Песня южных гор

I

Неприступны утесы Махтара, но даже их касаются лучи солнца. Неохватны воды Шианги, но даже ее гладь тревожат ветры. Однако утесы сотрясались от грома охотничьих рогов и лая собак, а мелководье было вспенено сотнями лошадиных копыт.
Охотники лишь приближались к стене джунглей, тогда как первый ездок, обогнав гончих, уже скрылся во влажном царстве теней. Когда кавалькада настигла лидера на большой солнечной поляне, почти лишенной деревьев, все было кончено. Огромный белый олень, насквозь пронзенный копьем, казалось, прислонился к серой горячей скале, но, объехав ее, всадники увидели, что сам камень, к которому тот был пригвожден, расколот надвое. Неподалеку, еще не остывший от погони, бил копытом чрезвычайно рослый вороной скакун, тряс гривой и выпускал ноздрями горячий воздух.
Его всадник курил украшенную самоцветами трубку, поджав под себя ноги, на самой окраине поляны, словно прячась в тени деревьев, только укрыться при всем  желании ему бы не удалось. Даже сидя, он был выше большинства пеших, а полный его рост раза в полтора превосходил оный самого рослого мужчины, кожа, частично скрытая богатым, но сопутствующим случаю нарядом, была глубокого синего цвета, а глаза – полностью золотыми. Только черные точки зрачков подсказывали направление его взгляда.
– О Великий, тебе ведомо, что нам ни за что не угнаться за тобой! – один богато одетый вельможа позволил себе приблизиться, а затем указал рукой на оленя. – Какая великолепная добыча, повелитель!
Сидящий продолжил посасывать трубку, ни единый мускул его не дрогнул. Внезапно на поляну влетела еще одна лошадь, и на скаку с нее спрыгнул мальчишка лет двенадцати, в охотничьем наряде и с луком за спиной, ловко приземлился и побежал к курящему. Увидев оленя, он чуть было не запнулся, а глаза его округлились словно серебряные монеты.
– О Господин, он такой… такой… И у него такие рога! – мальчишка безуспешно раскинул руки в стороны. – А моя кляча оступилась и едва не сломала ногу.
– Тише, мальчик. Эта кобыла – лучшая в стаде после моего Амрода,  – синекожий вытряхнул трубку и, незаметно убрав в один из многочисленных карманов, встал. – Ну а ты успел кого-нибудь поймать?
– Пока никого, господин, но я обязательно это сделаю!
– Конечно, мальчик, – великан обернулся к вельможе. – Продолжаем охоту, на сей раз я дам вам фору. Скачите!
Кавалькада моментально развернулась, исполняя приказание своего повелителя, и с шумом покинула поляну, но собачий лай еще долго звенел в прозрачном горячем воздухе. Слуги принялись снимать оленя, чтобы погрузить в одну из предусмотренных для такой цели повозок, а мальчик, не менее других желая отличиться в охоте, запрыгнул в седло и развернул лошадь, намереваясь покинуть поляну вслед за остальными.
Внезапно поднялся крик.
Из ближайших зарослей совершенно бесшумно выпрыгнул, хищно скаля клыки, тигр. С невероятной грацией он приземлился рядом с тушей, разбросав ближайших к ней слуг, словно щепки. Остальные, вопя, бросились врассыпную.
Юный всадник, не медля ни мгновения, направил кобылу прямиком на незваного гостя, рассчитывая, что та копытами прогонит его, однако не успел приблизиться к цели, как между ними, оказался златоглазый, пересекший поляну одним незаметным движением. Ужасно медленным ударом он отшвырнул зверя в сторону, затем, ошарашенного, поднял за загривок, схватил за горло и мягко сломал позвоночник.
«Негодник, – великан отшвырнул бездыханное тело и, грозно сверкая необычными глазами,  обернулся к мальчишке, еле успевшему остановить лошадь. – А тебе сколько раз говорить, чтобы ты думал, прежде чем делать что-то? Погубил бы и себя, и кобылу».
