Три книги. 11

ОДИННАДЦАТАЯ  КНИГА  РАССКАЗОВ

Содержание
-Есенинская тема
-Письмо Марине
-О женском мужестве
-У Александры Михайловны
-Слово не к делу
_________________________________


Есенинская тема

"Ни пуха тебе, ни пера, сынок!" —крикнул отец, стоя у двери. — "Не волнуйся только: наше дело правое!"
"Все будет в порядке!" — ответил Шура, уже сбегая по лестнице.

Он шел на экзамен, чувствуя себя уверенным, спокойным, даже радостным.  В школе все предметы давались ему легко, но  по-настоящему любил он только литературу. Бог мой! Ну, какой же это учебный предмет?  Это волшебный пароль, с помощью которого можно проникнуть  во все  пещеры Аладдина, добраться до сути вещей, познать тайную природу людей…

Литераторша, регулярно выделявшая его  из числа других учеников, доверчиво  посылала способного  ученика   на олимпиады всех уровней.

Особенно крепко полюбил Шура поэзию Есенина. В одном из сочинений он в своем "искренно высокопарном" стиле написал, что "Есенин  вдохновенным словом сумел показать русским Русь".

К тому же, многие говорили, что Шура  даже внешне похож на великого поэта: он был невысоким, с мягкими вьющимися волосами, взглядом поэтическим и устремленным вдаль.

Все это определило выбор будущего студента: он поступал на филологический факультет университета.
На улице ему то и дело  встречались
взволнованные,  сосредоточенные,  безразличные,  такие разные парни и девушки. Без всякого сомнения, они  спешили каждый на свой экзамен.

Все ближе яркий, как маяк, сверкающий на солнце шпиль университета. Шура плыл в толпе абитуриентов к заветному подъезду, постепенно теряя свою великолепную уверенность.  Пройдя через кордон взбудораженных родителей, он оказался в просторном холле.  Здесь людской поток разделялся на  отдельные ручейки, чтобы иссякнуть в бесчисленных аудиториях огромного здания.

Шура стоял у "двести седьмой", перед которой уже собралась изрядная толпа абитуриентов, состоявшая, в основном, из девушек.. Многие держали в руках раскрытые  учебники, но не читали. Было тесно и шумно, но над оживлением витал бледный призрак испуганного одиночества...

Шура подошел к двери и оказался рядом с  полной  до  пышности девушкой, с роскошными формами, в  очках и с портфелем. Она обмахивалась раскрытой книжкой, на щеках ее цвели кумачовые пятна.
"Есенин  — непартиен!" — громко говорила она. — "В нем нет настоящей, глубокой идейности! Ну, кому нужны сейчас его  березки да клены? Не люблю его! Не за что любить!"  — вынесла  свой приговор  строгая девушка.

Он хотел возразить, сказать хоть что-нибудь в ответ, но не успел. Дверь распахнулась.  Откуда-то из глубины вылетела  девчонка с мокрыми от слез глазами. Ее обступили. Со всех сторон посыпались вопросы. Никто не решался войти в открытую дверь.  Шура резко выдохнул и сделал шаг вперед.

Ознакомившись с содержанием билета, он улыбнулся. Ему везло: один из вопросов был по Есенину, ответы на остальные также были ему известны.  Он пошел отвечать без подготовки, как только стул перед одним из экзаменаторов освободился.  Уверенно ответил на вопросы по русскому.  Перешел к литературе.
"Ну, что там у вас? Давайте!" — усталый молодой  человек смотрел сквозь Шуру  через толстые стекла  огромных очков.

Шура назвал вопрос: "Тема Родины в поэзии Есенина". Он говорил, горячо жестикулируя, глаза блестели, а лицо преподавателя  словно бы отодвинулось куда-то к двери        и было окутано   
туманной дымкой шуркиного  волнения.

Увлекшись рассказом, он не заметил, что погода за окном изменилась. Пошел дождь. Экзаменатор снял очки  и, полуобернувшись, устало смотрел на стекающую по стеклам воду. Наконец, он повернулся к Шуре, надел очки и  сказал неожиданно  громко:
"Ну, довольно!  Вы все тут правильно рассказали. Только мне кажется… Кажется, что  Есенин   неумен… Неинтеллектуален, что ли…"

Шура замялся, подыскивая нужные для  правильной реакции слова. Усталая голова не слушалась.

Рука экзаменатора вывела  оценку в экзаменационном листке.
"С вами все ясно! Следующий!"

Шура выплыл из класса на ватных ногах. К нему бросились  любознательные девушки, но он не остановился и заспешил прочь.

"Бедняга! Провалился!" — донеслось до него. Чуть не  бегом он промчался мимо толпившихся у входа  абитуриентов, спустился к реке по склону, на котором росли все те же березки и клены… Остановился только,  наткнувшись на парапет: дальше была река.

Пахло сыростью. То ли от реки, то ли от быстро прошумевшего дождя.

"Почему…  Ну, почему я не смог ему ответить? Будто купил у него оценку! Нельзя теряться в такие минуты! Разошелся! Расчувствовался! Кому  и зачем нужны такие экзамены! Чему можно научиться у таких  потухших людей, как этот… ко всему равнодушный?!"

Пальцы руки, лежавшей на парапете, разжались. Листок с двумя пятерками скользнул вниз и закачался на мелкой волне.

Сейчас — он поедет домой: все объяснит   своим, поест,   ляжет спать и постарается забыть про экзамен и литературу


Письмо Марине

Есть у меня друг-товарищ: Башмачкин такой, если знаете. Совсем обнищал: на трусах уже экономит, Ей-бо, не вру: в тренировочных одних ходит, чтобы сто рублей  на лишние портки не занимать!

Просил меня очень, значит. Ну что ж! Опубликую, раз просит. Что мне жалко, что ли! У меня денег — ух! Тьма! Хоть маринуй, хоть засоли!

Только зачем и про что это, — я пока не понял!  Может, пойму, когда вторую бутылку прикончу?  У нас сегодня что? Воскресенье, вроде? Вот! Значит, выпить право имею!

Ну, а вам, от всей души, — приятного чтения и всех благ!
________________________

Мы встретились через десять лет после школы. И ты, и я  изменились, конечно, но я напишу тебе такой,  какой помню;  какой ты была, когда мы вместе учились!  Потому что  время ничего не в силах  удалить из моей памяти.

Тебе интересно узнать, как  все это началось?  В Отрочестве моем я почти не летал во сне… Ну,  может быть, раз или два…  А вот ты… Ты мне часто снилась, Марина! 

Мне снилась ты…  Днем,  я еще не обращал на тебя особого внимания,  зато ночью ты вновь и вновь проходила мимо, передо мной, и текли, развивались на бесконечном ветру, сияли на  солнце твои роскошные,  волшебные волосы.

Они вполне могли затмить-заслонить  весь белый свет.  И заслоняли!  Не ведая того, ты два года жила в моей маленькой комнате, во сне, в мыслях.  Первая любовь  не знает пресыщения!  Она, чем-то  очень важным, похожа на Веру, — наивную, святую, невозможную для "непосвященных"!

Засыпая, я желал  тебе "спокойной ночи". Проснувшись утром, сразу вспоминал о тебе.

"Марина! Я не могу без тебя! Без памяти о тебе, без мечты о тебе — меня просто нет!  Все, что не связано  с тобой, кажется мне  мелким, ненужным, неинтересным.  Когда-то я с удовольствием учился. В десятом уже не приготовил ни одного урока. 

Ребята часто обсуждали на переменках свои планы, куда пойти учиться, что делать после школы. Я  не хотел уходить из школы, потому что знал: вместе с ней я потеряю и тебя.

О, сколько раз повторял я на все лады твое имя!
"Марина, Маринушка, Мариночка, Маринка!"

Мой внутренний мир взбунтовался, поссорился с  суровой действительностью!
А что же в ней было, в яви, —  не в грезах?

— Марина! Дай ластик!   
— Физику сделала?
— Дай списать!

Вот и все! Я даже не уверен, знала ли ты…  Ни разу мы не говорили  нормально, по-человечески, серьезно! 

Но ты не можешь не догадываться! Ты же видишь, как трудно, как невозможно оторвать от  тебя взгляд?! Можно научиться управлять голосом, но не глазами. Я, во всяком случае,  еще не научился!

А как я тебя слушаю! Всем существом!  Ни академиков, ни соловьев, ни знаменитых виртуозов не слушают так! 

Самый счастливый миг, — это когда тебя вызывают к доске!  Да, эгоизм, конечно,  но уж тут-то я смогу всласть на тебя насмотреться!  И наслушаться!

Ты стоишь лицом к классу  и по привычке, держишь  руки в кармашках фартука. Товарищи уткнулись носами в учебники, готовятся к следующему вопросу, и мне кажется, будто мы остались с тобой наедине.

Ты начинаешь отвечать урок, слегка покачиваясь. Вперед и назад. Едва заметно. Но я все замечаю…  Все, что относится к тебе, я вижу. Иногда, правда,  украдкой, — краем глаза!

Я гляжу на тебя, и  целый мир проходит передо мной, — пока ты говоришь, раскрывая общую тему и подчеркивая детали.

