ
       Когда происходит инспирация человека, то обычно говорят, что дух пребывает в человеке. На самом деле вернее говорить: человек пребывает или находится в духе, в настроении, а не настроение в нем, не дух в нем, ибо человек есть единичное, а дух всеобщее. Ведь единичное находится во всеобщем, а не всеобщее в единичном. В единичном дух выражается как особенное, то есть, есть особенное выражение всеобщего в единичном.
       Что значит, быть в духе? У человека есть душа или чувство «я». Она находится в теле или тело находится в душе? Так определять местоположение тела и души не грамотно с точки зрения смысла, то есть с философской точки зрения. Душа не находится в теле. Она находится в человеке, у которого имеется тело. Следовательно, тогда, когда мы говорим о духе, то он имеет отношение ко всему человеку, человек пребывает в нем, а не душа. Душа в человеке, а человек в духе. Это немаловажно. Однако душа связана с духом. А дух имеет отношение к телу через человека, через то, что мы называем его душой, или чувством «я». Но необходимо особое расположение души, чтобы человек оказался в духе.
       Проводником духа в душевный мир человека может быть разум. Но разум окажется доступным человеку, если душа его будет открыта, то есть совершит экстаз, выйдет наружу, навстречу мировому согласию, услышит тот призыв, который к ней обращен. А для этого необходимо знать язык духовного призвания. Этот язык есть язык разума, то есть логика. Человек уходит в себя, пребывает в душе для того, чтобы душой обратиться к духу, который открывается в разуме. До разума необходимо дорасти, обрести не просто личное самосознание, но подняться до уровня всеобщего самосознания. Подъемным устройством здесь служит логика. Но разум здесь только проводник высших духовных энергий. Поднявшись вверх по лестнице диалектической логики до самого разума, ты следом (логическим следствием) встаешь на его путь. Этот путь есть путь меры человеческого существа, его сущности. Все-общая всем людям сущность воплощается особым, историческим образом в личном существовании конкретного единичного человека. Она, эта сущность, совпадает с его существованием, становится в подлинном смысле человеческой. Абстрактно она социальна, конкретно человечна. Разум есть трансформатор-преобразователь социального элемента в человеческий.
       Когда человек становится самим собой, является вполне одушевленным (сознательным) и вразумленным (самосознательным) существом, он готовится принять дух. Если он уже готов, то случается его инспирация. Человек замечает, что ним происходит метаморфоза. Он символически умирает как падшее существо и духовно рождается свыше, то есть, творится в духе. В этом духовном творении человека деятельное участие принимает идеальное существо, которое можно назвать демоном или ангелом. Но можно его назвать и внутренним человеком. Прежний, физический человек как социальное существо становится его оболочкой, скорлупой, скрывающей новое духовное существо. Сначала внутренний человек нуждается в постоянной помощи со стороны абсолютного духа и душевного человека.
        Душевный человек, точнее, его душа служит учителем внутреннего человека в мире духовно незрелых существ, то есть, в нашем греховном мире. Со временем внутренний человек к нему привыкает, настраивает свою умозрительную оптику на этот падший мир. Но замечает те естественные несоответствия, которые есть между тем, что есть, и что выдается, представляется существующим. Он понимает, что онто-гносеологический разлад противоречит его духовной сущности. Но необходимо опять время для того, чтобы вновь принять то, что было ему дано по его природе. Причем принять ему свойственное уже человеческим образом? Для чего? Для того, чтобы возвысить человека до самого себя. В этом заключается глубокий смысл духовного взросления человека с помощью духовного существа. Так человек остается человеком, но уже при жизни обретается в духе посредством своего демона, то есть, особого выражения всеобщего и абсолютного духа в его единичном существовании. Демон или внутренний человек сживается с человеком и при его смерти уносится к духу с тем, что в нем, в демоне, от человека осталось. А осталось от человека то, что можно назвать не душой, которая смертна как его телесная гармония, а его идея, все то, что было в нем хорошего. Душа слишком угнетена телом и явно страдательна, поэтому имеет как позитивную, так и негативную, стороны. Другое дело идея конкретного человека, выпестованная демоном или внутренним человеком. Этот демон или ангел и есть посланник бога как воплощенного абсолютного духа в мир людей, для их возвышения для «вечной» в духовном смысле жизни. Эта жизнь намного превышает человеческую меру жизни, но и она имеет свой конец, обусловленный смертью самого бога. Но бог живет дольше всех существ в течении одного эона как единицы измерения духовного времени мира. В собственном же смысле вечен только дух, который есть нечто уже иное самой жизни. Жизнь не может быть вечной. Она имеет начало. Придет и ей конец. Как и всему миру, не только физическому миру грубых и тонких (душевных) форм, но и духовному миру без форм. Смертна и конечна материя, жизнь, душа и бог как высший демон-демиург. Вечен,  бесконечен и безначален  только абсолютный дух. 
       Особо следует сказать о человеческом воплощении бога. Возьмем в качестве примера-образца такого воплощения Иисуса. Он есть воплощение самого воплощения, копия копии абсолютного духа. Он сын бога и через него идет дух откровения. «Вживую» он был каналом духа как сын бога в течение той своей жизни, которая ведет отчет с его богоявления или воплощения в пору его духовного взросления. Сейчас можно говорить о том, что он есть духовный канал общения всего со всем в нашем, человеческом мире, только символически. Это случилось после его добровольного исчезновения как человека, которое полагается церковью его вознесением после преображения и воскресения.
        На самом деле было только преображение его в духовное существо. То есть его демон стал всеобщим демоном всех людей или богом. Он сделал так, что Иисус  как бы был распят, воскрес и вознесся. Но это надо понимать так, что сам Иисус умер. Но осталась его идея и развоплотившийся дух. Теперь дух посещает нас, людей не как бог, который выполнил свою миссию, но как легион демонов. Конечно, я пишу то, что вряд ли может принять вера верующих, но не для них мое рассуждение, а для тех, которые думают, чтобы верить. Дело в том, что, так как мир падший, а человек греховный, то демоны в человеке принимают искаженный образ и мучают человека. Они теряют свою духовную целостность, делятся. Это то, что описывают как то, что «у каждого свои демоны». Но этого мало. Сам бог в силу прогрессирующего распадения мира повредился в своей плероме. Приближается конец нашего мира, включая мир воплощений духа.

                РАЗМЫШЛЕНИЕ О ДУШЕ
        Зачем нужна душа? Вот есть тело, есть и дух. Тело материальное, а дух идеальный. Казалось бы, что между ними общего? Тело индивидуальное, отдельное от других тел. Дух всеобщий. Тело живет в природе. Если это тело общественное, то оно является телом общественного существа, т.е. такого существа, которое живет сообща с себе подобными, общается с ними, обменивается с ними веществом, энергией и знанием того, как этим веществом и энергией с пользой распорядиться в своих и общих интересах. Благодаря духу, духом, до человека доходит сознание его телесности и материальности, разумное знание того, что есть, было и будет настолько ясно, насколько развит его разум как явление духа в человеке.
        Так что же объединяет человека как живое разумное тело с духом и природой, обществом, т.е. как с самим собой, так и с другими людьми, если не нечто третье, которое равным образом причастно и тому и другому? Этот третий элемент, как средний элемент, а в мышлении о нем как логический третий термин, что он есть? Обычно напрашивается такой ответ: душа. Если, действительно, душа, то что она такое, как не особенное существование всеобщего духа  в единичном, экземплярном теле индивида?  Вот говорят, душа радуется. Чаще она печалится, страдает. Почему? Потому что она несчастная. Через связь с духом она не просто психика как тонкая настройка человеческого тела, гармонизация его подвижных сил и неподвижных сред друг с другом, но еще и настроенность на весь мир, включая социальный, не как на хаос, а как на космос, стремление к тому, чтобы принять свое посильное участие в установлении мирового разумного порядка. Но в ней можно обнаружить не только это.
        Когда душа бывает одержима собой, себя полагает за дух, то разрывает связь между духом и телом, саму себя убивает. Ведь душа нам нужна как вот это искомое единство материального, сущего и идеального, должного. Оно становится реальным, являет человека в его целостности как личность, если является его деятельным началом. Вот тогда человек переживает счастливые мгновения своего подлинного существования. А обычно его душа или спит или представляет несчастное сознание своей беспомощности перед силой телесных страстей, которые им управляют. И, как правило, прежде всего душой управляет страсть гордыни как подмены целого частью, всеобщего единичным.   В результате инфляции единичного всеобщее снимается, т.е. над ним возвышается, а особенное стирается. Возникает разрыв между всеобщим и единичным, ведущий к их поляризации и опустошению души, ее смерти. В остатке мы имеем себя как одержимость самим собой или той страстью, которая владеет нами до тех пор, пока полностью нас не исчерпает, не уничтожит до основания. Дух то станется, останется и материал для новых особенных воплощений, но вот нас уже никогда и нигде не будет. И вместе с нами исчезнет и наша вина за то, что нас не стало. И в мире будет все так, как и до нас было. Кто в этом виноват? Никто, кроме нас, кроме тех, кто есть «я». Только «я» или душа виновна. Но она смертна, потому что есть не вездесущий и вечный всеобщий дух, а его особенное явление в материальной действительности в локально определенном месте и времени, в которых мы можем его обнаружить как собственно свое явление лично, а значит сознательно. Вот здесь пролегает граница между духовным и бездуховным. Одно дело когда дух есть мы, а другое – когда мы мним себя духом. В последнем случае это и есть то, что обыкновенно называют демон, т.е. явление не идеальное, а идиллическое, т.е. не дух, а приведение, фантом.

                О НАЧАЛЕ И КОНЦЕ
       Что было в начале? Когда мы так спрашиваем, то говорим о времени. А что было до времени, то есть, до начала? Было ли вообще что-то, если еще времени не было? Вообще то, то, что «до» и «после», и есть во времени. Значит ничего не было, когда во времени не было самого времени. Так мы не узнаем о том, что было в начале. Если скажем, что время – это и есть начало, то тоже не получим само начало, ведь оно начало не только времени, но и пространства, и всего того, что находится в них. Тогда то, что есть, не может не быть где-то и когда-то. Получается, что начало всего того, что имеет место и время быть, их предполагает в качестве всегда и везде существующих. Они и есть начало? Да, но вместе с тем, из чего состоит то, что в них находится, то есть, из материального субстрата, из первоматерии, из движения, формы как того, что выделяет и определяет материальное содержимое, а также для чего это делает.
        Выходит, без стагиритского квадрата причин: материальной, формальной, эффективной (движущей) и финитной (целевой) нам никак не обойтись в том, что было в начале. Осталось только признать того, кто все это делает, то есть, начинает. Разумеется, таковым является бог. Сколько его? Один. Какой он? Абсолютный. Духовный. Вездесущий. Вечный. Активный, актуальный в смысле формы как форма форм. Имеющий отношение к тому, что к нему относится, а именно: весь мир. Находящийся в состоянии созерцания себя во всем, прежде всего в себе и для себя. Обладающий всеми этими качествами всегда и везде. И испытывающий на себе то, что имеет к нему отношение, то есть, сущего мира в целом.
        Этот мир собирающий и складывающий в качестве совершенного как цели гармонического усовершенствования. И это все? Нет, не все, а только начало. Начало чего? Самого начала. А что до начала? До начала само безначальное и одновременно бесконечное ничто. Ведь бог есть что. Чистая сущность или первая сущность. Сущность чего? Естественно, бытия, того, что есть как есть. Значит бог есть чистое бытие. Например, он есть и все есть, как имеющее отношение к бытию и стремящееся быть тем, что оно есть, то есть, самим собой по сущности, по своему существу как определенному богом в качестве субстанциальной формы сущему.
       Так как до начала всего есть ничто, то до начала нет ничего. И тогда только бог есть начало. Однако есть ли начало в боге для самого бога или он безначален? Вопрос поставлен о том, как сам бог начинается или он не начинается, так как есть всегда и везде? Может ли он быть связан с тем, что есть ничто, или он с ним никак не связан, так как есть его прямая или полярная противоположность? Если бог как что и то, что есть, с одной стороны, и ничто и одновременно не-бытие, с другой стороны, связаны только полярно как полюса становления мира, то, в принципе, сказать больше нечего. Но если они понимаются метафизически не статически, а динамически, то есть, антитетически, а тем более диалектически, то можно еще сказать то, что мы имеет дело с развивающейся и совершенствующейся действительностью. Причем эта действительность, пределом развития которой является бог как нечто совершенное по отношению к несовершенному, пределом которого является ничто или не-бытие, определяется тем, что сам бог по отношению к себе определяется как нечто несовершенное и совершающееся к совершению и совершенству.
