Дети Януса книга вторая часть первая

ДЕТИ ЯНУСА
(книга вторая, часть первая)


В Москве – путч. Гремят выстрелы. Русские,  не изменяя своей национальной особенности, о которой  еще в XVII веке Юрий Крижанич  сказал : « Все мы, русские, любим по краям и пропастям блуждать»,-  забавляются зрелищем осады «Белого дома». Иностранцы бегут в аэропорт.  Но Мауро, невзирая на опасность, ездит в магазин, чтобы следить за ходом работ.
• Ты - как генерал Де Каролис,- говорю я ему по телефону.
• Кто это такой?
• Наверно, единственный итальянский герой времен Второй мировой войны. Во  время  боев  в России, несмотря на предупреждения  офицеров, вышел из траншеи и , встав во весь рост,  стал рассматривать противника в бинокль. Пуля настигла сразу же.
Геройствование Чебурашки было напрасным: его «партнеры по
супермаркету» стали все более склоняться к тому, чтобы « пустить
помещение под магазин мелкооптовой торговли»; торговать хотели
продуктами недорогими – и Мауро в эту схему никак не вписывался.
Порассуждав немного о непостоянстве русских, итальянец отправился на
родину - «собраться с мыслями».

Тем временем Большой Чечен продолжал заниматься поиском партнеров
для крупномасштабных операций с продуктами «Реджана Алиментари», и
однажды  Андрей привел в его офис двух горьковчан,
которые по его словам, «могли бы потянуть реализацию больших партий
итальянской хаванины». Не долго думая, кавказец предложил
горьковчанам  поехать в Италию, чтобы на месте «выбрать то, что  лучше
пойдет в их регионе» .  На том и порешили.
• Слушай,- голос Мауро в трубке был очень серьезен,- нужен щенок ротвейлера, кобель. Здесь один тип предлагает за него неплохую машину. Сможешь найти? Ты же собачник…
• Найду.
• Тогда захвати его с собой, когда полетишь с нашим другом подписывать контракт  с «Реджана Алиментари»…
    Вскоре ротвейлер был найден – Захар, веселый трехмесячный здоровячок от титулованных производителей.
    Оставив на полу аэропорта «Шереметьево» несколько луж и облив ботинок Андрея, Захар     просеменил  в самолет, где, очень быстро освоившись,   пошел гулять по проходу и заводить знакомства и игры с традиционно поддатыми пассажирами.
• Стаканчик? Сигаретку? – дурачась, предложил ему один из них, на что щенок, бросив на него испоблобья  косой взгляд, ответил протяжным воем.
   

Из миланского аэропорта - сразу к человеку, заказавшему собаку. Средних лет, худощавый,  с прыщавым лицом тип по имени Арнальдо слегка прихрамывает.
• Какая бестия ! – восклицает он, беря щенка на руки. – Сделаю из него настоящего бойцового пса !
• Кого сделаете? – спрашиваю я.
• Собаку для боев ! - с гордостью в голосе произносит Арнальдо. – Мощный какой – всех давить будет!
• Так,-  говорит Мауро, забирая у него из рук Захара,  - машину можешь оставить себе. До свидания.
Объясняю удивленно наблюдающим за происходящим Андрею и Большому Чечену, в чем дело; и, затем, по дороге в гостиницу «Астория»,  мы заезжаем в городскую гостиницу для собак.
• К сожалению, я не могу его взять на постой,- говорит администратор.- Он еще очень маленький и может подхватить что-нибудь от больших собак. Извините…
• Ладно, что-нибудь придумаем! – не унывает Мауро.
Оставляем Большого Чечена и Андрея в «Астории», а сами отправляемся в офис Беневелли.
Захар, зевая, сидит перед столом кавалера.
• Как его зовут? – спрашивает Витторио, приподнявшись в кресле и рассматривая щенка.
• Захар.
• Нет! Это  не Закар. Это  - Уго. Посмотришь на него - и сразу же хочется сказать: Уго.  Пусть пока в офисе остается.
• Ну что, Уго, пойдем погуляем? – говорит Мариза.- Мне как раз в банк надо заглянуть. – Она уходит вместе с собакой, а Беневелли набирает номер Кьюсси, чтобы сообщить ему о приезде Большого Чечена. Хозяин «Реджана Алиментари» говорит, что ему необходимо немного времени на подготовку документов.
Вечером смотрю в гостинице телевизор.  В новостях на фоне кремлевских ракурсов комментируют  ставшее впоследствии знаменитым заявление Жириновского о русских сапогах в водах Индийского океана. В тексте комментаторов  - подзабытые слова « диктатура» и « железный кулак».
Утром , когда я с Большим Чеченом и Андреем захожу в гостиничный бар, еще слышимые на пороге шумные разговоры посетителей прекращаются. Перед нами  почти с почтением расступаются , чтобы дать нам подойти к стойке . Готовя кофе бармен, вполголоса спрашивает у меня :
• Он что, действительно может сбросить бомбу на Европу ?
• Кто?
• Ну этот ваш новый правитель…
• ?
Бармен перегибается через стойку:
-  Кто его знает… У нас одно время поговаривали, что в Советском Союзе коммунисты детей едят…
По дороге в офис Беневелли встречаем Маризу. Она выходит с Захаром из бара. Видно, здесь  щенок и отзавракал: он  довольно облизывается, на морде следы крема …
• Если хочешь,- говорит мне Мариза,- его может забрать брат Мауро. Человек он хороший.  Живет за городом, дом большой, вокруг - цветы, трава, для собаки там  - раздолье…
• Ладно.  Пусть хоть он по-человечески поживет… Дарю!
Через два дня Большой Чечен становится эксклюзивным распространителем продукции  «Редждана Алиментари» на бывшей территории Советского Союза. Кьюсси отправляет старый контракт в архив, и  его место в папке с надписью «Россия» занимает  тот, на котором кавказец поставил «пеликаном» свою  подпись. Никаких торжественных мероприятий за подписанием документа не последовало. Хотя , возможно, хозяин «Реджана Алиментари»  и пожалел о том, что пренебрег традицией и ничего не организовал, когда в конце встречи услышал устное - непринужденно произнесенное -  заявление кавказца:
• До конца года выберу на два-три миллиона долларов…
• ? – переводя слова Большого Чечена, я с недоумением взглянул на него, а он как ни в чем не бывало продолжал:
• Сейчас подъедут мои региональные агенты, отберут образцы, чтобы показать их своим оптовикам, - и начнем.
• Прекрасно! –  лицо Кьюсси  расплылось в плотоядной улыбке Гобсека.   
