По маме я Михановский из-Орши, деда старший внук

По маме я – Михановский – из-Орши, деда старший внук.
    Дед мой – Песах Михановский (1886(8?) – 1928(-30?) – родился в семье купца Абрама Михановского, человека религиозного – и небедного, отца четверых – минимум – детей. Дед был младшим из трёх мальчиков; из них самый старший – имени его я не знаю – в начале ХХ века уехал в Америку и там «устроился», средним был Хаим. Кроме мальчиков была у Абрама Михановского дочка; она и дядя Хаим жили в Ленинграде…
       Песах – соседи звали его Павел -  был человек не религиозный, потому от семьи отцом был отторгнут. Не исключаю, что был он «политически активен» - во всяком случае, из Орши был выслан и попал в Хабаровск*. Известно, что он «владел бухгалтерией».
   
    Я не знаю, где-как-когда встретился он с Брайной Шульман – девушкой из Орши*, дщерью Соломона – но они встретились, поженились, в 1915-м году родился сын, в 1917 – дочка.
 
   По годам ли, по здоровью, по какой-то иной причине, в четырнадцатом году деда в армию не призвали, а служил он «по специальности» в «Союзе земств и городов»: «возил военным жалованье»; на него напали грабители, он был сильно ранен, чуть не погиб... После войны и прочих известных событий жизнь в Орше продолжилась: сын ШОЛОМЪ стал первым пионером, дочка Роза поступила в начальную школу, и в 1924 году появилась в семействе младшая - Нелька (Ганеля).

     Как объявили НЭП, «старший брат» приехал из Штатов, «взял концессию» на производство Москве пишущих машин(-ок??), сам отъехал в Америку, а управлять делом поручил младшему брату Песе. Дела пошли! Дом в Орше был продан; купили квартиру в Москве, собрались переезжать – но тут началось «свёртывание НЭПа». Михановский - концессионер остался в Штатах; Михановский - бухгалтер был арестован и скончался*; жить семье стало не на что – пришлось даже обратиться за «материальной помощью»
 
    С жильём в Орше до поры до времени кое-как устроились: в своё время половину нашего дома купили «дядя Зуся с тётей Зиной*» - родной брат Брайны. До самой своей кончины оставался он для племянников ближайшим родичем…

Вот они все вместе - вероятно, последний раз: Нелька, дядя Зуся, «Сойка», Роза.. Дядя Зуся – уехал из Орши*, тяжело болел, умер «до войны». Старшие – уже ленинградцы. Но – вернёмся к концу двадцатых…
 Обезглавленное семейство решило выбираться из Орши: Брайна тяжело больна, детям надо учиться, «и вообще». В Москве помочь никто не мог, а в Ленинграде были два адреса: младший брат (двоюродный) Лазарь* – «важный работник» - и «небедный человек» родной старший брат Хаим.  Однако ни тот, ни другой «не принял участия»; спас положение – буквально! – «дядя Борис» - старший сын старшей бабушкиной сестры Нехамы Шульман, по мужу Ласкиной. Старший сын её был врач, в тридцатые годы - «заметная фигура» в Ленздраве; говорили, что по его инициативе создали поликлинику на «заводе Сталина». Кузенов Сойку и Розочку – хоть и дети ещё - он «устроил на свой завод» работать и учиться; тётушку – Брайну, бабку мою – лечиться – но ей помочь не сумел, в тридцать третьем году она скончалась. Роза и Сойка остались одни: ей – 16, ему – 18. Так двое оршанских сирот стали ленинградцами; третья - Нелька – младшая школьница – пока что оставалась в Орше…Были в Ленинграде ещё родичи - Шульманы, Шевелёвы, Пригожины; появились потом многочисленные Иоффе. Но: Ласкины* были – стали – остались - роднёй ближайшей, с;мьи - уже и в моём поколении – дружили; самый старший – «дядя Борис» * был почитаем как главный в роду, а Михановских как бы не стало. ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД* скажу, что именно «завод Cталина» окончательно сделал нас ленинградцами - а была ведь другая возможность – cтать нам всем «ярославскими». Дело было так:
- в 1939 году, первого июля, студентка* ЛТИ Роза Михановская вышла замуж за Абрама Иоффе – молодого металлурга, выпускника ЛПИ.
 
