25. И бутылка рома

               
 
     Иришке приспела пора готовиться в школу. От Надьки толку ноль, от бабки Шуры тем паче. Первая, приходя с работы, валилась спать, будь то утро, день или вечер. Кроме как поесть, ее ничто более не интересовало. Вторая, насосавшись табака, беспричинно хихикала, отъехав из реальности. Пришлось Витьке самому впрягаться в хлопоты, и совершенно неожиданно ему понравилось это дело. Настолько, что он даже практически завязал с пьянством.
     Непритязательный в одежде, равнодушный к тряпкам, он вдруг проявил в себе тонкий вкус, умение отличать хороший материал от барахла. Школьную форму Иришке заказал у матери в ателье, и та с удовольствием, радуясь переменам в сыне, создала девочке шедевр. Вроде и от набившего оскомину стандарта не отступила, но шовчики, рюшечки и воланчики получились – не отвести глаз. Жены, вернувшихся из ГДР офицеров, работающие в быткомбинате, тоже приняли активное участие в Витькиных хлопотах. Для Иришки нашлись гольфики с кисточками, модельные, детские туфельки и даже ранец с полным набором первоклашки, на зависть городской детворе.
     Случилось, в общем, то, что случилось. Альку настроили против отца, и переделывать ее было поздно, пока сама в разум не войдет. Алешке же было втолковано, что отец умер в тюрьме, и он решил, не без помощи некоторых своих родственничков, друживших с Ленкой, не объявляться сыну, дабы не травмировать детскую психику. Ленка сама слезно попросила Витьку через жену его брата об этом. Правильно или неправильно он поступил, наслушавшись доброхотов, Витька пока не знал. Время еще не пришло. Время переосмысления.
     А к Иришке он привязался всей душой, ибо она была копией его самого в ее годы. Правда, у нее не было бабушки Татьяны, привившей Витьке обостренное и никогда не уходящее чувство справедливости, но бунтарский дух в девчушке укоренился прочно. И данный факт Витьке импонировал.
     Надька же оказалась существом пугливым, забитым и абсолютно непритязательным к среде обитания. Казалось, посели ее в собачью будку, она и там свернется в клубок и будет спать, покуда ее не пнут насчет поесть, либо на прогулку. На консервном заводе ее ценили: поощряли крохотными премиями, грамотками, портрет Надькин навсегда прописался на Доске Почета. Наверное, такие труженики, - исполнительные, не рассуждающие, без запросов и вывертов, - во все времена и для всех власть имущих являлись эталоном благоденствия этих самых власть имущих и предержащих.
     Бабка Шура, то бишь, теща (Витька сдуру расписался с Надькой) внешне смахивала на Танькину мать – Надёгу. Такой же карандаш в стакане, но коли Надёга была просто блажной деревенской недотепой, то бабка Шура отличалась тщательно маскируемой на людях агрессивностью и либо врожденным, либо приобретенным  махровым эгоизмом. Надьку она тиранила почем зря, не позволяя той даже намека на самостоятельность. Лупила девку в хвост и в гриву за малейшую, как старой ведьме казалось, оплошность, отнимала всю до копейки зарплату. Скорей всего Надька  и головой -то повредилась именно благодаря своей матери.
     Витька решил не давать бабке Шуре спуску. И началась война, длившаяся с переменным успехом почти три года, вплоть до кончины грешницы Александры, хотя в свое время бабушка Татьяна втолковывала Витьке, что все мы, грешные и святые, есть рабы Божии, и не нам судить о вине либо безвинности каждого человека.
Первым, мол, в Рай попал разбойник. Памятуя данный непреложный факт, Витька похоронил бабку Шуру по православному обряду с отпеванием в церкви.