По дороге в гостиницу за забором одного из «concessionario» замечаю выставленный на продажу вишневый «ровер ван ден пласт».  Цена должна быть не большой: модель не из новых, а машина мощная – и налог на нее не маленький. Я как раз собирался покупать машину. Покупать автомобиль в Италии – удовольствие, а поколесить на нем, возвращаясь на родину, по Европе – удовольствие еще большее – поэтому прошу Мауро завернуть в « concessionario». Цена, действительно, умеренная, а аппарат – комфортен и  в очень хорошем состоянии.
• Беру ! – сообщаю  я своим спутникам.
• Э, да у тебя машина будет лучше моей,- говорит Большой Чечен.- Вон, смотри – кожа-можа… Уступи!
Разве откажешь?!
 Через два дня, везя  Большого Чечена в аэропорт, проводим «трассовое испытание» «ровера».  Повыжимав на отдельных участках автострады из мотора все, на что он способен, и повходив несколько раз на повышенной скорости в сложные повороты, Андрей дает лаконичное заключение: «Годится!»
- Хорошо ! – говорит Большой Чечен. - Но  вы все равно поосторожнее, особенно, когда будете в Россию ехать. Машина-то – черт с ней! А сами можете … Ну в общем аккуратнее.
Через два дня после отлета Большого Чечена в Москву в Милан прилетают его «региональные агенты» из Горького.В гостинице старика Тонино, освободив от черных ботинок свои облаченные в красные носки ноги горьковчане первым делом спросили: “Ну где у них здесь бабы?”  Советская власть прочно вогнала в головы   своих подданных штамп : “все ****и - на Западе”, хотя  в самом известном в Москве месте сборища проституток  - “уголке” ,то есть на углу гостиниц “Интурист” и “Националь”- сутенеры и их подопечные всегда любили говорить: “ Все мы здесь - Василии и Василисы”.
Сразу потрахаться у горьковчан не получилось, зато всласть они натрахались в супермаркете: два дня рыскания по полкам итальянского магазина в поисках того, что может «на ура пойти в Горьком», -  по энергетическим затратам никак не меньше чем, неделя, безвылазно проведенная в борделе.
Освободившись от коммерческих тягот, гуляем вечером по городскому центру. Со всех витрин  заманивают  объявления о скидках: « скидки невероятные ,  « фантастическая продажа», «глаз - на цену» -  кричат надписи, сделанные  яркими маркерами  на стеклах. Но изощренней всех остальных торговцев  - отважный дегустатор китайской кухни, дражайший друг кавалера – Дино Северини: на двери одного из его магазинов витиеватым почерком выведено: « скидки трепетные».


Чуть дальше, через стекло видно, как в своем  салоне суетится любитель чистого камня «джинсовщик» Джанкарло, которого Беневелли откомандировал однажды в Москву по бриллианты и изумруды. Заливаясь  смехом, он одни за другими раскидывает  на столе перед клиентом джинсы и куртки, успевая при этом, всякий раз как выкладывает очередную модель, похлопать клиента  по плечу.  Интересно, как бы он вел себя, если бы у него была ювелирная лавка? 
В «джелатерии» – кафе- мороженом – у длинной витрины с пестрыми лотками – толпа. Замороженный крем - покорившее весь мир изобретение неаполитанцев, мороженое  в Италии - превосходно. «Зато уж мороженое такое,- писал по этому поводу Данилевскому Гоголь,- какое и не снилось тебе» . Клиенты испытывают трудности выбора. Трудности не малые. « Мы, -пишет журналист Беппе Северньини, - были поколением, знакомым с шестью-семью сортами мороженого, сыновьями поколения, которому их было известно два-три, и будущими отцами поколения , перед которым их - сорок- пятьдесят. Выбор был прост: нyжно было лишь заглянуть в металлические цилиндры, откуда мороженщик доставал свои шарики.  К «лимону», «клубнике», «крему» и «шоколаду» иногда добавлялись экзотические  приправы – пудра какао или орехи; выбрать «абрикос»  было уже своего рода вызовом. Никогда не забуду  смущение, которое я испытал, увидев впервые сорт «малага» (с изюмом): мне показалось, что в пломбир заползли какие-то толстые насекомые». Получив от мороженщика огромные вафельные рожки, увенчанные кремовыми «мячами» и своей пестротой напоминающие связку воздушных шариков , купленную для неугомонного капризного ребенка, продолжаем нашу неторопливую прогулку…
Заходим в мебельный магазин – по просьбе жены нужно подобрать «что-нибудь интересное» для московской квартиры. Мауро разговаривает с хозяйкой, а  я с горьковчанами   рассматриваю выставленные  гарнитуры.
• Если он что-нибудь возьмет, вас учесть ? – раздается у меня за спиной голос хозяйки магазина. Резко оборачиваюсь – итальянцы стоят  красные, как раки.
На улице, около магазина, два мужика ведут бурный диалог.
• Да я провожу вас туда сам! – говорит один из них с явными неаполитанскими модуляциями.
• Зачем вам утруждать себя! - отвечает другой.- Вы мне просто объясните, как пройти …
• Нет, позвольте я вас провожу! Вы не местный и  сразу не найдете, потеряете время…,- настаивает первый, проявляя неистребимую в неаполитанцах потребность поступать так, чтобы обратившиеся к ним чувствовали себя людьми привилегированными, - особенность, которая, ярче чем где бы то ни было, запечатлена  в забавной истории, популярной одно время  на севере Италии: «Выйдя в Неаполе на улицу с письмом в руке,  миланец ищет  табачный магазин, чтобы купить марку, как вдруг встречает своего знакомого.
• Нужна марка? – спрашивает тот.- И вы знаете, где ее можно купить? Везде? О, какое заблуждение! Слава Богу, что вы встретили меня. В наше время нужно быть осторожным… Я знаю одно хорошее место, лучшее в городе… Да что я говорю! Лучшее во всей Южной Италии. Табачник старого уклада. Честный, проверенный, не из этих, новых, что только и думают о том, как бы заработать. Я отведу вас к нему.
         Вместе с миланцем он заходит в магазин и обращается к  стоящему      
         за прилавком продавцу:
• Джузеппе, это мой друг из Милана, человек достойный уважения и обслужить его надо наиподобающим образом. Ему нужна марка, марка за тридцать лир для важнейшего письма, которое он должен отправить немедленно. Я  сказал ему, что только ты мог бы полностью удовлетворить его запрос.  У тебя есть еще эти дивные марки за тридцать лир, ну те бесподобные, что ты мне продал на прошлой неделе?  Дай одну и ему. Пожалуйста, одну из лучших».
