Последняя шутка

Последняя шутка


Некролог. № 2112 за 31 октября 1991 года.

«Известный комик и юморист Трэвор Рубин скончался вчера ночью в одном из номеров отеля Океан. Полиция не стремится пока пролить свет на причины этого происшествия. Все, что на данный момент удалось узнать, сводится к одному: знаменитость погибла не своей смертью. По данному делу ведется следствие».

Вчера вечером в каком-то кабаке ко мне подсел один тип. Он угостил меня выпивкой и признался, что собирается убить человека. Когда он произносил эти слова, я смотрел прямо за стальную оболочку его водянистых, красных от пьянства глаз. И ничего там не увидел. Вообще. Ноль. Вакуум.

Обычно, когда люди заявляют о подобном, все, что им нужно – это просто поговорить. Они хотят, чтобы их внимательно слушали. Сочувственно кивали. И повторяли, что все наладится. Что все будет хорошо. И прямо на глазах они отходят, снимают с себя отчаяние, словно драные перчатки, благодарят тебя. А под конец даже удивляются, с чего это так нажрались.

Типы, которые все твердо решили, никогда и никому ничего не скажут. Хотя такое случается редко. Обычно они крепки и тверды, что твой камень. А внутри у них раскаленный ком ярости и боли. Этих мало что проймет. Даже сам факт убийства не погасит лихорадочное пламя в шальных глазах. Их будущее предрешено.

Это похоже на собачьи бега. Ты стоишь у черты. Вместе с такими же неудачниками. Ждешь сигнала. А потом устремляешься вперед, пытаясь обогнать конкурентов. И главное здесь не в призе. И не в тех, кто бежит с тобой рядом и трется взмокшим боком.

Самое главное здесь – переступить черту. Не ту, что где-то там, впереди. А здесь, на старте. Послушно белеет под ногами. И ждет. Терпеливо. Поскуливая, как собака. Ждет только одного человека. Тебя.

Как только ты переступил ее назад уже нет дороги. И жизнь никогда не будет для тебя прежней. Над тобой довлеют крики зрителей, судей. Ты бежишь, напрягая все силы, подчиненный тем же правилам что и многие другие. Те, которые рядом. Дышат в спину. Ты силишься не дать им тебя обойти. И делаешь это так долго, как только можешь. Пока вдруг не понимаешь, что в этом нет смысла. Просто нет. НЕТ. НИКАКОГО. ДОЛБАННОГО. СМЫСЛА.

Все перестает иметь важность. Ни победа. Ни участие. Ни даже твой слюнявый язык, который вывалился изо рта от бешеной гонки. Это как обосраться на главном экзамене в твоей жизни. Едва ты это поймешь, невидимый снайпер возьмет тебя на прицел. Совсем как ты однажды сделал это с кем-то другим.

Я произношу сейчас эти слова, находясь в полном одиночестве своего темного кабинета. Сигарета дымится в одной руке. В другой стынет чашка кофе. Мне тепло и уютно. Я чувствую себя хорошо. Так, что даже подташнивает. И еще мне нравится, что я ЗНАЮ, о чем говорю.

Но вчера я просто наблюдал, как мой собеседник молча пьет свое пиво. А потом поворачивается ко мне спиной. И уходит. Я так и не проронил ни слова. Наверное, я мог что-то сделать, но не стал. Не знаю, чем закончилась та история. Но в одном уверен – этот парень не шутил. И вероятно, что мне придется вскоре заниматься ЭТИМ делом. А я ведь мог не дать ему хода. Только не стал. Почему, интересно?

Может, я херовый коп? Вряд ли… Тут я преуспел.

Значит, я просто говно, а не человек. Вот это уж наверняка.



Они называют меня Мердок. Все что я знаю об этом имени, сводится к шести буквам на моем удостоверении детектива. Еще оно неплохо рифмуется со смертью. В этом есть особый стиль.

Друзья называют меня Мерт. Только их почти не осталось. Одних костлявая уже прибрала к рукам. Другие сами прутся к ее порогу. Только с меня как с гуся вода. Не знаю, надолго ли.

Люди говорят, что я везунчик. Те, что заискивают, твердят, будто у меня есть талант. И то и другое не совсем правда. Да, за словом я в карман не лезу. И наглости мне не занимать. Но ведь в нашем деле не это главное, правда, Берт?

Бертом я зову анатомический скелет, который принадлежал когда-то моему напарнику. Мы с ним вместе начинали. Но он был самоуверенным сукиным сыном. Мечтал уйти на пенсию в сорок три, покрыв свое имя славой, а грудь орденами. Кое-что он и вправду получил за свои старания, только из сорок пятого калибра.

Этот идиот завещал свое тело анатомическому музею. Когда я узнал об этом, тут же его выкупил. Теперь он служит мне вешалкой для одежды. И напоминанием, как думать не надо. Все, кто приходит из Академии и ведет себя так же, как Берти когда-то – мудаки. Очень скоро их останки будут героически пылиться на кладбище. Или на них будут вешать свои тряпки парни поумнее. Вроде меня.

Знаю, я редкая скотина. Урод с перфокартами вместо мозгов и бронежилетом на месте сердца. Зато я все еще жив. А вас, возможно, завтра уже не станет.

Однажды Эдгар Поуп, начальник убойного отдела, предложил мне провести мастер-класс со стажерами. Только вот что я мог им сказать? Как я веду дела? Да меня бы лишили значка за моральное разложение молодежи. Объяснить им метод дедукции? Я до сих пор не знаю, что это такое.

У меня есть предчувствие. И только. Интуиция. Предвидение. Называйте как захотите. Во мне будто просыпается понимание того, как все случилось. Я просто ЗНАЮ, где искать подозреваемого. И какие у того были мотивы. Единственное, что мне нужно, это оказаться на месте преступления. Дальше все происходит само собой.

Не верите? Вот и ладно. Только, откуда я знаю, что не позднее, чем через пять минут по тому трескучему телефону, бардовым пятном расплывшемуся по краю моего стола, раздастся звонок. На проводе будет Сам. Его гнусный голос на неопределенное время прервет мое свидание с кофе и сигаретой. Я узнаю об очередном убийстве. И мне придется погрузиться в работу.

Совпадение, ответите вы. Едва ли. Вот уже пятнадцать лет я предчувствую эти звонки с точностью до нескольких секунд. А так часто слышать вопли Поупа – занятие не для слабонервных…



– Мердок! Это Поуп, – его мерзкий голос раздался в тот момент, когда я потушил сигарету. Все еще совпадение? – Работенка подвалила. Как раз по твоей части. Зайди ко мне. Надо перетереть…

Он резко повесил трубку. Я даже не успел послать его на хер. В который раз, за пятнадцать лет.

В его кабинете воняло дешевыми ароматическими палочками. А еще орало радио. Передавали оперу Вагнера. Что-то про валькирий.

Вместо приветствия я заглянул в его расширенные зрачки. В них читалась паника. Неудивительно. Старый шизофреник уже с утра закинулся парой тех желтых колес, что хранятся в его правом кармане в баночке из-под аспирина.

