Подожду

Ветер, словно собака, завывает и рычит. Хрустнула, будто кость, доска где-то. Нет шагов: стало быть, никто не пришел. Когда в последний раз открывала дверь – намело скрученных старостью, пожухших серых листьев. Так и лежат.
Встать выпить воды – нет сил, а если б и были – кто поднимет ведро, кто нальет в кружку с отколотым краем? Доползти до плетеного блюда с хлебом – так, небось, и черствой корки там уже нет, всё подъели ленивые мыши, что по холодам норовят искать себе пищу только в людских домах.
Говорила бабушка: верь, в болезни к тебе придет старый Огги. Снимет сухими, как неживыми, руками боль, дунет в лоб – вдохнет силы. Теперь уже сама стала старухой, верю. Только где же он?
Может, ветер – это тоже дыхание Огги? Шуршит змеей, швыряется листьями где-то, куда мне уже не дойти. Без сна и отдыха ходит он по жилищам больных. Голодный, пойдет сначала туда, где над огнем котел, где хижину наполняет вкусный запах мяса. Я забыла запах мяса, скоро забуду, как пахнет хлеб.
Болят десны, это приятная боль: значит, прорежется новый зуб, потому и шатается старый, тянет десну. Языком качаешь его, вот-вот выпадет. Глупая старуха, что ж ты делаешь? Разве тебе десять лет? Потеряешь этот зуб -нечем будет жевать, когда Огги, знающий беды, придет к тебе и положит в рот кусок лепешки или хлебную корочку. Коснется твоей облысевшей головы с редкими седыми волосками – и вернутся упрямые рыжие кудри, возьмет за руку – и станет крепкой рука, и ноги встанут на землю и смогут пойти, не спотыкаясь и не окатывая болью. Что это? Кто здесь? Нет, показалось старым глазам. А может – и мышь пробежала. Уходи отсюда, мышь, пока не забыла, на что похожа людская еда.
Пытаюсь дотянуться до дырявого одеяла, закрыться от наступающего с закатом холода. Огги не виноват, что не идет ко мне. Он укрывает сейчас одеялом больного ребенка – и тот засыпает крепким сном без судорог, пота и плача. Или направляет руки повивальной бабки и подмигивает младенцу, тот пугается и в первый раз в жизни плачет. А может – идет туда, где кормилец семьи лежит и стонет, пораненный на рубке леса или на охоте. Завтра он вновь пойдет добывать пропитание детям, а семья будет благодарить старого Огги – если только знает о нем. Всем нужен Огги, со всех сторон все стонут, стонет даже ветер. Я старуха, я одинока, я подожду.
Жар , кажется, плавит старые мои жилы. А теперь – будто ударил по ним мороз. Что там за дверью нынче – лето, зима? Если зима, то Огги тяжело добираться по сугробам и по льду. В моем детстве всегда помогали на дороге  старикам. Даже самые жадные и нелюдимые кидались посадить старого в телегу, укрыть теплым тряпьем или, летом, дать глоток холодной воды: вдруг это Тот Самый, с именем или без имени, кого знахарь позовет к тебе в болезни? Сейчас почти не осталось знахарей, да и некому  привести ко мне ни знахаря, ни лекаря. Еще до знахарей люди верили, что Огги приходит сам.
Нет, нельзя поддаваться мягкому, тяжкому сну. Может прийти гость, которого столько ждала, и принести здоровье. Надо вскочить, замесить тесто, наварить угощения, залить кипящей водой бодрящие травы. Огги сядет, я поднесу горячую кружку, укрою его одеялом  – почему оно вдруг стало таким красивым и чистым? – и дам ему отдохнуть. Он устал, он так устал. Что я хотела у него просить? Нет, ничего не надо. Он просто устал и захочет спать. Пусть ложится и спит. Да и я уже засыпаю.