Одной рукой он грубо поднял ребенка из седла и бросил наземь. Громко топая, сделал круг по полянке и, немного остыв, снова обратился к мальчишке, который все это время, точно статуя, стоял, понурив голову.
– Прости, господин…
– Молчи! Я Нирад. Ты знаешь, как я всесилен. Знаешь, как я богат. У меня роскошный дворец, в котором меня ждут три сотни наложниц. Дивные сладострастные создания, но ни одна из них никогда не сможет дать мне наследника. Никогда! А тебя я воспитываю как собственного сына, хоть и купил вместе с твоей матерью. Ума не приложу, зачем я взял тогда этот довесок, может быть потому, что у меня столько золота, что я разбрасываю его горстями? И не смей так смотреть на меня, Маджар. Даже будь ты взрослым мужчиной, тебе никогда не причинить мне вреда. Видишь, как затянулся след от когтей этого тигра?  И эта жалкая царапина – вот и все, на что они способны. Мы, Нирады, бессмертны, и только нам по силам убивать друг друга. А ты, увы, всего лишь человек, и тебе никогда не поднять мой меч, мой славный Сармах, который выпил столько крови, сколько хватит на две Шианги! И ты даже не пламенная кобра… – презрительно хохотнув, Нирад закончил тираду. – Для тебя сегодня охота закончена. Приведи кобылу в конюшню и до конца дня ты свободен. Прочь!
Мальчишка, шмыгая носом, запрыгнул в седло и мгновенно исчез. Бросив грозный взгляд на слуг, поднимающих раненых, великан тоже бросился к своему скакуну, вскочил в седло и, кровожадно хохоча, направил его вдогонку остальным.
Охота продолжалась.

II

Город пылал.
Пламя свободно гуляло по его улицам, раздуваемое и направляемое своенравным ветром. Клубы дыма застилали кварталы, еще не охваченные огнем, а немногочисленные живые обитатели его, подобно крысам крались к уцелевшим северным воротам. От южных не осталось камня на камне, как и от сотен шагов прилегающих стен.
Город пал.
Защитники, остатки гарнизона, смешавшись с толпой, так же мечтали лишь об одном – успеть пройти через ворота и уйти на север. Куда угодно, подальше от павшего, некогда прекрасного града. О сопротивлении никто уже не помышлял.
Стража дворца покинула посты, едва услышав грохот, извещавший, что врата обрушились, поэтому захватчики в темно-синих, а также изумрудных одеждах не встретили никакого сопротивления. Правитель восседал на невысоком, но богатом резном престоле, соответствующем его титулу, в зале, пышно украшенной золотом и серебром, а также алыми гербами с изображением свиристели. На его коленях в богатых ножнах лежал клинок, который он так и не обнажил.
Лагерь победителей, куда его привели, располагался на юго-западном от города холме, в некотором удалении, однако запах гари был ясно слышен даже тут. Правителя, а также несколько десятков его подданных расположили прямо под открытым небом на краю лагеря, где они угрюмо ждали своей участи, окруженные двумя дюжинами вооруженных солдат.
Из крупнейшей походной палатки, позвякивая доспехами, вышла громоздкая фигура, в которой пленники моментально узнали одного из Нирадов. Огромный, с громоздким клинком на поясе, он приблизился к охранникам, двое из которых позволили себе менее почтительные поклоны, нежели остальные.
– Фахтар, – обратился великан к старшему из двоих. – Я хочу побеседовать с их владыкой.
– Конечно, повелитель, – пятясь, старый солдат указал рукой. – Вот этот человек.
Правитель поднялся и подошел к Нираду. Вблизи черты лица того казались грубее, чем были на самом деле, а само выражение его – свирепей. Располагали этому и цвета кожи и глаз, и внушительная комплекция при более чем высоком росте. Голос бессмертного казался тягучим, как смола, и таким же черным, как если бы у голоса мог быть цвет.
