Пресыщение. Уставшие от любви

  «…Свет лет — дело к закату
  Да, нет время к рассвету
  Секунды в ладонях следят за глазами
  Кто там за нами, кто танцует за нами?
  Любовь не пропала, любовь не пропала,
  Немного устала, но не пропала…» \ Ю.Шевчук\



  Август выдался в этом году невозможный: пекло уже с самого утра. Городская окружная автострада была забита под завязку… Расплавленный асфальт, липкое на ощупь и плотное марево выхлопных газов, щебень, предательски стреляющий в лобовое стекло… А теперь добавьте ко всему этому невыносимую какофонию клаксонов да извечную (куда же без нее) перебранку водителей!
  Еще толком не продрав глаза и не расставшись со своим Прошлым, с ослиным упрямством игнорируя Настоящее и правила ПДД (да кто их вообще читает!), участники дорожного движения наперегонки неслись в Будущее. В этом бурном потоке, зажатая со всех сторон, скрипя из последних сил, подпрыгивая на выбоинах — того и гляди, развалится —  упорно пробиралась видавшая виды, но только не ТО, грузовая тентованная «Газелька». А восседал в ней… впрочем «восседал» — наверное, можно принять лишь с бо-о-ольшой натяжечкой, — наш герой. Но, обо всем по порядку…

  Итак, почтеннейшая бублика, знакомьтесь: водитель и владелец этого уважаемого транспортного средства — Харитон Галактионович Пуговка, в миру (но это, так, соседи там всякие, да вечно чем-то недовольная родня) более известен как Харя, Пуга, Хапуга. Друзья же звали его просто Рыжим. Но это уж скорее по привычке, так как за последний год голову его, или вернее то, что осталось на ней из растительности, припорошило снегом. И вот ведь, что удивительно — жесткие и курчавые волосы не просто исчезли с его макушки, — они мигрировали на мощную спину, руки, широкую грудь и просторный живот,  и там продолжили свою Вторую и более счастливую жизнь, причем рыжий свой первозданный цвет не утратили, на проседь не поменяли, а наоборот: в своей палитре достигли необычайного диапазона — от темно-бурого до светло-оранжевого, почти апельсинового. Сей покров (чуть не вырвалось «ковёр»!) его был настолько плотен, что с легкостью позволял ему в дикие морозы ездить в машине всегда с открытыми окнами и в легком бушлатике нараспашку. Зато летом…вот летом…— представляете, каково Харитоше было летом?
   Возрасту он был вполне зрелого, недавно разменял полтинник. Наружность имел гармоничную, все по канонам мастеров эпохи Возрождения. Как известно, идеальная фигура человека с раскинутыми руками и ногами вписывается в квадрат (так называемое «золотое сечение»). Так вот, руки ему для этого раскидывать и вовсе не нужно было — размер его в поперечнике и так был равен росту. Голова у него была тыквочкой. Внимательные очень подвижные мохнатые ушки, вводили собеседника (не учитывавшего развившуюся с возрастом глухоту) в заблуждение. Что еще можно добавить? Мутные бесцветные глазки: видимо, результат пожизненной абстиненции. Нос его был именно той формы.., если верить Гоголю, — как будто самим Господом Богом созданный для мертвой женской хватки, — то есть, картошечкой. И, чтоб уже закончить с описанием внешности Харитона, следует добавить, что для своей внушительной комплекции имел он довольно неожиданный хрипло-писклявый фальцет. В остальном же,— вполне себе обычный паренек, ничем не примечательный середнячок.
  Что же касается его, так сказать внутреннего мира, то воспитания он был консервативного, я бы даже сказал, патриархального. Не читая разных глупых книжек, — глаза только портить, — и своим умом допер: трудами праведными палат каменных не наживешь. Поэтому, используя природную смекалку, занимаясь извозом, попутно, использовал всячески любую возможность подлохматиться: закупал на оптовых складах продукты, спиртное, сигареты и впаривал все это соседям и знакомым. Характер имел покладистый, но врал всегда, всем и везде: видимо издержки коммивояжерской деятельности. Женился он поздно и нехотя, но ничуть после не пожалел об этом: вот уже и дочурке его, Марусеньке шестой годик пошел. Женушку подобрал себе под стать: пышнотелую блондинку, молодку Полюшку, простую, без закидонов, небалованную и работящую. Полина на пятнадцать лет была моложе Харитона, но, не раздумывая вышла за него и с радостью переехала из деревенской избушки в городскую двушку. Благодаря своим обширным знакомствам он сразу же воткнул ее на полставки в местное почтовое отделение, а заодно и надоумил как можно подхалтурить: распространять  косметику «Avon», — не впустую же газеты и квитанции таскать по людям.
  В доченьке он души не чаял. Бывало, придет с работы, и сразу с порога: «А где моя сладкая кнопочка, мой румяный колобочек?! Полька, подь сюды, живо грей каструлю, жрать хочется, аж морда трусится». А «колобочек» —  тут как тут, и прыгает вокруг папки, и верещит от радости. А Харитон подкинет Марусю под самый потолок, и давай крутить, приговаривая: «Вот щас съем тебя, если мамка твоя меня не накормит». А «кнопка» ему: «Пусти, пусти, дуак! Кетьку хоцу, кетьку пьинёс?». Тут выбегает Поля и гогоча, отнимает ребенка: «Скаженный, дитё загубыш… У-уу, бэгэмотик ты мий ненаглядный! Гроши прынис? Дай тэбэ розцелую». А он обхватит ее за талию, прижмет крепко-крепко, зароется носом в ее прохладную грудь, и так ему хорошо, что и передать невозможно. И так у Пуговок все мирно и гладко было, что просто обзавидуешься…

