Там, где поют ангелы

    Антонида медленно открыла глаза, опушённые выцветшими ресницами, растягивая удовольствие от разглядывания недавно привезённой неописуемо-шикарной мебели, которая так и блестела позолотой в лучах утреннего солнца. Обои гармонировали со стенкой, мягко отливая перламутром. Всё: потолок, пол, окна даже портьеры приводили в восторг хозяйку своим качеством и красотой, не говоря уже о немалой стоимости, что являлось несомненной заслугой её, Антониды. Да что там, вся трёхкомнатная квартира выглядела, будто в ней министр какой жил, так по крайней мере казалось женщине.
    А сколько труда и долгих лет ушло! Как нужно было экономить, отказывая себе и семье почти во всём! Это не маленький городишко, откуда когда-то приехала на учёбу в Питер-Ленинград: проживание то ещё!.. Наконец, можно вздохнуть радостно и начать жить, ведь цель достигнута, теперь всё  не хуже, а лучше, чем у иных знакомых, которым всё досталось «на халяву». Сегодня можно и поваляться на деревянной, под старину, кровати – женщина любовно коснулась нежного атласа простыни, дать отдых больным от работы ногам. Жаль, нет у неё номерочка телефона подруженьки детства, а то бы звякнула, и прошу пожаловать-поглазеть, как люди-то умеют жить. Что ж, придётся письмом. Заодно и придумать можно, почему столько лет не напоминала о себе и не посылала даже открытки. Сразу забыв про болячки, упаковала раздобревшее с годами тело в кружевной пеньюар и выдвинула ящик, где хранилась разная корреспонденция. Переписка с подругой лежала отдельно, перевязанная старенькой тесёмочкой чуть ли не тридцатилетней давности. А вот и её, Тони, юношеский портрет, написанный Олей. Какие наивные, большие серые глаза и … бесцветные брови, которые так злили их хозяйку, русые, выше лопаток, жидковатые волосы. Только подруженька льстиво сравнивала её с Джокондой. Почему же тогда все глядели не на Джоконду, а на эту девчонку? Со стороны казалось, что Тоня – бледня копия Олечки, у которой и тёмные брови вразлёт, и волосы – пышное золото почти до колен; улыбка – «голливудская», зубик к зубику и такая обворожительная, что парни старались рассмешить её лишний раз, а Тоне приходилось прикрывать кривые передние «лопаты» костлявой, как сама она, рукой. Оля же была стройна и фигуриста. А глаза!.. Казалось, все подряд тонули в голубых безднах, которые менялись от настроения, синея в печали; даже старший Тонин брат потерял голову! Как ей это удавалось, каким бесстыдством и хитростью? А всё-таки, хорошее было времечко…
   Вокруг Олечки постоянно крутились сверстники, но она будто и не замечала их, паря над паркетом школьных коридоров, и Тоне стоило немалого труда набиться в подруги. Солнечное утро, кухонное окно соседского деревянного дома распахнуто, и шестиклассница Олечка, вдыхая аромат пекущихся блинов, читает что-то программное.
   – У меня двадцать копеек есть, идём в кино, мамка разрешила сдать бутылки. Она, когда подвыпьет, добрая, всю посуду мне отдаёт, – нарочито-небрежно сказала тогда Тоня, встав у окна.
   Олечка засмущалась, отказываясь, – ясно – гордая какая, но её мать уговорила, сунув денег на билет и мороженое.
   С тех пор стали они «не разлей вода». Олечка что-то писала и рисовала в потайной тетрадке, как часто замечала подружка. И буйной фантазией щедро делилась со своей одногодкой. Забывались домашние передряги с тяжёлой материной рукой за утопленную в канаве босоножку или ещё какую случайную проделку. Даже заступничество подружки не помогало.  Был бы жив отец!.. Что ж, девочки  всегда выручали друг друга, вместе плакали и смеялись, сидя в маленьком фанерном домике под Олиными окнами. А потом летали на Марс с важной миссией, пробирались куда-то на полюс или в сказочные «свифтовские» страны. И Тоня повторяла приятельнице, что глаза её никакие не омуты, а поющие небеса. Олечка не давала слабенькую Тоню в обиду никаким мальчишкам, не зря же занималась спортивной гимнастикой. Как-то, после очередных соревнований, Тоня тайком «обнесла» цветущую клумбу возле «комбинатовского» двухэтажного спортзала и вручила победительнице, как всегда, поминутно глядя ей в лицо и косолапо забегая вперед размашистой походкой. Тоня  радовалась её успехам, и тепло становилось на душе, будто пели ангелы. «А как же мы разыграли шедшую с дискотеки молодёжь! – Антонида беззаботно, как много лет назад, рассмеялась. – Спрятались возле дороги в кустах и сделали вид, что целуемся. Со спины-то я как мальчишка была. Парочки заметили нас и смолкли от наглости и неожиданности, а мы – тут как тут: обгоняя их, обернулись». Женщина перебирала рисунки свои и подруги, открытки с признаниями в вечной дружбе, старые нежные письма, удивляясь их наивности и чистоте. Разве это было?