Звенит звонок. Положив учебник и тетрадку в портфель, я стараюсь пройти к выходу рядом с тобой. Если моя хитрость удается, я счастлив!  Как много нужно для счастья…

А как ты относишься ко мне?  Сначала я не думал об этом,  а потом стал размышлять все чаще. Мне стало ясно, что никакой взаимности у нас нет и в помине.

Есть я или нет?  Тебе все равно!  Ты смотришь на меня, как на пустое место. Вообще,  ты глядишь на всех одинаково! Ровно!

Хотя, нет! Я не прав!  Вот на перемене ты беседуешь с одним парнем из параллельного класса. Вы смеетесь. Тебе хорошо с ним. Лучше, чем со мной.  Почему ты никогда не говорила со мной так: просто и  дружелюбно?

Я напугал тебя своим чувством? Ты решила отрезвить незадачливого влюбленного?

…Как же не гармонирует моя любовь со спокойной обстановкой нашего класса, с обыкновенностью стен, парт, окон! Большая она какая-то. Из другого мира пришла. Нелепая, неуклюжая, грубая, глупая и… невозможная, как слоненок в ювелирном магазине!

Ты не любишь меня, и я  сам стал хуже  к себе относиться! Ну, за что, собственно, меня любить?!  Кто я такой? В чем проявился?  Чем отличился? Наверное, тебе нужен другой мужчина!..

Только зря ты забыла сказку про гадкого утенка!  А вдруг я, каким-то чудом, превращусь в лебедя, стану тем, о ком  мечтаешь?

Я люблю тебя, Марина. Люблю. Тебя!
 Не отводи глаз! Ответь мне таким же долгим, протяженным, обнимающим времена и пространства взглядом!

Не умеешь?  Это же так просто!  Посмотри! Погляди на меня! 
Я так немного  хочу!
Я хочу Невозможного!..

Марина!
Я живу дальше. 
Живу, не видя тебя.
 
Ты стала моей первой песней, первым стихотворением: это тебе я посвятил первые в моей жизни стихи!  Танцевал в первый раз тоже с тобой! Помнишь наш выпускной вечер?

А еще ты была моей первой  любовью… Не единственной ли?

Марина!
Никогда душа не знала столько света, как в те, уже далекие, сияющие, как золотая роща, как твои волосы, недели…      


О женском мужестве

У Али нашли шишку на груди.

К  сожалению, у  немалого числа женщин такие находки, рано или поздно, обнаруживаются… Проверяться надо почаще, болезные вы наши!

Итак, нашли. Потом разбирались с шишкой,  — добрая она или злая.

У Али оказалась злая.

Она погрустила немного, "для порядка"!  Походила, "для порядка"  же, по «бабушкам»,  (ох, и любит же она порядок!). Прочитала несколько молитв по-русски и по-татарски, но шишка никуда не исчезла; на молитвы, причитания и заклинания почему-то никак не реагировала!

Тогда Аля быстро и легко решила: нужна операция.

«Делай прямо сейчас, если очередь твоя подошла!» — посоветовал я.

Аля возразила:
«Нет! Сейчас лето, жарко! В сентябре сделаю, когда прохладнее станет!»

Наступил сентябрь! Кладут ее в больницу, ту, что в Казани  зовут  "над рекой".
На  четверг назначили  операцию!

Пролетел четверг. Пятница наступила. Я высчитал, что в пятницу утром Аля должна  уже проснуться после наркоза.
Я ждал звонка. Беспокоился! Мне отсюда не видно, что  там у них  на Средней Волге творится! Навалилась на меня тяжелая каменная  тревожность.  Так у меня бывает: вначале каменею, потом начинаю с ума сходить…

Что ж нет известий?!

Наконец, зазвенел телефон. Я снял трубку, но вместо «алло» сумел только промычать нечто хриплое —  словно чужим голосом.

Говорила Люба, Алина подруга:
«Вася, все получилось! Аля проснулась, все очень хорошо! Подожди, сейчас она сама тебе скажет!»

Я услышал голос Али! Веселый!
«Вася, не волнуйся! Я только что проснулась, а тут уже Люба ждет! Все отлично. Ничуть не больно… Сейчас опять буду спать!"

Они звонили прямо из реанимации! Грудь все-таки отняли всю, а не часть, как предполагали, и как мы надеялись. Но мне показалось тогда, что Аля и Люба думали после операции лишь о том, чтобы я не слишком беспокоился. Чтоб с ума не сходил!

Так мужественны до и после испытаний  ведут скбя, наверное, только женщины!   И только у нас!

Альфия!               
Ты               
Прекрасна!


У Александры Михайловны

У Александры Михайловны
Случился инфаркт.
Она об этом не знала.
В гости меня пригласила.
Блинов напекла.
От всей души угощала.
На боль внимания
НЕ  обращала!

…У Мамы был редкий талант на хороших людей!
Самый нужный  в жизни талант!
(если   уж о талантах речь вести!).
 
Александра Михайловна — мамина золотая подруга!
Одна из самых драгоценных!


Слово не к делу

Был День 8 марта.
Женщина поскользнулась на льду.
Упала.
Ушиблась.
Ей было больно.

Прохожий  помог ей подняться.
Сказал: "С праздником вас!"
А она чуть не плачет от боли!

Мы произносим
Слова,
Приготовленные памятью!

Иногда они своевременны...
А порой  бывают очень даже не к месту —
И  так  не к делу,
Что даже стыдно становится
За них,
За  сбившиеся с пути слова!

...Люди, конечно, не виноваты:
они, ведь, говорят, не успев подумать!..



ОДИННАДЦАТАЯ  КНИГА  СКАЗОК

Содержание
-Старый дом
-Человечек из коробки для шитья
__________________________________

Старый дом

Ночь. Только поздно вечером кончился обложной дождь. А сейчас вызвездило, тихо. Стоит на опушке леса бревенчатый Старый Дом, смотрится в уснувший пруд, думает неспешную думу свою, прошлое вспоминает.

Сколько людей он помнит, сколько детей родились, выросли и стали взрослыми у него на глазах! А сколько раз его разбирали, перевозили на новое место, потом снова собирали. Но и здесь он давненько стоит, ох, давненько…

Вот и не спится старику, думы одолевают, прошлое память тревожит. Не спит еще кое-кто —  болтливая мышка, которой скучно и очень хочется с кем-нибудь поговорить. Все ее подружки давно набегались, наелись, наговорились и спят, посапывая носами.

«Все вздыхаешь, старик? Да, проку от тебя действительно мало!» — говорит она Старому Дому. — «Крыша худая, течет, да и бревна уже дряхлые, скоро, видно, сломают тебя совсем!»

Отвечает мышке Старый Дом тихо-тихо, чтобы не разбудить спящих в доме мышей, и деревья в саду, и дремлющее в ложбинке озеро:

«Верно, стар я стал. Только не крышу вини, а дождь: он две недели подряд шел. При таком потопе все на свете может промокнуть, так-то».

И снова тишина. Мышь не нашла, чем бы еще попрекнуть Старый Дом.

А в это время к дому в ночи подбирались разбойники. Бесшумно, осторожно подкрались к двери и пробуют снять ее с петель. Мышка от страха залезла в дальний угол подполья и притаилась там, дрожит, как осиновый лист, перепугалась. На то она и мышь, чтобы бояться! А Дом — не боится!

Очнулся Старый Дом от своих грустных дум, наклонился слегка: дверь снаружи, как заклинило! Не открывается теперь! Никак не могут разбойники дверь открыть.

Поглядывают на высокие окна, а на окнах ставенки дубовые! Обозлился главарь, видит, что никак внутрь дома не попасть, прохрипел простуженным голосом:
«Не поддаешься нам, старик, так все равно не жить тебе, сожгу тебя!»

Запалил главарь шайки факел, поднес яркое пламя к могучим бревнам, ждет, но… погас факел.

Будто ветерок прошелестел!  Это тихо смеется Старый Дом. Две недели дождь лил, как из ведра, снаружи бревна мокрые, только внутри они сухие да теплые.
Не горит Старый Дом в огне и в воде не тонет!

А уже петухи выспались, поют во всю ивановскую, рассвет встречают. Испугались света разбойники и ушли в лес не солоно хлебавши.

А если заявятся снова, у Старого Дома в запасе на крыше отличное угощение: два увесистых дубовых полена. Пошевелит Старый Дом могучими плечами и «угостит» непрошеных гостей, только и поминай, как звали!

Поют голосистые петухи, бледнеют звезды, шагает доброе утро…
Снова задумался Старый Дом, видно, прошлое вспоминает.
Молчит говорунья мышь, нечего ей сказать. Ясно, что зря обидела она старика.

Старый Дом еще послужит.


ЧЕЛОВЕЧЕК  ИЗ  КОРОБКИ  ДЛЯ  ШИТЬЯ


КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ

Когда я был маленьким, я очень любил внимательно рассматривать разные предметы. Если кто-нибудь из моих близких терял что-нибудь по дороге, я обязательно находил эту потерянную вещь.

Однажды я нашел ключи от дома, потом очки от солнца, потом еще что-то. А уж сколько грибов приносил в корзинки родителей, когда папа и мама брали меня в лес, и не счесть!. Мама называла мои глаза буравчиками, потому что они были острые, как буравчики, и зоркие.