– Ты шах этого города. Я – Нирад. Я – Нимьяр Великий. Нимьяр Кровожадный. Нимьяр Непобедимый. У меня сотни имен, и каждое из них внушает трепет. Но ты правитель своего народа, поэтому я говорю с тобой почти как с равным, хоть ты и знаешь, что это не так.
– Да, Нирад Нимьяр, – шах пытался смотреть в глаза собеседнику, но ему это никак не удавалось. – Ты божество во плоти, ты махраджа своего народа. Повелитель. Зачем тебе понадобился наш мирный скромный город?
– Ха! Мирный? – золотые очи исполина недобро засверкали. – Вы подчинили себе всю округу. Но это простительно, мои воины тоже расширяют мои земли, однако вы также отказались принять наши условия. Неужели премудрый шах посчитал, что махраджа шутит? Наконец, вы посмели обратиться за покровительством к другому Нираду, а это уже вызов моей чести. А Ранзес – трус, тебе следовало бы знать об этом. Он никогда не заступился бы за вас, никогда не стал бы драться за вас с Нимьяром!
– Прости нас, Нирад, мы были наслышаны о твоей кровожадности, нас охватил трепет, нами обуяло безумство. Мы готовы служить тебе, о Великий!
– Теперь, когда я выжег начисто ваш скромный мирный город? Презрение, вот чего заслуживает твое предложение. Ты надеялся на своих кудесников, заколдовавших стены. Ты думал, что они сделают их неприступными! – Нимьяр презрительно сплюнул под ноги шаху. – Как видишь, я пришел не один. Воины в синих одеждах – мои, а те, что в зеленых – моего сородича Бинедара. И пусть сам он трус и книгочей, который нипочем не придет на битву сам, его кудесники оказались прекрасным подспорьем в штурме. Можешь их поблагодарить.
Нирад закатился в жестоком смехе, похожем не то на лай волчицы, не то на вой шакала, не то на шипение кобры. Он судорожно трясся, отчего задорно дребезжали его доспехи, и получившаяся какофония пробрала до мурашек не только пленников. Тогда один из них, светлокожий юноша, не то от гнева, не то от страха поднял с земли и бросил в великана камень, который младший из двух воинов тщетно попытался отразить щитом.
 Наступившая тишина оказалась страшнее грубого нечеловеческого хохота. Стражники вмиг приволокли дерзкого пленника и бросили под ноги своему махрадже. И такой ужас читался на грязном лице, такой беззащитной и жалкой была вся его фигура, что Нирад Нимьяр Ужасный с некоторой даже жалостью просто возложил ладонь на голову юноше.
И тот исчез.
Все оцепенели, и только старый шах закрыл лицо морщинистыми руками.
– Смотри, Маджар, – приказал златоокий пытавшемуся закрыть его щитом юноше, подбирая с земли брошенный камушек – Ни крови, ни боли. Развеялся по ветру. Тогда как остальных сейчас казнят. И больше никогда не переродится, даже камнем, подобным этому, ему уже не быть. Это самая легкая смерть, которую мы, бессмертные, можем даровать. И самая жестокая.  Впрочем, не уверен. Ведь того, кто попытается убить одного из нас, ожидает еще худшая участь.
– Какая, повелитель?
 – Взгляни на их правителя, – не ответил Нимьяр Великий. – Он потерял город, потерял богатства, потерял подданных. А ведь мог просто согласиться и открыть мне городские врата. Нам нужно расширять владения, и я пытался сделать это миром, однако... Теперь он потерял сына. И уже не смог бы купить за него свою жизнь, как сделал когда-то твой отец.
Лицо Маджара вспыхнуло, но не дрогнуло – к восемнадцати годам он научился противиться страстям и, если не побеждать, то хотя бы прятать.
– Я не знал, Великий.
– Ты, юноша, что ты вообще можешь знать. Мне столько лет, что я сам уже не помню, но даже мне очень многое неведомо! – вспышка прошла мгновенно. – Твоя покойная мать, видимо, о многом умолчала. Я купил вас обоих, раб. И ничуть не жалею – твоя мать была прекрасной служанкой, а ты станешь славным воином. Ты отлично держишься в седле и неплохо дерешься, у тебя сильные члены, зоркие глаза, острый ум. Я купил вас. А потом убил твоего отца, и смерть его была отнюдь не так легка. Впрочем, не думаю, что ты рад открывшемуся.