Стимуляторы. Или, говоря простым языком, метамфетамин. Если бы кто-то сверху прознал о том, что начальник убойного отдела – сбрендивший наркоман, это была бы катастрофа. Наверное, и я бы лишился работы только за то, что не сдал его раньше. Но закладывать своих – дело, недостойное копа, кто бы что ни говорил. Согласен, каждый человек в этом сраном здании – последний кретин. Но мы все делаем одно дело – не даем чертовому городу развалиться на части. На такой работе даже тараканы в чужой голове помогают…

Разговор у нас вышел неприятный. Пересказывать его смысла не вижу. Беда всех наркоманов этой планеты в том, что им кажется, будто они знают больше других. Это выдает их больше, чем все шприцы, таблетки, «косяки» и грязные ложки вместе взятые. Такие люди меня утомляют. Мне хочется быть от них подальше.

Из всего десятиминутного потока словесной блевоты, которой окатил меня Поуп, я выудил всего четыре слова, имевшие важность.

Трэвор Рубин. Отель «Океан».

Этого оказалось достаточно. Отправляться на место преступления я не стал. Не только потому, что я плевал на служебный долг, ответственность, субординацию и прочую херню. Просто тот пентхаус, что снимал несчастный комик в день своей смерти, не был местом преступления. Номер лишь послужил его временным саркофагом. Почему я это знаю? Потому что.



Первое, что я сделал, вернувшись в свой кабинет, это позвонил Сторму, своему «осведомителю». Этот здоровенный норвежец числился репортером в одной желтушной газетенке и мог в кратчайшие сроки добыть любую информацию. ЛЮБУЮ.

К тому же, как и его далекие предки викинги, он был психом. Нет, даже не так. Он был ебнутым. На всю голову. Ясное дело, при таких достоинствах этот парень был мне просто необходим. Ведь все придурки в этом чертовом городе знают друг друга.

Я попросил его разыскать портье, который дежурил прошлым вечером в «Океане». Конечно, я мог бы заняться этим и сам. Но зачем тратить время на то, что могут сделать другие, да еще и с меньшими для себя последствиями? Затем я посоветовал ему настрочить соленый материал о деле Трэвора Рубина, в котором фигурировала бы и мое имя. А дальше судьба сама меня отыщет.

Покончив с работой, я отправился домой. Это был поистине трудный день…



Телефонный звонок настиг меня в ванной. Я уже второй день предавался печали, просматривая передачи с выступлениями Трэвора Рубина.

А ведь он мне нравился. Этот парень не казался одним из тех стервецов, что ради прямого эфира готовы отсосать у всего мира, а потом втихаря отхуесосить каждого, кто принимал в этом участие.

Рубин был не из таких. Он был горазд посмеяться над жизнью. И в первую очередь, над собой. Звучало не всегда весело. Зато искренне. А в наше время искренности становиться так мало, что ее начинаешь ценить.

Убедитесь сами. Сейчас, сделаю погромче. Одна из моих любимых историй:



«Этот день грозил стать лучшим в моей жизни, если бы не закончился так херово. После головокружительного трехчасового секса я попадаю в больницу с ожогами задницы. Как это могло случиться? – спросите вы.

Элементарно, – отвечу я.

Нет, девочка не была извращенкой. Ну, в каком-то смысле, она ей, конечно, являлась. Но не НАСТОЛЬКО. Нет. Все эти безумные шалости с огоньками прошли мимо нее, это уж точно. Короче, девчонка не виновата. Может быть, только самую малость.

Все дело в том, что ей вдруг захотелось кофе. С виду невинная просьба. Единственное, чего она не учла, это, к кому с такой просьбой обращаешься. Если ко мне – тогда жопа. Кофейник сгорит – считай, еще повезло…

Конечно, ничего такого я ей не сказал. Наоборот. Спросил только, в какой стороне кухня. Пошел как есть, голый. Едва тапки напялил. Оказалось вроде, все просто: пакет с кофе, чашки, ложка. И самое главное… Газовая плита!

С этими штуками у меня давняя вражда еще с детства. В мое первое знакомство с подобной хреновиной я лишился бровей. С тех пор и старался держаться от всяких плит как можно дальше.

Все вроде сделал, как надо: замешал, налил воды. Осталось только на огонь поставить. Повернулся к чайнику и тут… Короче, сильно меня пробрало. Видать, обожрался какой-то гадости накануне. Захотелось «прогнать ветерок». Причем так сильно, что я даже забыл про пылающую за спиной конфорку. А когда расслабился и как следует пернул, сзади так полыхнуло, что очнулся я уже в реанимации. С десятком швов на очке.

Ничего не скажешь, на славу потрахался…»



Охренеть, не правда ли?! После Буша младшего, это, пожалуй, самый смешной парень, которого я видел. Не считая Берта, конечно. Последняя его шутка дорогого стоила…

Кто-то однажды сказал, что «правильно жить – значит, ничего не помнить». Кто-то из великих. Наверняка, парень был хулиган и алкоголик, иначе не стал бы писать себе эпитафии такого рода. И вот что странно: любой обитатель городского дна может сказать о жизни больше, чем иной титулованный профессор с какой-нибудь кафедры, но люди всегда слушают того, кто лучше выглядит. А все бомжи, наркоманы, шлюхи и дворовые дегенераты пусть дохнут в канавах вместе со своей грошовой мудростью.

«Правильно жить – значит, ничего не помнить!». Не знаю, кем был этот парень, – белым воротничком, или дворовым гением, но сказано неплохо. Над камерой смертников этот лозунг не приживется, да и над моим кабинетом вешать его не с руки. А вот в какой-нибудь тошниловке ему самое место! Надо будет подкинуть знакомым барменам идейку…

Чертов телефон достал меня даже в ванной. Пришлось вынуть свою размокшую задницу из этого фаянсового гроба и поковылять прочь. Босиком. По холодному полу. Надеюсь, меня ждут хорошие новости. Иначе я не завидую бедолаге, которому предстоит со мной разговор…

– Здорово, Мерт! – голос был до того громкий, что трубку пришлось на полметра отвести от уха. – Это Сторм! У меня для тебя подарок!! Нет, даже сенсация!!!

Он орал так бодро, словно озвучивал спортивный чемпионат. Я пытался вставить в его монолог хоть слово, но потом забил. Пусть развлекается.

– Ты просил меня найти кого-нибудь со смены, когда завалили этого комика, – продекламировал Сторм, после чего многозначительно заткнулся, оставляя место для моего удивленного восклицания. Я намеренно пропустил этот абзац. Информатор с быстротой молнии уловил флюиды моего раздражения, и, как ни в чем не бывало, продолжил орать в трубку:

– Я отыскал одного парня. Чудак работал портье в дневную смену. И не видел, как этот Трэвор Рубин возвращался к себе в номер. Но! У него есть нераспечатанное послание на это имя…

– Оно у тебя? – коротко бросил я, потому что надо было сказать хоть что-то. Ответ я уже знал и так.

– Да если б ты видел, как я его уламывал, Мерт! И так вертел, и эдак. Сучонок ни в какую! Хочу, говорит, личную встречу с Мердоком Хэллом, и баста! Он там вроде твоего фаната: сидит и статейки о похождениях «железного копа» в альбом вклеивает. Может, он захочет взять у тебя автограф…

Я довольно улыбнулся. Хотя в зеркале это было похоже на оскал мерзкой щетинистой зверюги, которой плевать на все, кроме охоты. Наверное, поэтому публика и окрестила меня «железным копом». В желтой прессе мелькали и другие погоняла, вроде «черного детектива» или «человека-разгадки», но прижилась именно первая. Я против навешивания ярлыков, но, черт подери, профессия обязывает. К тому же, мне нравилось, как это звучит. «Железный коп». Мрачно. И устрашающе. То, что делает репутацию, всегда лежит на поверхности.