Вот теперь, когда я вырос, почему-то так не получается. Давно уже ничего не нахожу…. Теряю, —это да! Вот терять я теперь хорошо умею!  А многое просто не замечаю, даже если гляжу в упор. То ли глаза не те, то ли не так интересно глядеть, как раньше, то ли времени нет (у нас, взрослых, всегда время виновато, это оно виновато, конечно, что мы всегда и везде торопимся и нигде не успеваем!).

Итак, я в детстве имел обыновение подолгу смотреть на людей, вещи, деревья, кусты и небо. И все мне казалось живым, а значит, важным, значительным, интересным. Да, к тому же, я, маленький, никуда особенно не торопился. И поэтому везде успевал.

Среди всех прочих вещей, я особенно полюбил старую коробку для рукоделия с неровными мягкими мятыми краями.

Чего только не хранилось в этом волшебном месте! Нитки, иголки, мотки разноцветной шерсти, наперстки (их было так много, что я надевал их на все десять пальцев своих озорных конечностей и гордо сидел на стуле, чувствуя себя совершенно загадочным и очень значительным существом!).

А еще в коробке хранились бархатные тряпочки, складные метры, и все такое цветное, и у каждой вещи свой неповторимый запах и (только по секрету!) свой незабываемый вкус, потому что если запах мне нравился, я не мог удержаться, чтобы хоть раз не куснуть новую вещь.

А еще в коробке среди всех этих чудес жил человечек, сшитый из разных лоскутков и обрезков ткани. Его сшили когда-то очень давно, я тогда еще и не родился вовсе.

Его живот служил подушкой для иголок. Вы же понимаете, как важно внимательно следить за каждой иголкой, обязательно втыкать ее после шитья во что-нибудь мягкое, чтобы иголка не потерялась.

А то быть беде: еще вонзится куда-нибудь, либо палец уколет, и последствия могут быть самыми серьезными.
Про спящую царевну читали, наверно? Вот-вот! То-то и оно! Заснешь вот так лет на сто и проспишь все самое интересное! И так-то спим мы бесстыдно много и бестолково!

Как же я тогда хотел срочно и высоко вырасти! Будущее светило мне, как солнце,  сквозь туман времени! Звало!

Нет! Спать сто лет? Нет! Уж лучше иголки на место класть!


Я ВЫРАСТАЮ ИЗ ДЕТСКОЙ ОДЕЖДЫ

Я быстро рос, у меня появлялись новые  интересы, и я все реже заглядывал в коробку для шитья.

Как-то незаметно для самого себя я стал взрослым. Сбылась моя детская мечта: я вырос большим. Все маленькие мечтают поскорей вырасти и стать большими. Некоторые большие, правда, тоже мечтают, только наоборот: они хотят снова стать маленькими. Но, говорят, что это гораздо труднее, и получается не у всех…

Итак, я вырос, стал большим и сильным, высоким и умным (справедливости ради вынужден уточнить, что в мой ум верю один только я).
Люди, знавшие меня, когда я был еще ребенком, мои родственники и знакомые, утверждают, что я  основательно и, видимо, необратимо поглупел.

Говорят, что маленьким, я был серьезнее, рассудительнее. И глаза у меня тогда были умные, не то, что сейчас.
И характер был лучше, и надежды я подавал… Прямо на подносе, понимаете ли! Вот вам триста граммов надежд!
Сейчас уже не подаю.
Все и ждать уже давно перестали.
(Ох, уж эти надежды! Иногда даже досадно.

И непонятно! Это именно нас любят?
Или все-таки надежды, которые мы подаем?)

Но я отвлекся: Все-таки рассказываю я вам не о себе, а о другом. О Человечке.
Итак, перестав заглядывать в коробку, я постепенно забыл о нем. Меня увлекли новые интересные дела, мне было совершенно некогда рассматривать каких-то там тряпичных людей в старой коробке с мятыми краями. Надо хорошо учиться, окончить институт, потом много работать. Зарабатывать. Стать мастером своего дела. Так я и жил, довольный собой и миром.


Я СНОВА ЗАМЕЧАЮ ЧЕЛОВЕЧКА

Но однажды все изменилось. Все изменилось в одно прекрасное воскресенье, весной, кажется, в марте, когда уже вовсю таял снег. Было пасмурно, и за окном нежно каркали влюбленные вороны.

Я встал на табуретку и заглянул на гардероб. Что-то я искал там, книгу или словарь, не помню уже (книг в доме много, и я складываю их в самых неожиданных местах, и иногда они падают мне прямо на голову, когда я не совсем готов к такому обрушиванию событий).

На гардеробе я нашел ту самую коробку и увидел того самого человечка. Он грустно сидел, опершись спиной о мягкий клубок шерсти, а из живота у него торчало много-много иголок… Больших, маленьких…

Тогда я словно бы впервые его заметил, точно вдруг открылись в первый раз мои глаза.
Весь он был передо мной, этот человечек, — как на картинке: его толстые ножки, непослушные короткие ручки, огромный живот. И иголки в животе…
Как же больно и обидно должно было жить ему, терпеливцу, страдальцу, забытому мной!

Я бережно взял человечка в руки, вынул из него иголки, все-все, до единой, и воткнул их во что-то неживое, чего было не жаль, может быть, в клубок шерсти или в кусок ткани, точно не помню уже…

Я посадил человечка обратно в коробку, поставил коробку на место и с тех пор больше уже никогда не забывал о нем.
Я переживал. Мне было стыдно. Мне и сейчас стыдно, когда я пишу эти строки.

Я понимаю, что виноват. Столько лет я ел, пил, спал в двух шагах от него, жил и радовался жизни. И не замечал, не желал замечать его, Человечка с иголками в животе, Человечка, которому было больно.

Я всю свою жизнь, всего себя передумал заново. Я уже не казался себе таким хорошим, каким мнил себя раньше.
Мало родиться нормальным, с руками и ногами, таким, как задумано природой для человека. Нет. То, что хороший, ты доказываешь каждый день, каждый миг.

И не кому-то: воспитателям, учителям, товарищам по работе, — а самому себе, своей совести, прежде всего!

Я решил жить по-другому, никуда не спешить, все замечать, как в детстве; на все выпады жизни отвечать разумно, меньше мечтать, а больше делать сейчас, сегодня, там, где мне выпало находиться.

Вы никогда не наблюдали за бездельниками? Не знаете, почему у них всегда такой глупый вид? Даже если они в костюмах от…, в платьях за…, на них драгоценности из…
Сути дела это не меняет. И чем больше лодырям хочется доказать важность и неповторимость своей персоны, чем больше щек они надувают, тем смешнее выглядят!

Единственный способ не быть дураком и не походить на дурака, это заняться делом, — при условии, конечно, что дело, которым вы занялись, не дурацкое!

Благодаря Человечку, я вышел на тропу поиска смысла жизни, на дорогу, ведущую не в соседний овраг, а далеко-далеко, к самой черте окоема и еще дальше, далеко за нее…
Нет этой дороге конца!…


ПОИСК СМЫСЛА

Я стал искать смысл повсюду, я спрашивал себя:

«Кто ты? Зачем живешь? Что любишь? Чего ты хочешь?

Сочинять, петь, радоваться теплу, свету и хорошим людям?

Побеждать себя, врагов и обстоятельства?

Забывать про боль и потери?

Вспоминать?

Хранить прошлое, творить будущее, соединять разорванное время, создавать и сохранять красоту?

Защищать и продолжать жизнь?

Жить ради будущего, мечтать о нем? Строить его?

Просто жить, потому что родился, потому что надо пройти свой путь живого существа, путь травы, цветка, лошади, камня, человека от начала и до конца?…

А есть ли смысл у моего пути, пусть об этом судят другие. Для этого и существуют оценочные категории, тропы и фигуры речи!

А, МОЖЕТ, НАДО ЖИТЬ, ЧТОБЫ УМЕРЕТЬ?

Нет, сто раз нет! Все умрут, но разве именно это важно и интересно? Разве это различает нас?

У жизни есть своя правда, и не надо все время пугать ее смертью, как ребенка страшной сказкой про "черный фургон"!

Не надо поверять жизнь чуждой ей сущностью, искать смысл жизни вне ее, через ее отрицание, уничтожение, —через смерть. Ничего за ней, похоже,  не найдешь!
Не нужно в этой стране ничего искать! Все умрут, но разве дело в этом? Разве это в нас самое интересное?


ЛАНА И Я

Ну, вот я опять отвлекся. Извините, пора уже сообщить о самом главном. У меня появилась невеста! Ну, невеста, это слишком громко и рано сказано, потому что о свадьбе я с ней еще не говорил, я пока размышляю, присматриваюсь, (все-таки, кое-что во мне с детских лет еще осталось!)

Жениться —  это вам не ботинки на зиму покупать!  Это — на всю жизнь, по крайней мере, именно так должно быть, если уж по-настоящему, хотя и не всегда так бывает.