       Если сам бог начинается с ничто как ничто того, что может быть, то есть с самого невозможного, а именно, того, что не есть он сам, а есть нечто иное, то он есть не ничто, а нечто. Нечто в каком смысле? В смысле «не что» как «иное», если он есть «неиное» или «что» как таковое. «Нечто» не противоположно «что», но причастно «ничто». Это средний термин между «что» и «ничто».  Нечто иное, другое, чем что. Оно меонально, а не уконально. Нечто есть некоторая неопределенность. В данном случае самого бога как чистой определенности, формы форм. Иначе говоря. Нечто есть само становление, если бог как чистое бытие есть нечто ставшее. Значит мы размышляем о том, что бог становится самим собой. И это есть то, что есть до него как ставшего самим собой. То есть, мы применяем к самому богу принцип развития, отвлекаясь от принципа его совершенства. Само совершенство тогда становится пределом саморазвития бога.
       Что же тогда такое эта меональная стихия саморазвития или самопорождения бога, как не дух как таковой? Ведь бог как нечто есть дух. Именно этим он от всего отличается. Дух является его видовым отличием, если его отличать от всего того, что есть. Ведь во всем он есть не как дух, а как бытие, и потому оно, это все, есть, есть то, что не есть бог. Не есть бог потому, что не есть дух. Значит со всем сущим, миром, включая человека, бог тождественен через бытие, и различен духом. Дух есть то, чем бог является специфически особенным. Вот что есть онтологическое различие (или метафизическая дифференциация). Это дух как то, что вносит различие в само единство бога с миром, является иным самого неиного.
       И он же дух является иным началу мира, а именно его концом, как и концом самого бога. Дух есть граница самой действительности, ее трансцендентальность. Тогда что находится за духом, как не то, чему он причастен, а именно, ничто? Но дух причастен и тому, что есть как есть, то есть, богу. Как еще можно назвать само ничто? Трансцендентным или то, что есть ничто самого бога. Тогда бог есть сама имманентность, если он есть чистое бытие, с которым едино все сущее в целом. Бог сообщается с противоположным себе как чистому бытию, связанному со всем, как с ничем или ничто через нечто как дух. Получается, что дух как нечто есть различие между безначальным ничто и начальным что. Сам дух безначально начален и начально безначален.
        Дух есть принцип развития самого бога. В духе бог совершенствуется, то есть становится тем, чем он является, а является он совершенством как пределом совершенствования развивающейся действительности. Одновременно дух бесконечно конечен и конечно бесконечен. Он есть безначальная начальность и начальная безначальность, конечная бесконечность и бесконечная конечность.  Тогда ничто есть безначальность и бесконечность, а бог начальность и конечность всего сущего вместе в пределе, то есть в духе.
        Казалось бы, бога как раз понимают, как прямую противоположность тому, что здесь отрицается. Но ведь тут сказывается только то, что имеет отношение к богу. Безначальность и бесконечность ничто и есть бог в его отношении к тому, что есть не он, но только в модусе его противоположности, а не различия. Однако если бог есть дух, то противоположным ему уже в духе будет материя, а не не-бытие. Дух есть особенное выражение всеобщего бытия в едином и одном боге как нечто, противоположное материи, то есть формальная активность, которой противна материальная пассивность мира. Однако и между ними возможно диалектическое единство, приводящее к воплощению духа в материальном сущем в виде душевного существа.
       Таким душевным существом является человек. Человек может быть вдохновлен философской или научной идеей, художественным образом, религиозным символом, техническим прожектом (проектом). Однако он не может изменить своей материальной природы и стать собственно духовным. Если это произойдет и его природой станет разум как тело духа, то он превратится в духовное существо, станет сверхчеловеком. Станет сверхчеловеком как духовным существом, а не бестией, как полагал Фридрих Ницше. Но когда это произойдет и при каких обстоятельствах? Какие условия необходимы для такого превращения и на каком основании?  Это возможно только при условии встречи духа с тем, что определяет человека к самостоятельному становлению, то есть, с его человечностью, а именно с жалостью по отношению к самому себе, или самостью. Дух здесь всеобщее, а самость человека единичное, отдельное. Средним термином, их связывающим, является то особенное выражение духовного в душевном, которое есть сущностное противоречие их встречи или социальное.
       Таким образом, социальное играет ключевую роль в понимании сущности человека, являясь тем чувственным или материальным, в котором сверхчувственное или духовное становится человеческим или воплощенной рефлексией, экзистенцией как отношением человека к самому себе. Человек, инспирирусь (вдохновляясь), обретает собственную самость в качестве социального существа. Социальное здесь играет роль среды и посредника (другого), посредством которого человек от него отличаясь, способен уходить в себя (ин-зистировать), чтобы открываться духу, а значит выходить из себя (эк-зистировать) навстречу этому другому существу. Без духа никакое социальное не будет работать, не будет внутренней социальности индивида.
        И все же что такое начало, как не непосредственность самого абсолюта? Если он есть то, что есть, то он есть предел того, что есть то, что есть и есть благодаря себе. Что это, как не трансцендентный эгоизм, который признает только себя? В этом качестве начало есть начало самого начала. Что из него следует, как не оно само? Это и есть эманация абсолюта или первоединого. Эманация или истечение, излияние во вне энергии первоединого или абсолюта. Что находится во вне абсолюта? Ничего. Получается излияние в ничто самого абсолюта как что? Да. Значит «что» в «ничто» – это уже «свое иное» абсолюта? Конечно, и это есть «нечто» или дух. Что в что – это сам абсолют, а что в ничто – это дух как иное или другое абсолюта. Но так как ничто нет, ведь оно есть не-есть или не-бытие, а есть только что или бытие, то абсолютное иное возвращается в абсолют как его духовность. Такова внутренняя или духовная диалектика самого абсолюта.
       Другое дело, когда мы задумываемся над уже не эманацией абсолюта, но над творением им того, что им, то есть, духом (абсолют является себе как дух, чтобы не быть для самого себя явлением самого явления или одним только бытием), не является. Из чего же тогда он творит то, что им не является, и сущностью чего он есть? Из ничего или ничто. Эманирует он сам из себя как дух в ничто, а творит из ничто уже не нечто свое, а иноприродное себе или мир. Причем творит не из абсолютного ничто, как опять же из себя, обратному себе как бытию, а из относительного ничто или меона как первоматерии, как из того, что в принципе неопределимо и может быть определено через предел бытия или абсолют. По отношению к не-своему иному или материи как таковой, становящейся в этом качестве через абсолютный предел, абсолют является своим иным или духом. Творение осуществляется через ограничение самого абсолюта как полноты или целостности. Этим ограничением и является дух. Абсолют, себя ограничивая, дает место быть тому, что им не является. Это происходит посредством того, что абсолютный дух воплощается в материи, ее формирует сообразно форме или идеи того, что из нее может получиться. При этом нельзя не учитывать то, что материя как инстанция претерпевающая естественно сопротивляется воздействию сверхъестественного духа.
       В результате получается не то, что следует из духа, а то как препятствует его вождению природа. Так появляются превращенные формы духовной деятельности разумных существ или людей, в роде мифа, искусства, философии, религии, науки и пр. Порой они приобретают явно извращенный характер. Особенно если воплощают то, что является явно незрелым, непосредственно духовным, то есть, еще не отрефлексировано через иное, имеет характер трансцендентного эгоизма.  Так например, религиозный ригоризм и аскетизм явно несут на себе черты идейного садизма и мазохизма. Мифический и художественный эстетизм оказывается гедонистическим инфантилизмом. Философский догматизм и скептицизм оборачиваются шизофреническим расщеплением. Тогда как научный критицизм страдает параноидальным бредом.   
       Начнем с религиозного ригористического (или пуританского) садизма. Что это такое? Вероятно, это результат противоречия между детской непосредственностью веры, которая себя не знает, не отличает себя от другого, например, ума или чувства, и сопротивлением чувственного и ментального материала «греховной природы» верующего, который противится тому, что с ним не считаются, не признают его своеобразия, подвергая репрессии. Таким образом, садизм религии есть насилие над материалом чувств и мыслей верующего, подавление его самостоятельности, закрепощение личной, а значит, греховной, свободы воли. Мазохизм как превращенная форма садизма, направленного на себя, а не на других, является крайностью сексуально озабоченного религиозного аскетизма. Чтобы наглядно себе представить, что это такое, достаточно вспомнить образ религиозного фанатика-экстремиста.
       Теперь мифический и художественный эстетизм в пределе заканчивается непотребным (гиперболическим) гедонизмом инфантильного извращенца, усугубляемым садическими и мазохическими перверсиями, что демонстрирует современное телевидение вообще и синематограф таких режиссеров, как К.Тарантино, Р.Полански и М.Гибсон, в частности.
       Философский догматизм и скептицизм еще с древности являются ловушкой Сциллы и Харибды для ума, терпящего крушение между ними. Это крушение личности явно шизофренического умонастроения.
       И, наконец, научный критицизм не знает остановки в том, что  можно назвать бредом тестирования, которое носит явно черты законченной паранойи. Особенно эта паранойя дает о себе знать в современной высшей научной школе как явно показательной инстанции всеобщей (глобальной) социальной паранойи всего человечества, «больного» манией преследования в форме боязни шпиономании, «мировой закулисы», еврейского заговора и прочего конспирологического бреда.
       Что объединяет все эти душевные извращения, являющиеся проявлениями детски незрелого духа человека? Ничто иное, как нездоровый интерес к самому себе, душевный эксгибиционизм в присутствии другого в качестве не столько объекта влечения, сколько самого влечения как субъекта. Все они отличаются детской созерцательностью и духовной пассивностью, редуцирующих субъект до уровня игрушки страстей. Что демонстрируют эти превращенные формы человеческой духовности? То, что человек еще не готов к духовной реальности и ее не заслуживает. Ничто его не может сделать самостоятельным и взрослым. И это не беда человека, а его смертельный грех перед духом и преступление перед человечностью. Следовательно, человек является до сих пор ребенком, в чем состоит его вина. Единственно чего он заслуживает, так это снисходительной жалости со стороны духовных существ. Не более. Ведь ребенок сам по себе не есть патология. Патологией он становится тогда, когда не взрослеет и не приобретает иммунитет против детства. Духовным существом человек становится только тогда, когда излечивается от инфантилизма, от человека-дитя как душевной болезни. Но это не значит, что его не ждут еще более опасные заболевания на духовной стадии совершенствования.
Духовные болезни или патологии самого духа.
       Во-первых, его неразвитость в человеке как наименьшее духовное зло, духовная непосредственность, наивность, инфантильность.
       Во-вторых, наоборот, духовная ловкость, изворотливость, в пределе превратность и извращенность как отчужденные формы духа в человеке под влиянием страстей его души. Прежде всего, разумеется, духовная гордыня или трансцендентный эгоцентризм. Этот эгоцентризм внутренне присущ духу в человеке. Он есть результат злоупотребления идеей абсолюта, что выражается в духовном абсолютизме. Гордыня духа умеряется разумом как мерой соотношения двух составляющих его элементов: бытия и не-бытия. Дух разумен, а не противоразумен. Но и он может быть превращен в человеке в страсть, в чем выражается превратность и извращение не самого духа, а его человеческого употребления в качестве страсти.
       Другая опасность таится в том, что в духе ум может быть противопоставлен сердцу, любовной привязанности как нечто, ни с чем не связанное, произвольно полагаемое. На самом деле дух не может быть черствым, бессердечным. Дух предполагает сердечность, полагая разумность самого себя. 

                О ЗАКОНАХ И ТЕЛАХ
     У человека как душевного существа юридический закон в лучшем случае может стать привычкой, проверяемой и опровергаемой возможностью применения принудительной силы государства в виде наказания в случае его нарушения. Для него этот закон не является естественным, как физический закон, который невозможно обойти который поэтому автоматически, сам собой, им исполняется. Как сделать так, чтобы социальный, правовой закон исполнялся не произвольно, а непроизвольно человеком? Сделать так, чтобы наказание за его нарушение было неотвратимым и смертельным, как в случае нарушения закона природы? Именно это заставит человека его исполнять? Этому мешает не только человеческое своеволие, но и то, что все человеческое не является таким устойчивым, необходимым, как то, что мы называем естественным, природным.
