Давай Улым

Она удобно устроилась на старом, жестком диване, впитавшим в себя пот и страдание минувших лет. Откинув голову назад, она закатила глаза и подогнув в коленях ноги, задрала домашний сарафан. –Давай улым…Выронила она спокойным, но хриплым голосом на выдохе. Он лег животом на диван под ее ноги, взялся руками за ее старые, мерзкие ляшки, упругость которых была утрачена более 50ти лет назад. Пододвинулся лицом к немытым лобковым волосам. Запах, был явно не его союзником. Эта дрянь врывалась через нос, прямиком в легкие и толкалась изо всей силы, желая добраться до содержимого желудка, что бы разбудить его как сурового медведя, в берлоге от зимней спячки и вытащить наружу. Эти волосы, исхудавшие, голодные прутья, безжизненно прикоснулись к его лицу, постепенно погружая его в свою пучину, в свои объятия.  Задержав дыхание, он воткнулся своим ртом в её старость, словно шлюпка с рыбаками села на берег реки. Соль и горечь, обида и затхлость, все это смесью ворвалось в полость его рта, шайкой разбойников, нападающих на караваны, устраивающих погромы. Эти ощущения словно тысячи мелких пинцетов щипали его за кончик языка. Не куда было выдыхать, набирать воздух равносильно самоубийству. Положение безвыходное, но перспективное, точно специально проигранная война, ради будущей победы. Только эта мысль была с ним. Казалось что ни кого в этом мире не осталось, только он и эта мысль. Погрязшие вместе, в этом болоте, они, держась друг за друга, боролись, чтобы выжить и выбраться. А она пальцами правой руки впуталась в его волосы и придавила затылок, прижав его горячие, но вялые губы, потерявшие свою упругость где-то там, позади, в далеком, минутном прошлом.  Он возил своим уставшим языком, словно ровнял залитую слюнявым цементом неровную площадку. Вверх – вниз, слюнная слякоть стекала по его подбородку, медленно и тяжело, срывалась и разбивалась о ворсистое покрывало, впитывалась в ткань, замирая там, как фото на надгробье, последнее и такое памятное. Её хриплое мурлыканье слегка потрясывало обвисшую кожу на шее и челюсти. Комната наполнилась сладким смрадом живого покойника. Ей доставляло удовольствие не физические ощущения, не плотские радости, а лишь осознание своей верховности, победы ее личного матриархата. Одной рукой, она продолжала держать его за голову, а другой, она зарядила ему обжигающую пощечину, словно шлепок по попке новорожденного, чтобы простимулировать и оживить.  Короткая вспышка на мгновение озарила сознание волной белого света, точно ведро воды плеснули в лицо, и вновь темнота, дополненная легким жжением на щеке. Уже не чувствовалось ни чего, не отвращения, не времени, ни надежды. Осталось лишь усталость и душевная боль. Все мысли были потрачены, точно каждая из них уходила, с новым движением вспотевшей головы. Старуха кряхтела, но не ерзала. Рукой, которой впуталась в его волосы, она приподняла работающую голову, точно оторвав поросенка от кормушки. Она смотрела в его пустые, стеклянные глаза, которые лупили своей безжизненной пустотой куда-то сквозь, сквозь всё, что попадалось на их пути. Лицо, потерянное и чуть тяжело дышащее, слегка покачивалось, точно ивы на легком ветру. По скулам и губам, и подбородку густо спускалась субстанция унижения и отчаяния. Рот чуть приоткрыт, поддерживал как раненного товарища, изрядно вымотанный язык. В левом углу рта, как скалолаз уцепился меж губ, черный, грубый, но не очень длинный лобковый волос. Она громко рассмеялась, «Тяжело даются деньги, да улым !?» и с отвращением откинула униженное родство немного в сторону, как грязную половую тряпку, после мытья полов. «Помоги-ка мне встать». Не громко буркнула старая госпожа и начала подниматься, как горный, каменный великан, спящие столетия до пробуждения. «Ладно улым» шагая в сторону кухни, говорила она, не оборачиваясь, а он сидел на диване, уронив взгляд в пол и себя на дно, эхом откуда-то из далека скрипела, чуть живая мысль «так надо…» Он помнил и понимал, что это еще не конец. Но отступать уже было некуда, некуда отступать, когда кончились все пути.
Когда осталась одна тропинка, скользкая, мерзкая, тягучая и не прочная как сопли, с резким запахом тухлой старой вагины, пропитанной мочой. Она опять не будет мыться… Куда смешнее будет, когда он вновь окунется в это болото, в котором уже сдохла и гниет, разлагаясь его достоинство. Бросать в эту жижу остатки себя, сгинуть там, что бы когда-то вернутся.