 Хотя нужно признать, что «техника умилостивления»- так определил это качество Луиджи Барзини – распространена в Италии не только на  юге. Просто, в отличие от ни в чем не знающих  удержи  неаполитанцев, северяне  ее умело  скрывают за маской профессиональной безмятежности. Ведь именно к ней прибегают мягкие и тихие промышленники и банкиры севера, когда конфиденциально предлагают некоторым из своих клиентов крайне выгодные дела, редкие возможности для рентабельных инициатив на особо выгодных  – «только для вас» - условиях, поскольку,  на самом деле,  большую часть  всего  этого получить так же сложно, как купить марку стоимостью тридцать лир за тридцать лир…
У русских это  качество итальянцев в некоторой степени схоже с тем , что, вероятно, можно определить как нечаянное радушие – когда человек неожиданно  выделяет кого-то, невольно дает ему почувствовать себя привилегированным. Только, в отличие от итальянцев, для которых облагодетельствование такого рода ничего не стоит, у русских  оно обыкновенно приносит   ущерб  либо  благодетелю, либо другим. Пародийной иллюстрацией такого радушия может стать эпизод со слесарем Полесовым  из «Двенадцати стульев», когда во время заседания  «союза меча и орала» тот неожиданно срывается с места , с криком «а-а-а !» бежит в соседнюю комнату за своей копилкой, а, затем, вернувшись к собравшимся, бьет ее об пол и говорит Остапу : «Вот! Возьмите!»   Типичными примерами  этого русского свойства является ситуация, когда в набитом маршрутном такси, шофер предлагает сидящему рядом с ним : «закуривай!», или же, когда  водитель автобуса по просьбе пассажира останавливает машину чуть ли не посреди дороги, потому что тому «так ближе до дома».  Приветливость такого рода безусловно приятна, но она легко может довести до беды, поскольку основана на невежестве и не видит возможных последствий. Нечаянное радушие – это нарушение законов сосуществования. Это радушие авося.   
На одной из городских площадей – ежегодная осенняя ярмарка антиквариата. Около своего стенда Джорджио демонстрирует покупателю перстни, сделанные из английских гиней. Перед ним, под стеклянным колпаком, лежит купленная в Москве многострадальная библия. Приветствую антиквара  - отвечает сухо. Мауро отводит меня в сторону и шепотом сообщает, что библия уже побывала в Лондоне, у экспертов аукциона «Кристи», и из их заключения явствует, что Джорджио переплатил за нее  московским спекулянтам более, чем  втрое…   

Перед поездкой в Италию один знакомый показал мне жетон итальянца,  участвовавшего в составе итальянского корпуса в войне в России.    Незадолго до того этот металлический прямоугольник  случайно нашли в Воронежской области. Присыпанный небольшим слоем земли, он лежал  поверх костей в одном из окопов близ деревни Осетровка, где в декабре 1942 года  во время операции  « Малый Сатурн» проходили ожесточенные бои между советскими, германскими  и итальянскими войсками.  Немцы выставляли тогда итальянцев щитом. « Муссолини великий человек,-говорил Гинденбург,- и может сделать все, что захочет, кроме одного: он не может заставить итальянцев перестать быть итальянцами».   Из кровавой бойни на Апеннины вернулись немногие. Судя по всему, среди погибших был и тот, кому принадлежал солдатский  медальон: Адино Компаньюччи, уроженец города Толентино, 1921 года рождения…     Я переписал с металлического прямоугольника все данные и решил попытаться найти родственников солдата,  когда окажусь в Италии. Теперь, связавшись по телефону с  муниципалитетом   Толентино, я продиктовал все данные чиновнику по имени Маурицио, и  тот попросил меня перезвонить через пару дней.
• Приезжайте,- сказал он мне через два дня.- Адино числится в списке пропавших без вести. Но я нашел его братьев. Все живы.
Программа  с горьковчанами   была фактически закончена и, передав их на попечение Мауро и Андрея, я отправляюсь на машине в находящийся в  регионе Марке  Толентино. Оставив позади километров 500 пути по автостраде и горным дорогам,  въезжаю в городок через длинный узкий мост, построенный  согласно легенде дьяволом, которого местные жители  перехитрили,  отдав ему за работу вместо обещанной человеческой души душу собаки;  поднимаюсь на вершину холма; припарковываю машину около церкви на просторной  центральной площади  и, сопровождаемый любопытными взглядами горожан, от которых ничто новое ускользнуть не может,  направляюсь к зданию муниципалитета, где меня  ждет Маурицио.
Маурицио скорее походит не на чиновника, а на комического актера: в движениях его есть нечто шаржирующее жизнь, напоминающее забавную пантомиму, а в речи слышны интонации, свойственные пародии и фарсу. Он  молод, и мы сразу же переходим  на «ты».
- Вот,- подобно официанту ставящему на стол блюдо, Маурицио кладет передо мной пестрящий разноцветными  линиями список     братьев погибшего с их адресами и телефонами.- Все они взяли  жен в двух  соседних  городках и переселились туда…  Позвоним ?
• Конечно.
• Я тебя представлю, а рассказывай все ты сам. Что же, начнем с самого молодого старика…- И он  набирает номер младшего брата Адино.
• Cиньора, это дом Компаньюччи?- говорит он в трубку и, получив утвердительный ответ, что показывает мне сопровождающейся  взмахом руки гримасой, которую следует истолковывать как: « ну само собой разумеемся, иначе и быть не может, по-другому не умеем», продолжает :- Прекрасно. Дело в том, синьора, что передо мной сидит журналист из Москвы, который знает о судьбе брата вашего мужа, Адино, который воевал в России… Сейчас  он вам сам все объяснит…
Женщина выслушивает мой рассказ о найденном медальоне, затем, всхлипнув, сообщает , что ее муж очень часто вспоминает  своего брата, и попросит меня приехать к ним домой.
• Муж с сыном сейчас в автомастерской,- добавляет она,- но я им позвоню и к вашему приезду они  будут дома…
Придав своему лицу важности и торжественности , Маурицио ставит в  известность о случившемся своего шефа. Монолог его настолько ярок,  что можно заслушаться. И  мне сразу же вспоминается то, что заметил о красноречивости итальянцев Луиджи Бардзини: « Ловко используя слова,  можно добиться внимания, благоволения и понимания публики в целом и влиятельных людей - в частности. В 1962 году во время собрания литераторов в Formentor, на котором вручались премии начинающим писателям, английский писатель Alastair Reid был поражен этой особой техникой. « Красноречие итальянцев,- писал он,-  было столь убедительно, что никто не решался ограничить их выступления установленными регламентом семью минутами. ( Когда Витторини остановился на середине фразы, заметив, что исчерпал положенное время, очарованная публика прокричала: « Продолжайте! Продолжайте!», и он говорил еще добрых десять минут.) Каждое их выступление было спектаклем, каждая фраза, которую они произносили, - стилистическим изыском»». На лице  шефа Маурицио читается восхищение способностью своего подчиненного, который заканчивает свой монолог, говоря, что ему нужно ненадолго отлучиться; после чего мы садимся в мою машину и через десять минут оказываемся в Урбисалье.
