Вареники с вишней

Шестиметровая теплушка, в которой живу я, дворняга Жулька и воспоминания детства, – это, пожалуй, весь мой багаж, накопленный за пятьдесят восемь лет бестолковой жизни. Было время, я жил с матерью в уютной квартире, но после её смерти всё как- то быстро исчезло и растворилось во времени. Где- то далеко остались две мои бывшие жены и двое детей, которых я давно не видел, да и зачем я им. У них своя взрослая жизнь. Когда дети были маленькие, они иногда звонили мне, но было не до них. Разные компании, новые знакомства и водка являлись приоритетами моего бытия. Бывало, проснусь утром, вспомню, что вчера звонил Серёжка и просился в кино с ним сходить, как- то не по себе становится, что- то внутри сожмётся, что и дышать плохо становится. Хожу по квартире сам не свой и поговорить с ним хочу. Сильно хочу. Потом понимаю, что не смогу пойти, если не выпью. Тело ноет, голова болит, ищу спиртное. Ничего не нахожу. Все мысли подчинены одному, где бы денег взять, чтобы хоть немного выпивки добыть. Но денег нет. Мать не даёт, говорит одно, что пенсию я её давно пропил, а новую принесут не скоро. Иду к Петровичу, может, у него что- то найдётся, но его жена два дня назад дома заперла и не выпускает. Можно попробовать у Семёна из второго подъезда попросить рубль взаймы, но Семён точно не одолжит, поскольку я у него уже занимал. Ноги сами идут к Семёну. Он открывает дверь не полностью, не выслушав меня, с раздражением произносит: « Денег нет, не ходи сюда.» Обхожу ещё пару мест, в которых бывал вчера с целью найти выпить. Всё тщетно. Вечером подвернулась работёнка разгрузить машину с приехавшими арбузами. Разгружаю. Очень тяжело. Руки не слушаются, тело болит ещё сильнее. Хозяин ругается и ударяет по спине. В конце концов, выдаёт мне обещанную бутылку, которую я тут же открываю. Делаю несколько глотков. Тепло растекается внутри меня, и становится хорошо. Вспоминаю о Серёге, которому обещал сегодня кино. Но уже поздно, в следующий раз. В следующий раз обязательно найду время, свожу пацана на хороший фильм и танк куплю, который давно обещал. Близится ночь, иду домой. Сейчас мать откроет дверь и начнёт ругаться. Вчера я продал настенные часы. Не её часы, свои. Нам их на свадьбу подарили, когда я во второй раз женился. Стучусь громко в дверь, мать открывает и причитает: я её измучил. Сняв в прихожей ботинки, валюсь на кровать и сплю.
Дни моей жизни приблизительно одинаковы. Работы нет, деньги даются с трудом, бывшие жёны давно прекратили всякое общение со мной, мать беспрестанно спрашивает о том, что будет дальше. Меня мало интересует, что будет дальше. Я давно привык жить одним днём и не заглядывать в будущее.
  Наступил день, когда я остался один. Моя мать ушла тихо, не предупредив. Схоронив её, я долго не мог привыкнуть к тишине в квартире. Какое то время мне  виделось, что она отлучилась и вот-вот должна вернуться. Совсем не хотелось выходить из дома, и я как будто бы ждал её, всё понимал, но почему-то ждал. Понемногу привыкнув к одиночеству, я стал пить с каким-то прогрессирующим остервенением. Квартира, в которой я находился, быстро исчезла, и, оставшись на улице, я начал скитаться. Жил около вокзала, затем в подвале девятиэтажки, одну зиму сторожил дачу друга. Сколько мест сменил, уже не помню. Прошлой зимой на остановке ко мне привязалась небольшая чёрная дворняга, недавно  ощенившаяся, с отвисшим брюхом и голодными глазами. Я угостил её оставшимся бутербродом, который вчера мне дала начальница кладбища, где мы с Петровичем копаем могилы. Так эта дворняга со мной и осталась.
Прошлой зимой сильно обморозив ноги, я был обнаружен Николаевной в её подъезде. Николаевна, строгая женщина, руководящая производством, определила меня жить в теплушку, вылечила ноги и кормит меня и собаку. Иногда, увидев меня сильно пьяным, она ругается и причитает. Я в такие моменты отворачиваюсь и не слушаю.
Случается во время полнолуния мне вспоминается один эпизод из прошлого, в котором мне шесть или семь лет. Почему-то только  эту историю сохранила моя память и беспрестанно выбрасывает меня, когда я могу хоть что- то соображать, на берег тех светлых воспоминаний. Я вижу лето, наверное, июль, бабушкин деревенский дом, стоящий на окраине деревни. Бабушку и  молодую маму я помню всю, до мельчайших деталей. Мамин отпуск мы проводили в деревне. Наш дом утопал в  вишнёвых деревьях, и когда наступала середина лета, мама всегда варила вишневое варенье. Она выносила электрическую плитку на открытую террасу, доставала белый таз для варенья, мыла в нём ягоды, потом терпеливо чистила косточки, ставила таз на плитку, отсчитывала стаканы с ягодами и, засыпав песком, варила варенье. Этот запах остался навсегда в моей памяти. Когда она снимала рыжие пенки, которые я сторожил, мой взгляд улавливал каждое движение её рук. Случалось, увлекаясь до позднего вечера домашними делами, она включала свет во всём доме. Стоя на улице я наблюдал этот  мягкий и желтый свет, он распускался внутри меня пышным цветком, и аромат уютного тепла окутывал и успокаивал.
 В дни созревшей вишни мама в обед лепила вареники. Набегавшись с ребятами  и ужасно проголодавшись, я мог унюхать их запах из любого уголка деревни. Вбегая по пяти ступенькам нашего дома и миновав коридор, я попадал на террасу. Моё сердце выпрыгивало из груди. Мама раскрывала свои объятия, и я утопал. Я утопал в ощущениях защищенности и запахе её шелковистого фартука. Этот фартук был для меня настолько светлым и родным, что спустя много-много лет, перебирая в памяти безоблачные моменты, я с волнением вспоминаю его.
Мама наклонялась ко мне и, осыпая поцелуями мои щёки, говорила: «Мишенька, сынок...»
Забыв про всё на свете, я обвивал худенькими ручками её шею, крепко-крепко прижимаясь к ней, стараясь захватить в свои объятия маму, и таз с вареньем, и бесконечность лета, и вареники, и шумящие деревья в саду; мне хотелось всё уместить и запомнить в этот счастливый момент. Я чувствовал стук своего и маминого сердца, так может биться только любовь, любовь проникновенная и искренняя. Мама усаживала меня за стол и накладывала вареники  в мою тарелку, на которой изображены танцующие лис и заяц. Эту тарелку она подарила на мой день рождения, и с тех пор я ем только из неё. Мама знает об этом и соблюдает обычай. От вареников исходит восхитительный аромат. Прежде чем вонзить вилку в первый вареник, обвожу носом вокруг тарелки, мама смеётся, и уголки её добрых глаз вызывают улыбку на моём лице. Она треплет мои волосы, целует макушку и, вспомнив о варенье, кипящем на плите, всплеснув руками, поворачивается к плитке. Я причмокивая уплетаю вареники и, запив компотом, выбегаю на улицу....
 Это вся память, оставшаяся у меня от жизни. Больше ничего нет. Почему-то на протяжении всего прожитого не было случая с кем- то поделиться ею, да и кому она нужна. Но если бы не было этих воспоминаний, наверное, не было бы ценности существования. В последнее время память часто возвращает меня в те ласковые мгновения и я рассказываю свою историю моей преданной дворняге, и она понимает меня. Всего. Без остатка.