        Если будут созданы такие законы, которые соответствуют всеобщей человеческой природе, то они станут достаточными условиями возможности перехода к следующему этапу «очеловечивания» человека – моральному этапу или этапу морального образа жизни каждого человека, его привычкой. Если последний станет естественен для всеобщего человеческого исполнения, то есть, будет работать как закон природы, то для любого человека окажется под силу нравственный этап или этап нравственного образа жизни, доступный в настоящее время одним только праведникам. На этом тогда закончится подготовительный этап становления человека и нравственный человек обретет возможность обрести разумную природу, ведущую его к духовному преображению.
       Учение о семи телах человека позволяет верно ориентироваться в мире явлений, но затрудняет продвижение в мире сущностей. В первом приближении к истине оно работает. Но следом запутывает из-за своего упрощенного схематизма метафизического характера, приблизительного профилирования сложной диалектической связи духа и материи, бытия и сознания. Если его переформулировать в естественном свете разума, то можно получить явный эвристический эффект. Работу над этим учением начнем с первого тела – грубого или вещественного. Это материальная основа самой телесности. Следующее тело – эфирное – является его энергетическим двойником. Вместе они составляют масс-энергетическое телесное устройство. Третьим телом является астральное тело. Если материально-вещественное тело есть носитель, а эфирное тело его действие или энергия, иначе функция, то астральное тело или телесный астрал есть побочный эффект его действия или эмоциональный фон, точнее, его коллективно бессознательное окружение.
       В свою очередь ментальное тело есть не просто тело эмоционального восприятия, но тело доведенное до ума, пропорционально сложенное, рассудительное тело или, по древнегречески, тело дианойи (дискурсивное тело). Это дискурсивное или ментальное тело есть континуальное тело или тело сознания.
        Следующим телом, возвышающимся над телом сознания является тело самосознания или каузальное тело. Каузальное тело является телом самопричинения или телом Я как причиной самой себя. Это волевое тело есть тело решения того, что осознано умным (ментальным) телом, а именно выбора самого себя.
       Начиная с шестого тела мы выходим из сознания в сферу надсознания. Это сфера идеального тела или буддхического тела как тела совершенства, по древнегречески, тело ноэсиса.
       Последнее, седьмое, тело есть атмическое тело или тело дхармическое. Тело закона духа или разумное тело. Точнее, тело проявления разума в душе. Иначе, душевное тело, которое может вынести дух. Можно сказать, что это экзистенциальное тело выходящее на трансцендентальный дух.      
         
                О СТРАСТЯХ
       Почему-то на определенном, позднем, этапе  своего духовного развития наши философы бросают публичную, научную философию: одни, например, Линьков, сажают капусту, как  Цинциннат, другие уходят в религию, примеров чему не сосчитать, третьи увлекаются мистикой и даже, не дай бог, оккультными науками, а иные, совсем уж лишнее, скисают и занимаются обучением. Из-за чего? Из-за отчуждения в самой философии, тягот выяснения товарно-рыночных отношений в сфере приложения своих философски спекулятивных усилий, которые их не терпят, абстрактного характера занятия философией, двусмысленного, межеумочного ее положения или еще чего? Не по причине же умственного напряжения? 
        Не помню, чтобы кто-нибудь из них уходил в позитивную науку. Все обязательно в нечто постороннее философии как науке.  И никто в политику. В политику идут те, кто ничего не умеет делать. Платон и Маркс не в счет, так как первый никогда ей не занимался, пока  на старости лет не впал в маразм Законов и пресловутого Послезакония, последний же из-за своих земных страстей никак не мог успокоиться, - так его волновали общественные интересы.  Или нет общей причины, - у каждого она своя?
        Меня занимает вопрос о том, одиноки ли мы во Вселенной? Есть ли высшая инстанция? Разумеется, не в том смысле, что как к ней обратиться для того, чтобы решить свои проблемы. Такая позиция пристала человеку религиозному, несамостоятельному. Меня она, эта инстанция, интересует не в позиционном плане, т.е. в каком я нахожусь положении: «под» или «над», или плане диспозиции, к ней предрасположенности, а в плане композиционном, т.е. в соотнесении, сообщении, общении с ней. Есть ли она? Она есть, если мы не одиноки. Мы не одиноки и тогда есть те, кто прежде нас и после нас, ниже нас и выше нас или наравне с нами. Если они есть, то где они? Там или здесь? Или и там и здесь? Рядом они с нами? А может быть они вместо нас? Может быть они и есть мы, только мы этого не знаем?
        Я имею в виду братьев по разуму, не по вере, конечно. По чувству нам близки люди. Ведь люди есть существа не разума, а чувства, даже страсти. А вот где существа разума? Последние как раз есть те, кто дошел до кондиции, до огня. Огненные духи. Мы существа воды, нас занимают страсти. Мы тяготеем к земле и по ней растекаемся. Единственно, что можем, так это иногда воспарять над ней. Но огня в нас нет. Мы его должны добывать, высекать в работе. В нас есть дух, но не он как таковой, а его воплощение в виде души, которая разрывается страстями.  Мы двойственны, распяты между небом и землей, в лучшем случае. А в худшем есть сплошная плоть, неповоротливая масса. Наша самостоятельность дорогого стоит, ее надо заработать. И потом нет никакой гарантии на продолжение. Всегда разрыв и начинать сначала. Нам необходимы покровители. Либо активные, которые над нами стоят и нас поучают, как надо. Либо пассивные в виде вселенской библиотеки, универсального банка мировых данных, к которому можно обратиться за подсказкой или справкой, восполнить информационный пробел в знании.  Другими словами, мы нуждаемся в тех и в том, что может нас направить и усмирить наши страсти. Но нам не нужны наблюдатели за нами, немые свидетели нашей слабости, взирающие на нас из надменного далеко.
        Как далеки от этих фантазмов разумные существа. Они и не подозревают, что волнует душевных людей. Разумеется, и у них есть душа, но у них тело духовное. Ведь они не органические существа, т.е. существа страсти. Их душа и есть наш дух. Они существа разумные. То, что в нас есть привходящее, а именно разум, в них есть исходящее. Если их нет, нет ничего, точнее, никого идеального. Нет вообще ничего, потому что они есть истина того, что есть. Реальность, доведенная до совершенства. Не реальность в нас, а мы в этой реальности. До нее мы, конечно, не доросли. И вряд ли дорастем, ведь наш рост имеет материальные пределы. Мы, конечно, пребываем в духе, но часто бывает, что в нас его нет. Для начала хватает и нас самих. Но потом нас уже мало. Требуются хотя бы немного лучше нас. Но и таких нет и тогда мы их выдумываем. И появляется оккульт.  Желаемое выдается за действительное. Опять желания, страсти, а разум только орудие для их удовлетворения.
        Вот эти разумные существа, как они появляются? У них что, природа разумная? Или они искусно сделаны? Есть умная техника? Нет, конечно. Может быть умная техника, но обязательно должен быть ее создатель. Ведь техника как искусство есть искус не самого искуса, но кого-то. Искусственное необходимо для восполнения недостатка в естественном. А естественна, например, органика. Последняя нуждается в культивировании того, что есть как нечто наличное, сырое. Существа органики рано или поздно начинают доводить свою природную органику или естественность до кондиции, до совершенства. Они становятся разумными в этом. То есть, не просто развиваются, а совершенствуются. Но опять же в органике. Разумное, выработанное ими, или труд используется только в органических целях. Но нет еще гармонии. Есть война. А мир используется для войны как действенное средство выживания. Мир возможен только в разумной среде, а не там, где господствуют страсти. Появляется вопрос: возможно ли путем культуры построить мир гармонии в жизни? Разумеется, нет. Его можно построить только в призрачном (идиллическом) царстве культуры. 
        Но культура не натура. Вот где для человека предел. Натура не может в его лице стать культурой, а культура натурой. Почему? Разума не хватает. Он не свойственен человеку. Разум так и не стал его второй натурой. Он до сих пор является непосильным бременем для человека. Почему? Потому что человек есть натуральное существо, а не культурное. Для человека культура, разум, дух есть не данность, а заданность. А как натуральное существо человек довольствуется тем, что есть, т.е. данностью. Если бы он был духовным существом, то для него разумное поведение было бы не проблемой. А так его хватает только на страсти человеческие, которые для разума обременительны. Поэтому гармония не для человека. Она его мечта, но не жизнь.
        Гармония есть в мире, но только в мире в целом с точки зрения вечности. И человеку в ней тоже есть место в качестве одержимого страстями несчастного существа. И никогда он не найдет себе место в мире, ибо в нем самом нет места для нее. Это касается человека, а не самой гармонии, в которой есть место всему, в том числе и человеку. Путь к гармонии лежит в преодолении человека. Необходимо стать сверхчеловеком. Но этому мешает наша природа. Поэтому человек пробует ее преодолеть искусственно. Создает самого себя. Но из чего? Из той же природы, ведь другого материала нет. Он ограничен материалом. И потом, самое главное, он сам есть материал совершенствования более развитых существ. Только материал уже вразумленный.
        Выходит, что человек как существо, как минимум, двойственное, двусмысленное, достичь гармонии не может. Но он может послужить материалом, сырьем для совершенствования других, более развитых существ. Они его и используют как наблюдатели, активно не вмешиваясь в человеческие  дела. И волки сыты и овцы целы.   Остается дело за «малым», - как стать совершенным. Человеку это не дано, но задано. Для него это задача, которую он, конечно, не решит, но своей работой поможет решить другим, более продвинутым существам, которые умеют извлекать уроки из глупостей полоумных людей. И человеку в этом польза. Она в том, что, оказывается, есть существа умнее и лучше тебя. Значит на тебе развитие и совершенствование мира не остановилось. Вот такая получается гармония услуг. Все кому-то служат. Мир слуг и господ. Однако мир на самом деле другой, иначе он был бы глуп, а не разумен. В разумном мире никто никому не служит и мир не служит всему. Это все еще религия и политика. А где философское отношение? Оно, по-видомому, заключается в том, чтобы всему предоставлять то, что есть у всего. Не надо вмешиваться в то, что еще не состоялось. Нельзя срывать плод, который еще не созрел, ведь это глупо. В этом есть суета и игра страстей. Мы потому одиноки во Вселенной, потому что не созрели, не дошли до кондиции, не узнали своей меры. Мы поторопились с тем, что признали себя мерой всех вещей. А кто это узнал, не вмешивается в порядок вещей и наблюдает за игрой страстей как всевидящее око, не прилагая к этому никакого усилия, не вкладываясь в это нечем и никем. Зачем? Бессмысленно. Никакой пользы от этого не будет, а выйдет один вред.
        Взять хотя бы религию. Почему бог не приходит? Если придет, то что будет? Ничего и никого, кроме него. В результате существует множество религиозных мнений, которыми человек спасается. Настоящее спасение состоит в том, что никто человека не спасет, если он сам об этом не позаботится. А если кто-то придет, то человеку уже не будет место. Бог хорош на своем месте. Пускай там и сидит, и не вмешивается в дела людей, которые им стращают друг друга. А что до других вразумленных существ, то и своих хватает. А подлинно разумным здесь делать нечего. Не то место. Их нельзя прямо локализовать, ведь они вездесущи и есть явления одно и того же разума. Вот к каким невеселым мыслям приходится приходить за неимением лучшего в человеческом одиночестве. Таков человеческий удел: быть мнимой мерой всех вещей или бесплодной страстью.
        Из человека может получиться хороший психолог, но не философ. Для этого у него слишком много страстей, но не хватает логики. Поэтому он довольствуется паллиативом – диалектикой. Есть диалектика, математика, но нет логики как деятельного разума. Диалектика помогает понять страсти, математика их замещает. Но это не то. Понять страсть не значит овладеть ею. Здесь появляется возможность одержания самим разумом как наихудшей страстью. Какая страсть разум? И если он станет страстью, что будет? Здесь Спиноза увлекся. Как правило, она в лице разума начинает владеть умом человека. Человек превращается в одержимого идеями безумца. А тем более умерщвление страсти ее вычислением. Ведь страсть это то, что получается в результате  общения стихий. Поэтому здесь нужна для гармонизации не логика страсти (рационализм) и не страсть логики (иррационализм), но логика самой логики, а не страсти, и, тем более, не логика, одержимая самой собой. Но логика, знающая свое место, свою меру, не отчужденная от самой себя. Взять хотя бы практикуемый здесь скептицизм. Ведь это тоже страсть логики, ее смертный грех. Очередное ее отчуждение. На этом все.