Урбисалья –  поселение древнейшее. Основанный в I в.до. н. э. на месте небольшого поселка как римский муниципий, с I в.н.э. Urbs Salus  приобретает статус колонии. Уходя на покой после триумфальных походов по миру, здесь обосновывались  солдаты  императорских армий. В V в.н.э., когда римское племя уступило мировое первенство германцам, город был разрушен  Аларихом , и с той  поры участь потомков славных урбисальских ветеранов – быть на подхвате при  армиях новых покорителей  вселенной...   
Первое здание при въезде в городок  - совет военных ветеранов. Рядом - цистерна римского акведука.
- Он до сих пор питает Урбисалью,- говорит Маурицио.
 Пара сотен метров по узкой кривой улочке – и мы около дома брата Адино. Обычный дом итальянского крестьянина: в  подмосковье пародию на  такой назвали бы коттеджем и заломили бы за нее в долларах тысяч 500... Меня усаживают на стул  посреди комнаты. Старик по-крестьянски  на слова скуп. В основном говорит его жена. Расспрашивает о том, как был найден медальон. Рассказывает, что Адино, когда был призыв в армию, убежал, но его все-таки поймали и отправили в Россию... Вскоре дом наполняется родственниками. Слово теперь берет   напоминающий по замашкам суетливого адвоката  молодой мужик с  искрящейся лысиной – вероятно, мозг в родне Компаньюччи...
- Да,- тянет он сравнивая переписанные мной с медальона данные с теми, что указаны в бумагах из семейного архива,- все правильно. Нужно вывозить останки из России. Вы не могли бы узнать, что для этого необходимо?
- Конечно.
- Тогда позвоните нам. Кстати, мы должны вам что-нибудь за хлопоты ?
- Ничего.
- Спасибо,- хором благодарит семейство Компаньюччи, и мы с Маурицио направляемся к выходу.
 Машина бежит по холму, на вершину  которого история загнала некогда занимавшую довольно-таки большую территорию Урбисалью. Внизу виднеются развалины древнего городского  театра  и обнесенная низким парапетом  арена ристалища...  «... много когда-то великих городов теперь стали малыми, - еще в древности писал Геродот,- а те, что в мое время были могущественными , прежде были ничтожными». Вид природных фрагментов с вкраплением античного камня вырывает из действительности, нагоняя на мысль истому...       
• А кто тебе за это платит? – неожиданно  раздается голос Маурицио.
• Никто.
• Да? Я бы этого не стал делать… Одни расходы.

По возвращении в Реджо Эмилию меня пытаются сделать своего рода арбитром в споре двух недоверчивостей: итальянской – той, которая от многовекового опыта, и русской – которая с точки зрения цивилизованного мира происходит от недоразвитости и невежества. Во время моего отсутствия горьковчане положили глаз на подержанный «рэндж-ровер», который незадолго до того по случаю приобрел Мауро.
• Хотят купить,- говорит итальянец,- но денег сейчас у них нет. Говорят, расплатятся в Москве… Отдать?
• Думай сам.
В свою очередь и горьковчане, уже и без того изучившие машину, как мне сказал Андрей, чуть ли не до последнего винтика, спрашивают у меня совета:
• Ну что, стоит брать? Нормальная машина, как думаешь?
• У каждого из вас есть нос, глаза и уши – так что определяйте все сами.
Посовещавшись,  решают купить; Мауро же, сразу не соглашается продавать на тех условиях , которые ему предлагают горьковчане, и берет  тайм-аут, сказав, что ему нужно  «покумекать» , но то- исключительно для приличия: по всему видно, что  даже    мысль о поездке в Москву его радует; и уже в конце того же дня  я начинаю хлопотать, чтобы поскорее выправить  ему российскую визу.
Накануне отъезда Беневелли везет нас всех на открытие загородной дискотеки «Золушка». Ее владелец, приятель кавалера,  продолжал  ряд  тех странных персонажей итальянской  действительности, что  Беневелли открыл для нас слепым обувщиком Марио, людей, к жизни  которых   так или иначе можно было бы прилепить  поговорку «сапожник без сапог»: словом, хозяин танцевального заведения был хромой… Что, впрочем, ничуть не мешало ему быть деятельным. Щелкнув пальцами, после чего возле  нас моментально появились две официантки с подносами – на одном фужеры с шампанским, на - другом тартинки с черной икрой,- что Беневелли прокомментировал мне на ухо словами: « Вот кому надо икорку сплавлять!», - хозяин дискотеки влет предложил нам открыть подобное заведение в России.
- Я могу прямо сейчас пригласить проектировщика, вон - наверху стоит,- заявил он  и уже поднес ко рту два пальца, чтобы свистом позвать лысого типа лет шестидесяти, который стоял в окружении девиц  на идущем по периметру дискотеки  балконе. Но я остановил его натиск:
• Затея , конечно, интересная, но мы, к величайшему сожалению, сейчас к серьезному разговору не готовы…  Зачем зря сотрясать воздух?
• Это верно! - оценил мою откровенность хозяин заведения.- Отдыхайте, ни в чем себе не отказывайте. Если вдруг когда-нибудь надумаете – мы здесь.- Он откланялся и, прихрамывая, направился навстречу новым гостям.
Мауро окинул взглядом  броский  интерьер и мечтательно произнес:
• Да, если бы такую в Москве открыть! - И по-русски добавил: - Тогда  каждый – деньги.
• Что –что?
• И тогда каждый день,- изложил он свою мысль уже  по-итальянски, - будут деньги.

У меня и Андрея  есть немецкие и австрийские визы и, чтобы не сталкиваться в Венгрии с зычными потомками Аттилы, мы едем через Германию. Мауро же - как представитель цивилизованного народа - отправляется с горьковчанами через Югославию.
Минуем Модену, Мантую. Близ  Вероны дорога  проходит через небольшой городок Виллафранка. Его длинную центральную улицу вполне можно назвать цветовым символом раздробленности Италии: каждый из стоящих на ней домов – вероятно по воле случая – резко контрастирует  по цвету с другими – и  в этом разнообразии красок будто воспроизводятся те поразительные различия итальянских диалектов, которые   во время проходившего  именно в этих местах наиболее известного сражения за независимость Италии, не позволяя патриотам из разных мест полуострова понимать друг друга, не давали им возможность признать друг в друге соратников и, напротив,  вынуждали их друг в друга стрелять…
Недалеко  от  Тренто   с левой стороны дороги огромный навал камней и стоящий рядом с ним плакат сообщает, что это место упоминается в «Божественной комедии» Данте:   
«Был грозен срыв, откуда надо было
Спускаться вниз, и зрелище являл,
Которое любого бы смутило.