Ну, а  допрежь бабка Шура попила кровушки и у него, и у дочки с внучкой. Домишко, в коем обитала Витькина новообретенная родня в один прекрасный момент взял да и развалился. Попервам просела на сгнивших балясинах крыша, да так, что даже Иришке пришлось убирать голову в плечи, дабы лоб не расшибить, потом вывалилась в огород задняя стенка, и крыша благополучно рухнула вовнутрь. Слава Богу, в доме в сей прискорбный час никого не было.
     Надьке профком завода выделил комнату с крохотной кухонькой в поселке за железной дорогой. Переехав туда, Витька недолго терпел тещины выкрутасы. Семейным, так сказать, бюджетом решил распоряжаться сам. Теща впала в тихую ярость, прикрытую до поры лицемерной улыбочкой. Ее пенсии в сорок шесть рублей старухе хватало едва на полторы недели, а жирный кусок в виде Надькиного денежного довольствия вывалился вдруг и сразу из загребущих старухиных ручонок. Но больше всего тещу тряхануло в лом отстранение от власти над домочадцами.
     Как повелось в новой семье, Витька с получки набирал с «заднего крыльца» райпотребсоюза разнообразных продуктов, кои давно и прочно исчезли с прилавков обычных магазинов, и прихватил бутылку кубинского рома ради пущего домашнего благолепия. Пить запоями он перестал. Мог бы слегонца и совсем завязать, но решил умаслить бабку Шуру, да и попробовать закардонного пойла. Интересно же, что за хрень производят копченые братья с острова свободы.
     При виде бутылки бабка Шура засуетилась, умильно поедая глазами зятя, собиравшего не спеша на стол. Теще он не доверял: брезговал подпускать к готовке неопрятную, вечно слюнявую старуху, а Надьку еще надо было поднять с дивана , да и готовить она ни хрена не умела. Короче, все хозяйственные хлопоты легли на Витьку и Иришку. Ребенка он оперативно приохотил помогать ему на кухне, бегать за хлебом и прочими покупками, носить воду из колонки, дрова для печки. Падчерице такой расклад неимоверно пришелся по душе. Она готова была вскакивать ни свет, ни заря, и нестись хоть на край земли, лишь бы заслужить похвалу от Витьки. И он искренне радовался переменам в этом голенастом веснушчатом бесенке, подвигавшем его на возрождение едва не утраченного уважения к самому себе.
     Иришка начистила и порезала соломкой картошку, разожгла керосинку, поставила на конфорку сковородку, дала прогреться, влила подсолнечного масла, аккуратно высыпала картошку, зашкворчавшую тут же дразнящим шепотком.
     Витьке ром не пошел. Он проглотил пару стопок и убедившись, что питие сие не наше, русскому организму лишь для щекотки,  перевернул свою стопку вверх донышком. Бабке Шуре того и надо было! Она ухватила бутылку в обе руки и не отпускала, пока не вылакала содержимое до вогнутого донышка.
     А ночью за крепко спавшим Витькой пришли менты. Сдернули с кровати и повезли в кутузку. Оказалось, бабка Шура тихой молью выпорхнула на улицу и принялась с душераздирающими воплями носиться взад-вперед по поселку, переполошив народ и собак. Орала, будто Витька ее убивает ножиком и вдогонку лопатой. Подкинула, в общем,  Витьке подлянку за отстранение от власти над ближними. Ну, а как повелось в стране Советов, все госорганы навострились принимать на веру именно бабьи заявы, наветы и подставы, игнорируя право мужиков на объективное рассмотрение причин, приводящих к бытовым скандалам. Короче, Витьке впаяли десять суток ареста за хулиганство. На попытки Витьки протянуть язык в свою защиту, судья фыркнула и безапелляционно заявила:
     -Скажи спасибо, что по уголовке тебя, бывшего зека, не оформила!
     Еще не раз и не два аукнется Витьке его судимость. Большого вреда не нанесет, скорее наоборот, но аукаться будет долго. Пока же мелкий хулиган Витька Дунаев, покипев праведным гневом, вынужденно принялся отбывать в качестве «декабриста» свой незаслуженный срок.