Нет, о женитьбе я пока не думаю, но впервые спешу, тороплюсь на встречу с девушкой, которая мне нравится, в первый раз как-то по-особому ощущаю присутствие другого человека! Тороплюсь к ней, — как по горной тропинке сбегаю вниз: легко, весело, с особым чувством радости, полноты и цельности бытия. Словно я больше не один, а половинка целого, такого целого, которое лучше, правдивее, счастливее меня прежнего, того человека, каким я был раньше, еще не встретив, не узнав свою половинку!

Я тогда на все лады повторял имя девушки.

ЛАНА

Да! Лана!

Странное имя. Лена и Анна вместе. А за ними цветет лен и стремительно летит по зеленым лугам лань. И рядом с ними, где-то высоко, летает любовь!

Но слова   "любовь",  да и самой любви я еще боялся и не хотел произносить даже про себя!

Я стеснялся! Боялся спугнуть. Если бы мог, честное слово, запер бы  слово "любовь"  в ларце и бросил ключ от ларца в самое глубокое, самое синее море. Пусть будет там надежно спрятано до поры, до времени, а вместо этого запретного слова я пока буду говорить другие, более простые, понятные, не волшебные слова.
Мне было с Ланой хорошо, с ней было теплее, и именно это было главным, ну, а любовь?…

А что, "любовь"! Чем меньше про нее болтать, тем сильнее будет. А вдруг она, эта любовь, в самом деле, из моря? А вдруг она, взаправду, жемчужина?

И ей нужно время, чтобы созреть, стать настоящей, полноценной, влажной, тяжелой, драгоценной, неповторимой?

Любовь — ребенок. А дети быстро растут! И меняются тоже быстро!
И вырастет наша любовь, повзрослеет, превратится в чудесную хозяйку Дворца, Королеву из прекрасной перламутровой раковины!

«Поэтому — пока помолчим», — думал я, «пусть любовь пока созревает среди кораллов и перламутров на дне самого синего моря!»

Я серьезно поверил, что Лана со мной надолго, если не навсегда, что она будет светить мне, как солнце, греть, как костер.


ОБИДА

Но однажды со мной случилась беда. Я на Лану обиделся. Сказала она мне такое, из-за чего я почти с математической точностью сделал вывод: не любит. Не ценит и не уважает.
Такими несправедливыми по сути и грубыми по способу выражения показались мне ее слова.

Дело осложнилось тем, что по природе я очень обидчивый. Но, вот странное дело, на чужих я совсем не умею обижаться. Скажет мне, к примеру, кто-нибудь:
«Ох, и дурень же ты!»

Ну, скажет и скажет! А мне от этого ни жарко, ни холодно. Только и улыбнусь в ответ! Какое мне дело до того, что думают обо мне чужие люди?

А вот если меня не ценят близкие, любимые, родные…  Тогда беда, тогда это уже серьезно!   Даже иногда похоже на измену! А я ведь прошу у любимых, очень прошу, хотя и молча, но всем своим существом прошу…
Не подумайте, что денег, —все гораздо  сложнее: любви я прошу!  А любовь подарить куда труднее, чем дать денег (если, конечно, они у дарителя есть).

Итак, когда меня обижают родные, я долго и мучительно переживаю.
Тогда меня пытаются успокоить. Мне говорят, что не надо ждать любви от других.
Долго можно так прождать.

Мне советуют:
«Люби сам! Любить самому приятнее. Человек счастлив, когда любит сам! И несчастлив, если его полюбит несимпатичное ему существо».

Правильно! Но меня эти разумные доводы не убеждают. Мне все равно нужны любовь и уважение —от других!

И я жду их, ну хоть тресни, жду и все! Наперекор всему!


КАК МОЖЕТ ПОДЕЙСТВОВАТЬ ОБИДА

Ну, вот, опять я отвлекся. Я же не про себя, а про человечка…
Так, где я остановился? А, вот где!

Итак, я обиделся на невесту. Обида жгла, терзала, рвала на куски, отнимала радость.
Горькие мысли обступали меня со всех сторон, накрыли с головой: так осенние тучи накрывают в ноябре городские высотки.

Я часами бродил по улицам под дождем. По моим щекам текли слезы, и прохожие думали, что текут капли дождя. И я был рад, что они так думали. И это было единственное, чему я был тогда рад.

Однажды после долгой прогулки я вернулся домой, снял верхнюю одежду, взял тряпку и стал вытирать мокрый пол, лужу, натекшую с плаща и ботинок.

И вдруг….
Вдруг я сделался маленьким. Это произошло так быстро, так неожиданно, что я даже не могу рассказать точно, как это случилось. Я словно вдруг провалился куда-то. Словно вместо пола открылся люк, и я камнем сорвался вниз и полетел в бездонную пропасть.

Дыхание у меня перехватило, голова закружилась, что-то гремело, шуршало, шелестело у меня в ушах… Все эти звуки звучали оглушительно громко и совсем ошеломили меня.

Опомнился я только тогда, когда оказался под складками собственной одежды. Надо мной громоздилась гора из моих: носков, трусов, брюк, майки, рубашки, а подо мной простиралось огромное незнакомое мне поле.

Не сразу я догадался, что это поле не что иное, как мои тапочки. Страх охватил меня. Я вдруг осознал бесконечность того пространства, в котором жил, когда был большим. Может быть, всю жизнь мне придется теперь потратить на то, чтобы выбраться из-под завалов, которые образовались из моей одежды!!!

А как идет время у маленьких и слабых мира сего? Может быть, одна минута большого человека, это год жизни муравья или бабочки? И жить мне по человеческим меркам осталось всего несколько мгновений? Эта мысль вернула мне желание действовать.
«Нельзя терять ни мгновения. Нужно скорее выбраться из-под одежды!», решил я.

С трудом спустившись с тапочка (помогла случайность: один тапочек встал под углом к другому, и образовался сход, что-то вроде пандуса), я отправился в поход между складками материи, по коридорам, галереям и проходам, по долинам, горам и перевалам, образовавшимся из моих вещей, из упавшей на пол и чуть не раздавившей меня одежды.

Сколько же на нас всякого лишнего с точки зрения малых и не гламурных мира сего!


ДОМАШНИЙ ХУЛИГАН

Было темно, я брел наугад, пробирался наощупь, все время чувствуя себя, как на арене какого-то цирка, где я выступал в роли лилипута.

"Вперед, только вперед, только не останавливаться, только не думать о случившемся ужасе!"

Шел я, как придется, туда, куда можно было идти, перебирался через преодолимые преграды, обходил непреодолимые, подбадривал себя старыми, из прошлой «большой» жизни шутками: «умные герои идут в обход!», но бодрости мне это не прибавляло.

Я вздрагивал при каждом шорохе, спотыкался, и падал, снова вставал и шел снова.

Слух мой и обоняние необычайно обострились. Я словно видел ушами и носом, только они были моими надежными проводниками, вели меня в темноте.

Глаза мои боялись, а руки стали, скорее, передними лапами: а не руками! Только опираясь на них мне с грехом пополам удавалось преодолевать почти неприступные подъемы м спуски.

Но вот, наконец, я выбрался на ровную площадку, освещенную через рукав или штанину призрачным лунным светом. Не успел я обрадоваться тому, что снова могу видеть, — как в нос мне ударил странный и резкий  запах. Он словно  предупреждал меня: «Здесь опасно! Берегись! Рядом неведомое чудовище».

Я огляделся, чтобы понять, кого нужно опасаться, и увидел то самое существо, о котором предупредил меня нос. Оно пряталось на самом краю освещенного луной пятна.

Я узнал его! Это был огромный рыжий таракан. Я уже несколько дней старался поймать его на кухне, но он все время оказывался то ли быстрее, то ли смышленее  меня!

Только теперь я понял, каким я стал крошечным, —  не больше божьей коровки. Таракан тоже заметил меня и стал осторожно, словно раздумывая, приближаться.

«Убирайся отсюда!», — закричал я, что было сил.—  «Пошел прочь! Вон отсюда, мерзавец!
Это мой дом! У меня здесь до тебя вообще не было никаких тараканов!
Ты прибежал сюда от соседей. К ним и возвращайся! Ты пришелец, ты вторженец, тьфу ты, боже-мой! Я уже человеческий язык забываю… Как там надо? Пришлец, вторжец,..

«Ты лжец!
Сейчас я тебе покажу, кто в доме хозяин!», — заорал таракан хриплым басом и бросился на меня.

Что было делать? Я пустился наутек. Куда девалась моя гордость, моя сила воли? Я, гордый обидчивый, талантливый и самолюбивый, удирал, тикал, сматывался, мчался без задних ног, позабыв обо всем, не относящемся к делу. Вот если бы вы спросили меня тогда, как меня зовут, я бы честно ответил:
«Не знаю! Отстаньте! Разве вы не видите, что я немного спешу!»

Рыжее чудовище мчалось за мной по пятам, уверенное в своем моральном и физическом превосходстве!
Должно быть, оно воображало себя высшей расой, сверхтараканом, любимцем богов, средним классом, еще какой-нибудь ерундовиной…

Я не могу подтвердить это под присягой, (в тот миг, по правде говоря, я был немного взволнован), но мне казалось, что грубое животное, совершенно обнаглев, оскорбляет меня без зазрения совести, обзывая по- всякому и пороча мои честь и достоинство!