– Он тоже был градоправителем?
– Скольких ты убил сегодня? – отрезал махраджа Нимьяр.
– Семерых, повелитель.
– Ты славно дрался. Когда вернемся, я озолочу тебя. И отдам одну из наложниц, скажем, Надиру. Я видел, как ты на нее смотришь в последнее время. – Нирад озорно подмигнул и легонько хлопнул юношу по плечу. – А теперь ступай.
Город догорал.

III

Великолепная огромная зала теперь больше походила на курятник. Дорогая мебель обратилась в щепки, бесценные вазы стали жалкими черепками, стены, украшенные чудесными фресками, переломаны, а статуи, казавшиеся живыми, раскололись и валялись на треснувшем мраморном полу. Солдаты даже не смели входить в нее, столпившись в дверях, и готовые в любой момент броситься прочь.
А по ней самой носился самый настоящий смерч, за которым и наблюдали воины, он кружил из конца в конец, переливаясь вспышками всех цветов радуги, грохоча и завывая, и сметая все на своем пути. Иногда вихрь замирал, и на его месте можно было заметить две исполинские фигуры – массивную синюю, одетую в жалкие клочья доспехов, и тщедушную, но более высокую изумрудную, облаченную в непонятные коричневые обрывки. В руках первая держала огромный блистающий меч с богато украшенной рукоятью, вторая же была вооружена изогнутым клинком на длинной рукояти, и более походила на копье. Глаза обеих сияли расплавленным золотом. Но зрители не успевали разглядеть все это, ибо в тот же миг, фигуры заново сливались в смертельном танце, и тогда узреть что-либо было решительно невозможно.
Наконец, когда возникли серьезные опасения насчет прочности стен и крыши, вихрь снова распался – на сей раз надолго. Синий великан нарочито медленно занес клинок, его соперник лишь вяло дернул окровавленной рукой, и выронил оружие, не то признавая поражение, не то просто не в силах удержать.
Разумеется, меч опустился. Прямо на голову побежденного, внезапно вызвав чрезвычайно яркую изумрудную вспышку. Синекожий запрокинул голову, издал дикий звериный вопль и бесновато захохотал.
– Ай да Сармах! – Нимьяр поднял клинок и поцеловал покрытое голубоватой кровью лезвие. Потом перевел взгляд на то место, где совсем недавно сгорбился его соперник. – Ай да Бинедар! Достойная смерть. Маджар!
Великан тут же принял кувшин вина из рук слуги, сел прямо на пол, отложив верный меч. Затем указал Маджару на место подле себя и, жестом отослав остальных осматривать дворец, принялся жадно пить. Осушив один кувшин, он наполнил подвернувшийся кубок из другого и подтолкнул его Маджару, а сам приложился к следующему.
– Господин. Махраджа, – прекрасный кубок был перепачкан кровью. – Из этого кубка пил твой друг Бинедар. Там еще осталось сонное зелье.
– А-а-а! Возьми другой, капризный Маджар! Неужто господин должен подносить кубки своему слуге, хватит с тебя и одного, – Устало загоготал синекожий. – Бери и пей со мной. А друзей у меня нет. Ни у одного Нирада нет – мы сородичи. А с сонным зельем ты великолепно придумал, мало того, что старого дурака опоили, так еще и гарнизон.
Исполин снова хохотнул, но в глазах его не было ни радости, ни веселья. Только злое торжество. Он потянулся к следующему кубку.
– Ты слишком много пьешь, махраджа, – негромко произнес Маджар. Теперь он был крепким смуглым мужчиной лет тридцати пяти.
