Третий прыжок

Мне один знакомый еще в Ленинграде рассказывал. Пристали к нему два хулигана в электричке. Выкинули его на ходу из тамбура. Скатился он по насыпи в канаву. Потерял сознание, естественно. Очнулся ночью, под дождем. Приподнялся и слышит:
— Вы случайно не знаете, кто изобрел граммофон?
Сидит мужик под зонтиком возле канавы. Кроссворд разгадывает.
Сергей Довлатов, «Старый петух, запеченный в глине».

В 1992 году я пришел молодым лейтенантом в Тульскую воздушно-десантную дивизию. В училище мы с парашютами не прыгали (десантники говорят «не совершали прыжков»!). Тут — пришлось, хотя не могу сказать, что сильно хотелось. Не страшно было, нет. А если и было, то только в самом начале сборов, когда еще были силы о страхе думать и предпрыжковая подготовка не замучила до такой степени, что первый выход за борт мыслился как счастливое избавление от этого занудства. Но понимание, что в целом штука эта опасная, присутствовало — не без этого.

Когда дело дошло до самих прыжков, боятся уже точно было поздно. Тем более, что облачность оставалась переменной, а сила ветра балансировала на грани допустимого. Два дня потеряли, лежа в поле в ожидании хорошей погоды. Дальше всё, вариантов нет — надо прыгать. После первого прыжка сразу зашли на второй, а потом и на третий, хотя правилами это было строго запрещено.

К третьему взлету бортмеханик нашего «кукурузника» был не просто пьян, он был почти без сознания. Когда самолет лег на боевой курс и загорелся зеленый сигнал, разрешающий выход, он на четвереньках («на четырех костях»!) пролез между нами к двери, заботливо открытой выпускающим. Лег на живот и свесил голову вниз, в низкие, но еще светлые облака. «Здесь!» - скомандовал летун, и его вырвало в голубую бездну. Мы оттащили его обратно к кабине.
 
С борта выходят по весу — самые тяжелые первыми, чтобы не влететь в купол тем, кто легче и спускается медленнее. Я был вторым. «Сто один, сто два, сто три. Кольцо! Сто четыре, сто пять, купол!». Огляделся, проверяя, не летит ли кто-нибудь из однобортников в меня. Никто не летел. В небе вообще никого не было. Чуть ниже и правее спускался тот, кто вышел первым. Чуть выше и левее в облаках скрылся хвост «кукурузника». Пьяный бортмеханик спутал большую поляну посреди леса с парашютодромом, до которого оставалось еще километра три. Когда выпускающий это понял, было поздно. Я уже вышел.

Вверху мне опасаться было уже нечего. Посмотрел вниз. Вместе с более тяжелым товарищем мы быстро и неумолимо падали на линию ЛЭП.

- Андрюха, ты видишь?! - голос в небе разносится так хорошо, что кажется, мы стоим с ним рядом и зачем-то кричим друг другу в уши.
- Вижу! Что делать!
- Не знаю! Тяни передние!

Это на «матрасах» (они же «летающие крылья») с неба спускаются медленно и печально. Раскачиваются на воздушных потоках, чувствуя себя чайками, орлами и прочими властителями стихий. Мы совершали прыжки на обычных парашютах Д6 серии 4, сконструированными для того, чтобы десантник мог спуститься как можно быстрее, сохраняя шансы остаться живым. Пока летишь, ты мишень. Спустился — всё, с неба об землю и в бой! При этом считается, что Д6 серии 4 — парашют управляемый. Считается...

Лихорадочно, изо всех сил мы принялись натягивать передние стропы и лямки подвесной системы, надеясь наклонить купола и увеличить горизонтальное скольжение, чтобы перелететь через высоковольтные провода. 

- Не помогает!
- Вижу! Давай задние!

С еще большим рвением, стараясь не впадать в панику, мы потянули задние. Мне даже показалось тогда, что я по стропам залез чуть не до края купола. До сих пор не знаю, так ли это было…

Помогло. Парашюты замедлили скольжение, и мы почти вертикально, карандашиками, упали на землю. В высокую августовскую траву метрах в пятидесяти от гудящих смертью проводов.

Я открыл глаза, когда лицо заслонила тень. Облака? Нет. Надо мной стоял какой-то дед в ватнике и кепке. На сгибе локтя лукошко. В уголке беззубого рта травинка.

- Хм… Это… того. Это вы там сверху летели?
- Мммм….
- Не видал, грибов тут нет? Сыро в лесу совсем, может тут, на опушке? Нет, не разглядели?