О нет! Нет, оно не молчало! Когда не молчат, кричат! Особенно,  если гоняют тебя по твоей же квартире!
Не уверен, что я правильно понял глупости, которые позволяло себе озвучивать на бегу это распоясавшееся невоспитанное чудовище, вполне допускаю, что многое просто померещилось мне тогда со страха, но вот одно его выражение я никогда не забуду:
«Да я тебя сейчас тапкой прихлопну!»

Этот ужасный зверь бегал быстрее меня. Кстати, и ног у него было намного больше!
Расстояние между нами стремительно сокращалось. Казалось, спасения нет, что вот-вот в самом деле, прихлопнет, и не все ли равно чем: тапкой или своей огромной рыжей лапой.

«Помогите!» — завопил я в отчаянии, обращаясь скорее, к мировому разуму, чем к кому-то конкретно! Ведь помощи ждать было неоткуда!


СПАСЕНИЕ

И вдруг что-то мягкое и большое шлепнулось на пол неподалеку. Быстрые шаги зашуршали по ворсинкам брюк и в огромной трубе штанины, освещенный холодным лунным светом, показался Тряпичный человечек — мой старый знакомый из коробки для шитья.

Он не бежал. Он летел. Он колесом катился, почти не касаясь поверхности брюк, как маленький неопознанный летающий объект, как представитель дружественного мне мирового разума! В руках он держал вязальную спицу из той самой коробки, нацелив ее в сторону моего врага. О, это был настоящий прекрасный рыцарь без страха и упрека, грозный воин с копьем в руке, на белом коне.

(Сразу прошу прощения за неточность. Коня, конечно, не было. Конь мне причудился… Ведь мне, маленькому, худенькому и испуганному, любой носовой платок мог тогда показаться даже не конем, а слоном!).
Итак, коня не было. Извините меня еще раз!

Таракан тоже сразу заметил человечка, шмыгнул в сторону, свернул с освещенной лунным светом полосы и исчез в темноте ночи.

Человечек не стал преследовать моего врага. Он подбежал ко мне, взял меня на руки и стал баюкать, как испуганного малыша, приободрять и успокаивать:

«Бедный, как же ты перепугался! Весь дрожишь! Ну, перестань! Нашел, кого бояться! Этот таракан — просто обыкновенный квартирный хулиган. Его тут все знают, этого забияку!  Как только он видит существо меньше себя, то сразу спешит его испугать. Такой уж у него скверный характер! Ему кажется, что когда он обижает других, то сам становится больше, выше,  значительнее и не таким рыжим!  О, как же  он,  в этом случае, заблуждается!

Не переставая говорить (какой  же у него приятный баритон тембра серого бархаиа!!), Человечек бережно, как ребенка, вынес меня из-под кучи одежды.

В первый раз я увидел свою. комнату глазами крохотного существа. Комната показалась мне огромной страной, почти безграничным пространством, словно дальним берегом на другой стороне морского пролива. Гардероб был похож на огромную гору, а рояль — был большой, как Африка!

На улице уже светало. Рассвет медленно проникал в комнату через неплотно занавешенное окно. Вдруг я почувствовал, что засыпаю. Меня словно бы завернули  во что-то мягкое и пушистое, туда, где не было ужасных коварных зверей и обидных слов из уст любимой. Не было тараканов и горных массивов  из моей одежды…

Я сел в лодку и поплыл прямо в Царство Сна, покачиваясь на синих волнах Великого океана  спокойствия,  такого же бесконечного, как моя комната.

Я и не заметил, как тихо уснул прямо на руках Человечка.


Я ЗАВТРАКАЮ И РАССКАЗЫВАЮ ЧЕЛОВЕЧКУ О СЕБЕ

Когда я проснулся, было совсем светло. Я увидел, что спал в той самой коробке для шитья, где жил Человечек. Он принес меня сюда спящего, чтобы спасти от непроходимых маек и трусов, от тараканов и прочих квартирных хулиганов.

Вдруг я почувствовал сильный голод
«Эх, съесть бы сейчас чего-нибудь! Например, бутерброд с сыром! Он был бы мне очень полезен и как нельзя кстати!» — подумал я и тут же вспомнил, что стал маленьким!
Нет, бутерброд мне теперь не одолеть и за десять лет! Что же едят маленькие?

Послышался шорох, и в коробку с мятого бортика спрыгнул Человечек. Он все предусмотрел, все знал наперед, этакая умница.
Он принес мне замечательную черствую хлебную крошку, которая вчера упала со стола, когда я еще был большой,  завтракал сидя за столом, и мог восседать на стуле и жевать бутерброды целиком. Вот этой крошкой я и утолил голод. Было вкусно, питательно и очень замечательно.

Пока я жевал, человечек терпеливо ждал рядом, наблюдая ха мной умными и добрыми глазами.

«Ты хочешь со мной поговорить?» спросил я, заметив на его лице выражение ожидания, а на губах — несказанные слова.

«Да, нам нужно решить, что делать дальше. Чтобы помочь тебе, я должен знать все-все, что с тобой случилось до того, как я встретил тебя в компании таракана. Всю твою историю».

«Хорошо, я расскажу!» — пообещал я.

Я доел остатки крошки, облизал губы и поведал ему ничего не тая, все, что знал: про себя, про Лану и про то, как забыл о нем, о Человечке, и заново открыл его существование в коробке с мятыми краями. И про то, как стал другим благодаря ему!
Рассказал про любовь, обиду и про дождь на щеках.

Никогда еще слова не рождались во мне так ярко и легко, никогда сердцу моему так не хотелось превращать чувства и мысли — в слова, никогда я не испытывал при этом такую непередаваемую радость.

Я вдруг понял, как радостно и весело доверять своим  близким; понял, что рассказ — это один из способов выражения доверия и что рассказывать удобнее маленькому, а не большому: С таким слушателем, легче различать важные подробности.

Говорил я долго, а закончил такими словами:
«Я знаю, ты поможешь мне, мой дорогой друг, мой смешной Человечек в остроконечной шапочке, сшитый из веселых лоскутков ткани. Ты пройдешь со мной по щедрой Земле. Ты проведешь меня в Страну душевной полноты, внутренней крепости, собранности и равновесия.

Ты проводишь меня туда, где не будет ни одной фальшивой мысли, ни одного притворного или приторного чувства.

Ты покажешь мне путь в тот край, где слова не лгут, потому что сказаны к месту и вовремя, где словами не подменяют дела, где Человека величает Труд, а не льстецы, где Дела говорят сами за себя, где к людям приходит настоящее счастье, потому что сами они Настоящие!


ЧЕЛОВЕЧЕК СТАВИТ ДИАГНОЗ

Человечек внимательно слушал. Он все понимал, переживал вместе со мной. Он знал про меня даже то, чего я сам о себе и ведать не ведал.

Выслушав мой рассказ до конца, он сказал:
«Ты просто устал! Потерял мир вокруг и себя в нем.
Твой  недуг можно вылечить только у Чистого Ручья. Когда-то, в твоем детстве, ты дружил с ним, этим Ручьем, все мысли, чувства, поступки твои были от Чистого Ручья, все было навеяно им.

Ты не искал выгоды, ты не умел считать доходы, ты ничего не знал про прибыль.

Ты не думал о жизни, Ты сам был жизнью. Ты растворил себя в ней, и был счастлив.

Если человек случайно потеряет свой Чистый Ручей, — он всю жизнь будет страдать от одиночества и невоплощенности себя, настоящего, в Хорошем Деле, от страшного чувства, что живет он не своей, а чужой, взятой взаймы, жизнью. А свою, единственную и незаменимую, потерял, потому что…никогда  не пытался найти и сохранить!

"Ты помнишь их, тот таинственный овражек и заветный ручей?
Когда-то давным-давно, когда ты был еще совсем маленьким, вы — папа, мама и ты —  спускались к ручью по изумрудному склону, по сияющей в лучах солнца первой траве! Подходили к воде и…  слушали ее пение.

Ты помнишь, как журчала вода, как чиста и прозрачна была она? Помнишь, как ты смотрел на розовые камешки, которыми было выстлано дно ручья? Ты смотрел на них так, будто ничего во всем мире, даже сама Вечность, ничего-ничего не было важнее и радостнее того мгновения, тех звуков, тех блесков и искр, которые мерцали в быстро бегущей чистоте и звонкости прозрачных мгновений.

Почему ты был счастлив тогда? Почему ты не можешь быть счастливым теперь?
В то время ты верил себе. Ты был ты! Настоящий, а не поддельный.

Ты был, а не придумывал себя другого и не страдал из-за того, что этот другой так и не осуществился в тебе.

У тебя была чистая совесть, такая же прозрачная, звонкая, как ручей!

В тебе жила душа, не знакомая со злом, отчаянием, желанием отомстить, наказать, победить, умереть…

А помнишь, как звенел звонок, когда вечером отец приходил с работы, и ты бежал к двери встречать? Как ты ждал этого мига, как не мог дождаться прихода дорогого тебе человека, отца, — такого же нужного, настоящего, обыкновенного и волшебного, как солнце на небе, как земля днем, звезды ночью, как сон после игр?

Помнишь, как ты умел радоваться, каким интересным, непрерывным было твое время, как легко ты умел быть счастливым, как точно знал, что такое счастье, а ведь очень важно знать это очень точно!