– Как зовут парнягу? И где его найти? – следом должен был звучать третий вопрос: «Сколько?», но мое терпение было уже на исходе.

В ответ донеслась глухая дробь. Наверное, Сторм барабанил пальцами по корпусу телефонной трубки. Он знал, как меня это бесило…

– Портье сказал, что в час дня заступает на дежурство. Ты найдешь его там, в «Океане». И не забудь…

Я нажал на рычаг телефона. Потом выдернул шнур из розетки. Тишина. Наконец-то. Не вежливо так поступать со своим лучшим осведомителем. Точно, не вежливо. Но в этот раз он достал меня быстрее, чем всегда. К тому же, парень сказал все, что мне было нужно.

Я посмотрел на часы. Двенадцать двадцать три. Времени хватало на то, чтобы позавтракать. А также погладить брюки и почистить ствол.

Поверили? Шучу, конечно. Какие, на хрен, брюки?! А ствол у меня всегда в порядке, не знаю, что там про это брешет старый дядюшка Фрейд. Я накинул пальто и отправился на встречу с фанатом. Блокнот для автографов взять забыл. Наверное, потому что у меня этой фигни никогда при себе не водилось.



«Океан», оправдывая свое название, просто трещал по швам от всей этой мелкой рыбешки, что набилась внутри. Расфуфыренные клерки, арабы-комивояжеры, тристадолларовые шлюхи, газетчики всех мастей шныряли между фальшивых колонн, чуть не тыкаясь носами друг в друга. Пол из серого мрамора был отполирован до зеркального блеска. Эта пакость так хорошо отражала, что я даже увидел ярко-красные трусики под короткой юбчонкой одной из местных девиц. Прелесть!

От всей этой пестрой мишуры я слегка окосел. Нужно было срочно найти стойку администратора. В просветах людской массы мелькнуло что-то подобное, и я направился в ту сторону, раздвигая своим телом весь встречный планктон, точно дельфин.

Один из папарацци вдруг кинулся ко мне с невнятными выкриками: узнал, наверное. Я сшиб его с ног коротким ударом. Бил не сильно. Так, чтобы отвял. Перед этими крысами все время нужно демонстрировать свое превосходство, чтобы они держали дистанцию.

Люди… Смешные создания. Вечно слетаются в подобные места, как мухи на дерьмо. Они думают, что смерть знаменитости (особенно смерть насильственная), это великое событие, в котором нужно непременно поучаствовать всякому уважающему себя члену общества. Как шакалы, они начинают во весь голос лаять о том, что гибель ЭТОГО (впишите имя) человека сильно на них повлияла, и мир без него уже никогда не будет прежним. А сами тайком надеются хотя бы на грамм чужого успеха, матеря, на чем свет стоит, несчастного усопшего. Черт возьми! Народ! Если вам нечем удивить других – забудьте о славе! И перестаньте мельтешить перед глазами!

Вот он – мой клиент. Стоит за стойкой черного дерева. Рост пять футов шесть дюймов. Телосложение худощавое. Нос прямой. Волосы светлые. Взгляд за прозрачными стеклами очков отрешенный и задумчивый. Короче, типичный задрот.

– Тебя, вроде, Карлом зовут? – небрежно начинаю я.

В ответ он бешено вращает своими глазами. Только не это! Очередной неврастеник. Может, свалить? Нет, слишком поздно…

– Мистер Мердок! – произносит он, начиная захлебываться слюной от восторга. – Мердок Хелл! Это вы!! Вы пришли!!! Я не верю!

– Тише, тише, – отвечаю, опасаясь, что от избытка чувств у парня лопнет сердце. Не то чтобы я волновался за его судьбу. Просто он еще не передал мне возможную улику.

– Я так ждал! Я! Я! Ввыыы!!!! Вы – мой кумир!

Бля, да что ж за день такой сегодня? Почему люди и часа не могут прожить без истерик в моем присутствии. Неужели они не видят, что мне все равно?

– Письмо, – подсказал я, начав терять терпение. – У тебя должно быть письмо. Для покойного мистера Рубина. Припоминаешь?

– Письмо? – встрепенулся парень. Его мыслительные процессы нуждались в перезагрузке. Это очевидно. – Письмо. Да, письмо! Вот оно!

Он пошарил где-то под стойкой и извлек наружу серый бумажный конверт. Парень вскинул вверх руки. Принялся что-то лопотать про мои прошлые успехи. Про то, как он восхищается моим методом вести расследование. И бла-бла-бла-бла. Письмом он дирижировал в такт собственным словам.

Скоро мне это надоело. Я сгреб в охапку его тощую кисть. Выхватил нужный мне клочок бумаги. Затаил дыхание. Посмотрел. Принюхался.

Да, оно. Точно. Без всяких сомнений. На нем есть печать. След убийства. Я был в этом уверен, как в том, что меня зовут Мердок. Ведь письмо пахло женщиной.

– Ее мне передала одна дама, – проблеял портье, когда я отпустил его дохлую лапку. – Сказала, чтобы я передал мистеру Рубину это приглашение…

Да уж, приглашение… На собственные похороны, что ли?

– Слушай, малыш, а ты меня не разводишь? – вдруг спросил я, грозно прищурившись.

Парень только покрутил головой в ответ. У него был такой вид, что он сейчас надует в штаны. Или уже надул. Короче, пора было сваливать.

– Смотри, я розыгрышей не люблю. И шутников наказываю. Жестоко.

Для наглядности я взял со стойки толстый глянцевый путеводитель, свернул его и хлопнул себя по левой ладони. Получилось неожиданно громко. Парень был готов грохнуться в обморок.

Я мрачно улыбнулся и пошел прочь. Что это было? Одна из шуточек Трэвора Рубина, в которой я был главным персонажем? Тогда мне срочно нужно распутать это дело. Прежде, чем оно станет влиять на меня слишком сильно.

Иначе придется сменить работу.

Дамы и господа! Только сегодня! Единственный вечер! Несравненный Мэрдок Хелл! Приглашает вас на сеанс со смертью! Юмор из-под гробовой доски заставит в буквальном смысле умереть от смеха! Не пропустите!!!

Как по-вашему, звучит?



«Мою вторую женушку звали Марш. Обладательница крутого нрава, она не любила разговаривать. Боги словно создали ее из гранита, да забыли вложить душу.  Эта брутальная красавица была гораздо выше и мощнее меня, так что в битве тяжеловесов у меня просто не было шансов. За всю историю нашего брака я слышал от нее всего две фразы. Когда она была в настроении, то говорила: «марш в койку!». Но чаще она была зла, как сто чертей, и я слышал только: «марш отсюда!!!» Мне, как умному человеку, всегда приходилось идти на компромисс…»



Какой класс, а? Черт, у парня все же был талант, настоящий талант! Ведь история-то не смешная. Трагичная даже, как и большинство тем, связанных с человеческими взаимоотношениями. Но эта шельма всегда одерживал верх над безысходностью. Нагло щекотал ее дряблые белесые ляжки, так, что у нее самой из липкого горла вырывалось что-то похожее на смех…

Нет, я обязательно расколю это дело. Отдам последний долг усопшему. Настоящие люди редко появляются. И так же редко уходят. Трэвор Рубин – из их числа.

Я осмотрел письмо. Просто бумажка, сложенная вчетверо. Все края ровные, никаких посторонних загибов. Значит, его в самом деле никто, кроме отправителя, не трогал. И парнишка-консьерж сыграл свою роль в этой игре. Как бы я не ненавидел задротов, в них есть одна, на мой взгляд, положительная черта – педантичность.