                О ЧУВСТВАХ И ИНОМ
       Получил твое письмо и обрадовался тому, что есть еще люди, которые умеют красиво писать и прямо выражать свои мысли так, что понятно, что они имеют в виду.
       С тем, что ты писал о чувствах, о том, что они растут в людях, вместе с ними, их перерастают и становятся чувствами более развитых и совершенных существ, нельзя не согласиться. Любовь как сердечная привязанность к высшему, духовному нас возвышает, приподнимает над нашим человеческим уделом, нам подсказывает то, что мир чувств не ограничивается только нами, но существует во всем космосе и движет светилами, звучит музыкой небесных сфер. Можно согласиться не только с этим.
       Но и с тем, что на высших своих ступенях восхождения к абсолюту, чувство сливается с мыслью, ее уплотняет, становится самим существом, ангелом как единым целым чувства и мысли, в котором чувства выступают телом, а мысли душой. Ангелы и их посланник бог думают чувствами, то есть непосредственно, без размышлений, и чувствуют умом, то есть являются чистыми качествами. Эти «небесные существа» и есть идеи. Ты упоминаешь «лествицу Иаковлеву». Она и есть лестница восхождения ангелов как идеальных существ к абсолютному духу.
       Но здесь пора остановиться и отдышаться. Мы поднимаемся в те сферы, которые не предназначены для человеческой праны. Здесь мы можем задохнуться. Духа нам уже не хватает. Здесь другие энергии, иные ритмы и меры божественной вибрации, человеку несоразмерные. Мы приближаемся к неприступному абсолюту. Сама неприступность заставляет тебя называть его «Иным». Я вспоминаю первый отзыв о тебе Сергея Г. Он мне говорил о том, что ты его, говоруна, доводил до молчания своей речью об ином на семинаре, когда был еще студентом. Сколько лет прошло, но ты все еще остаешься верным своей интуиции того, что называешь Иным.
       Не может не возникнуть вопрос о том, что вынуждало Г сдаться на милость твоему кумиру? «Иное» это твой кумир, которому ты возносишь свои мысли и чувства. А что еще остается делать, как не то, чтобы поклониться тому, что ты желаешь? Ведь ты признаешь Иное за то, что лишено определенности, но есть. Оно не подвластно мысли, ибо не может быть названо и описано, объяснено, доказано, удостоверено и понято. Поэтому Г и умолкал, завороженно слушаю тебя, как ты о нем говоришь, не ведая, что это и есть само желание, не имеющее своим объектом ничего из того, что он знал. Объектом желания как такового является оно само. Желание самого желания, вечно ускользающее от своего удовлетворения. Этого Г и не мог знать, ибо был человеком предела, самого определения. Это определение помогало ему избегать силы безумного желания, которое в нем было, спасало его от безумия, ему врожденного, дозированно открывалось в нем поэтической и живописной вольностью бунтаря.  Твое Желание иного рода. Оно не активное, а пассивное, созерцательное, но именно поэтому тебя приводящее в движение подвижника во всех твоих делах. Определи его и ты окаменеешь. Ты им любуешься, ему поклоняешься как идеалу, чистому качеству стремления. Вот это желание Шопенгауэр называл волей, а я утрированным, чистым духом. Не случайно ты и занялся психологией, чьим предметом как раз и является желание. 
        Сугубое желание или желание самого желания если и может быть раскрыто, то только как бесцельное совершенствование, то есть, очищение самой чистоты. Здесь оно являет себя как то «ничто», которое стало интеллектуальным пунктиком Сергея. Его пуризм имел философскую подоплеку определения самого неопределенного, но существующего, что, конечно, является не материей, но духом. Только дух у него служил уму, что является противоестественным. Это не душевное заболевание, которое было бы неизбежным, если бы он его не трансформировал в духовную болезнь. У него не душа была больна, а дух, угнетенный интеллектом. Галицкий не мог ничего ни думать, ни чувствовать, ни говорить, ни делать, без составления ментальных схем.
       Если кумиром Сергея был предел, то же самое, то у тебя – беспредельное или, как ты говоришь, иное. И то и это крайности, которые расходясь в пределе, в конечном, сходятся в безначальном и бесконечном, в беспределе. Я же слуга не предела или беспредельного, границы или безграничного, но того, что находится между ними, их разводит, когда они сходятся, и сводит, когда они расходятся. Предел есть конечное, беспредел бесконечное. Конечным управляет ум, проще, рассудок, бесконечным фантасия, проще, фантазм. Конечное и предельное есть имманентное, бесконечное (а равно безначальное) и беспредельное есть трансцендентное. Моя точка зрения есть трансцендентальное, то есть предел беспредельного и беспредел предела. Вот на этом Галицкий как раз и сломался. Почему? Потому что решил на этом построить систему, определить само беспредельное, что невозможно. Он пытался найти смысл в самой бессмыслице. Ты же не умом, а сердцем знаешь, что это невозможно и не касаешься самого беспредельного или иного, ибо оно не является касательным по отношению к пределу и всегда от него ускользает. Я понимаю, почему ты держишь дистанцию по отношению к иному, ведь чем дальше от него, тем оно ближе, чем ближе – тем оно дальше. Я так не могу, ибо для меня ум-предел не менее важен, чем сердце-беспредел. Причем я понимаю, что слугой является не дух, а ум. Именно дух является одновременно предельным (вдох) и беспредельным (выдох). Ум и сердце его измерения.
        Другое имя духу - дыхание, которое невозможно без вдоха и выдоха, но не является ни тем ни другим. Оно есть их посредник, средний термин, среда крайностей, их связь, субстантив, то, «чем» они как «что» есть. Дух есть бытие ума и сердца, предела и беспредельного, единого и иного, сущего и несущего. Иное не есть не-бытие, оно есть не-сущее. Иное есть не не-бытие, а ни-что. Ничто из сущего. Но оно есть. Есть то, что есть дух без мира, без материи и пр. Ты избегаешь определения не потому что оно не может быть определено, а потому что его определение будет его открытием, откровением и одновременно закрытием, умолчанием, исчезновением. А тебе никак не хочется его исчезновения и ты жертвуешь его откровением ради незримого и неопределенного присутствия, присутствия самого желания, но не его удовлетворения. Между тем дух есть не только желание, но равно и его удовлетворение как пропуск следующего желания.
       Ты думаешь, что абсолют – это то же самое, то есть, бытие, которое есть бытие, а ему противоположное – ничто как не-бытие, как то, что не есть. А между тем это не-бытие есть не то, чего нет, а что есть, но не то, что есть наличное. Оно меонально и есть становление. Абсолют или абсолютный дух есть бытие не бытия или не-бытия, но самого становления. Как бытие становления, то есть бытие бытия и не-бытия, оно равным образом есть и то, что есть, и то, чего нет, но было и будет.
        Желание – это и есть та часть, точнее, аспект любви, который не дает нам остановиться и застыть в немой позе, зайти, как ты пишешь, в тупик. Эта деятельная любовь нас манит, но нам не дается как любовь в саму любовь. Когда она остывает и успокаивается, то становится ставшим вечным покоем, ничтожится, чтобы вновь вспыхнуть уже жалостью к себе и ко всему в мире и в этом очеловечивается. Выходит, что желание есть всегда желание другого, иного, чем есть и кто есть. Желание есть само иное, де-идентифицирующее субъективность и субъектность субъекта желания. Мало того. Желание как таковое или иное есть объект, не имеющий места, и одновременно место без объекта, то есть, пустое место. Поэтому иное как желание парадоксально. Иное есть то, что Будда называл миром страдания. Нирвана есть избавление от желания. То есть, то же самое желание, только вывернутое наизнанку. Ни в сансаре, ни в нирване нельзя от него освободиться. Только в нирване оно духовное, а в сансаре материальное. Но и здесь, в сансаре, или мире, и там, в нирване, или духе, оно равным образом реально.

                О ЧЕЛОВЕКЕ И НЕ ТОЛЬКО
       Исходя из того, что мы думаем и знаем, а также думаем, что знаем, следует утверждать то, что социальное или человеческое, ибо иного, чем человеческое, мы социального не знаем, является высшей стадией (степенью) развития объективной реальности или материальной действительности, ибо это социальное тоже, как и природное физическое, химическое и биологическое, объективно существует в качестве нечто материального, но от всего прочего отличается тем, что способно к идеальному. Однако это идеальное как свое инобытие социальное в качестве реального и действенного сосуществования людей представляет не адекватно, но искаженно в соответствии с тем, как находит в самом себе. А находить оно его может по-разному в зависимости от развитости самого социального, находящего выражение в идеальном или духовном виде (идее) первоначально непосредственно мифологически, смешанным образом, следом философски абстрагированным, в мысли раздвоенным (аналитически разделенным) на представляемое (мыслимое) и представленное (мысленное) и, наконец, связанным, конкретным (синтетическим) образом, чего, правда, еще нет в массовом человеческом сознании, а может быть никогда и не будет, ввиду жесткой социобиологической детерминации поведения ординарного человека.
       И все же так ли однозначно определенным в трудовом роде чувственно-сверхчувственным может быть то, что являет себя в материале само будучи нематериальным, но идеальным (духовным)? Так по научному методу, условием следования которому является философски элемент, предполагающий в качестве своего существа-носителя, отдельно взятое лицо, личным, особенным образом являющее в себе отдельно существующем всеобщее. Научный метод предполагает в качестве критерия полагания в качестве существующего только того, что эмпирически проверяется на присутствие в наличном материальном мире. То, с помощью чего устанавливается это присутствие в виде отдельно взятого предмета исследования в связи со всем сущим, а именно идеального предмета (идеальной предметности), остается «за кадром» научного изучения, будучи всецело в распоряжении философского размышления, ибо последнему не остается ничего другого.
       Но не так по методу мифологии и ее производной религии, которые принимают на веру то, что непосредственно является сознанию мыслящего, но органически существующего существа, для которого само это мышление, да и сознание, выступают лишь побочным следствием поклонения, навязанного страхом существования в том натуральном мире, в котором отсутствует сознание в виду сложности его адекватного инобытия таким образом, что все (мир) является находящимся в одном (сознании). Страх, как и само страдание, вызвано не миром, но сознанием существования в нем и перед ним. Поэтому чтобы избавится от него требуется по необходимости редукция (процедура упрощения) к животнообразному действию по инстинкту, что обеспечивается ритуальным поклонением и религиозным служением, что как раз характерно для большинства двуногих существ, у которых две верхние конечности (так называемые «руки») освобождены и для работы, для удовлетворения своих животных инстинктов, и для манипулирования биологически нейтральными предметами (так называемыми «сакральными артефактами»), чтобы занять их уплощенное сознание «работой» (поклонением тому, чего нет) по примирению со своим двусмысленным положением в мире чувственного и сверхчувственного существа, когда их зверские и скотские потребности удовлетворены. Ведь подавляющее большинство тех, кого по недомыслию называют разумными существами, заняты как раз тем, чтобы отказаться от мысли, чему способствует их мифологическое фантазирование и религиозное утешение. Мечтания и послушания вырабатывают привычку обходиться без мышления, ведь оно есть сомнение в том, что не обосновано и не проверено ходом размышления и опытом соизмерения. Единственно что себе могут позволить такие люди, так это заниматься псевдоразумными объяснениями и описаниями, если у них еще не полностью подавлен интеллект предрассудочным социально (культурно) адаптивным клишированием. Но так как они основываются на вере и фантазии, то дальше того, что называют «тайным знанием» не идут. Это те, кого именуют магами, астрологами, оккультистами, мистиками и пр. Тайна их знания заключается в том, что они не знают того, что вся их сила есть сила незнания, ведь тайна в том то и заключается, что она дает возможность предполагать все, что угодно, а это как раз есть вотчина не знания, а незнания в форме заблуждения.  Почему она имеет место? Да, просто потому, что наука не всесильна и принципиально погрешима, допускает ошибки, в чем честно признается, чего нельзя сказать о магии, мистике, мифологии и религии. И потом она как коллективное занятие занимает ученых не на все время их жизни. Поэтому ученые, когда не заняты исследованиями, решением научных проблем, ведут себя так, как обычные обыватели, которые следуют тому, что разделяют те, кто руководствуется в своей жизни условностями обыденного, мифического и религиозного характера, не подвергая их систематическому рациональному сомнению и процедурной эмпирической проверке.