   После восьмого, не имея поддержки от пьющей родительницы, Тоня рванула в Ленинград, к учившемуся там старшему брату, и тоже поступила в строительное училище. Много раз порывалась вернуться домой, но понимала: некуда, да и мать вскоре умерла, оставив квартиру брату.  А подруга окончила десятилетку, поступила в пединститут! При хороших-то родителях – не удивительно. После на свадьбу пригласила. Хорошая свадьба. А жених – при должности и такой заботливый, с квартирой-«трешкой». На второй день Антонида не смогла пойти, что-то на душе стало неуютно, будто кто цемент в неё влил.
    Через месяц на работе отмечали день строителя. Антонида – заводила-тамада, уже легко управлялась с коллегами, и подвыпивший прораб стал будущим отцом её дочери. Не отставать же от подруги – не задумываясь, выскочила замуж. В письме похвасталась Олечке, но  в конце извинилась, что не может пригласить на торжество. А по правде – снова что-то незнакомое ядовитым змеем зашевелилось в душе. У подружки уже была почётная и «чистенькая» работа учителем, не на стройке «на семи ветрах», и по «общагам» не надо скитаться столько лет.
    «Да, я всего добилась своими руками. После свадьбы больше десятка лет ждали получения положенной квартиры, а сколько годиков пришлось копить на её тщательную современную отделку и новую, дорогую мебель, не позволяя лишнего не только себе с мужем, но и детям. Хорошо ещё – сами на стройке работали: нет-нет, да и подхалтуришь в приличном местечке. Мужа-то много не заставишь, слабоват здоровьем». И ей врачи настоятельно советовали пролечить испорченные суставы. Но о своём самочувствии Антонида будто забыла, подгоняемая мечтой о лучшей жизни – потом, для детей, для всей семьи – она даже красиво раздалась, особенно после вторых родов.
   «Так, где письмо с последним адресом нашей дамочки?» – досадовала хозяйка, помня, что оно было отправлено ещё в прежнее общежитие. Сама Антонида с тех пор не писала, постепенно забывая и о детстве, и о маленьком городке, с супругом проживая по новому адресу в семейной «общаге». К-тому же, не хотелось знать, как ловко в дальнейшем устроилась жизнь Олечки. «Пусть лучше она мучается, как и что у меня», – усмехалась, чувствуя что-то неприятно-тяжёлое в груди, словно её строительным обломком придавливало. И тогда пришло решение: «кровь из носу», любыми правдами-неправдами, но всё будет в её жизни на высшем уровне, то есть, квартира, мебель и что там ещё? И пусть тогда полюбуется подруженька!
    Наконец, письмо было отправлено. Отправлен был ещё раньше и приболевший супруг – в отпуск на его родину. «Незачем показывать Олечке неказистую «филёночную кисть». Да и детей навестит, которых в последние годы видели только в школьные каникулы». Там и воздух, и присмотр, а главное – проживание дешевле. «Будто изгнанники», – вздыхал иногда муж, боясь глянуть в глаза супруге. А та недоумевала, как его, тихоню, прорабом взяли?
    Наступил законный выходной, и хотя за окнами гремело и поливало, вид квартиры возвращал хозяйку к яви в отличном настроении. Ощущая босыми ступнями подогретые полы, проворной уткой устремилась на кухню, выполненную под белый мрамор. В импортной кастрюльке поставила вариться яйцо на похожую на сенсорный экран телефона плиту, над которой под резным «мрамором» навесных шкафов сверкали особой прочности зеркала во всю ширину стенки.
    Женщина прикинула, что ответ от подруги должен прийти дня через два-три, но, пока готовился завтрак, всё же спустилась к ящику. Удивительно, как быстро пришёл ответ! От волнения заныли больные суставы ног, и хозяйка едва добралась до мягкого кухонного диванчика.
    «Антонида, – нервно проглядывала она неожиданно знакомый почерк, – твоя мечта сбылась, желаю счастья с ней на всю оставшуюся жизнь. А меня ты не очень-то и замечала… – ничего не понимая, взглядом выхватила из письма подчёркнутые строки, –  …так что я не вернусь. А дети, кажется, тоже не сильно стремятся тебя увидеть. Твой бывший «эй». 
    Письмо, конверт которого в спешке не рассмотрела, выпало из неживых рук. Долго сидела неподвижным божком с чуть качающейся головой, не слыша ни разгулявшегося дождя, ни  гремящих рухнувшей такой же высоткой иссиня-чёрных туч.
    Наконец, на автомате подошла к плите, и над ней, в зеркале, запотевшем от бесконечного кипения воды, проступило лицо с голубовато-синими глазами-небесами. «Никогда не сомневайся в нашей дружбе, в радости и беде – всегда буду рядом, пока жива», – вспомнилось вдруг Олечкино последнее послание.  Небеса протекли по лицу слезами, и как от рванувшего запаха нитроэмали пронзило одинокую женщину  страшным открытием, что подруги, верной и милой, давно уже нет.