Чаще всего она играет против несчастных недоумков, но вот в таком щекотливом деле, как убийство, напороться на подобного тупеня, хоть и случайно – большая удача. Даже в швейцарском банке улика будет в меньшей надежности, чем под охраной такого вот долбоеба! Странно все же устроена жизнь: на распродаже хороших качеств мы всегда получаем те, от которых меньше всего толку на этом забеге с препятствиями. Чушь, не иначе.

Интересно, что внутри письма? Ставлю пять баксов, что адрес! Ну как, поспорим?

Листок склеен лишь отпечатком помады с губ. Рисунок довольно четкий. Рубинового цвета. Запах цветов на белой бумаге не выветрился даже спустя несколько суток. Качественная косметика. Дорогущая. Мадам Ламбре, Франция, все дела. Миллионы приятней заколачивать, когда они пахнут розами, а не дерьмом и смертью. Хотя, те, кто знает в этом толк, уже давно лишились чувствительности. Как в обонянии, так и в остальном.

«Фитц. Комната триста девять».

Ловлю такси. И мчусь по адресу, что поделать…

Кстати, знакомое место. Я бывал там года два назад. Работал под прикрытием. Элитный бордель, замаскированный под казино. Чудесные были деньки. Шаровая выпивка. Красотки на любой вкус. И никакой тебе крови. Ну, до момента моего разоблачения, по крайней мере…

А погорел, как и все, из-за бабы…

Значит, и наш комик туда захаживал. Не могу его осуждать – за юмор этого парня можно простить многое. Даже годовой абонемент в Фитце оформить. Местные воротилы уж точно не разорились бы.

Таксист подъехал с заднего хода. Смышленый малый. Быстро домчал. И без лишних вопросов. Все бы так водили может, и преступность бы упала. Семьдесят пять процентов народа идут под суд после многочасового горения в пробках. Статистика, мать ее. Но все вокруг кричат, что виноваты, один хер, копы. Это уже традиция.

Амбал был лыс, широк, неповоротлив. Как обычно. Шаблонность мышления – первый шаг к тому, что вас будут иметь снова и снова. Я сказал ему не шуметь. Но заклеил рот монтажной лентой – на всякий случай. Она у меня всегда под рукой, вместо наручников.

На кухне галдеж, поварята снуют, где попало, дымно и пахнет специями. Ностальгия…

Цивильная часть вся задрапирована алым. Кругом охрана. Серьезные. Протягиваю одному из секьюрити свое послание. Стараюсь улыбаться, даже если улыбка похожа на предсмертные муки. Тот кивает и улыбается в ответ. Человек и обезьяна. Причем первый – преступник, а второй – представитель закона. Парадокс лежит в самой сути вещей.

Маленькая официантка с пухлыми ягодицами приглашает меня пройти за ней, в «мой персональный будуар». Что она имела в виду? Ведь будуар здесь везде.

Комната триста девять. Путь к тебе лежал через тропу воспоминаний. За время своей вахты в этих стенах я оттрахал семьдесят три прислужницы Афродиты, выпил сорок ящиков шампанского «Crystal», выбил двадцать один зуб у невежливых посетителей. И убил восемь человек, включая Артуро Павилетти, местного авторитета. Если руководство у них все то же, недолго мне осталось ходить незамеченным…

Ее звали Андреа. То, что она поможет мне в этом деле, первым определил не я, а мой член. Она была настолько… женщиной, что не могла не понравиться. Даже у мертвеца бы что-то да зашевелилось, сумей он разглядеть ее со дна своей могилы.

Эти ноги. Сплошные ноги. До самых глаз. Больших и синих, как стратосфера. И волосы. Копна вороненых прядей воинственно смотрит на тебя, покоряя.

Я не завалил бы ее, нет. А взял бы стоя. Прямо так, у этой столешницы из фальшивого камня.

Что я и сделал…

Знаю, это было не профессионально. Я переспал с потенциальным свидетелем в деле об убийстве Трэвора Рубина. Даже не успев представиться. За такое можно даже лишиться значка. Как здорово, что я не пишу правдивые рапорты. Да и кто их читает?

– Я ждала не тебя, – сказала она бархатным голосом, поправив юбку. – Но этот визит стал для меня приятной неожиданностью.

– Знаю, что не меня, – я ответил, прикуривая. – Твоего… друга убили вчера утром.

Она уставилась на меня, ожидая продолжения. Но я сам пришел сюда за этим.

– Мне жаль, – я постарался сказать это как можно искреннее. –  Я из полиции. Веду это дело. Извини за… все.

Тишина накрыла эту спальню, точно хрустальным куполом. Я помолчал, не глядя в ее сторону, а потом добавил, не знаю, зачем:

– Работа такая…

Андрэа медленно сползла на ковер. Ее тонкие руки обвили друг друга, точно две бледные змейки. Пять минут назад весь мир бешено вращался между ее ног, а теперь она выглядела пустой и беспомощной. Наверное, так чувствуют себя вещи, лишившись хозяина…

Она беззвучно заплакала. От этого зрелища даже мое прогнившее нутро содрогнулось. Озарение блеснуло внезапно, как молния, опалив мой мозг. Андреа любила его. И шлюхою не была.

Я опустился рядом с плачущей женщиной на колени. Оказалось, мне было по-настоящему жаль ее. Но я не знал, как утешить разверзнувшиеся небеса. Я долго гладил эти ее черные, смоляные пряди. Потом повернул к себе заплаканное лицо. Стал вытирать соленую кожу. Но море не вытрешь запросто. Я поцеловал этот искривленный болью рот.

Черт! Он там снова заработал! Такого со мной не случалось даже в школе! Нельзя было оставить все так, не попытавшись дать ей хотя бы надежду. И я дал. Дважды. Она долго не поддавалась. Но я сумел ее зацепить.

Андреа застонала. От муки, пополам с удовольствием. С криком кончила. Потом обмякла. Я уложил ее на кровать. Девчонка тут же уснула, оставив внутри меня сильное желание выпить.



«Один мой знакомый страдал синдромом рассеянного внимания. Это даже не болезнь, а состояние души. Такие люди называют все вещи другими именами,  попробуй еще разберись, кто здесь был прав на самом деле… Они вечно все путают и ничего не запоминают.

Так вот, заходя к нему в гости на чашку чаю, я всегда рисковал найти себе приключений на задницу. Посудите сами: в солонке у него лежал молотый черный перец. В перечнице – сахар. А в сахарнице – кокаин! Приходилось брать наугад любую емкость и молить Бога, чтобы ее содержимое доставило тебе минимум неприятностей. Это был фатализм в чистом виде…»



Потом последовал закадровый смех. Пару смешков раздалось и в зале. Каналы вещания, не сговариваясь, объявили день памяти Трэвора Рубина. Теперь его выступления транслировались везде, даже в похоронных бюро.

Это кафешка не стала исключением. Благо старый телевизор снова забарахлил. Хозяин крепко выругался, и хлопнул по нему своей, в наколках, ручищей. Этот жест если не убил ящик, то отправил его в долгий нокаут. Слава богам! А то я бы не выдержал еще один взрыв этого фальшивого хохота.

Молчание было удручающим. Я снова вспомнил, что пришел сюда не один. Андреа сидела напротив. С нашей первой и (я надеялся) последней встречи прошло чуть больше суток. Она сама пришла ко мне в участок. В черном платье в облипку. Ноги – в рыбацкой сетке чулок. Волосы убраны в тугой узел на затылке. Ходячий секс, а не девочка.