Знаешь, счастье все-таки не в нас самих, вернее, не только в нас самих, но и в тех, кто приходит к нам после работы!

Вернее без них наше счастье спит и не осознает себя! И сами мы не живем, а спим и не знаем, не понимаем себя; если нет на земле человека, которому бежишь открывать дверь, забыв обо всем на свете, крича на весь дом:
«Папа!».


ЧЕЛОВЕЧЕК НАЗНАЧАЕТ ЛЕЧЕНИЕ

За окном вдруг вздохнул ветер, чуть задрожали стекла, распахнулась форточка (наверно, я плохо закрыл ее, когда еще был большим и собирался идти гулять).
В комнату влетела синичка. Она посветила, как фонариком, желтой грудкой, подлетела к коробке, уселась на мятый край, склонила голову набок, внимательно посмотрела на Тряпичного Человечка и постучала клювом по наперстку.

«Сейчас-сейчас, не спеши, получишь ты свое задание от меня, получишь! Отнеси моего друга к ручью, дорогая синичка. Да-да, в тот самый овражек, к тому самому ручейку, который запомнился ему на всю жизнь. Пусть он побудет там, в Стране Памяти, а потом, пожалуйста, верни его сюда целым и невредимым! Хорошо?

И синица кивнула головой. Вот какая умница. Все сразу поняла!


СТРАНА ПАМЯТИ

Не успел я оглянуться, как оказался там, где так долго не был. Пахнуло цветущей черемухой. На склонах овражка загорелись розовые и фиолетовые огоньки медуницы, защебетали птицы, зажурчал ручеек. Никогда и нигде в моей взрослой жизни я больше не слышал таких звуков, таких запахов, никогда не видел таких розовых, чистых, гладких, словно прозрачных, камешков, такой свежей, благоуханной, такой живой воды.

А, может быть, все было так потому, что рядом, как когда-то,  стояли мои родители, и улыбались, и смотрели на меня. И это именно их Любовь ко мне была Ручьем, Камешками и Медуницей на склонах овражка, и Солнцем над  моей головой!

«Не уноси меня отсюда синичка, оставь меня здесь навсегда, не разлучай меня с ними, пожалуйста!» —попросил я Птицу.

«Пора улетать!» — сказала синичка понятным мне языком и смущенно повернула головку в сторону, от меня. Она все понимала: ей было неловко оттого, что приходится меня торопить.

"Страна Детства, Страна Ручейка не может вернуться надолго. Но ты еще не раз придешь сюда. Теперь ты сам знаешь дорогу, ты ничего не забыл и уже никогда не забудешь!"

Синичка подхватила меня клювиком, как пшеничное зерно, поляна закружилась, завертелась, опрокинулась, …… и мы полетели обратно.


НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА С ЛАНОЙ

Говорят, что обратный путь всегда кажется короче. Только на этот раз путь показался мне вдвое длиннее. Синичка летела медленно. Я ее не торопил. Она тоже вспоминала. Может быть, о своих родителях!

Поляна у Чистого Ручья, Страна Детства — это вам не ближний свет. Мой чудесный маленький самолетик был живым, а живые иногда устают. И моя синичка тоже, похоже, устала.

Мы уже летели над городом. Вот мы над площадью возле Университета, в котором учится Лана. Я хорошо знаю эту площадь. Здесь всегда много студентов.

Вдруг в толпе я увидел Лану. Я сразу  же узнал ее. Ее всегда узнаешь по особенной легкой походке. Она всегда ходит так, словно ветер дует ей в спину, точно крылья у нее за спиной, словно говорит она всем встречным.
«Зря вы не верите, что я могу летать! Вот смотрите!  Возьму сейчас и полечу!

Я верил, что она может летать!
Поэтому и влюбился!

Я ни о чем не думал, ни на что не надеялся, ничего не рассчитывал. Я просто выскочил из клюва синички и полетел, широко расставив руки. Я чувствовал под руками воздух. Я обнимал его. Он был упругий. Он пружинил подо мной, как вспаханная земля. Он почти не чувствовал мой вес.

Я был счастлив. Я тоже мог летать. Вместе с ветром.  Как Лана.

И я в те мгновения дружил с Ланой и дружил с ветром. В прекрасные мгновения полета, когда я летел к Лане, я  парил, как орел, планировал, как планер, двигался туда, куда мне хотелось.
А хотелось мне к Лане. На ее плащ. На теплый рукав. На него  я и опустился.
«Ура! Она меня заметила!»

«Фу, какое противное насекомое!» —сказала вдруг Лана.

«О ком это она?» — подумал я в недоумении и огляделся.

Все прояснилась сразу же после того, как слова девушки были подкреплены энергичным действием. Лана дала мне щелчок,  и я слетел с рукава ее плаща, как какая-нибудь нахальная жужелица. Противным для нее был я!

Я барахтался в воздухе, ища ветер. Ветра не было, а воздух уже почему-то больше не поддерживал меня, и я едва не свалился под ноги торопливых прохожих.

Меня спасла синичка. Она ловко подхватила меня клювиком и взмыла над толпой.

Я был печален и задумчив.
«Она меня не узнала. Это к лучшему, пожалуй!…
Хорошо хоть не раздавили.
Теперь мне нужно быть скромным».

Странно, но на этот раз я даже не обиделся на Лану. Подумаешь! Обозвали насекомым и дали щелчок?!
Какая же это, в сущности, ерунда по сравнению с тем, что Лана есть, и ее можно встретить на улице!


Я ПРОШУ СДЕЛАТЬ МЕНЯ БОЛЬШИМ

Человечек ждал меня в комнате.
А мне вдруг стало весело, и даже дух захватило, точно я покатился с крутой ледяной горки.
Я ждал великих событий. Я дышал ими, как весенним воздухом в первых числах апреля.

Человечек внимательно посмотрел на меня и сказал,
«Все время вспоминаю твой рассказ. Из головы у меня не выходит! Наверно, тебе живется несладко, раз ты заметил иголки в моем животе. Столько людей не замечают не своей боли! Проходят мимо! Просто не обращают внимания!
Откуда ты знаешь про боль? Что у тебя болит? Расскажи мне обо всем без утайки».

Я улыбнулся:
«Совсем без утайки я не могу. Я не привык делиться болью. Я делюсь только хорошим».

«Значит ты не настоящий!»

«Почему?»

«Настоящий делится всем, что в нем есть, и нечего не скрывает! Даже боли!».

«Ну и пускай ненастоящий. Не хочу делиться! Боюсь остаться без тайны!
Ведь если у меня не будет тайны, то меня никто не полюбит! Скажут —неинтересный,не таинственный, обыкновенный просто какой-то бездельник.
Беда в том, что все-таки, я чужой людям, чужой на земле!

Многие живут от мига к мигу и довольны! А я ищу общего закона, которого, видимо, нет среди людей. У них каждый — сам себе закон. Добрый или злой, либо вообще не закон даже, а сплошное беззаконие и безобразие.
Меня пугает лицемерие людей. Как тебе объяснить? Ну, вот, например, как много слов сказано о добре, без меры, без счета, вс; заслюнявили…

А ты посмотри, сколько раздавленных червей валяется на дороге после дождя. То есть, представляешь, люди говорят о добре, и эти же самые люди топчут Живое, не хотят смотреть под ноги и давят бедных червей, спасающихся от наводнения на тротуарах.
Вот этого я никогда не пойму

А еще меня пугает грубость людей. У многих нет в голове никакого камертона. Нет звука «ля», с которым сравниваются все остальные. Нет мерила слов и поступков. В  них «ля» не звучит! И «до» не звучит, и вообще ничего  у них не звучит, понимаешь?

«Неужели все так грустно?» — спросил Человечек. — «Ну, хоть что-нибудь тебе в людях нравится? Или все плохо и все плохие?»

«Нет, я не могу сказать, что все плохие. Это неправда. Есть очень хорошие. Но их надо искать.
Мне даже кажется, что настоящий смысл жизни как раз в этом».

«В чем?»

«В том, чтобы искать людей. Тех, за кого не стыдно. Тех, у кого можно поучиться хорошему. Тех, с кем теплее. У кого в сердце звучит хоть что-нибудь не фальшивое, хотя бы „ля“ или „до“ камертона».
Человечек, ты должен мне помочь. Я родился большим. Меня ждут большие дела, большая жизнь. Я не могу оставаться маленьким!»

«Почему?»

«У меня куча дел, которые под силу только большим!»

«Как же мне помочь тебе?»

«Найди средство. Отыщи волшебника!»

«Ты сам должен себе помочь. Каждый сам себе волшебник. Один и тот же человек может быть и маленьким и большим, и храбрым, и трусливым. Очень многое зависит от самого человека.
Кстати, чем ты думал, перед тем, как стал маленьким?»

«Я думал о своей обиде, думал о девушке Лане, которая ушла навсегда, сказав мне несправедливые, жестокие и грубые слова!»

«Ты должен забыть про обиду. Это она делает людей маленькими, слабыми, несмелыми, зависимыми. Твоя обида сыграла с тобой злую шутку, это она  сделала тебя маленьким!