     Разводящий определил его на конюшню к заведующему милицейским конным двором из одной кобылы Мурки, по совместительству конюху и возчику дяде Ване Хрипому.  Мужичишка добрый, можно сказать, ласковый, но скупердяй и жлоб неимоверный. Витькин брат, Андрюшка, на что уж категорически законопослушный, но и тот поимел жалость к брату, договорившись с дядей Ваней о небольшом продуктовом подогреве для сидельца. В КПЗ кормили один раз в сутки, и хотя обед брали в городской столовке обычный общепитовский, но что такое первое, второе и компот для здорового мужика на сутки? Так себе, припарка на один зуб.
     Дядя Ваня, как  впоследствии оказалось, Андрюшкины передачки отметал в свою пользу, а Витьке от щедрот подсовывал кусок хлеба, соскоблив допрежь сливочное масло, и дважды выдал по пачке «Памира». Андрюха ведь прекрасно знал, что Витька курит исключительно «Космос». Выходит, издевался, паразит?
     Истина открылась после отсидки. Витька, конечно, не стал тянуть дядю Ваню на правеж, но с тех пор проходил при встрече как мимо пустого места. У дяди Вани и сынок его, Валерка, Витькин ровесник, тоже в папика удался. За копейку в церкви пёрнет, чепушило беспонтовый. Мордатый, весом под центнер, с поросячьей щетиной на розовых с кровяными подтеками щеках, только и умел, что баб чужих топтать, будучи по данному факту нещадно и неоднократно бит…
     А перед братом Витька извинился за свои дурные мысли о нем, хотя прекрасно знал, что младшенький запросто способен на какую ни то каверзу. Любил Витька Андрюху, не взирая на его закидоны. Любил и прощал.
     Бабка Шура не унялась, хотя Витька сделал послабление, покупая ей хороший трубочный табак и время от времени балуя старую ведьму бутылочкой-другой крепенького винца либо водочки. Подсуропила, зараза, еще десять суток!
Витьку взяли прямо с работы. Теща, ничтоже сумнящеся, накатала заяву о Витькином покушении на ее жизнь и заставила Надьку и дурканутую соседку Машку, именующую себя Вероникой Ардамоновной, подписать оную заяву.
      Судья, Вера Николаевна Бондарева, впаяв Витьке очередные «сутки», поставила его перед выбором:
     -Отсидишь, оформлю тебя в ЛТП на годик. Могу, конечно, и по уголовке закатать. На двести шестую, часть вторую, годика на три-четыре тянешь, а это уже рецидив, строгий режим. Выбирай!
     -Спасибочки, барыня-благодетельница. Нема делов, премного Вам благодарен! К ручке не позволите приложиться?
     -Не ёрничай. Мы тут с твоими родственниками посоветовались и решили, что так будет лучше.
     -С кем, ежели не гостайна?
     -Да  какая разница.
     Действительно, какая разница. Бурлачиха, коль шлея  под хвост попадет, и отца родного на Колыму отправит. Дядя Коля Бурлаков сам про дочку имел такое мнение, когда вместе с Витькой бухал где-нибудь на природе, по-над речкой. Да и мать говаривала Витьке, что ее подруга Верка – черт в юбке, и на крючок к ней лучше не попадаться.
     В общем, Витьку оформили. Даже в суд проформы ради не таскали. Прямо из КПЗ по истечении десяти суток и отвезли глотать антабус на рыгаловке, паять ТЭНы для знаменитых тульских самоваров и колотить ящики к ракетам «земля-воздух».
     Отбыл Витька срок, вернулся в свою конуру, погудел с алкашами недели две до посинения и завязал. Навсегда!
     Надьку с Иришкой забрал к себе в бедный корпус, оставив бабку Шуру с носом, и принялся жить так, как дотоле и предположить не мог.