Шестьдесят девятая рота Бондаргека

                Подарок для моей самой первоначальной возлюбленной и музы Диты фон Тиз
     Притвор шляпошной, мюнценберговским нефом кораблика малого хлыстовской Радоницы Марины Зотовой воссоединенный смысловой концептуальностью с сереньким вечно небом, сыплющим родимые камни на всклокоченные озадаченностью озабоченности вздорные бошки краснокозлиных и активных, как торопливые опарыши в моей чудесной стране, вот уже столько лет схожей именно с куском падали, не производя ни х...я, кроме протухшей водицы из слов и слов, Россия, могучая в кучах держава и обитель уже и не зла, а блеющих яростным несогласием или ликующим триумфом воли мудаков, переставших прикидываться людьми две ноги - два уха, именно прямо сейчас ( по крайней мере : на день сегодняшний ) силой моей фантазии и модернизировалась в тот самый притвор шляпошной, с чего я и начал эту издевательскую по сути сказочку, вознося тощую и секси невероятно еврейку в чин и ранг почти Богини, позволительно самоманипулируясь подмигиванием карего глаза Пикачу, следующего сразу же за просаком, как и положено от приматов любому бабцу, чередующему пару дырок кожистой водоразделкой анатомии человека, а Пикачу - человек, раз уж двуногие окончательно засухарились либо в ублюдочном троллизме Ландер, либо в невероятной по мудизму парадигме самокритики и разоблачения коррупционных схем, не ведущих, как кольцевые кольца дубов или пасеки Лужкова, никуда, кроме коммерческих лагерьков, откуда страдавшие и голодающие откидывались с рожами ширше, чем до отдыха в подвалах кровавой Лубянки, продавшейся, кажется, любому, кто не пожалеет фальшивый пражский грош на электронный адрес медовой Аннушки Чапман, раскрывающей стремительным домкратом опухшие от забот глазцы всякого телезрителя, отказавшегося быть тривиальным Яковом и Шумурдяковым, потому как пара спортсменок, просравших сценарии щирой жизни поперек, как п...да у татарок, одинаково отстрелены из сферы блондинистой Стоун, за все свои триста лет сыгравшей токмо в одном кине, как Шварц - Терминатора, так и эта тварь запомнилась мандой в мусарне и потной рожей копа, вопрошающего о сексе под коксом и ощущениях, как оно в туза.
     - В туза больно, - объявляла международностью пресс - конференции Мария Шарапова, шатаясь, как коммунист, на кафедре Института Сербского, - а воровать страшно, - подсказывала ей с первого ряда Пикачу, коварно ухмыляясь в пушистый хвостик, трогательно и незалежно укрывший гладкие и блестящие ножонки зловредной девки.
     Спортсменка недоумевала и вперялась баранье - овечьим взором в середину лба Пикачу, вздымающей брови вверх и вниз, словно семафоря какими - то непонятными кодовыми жестами и мимикой лица, кающаяся надолго задумывалась и умирала от старости, так и ничего и не поняв в творимой на бровях легенде. На смену отсохшей чемпионке приходила, разумеется, зебра. Ассоциативно выскочив из диалога Маню и Питбуля, зебра, катясь на колесиках, делала пару кругов, тихо жужжа подхвостным вместилищем злободневной и зубодробительной информации, где  " шалишь " и  " не балуй " были самыми приличными словообразами, замечала лиловым зрачком шахматный флаг и звучно тормозила, пересекая финишную черту. К ней подбегал человек в каракулевой шапке и стрелял из дробовика в ухо. Зебра падала и корчилась, агонизируя на радость детям, схоронившим коня, съеденного татарами. Первый цикл бессмысленных, как и весь спорт, соревнований завершался падшей зеброй, дробовиком и еще одним митингом посреди Москвы.
      Проходило семьсот лет и три дня. Все повторялось, только вместо Шендеровича коррупцию разоблачал Бунимович, мусора херачили дубиналами не Навального, а Анального, митинги проходили не на Сахарова, а на Проспекте имени Басманова, но суть не менялась, тупостью восточнославянского племени разжигая личную неприязнь меж Жмеринкой и Якутском, одинаково на х...й никому не нужными городками, настолько развившимися экономицки, что адресат этой сказочки горделиво швырнула парижскую прописку в искаженное патриотизмом рыло доцента Собчака и убыла, сука, в Йошкар - олу.
     В Йошкар - оле тогда спокойно было. Не смеркалось. Посреди Йошкар - олы стояли местные, размахивая власовскими флагами и выкрикивая торжество, объявленное очередной партией власти, столь же мерзотной, что и все предыдущие. К местным выходил ярый поп и возглавлял общественную молитву, разбавляемую время от времени общественной дискуссией о методе разбивать яйцо Гулливером или лбом голодающего Синцова.
     - О, Кусумда, - выли йошкаролинцы, иешиботнически раскачиваясь в баварских ритмах эстрады, - о, вельки васяй, вынимань монь. Бля, - добавляли они в самом конце, аминя мой психологицкий настрой.
     К местным выбегал человек в каракулевой шапке и стрелял из дробовика в ухо. Всем. Так заканчивался второй цикл бездумных, как и вся псевдополитика геббельсовщины, соревнований.
     Проходило сорок тысяч лет. По почве шагал Маленький Пилигрим. С высоких - превысоких дубов свешивались верещащие и косматые и орали, что они самый великий народ в джунглях. Маленький Пилигрим не спорил. Потому, что он не понимал по - русски.