Абрама - комсомольца (вряд ли не был) отправили в Ярославль, на завод «Пролетарская свобода» (семья – не считается, родина требует): в начале 1939 года заводу был поручен «выпуск в III и IV кварталах 1939 года 82-мм сухопутных мин: соответственно 80 и 120 тысяч штук», или 200 тысяч мин за всё II полугодие. До этого завод не имел мобилизационного задания» – и нужды в и инженере-литейщике не испытывал. Завод получил и то, и другоГО; началась вторая мировая война (произошла финская) – инженера отпускать к семье никто не собирался, но заслуженный отпуск –дали, и съездил он в Ленинград;
- к осени 1940 года студентка Роза закончила учёбу, весной 41-го – получила инженерский диплом с рекомендацией в аспирантуру – даже предложили тут же, на кафедре остаться, но она выпросила свободный диплом и собралась в Ярославль, нашлась ей там и работа по специальности - лакокрасочный завод «Победа рабочих». Но – обнаружилась внутри инженера некоторая помеха. Решили подождать год хотя бы: в Ленинграде старший брат Сойка, в Ленинграде - комната (общая с братом, но всё-таки), в Ленинграде – Ласкины, во главе с доктором Борисом, а главное – НЕЛЬКА: младшая сестричка. Приедет, пойдёт учиться, Ласкины подскажут куда, Борис, если надо, поможет – а с января будущего, 1942! будет ей забава и забота – ПЛЕМЯННИК. Почему-то никто не сомневался, что будет мальчик – ведь должен быть Павлик, по деду – и даже полное совпадение получится – Павел Абрамович… Да и сама она о родне беспокоится....В июне прошли «испытания» - выпускные экзамены в школе; с переездом в Ленинград решили подождать до осени; 16 июля Оршу заняли немцы, евреев всех уничтожили - Нелька была семнадцати лет – такой и осталась. Дядюшка и мама этого себе не простили.
- при заводе Сталина, куда БОРИС устроил Сойку, как раз в тридцатом году был создан первый в стране ВТУЗ – ВЫСШЕЕ ТЕХНИЧЕСКОЕ УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ - попросту сказать - институт, в котором рабочие завода – и только они! – могли выучиться на инженера по профилю. «Сойка», Токарь по металлу – а сперва так ученик паровозного машиниста –учился не отходя от станка – старший, семьи опора – и стал Семён Палыч Михановский, конструктор водяных турбин... Как началась война, конструкторов эвакуировали на Урал; полагалась «бронь», но «Михановский Шолом Пейсахович, год рождения 1915, место рождения.г. Орша, …» на фронт вырвался; место призыва – запомним - Нижне-Салдинский РВК, Свердловская обл., Нижне-Салдинский р-н». А дальше - 07.06.1943 Медаль «За боевые заслуги»; 03.09.1943 Орден Красной Звезды…А потом – два ранения (рука и нога), госпиталь полевой – госпиталь плавучий (эвакуация в тыл) – по Волге – в ЯРОСЛАВЛЬ – там единственный мост через Волгу, чтоб отправить тяжелораненого в глубокий тыл – Ярославль-то бомбят! НО:
- осенью 41-го удалось сестре-Розе добраться до Ярославля, где с тридцать девятого РАБОТАЕТ муж её, Абрам, в сорок втором, в январе, появился ПАВЕЛ АБРАМОВИЧ…