– Нирады очень плохо пьянеют, иначе зелье и не понадобилось бы. Видел, как я убил его? Он славно дрался, у меня спина взмокла. И это книгочей Бинедар! Я недооценивал его, а он оказался опасен почти как пламенная кобра. И почти так же быстр. Да, быть может, я и был ему другом, но нам нужны земли. И нам нужны рабы. Ты знаешь, – Нидар кивнул, будто соглашаясь сам с собой. – Кроме того, этот дворец роскошнее, нужно только подлатать. Наберем новых воинов, новых рабов, новых наложниц. Мы будем процветать.
– Бинедар был твоим союзником и помогал тебе в сражениях, повелитель. Теперь тебе придется искать нового, но…
– Но кто согласится на союз с Нимьяром Коварным, так? Много кто, поверь мне, мальчик. Хотя прости, ты уже давно мужчина, ты командир. Это я не заметил пару десятков лет, – махраджа распечатал седьмой кувшин. – Не смотри так, я еще и вечером тебя перепью, на торжестве в честь победы. А союз я заключу, не сомневайся. Я силен, даже среди других Нирадов я очень силен, а сильный союзник нужен всякому. И потом каждый же считает так – не меня обманут, а я обману. И я так считаю. Ха-ха-ха! Займись своими воинами, командир.
Маджар отставил пустой кубок, поклонился и вышел.
Нимьяр даже не взглянул на него. Он пил.

IV

Визирь Маджар приоткрыл дверь в опочивальню своего господина, убедился, что в комнате пусто, и вошел. Махраджа в это время предпочитает угощаться вином в какой-нибудь ротонде и курить трубку. Он уже совершил конную прогулку и тешит себя выпивкой и парочкой наложниц.
Спальня была невероятно богата, одна из стен представляла собой  ряд огромных окон, поэтому в комнате всегда было очень солнечно. Нимьяр Губитель очень любил погреть свои бессмертные косточки. Он вообще стал очень человечен в последнее время.
Маджар шел вдоль стен, украшенных фресками, изображавшими Великого на полях сечи, его же портретами, а так же разнообразным оружием – бессмертному, впрочем, не нужным. Возле прикроватного столика визирь остановился. Несколько полных кувшинов, дюжина пустых, фрукты – в основном персики, которые так любил Нирад. Золотой, как очи Великих, кубок, украшенный рубинами и сапфирами, из которого – и только из которого – всегда пил махраджа.
Маджар приблизился к кубку, вынул из-за пазухи небольшую склянку, приоткрыл, собрался было поднести к носу, но вовремя одумался. Затем наполнил кубок из кувшина и вылил в него содержимое склянки, которую тут же спрятал обратно.
Одно дело было сделано.
Маджар принялся искать клинок, но тот оказался на своем обычном месте на стене. Махраджа стал беспечен, он почти не надевает ножны в последнее время. Впрочем, он почти не ведет войн. Основным его управляющим стал Маджар, который успешно поднялся при дворе Нимьяра за последние несколько лет. А Великий в основном тешит себя различными радостями. Ничего удивительного, даже Нирад поддастся, если его ежедневно опаивать сонным зельем в пару лет кряду. Сначала понемногу, сегодня Маджар решился на по-настоящему серьезную дозу.
Визирь приблизился к мечу. Достал другую склянку и уронил две капли из нее на рукоять Сармаха. Капли с шипением впитались в кость и ткань, не оставив и следа.
Все это казалось Маджару знаком небес, судьбой. Утром, прогуливаясь по берегу Шианги, воды которой здесь, в верховьях, гораздо холоднее и неспокойней, он услышал истошный крик. Развернув лошадь, визирь направил ее на голос, но до самой полосы джунглей никого не увидел. Затем вопль повторился, и Маджар разглядел высоко в кронах большую рыжую обезьяну. Она крикнула в третий раз, махнула всаднику, будто маня за собой, и скрылась в чаще.
Маджар спешился в крайнем смятении. Он не верил в приметы, но все говорило, что ему был знак. Он вынул клинок из ножен и двинулся вглубь растительности, пытаясь разглядеть в кронах свою спутницу. Та и не пыталась спрятаться, напротив – перепрыгивала с дерева на дерево как бы нехотя и часто оборачивалась, проверяя, не отстал ли человек.