  Однако ж, вернемся, дорогой читатель, в Настоящее. Обливаясь потом, в одних шортах и сланцах, вцепившись в ненавистный руль, зажатый в прокрустовом ложе тесной кабины своей «Газельки», Харитон Пуговка тщетно морщил лоб, пытаясь навести, так сказать, «резкость» и собрать мысли в кучу. Рулевое колесо давно протерло борозду в его параболой выступающем волосатом животе. В глазах стоял туман, голова гудела, а где-то в глубине недр его могучего естества с бешеной силой (заглушая порой шум двигателя) что-то клокотало, бурлило и урчало. «Да что я опять сожрал-то не то? …Тэк-с… Ну, лапшички с сальцом пяток половничков впорол, водочки литрушку… две селедочки закусил, кефирчика добавил, ну… и пивка две полторашки… и чё? А-а-а… селедка гадцкая... или… кефир просроченный».  А тут еще с Полинкой поцапались вчера. Как то у них в последнее время… все… разладилось, что ли. Пообжилась в городе, обтерлась… подружки, опять же… обнаглела, короче. Это постоянное нытье насчет денег. Раньше макароны с куриными лапками уплетала и ничё… Моря ей теперь подавай! А мужика своего накормить — да так, чтоб от души! — сколько раз говорил: побольше готовь, или чё — голодным спать ложиться?!.. Он уже не раз всерьез задумывался о разводе.  Ко всему прочему, как издевательство какое-то, честное слово, выскочил этот чертов чирей. Да какой болючий! И как вы себе думаете, где же? Я извиняюсь, конечно, дорогой читатель, — а вот как раз на самом, так сказать интимном месте: на попе — там, где два полушария плавно переходят в спинной, можно сказать, мозг! Да-да-да! В этой самой впадине, — короче — там, где у всех порядочных людей хвост начинается.