Узнав, что брата провезут (могут провезти?) через Ярославль, Роза решила «найти его и забрать» - это я знаю с её слов. Я точно помню связанное с этим странное выражение «лежаЧий» - вместо «лежащий», как учили меня – заговорившего года в полтора-два; своё впечатление от множества «коек», маминых разговоров с ходившими в белых халатах, и – не в деталях – тёплый день, свой голос, произносящий «Я ПАВЛИК», и ВИД мамы, не похожей на ту, к которой я привык - я бы сказал, что
она как-то съёжилась и, пожалуй, затихла…Мне рассказали потом – и мама, и дядюшка, что, узнав в очередном раненом брата, мама МОЛЧА ЗАПЛАКАЛА (после – ни разу!), а дядюшка спросил (примерно): «Девушка, что ты плачешь», мама объяснила, что она – она, и тогда – показав на белокурое существо в голубом платьице, дядя произнёс: «А это что за девочка» - ибо был я в та поры блондинчик, а одет в то, что сумела мама сшить из (полученного в премию? В американском подарке? Точно – не купленного) отреза голубого парашютного шёлка…
     «Под свою ответственность» выписался дядюшка из госпиталя, МЫ ЕГО ЗАБРАЛИ.
      ДЕЛО ШЛО К ПОБЕДЕ – надвигалась послевоенная жизнь. С нами было всё ясно – отец на своём заводе, мама договорилась на своём (с осени 45-го!) -  её с радостью брали в лабораторию, мне – с осени же! – обещано место «в садике», а дядюшка, получил «слава-Богу-трудоспособную» инвалидность, и ХОРОШО БЫ В ЛЕНИНГРАД ВЕРНУТЬСЯ, да ему - не положено: место призыва – не Ленинградский, а Нижне-Салдинский РВК, семьи в Ленинграде – родителей-жены-детей нет, так что - милости просим в Свердловскую область, или – где устроишься; и начали ВСЕ* подбирать ему достойное место… Проблем не ожидали: фронтовик, партийный, серьёзный; конструктор ленинградской школы, молодой – всего-то под ТРИДЦАТЬ; правда – тяжело ранен, но ходит НА СВОИХ (с палкой, но уже не с костылём), правая рука изуродована, но он всё, что надо, мог и левой*, а главное – голова - работает, да ещё-как… Беспокоится не о чем – где угодно с руками оторвут: Ярославль город серьёзный, заводской*…
   Пока же дядюшка «догуливал отпуск по ранению» - при моём (и, конечно, мамином) непременном участии – он «сидел на солнышке на лавке на стрелке на бульваре – где Которосль пересекается с Волгой – я и по сей день не могу сказать «впадает»; не солнечных дней я не помню – быть может потому, что один из таких дней для всех оказался решающим.
    В этот день – помню отчётливо - первый и последний раз – я увидел человека без руки и без ноги. ОН НАПРАЛЯЛСЯ К НАМ, он улыбался, полевая сумка висела неправильно – на животе, и он произнёс: «СЕМЁНПАЛЫЧ» (не Соя-вы – как говорили Виктор-с-Сарой* и Рабиновичи*, не Сойка – как говорила мама) – и дядюшка явно признал его и ему ответил (деталей-не помню). Про дальнейшее мне рассказали….
    Этот человек оказался ленинградцем «из заводских», дядюшкин знакомый, как и он – фронтовик, на фронт ушёл из Ленинграда, потом – вернулся, устроился в кадры, и вот ездит, ищет для завода квалифицированных рабочих – оказалось, им дают постоянную прописку и, со временем, жильё в Ленинграде. Вспомнили, что СЕМЁНПАЛЫЧ – токарь, записали; опознали РОЗУ-КОЗУ – (это я запомнил) –
вспомнили, что она «по краскам», завербовали маляром по металлу – И ВЕРНУЛИСЬ МЫ В ЛЕНИНГРАД*.
*****
В Ленинграде я узнал, что есть родичи Михановские: «тётя Соня» и «дядя Хаим» родная дедова сестра (младшая?) и дедов старший брат. К тёте Соне ездили мы – она «после блокады» осталась одна и из дому не выходила. Связь была близкой и тёплой. Дядя Хаим приходил к нам довольно часто пока мы жили в Коломне – на улице Войтика (теперь, как до революции, Витебская). Мамино отношение к нему было явно сдержанным*. Я знал, что он живет от нас не далеко - близко к синагоге - и провожать-встречать его нет необходимости. Был он «практически слепой» - я по сию пору помню: дядя Хаим у нас в воскресенье - обед, традиция - картошка с селёдкой. Садясь к столу, он одел чёрную, блестящую как подкладка пиджака, камилавку, низко–низко склонился над тарелкой - и не отличил кусок масла от куска варёной картофелины... Он дружил с моим отцом – они говорили на идиш между собою и с дядей Соей; когда у дядюшки начались нелады в семье и он жил с нами, «реб Хаим», как-бы утешая племянника, произнёс: «КРЕПЕНЗЕХ, Соя». Его mot «КРЕПЕНЗЕХ…» в нашей семейной лексике и по сию пору живёт – правда, той семьи почитай не осталось. По отцовой наводке дядя Хаим «хоб гебрахт фун дер шул» - как-то принёс из синагоги – это слово произносили понизив голос – «старые еврейские книги» - дореволюционные сборники рассказов русских писателей «про евреев» - в основном это была плохая литература, однако помню по сию пору: рассказ «Сруль Варшавский» - имя главного героя позабавило, а сюжет – иркутский богач в роскошной шубе спрашивает гостя «как там Варшава» - озадачил; повесть «Исайка» (про парусного мастера-еврея, который был достойный человек, но не захотел креститься, жил в столице и был своей почитаем общиной) – запомнилась как хорошая проза – автор-то Станюкович. Дядя Хаим, подарил мне на «бар-мицвЭ» - на тринадцатый день рождения – «алеф-бейс» - еврейскую азбуку на жёлтом листе тонкого картона (толстой бумаги?), «издательство «дер Эмес», Москва, 1948».  