Она громко назвала мое имя, ожидая реакции. Дежурный, наверняка обмочил штаны, пока вспоминал номер моего кабинета. Когда Андреа появилась на пороге, я едва сумел уберечь лицо от ее острых когтей.

Мне понадобился весь пятнадцатилетний опыт, чтобы уговорить эту бешеную бабу спуститься в кафе напротив, чтобы поговорить.

И вот, мы сидим с ней вдвоем, пьем кофе. Громко размышляем, каждый о своем. Я гадаю, как это ей удалось узнать мое имя и номер участка. Она сверлит меня злобными глазками, которые теперь уже не так соблазнительны.

– Я хочу найти убийцу Руби, – чеканит она. Девочка крепко уцепилась за мои яйца. А я терпеть этого не могу.

– Слушай, я найду этого поддонка. Но мне легче работать одному, – отвечаю.

– Мне наплевать. Я не успокоюсь, пока он не сляжет в могилу, вслед за Трэвором.

Железная леди. Я смотрю на нее, и вижу только острие иглы. Теперь с ней бесполезно о чем-либо говорить. А заниматься расспросами мне просто лень. Вряд ли она теперь что-то скажет.

Телик снова заработал. С того же места, на котором запнулся. Снова этот смех. Черт! Слишком много в моей жизни стало Трэвора Рубина. Даже несмотря на то, что он покойник!



Телефонный звонок оказался для меня неожиданностью. Впервые, за пятнадцать лет. Бля, я с этой бабой совсем выпал из ритма!

Да-да, я все еще с ней…

Точнее, она по-прежнему со мной. Хватка у нее как у бультерьера. Ничего не скажешь, крепко я влип. Когда наш содержательный разговор в кафешке иссяк, я засобирался по делам, сказал, что пора ловить преступников. На самом деле меня мутило с похмелья, я собирался пойти домой, принять ванну, поразмышлять, хорошенько выспаться.

Но эта сука спутала мне все карты. Ничего не сказав, она отправилась вместе со мной. Не отходила ни на шаг, как приклеенная. Когда мы были уже на подходе к моей квартире, я попросил ее придержать дверь, пока проверю почту. Она подчинилась, не сказав ни слова. А я в это время припустил по лестнице, что было сил.

Подлый ход, согласен. Но сучка не оставила мне выбора. На своих долбанных шпильках у нее не было никаких шансов.

Я триумфально добрался до своей квартиры, ввалился внутрь, запер дверь на два замка. И даже цепочку успел набросить. А потом часа три наслаждался относительной тишиной (соседи латиносы опять чего-то не поделили) и покоем.

Алкоголь, наконец, выветрился из моей крови. Вскоре мне вновь приспичило дозаправиться. Я надел штаны, ботинки. Винный магазин был недалеко, в конце улицы. Так что свет я оставил включенным.

И кто, вы думаете, ждал меня за дверью?? Бинго! Это была Андреа!!

На ее лице я прочел о себе все, что и так знал. Она вошла внутрь молча. Я не стал возражать. Бля, да с такими нервами ей надо было родиться мужиком и выступать на ринге!

Когда же я вернулся, кровь снова бурлила во мне раскаленным потоком. Мне хотелось ее тела. И я, естественно, предъявил на него права. Отпор был оказан решительнейший. Но убеждать-то я умею. Спустя несколько раундов я получил рваные раны на подбородке, прокушенное ухо и лиловый фингал. Зато это растопило ее сердце.

Она поддалась. Я задрал это платье, прямо среди раскиданных пепельниц, пустых бутылок и бычков от сигарет. С трудом начал. Она пыхтела, изъявляя терпение. А едва мы оба втянулись в эту игру, сраный телефон все обломал.

Я хотел его разбить. Да аппарат, сука, был далеко, не дотянуться. А звенел так, что мог разбудить и мертвого. Пришлось униженно брести сквозь все это поле боя, чтобы подонок с пластмассовым сердцем, наконец, заткнулся.

– Здарова, приятель! Узнал?

Ну конечно, ****ь, я тебя узнал! Недорезанный ты норвежский тролль!!!

– Че надо? – прохрипел я.

– Не, брат! Это надо тебе! Танцуй от счастья – я нашел билетик на закрытие этого висяка!

– Говори, я слушаю.

– Мерт, не подумай, что я нарываюсь, но мне деньги сейчас очень нужны…

По живому режет, падла! Весь «осведомительский» бюджет я проиграл на скачках еще в прошлом месяце.

– Зайдешь ко мне завтра – выпишу тебе чек, – я говорил как можно спокойнее, хотя знал, что у этого парня при себе настоящая НОВОСТЬ. – А теперь выкладывай, не томи душу!

На том конце провода раздался треск, как от разворачиваемого картонного пакета.

– Слушай, я тут познакомился с одним парнем – Рыжухой Малкотом.

– Рыжухой Малкотом?

– Именно.

– Не слышал о таком. Что дальше?

– Этот Рыжуха работает мальчиком на побегушках в клубе «Очко».

– Что еще за херня? – когда меня засыпают ворохом незнакомых названий, я всегда начинаю терять терпение. – Хватит гнать мне пургу, Сторми! У тебя есть факты?

– Я к тому и веду, Мерт. У Рыжухи есть самый главный факт! Ты знал, чем промышляет этот клуб?

– О боги, да я впервые слышу про это «Очко»! Откуда, я, нахер, знаю, чем там люди занимаются?!!

– Полегче, парень, не заводись, – Сторм раскурил сигарету. Этот чудила становился с каждым днем все наглее. Надо ему завтра мозги вправить рукояткой моего сорок пятого. Если в голове все на местах, то и денег не надо…

– Так вот, это, закрытый клуб. Люди типа ходят туда на разные тусовки, выступления. А на самом деле просто трахаются со всеми подряд. На входе им дают номерок. Потом его разыгрывают в лотерею – и так подбирают друг другу партнеров. Вслепую, прикинь?

– С трудом верится, – пробормотал я, выстраивая в голове ход событий последней для Трэвора ночи. – А если попадется мужик?

– В том и фишка: отказываться нельзя. Или больше ты вне игры.

– В смысле?

– Ну, попадешь в черный список, и вход в «Очко» тебе будет заказан.

– Они что, «двустволки» там все?

– Выходит, что так…

Бля, не может быть! Почему, если появляется пара настоящих людей каждые пятьдесят-сто лет, то это непременно должны быть педики? А нормальные мужики когда-нибудь будут в раздаче? И только вякните что-нибудь о дискриминации секс-меньшинств – я вам зубы вышибу. Эти меньшинства скоро по всем фронтам станут большинством! А традиционалистов, вроде меня и Андреа будут потом показывать в клетках за деньги.

– Ладно, Сторми, теперь мне нужны доказательства.

Судя по звукам, тот в последний раз затянулся, и раздавил окурок.

– Трэвор заходил в клуб в ночь своей смерти, – заорал чертов норвежец, да так, что проститутка, фланировавшая по бульвару, испуганно оглянулась. Откуда я это знаю? Пятнадцать лет практики…

– У него был номерок оттуда. Эти штуки у них особенные, и всегда на контроле. Говорят, что по нему даже отследить человека можно.

– Сторм, человека можно отследить по любой вещи, на которой он оставляет следы! Где сейчас этот номерок? У Рыжухи Малкота?