       Но это не означает того, что заслуживает разумного внимания только то, что является предметом науки. Есть такие вещи, которые ей недоступны. И тем более они недоступны так называемым эзотерическим занятиям, в которых не только ставятся сложные проблемы, как в науке, но главное, находятся такие способы их решения, которые слишком сложны для человеческого понимания тех, кто их, эти решения «находит», чего нет в науке, которая открывает простые решения поднимаемых проблем. Такой недоступной проблемой для любого решения является проблема установления более разумной жизни, чем наша, человеческая во Вселенной. Причем разумная, но не социальная, которая по необходимости основана на совместной трудовой деятельности. У людей разум и чувства, а также воля, носят прикладной, инструментальный характер для животного (биологического или биотического) выживания, они производны. Тогда как для духовного развития требуется наоборот, чтобы животные потребности носили прикладной характер относительно разума и чувства, которые стали бы не средством, а целью человеческого существования. Труд никогда не станет добровольной целью жизни большинства, потому что оно как все живое ищет не трудности, а легкости бытия. Если бы разум, чувства и воля были бы естественны, соприродны для человека, то он был бы духовен. Но они не соприродны, не врожденны ему, а появились как нечто ему чуждое, извне привнесенное в результате жизненного выбора под страхом смерти или навязанное иными, более совершенными существами.
       Не было еще ни одного человека, который смог бы преодолеть свой человеческий удел двусмысленного материально-духовного, чувственно-сверхчувственного существования. Но были более совершенные существа, которые принимали на себя вид человека для того, чтобы испытать то, что значит быть человеком, и сделать то, чтобы его преодолеть. Однако никто из людей еще не смог пройти по этому пути совершенствования, чтобы стать сверхчеловеком. Это очевидно любому, кто беспристрастно смотрит на жизнь и ее понимает. Сказки о «святых» людях способны убедить в их существовании только духовно незрелых людей, не знающих не только себя, но и ничего действительно настоящего. И все же в истории человечества есть свидетельства связи с иными, более совершенными и уже полноценными существами, но эти свидетельства отрывочны и ничего, кроме самого факта такой связи, пробы разумного контакта, не содержат. Очевидной причиной такого положения вещей является то, что такой контакт с человеком в отдельности и со всем человечеством в целом не может вести ни к чему положительному, ввиду принципиальной слабости человеческого интеллекта, чувства и воли, подавленных гнетом животных нужд, оставляющих слишком узкий коридор для развития духа.  Но это, как и все прочее, не могущее получить научной экспертной положительной оценки, является лишь плодом досужих размышлений. Проверить сие никак нельзя. Что остается? Думать и мечтать о том, что если не люди, то лучшие существа способны на лучшее, а не худшее. На человеке в принципе необходимо поставить крест, понимая, что через крестные муки воскрешает человек не к спасению, но к новому страданию, еще более изощренному, чем прежнее. Путь к спасению лежит в ином направлении, которого человек не знает не потому, что некому указывать, а потому что ему незачем им следовать, ибо для человека он бессмысленен. Для того, чтобы путь обрел смысл необходимо иное существо, чем человек. Проблема здесь заключается в том, что такое существо нельзя выдумать и сотворить. Он не творится, а есть от века, уже есть и нет никакой надобности в его творении. И если договаривать до конца, то он (она или оно) вообще не существо и его сущность поэтому для человека как существа, субъекта не имеет смысла. Причем он и не объект. Тогда что? Ничто из того, что мы знаем.

                ОБ ИДЕАЛЬНОМ
       Меня занимает идеальное. Но его осмысление мучительно сложно. Чтобы понять, что оно такое, начну размышление с простого и первоначального. Ты полагаешь в качестве такового иное. Именно потому, что оно просто и изначально, оно представляется тебе сложным и ни на что не похожим, бесподобным, беспредельным и пр. Я же думаю, что твое иное есть, напротив, не-иное. Что такое иное? Это другое или не то, что есть как определенная данность. Дано нечто. Иное не дано. Это то, что не дано. Таким иным является, например, традиционный («авраамический») бог.  Если не дано, тогда задано? Есть проблема или тайна? И уже в этом качестве заданности в качестве скорее не проблемы, которая имеет решение и в таком случае становится данностью, а тайны есть данность не-данности, находится вне черты, границы данности, пребывает за ней, есть за-данность.
       В обычном словоупотреблении иное как не-данное относительно, то есть, есть то, к чему не относится данное. Его относительность отрицательна.  Такое отрицательно относительное иное или другое все же этим отрицанием того, что не дано, таким образом, негативно, определено, то есть, ограничено, конечно, а значит положено рядом или далеко с данным, вот этим, прямо, непосредственно или опосредствованно, посредством себя, себе другого, то есть уже разделенного. Разделенного чем? Собой? Как данным или за-данным? И тем и другим. Значит, не-данное как заданное или иное-другое и данное, вот это, имеют общую границу. Но она размыта. А они амбивалентны. Получается данная не-данность и не-данная данность. Что в этом смешении есть изначальное, а что производное? Казалось бы, изначальна данность, которая, развиваясь, теряет свою целую таковость данности, разделяется (делится) на части, становится себе другой. Так появляется другое, иное. Оно еще не противоположно данности, тому же самому, тождеству, но уже отлично от него, есть само различие, тоже само, но не такое же самое, а от него отличное, то есть, не тождество, а различие. Но не тут то было. Ведь когда мы утверждаем данность чего, то это данность кому, ведь не самой данности, а ей иному, другому уже по-существу, по сущности, как дана вещь-объект субъекту. Получается первично иное, не-данное.
        Самому себе субъект дается через иное – через объект, когда его мысль на объект натыкается и встречая в нем препятствие, ведь он не мысль, к себе возвращается, то есть, является мыслью об объекте, а не самим объектом. Для субъекта объект другой, чем он, ему иной. Как и, наоборот, объекту субъект. Таково гносеологическое различие, тяготеющее превратиться в противоположение субъекта и объекта  познания и мышления. Гносеологический субъект проводит различие амбивалентно связанных друг с другом субъекта и объекта благодаря уму или разуму как внутренне присущей или имманентной инстанции различения. Субъект есть некоторая не-данность в качестве за-данности данности объекта. Само познание, которое невозможно без смыслового различения или работы ума, их определяет относительно друг друга, как различных, то есть, разделяет, размешивает их амбивалентное смешение. Но разделяет для чего? Разумеется, для соединения, определяя одного в качестве причины или условия, а другого (иного) в качестве следствия или обусловленного.
       То же самое можно найти и в отношении духа и материи, если понимать их в становлении. Их становление как единство, единство амбивалентное, и есть иное, умом неопределенное, не-данное. Дух становится материей, а материя духом вечно. Это и есть так называемый «меон» или хаос, ибо они становятся друг другом так, что друг от друга неотъемлемы и неотличимы. Хаотическая континуальность и континуальная хаотичность духа и материи амбивалентна и есть собственно не-иное. Иное приходит с модально-онтологическим разделением духа и материи как соответственно чистой актуальности (идеальности) и чистой возможности (материальности). Разумеется, приходит с умом, с разумом. Появление этого разделения и есть разум. Это первое воплощение духа, его первое творение. В разуме дух обретает себя как «сам», как творец, автор, материя которого определяется как его разумное тело или ноуменальная, идеальная материя. Первоматерия же для него становится ничем в смысле того, что именно в разуме дух обрел тождество с самим собой, само-бытие, преодолев свое вечное амбивалентное становление вместе с первоматерией. Так с умом приходит время. С умом дух себя противопоставляет материи как «что» и бытие «ничто» и не-бытию, как сущность существованию. Свое вечное, не знающее различение континуальное становление, дух понимает во времени как «укон» или ничто в качестве пустоты. Эта вечная пустота и есть изначальное тело духа или первоматерия. Эта пустота как материальная природа духа есть полное отсутствие желания или стремления к актуализации возможности или возможность самой возможности. Она есть бессознательное духа. Именно в ней все возможно. Но так как все возможно, то ничто, кроме самого ничто, и не состоятельно, не актуально. Ведь если все возможно, то одновременно и не возможно по причине взаимного погашения возможностей друг другом. Таким разумеется вечная уния духа и материи духу в разуме. Такой она стала со временем. Но не такова она в вечности. Так вот проявлением этой меонической или амбивалентной вечности во времени является мистическое познание как иное самому иному, то есть, разуму.
        Мистическое познание уподобляется вечному симбиозу духа с материей и ориентируется на непосредственность познания как жизни и жизни как познания. Живое знание мистика амбивалентно. В таком непосредственном знании тон задает не размышление, а телепатия и интуиция. Мистик амбивалентно сливается с тем, что ему дано, его проницает, выходя на не-данное как за-данное. Он предается медитации, которую нельзя полагать размышлением, ибо в ней мысль играет роль «стирателя» или «очистителя» всего, включая и ее саму. Так он становится резонатором-вибратором духа, его пустотным телом различающим не-различное или амбивалентное единство духа и материи в вечности. В такой медитации в свои права вступает беспредельная медеумичность мистика, который как сообщение сообщения есть отражение отражения, то есть, того, что есть ничто или все во всем. Таким образом, полное мистическое знание непосредственно возможно только в пустоте как в бессознательном первоматериальном теле духа. Конечно, ни один человеческий мистик на такое знание не способен, ибо не идеален или не-пустотен как дух или духовное существо. Это духовное знание ведомо только духам или духовным существам в вечности, а не во времени.
       Итак, время появляется как свет разума. В нем обитает дух как в своем сверхсознательном теле. Дух в разуме творит реальность, то есть освобождает ее от хаоса, ее упорядочивая умом. В этом помощницей ума становится мировая душа. С миром дух управляется в разуме, разрешаясь от него для того, чтобы мир следовал своим мировым путем по душевным и материальным стихиям.
       Дух же пребывает в универсальном разуме, служителями которого являются разумные существа. Мы же относимся к душевным существам и разуметь можем только то, что находится в пределах мировой души, а именно материальный космос, да душевный мир страстей и желаний, страхов и забот. Возникает вопрос: как нам становится доступно идеальное, которое в общем-то нам потусторонне в качестве не-данного, но за-данного? Естественно, только через совместный труд как некоторое со-действие или синергию. В нашем мире материальных актуализаций и вещных реализаций идеальное есть форма представления сущности одной вещи в наличном материале другой.
        Например, идеальное государство как идея государство есть форма или способ представления, явленности сущности того, что есть государство в наличном материале реального государство, которое существует благодаря нашей жизнедеятельности в качестве его граждан. Или другой пример: представление такой вещи, как ручка, есть способ представленности реальной ручки в органически-неорганическом материале работы нашего головного мозга. И, наконец, третий пример: денежная банкнота материальна, как материален и любой товар, на который ее можно обменять, но то, что скрывает этот обмен является идеальным, точнее, идиллическим или символическим, то есть, нематериальным, а именно: идиллическое представление общественных или человеческих отношений между продавцом и покупателем как товарных отношений между вещами. Казалось бы, идет обмен между материальными вещами, то есть, имеет место вещное отношение. Но на самом деле это только явление-выражение того, что по существу случается, а именно как человеческий предметно-материальный и чувственно-телесный труд по производству товаров становится таким выражаемым общественным отношением, которое представляется идеально выраженным.
       Таким образом, человек причастен идеальному через трудовой навык (рабочую привычку или социальное обыкновение), развитый в ум-ение выбирать оптимальный, а потому идеализированный или правильный, точнее, идейный путь среди всех путей вещей и зверей к полноценной жизни. Как обыкновенно это понимают? Так, что человек идеализирует жизнь, чтобы ее реализовать такой, какая она может быть возможна.
         Но это то идеальное, которое доступно человеку, находящемуся в материальной действительности, пусть даже это действительность общества как социальной материи. Разумному же существу доступно то идеальное, которое не просто идиллично, но и собственно идеально в том смысле, в котором разумно. Духовному же существу доступно все идеальное: и как инобытие материального, и как феномен разума, и, наконец, как чистое качество в виде идеала, идеи не просто в разуме, но разума в идеале. При этом, правда, дух пребывает в разуме. Это надо понимать так, что воплощением духа как формы форм становится разум как форма души, которая в свою очередь есть форма материального тела. Пока так. Следом продолжу позже.       