Как ниже Тренто видится обвал,
Обрушенный на Адиче когда-то
Землятресеньем иль паденьем скал,
И каменная круча так щербата,
Что для идущих сверху поселян
Как бы тропинкой служат глыбы ската,
Таков был облик этих мрачных стран;
А на краю , над сходом к бездне новой,
Раскинувшись, лежал позор критян,
Зачатый  древле мнимою коровой.
Завидев нас, он сам себя терзать
Зубами начал в злобе бестолковой».
Cтранно. Приграничные районы Италии так или иначе связаны с Дантовым адом : находящийся рядом с Венецией остров Джудекка  называется так же, как  центральный диск девятого круга, где в окружении  казнимых предателей своих благодетелей  по грудь возвышается изо льда Люцифер; с обвалом у  Тренто  сравнивается образованный землетрясением  в миг смерти Христа  скалистый  спуск  в  седьмой круг , в котором , под  охраной  Минотавра и кентавров, в кольцеобразной реке кипящей крови – Флегетоне - мучаются насильники над ближними…  Если такова граница Италии, что же тогда сама эта страна?  «Оставь надежду всяк сюда входящий» ?
Около Больцано заезжаем в бар. Обстановка чем-то напоминает московские кафе: чем дальше от  Тосканы на север, тем слабее представления о красоте. 
- Гутен таг! - приветствуют нас, едва мы переступаем порог.
 По-итальянски прошу у барменши две чашки кофе. Она готовит его, задавая нам вопросы все так же по-немецки.
Итальянский регион Трентино - Альто Адидже -  предмет вечного спора между итальянцами и германцами. Еще в недалеком прошлом он относился к Южному Тиролю. Здесь, на  территории прежней Австро-Венгрии, отошедшей к Италии после Версальского мира,  итальянским пользоваться при общении не любят, отдавая предпочтение немецкому. О том, что эти земли в  древности принадлежали Италии, (они входили в римскую  провинцию Реция), напоминает распространенный здесь третий язык -  рето-романский, называющийся местными жителями ладинским ( не путать с собственно латинским, хотя за диалектным изменением “т” на “д” скрывается  именно  такое значение), да поведение австрийских и немецких туристов, едва преодолевших на своем пути на юг отделяющие Италию от Центральной Европы Альпы. “ Пройдя Бреннерский перевал и оказавшись в Италии,- пишет итальянский журналист Луиджи Бардзини,- немцы и австрийцы ведут себя точно так же, как американцы, когда они во времена сухого закона оказывались в Канаде: устремляются в первый же бар и пьют. Нет объяснения этому феномену, поскольку  дешевого вина - как местного так и завозного -  достаточно и в Германии, и в Австрии. Возможно, эти люди стремятся утолить не физиологическую, а психологическую жажду. Быть может, сами того не сознавая, они творят некий магический ритуал:  пьют вино  словно волшебный эликсир, позволяющий  их личности обрести  новое качество; или же, подобно тому как под бой часов шампанским отмечают приход  нового года, они совершают возлияние, которое знаменует преодоление не материальной, а духовной границы, и чествует появление светлых надежд и начало новой жизни”.
Начало новой - лучшей - жизни  германским народам издревле  представлялось связанным с преодолением Альп. И на Апеннины их экскурсии – исходное значение этого слова –«набег» - начались во времена стародавние. Впервые “итальянская надежда”  повлекла германцев на юг Европы в  100-х годах до н.э. Тогда они двинулись в сторону Вечного города из Ютланда.   “ ... в Рим пришла молва о кимврах и тевтонах,- пишет греческий писатель 1 в. н. э. Плутарх, - сперва слухам о силе и многочисленности надвигающихся полчищ не верили, но потом убедились, что они  даже уступают действительности. В самом деле, только вооруженных мужчин шло триста тысяч, а за ними толпа женщин и детей, как говорили, превосходившая их числом. Им нужна была земля, которая могла бы прокормить такое множество людей, и города, где они могли бы жить...
От них потерпели бесславное поражение многие армии римлян во главе с управлявшими Заальпийской Галлией полководцами, которые сражались плохо, чем более всего побудили варваров наступать на Рим, ибо побеждая всех, кого они встречали, и захватывая богатую добычу, кимвры решили обосноваться на месте не раньше, чем разгромят Рим и опустошат Италию”.
План нашествия был прост: оставив часть своих обозов под охраной  на Рейне, тевтоны должны были спуститься  по долине Роны и проникнуть в Италию через приморские Альпы, кимвры же, следуя Рейном, - войти в нее через Бреннер. Чтобы остановить движение варваров, нужны были две римские армии. Так против тевтонов выступил выдающийся военачальник,  человек не знатный, но крайне высокомерный и честолюбивый, Гай Марий, которого римляне - исключительный случай - начиная со 104 г.до. н.э три года подряд избирали консулом в связи с тем, что перед Городом в то время постоянно возникали военные задачи ; а его коллега по консулату 102 года -  Квинт Лутаций Катул, представитель старой сенатской аристократии, честный, но малосведующий в вопросах войны человек,  должен был преградить кимврам проход через Альпы. Легатом Катул  взял “происходящего от хороших отцов” Луция Корнелия Суллу, амбиции которого, по замечанию французского историка Франсуа Инара, были не совместимы с амбициями Мария: вражда между этими   людьми,  стремившимися  выделиться  среди сограждан, началась накануне нашествия германцев - во время войны в Африке, когда Сулла вырвал у Мария славу, “уведя у него из-под носа” и пленив нумидийского царя Югурту.   
Преодолев Альпы, Марий сразился с варварами в двух достопамятных битвах при Аквах Секстиевых. Это была настоящая резня. Во время первого сражения, завязавшегося скорее по воле случая, нежели по замыслу полководца, римляне погнали врагов, убивая их на ходу. Но тут появились женщины, вооруженные топорами и мечами.  Со звериным ревом бросились они и на беглецов, и на преследователей, одних встречая как предателей, других - как врагов. Они голыми руками вырывали  у римлян щиты и хватались за мечи, не чувствуя порезов и ран. И  лишь   методичные смертоносные  удары римского металла могли смирить их отвагу.