– Да. У него. Кто-то из завсегдатаев прознал об участии Трэвора в их маленьком заговоре (они там все, типа, инкогнито, в масках). И теперь народ в «Очке» готов сожрать с говном любого – лишь бы достать номерок себе.

Деньги. Всегда ****ые деньги. Такое ощущение, что человечество за долгий срок отсидки на этой планете так и не научилось смотреть дальше собственного носа.

– Ладно, я понял. Только с чего ты взял, что твой знакомец тебя не разводит?

Сторм вновь чиркнул зажигалкой.

– Ну, ты же сам учил доверять чувствам. Вот я и доверяю.

Я тоже доверяю своим. И те говорят мне, что чокнутый норвежец сработал на пять.

– Молодец, малыш! Только поосторожнее с этим: к чутью лучше всегда прикладывать факты. А то можно схлопотать себе на жопу неприятностей.

– Знаю, Мерт, знаю.

– О’кей! Диктуй адрес!



Судя по тому, что Рыжуха Малкот поселился в Чайна-тауне, дела у него шли неважно. Это место хоть и было дешевым, но белому не сулило ничего хорошего. Даже в случае крайней нужды. Антисанитария здесь цвела пышным цветом. Преступность зашкаливала. Хотя внешне все выглядело пристойно: работяги-азиаты сновали повсюду, как муравьи. Ни тебе бродяг, ни бездомных. Интересно, мясо белого человека входило в список блюд в этих корейских/китайских/японских бистро?



«Одна моя девочка была азиаткой. То есть, я так думал, все время таская ее туда, где готовят французскую кухню. Оказалось, что у нее просто аллергия на сыр».



Трэвор и здесь оказался прав. У всех этих ребят просто аллергия. Аллергия на белых. Я сверил адрес, стоя в торце многоэтажки. Спрашивать кого-то все равно бесполезно. Вроде, нужный дом. Предпоследний этаж. И лифт, конечно же, не работает…

Я стал подниматься по пожарной лестнице. Это заняло какое-то время. Когда я высадил стекло у заднего выхода, то уже достаточно надрочил свою злобу. Если парнишка там (а где ж тому еще быть?), то лучше ему не дергаться.

Комната 4S. Сперва нужно вежливо постучать.

– Кто там? – спросили с той стороны хлипкой двери.

– Это Мердок. Я друг Сторма. Хочу купить твой приз.

– Три тысячи! За меньше не отдам!

Судя по звукам, Рыжуха наскоро строил баррикаду перед входом. Жалкая попытка…

– Не глупи, парень! Откуда я знаю, что твой приз настоящий?

– Я положил его в пластиковый пакет! Больше его никто не трогал!

Ага, молодец. Значит, отпечатки Трэвора там есть. Хотя бы частичные.

Можно брать.

Я снял свой сорок пятый с предохранителя. На всякий случай. Потом стал ломать дверь. Сучонок неплохо завалил вход – пришлось повозиться. Грохот стоял такой, что с потолка начала сыпаться штукатурка. Еще бы, в этом клоповнике фразу «капитальный ремонт» просто исключи из обихода. За ненадобностью. Несколько узкоглазых осторожно высунули свои головешки из дверных проемов. Ведь не каждый же день громят твоего соседа…

Чертова дверь поддалась под моим напором. Сначала отвалились одна щепка. Потом другая. Сквозь дыру я увидел большой комод, мешавший мне попасть внутрь. Я просунул руку, чтобы сдвинуть его с места.

Не нужно было этого делать…

Рыжуха караулил прямо под дверью. С большим кухонным тесаком. Острая боль обожгла мое запястье. Если бы я убрал его секундой позже, звали бы меня потом Левша Мерт. А так отделался царапиной. Хоть и глубокой.

Бедняжка. Мне было его почти жалко. Ведь он не ведал, что творил. Я уже говорил вам, что плохой человек по натуре. Ну так Рыжухе предстояло в этом убедиться.

Зарычав от ярости, я набросился на несчастную дверь. Она разлетелась в щепы меньше, чем за минуту. Я ринулся внутрь, но плохо помню, что было потом.

Когда я пришел в себя, мальчишка рыдал от ужаса. Даже не знаю, что ему пришлось пережить. Но с первого взгляда глубоких ран на его теле я не заметил.

– Где эта чертова бляшка? – прохрипел я.

Рыжуха трясущейся рукой указал в тот самый комод, что он придвинул к уже несуществующей двери. Я вынул первый попавшийся ящик, и от души шарахнул им о стену. На немытый пол посыпались трусы Малкота. Нераспечатанные презервативы. Какие-то записки. Среди всего этого богатства кусок красного пластика, запакованный в полиэтилен, показался настоящей жемчужиной.

Я поднял его за уголок, чтобы рассмотреть поближе. Обычный жетон, похожий на те, что выдают консьержи в театрах. На обеих его сторонах было выгравировано по черной шестерке. Что же, интересно…

Я сунул добычу в карман. Отыскал в этой пещере единственный нормальный стул. Поставил его напротив Рыжухи Малкота.

– Говори, – сказал я, прикуривая. Значок детектива как бы случайно выпал из куртки.

– В-вы чт-тт-то, и.. из п-по-л-лиц-ци-и?

– Откуда ж еще? Из службы доставки, что ли?

Парень был в шоке и начинал тормозить. Это не вписывалось в мои планы.

– Знаешь, что тебе светит за нападение на полицейского при исполнении?

В истерике он странно задергал башкой. Ну конечно, он не знал. Ублюдок.

– Если в течении десяти секунд ты не начнешь говорить, то вся твоя жалкая жизнь станет просто невыносимой. На очень долгое время.

Я хорошо затянулся. Табак действовал успокаивающе. Я протянул свою сигарету Малкоту. Тот судорожно сглотнул перед тем, как сжать ее своими дрожащими пальцами.

– Но если твоя история поможет мне в этом деле, – я похлопал по карману, где лежал мой трофей, – тогда я обо всем забуду. Забуду настолько, что ты всего лишь будешь должен мне. А не окружному суду.

Парень согласно кивнул. Он, вроде, успокоился. И даже начал шевелить мозгами.

– Их там трое, в «Очке». Они всем заправляют. Редди, Мальвина и Малютка Анна.

– Это что, одни бабы?

– Нет, это гейские имена. Они замутили всю эту движуху, поэтому всегда первыми выбирают себе партнеров. Им, сверху, на балконе, все видно. А народ просто смотрит, и хлопает ушами.

– Трэвора они тоже…? – дальше сказать я не решился. Из уважения, наверное.

– Да. Мистер комик уже давно подвис на эти их вечерины…

– Что ты хочешь сказать?

– А что тут неясного? Год назад я пришел работать, а о нем уже распускали слухи.

– И что же, там одни голубые? Серьезно?

– Не только. Но по большей части. Кто-то ищет партнера. Есть пары, даже целые компании, которые ищут себе третьего/четвертого/пятого. По-разному бывает…

– Кто его убил, знаешь?

Парень покачал головой.

– Не зли меня, Рыжуха.

– Я ничего не видел. Только крики слышал, возню. Потом Мальвина принес мне пиджак мистера Рубина. Сказал исследовать его карманы. Все, что я там найду, могу оставить себе.

– Значит, ты неплохо нажился на смерти этого человека, – ответил я, чувствуя, как внутри опять распаляется ярость. – Но тебе показалось, что этого мало. И ты решил зажуковать еще и его номерок, так, Малкот?