                ОДИНОКИ ЛИ МЫ ВО ВСЕЛЕННОЙ?
       Есть ли еще разумные существа во Вселенной, кроме землян? Достоверных сведений наука нам не может дать. Есть только научные предположения, да спорные научные факты, подтверждающие только экзотичность или странность некоторых феноменов во Вселенной, которые можно истолковать и как проявления разумной жизни в ней.
       Однако законы физической реальности не противоречат возможности существования в ней разумной жизни. Если бы это было не так, то некому было бы устанавливать ее невозможность во Вселенной. Следовательно, она не просто возможна, но есть в ней. И, разумеется, есть не в единственном числе. Иначе бы разумная жизнь была бы инородным явлением во Вселенной, неповторимым чудом.
       И все же мы до сих пор не обнаружили явных следов разумной жизни на других планетах. О чем это говорит, как не о том, что она редкое явление мире? Не случайно, жизнь требует слишком много условий для своего возникновения, а тем более продолжения в разумной форме. Разумную жизнь можно понимать высшей стадией развития всей Вселенной, связанной с появлением духа как истины материи. Дух в том смысле есть порождение материальной действительности, что в ней находит свое воплощение и проявление, а именно в социальной форме движения. Социальное есть материальное выражение духовного содержания человеческой жизни. Для того, чтобы жизнь стала разумной, то есть обрела дух, она должна развиться в общество. Там, где есть общество, есть разумное существо. Именно в нем, в этом обществе, происходит интенсивное развитие Вселенной, которая для него выступает объективной основой его развития. Но социальное не предел. Пределом развития самого социального как высшего цвета развития материального выступает разумное как ноуменальная материя духа.
       Не может не возникнуть вопрос о том, путешествует ли по Вселенной разумные существа? Вероятно, путешествуют. А если путешествуют, то, вероятно, они уже могли быть на нашей планете для установления контакта с нами. Однако мы не можем с достаточной степенью вероятности полагать, что такой контакт уже случился.
        Допустим, что они уже были на Земле или даже есть сейчас. Тогда почему они не вступили в контакт с нами? Может быть уже вступали или вступили недавно, или вступят в ближайшем будущем. Но только не со всем человечеством сразу, а лишь с тем, кто его достоин, кто может их понять. Нам надо понять то, что межзвездные полеты есть результат развития очень продвинутой космической цивилизации в виду того, что разумная жизнь распределена по Вселенной неоднородно и в тех местах, где для этого есть благоприятные условия, что представляет относительно малую величину вероятности. Поэтому разумные существа должны преодолевать большие космические расстояния, чтобы встретить себе подобных, то есть, разумных существ. Причем в качестве пришельцев могут фигурировать не столько они сами, сколько их искусственные существа, более пригодные для жизни в открытом космосе, которых условно можно назвать роботами. Вот почему может быть мы их не нашли и не встретили, несмотря на то, что мы сравнительно уже давно постоянно прощупываем научными приборами космос, например, по научно-поисковой программе SETI. Но никто нам не отвечает, космос безмолствует. Хотя мы слушаем космос, но до сих пор мы не получили ни одного искусственного сигнала инопланетного происхождения.
       И все же закрадывается сомнение в том, не там ли мы их ищем. А может быть они рядом, но не могут вступить с нами в контакт из-за нашей духовной незрелости? Но так ли это? Может быть кто-нибудь из нас уже готов к этому и даже вступил в контакт с разумными пришельцами? Кто его знает? Но вероятно этого еще не случилось. Правда, остается, малая вероятность того, что они, не вступая с нами во взаимный контакт, наблюдают за нами? Спрашивается, для чего, если мы не готовы? Этот случай возможен, но только при условии того, что разумная жизнь чрезвычайно редка во Вселенной и они дорожат нами, опасаясь непредвиденных последствий своего вмешательства в наши дела? Маловероятно.
       Во-первых, потому, что некоторые люди уже давно готовы к такому контакту по причине их развитого духовного уровня, что нельзя скрыть от менее развитых в духе, но у последних нет никаких сведений в качестве опытных данных о таком контакте лучших, чем они. Что касается всяческих слухов о том, что секретные службы наших развитых государств скрывают факты такого контакта, то они есть только слухи, явно навеянные массовым психозом шпиономании.   
       Во-вторых, предположение об автономном развитии разумной жизни является мифом. Если рядом находится более разумная жизнь, чем жизнь аборигенов, то ее влияние нельзя никак скрыть, ведь разум как духовное образование вездесущ, тем более на малом расстоянии. И потом разумную жизнь нельзя политически ограничить, тем более со стороны менее сильной в смысле разума стороны.  С точки зрения минимума разума, которым обладает человек, уфологические феномены всякой странности (и экзотичности) и связанные с ними контакты любой степени, о которых полна пресса и интернет, есть патологические явления массового психоза, подменяющие естественные природные явления, еще неизвестной нам природы. И только.
       Если бы такой контакт был, то он, по необходимости, стал бы фактом опыта любого мыслящего человека, который нельзя было бы от него скрыть никакой секретной службе, которая на несколько порядков его глупее. Кстати, таких умных людей очень мало. Можно сказать, что они есть исключение из правил, и в таком качестве их единицы, а не десятки, тем более сотни и тысячи. Как правило, те, кто за нами наблюдают, являются не умнее нас, а глупее, потому что полагают, что ум опасен, а не безопасен, что является глупостью. Почему? Да, просто потому, что умные наблюдают за глупыми, а не наоборот, не для того, чтобы их контролировать, что делают спецслужбы, а для того, чтобы понимать, не вмешиваясь в их жизнь.  И вот эти умные люди полагают, что такого контакта еще не было. О их возможном существовании я догадываюсь, имея в виду самого себя. Если ты меня понимаешь, то и тебя. При условии того, что такой контакт уже был хотя бы один раз, то такие люди сразу бы стали пришельцами по отношению к совокупной человеческой биомассе, недавно преодолевшей лишь нулевой уровень социального (а потому разумного) развития. Почему? Потому что для них открылись бы новые духовные горизонты, невидимые всем остальным. Но этого нет, даже как предположения.
       Здесь действует такой закон ума: если у тебя есть минимум ума, то тебе, в принципе, доступен его максимум, во всяком случае в качестве факта его существования. Что касается всего человечества, то если его брать как родового человека (родового не в смысле наименования социальной группы, а в смысле понятия более мощного, чем вид), то оно также составляет в целом единицу минимума ума. В этом смысле отдельные  индивиды, находящиеся между людей, могут быть тоже такими единицами. Но тогда они уже есть пришельцы, то есть, жители не Земли, а царства идей или духовного мира, который соприсутствует везде видимому и невидимому космосу. Если с этой точки зрения вечности посмотреть на нашу проблему одиночества в космосе, то можно сказать, что не все еще потеряно для них. По отношению к человечеству такой контакт с представителями духа, то есть, с вестниками бога крайне проблематичен. Человечество ограничено в таком контакте тем, что их подменяет собственными патологическими душевными суррогатами. Сами вестники себя не таят, они открыты для диалога. Закрыты как раз люди. Другое дело с теми, кто способен на открытый диалог с ними. Это те, в ком присутствует минимум разума, который един только на личностном уровне, а не совокупном групповом. На этом уровне, как видно, он закрывается. Тогда минимальные разумные существа, которые, в принципе, на Земле возможны, должны установить контакт друг с другом как пришельцы иного мира (иномирья), духовного, а не материального. Тем самым будет снята проблема невозможных трансзвездных и трансгалактических перелетов на большие астрономические времена и расстояния.
       И все же, как ответить на тот вопрос, который поставлен в заглавие этого размышления? Только так: мы одиноки с людьми, но дружны с разумом в духе. Или дружим со своей головой, а не с чужой. Именно в разуме, а не в сердце, человек может установить контакт с иными по своей душевной организации и телесной оболочке существами. Кстати, сначала он должен установить разумный, а не душевный контакт с теми, кто физически живет на Земле и одновременно пребывает в духе, в подлинном духе, а не в его мнимой религиозной, философской, научной и художественной форме, отчужденной от него самого. Скачки в духе через его порядки недопустимы. Начинать необходимо с себя, потом продолжать на других, тебе подобных, и только следом браться за чужих, за иных его вестников, более близких духу. Молчание космоса можно объяснить тем, что он, в принципе, не способен на ответ. Он не говорит, он шумит. Слушать надо не космос, а себя, точнее, дух, в котором мы вместе с другими разумными существами пребываем. Но человечество не слышит, потому что его запрос обращен к той инстанции, которая безответна. А ума у него не хватает для того, чтобы это понять. Что понять? То, что оно само себя наглухо закрыло своими иллюзиями и предрассудками, которые идут впереди его разума, как морковка впереди осла.
       Человечество есть целое, но мыслящий, а тем более мыслитель, есть не часть этого целого, а целого духа, который присутствует в человечестве в лице мыслителя, точнее, мыслитель является представителем (репрезентантом) человечества в царстве духа, в первую голову, понимаемом в качестве мира идей.
       Общение между духами, вернее, духовными существами возможно в разуме, а не в сердце. Тогда как общение между душами, вернее, душевными существами происходит не в разуме, а в сердце. Тогда кто такие махатмы? Как пишется, так и понимается буквально, а именно: «великие души, а не духи», готовые встать на путь духа, который в буддизме понимается как путь освобождения или необусловленных (несвязанных) дхарм нирваны как состояния пустотности, тщетности желаний (страстей). Махатмы могут встать на путь духа, но задерживаются в мире страданий своим состраданием, то есть, душевностью, тем, что они великие души. Им труднее освободиться от своей великой души в качестве «Я» с большой буквы, чем всем остальным избавиться от своих малых душ.
       И все же что из себя представляет единство в духе разумных существ различной психофизической конституции? Как оно вообще возможно? В какой форме оно может осуществиться? В форме языкового (словесного) общения или телепатически? В ответе на последний вопрос следует исходить из понимания духовного единства в качестве разумного диалога или языкового общения. Только это язык не слова, а мысли, чем может быть только логика. Причем логика самого разума, то есть, логос. Логос есть средний термин или то, посредством чего возможно в итоге взаимопонимание разумных контактеров. Логос един для всего космоса, ибо есть порядок самого вездесущего и вечного духа. Именно в логосе они могут сообщаться друг с другом как разумные существа, разделенные астрономическими пространствами и временами.
       Возможно ли это для человека? Возможно в той мере, в какой он может стать духом, изменить и превратить свою материальную (психофизическую) природу в разумную. В этой разумной мере, которую может вынести человек, ему явится способность иметь дело с иными разумными существами. В духе как неином возможно между ними сообщение, имеющее логосный характер. Как только человек узнает свою меру духа, ему откроется его реальность, то есть, реальность соответствующей духовной размерности. В ее границах он сможет сообщаться с теми существами, которые ему будут соразмерны.
       На человеческой (элементарной) стадии духовного развития царит монологическое одиночество. Окно контакта для нас еще закрыто. Мы есть замкнутые на себе духовные монады. Вот чем объясняется наше одиночество во Вселенной.   
      
                ЕСЛИ БЫ ЧЕЛОВЕК БЫЛ РАЗУМНЕЕ, ТО…
       Предположим, что человек есть разумное существо. Тогда он, как минимум, способен смирять свои страсти и направлять их в том направлении, на котором он развивается и совершенствуется. Что это за направление? Это направление духа или вдохновение. Человеческий вдох есть открытие или ведание того, что ему неведомо во всем, в том числе и в самом себе. Человеческий выдох есть выведение из себя того, что в нем появилось, изобретение нового путем преобразования налично сущего. Такое преобразование (трансформация), именуемое творчеством, последовательно разделяется на три фазы: первая – подражание, имитация или притворство (теза), вторая – превращение (антитеза), третья – появление или рождение нового, иного (синтеза). Внешним образом, композиционно творчество есть неверное усвоение прежнего путем перебора, комбинации и ассоциации.  Внутренним же образом, формационно творчество есть не покорение вещей, преодоление сопротивления их материала, не состязание с соперниками ради победы, а есть борьба с самим собой, с тем образом себя, на который он желает походить. Этот призрак себя есть его основное препятствие на пути к самому себе, то есть, к тому, какой он есть на самом деле. А есть он то, что сам еще не ведает. В творчестве человек сам себя преодолевает ради идеи как образца не себя, но всего в целом как одного, в котором он только малая часть.