  Так, весь измучившись разгадкой утреннего ребуса, Харитон и не заметил, как проскочил нужный съезд с автострады. «А куды ж я еду-то? А-а-а… «переезд» заказали. Тьфу ты! Мост проскочил. Тоды, походу, заеду на базар за арбузиком, а клиент подождет часок, скажу: пробки». Машина, споткнувшись о колдобину, подпрыгнула и попыталась юркнуть в кювет. Насилу удержав руль, Харитон яростно выматерился и застонал: «И чирей еще этот чертовый! Ох-хо-хо! И как не вовремя…». Мне это нравится, дорогой читатель — слышишь… как будто это, вообще, когда-нибудь может быть вовремя?!
  Доехав до ярмарки и увидав площадку с арбузами, он припарковался у обочины, заглушил машину, поставил на ручник, взял пакет с деньгами («не люблю кошельков» — говаривал он) и, кряхтя, со стоном выполз из кабины. Арбузы раздавала лет тридцати смуглая деваха: вся такая стройная, гибкая, черные как смоль волосы, зеленые кошачьи глаза. Весь хмель у Харитона как рукой сняло. Ощутив неожиданный прилив сил, разом забыв про все свои болячки, он вобрал живот (во всяком случае, он решил, что это ему удалось), плюнув на ладошку, пригладил на макушке волосики и  расплылся в щербатой улыбке:
  — Здрасьте, вам наше. Привет, кыцюнчик… и де ж таких ласых роблют? — Харитон аж причмокнул губами, в упор, не стесняясь, ощупывая масляными глазками всю ее ладную фигурку,— так и зъйив бы без хлибу.
  — И вам не хворать — с готовностью рассмеялась торговка.
  Голосок у нее оказался бархатистым… кто б сомневался. «А он забавный», — подумала она— «и весь такой мохнатый, а ушки — просто умора!»
  — Как же тебя зовут, кыця? Меня — Харитошей. И де ты раньше ховалась?! Беру два кавуна и тебя в придачу. Скоко?
  — Подбери слюни, толстячок, ха-ха-ха… дюже прыткий для своих годков-то! — заливалась, согнувшись от смеха женщина,— ой, не могу… ну, хватит меня смешить.
  — Да ты не смотри на макушку-то! Сюды смотри, и сюды, — он погладил ладошками свой обширный живот и крутанулся (да так ловко, что сам удивился) показав ей и спину, — ни одного седого волоса! Е ще порох-то у пороховныцях.
  — А давай, взвесим твой порох-то! Залазь на весы.
  — А давай! — Харитон скинул сланцы и ступил на весы.
  — Мамочки! Сто пятьдесят… — торговка пальчиком прогнала гирьку по штанге и вынесла резюме,— сто пятьдесят один ровно!
  — Один лишний, — тяжело вздохнул Харитон…