Он не ответил. Лишь опустил голову, ожидая удара.

Мне стало паршиво настолько, что захотелось сблевать. Нужно было сваливать отсюда. Да побыстрее.

– Знаешь, кто это мог быть?

– Редди, точно! – вдруг оживился парень. – Я видел пятна крови на его одежде. И он выглядел очень довольным, когда о смерти мистера Рубина стало известно всем.

– Как я его узнаю?

– Узнаете, – он затянулся в последний раз, а потом прижег бычком свою пятку. – Эту падаль ни с кем перепутать нельзя.

Похоже, старина Редди легко заводил себе друзей.

Я сунул сорок пятый назад в кобуру. Собрался на выход. Но не мог же я просто уйти, не покуражившись.

– Алчность, Рыжуха, – сказал я уже на пороге, – губит людей так же, как и исполнительность.

По-моему, неплохо вышло. В лучших традициях черного юмора. Трэвор мог бы мной гордиться…



Такси я поймал на удивление легко. В такой клоаке как Чайна-таун это считалось большой удачей. Я показал водиле адрес. Он посмотрел в ответ так, как будто от меня воняло, но ничего не сказал.

Я уставился в свинцовое небо. Если бы я не знал, сколько сейчас времени, то нипочем бы не угадал, день на дворе, или ночь. В этом городе все основы перепутаны наглухо. Солнце светит зимой. Снег идет летом. Днем горят фонари, зато ночью в этом сером тумане легко можно свернуть себе шею. Только дождю на все плевать. Падает себе сверху, когда захочет. Ни у кого не спрашивая. И вроде бы, никому не подчиняясь.

Боги, что со мной происходит? Вместо того, чтобы накрыть потенциальное место преступления штурмовым отрядом, я в одиночестве еду в чужом драндулете в логово голубых, и единственным козырем в рукаве мне стал потайной номерок покойника! Старею, что поделаешь…

А ведь мог бы сделать что-то хорошее. Хоть кому-то. Пригласить Андреа на свиданку, к примеру. Цветов ей подарить, что ли… Сентиментальным я каким-то стал. Не к добру это. Хороший коп мертвым быть не должен. А тут все к тому и идет. И опять это все из-за бабы. Как глупо. А с другой стороны, из-за чего тогда? Из-за бабла? Да этими конченными бумажками даже задницу подтирать опасно – столько в них свинца!

Парадокс нашей жизни исходит из первооснов. Если человеку нечем дорожить, то его жизнь пуста и обесцвечена. Зато к такому не подкопаешься. А если у него вдруг появляется смысл, чертова система ценностей – все, парень готов, можно брать голыми руками. Любовь ведет человека на виселицу, ибо он становиться трусом, так как боится лишиться всего. Слабое место. Рана, которая никогда не заживает до конца.

Неужели это происходит со мной?

Когда мне было лет семнадцать, я жил у своей бабки, в Испании. В четырех милях от нас располагалось огромное ранчо. Хозяйничала там обворожительная сеньорита. Чернявая, как сама ночь, жгучая настолько, что могла проделать дыру в чертовом небе. Они все так и светились над нашими головами. А какие-то придурки даже стали называть их звездами.

Я увидел ее в супермаркете. Это было как поражение электрическим током. Она уронила банку с фасолью. А потом наклонилась, чтобы поднять. Так низко, что мне были видны оборки ее чулок. И выше… ТАМ! Ничего больше не было!!!

Для пацана моего возраста все это казалось слишком серьезным. Наверное, я влюбился тогда. А потом нашел в своем почтовом ящике записку. Там ничего не было, кроме времени.

10:28.

Она никогда не назначала круглых цифр. Не любила совершенства, что ли? Но я не заморачивался на такие тонкости. В 10:28 я уже был как штык возле забора, с которого отлично просматривался бассейн на ее заднем дворе.

Что творила эта чертовка! Она ложилась на спину, и выписывала такие кренделя своими ногами, длинными, как скоростная магистраль через Ла-Манш – у меня голова шла кругом. А штаны, вместе с трусами были потом настолько мокрыми, что хоть выжимай!

Она резвилась там одна. С подругами. Или со своим хахалем. Но глаз с меня не сводила при этом. Такие вот игры.

Я всегда приходил домой под утро. Усталый. С рваной одеждой из-за колючего кустарника, в котором был устроен мой наблюдательный пункт. С зудящим членом. И воспаленным воображением. Бабка ругала меня. Стегала мокрыми полотенцами. А я только и мог, что улыбаться. Все время улыбался. Она, наверное, думала, что я под кайфом. Возможно, так оно и было.

А потом записки перестали приходить. Вскоре после этого я и сам уехал. Больше я никогда не видел моей сеньориты. Но в память она мне врезалась намертво.

Вы, конечно, спросите: и какой в этом смысл?

Да никакого, отвечу я. Просто в моей жизни все же произошло что-то приятное. Хорошее. И, не побоюсь этого слова, чистое, даже. Оно было, а потом исчезло, как мерцающая комета, что блеснет, а потом навсегда пропадет с небосвода. А мы остаемся барахтаться в собственном дерьме, которое иные по глупости называют жизнью.



«Работник крематория как-то прогуливался с дочкой по городу. Тогда все эти треволнения насчет секс-меньшинств только разгорались. А это был республиканец старой закалки. Выходец с Юга. Суровый, истинный патриот.

И вот девочка спрашивает его: папа, папа, а чего это, там, из трубы, дым идет такой розовый? А он, рассеянно глядя в газету, и отвечает: не знаю, милая. Наверное, лесбиянок жгут…»



Таксист хрипло рассмеялся.

Я тоже.

Хера себе – такого от Рубина я не ожидал! Да и от водилы тоже. Судя по всему, он крутил на своем старом кассетнике какую-то подпольную запись выступления Трэвора, купленную у бутлегеров.

– Приехали! – сказал он. – Двадцать три доллара!

Я попросил его не отъезжать, а встать у черного хода. Сказал, что у меня здесь неотложное дело на пару минут. Должок отдать кое-кому. Мы поняли друг друга без слов. Он кивнул.

В ответ я бросил ему на сиденье мятый полтинник. Чем-то он мне приглянулся. Скорее всего, своим чувством юмора.

Внутри было холодно. И темно.

Я показал вертухаю свой номерок. Но его черепахоподобном лице не дрогнул ни один мускул. Он лишь чуть сдвинулся в сторону. Ровно настолько, чтобы я протиснулся, потершись о его бедра своими. И цепному псу нужен свой кайф. Хотя бы время от времени.

Я пошел дальше. Прямо по узкому коридору, как научил меня Рыжуха. Скоро передо мной открылась жуткая панорама: амфитеатр, убранный в античном стиле (колонны разные, статуи богов и прочая хрень). Вокруг все было лиловым. Даже хреновы растения. А публика была одета в длинные белые тоги, венки и полумаски.

Педики чертовы.

На сцене стоял такой же человек, как и остальные, только с микрофоном в руке. Перед ним вращался пластиковый барабан. Время от времени он называл какие-то цифры. И счастливая парочка с соответствующими номерами исчезала где-то в тени кулис. Иногда их было трое или четверо.

Все это начинало действовать мне на нервы. Я направился прямо к сцене. Кто-то пытался заговорить со мной, но я всех посылал подальше. Потом я просто выхватил у парня микрофон:

– Меня зовут Мердок. Мой номер шестой!