Он шел так довольно долго, все больше сомневаясь в собственной рассудительности, пока не оказался на небольшой, поросшей кустарником полянке. Рыжая – вернее Рыжий, ибо это был крупный самец, сидел на противоположном ее краю спиной к спутнику. Маджар приближался неспешно, сжимая полоску стали в потной ладони. Когда до Рыжего осталось несколько шагов, животное снова истошно завизжало и одним махом запрыгнуло на ближайшую ветвь, а там, где оно сидело, уже бился огненный вихрь.
Маджар испуганно отскочил в сторону, и вовремя – пламя стремительно кружилось по поляне, оставляя за собой выжженный след. Оно меняло направление, форму и мерзко шипело.
Пламя было живым.
Мужчина едва успевал избегать касания этого странного вихря, но все закончилось так же быстро, как и началось – миг, и огонь распался на два пылающих ручейка, один из которых тут же потух, оставив после себя выжженный круг и кожаный лоскут. Другой, извиваясь, пытался скрыться в джунглях, но Маджар уже все понял. Он бросился вдогонку и, найдя под одним из кустов чуть живую кобру, одним движением отсек ей голову, отбросил почерневший клинок в сторону и достал склянку, которую предпочитал бурдюкам. Вылив вино на землю, он принялся осторожно собирать яд со змеиных клыков, но успел поймать лишь пару капель, после чего кобра сгорела, как и ее соперница, оставив после себя лишь кожу, цвет которой определить было решительно невозможно, но по одному взгляду дававшую понять – ее переливчатый огненный оттенок  волшебно прекрасен.
Обезьяна исчезла.

***

Глядя, как яд впитывается в рукоять Сармаха, Маджар думал о том, что остался в живых этим утром благодаря чуду. Какой же силой обладает этот яд, если он смертелен даже для богов! Одна кобра убила другую, но оказалась смертельно ранена. Если бы не рана, не добыть бы визирю драгоценные капли, а лежать бездыханным в глуши. Да и вино он брал на прогулку весьма нечасто. И рыжая обезьяна. Нет, это определенно знак.
На самом деле избавляться от махраджи не входило в его планы. Когда-то давно его жгло пламя ненависти – и к Нимьяру, и к себе самому.  Однако сейчас Нирад казался ему не бессмысленно жестоким тираном, а суровым, но справедливым владыкой. Теперь он сам постарел, остепенился, давно смирился с поступком отца, да и жилось ему при дворе весьма неплохо. А теперь он визирь! И сонное зелье использовал только чтобы остудить жар в груди беспокойного бессмертного.
Но утреннее происшествие значительно расшевелило его душу. Многое всплыло из глубин памяти – сожженные города, тысячи мертвецов, неоднократные предательства. Невыносимый хохот. Сам махраджа, превратившийся в пьяницу и забывший уже, как кровь кипит в жилах в горячке битвы. Нимьяр стал жалок, и Маджар неоднократно ловил себя на том, что испытывает к своему господину даже некоторую брезгливость. Впрочем, таким Нирада сделал он сам. Великий и Ужасный Пьяница. Другое дело, что поблизости не осталось ни одного сколько-нибудь сильного бессмертного, так что вечно сонный Нимьяр – очень даже кстати.
Когда-то Великий сказал своему слуге, что нет участи хуже той, что уготована тому, кто покусится на божество. Теперь уже Маджар не сомневался, что это ложь, иначе его руки отсохли бы еще тогда, когда он подмешивал зелье в питье Бинедару-Книгочею. Коварные Нирады специально пугают людей, чтобы сломить само желание к сопротивлению, Маджару это ясно как день. Кроме того, осознание власти – такой власти – почти безграничной, ставящей его практически наравне с бессмертным, если не выше, чрезвычайно будоражило кровь. А что, если убивший Нирада – сам становится Нирадом?
Подобная догадка бросала в благоговейный ужас.