Во второй битве римляне убили и взяли в плен, по сообщению Плутарха более ста тысяч человек. Другие античные авторы приводят иные цифры: cогласно римскому историку Веллею Патеркулу, убитых  было 150 тысяч, Тит Ливий сообщает о 200 тысячах убитых и 90 тысячах пленных. “ Во всяком случае,- пишет Плутарх,- жители Массилии костями павших огораживали виноградники, а земля, в которой истлели мертвые тела, стала после зимних дождей такой тучной от наполнившего ее на большую глубину перегноя, что принесла в конце лета небывало обильные плоды, чем подтвердились слова Архилоха, что так вот и удобряется пашня”.
У Катула дела складывались менее удачно, да и задача его была не простой: двумя легионами - это менее 25 тысяч человек - он должен был “охранять” Альпы, чтобы воспрепятствовать проникновению в Италию более 100 тысяч варваров. К тому же вначале он не знал, каким путем пойдут кимвры и решил расположить свой штаб в Кремоне, откуда возможно было обеспечить наблюдение за южными склонами Альп между порогом  перевала Резия и перевалом Симплон.  Когда стало ясно, что враг идет по дороге через Бреннер, консул спешно поднялся ему навстречу  по долине  Адидже. Кимвры пугали римлян, демонстрируя перед опасностью бесшабашность. Они преисполнились такой дерзостью и презрением к врагам, что даже не по обходимости, как сообщает Плутарх, а лишь для того, чтобы показать свою выносливость и храбрость, нагими шли через снегопад, по ледникам и глубокому снегу взбирались на вершины и, подложив под себя широкие щиты, сверху съезжали на них по скользким склонам самых высоких и крутых гор.  Первое столкновение произошло в окрестностях Больцано, но закончилась плохо:  конница под командованием сына знаменитого сенатора Марка Эмилия Скавра  не выдержала натиска  варваров и  повернула лошадей вспять... Тогда   Катул сделал вид, что разбивает лагерь, и когда кимвры разбили свой, неожиданно для врага спустился со своей армией по долине.  Разместив  войска по обе стороны  реки Адидже и соединив позиции мостом, он  ожидал второго натиска. Варвары расположились неподалеку от римлян и, разведав брод, стали сооружать насыпь. “ Подобно гигантам,-пишет Плутарх,- срывали они окрестные холмы и бросали в воду огромные глыбы земли вместе с вырванными с корнем деревьями и обломками скал, так что река вышла из берегов, а по течению они пускали  тяжелые плоты, которые с силой ударялись об устои моста и расшатывали их”.  Страх, который римляне ощутили во время первого столкновения, охватил их снова. В их рядах началась паника и наибольшая часть войска основного лагеря пустилась в бегство без оглядки. Катул собирает и перегруппировывает беглецов в то время, как в его  вспомогательном лагере   отбивают атаки врага. Но для спасения нужен прорыв, на который  не решается командующий вспомогательным лагерем трибун. Тогда центурион Марк Петрей собственноручно убивает его и, благополучно  выведя  войско из осады,   догоняет уходящую армию Катула.   
Катулу становится ясно, что своими силами ему верх над варварами не одержать. Он ретируется, ожидая, когда к нему присоединятся спешащие на подмогу  войска Мария.
Решающая битва между  римлянами и кимврами состоялась на Равдинских полях близ города Верцеллы ( совр. Верчелли).  По мнению некоторых историков, Марий, бывший главнокомандующим, разместил свои войска с таким расчетом, чтобы вся слава  в  случае успешного окончания сражения досталась ему: он поместил 20 тысяч  человек Катула в центре, а свои 32 тысячи расставил по флангам, в “надежде на то, что неприятель нападет на выдвинутые вперед крылья и победа достанется лишь его воинам, а Катулу вообще не придется принять участие в битве и схватиться с противником, ибо, центр, как всегда бывает при столь длинном фронте, был оттянут назад”. Но случилось так, что в самом начале битвы поднявшаяся пыль застлала наступавшим воинам Мария глаза и они, пройдя рядом с врагом, потерялись на равнине. Кимвры же оказались перед войсками Катула, которыми предводительствовал давний противник Мария - Сулла.“Большая и самая воинственная часть врагов,- пишет Плутарх,- погибла на месте, ибо сражавшиеся в первых рядах, чтобы не разрывать  строй, были связаны друг с другом  длинными  цепями, прикрепленными к нижней частии панциря. Римляне, которые, преследуя варваров, достигали вражеского лагеря, видели там страшное зрелище: женщины в черных одеждах стояли на повозках и убивали беглецов - кто мужа, кто брата, кто отца, потом собственными руками душили маленьких детей, бросали их под колеса или под копыта лошадей и закалывались сами. Рассказывают, что одна из них повесилась на дышле, привязав к щиколоткам петли и повесив на них своих детей, а мужчины, которым не хватило деревьев, привязывали себя за шею к рогам или крупам быков, потом кололи их стрелами и  гибли под копытами, влекомые мечущимися животными. Хотя они и кончали с собой таким образом, в плен было захвачено шестьдесят тысяч человек, убитых же насчитывалось вдвое больше”.
“ Радостная весть о счастливом избавлении и спасении государства,- пишет римский историк Луций Анней Флор,- была сообщена римскому народу не как обычно - людьми, а если верить молве, самими богами: в тот же день, когда произошла битва, видели перед храмом Поллукса и Кастора - юношей, вручающих победные послания претору, а в театре много раз слышался голос: “ Да славится победа над кимврами! Что может быть удивительнее и знаменательнее этого! Словно поднявшись над своими холмами, Рим был поглощен зрелищем войны, и в тот момент, когда кимвры гибли на поле боя, народ аплодировал в столице, как во время состязания гладиаторов”.
Марий отпраздновал в Риме триумф над германцами и  продолжил   карьеру, купив себе, как утверждают античные авторы, шестое  консульство. Став претором, предался гражданским делам и Сулла... Вражда  между ними усиливалась, всяк повод был хорош, чтобы нанести врагу удар, и в конце концов  она   вылилась в настоящую войну, поделившую Италию на сулланцев и марианцев. Победил в ней Сулла. Уничтожив своими знаменитыми проскрипциями несметное количество сторонников  врага ,он достиг в Риме  полной власти. Но по собственной воле от нее отказался, удовольствовавшись, как бы  определил его поступок английский философ Б. Рассел,   достижением намеченных эффектов.  “ Я удивил людей, и это  много!” - такую формулу отречения  вкладывает Монтескье в уста своему герою в  “Диалоге Суллы и Евкрата”.  Он сложил с  себя власть, говорит французский драматург Э.Жуи, из презрения к римлянам.  Но сегодня мало кто помнит об этом факте, так же как и о том, что Сулла был автором первой конституции Римской Республики. Луция Корнелия чаще поминают как жестокого тирана, упивающегося во власти кровью, да - в поговорке “вшив как Сулла”:  он страдал часто упоминающейся античными авторами, но не поддающейся сегодня точному отождествлению болезнью, от которой “ вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь, все-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появляющихся...”