       Но именно себя наличный человек и не желает преодолевать. Помехой в этом является его душа как дух в клетке тела или вырожденный дух. Об этом еще в древности догадывались наиболее просвещенные умом люди, указывая на то, что «кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». Что это означает, если переводить такое архаическое предупреждение на современный язык?  Ни много ни мало, как то, что дух, потерявший самого себя в человеке, то есть, утративший свободу, и нашедший в нем себя как душу, занят только тем, как бы ему навредить. Локализация духа в телесных пределах человека, его обмирщение или духовное падение оборачивается злом, хаосом уничтожения, негацией духом как ничем или ничто всего того, что есть «чем-то» или «кем-то», «что» или «кто», включая и самого человека.
        Дух в человеке или душа – это дух, забывший себя и выдающий себя за иное, притворяющийся человеком, точнее, его “ego”. Забвение духом себя как нечто универсального или ничто локального, превратно выражается тем, что вразумление его как его же характерная черта приходит всегда не вовремя, через шаг после реактивного движения страсти или эго. Да и то приходит лишь инструментально для самооправдания или отвлечения внимания от собственной природы.
       Душевное существо конечно и смертно. Душа его покидает, когда он становится уже не способен ее вынести. То есть, она как его паразит, точнее, паразит его сознания питается человеческими страстями. Когда же человек истощается и уже не способен на то, чтобы что-то желать и к чему-то стремиться, она испаряется, улетучивается. Чем примитивнее человек, тем он менее интересен для падшего духа, ведь с него мало что можно «взять». Поэтому душа цепляется как раз за такие существа, у которых более сложная нервная организация и развиты, задействованы высшие отделы головного мозга, его левого и правого полушария.
        Душа, как только она возвышается до осознания значимости своего положения центра, вокруг которого все начинает вертеться, скорее разряжается. Вот почему она мигрирует в другое материальное тело. Чем больше она будет переселяться, тем дольше сохранится в качестве такого относительного центра. Когда она покидает прежнее тело, то она стирается, но не как субстанциальная форма своего материального носителя, а как психическое содержимое. В новом материальном теле она растет сообразно той конфигурации своих движений, которые прорисовываются по мере их повторения. В общем-то, форма души у всех людей одна и та же, различие в них наблюдается на уровне того, как складывается содержание психических актов ее носителей. Субстанциальная причина здесь одна и та же, вот следствия (кармы) разные.
       Чтобы быть разумным существом, человек должен был бы ее опустошить и предоставить себя не падшему в материю духу, которому нет места в пустоте, а разуму как мировой линии выведения духа из состояния в себе в состояние для себя. Однако полного опустошения человек совершить не может. В нем остаются остатки прежних привычных активаций. Душевная деактивация невозможна даже у пророков, святых и гениев. Поэтому единственно, на что он сам способен, так это на реактивацию того, что было прежде, то есть, на некоторое припоминание как зачаток знания. Самое важное в нем творится не им, а духом и разумом, если он возвышается, или легионом демонов, ибо их бывает всегда больше, чем один, если он унижается, становится игрушкой страстей. Демоны есть падшие духи. А кто такие пророки? Это те, кто как доверенное лицо самого бога, ведет за собой к нему тех, кого необходимо спасть от грехов как пагубных страстей. Являются ли они на самом деле доверенными лицами бога не важно, ибо проверить это невозможно, единственно, что достоверно, так это то, что они так полагают, но ничего, кроме веры в это призвание у них нет. Святые в свой черед есть те, кто знает, что есть послание бога, данное избранному к спасению народу от греха через пророка. Они знают это послание как откровение наяву, на свету, вот потому и именуются святыми. Гении же есть не те, кто есть творцы, но кто чуток к тому, что им подсказывают более развитые существа, использующие их как канал адаптивного внушения тех истин, которые чересчур сложны, будь они сообщены ими непосредственно.
        В общем, между этими категориями продвинутых людей нет большой разницы. Причем нет разницы в том, что все они зависимы и несамостоятельны в духе и в разуме. Но как только начинают приписывать то, что они делают по высшему наущению, чувствуют свое превосходство, то душевно распаляются, теряя свой контакт с высшими силами, обрекая себя на разврат демонических страстей. На этом распаде страстей многие, подающие большие надежды, погорели. И сгорели то потому, что сначала возгордились, почувствовали себя лучше других, а потом в себе разочаровались, ибо они ничем не лучше других, предались унынию и остались со своим эго наедине, не ведая, что эго то это у всех одно и тоже и ничего особого в нем нет: одна абстракция. Но абстракция полезная, полезная не слабому умом человеку, а душе как паразиту его сознания, свидетелю его падения, имя которому совесть. Мы то твердим, что совесть – это лучше, что в нас есть. А на самом деле, что это, как не соблазн и иллюзия причастия разуму и духу? Вот почему Ницше в сердцах посетовал на то, что совесть есть химера. Она и действительно химерична и есть то, что можно назвать вечной мукой души. Но страдания человека не освобождает к лучшей жизни. Оно только его сбивает с толку. Моральными угрызениями совести нельзя преодолеть себя и изжить в себе человеческие слабости. Но и то, что предлагает Ницше не спасает, а скорее губит. Таков человек как неудачный проект возвращения падших духов в вечность.

                ИНОМИРЬЕ
      Что такое иной мир? Что мы подразумеваем, когда говорим о том, что не от мира сего? Это мир нашего воображения? Или то, чего вообще нет? Нет, это есть, иначе он бы не был миром. Но это тот мир, в котором нас нет, ибо мы себя находим в этом мире, а не в ином, чем наш. Причем находим в собственном виде, к которому привыкли не только мы, но и те, кто нас окружает и нам постоянно напоминает о его существовании. Это прежде всего мир людей, включая нас в этом качестве. Мир людей определенный мир, определенный в определенном понятии, предполагающем иное понятие – понятие иного мира. Как они соотносятся друг с другом – эти два мира? Если есть и тот и другой, то они ограничивают друг друга и через друг друга становятся конечными.
       Что же тогда их объединяет, что является их единящей основой и силой? Для разумного определения этой единящей основы миров следует положить ее как нечто непосредственно существующее в качестве идеи абсолюта. Абсолют является уму безусловным основанием и условием существования бесконечного множества миров. Бесконечного потому, что иной мир иной по отношению к вот этому при условии, что есть иной самому иному, и нет основания для того, чтобы иное свести к не-иному, в котором уже есть иное тоже. Ведь иным является само не-иное как иное иному. Все это уже есть в не-ином, но становится в этом качестве определенным в уме, если схватывается как результат развития самого не-иного в качестве первоначала, основания всего, что есть в мире как мире миров.
        Мир есть мир миров в том смысле, что есть имя бесконечного множества таковых миров, иных по отношению друг к другу. Но все они есть мир. Мир миров есть то всеобщее, что в них есть, если берется отношение не между частыми мира по отношению к нему как целому, но между самими мирами. И вот в этом качестве всеобщего мир миров как их бесконечное множество есть предел мирности, всеобщего единства всего со всем, а значит сам конечен в своей бесконечности, пределен в своей беспредельности, не-иной в своей инаковости.
       Что же есть такого всеобщего между мирами, что является их субстанцией? Дух? Нет, если дух понимается как нечто противоположное материи, ибо они друг по отношению к другу ограничены друг другом и конечны. И, разумеется тогда, не материя. Может быть, разум в смысле разумности устройства абсолюта или мира миров? Нет, конечно, хотя это не лишает его разумного порядка, его логичности в субстанциальном значении так, что его логические определения в уме субъекта есть одновременно метафизические определения самой объективной реальности этих миров.
       Абсолют или субстанция есть то всеобщее, которое имеет два измерения: времени и пространственной локализации или конечности и вечности и вездесущности или бесконечности. В качестве вечной и вездесущей субстанции абсолют является сущим творцом, духом. В качестве мировой среды, определяющей времена и пространства бесконечного множества миров, абсолют есть проявление самого себя, само творение. Как дух абсолют есть то идеальное состояние, в котором он находится, выйдя из состояния меональной (материальной) неопределенности.
        Духовная определенность абсолюта как основы или мира миров ближайшим образом имеет в самом себе свою противоположность в виде материальной неопределенности или меональной стихии не-бытия. Далеким или предельным, строгим противопоставлением духа уже не материи, но самого не-бытия или укона  как ничто образуется инаковость всего сущего. В данном случае нас интересует не то, что для этого мира тот мир является иным, а то, что можно назвать самой инаковостью в их взаимном соотношении. Эта инаковость находит выражение в том, что логически и геометрически (математически) выступает как параллельное сосуществование миров друг с другом, никогда не пересекающихся, если сам пространственно-временной континуум (ПВК) имеет нулевую кривизну. При положительной или отрицательной кривизне  ПВК , миры локально пересекаются или даже становятся совместимыми в тех точках контакта, которые имеют информационный или когнитивный характер, то есть, сама кривизна бесконечной мировой линии обусловлена духовными причинами.
       Положительная кривизна расширяет сознание познающего, находящегося в одном из миров, которые физически никак не пересекаются, так как они существуют параллельно друг другу. Это расширение сознания познающего мир расширяет сознание так, что он возвышается над ним, переходит его границы, погружается в его основание.
       Отрицательная кривизна сужает сознание познающего так, что он не способен определиться в том мире, в котором существует материально, принимая за сам мир только все то, что его окружает, но что он не может принять, как существо не от мира сего.
       Тот, кто придерживается нулевой кривизны бесконечной мировой линии как логики развертывания независимых друг от друга миров, тот остается в своем мире в оптимальном состоянии слитности с ним, являясь разумным выразителем духа мировой эпохи.
       Обычно тот человек, который занят духовной работой, является существом не от мира сего. Однако отрицательную кривизну бесконечной мировой линии он может превратить в ее положительную кривизну, если не будет увлекаться критикой отчуждения наличной мировой жизни от возможного духовного максимума в качестве идеального мира (мира идей), но займется возможным в данных условиях мировой динамики творческим преображением, а не только символическим преувеличением, материальной действительности. Если из этого что-то получится, то с этим будет возможно примириться и достичь нулевой размерности мировой линии развития Универсума, став на одну духовную позицию (степень) выше в его разумном устроении.

                СМЫСЛ ЖИЗНИ
       Есть жизнь, и есть ее смысл. Жизнь – это существительное, а смысл жизни – его дополнение или прилагательное, а может быть глагол? Такая аллюзия приходит в голову, когда мы разбираем смысл жизни в грамматическом порядке. А если мы будем его разбирать в синтаксическом порядке сказа, повествования, то жизнь будет подлежащим, а смысл – сказуемым? Вот здесь уже мы находим искомый смысл нашей работе над смыслом жизни, потому что то, какая жизнь и кого, должно быть сказано, даже если не может быть высказано полностью. Однако недосказанность предполагает, как раз, вопрошаемость, так как создает проблему незаконченности, что будит мысль, является мотивом поиска смысла жизни.
       Однако вернемся к грамматике смысла жизни. Смысл жизни по отношению к самой жизни есть дополнение в том смысле, что (здесь я себя ловлю на мысли о том, что смысл есть то, посредством чего (не нечто имеется в виду, видится, то есть схватывается сам смысл как идея – вид вещи, то есть, то, чем или посредством чего, через что, она видится) в нем жизнь находит себя, свое продолженное инобытийное существование, уже не природное, а, например, культурное. Как прилагательное смысл придает жизни качество. В результате имеет смысл говорить о качестве жизни. И как глагол смысл жизни ее утверждает или отрицает: есть смысл жить (позитив, оптимистический смысл жизни), нет смысла жить (негатив, пессимистический смысл жизни). 
       Исходя из этого можно полагать, что жизнь есть субстанция (quod est или «то, что есть», сущее), а смысл жизни субсистенция (quid est или «то, посредством чего есть», сущность), если это сущее есть не абстракция, а конкретное существо, причем не только есть существо, но именно есть (existential или существование). Таким образом, смысл жизни имеет место быть, если это смысл жизни конкретного существа, которое не просто есть и есть нечто индивидуальное (сингулярное), но есть нечто индивидное (партикулярное) или причастное некоторому целому (виду, а через него роду и т.д.). Но этого мало для существования самого смысла. Для того, чтобы оно было достаточно осмысленным, то есть, человечным , необходимо, чтобы смысл был персонален, то есть, являлся особым выражением всеобщего в единичном или был выраженным самого выражения выражаемого, представленным самого представления представляемого.