Обида, зависть и ревность делают всех одинаково маленькими, не отличимыми один от другого. Нет на свете такого великана, который, пустив в сердце эту заразу, не стал бы карликом.
Запомни это, и никогда больше не поддавайся недостойным мыслям и чувствам, не пускай их на порог своего дома!

Забыв, простив обиду, ты вырастешь снова. Тебе и сейчас обидно?»

«Да. Конечно».

«Ты до сих пор не забыл обиду, даже став маленьким?»

«Нет, разве такое можно забыть?»

«Но ты ведь не сердился на Лану на площади!»

«Как! Ты и это  знаешь?»

«Знаю! Забывать обиды и можно, и нужно. Луч: света не имеет права обижаться на вечер! Представь, что будет, если свет обидится на темноту? Правильно, свет потускнеет!

Человек — тот же луч света, и он не имеет права, не может и не должен обижаться, сердиться, тускнеть и гаснуть, как бы ни было темно вокруг, Нужно открыть сердце для доброты и прощения. Нужно светить!
Скажи, а ты сам никогда не обижал ее?»

«Подожди, дай припомнить. Наверное, обижал, да, случалось, и у нее были поводы для обиды, недовольства….

Наверное, не всегда я был искренен с ней, не всегда только любовь говорила моим голосом!»

«Скажи громко: «Обида в прошлом! Я прощаю за обиду. Я говорю обиде: «прощай!»
Прошлое прошло. Плохое прошло!
Хорошее осталось!

Хорошее не может пройти, потому что люди берут его с собой в Грядущее!
Хорошее никогда не становится прошлым:  оно не умеет становиться прошлым.
Никогда не станут прошлым дружба, любовь, уважение, благодарность!

Только обида остается в Царстве Вчера! Потому что она никому не нужна! В Царстве Сегодня ее нет и быть не может.
Из нашего «вчера» в наше «сегодня» мы возьмем только хорошее!

«Мне повторить все это громко или шепотом?»—  спросил я Человечка.

«Говори как можно громче. Можешь кричать, если хочешь».

«Нет! Кричать не буду! Я не хочу пугать соседей!»

«Чем пугать! Каких соседей? Ты не сможешь никого испугать, даже если захочешь! Ты опять забыл, что еще маленький? Тебя услышу только я и твоя обида!»

Я громко повторил все, что сказал мой Друг и добавил от себя:
«Обида! Ты меня слышишь? Уходи скорей, ты осталась в Царстве Вчера. Там и оставайся, мне не вспоминайся, ко мне не возвращайся!»


Я РАСТУ

И тут я стал расти! То есть, вначале я даже не понял, что расту. Только пол чуть отодвинулся, а все предметы сделались чуть мельче.

«Неужели, правда? Я снова буду большим?» — крикнул я почти испуганно.

Человечек подтвердил:
«Да ты уже большой! Выше меня! Выше чернильницы, выше коробки, стола, ты уже почти дорос до потолка. Ну вот, ты опять такой, каким был! Одевайся скорее, ты же совершенно голый! Подними с пола твою одежду

И я взял с пола одежду и оделся.

Может быть, я плакал тогда. Хотя, вряд ли. Плакать я не умею:  мужчины не плачут, даже становясь большими!

Я взял Человечка в руки.
«Ты меня спас. Чем я могу помочь тебе, чем отдарить? Что для тебя сделать, как отблагодарить?»

«Посади меня на пол, а сам закрой глаза».

Я так и сделал:

«Скажи, когда можно открыть?»

«Подожди. Я еще не готов, еще миг, еще один. Теперь можно! Давай!»


ЕГО ВЫСОЧЕСТВО И КАРЕТА ИЗ ОБЛАКА

Я ОТКРЫЛ ГЛАЗА…

…И кого же я увидел? Передо мной стоял прекрасный принц. Настоящий принц из Доброй Сказки. Высокий и стройный, в воздушном облачении: зеленый плащ, серые глаза, красивый пояс и шпага на нем!

И волшебная палочка в руках. Я подошел к Принцу и дотронулся до его руки. Принц был теплый, настоящий. Он сказал:

«Ну вот, теперь и я вернулся к своему обычному облику. То, что случилось со мной, тоже было связано с обидой. Только обиделся вовсе не я, Злая фея разгневалась на меня и заколдовала, превратив в человечка для хранения иголок.

Но ты пожалел меня. Ты стал моим Другом. И злые чары развеялись! Наша Дружба — сильнее любого колдовства.

Зла нельзя избежать. Каждый встречает его на пути, кому-то оно попадается чаще, кому-то реже. Кого-то колет прутиком, кого-то бьет палкой. Не в наших силах избежать встречи со злом.
Но каждый может отослать его в Царство "Вчера". Забыть за ненужностью И колдовство злой феи теперь тоже осталось в Царстве Вчера!

«Куда мы теперь?» — спросил я.

«Мириться, конечно. С той, которую ты любишь».

«Но она живет далеко, на другом конце города. Пешком  пройдем часа три, а на такси…»

«Зачем же пешком, зачем на такси? У нас есть карета! Мы поедем в карете!»

Принц махнул рукой. И тут же с неба к нему прилетело белое облако, похожее на карету, и еще одно, похожее на лошадь. Мы вошли в облако и полетели мириться к моей невесте, на другой конец города, в Страну, где больше не будет обид и злого колдовства.

Где обиды и злое колдовство строго-настрого запрещены.



ОДИННАДЦАТАЯ  КНИГА  ТЕАТРА

Содержание
-Жены Насреддина
______________________________


Жены Насреддина

Время было веселое.
По Ферганской долине дул ветер и сбрасывал паранджу с прекрасных лиц самых первых, самых смелых на свете, узбечек и таджичек.

Из Москвы в Ташкент прибыл "поезд Ленина".
Он привез профессоров Московского университета для помощи братьям и сестрам в важном деле налаживания  Народного Образования.

Ленин попросил, — и они приехали, святые эти и грешные русские интеллигенты!  НЕ побоялись ни басмачей, ни холеры, ни тифа!

Из Московской консерватории прибыли первоклассные музыканты. За короткое время в  кружки по изучению гармонии в Советской Азии записалось до трехсот тысяч человек! Такой сильной, всепобеждающей была тяга людей к знаниям!

Средняя Азия пробуждалась!
Да! Это было веселое время!
Даже женщины пробудились от векового сна!

Собрались однажды по воле Аллаха жены и подруги Ходжи Насреддина все вместе на важное совещание.

Первой взяла  слово гордая НазимА:
«Сестры, до каких пор мы будем позволять  Насреддину безнаказанно обманывать нас?»

«Ой-ой! И правда! Сколько же этот человек причинил нам зла!» — поддержала Назиму полненькая ФатимА. — «Приходил, уходил, обещал заплатить моим родителям калым, но, как всегда, наврал с три короба и только опозорил меня перед соседями».

«Не продолжай, сестра, конец известен: еще никто и никогда не получил от Насреддина ни одной таньга, ни единого сомони, ни гроша, ни цента!» — заметила тихая ФаридА.

«Да, он виноват перед нами: не обеспечивал, изменял налево и направо, волочился за каждыми еще не близко знакомыми шальварами. Знаете, что, сестры, давайте судить его!» — предложила мудрая МухбирА.

«Какой смысл?» — возразила юная ЗейнАб. — «Неужели вы думаете, что ему станет стыдно, и он исправится?»

«Нет, никакие полумеры и упреки не помогут нам справиться с  шайтаном! Если уж судить его, то судить по-настоящему! К расстрелу через повешение за ногу!» — выпалила пылкая ГульсарА, похожая на норовистую вороную лошадку.

Женщины знают все. Больше и точнее, чем Госстат и Уголовный розыск вместе взятые! Поэтому им оказалось нетрудно найти преступника. Его вырвали из объятий очередной вечной любви и доставили на базарную площадь.

Дрожащий, бледный, но твердый сознанием своей правоты — стоял Насреддин, как скала, среди бурного океана разгневанных женщин.

Первой свидетельницей обвинения выступила первая жена, седая СаламАт:
«Что ты держишься за живот, несчастный? Опять объелся пловом?… Сколько раз я говорила тебе: не переедай! Не мешай жирное с ягодой тутовника!»

У Насреддина в груди затеплился огонек упования  на то, что все еще обойдется. Там, где слышен разговор, там говорит  и надежда!
«Простите меня,  гурии  и пери, я так люблю поесть, а вы все так вкусно готовите, что удержаться просто невозможно!» — подхалимски пропел Насреддин.

«Не подлизывайся! Не поможет!» — оборвала его суровая Саламат.

«Говори свое последнее слово, не тяни время! А то мы сейчас проголосуем за то, чтобы вообще тебя никогда не кормить!» — заторопилась куда-то воинственная Гульсара, похожая на яркий желтый цветок.

«Тогда уж — лучше убейте сразу!
Только позвольте исполнить мое самое  последнее желание:   в туалет хочу!» — быстро проговорил Насреддин, словно пытаясь зацепиться на краю крутого обрыва за соломинку последнего естественного и, в общем, всем понятного желания.

«Это действительно твое последнее слово? Не придуривайся! Терпи, как мы терпели тебя!» — сказала, как отрезала, Гульсара.