***

– Повелитель, ты здесь? – Маджар больше часа поджидал владыку в соседней комнате и направился к спальне, едва ли сразу, как прошаркали шаги и хлопнула дверь.
 – А-а-а! Мой верный визирь, – Нирад, как ни удивительно, был почти пьян. – Проходи и налей себе чарку за мое здоровье. Ха-ха!
– Слушаюсь, господин. Великолепное вино, – не без дрожи в голосе произнес Маджар.
Пьяное божество не обратило на это ни малейшего внимания. Оно вскинуло руку с кубком и одним махом влило в себя его содержимое. И тут же принялось звать слугу, но никто не явился.
– Повелитель, позволь мне, – Маджар бросился к кубку и принялся наполнять его.
– А где мой виночерпий? – взревел Великий. – Шкуру содрать. Немедленно!
– Конечно, господин, сию же минуту, – Маджар придвинул кубок исполину, в золотых глазах которого блистало безумство.
– Всех казнить! Всю прислугу! – продолжал бушевать махраджа. – А промедлишь – и тебя казню, мальчик. Ты мне невероятно дорог, просто чудовищно, но дисциплина, ты ведь понимаешь…
Пьяный Нирад, засыпая, стал делать судорожные взмахи рукой. Ему казалось, что он сжимает рукоять верного меча, а его самого окружают враги. Он опрокинул стол, перевернул кувшины, сражаясь  с призраками прошлого или будущего. Прошлого, конечно прошлого – ибо будущего у него уже нет. Пора.
– Повелитель, вставай, они идут! – вопль вырвал Нимьяра Непобедимого из пьяных грез.
– Кто? Где?
– Да вот же, они уже в коридоре, перебили стражу, властелин! Враги!
Нимьяр хлопнул себя по ноге в поисках ножен. Черт бы их побрал! Тут он увидел своего визиря, спиной прислонившегося к дверным створкам, удерживая их из последних сил.
– А ну дайте мне их! – синекожее божество, оступаясь, бросилось к стене и выхватило верный Сармах из ножен. – Дайте мне их!
Нирад бросился к двери, отбросил Маджара, больно ударившегося о стену, ногой распахнул створки и клич его замер на полуслове. Медленно он обернулся к визирю, а затем взглянул ему прямо в глаза.
– Что происходит, Маджар? Никого нет.
– Да… Да, господин, – вздрогнул человек.
– И не было. И стражи нет. Ах, проклятье, жжется! – великан выронил меч, а затем в приступе головокружения, опустился на колени. – Что это, Маджар?
Мужчина неуверенно  отошел от стены, держась за ушибленную руку. Подобрал с ковра персик и протянул махрадже.
– Возьми, господин, ты ведь их любишь.
– Что же это, мальчик? – в золотых очах читались муки. – Что это такое?
– Прости меня, повелитель. – Маджар тяжело осел на пол и опустил голову на грудь.
Нимьяр Непобедимый попытался встать, но качнулся и упал лицом вперед. А через пару минут ослепительная синяя вспышка озарила опочивальню, и ничего не осталось на том месте, где погиб бессмертный. Неподалеку лежал бездыханный визирь Маджар, на лице которого пришедшая на ночной караул стража, увидела следы горя. Горя и удивления. Ведь бессмертным, по крайней мере в этой жизни, он так и не стал.
Ни стража, ни жители – никто не горевал о потере жестокого и своевольного Нирада, но и радоваться причин у них не было. Рано или поздно придет другой махраджа, ибо нечего им будет ему противопоставить. А крестьянам нет большой разницы, на кого гнуть спину, как и солдатам – за кого умирать. Жизнь продолжалась, и каждый мечтал о лучшей доле после перерождения.
Где-то в джунглях, легонько покачиваясь в древесной кроне, спала большая рыжая обезьяна, нежась в лучах закатного солнца. Вдруг она проснулась, взглянула на багровеющие в лучах уходящего в подземное царство светила суровые пики Махтара своими золотыми глазами, и, решив еще немного вздремнуть, лениво перевернулась на другой бок.
Ее все устраивало.