Я высоко поднял правую руку, демонстрируя всем этот хренов кусок пластмассы. Толпа засвистела от ликования. А потом хлынула в мою сторону.

Этого я не учел. Здесь было минимум сорок человек. А у меня только заряженный пистолет, и еще одна обойма. Дьявол!

Кто-то схватил меня сзади за плечи. Втолкнул в эту бархатную тьму за моей спиной. Поволок за собой. Я даже не думал сопротивляться.

Под ногами возникли ступеньки. Потом открылась какая-то дверь. Следом еще одна.

Кругом все еще было темно. Но, как только весь этот шум утих, я сообразил, что просто стою за тяжелой портьерой из бархата. Осталось лишь выйти из-за нее.

Я оказался в большой комнате с высоким потолком и огромной кроватью. Просто гигантской, с этим, навесным балдахином, как показывают в кино про королей. Везде горели свечи и только.

Как и предсказал Рыжуха, их было трое внутри. Этих существ. Двое были одеты в бабские тряпки. Они меня не интересовали. А вот третий… Его я сразу узнал.

– Это был очень смелый поступок, друг мой, – заговорил он, таким голосом, немедленно вызвав во мне чувство брезгливости, как если бы я рухнул лицом в помойную лужу. – Таким, как ты здесь всегда рады. Как тебя зовут на самом деле, а, Мердок?

Сейчас узнаешь, гнида. Терпение мое уже давно иссякло, и я не собирался слушать дешевый базар этой пидоты.

– Некоторые называют меня Мерт. Но еще больше людей в этом городе знают меня, как детектива полиции, – сказал я, показывая свой значок. – И вы все задержаны по подозрению в групповом убийстве!

События, что развивались дальше, были чистой импровизацией, за которую я так люблю свою работу. Если бы эти педики повели себя достойно, не видать бы мне конца этого дела. Но все прошло с точностью наоборот: рассыпуха, паника, вопли. Все же кое-какие знания индивидуальной психологии у меня имелись…

Редди выкинулся в окно. Когда я сиганул вслед за ним (второй этаж всего, чего там), сучонок уже ковырялся в своей тачке. Догнать его раньше, чем заведется движок, я не успел. Но козырь у меня все еще имелся.

Я ринулся к черному ходу. Такси, разогретое и коптящее свинцовое небо, все еще было там.

– Вон за той белой колымагой, живо! – проорал я.

– Сделаем! Не уйдет! – был ответ.

Да, может я и не одиночка совсем, как думал раньше. Может кто-то за мной приглядывает, вовремя посылая в подмогу таких вот красавцев?

Водила крутил свою баранку с шиком, уверенно и спокойно. Если бы вел кто другой, даже из наших, я бы еще подергался. А так был уверен, что дело в шляпе.

Это понял и Рэдди. Являясь по природе трусливым сукиным сыном, он не выдержал такой долгой дуэли, выпрыгнув из тачки на светофоре. Убийца ринулся в парк. Теперь был мой выход.

– Звони в полицию, – крикнул я водиле, на ходу вылетев из такси.

Гонка продолжалась пятнадцать минут, не меньше. Сучонок петлял в темных кустах, как заяц. Но я-то был волком. И знал, когда укусить.

Пуля оцарапала ему плечо. Рэдди взвыл, растянувшись на мокрой траве. Мы оба знали, чем закончится этот вечер для каждого. Остальное было сплошным театром.

Парень встал на ноги, тяжело дыша. Из раны по его светлым одеждам расползалась кровь.

– Ну давай, кончи меня, легавый, – провыл он. – Ты же за этим пришел! Стреляй, подонок!

– Подонок – это тот, кто бил Трэвора тяжелым тупым предметом (наверняка, бейсбольной битой), смяв ему всю левую височную долю. А потом, когда тело еще не остыло, сделал жалкую попытку инсценировать ограбление. Ты хоть знаешь, кого ты убил, падаль? Меня тошнит от тебя!

– А ты! Ты, знаешь, почему я это сделал?! – ответил он, срываясь на крик. – Старый козел заразил меня СПИДом, понял! СПИДом!!! Мне двадцать три года! И у меня СПИД!!!

Меня прожгло, как молнией. Я едва успел выстроить все в цепочку. И соображал медленно. Зато руки действовали быстрее.

Редди кинулся на меня с разбега. Сорок пятый лязгнул три раза. Когда парень рухнул к моим ногам, его тело было похоже на решето. Он еще шевелился. Кровь стремительно прибывала, создавая в лунном свете подобие алого прилива на изумрудной траве.

Я даже не заметил, как выкурил одну сигарету. И потянулся за следующей.

СПИД. Это как штрих-код на надгробии.

Андреа. Если Рубин был ее любовником, то и она тоже…

И я…

Полицейские сирены несли эхо смерти по ночным кварталам. Я дождался первый патруль. Кратко рассказал о случившемся. Затем прибыл Сам. Я не стал тратить на него свое время, хотя старик, находясь в глубокой стадии своего колесного (а может, колесованного?) безумства, бегал и орал на всякого в пределах мили.

С меня хватит, – решил я.

Пойду домой.

Расскажу все Андреа.

А потом застрелюсь.

Или отправлюсь на бега.

Еще не решил.

Таксист ждал меня в том же месте, где я вышел.

Я поблагодарил его.

А он ответил:

– Не стоит. Просто Вы должны мне еще пять баксов.

Погоня. Педики-убийцы. Пули над головой. И еще пять баксов долга.

Воистину, Трэвор Рубин живет в каждом из нас.



Запах печеных оладий еще с порога окатил меня теплой волной.

На подоконнике остывал утренний кофе.

– Я видела, как ты выходишь из такси, – ответил мне незнакомый ангел, прижимаясь своей пушистой шкуркой к моей трехдневной щетине.

– Осторожнее, детка! Еще поранишься.

Я хотел закурить. Но все эти чертовы штуки, сигареты, кончились. Сердце стучало кантату. Впервые за пятнадцать лет мне так сильно хотелось жить.

– Я должен тебе что-то сказать, – слова лились нехотя, точно говно по забитым трубам. – Трэвор отомщен. Я звонил своему другу Сторму. Он добытчик жареной фигни для газет такого рода. Скоро об этом узнают все.

Она просияла. Кинулась ко мне. Стоило не малых трудов, чтобы удержать ее на расстоянии. Хотя, если мы оба больны, то нам уже ничего хуже грозить не могло.

– Есть еще одно, что должна знать только ты…. У Трэвора был СПИД.

Она закатила глаза. Улыбнулась.

– Я знаю, глупый.

Волосы зашевелились на моей голове.

– Знаешь? ЗНАЕШЬ?! И ничего не сказала мне?

– А зачем копу об этом знать?

– ЧТО? Копу? Да мы же с тобой…

Она кинулась ко мне. Рассмеялась. Прижалась к моей груди.

– ТЫ думал, что Трэвор – мой любовник. Но это не так. Он мой отец, дубина.

Мое дыхание сперло.

Я физически ощутил, как сто тысяч килограмм свинца ухают в пропасть, прочь с моей души.

Отцом! Отцом! Он был ее Отцом!!!

Наконец-то рядом со мной сиял персональный осколок луны, предназначенный только мне. За который, наверно, еще предстоит расплатиться. Но это все потом.

Потом…

А сейчас я вдыхал аромат самого лакомого свадебного пирога. И весь мир за окном точно восстал из пепла. Наблюдать это было чертовски приятно.