       Следовательно, смысл жизни имеет личный характер, то есть не может не быть безличным, если он имеется в виду как смысл жизни. Однако это не значит, что смысл жизни не предполагает надличные ценности, на которые личность ориентируется, например, общество или космос. Эта ориентация на не личное есть ориентация личности, а не безличности. Причем имеет смысл ориентироваться и на само личное как на надличную ценность, если это личное есть, например, личность другого, в том числе и в самом себе, если имеет смысл рассматривать это в проекции, точнее, оптике аксиологической вертикальной асимметрии, то есть, полагать отношение «я и другой» не как синтагматическое отношение соседства (демократической координации), а как парадигматическое отношение превосходства или совершенствования (аристократической субординации, сословной иерархии).
       Итак, смысл есть нечто, что можно назвать ориентированием в значении топологического целеполагания, а смысл жизни ориентированием в жизни. Если так, то смысл жизни будет заключаться в самой жизни. Однако если изменить значение топологического целеполагания на противоположное и сделать его утопическим, то изменится смысл жизни. Он будет находится уже не в настоящем, но искаться в будущем или прошлом. Так топология смысла жизни становится темпоральной, является в качестве концептуального хронотопа. В чем смысл жизни? Не в самой жизни, но в смерти? Или иной жизни? Может быть вечной? Кстати, сейчас особенно популярной становится идея иной жизни, обусловленная ситуацией кризиса политической корректности и мультикультурализма, ибо подается в пессимистическом духе ожидания кросскультурного конфликта. В массовом сознании эта идея получает превратное воплощение стаха перед пришельцами из космического будущего или фольклорного прошлого в виде инопланетных чужих или орков, гоблинов, хоббитов, гномов и эльфов, оборотней, вампиров, привидений и прочей нежити, в чем проявляется работа коллективного (социального) бессознательного в качестве групповых фантазмов.
       Смысл жизни находит свое воплощение в жизни, является ли оно, это исполнение, воображаемым, виртуальным либо логически возможным или фактически реальным. Только в зависимости от этого выполнения меняется сам характер жизни: она становится или вымышленной, идиллической или реальной. Но в том и другом случае нельзя при этом отмыслить от такой жизни его личностный смысл, пусть даже если он состоит не в самой личности, а, например, в жизни других. И наедине, внутри себя, и во вне себя, в общение с другими и существовании с миров и в нем, лично и публично человек остается социальным существом и потому смысл его жизни социален.         

                ВЛАСТНЫЙ АБСОЛЮТИЗМ
       Что такое власть? Это сила, которая стремится к силе, то есть, к собственному усилению. Как это понимать? Это можно понимать так, что если мы пробуем понять сущность власти, определить ее понятие, теоретически разобрать явление ее сущности, сам феномен власти как чистое качество, без примесей, или власть в чистом виде без посторонних для ее влияний, как например, экономического или материального порядка, другими словами, власть в идеале, то она есть власть самой власти или власть как еще большая власть. Власть как чистый феномен стремится к самой себе, саму себя определяет, является самоопределяющей инстанцией. Таково субстанциальное определение власти, то есть, определение ее как субстанции.
       Если власть есть еще большая власть или то, что не просто есть оно само, составляющее с самим собой тождество: власть есть власть, но и ее усиление или растущая мощь, то она может быть властью или силой, направленной на саму себя. Такова она как субстанция. Но как она проявляется и на каком материале она становится самой собой? Она проявляется в мире на том, что может быть или кем-то, то есть, субъектом, или чем-то, то есть объектом. Если власть показывает себя на чем-то, то она есть власть над вещами.
        Если власть показывает себя над кем-то, то она есть власть над существами, например, над людьми. Именно к такого рода власти относится политическая власть, как особое явление общественной жизни, как определенный способ отношения между людьми. Конечно, чтобы выделить явление политической власти из всей наличности общественной жизни, мы должны для ее пони мания абстрагироваться от всего того, что есть в общественной жизни, но самой властью не является. Власть обнаруживается, является в том, что одни люди осуществляют свою волю в отношении других людей. Тогда люди власти, которая является как их воля, то есть, воля властных людей становится модусом (способом) воплощения власти, есть субъекты власти, а те люди, которые испытывают на себе волю властных субъектов и ее действия-последствия, есть объекты власти. Кто является субъектом власти или ее носителем?
        Разумеется, политики как агенты (субъекты) политики, которая имеет своей характерной (сущностной) чертой отношение господства и подчинения: господа-политики господствуют в качестве управляющих субъектов, а их воле как способу или модусу власти подчиняются объекты власти, то есть, управляемые субъекты, в совокупности называемые народом. Это вполне вписывается в то, что описывается языком политики как отношение «власть – народ».
       Если полагается, что власть осуществляется через ее носителей, а именно политиков, то каждый политик как действующий динамический (движущийся) центр власти, то есть, движущийся к еще большей власти, озабочен завоеванием власти в обществе (или над народом) и ее сохранением. Политик как единица власти или ее носитель стремится к большей власти, в пределе к власти безграничной или беспредельной. Но это внутреннее противоречие самой власти. Как она его преодолевает?
        Преодолеть свое внутреннее противоречие власть может только путем деления, собственного размножения или увеличения субъектов власти как ее носителей или единиц. Множество субъектов власти, взаимно друг друга ограничивающих, ведь все они стремятся к собственной, а не чужой власти,  есть результат ее становления. В их лице власть осознает свой предел, себя ограничивает и становится умеренной, обретает над собой силу. Это власть над властью или закон. Следовательно, ограничением власти, пределом ее беспредела или злоупотребления является закон как взаимное ограничение единиц власти, норма власти, ее мера, разум власти в качестве власти над властью. 
       Что есть  власть над властью? Это есть власть разума, воплощенная в организованной совокупности властных лиц-единиц в форме или виде властной вертикали, в которой каждая их них является одновременно как субъектом власти по отношению к нижнему уровню власти, так и объектом, по отношению к вышестоящему уровню власти. На что же опирается власть над властью или законная (легальная) власть? На народ как ее основание. В этом смысле народ как абсолютный объект власти (в силу этой абсолютности не являющийся субъектом власти) задает логику самого ее развертывания, является ее необходимым основанием. Имея свое основание в народе, законная власть ищет в народе свое оправдание. Если народ ее признает или принимает как власть над собой, ее оправдывает, то она становится легитимной. Но когда такая законная власть получает народное признание? Только тогда когда эта законная власть или власть закона, то есть, власть над властью, используется не только для блага властных лиц, но и тех, кто подвластен, то есть, прежде всего, самого народа. Такая самоограниченная власть, то есть, власть над властью или власть закона есть народная власть, а не власть только властных лиц.
       Но если основанием власти является народ, то тогда кто или что есть вершина пирамиды власти? Такой вершиной является властитель или правитель. Он есть равно не только воплощение власти над народом, но и власти для народа, через народ и посредством народа, при условии что правитель правит (руководит) или властвует в интересах власти, а не подменяет своей особой народ. Опасность власти состоит в том, что правитель, как и любой политик, может положить, установить для себя, своего сознания власть как свое врожденное качество, то есть качество не своего положения, например, должности, поста и пр., а своего лица, личности, существа. Если это случится, то есть, он полностью себя отождествит с властью, то он ею злоупотребит в своем интересе, а значит против интереса всех других, то есть, народа, включая и других властных лиц. Такое явление будет явлением нарушения меры власти и тогда власть станет незаконной и нелегитимной. Она будет антинародной.
        Всякий политик, а не только верховный властитель, обязан помнить об опасности власти, о ее естественном злоупотреблении, наносящем вред общему, в том числе, в конечном счете, и частному, благу или интересу. Лекарством против неумеренной власти может быть только закон как выражение общего блага посредством взаимного сдерживания власти всех ее субъектов. Так понимаемый закон есть разум власти, ее сознание, истина власти как ее высший этап развития.
       В заключение следует еще раз напомнить: пределом власти, сущностным определением ее беспредельного стремления к себе может быть только она как развитый феномен, а именно: власть в себе через себя разделенная для себя как власть над самой властью или разум власти, воплощенный во власти закона, а не власти лица над законом и порядком общественной (народной) жизни. Если же произойдет подмена власти закона или власти над самой властью властью лица или политика, то он потеряет свою опору в народе, его власть, власть политика, правителя, превратившегося в тирана, станет безосновной властью, которая по необходимости обратится в безвластью, в анархию, угрожающей гибелью не только тирану, но и самому народу. Чтобы этого не случилось, необходимо сделать власть законной и легитимной, народной. Когда власть будет народной, когда политики не будут ее отождествлять со своей персоной, а будут полагать себя представителями власти народа, представляющими народ во власти.
        Нельзя власти отрываться от народа. Такой отрыв субъекта власти от объекта власти сулит гибель самой власти. Что из этого следует? Следует то, что власть личности не должна быть возведена в культ, обожествлена лично в персоне политика. Ей неминуемо угрожает безвластие. Власть над властью в персональном исполнении есть разумное отстранение политиком себя от власти, создание зазора в его естественном для власти воплощении, полном отождествлении. Политик должен и одновременно не должен быть властным лицом. Что это значит? То, что политик обязан всегда помнить то, что он есть власть на правах власти, а не своих личных правах. Поэтому право власти – это не его личное право, а право чина, поста, должности как положения во властной иерархии лиц, взаимно сдерживающих волю друг друга и потому умеющих править по закону народом к общему благу всей пирамидой власти.  Поэтому власть носит не личный, а системный характер. Правит система власти, а не лицо, но правит посредством лица. В этом служебном смысле политик есть слуга народа, а не его хозяин. Если он забудет об этом, подменит своей персоной народ, то власть его уничтожит. Таков закон конца или предела власти, которая, несмотря на это, стремится к беспределу. Спасением власти от самой власти может быть только закон как подвижный разум или объективный дух, общественное самосознание. Но для этого, сознательным должен быть не только политик, правитель, но и сам народ.
       Политическая власть как естественноисторическое явление растет и в себе возрастает. Она является функциональным отношением между соотносящимися переменными социальными величинами. То есть, власть проявляется в виде своих носителей, ее политических воплощений в отношении к друг другу и к их общему объекту, которые им управляют. В ходе этого управления они стремятся управиться друг с другом. То есть, власть в их лице стремится к еще большей власти над другими. Естественным ограничением ее стремления к самой себе становится другая власть.
        Взаимное ограничение политиков как носителей власти мешает им стать постоянными величинами. Постоянны не они, а сама субстанция власти. Они как ее модусы условны и взаимозависимы. Власть через свои множественные проявления развивается, повышается в своем уровне, пока не доходит до цивилизованного состояния разумного ограничения. Власть эгоистична, ибо стремится от себе через себя к себе для себя. Однако развиваясь она сама себя ограничивает, доходит до самосознания, становится разумной, культурной, цивилизованной, становится властью над самой властью. Правда, несмотря на это она все равно в своем персональном выражении, то есть, в лице политиков, является субъективной и в этом качестве склонна к нарушению положенной меры, злоупотребительна, естественно понимается ими как их личная власть до тех пор, пока политики не открывают в себе ее всеобщий характер, персонализация которой есть только особое выражение, отличительная черта этого характера.  Противоядием против эгоизма власти является ее системный характер, ее объективность, выражающаяся в возможной оптимальной норме ее распределения по всему объему общественного целого. Указанная нормативная дистрибуция власти говорит о ее народном характере.
       Таков феномен политической власти в чистом виде, без рассмотрения этой власти в связи с экономикой, то есть, конкретным материальным интересом или так называемыми «материальными благами». В отношении с экономическим порядком политическая власть приобретает новое содержание и становится концентрированным выражением экономического интереса или материального блага. Здесь мы уже покидаем идеальное измерение власти или власти в чистом виде (в одном политическом или юридическом (формальном, абстрактном) качестве без примесей других качеств) и рассуждаем о материальном содержании власти, о  ее экономическом интересе, находящем выражение в вопросе: «Кому это выгодно?».