«Давайте все же сохраним ему жизнь, подруги! Он, конечно, ужасен, но неужели вы думаете, что другие лучше?» — заступилась за беднягу нежная МинавАр, предпоследняя подруга Насреддина, похожая на горную лань, с длинными ресницами вокруг  влажных глаз (как  все лани, она совсем не умела сердиться!).

«Другие, конечно, ничуть не лучше, но, наказав Насреддина, мы преподнесем хороший урок всем остальным!» — заметила мудрая Мухбира, умевшая заботиться об Общем Деле.

«Накажем тогда Насреддина построже, так, чтобы другим неповадно было!» —  решили женщины.

Решили и задумались! Весь вопрос в том, как наказать… Очень сурово или чуть-чуть помягче? Насреддин, хотя и махровый эгоист, и прохиндей, каких мало, но все-таки бывший муж, а значит, человек не чужой!

«Дайте же мне сказать последнее слово!» — взмолился несчастный Насреддин.

«Ты его уже сказал!» — заявила, как обрезала,  Гульсара.

«Но я еще не закончил. Вы же не дали мне договорить!»

«Говори!» — разрешили женщины.

И Насреддин произнес перед ними самую тонкую и глубокую речь из  всех, когда-либо звучавших на восточном базаре, самую на свете прочувствованную оду, изобличавшую в нем тонкого психолога и незаурядного подхалима:

«Дорогие мои бывшие жены, будущие вдовы, любовницы и подруги!
Не было и не будет на свете суда, более справедливого, чем ваш. Я полностью признаю свою вину перед вами. Я был порочен, и в этом вы правы, но именно вы виноваты в моей порочности. Есть у меня одно смягчающее обстоятельство, которое ваш  праведный суд не может не принять во внимание!»

«Какое же?» — спросили женщины. Им не хотелось казаться несправедливыми!

«Ваша красота!
Она — мое оправдание!
Признаюсь чистосердечно: не далее как вчера вечером шел я, глубоко задумавшись, в двух шагах от этой площади.
Было тихо и безлюдно, только в небе мерцали горячие узбекские звезды, да где-то в темноте журчала вода в притаившемся у края дороги арыке. Я долго и пристально смотрел на звезды, на все сразу и на каждую в отдельности и, вдруг, верьте мне, о, драгоценные, вспомнил я вдруг всех вас. Вспомнил, словно в последний свой час! Всех вас, всех-всех, кого любил, с кем был знаком, с кем был и не был близок. Ваши имена,  любимые мои, ярко вспыхивали в моем сознании, горели, как свечи, сияли, как светлячки лунной ночью!

И я повторял, шептал, епетал, как дитя,   ваши волшебные  имена!  Пел их, как помешанный, как завороженный, как безумный Меджнун, не умеющий остановить песню посреди утонувшей в звездном свете пустыни!

Имена!
Имена!
Имена…

Ласковые, звучные, бессмертные ваши имена, такие же сладкие и благоуханные, как само наслаждение!

Твое имя, Фарида, любимая, пришло мне в голову первым! Я помню твой запах, запах чистоты, запах хорошей правильной жизни! Мне, грешнику, так не хватало ее, хотя, призываю Аллаха в свидетели, только к ней,  к такой жизни, к покою размеренного семейного супружеского   счастья только и  стремился я, грешный, на всем протяжении моего долгого жизненного пути!

Шептал я и твое имя,  мудрая любовь  моя, прекрасная Мухбира!  И вспоминал, вспоминал, вспоминал твои глаза летящей птицы, твои мысли, яркие и связные, как туркменский ковер, искренние и верные, как вся твоя основа и суть!

Тебя, Зейнаб, — ласкал я в мыслях моих, твою родинку на плече, твою жилку, синюю змейку на тонкой руке целовал без конца, пока не померкли на небе горячие звезды Востока! Помню ее, эту жилку, и не забуду вовек!
Даже когда умру, —  забыть не смогу!

Как не забыть мне,  пока жив, тебя, дорогая Кистаман, твою кожу, душистую, как персик, твой обжигающий взгляд, твое чудесное старинное имя!

О, мои женщины! О, любимые мои! Ни легкомысленный шайтан, ни демон забвения, ни див супружеских измен не заставит меня изменить вам, забыть вас, предать Нашу Любовь!

Как мне забыть тебя, милая МинавАр, дитя Света, как забыть тот вечер, когда ты порывисто и доверчиво, как ребенок, испугавшийся бури, прижалась ко мне в первый раз?
Я плачу! Рыдаю! Я  снова — дитя!

Как забыть мне твои ласки, многоопытная Фатима, да продлит Аллах твои дни,  как забыть волшебницу,  пережившую трех мужей, мир праху их, но сохранившую свежесть чувств и огонь нетронутой временем страсти!

И понял я тогда, что мне легче умереть, чем отказаться от моей судьбы многоженца, развратника и обманщика!
Что мне легче вынести все гонения тупой бесчувственной толпы, суды всех базаров, осуждение всех хабАров —  всей злой людской молвы, всех мулов и ишаков, всех поборников нравственности, лютой своры сторонников выхолащивания последних настоящих мужчин — таких именно, как я! Немного осталось нас  в этом равнодушном подлунном мире!

О, Женщины!
Слава Всевышнему,  подарившему Земле совершеннейшие творения, которые всегда правы, спорить с которыми осмеливается лишь последний негодяй и безумец, да и то от  горького отчаяния, зная заранее, что дни его сочтены!!!

Да! Вы тысячу раз правы, и пусть поразит небесный огонь того нечестивца, который вздумает перечить Женщине, которая, по воле Аллаха, всегда и во всем права!

Каюсь я, каюсь   в том, что плохо обеспечивал вас, мало зарабатывал и много тратил, признаюсь в этом со слезами на глазах, признаюсь и краснею до  корней волос (хотя и не видна краска на моей опаленной солнцем коже!).

Я хорошо понимаю ваше справедливое негодование! Я согласен с любым вашим решением. И все же, рассудите, о, Женщины, так ли сильно я виноват, как кажется вам сейчас, как нашептывает вам обида?

Вам досадно, что я плохо обеспечивал вас?
Но вы же знаете, что я честно работал с утра до вечера, рассказывая в духанах и чайханах, на базарах и караванных путях свои смешные истории!
Я веселил людей, бичуя и высмеивая богатое, сильное и наглое зло. Разве я виноват в том, что за эти рассказы мне кидали не золото, а медные гроши?

Я хотел, чтобы после моей смерти, которая так приблизилась из-за вашего праведного гнева, о, Женщины моей судьбы, о, Матери моих детей, я хотел и хочу, чтобы мир стал хоть чуточку светлее и чище! Но, такова, видно,  воля Аллаха, что люди дают слишком мало денег за правду, предпочитая расплачиваться пинками и побоями!
Вот почему вся спина моя в шрамах, а я всю жизнь перебиваюсь с хлеба на воду, да и той, ой-ой, как не хватает в наших любимых солнцем жарких и засушливых краях!

Да, я понимаю, вы разочарованы, раздражены, накопилась усталость; каждая из вас хочет мужа только для себя, каждая тревожится за будущее своих детей…  Но станьте выше себялюбия, хорошие мои! Вы же не можете сделать так, чтобы солнце светило только вам, а нечастый  наш гость, дождь,  поливал лишь ваш огород?!

Так знайте же, что я и есть такое же солнце, круглоликое, жаркое, смешливое; я и есть та же вода, тот самый благодатный дождь, что, проливаясь на всех без разбору, оплодотворяет землю и  дает начало новой жизни!..

А теперь казните меня, любимые мои!  Я заслужил самую суровую кару и приму ее от вас покорно и с благодарностью! Целую ваши прекрасные руки! С благоговением принимаю все, что суждено мне принять!»

Женщины молчали, опустив головы.
Юная Зейнаб плакала.
На ее смуглых щеках сверкали серебряные бусинки слез.

Первой заговорила Гульсара, тряхнув черной, как смоль, гривой.
«Подруги, давайте все-таки не будем его убивать. Лучше вырвем у него то, чем он так гордится, чтобы не смел больше изменять нам!»

Мудрая Мухбира возразила неукротимой воительнице:
«Эх, ты, амазонка!… Скажи, а зачем он вообще тогда будет нужен? Какая от него будет польза для общества?!!  Он станет бесполезен, как высохший колодец, а пить и есть будет еще больше!
Нет, жизнь должна продолжаться, подруги! И Насреддин  может еще, ой,  как нам пригодиться!»

…В те годы в Средней Азии, как и во всей Советской Стране,  создавали коллективные хозяйства.
И женщины решили объединиться в колхоз, а Ходжу Насреддина передать в артель как обобществленное средство производства, находящееся в общественном пользовании всех освобожденных тружениц Востока.

Колхоз, по предложению Зейнаб, назвали «Красный пахарь».
Об этом замечательном названии Зейнаб узнала из письма работниц одной из текстильных фабрик Ивановской области, получавшей из Узбекистана чудесный узбекский  хлопок. 
Зейнаб уже несколько месяцев переписывалась с русскими подругами, которые обещали научить ее работать на ткацком станке…

…Жизнь шла вперед, как умела…