Помню осторожное удовольствие отца, называющего буквы, и удовольствие, с которым я принялся учиться читать и писать «аф идиш». Был январь пятьдесят пятого, пару лет как «обошлось» *, но распространяться про это тогда не стоило; в девяностом, в Хайфе, в УЛЬПАНЕ, я, знающий буквы и умеющий их написать, произвёл впечатление… Дядю Хаима после того я не помню; а с осени пятьдесят восьмого, как уехали мы из Коломны на Пески, он – ручаюсь! – к нам и не появлялся – и на дяди-Соиных похоронах – в шестьдесят втором, в феврале, его не было.
                * * * * *
Сходство моё с дедом мама и дядюшка как бы не замечали, а кроме них – и некому было: ни дядя Хаим, ни тётя Соня, ни тётя Нехама взрослым меня не видели, а из других -  если кто и бывал в Орше, то, пожалуй, деда не видал. А по кончине «дяди Сои» в феврале шестьдесят второго, михановскость наша практически сошла на нет, хоть и появился в шестидесятом Михановский Михаил Семёнович.
ОДНАКО:
- В 84-м году был я в Каунасе; случился долгий разговор с немолодой полькой – собеседница пристально разглядывала меня, и, наконец, спросила, не из Михановских ли я – и рассказала, что-де привезли немцы на каунасскую меховую фабрику «химиков из Польши», поселили их в гетто, и «как вы – одно лицо - мужчина просил забрать двух его девочек, но папа боялся литовцев»…В состоянии «грогги» вернулся я домой, спросил у мамы, получил классический ответ: «Вроде был кто-то в Польше, но были не те времена до войны, чтоб интересоваться.
- Где-то в шестидесятых, после 62-го, но не раньше 65-го, – (я тогда был с усами, как дед на фото), в воскресенье, вытащили меня родители «погулять за город» - кажется, в Териоки (упорно называли так Зеленогорск) или в Солнечное – словом, «в лес к заливу». Был тёплый день осени – важно потому, что и одет я был «прилично» - в пиджаке, вероятно – при галстуке.  Я этих семейных прогулок не любил, стремился избежать, старался – после часу неотвратимых бесед в электричке, шагать как-бы отдельно, но не слишком отделяясь. Парк (лес?), в котором совершалась прогулка, был малолюден. Вдруг – как в плохом кино – но именно, но именно вдруг, внезапно, из кустов -  раздался удивлённый оклик «дядя Песя!» - я оглянулся на выкрик. Мама оторопела… Мужчина лет пятидесяти, опознавший во мне «дядю Песю», к ней обратился вопросительно-утвердительно: «Розулька?» - раньше я такого не слыхал. Между собой они говорили, как давно знакомые, но давно не встречавшиеся чужие люди. Ни я, ни отец в этом недолгом разговоре не участвовали; я и забыл бы эту встречу до того, как домой вернулись, но «дядя Песя» - !!! Как объяснила мама – это был «Додка сын папиного двоюродного брата с «до войны» массовик вроде сидел» -  выходит, были в Ленинграде ещё Михановские из Орши; мама никогда про них не говорила и говорить категорически не хотела – опасалась? Например – не могла она не знать, что «важный работник» - дедов кузен Лазарь* в тридцать седьмом году был арестован и расстрелян - понятно – этого ужасного родича мать не вспоминала, тем паче, что племянникам своим он дверь не открыл*; быть может, не были чужими погибшие в блокаду Михановская Валентина Ефимовна (1923 – май 1942), Михановский Лейба Тайхелевич (1881 – 1942, февраль), или пропавший без вести в 1943 году Михановский Иосиф Лейбович – родился в 1909 году в Орше, из Ленинграда ушёл на фронт - про этих людей «в сети отыскалось», но мама про них НЕ ПОМИНАЛА – а вот чего я понять не могу: - у дяди Хаима были два сына – Иосиф и Абрам; по крайней мере младший – Абрам – считал, что у него был дядя, семья которого «погибла в начале 20-го века в погромах» (см. очерки Александра Михановского «Бомочка и Хаим» на проза.ru); оба сына из Ленинграда были призваны в армию, отвоевали, были ранены, вернулись живыми. НО – из трёх сыновей Абрама-старого один – в Америке, второй – Хаим, а третий – ПЕСАХ, ЧЬИХ ДЕТЕЙ РОЗУ И ШОЛОМА ХАИМ, как видно, в тридцатом году поддержать не мог, но – после войны – отыскал, и ПОЧИТАЛ БЛИЗКОЙ РОДНЁЮ; «в тридцатом не поддержал», дядюшка и мама хоть сохранили обиду, но - после войны и блокады – дядей своим не пренебрегли… Но сестра да братья, пусть и двоюродные, но Михановских ближе-то не осталось - друг друга знать не знали, ведать не ведали – ГОСПОДИ, ПОЧЕМУ??!
                * * * * *
Звёздочка означает, что продолжение и обсуждение - следует. ЖДИТЕ