Но  кровь Мария взяла реванш,   продлив свои  амбиции в том мальчике, который,  когда Сулла сложил с себя власть  и уходил с форума, - единственный из всех присутствующих - набросился на него с упреками. “И так как мальчика никто не сдерживал,- писал во  втором веке греческий историк Аппиан,- он смело дошел с Суллой до его дома и на пути продолжал ругать его. И Сулла, распалявшийся гневом на высокопоставленных людей, на целые города, спокойно выносил ругань мальчика. Только при входе в дом он сознательно или случайно произнес пророческие  слова о будущем : “ этот мальчик послужит помехою для всякого другого человека, обладающего  такою властью, какою обладал я, слагать ее”.  Мальчиком этим был   по отцовской линии  состоявший в родстве с Марием, чем  всегда гордился, стараясь  во всем подражать ему, - Гай Юлий Цезарь.
Однажды, когда молодой  Цезарь, направляясь за пределы Италии,   проезжал мимо небольшого альпийского городка, кто-то из его спутников со смехом спросил: “ Неужели и здесь есть споры о первенстве?”  “ Что касается меня,- с полной серьезностью  ответил  Гай Юлий,- то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме”.
Пройдет короткое время и римляне поймут, как Сулла был прав: Гай Цезарь власти с себя не сложит. Напротив, следуя - типично римскому- стремлению своего знаменитого родича к лидерству, он уничтожит то, что предок его будущего убийцы - Юний Брут, создал в 510 г.до н.э., вероятно, в страхе перед беспредельностью эгоизма соплеменников, или, как   трактует событие традиция, «изгнав из Города  царей»,- Римскую Республику, это странное людское сообщество, в     котором    от демократии был лишь одинаково исходящий ото всех луково-чесночный запах, но которое благодаря своему практичному подходу к действительности все же не давало собственной крови пролиться полным  потоком и умело держать в  своих руках почти весь мир ; и направит Рим, среди чьих граждан   люди с такой – не полностью сориентированной на первенство - ментальностью , как у Суллы, были редки, к установлению нового и неизбежного для него государственного принципа: вскоре вся  власть сосредоточится в одних руках  и держащего ее станут называть словом “принцепс”, которое, буквально означая “берущий первым”, продержится в обиходе до времен Тиберия, когда уступит  место ранее применявшемуся исключительно для обозначения самого высокого почетного военного  титула слову “император”,  и вновь появится, уже в европейскимх языках, в форме “принц”. Слава Рима начнет клониться к закату. И спустя некоторое время  Италия будет беспомощно наблюдать, как через Альпы в ее пределы безнаказанно вторгаются орды варваров.
Затем через Бреннерский перевал вместе со своими свитами  двинутся с тевтонской скрупулезностью копирующие легендарное прошлое Рима германские императоры, чтобы, подобно Карлу Великому, быть коронованными папой римским в соборе св.Петра, без чего, как они полагали, их власть не может считаться законной. Желая стать  главой мира - “капут мунди” ,  говорили римляне, - они не услышат голоса истории, которая в некоторых языках того времени уже сбила спесивый акцент с первого слога  латинского слова “капут” -  “глава” - и  довела ряд   его значений до понятий “крах” и “конец”,  как бы указывая тем самым, что и самой концепции абсолютного всемирного владычества пришел полный капут. Устремляя взоры в сторону Рима,  они последуют тем же альпийским маршрутом , что и Цезарь, когда он возвращался в Италию из Галлии, чтобы перейти  Рубикон и раздавить Республику. Кайзер - так гордо и раскатисто, словно эхо, будет звучать на их языке вошедшее в императорскую  титулатуру имя  их - наступившего на опыт истории - предшественника,    которое переводится с языка пунического незатейливым словом “слон”. Ни они, ни их престолонаследники не захотят без романтики взглянуть на любимый ими период истории Вечного города, чтобы увидеть,  как призывал Макиавелли, «времена те ужасными из-за войн, мятежными из-за пороков, жестокими и в дни войны и в дни мира; множество  императоров, гибнущих от меча, неисчислимые  гражданские и внешние войны, Италию, удрученную неслыханными несчастиями, города, разрушенные и разграбленные; чтобы зреть, как  пылает Рим,  Капитолий  разрушается собственными гражданами, древние храмы оскверняются, обряды подвергаются поруганию, города, наполняются прелюбодеями, море покрывается ссыльными, скалы заливаются кровью; как в Риме совершаются бесчисленные жестокости, как благородство, богатство , прошлые заслуги, а больше всего доблесть вменяются в тягчайшие преступления, караемые смертью; как награждают клеветников; как слуг подкупают доносить на господ, вольноотпущенников – на их хозяев  и как те, у кого не нашлось врагов, угнетаются собственными друзьями» , - чтобы увидеть  все это и понять, «чем обязаны Цезарю – Рим, Италия и весь мир».
Позднее  через Альпы в Италию потянутся  простые путешественники. Невзирая на то, что на  на узких горных тропинках их могут подстерегать  разбойники, а их  проводники - оказаться нечестными до убийства ,  ведая о печальной участи многих своих предшественников , встречая вдоль дорог безымянные могилы и спасаясь от снежных лавин,  они будут идти вперед - за опытом цивилизации, чтобы научиться искусству жить на земле, чтобы, как писал английский  путешественник Richard Lassels, вскормить свой ум примером той нации, которая просветила весь мир и научила человеческий род тому, что значит быть человеком. 
И все они - и рычащие варвары, и надменные императоры, и обычные странники, - едва преодолев альпийскую гряду , будут испытывать то, что, ежесекундно сопровождая человека в Италии, делает ее идеальным прибежищем для все несчастных: ощущение освобождающего от горечи жизни обновления.
Почти все путешественники, описывая   состояние в которое они впадали тотчас же  по пересечении итальянской границы и которое по многим признакам напоминает очищение под воздействием искусства, объясняли его особенностями климата страны.            
“ На иностранцев итальянский климат,- пишет Стендаль,- оказывает невероятное воздействие. Когда, в 1806 году, корпус армии маршала Мармона, пройдя через  Германию,  вступил во Фриули, пятнадцать тысяч французов будто родились заново, самые ожесточенные из них смягчились, все были счастливы, в душах зиму сменила весна”. 
Такое же - “ метеорологическое” - объяснение дает явлению и английский поэт П. Шелли. “ Едва мы прибыли в Италию,- напишет  спустя несколько дней после перехода через Альпы, - как красота пейзажа и безмятежность неба  изменили мое  мироощущение”. Облагодетельствованная природой старшая сестра других стран, называл Италию Richard Lassels. Но по климату итальянское приальпье мало чем отличается от южных  германских территорий...