  Весь день Харитон Пуговка был сам не свой. Вы скажете, влюбился?.. такой… себе умудренный жизненным опытом, паренек и влюбился? А что, вполне… и очень даже может быть — неисповедимы пути Господни. Ну, никак не выходила у него из головы та красотка с арбузами. «Да… на таких мне только и остается, что облизываться. А Полина… отъела жопу на моих харчах, смотреть противно. Вот, взять меня, к примеру: всего-то один килограммчик лишний…» — так, грустно вздыхая, размышлял он, подъезжая вечером к родному подъезду. Опять бездарно, можно сказать, впустую прошел очередной день, и сколько еще их таких уйдет в Прошлое? Крутишься как белка в колесе, а денег, как не было, так и нет, придешь домой, и что там: ни ласки, ни заботы. Пожрать нормально, досыта и то не дождешься. Вон зубы уже все посыпались. А попробуй урвать себе на лечение — вмиг голову откусят. Только одно и слышишь: «Гроши прынис?» От таких печальных мыслей у него даже слезы на глаза навернулись. Так, стоп! Мужчины не плачут. Еще раз тяжело вздохнув и немного успокоившись, Харитон запер машину и отправился в круглосуточный магазин. Взяв себе литрушку водочки, пару баклажек пива, хлеба, а дитю мороженое, он зашел в свой подъезд. Но прежде чем зайти в лифт, позвонил по мобильнику знакомой:
  — Привет, Лампусик (так он называл Евлампию Карасеву, торговавшей с лотка свежей рыбой и пользовавшейся регулярно его транспортными услугами), не дрыхнешь еще? Щас перехвачу малость, маковой росинки с утра в клюве еще не було, и — к тебе, моя хорошая, пожрать есть чё?
  — Да я чё… приезжай, только… как же твоя Поля…  отпустит на ночь?
  — Да она, в ящик свой долбится, сериалы свои, чтоб их… небось и не заметит.
  Войдя в квартиру, Харитон потискал Марусю, вручил ей мороженое и прошел на кухню. Поля даже не оторвалась от телека. На плите стояла пятилитровая кастрюля свежих щей. Харитон достал из холодильника шмат сала, хлеб, пиво и водку из пакета. Зажмурился… и опрокинул первую баклажку пива. Приятное тепло разлилось внизу живота…
  — Що, жажда замучила? Знову хлебае! — с сарказмом выдала на пороге кухни Полина.
  Харитон от неожиданности аж икнул:
  — Шоб тоби пусто було. Да… хлибаю. Що дали? Гро-о-ши прыни-и-с?…— передразнил он ее — чё под руку мелешь? Уйды, очи б мои на тэбэ не дывылися!
  — Да щоб ты залився своею горилкою, алкашня!
  «Увесь кайф обломала, поросятина в халате… пидкрадуваться вона ще буде! Чё хотел-то… вот, гадюка, тилькы с толку сбила» — Харитон с силой швырнул пустую баклажку в мусорное ведро. Так и не сходив в душ, он взял на колени кастрюлю со щами и половник (ложек он не признавал). Глядя в пустоту невидящим взглядом, так и не осознав Настоящего, он окунулся в Прошлое: «А як же раньше у нас все это було… Почему она стала такой? Вот, та кыця на рынке, это — да, ще и чернявая… жуть якая вкуснятина! Куда уходят дожди?.. Куда?..». Очнулся он лишь, когда во второй раз облизал пустой половник. Он оглянулся непонимающе по сторонам: на коленях стояла абсолютно пустая кастрюля, а на столе остались только хлебные крошки, ма-а-ленький ломтик сала, пустая бутылка от водки и баклажка от пива. «Во меня торкнуло-то!.. Срочно к Лампе!». Пройдя на цыпочках в прихожую, он  с неожиданным проворством запрыгнул в камуфляжные штаны и натянул аж до середины торса (натянуть же ее еще ниже не позволяла пресловутая «парабола») относительно чистую футболку. Наспех надев, не завязывая шнурков потертые кроссовки и взяв ключи от машины, он уже было взялся за ручку входной двери, как услышал:
  — И далеченько ми зибралися? А ну, швидко раздягайся и в лижко!
  — Дык, я, буреныш мой сладкий, по делам, торгаши… они ж по ночам фуры встречают.
  — Як дам зараз по фури тоби! Давнесенько по мордасам мокрыми труселями одержував?!
  «Эх… жизня..» — смирившись с неизбежностью Настоящего, Харитон вяло разоблачился и уныло отправился в спальню. В темной комнате лишь мерцал экран телевизора. Полина лежала на спине в одних трусах, высоко подложив под голову две подушки. То и дело она обтирала свои члены, груди и шею влажной салфеткой. Духота была ужасная, даже распахнутые настежь окна не давали живительной прохлады.
  — А ну, туши эту хренотень, — хрипло пропищал Харитон, — в шесть подъем.
  — Задовбав, — Полина щелкнула пультом и повернулась к нему спиной.
  Прошло уже с полчаса, а Харитон все никак не мог уснуть и крутился с одного бока на другой. Перед глазами все стояла деваха с арбузами. Он развернулся к Полине и уставился на ее трусы. Наконец он не выдержал:
  — Буреныш… ты спишь?
  — Щё таке, чого тоби, ироду?
  — Буреныш, давай чпокнемся, штоли.
  — Да ты, навить, сказився, не мороч мени голову.
  — А ну, скидывай трусы, кому сказано!
  — Да, будь ласка, на, — улыбнувшись (от добре, що не пустила до «той» лярвы), Полина приспустила трусы и призывно вильнула задом.
  Харитон посмотрел, пощупал, затем даже помял некогда любимую часть тела некогда любимой женщины… но, почему-то, ничего такого не почувствовал, а даже наоборот (фу!.. вонючка!).
  — Одягай обратно, я сказав!
  — Вот, прищелепутый! Инвалид… Алкашня!
  Харитон отвернулся от Полины и наконец, благополучно отключился.

  Причмокивая во сне губами, крепко сжимая подушку и пуская в нее слюни (представляя, возможно, деваху с арбузами, — а что?), он и не догадывался, что мчался в скором поезде под названием Жизнь. И именно сейчас, на этой станции Настоящее уйдет в Прошлое и уже… уже зарождается Будущее.

  На следующий день, распивая у пандуса одного из торговых центров холодное пиво после тяжкого трудового дня  в компании своего товарища Дмитрия Кривенко, Пуговка выдал:
  — Послушай, Димыч, ты только не перебивай… я знаю, шо я тупой… Но, ты мне вот шо скажи. Вот зачем я живу?
  — Ты, часом, не приболел, Харитоша? Да кто ж его знает, зачем.
  — Да вот… и я… не знаю. Но, послушай… послушай: если я живу, значит это кому-то нужно?! — И он горделиво посмотрел на Дмитрия, что, мол, съел?
  — Тс-с-с… тише, ты, тише, — Дмитрий осмотрелся по сторонам, — просто никто не знает! — и Дмитрий многозначительно указал перстом куда-то вверх, подразумевая то ли Небесную канцелярию, черт возьми, то ли… Кремлевскую… теперь уже и не разберешь.