Так,  феномен остается феноменом, позволяя сказать: “ В отличие от других стран, Италия - это шедевр, который Бог сотворил в момент  особенного счастья”. И тогда, пожалуй, вернее всех определил причину случающейся с человеком  при переходе Альп духовной метаморфозы римлянин Луций Анней Флор. В наши дни его определение  может показаться чересчур поэтичным, но, согласно закону, гласящему: то, что вчера было прозой, сегодня становится поэзией ,- во втором веке нашей эры, когда слово не было  до такой степени, как сегодня, нагружено многозначностью,  оно звучало весьма прозаично. Рассказывая в своей книге о вторжении варваров в Италию , он так описывает их состояние после перехода  Альп    : “...  их грубость усыпило милосердие самой земли и неба”.
Прощай, милосердная земля! Прощай, милосердное небо !  Прощай, мир счастливых случайностей! С вершины перевала мы, согласно традиции,  прощаемся с Италией. Рядом с нашей машиной припаркованы несколько машин иностранцев, которые, безмолвно, словно перед алтарем, стоят на обочине дороги, устремив через горное окно  свои  взоры на виднеющиеся вдали итальянские пейзажи, над которыми сияет яркая радуга. О чем думают эти  пребывающие в сентиментальной отрешенности люди, чьи взгляды, кажется, простираются до конца полуострова? Что вспоминают они, расставаясь с этой землей?  Свои недавние встречи с героикой ее прошлого?  Eе благостные красоты? Туристические меты?  Или же  несколько часов, проведенные ими в каком-нибудь  непримечательном местечке, которое, несмотря на свою малозначительность, все равно очаровывало  их, оставив в их памяти впечатление, подобное тому, что испытал английский писатель Генри Джеймс в небольшом южном городке Веллетри: « Напротив лучшего из двух или трех местных кафе  была узкая приподнятая терраса со ступеньками, и в мягком, жарком и томящем июньском свете благожелательные созерцательные достойные люди сидели за не накрытыми столами и, покуривая длинные черные сигары, наслаждались нашим присутствием, вероятно, с той утонченностью, которой наделяется самое невообразимо бессодержательное (осмелюсь сказать) и простое в  итальянской жизни. Очарование, как всегда в Италии, заключалось в атмосфере, воздухе, счастливых случайностях, которые любую практичную самоуверенность и утвержденную важность сводили к явлениям  малодостойным внимания… ; … трудность выразить все это подобающим и благодарным образом составляет  древний – обиходный - налог на роскошь любви к Италии» .
Иностранцы   рассаживаются по машинам и, не запуская  двигатели,  через стекло еще раз смотрят в сторону Апеннин. Мы молча следим за ними, и пытливость русского ума, способного, как утверждают,  проникнуть во многое, но не способного, увы, вынести из этого практической пользы, не дает покоя, заставляя еще раз задуматься над тем, почему  люди стремятся вернуться на этот полуостров, и заводит славянскую литанию. Кто знает, возможно, создавая Италию,  где, словно на макете, во всей полноте взаимосвязей   проигрывается история и судьба всего человечества, Проведение и сделало ее столь необычайно привлекательной для того, чтобы люди еще и еще  возвращались  в нее и, в конце концов, устав упиваться порождаемым ей блаженным состоянием, бросили взгляд на ее прошлое и настоящее, заметили подсказки в чередовании происходивших  на ее земле событий, в изменении значений слов ее древнего языка и поняли, что так жить нельзя, что уродлив тот, кто родился из утробы мертвой женщины;  чтобы глядя на ее небо, в котором часто во всем блеске своих цветов  появляется  радуга, вспомнили они о завете Бога с людьми и прониклись духом своим в, то что разуму подсказывает та же латынь  ,- что расцвеченная солнцем небесная дуга это и есть  отражение Ноева ковчега, в котором человек был спасен  в водах потопа  и который, перевернутый над землей , словно шлем,    предохранит человека и  от бурь и штормов космических;  чтобы уразумели наконец, что человек – любимое чадо  Господа, ибо в отличие от других  тварей своих,  дал  Он  ему одному   возможность видеть все цвета своей заветной дуги – «сердце человеческое», что не нужно, соперничая с Ним, венчать себя напоминающей символ завета триумфальной аркой, наводить на других согнутый в слабых земных потугах в его форме лук, отгораживаться от них подобной ему выпуклостью щита, - что «воля Бога есть осуществление жизни».  Может быть,  и должна, подобно Ньютонову яблоку, позволившему открыть закон всемирного тяготения,    центростремительная мысль, о том, что жить надо не по  придуманным искушенными разнящим законам юридической фикции, не по правилам «искусства жить на земле», а по единящему Закону данному Богом,  искренне озарить людей именно в Италии, в этом, как называл ее Байрон, саду мира?   Может быть,  проникающее все естество осознание этой мысли – преодоление трудности « выразить все это подобающим и благодарным образом» - и составляет полноту  того древнего налога, который человек  платит за роскошь любви к этой стране? Может  быть,  в этом и состоит  основанный на скрывающемся под блеском «искусства жить»  кровавом,  братоубийственном опыте урок,  который должна дать человечеству помещенная в «земной рай» итальянская цивилизация? Может быть, в этом и заключается вселенское, планетарное предназначение  Италии, этой радующей чувства земли, на столицу которой, беря в перекрестье  вотчину святотатственного рода Флавиев, с крыши  маленькой сельской церкви в сабинской Капо д` Аква, или, передавая  по- русски, от «начала воды»,  смотрит, подобно прицелу, символ Божьего наказания крест, - этой земли, на которой как нигде, по словам Д. Мережковского, чувствуется  правота дантовских строк :
 « Спасти нас может вечная Любовь,
   Пока росток надежды зеленеет…» ?
Может быть, именно так и должна спасти мир красота ?
Может быть, именно таким «примером от обратного» и произойдет примирение языческих богов и выведет Италия мир на путь света , выполняя ту отведенную ей роль спасительницы, которую увидел в наследии Носрадамуса один из его толкователей ?   
Может быть, именно это и обозначают  зеленый, белый и красный - цвета итальянского триколора - цвета одежды ведущей к Вышнему Свету  божественной Беатриче?
Не это ли имел в виду пуританин Мильтон, когда, размышляя над истинными причинам  своей поездки в «страну, которой набожному и добродетельному человеку следовало бы сторониться», писал: «Почему Италия? Неужели я как новый Сатурн мог найти убежище в Лации? Нет. Просто я знал, а затем и мог убедиться в этом, что Италия, не кладезь пороков, как вы считаете, а центр цивилизации и гостеприимный дом всякого рода эрудиции».