Любовница

Утро, но солнечный свет - всегда не в окна, всегда с обратной стороны. А сегодня его и вовсе нет. Размытая акварель нагих неказистых деревьев. Им неловко стоять без листвы на виду у всего мира. Вьется мелкая пыль дождя, и на стеклах оконных толпятся прозрачные точки, собираясь то и дело в большие ленивые капли, что стекают безропотно вниз, оставляя на миг изысканно витиеватый след, распадающийся сразу на одинокие закорючки. Сквозь стекло город видится крапчатым полотном Писарро.
Лизавета стоит, будто прячась наполовину за тяжелыми волнами штор. Ткань хранит в своих складках букет ароматов прошедших эпох, эфемерных теней, что остались от прежних жизней. Тщедушный осенний свет проникает лишь до половины комнаты, где, уже обессилев, осыпается на покрытый отбеленной скатертью стол. В глубине же живет сумрак - неизменный хозяин квартиры, бессловесный, унылый, бесстрастный. И белизна потолка в нем становится серой.
За окнами в мокрой свободе редкий пустой трамвай завывает и лязгает, сотрясает дома. И тогда, вторя ритму качения, тоненьким звоном в старом серванте отзываются хранящие в себе никчемушную радугу бокалы, неоцененно стройные, позабывшие о радостных пузырьках праздника. Пустота квартиры пульсирует шелестящим шумом. Этот шум – лишь в ушах. Лиза вмерзла в статичный немой интерьер. О присутствии ее – разве что догадаться…
Он опять позвонил вчера посреди дня и сказал, что приедет утром. Конечно, не вечером. Можно было не уточнять. Лизавета хотела уже сочинить, что должна быть в другом месте… По работе… Жаль, но лучше – в другой раз… Но ответила: «Хорошо. Я тебя буду ждать.»
Снова ждать… Для чего?
Оглянувшись, увидишь поблекше-пеструю череду сезонов, таких ярких при их жизни, но утраченных и оставивших наряду с пожелтевшими в памяти, как газетные листы, событиями неуютный влажный туман сожалений и разочарований. И не ясно, чего было больше – восхитительных вспышек или невысказанных и осевших где-то глубоко обид.
Восемнадцать лет, измеренных вычурными декоративно-пустыми словами, уже даже не вздымающими со дна устоявшийся ил тоски. Траектория от вершин, где захватывало дух, и мурашки толпились на самом краю пропасти, до бесформенного все глотающего безразличия, словно ватой наполнившего пространство.
Он любил, чтобы Лиза встречала его в просторной цветастой юбке… Такая причуда. Это вроде бы будоражит…
Лизавета поправляет на плечах плед и идет, разбудив скрип паркета, к столу, где, ссутулившись, опускается на стул и сосредоточенно перебирает пальцы. На ней серые домашние брюки и уютные тапочки. Брюки… Это – не бунт, просто ценности претерпели метаморфозы.
Той весной, когда они, взбудораженные запретностью и новизной, сбежали на целых четыре дня во Псков… Сколько звонкого смеха, сколько солнца, горячих прикосновений, дрожи тел и дыхания, наполнявшего ветром полет… Лизавета чуть морщит лоб, и подобие скошенной саркастической улыбки заставляет явиться ямочку на правой щеке. Он тогда опоздал. На дорогах заторы. А она уже билась внутри себя воспаленной тревогой. Страх потери.
Легкий танец воспоминаний сменяется шарканьем. Без спешки, вне времени, без цели, вне желаний. Только изредка подрагивает что-то внутри от невнятных обрывочных мыслей.
На улице раздается внезапный визг тормозов и грохот. Лиза вскакивает к окну. Испуг, как рефлекс. Она растерянно озирает пейзаж. Пульс разболтанно надрывается. Что? Не сказал же, в котором часу… Еще рано. Она ждет. Снова.
Его нежные, легкие, умные пальцы, создававшие чудо. Всегда. Как он знал ее тело! Как искусно водил ее тропами сказки! И в те дни, когда даже неодушевленные предметы восставали, и все валилось из рук, когда мысли влекли во тьму, и надежды искали себе нового хозяина, устав от недоверия к самим себе, окунаясь в его объятья, Лиза воспаряла в нирване, струясь за потоками дивной энергии, творящей гармонию… Но потом он смотрел на часы и вздыхал. Вздыхал всегда одинаково. Унифицированно. И лицо его облачалось в маску вины.
Как хотела она перестать ощущать время! Все фантазии Лизы начинались с того, что мир замер, как видео, встав на паузу. И среди замороженных манекенов лишь они оставались неугомонным фонтаном жизни…
Лизавета подходит к подаренному некогда им музыкальному центру, нажимает пальцем на кнопку, стоит молча, поворачивает голову на какой-то звук… и выключает аппаратуру, отказывая в рождении еще не начавшейся, но неуместной сейчас музыке.
Сухой стариковский кашель паркета, негромкий, но недовольный. Душевные метания – не его пространство.
Лиза снова садится на стул, тут же вскакивает и берет со стола книгу. В который раз за последние дни она пробует вжиться в нее. И опять все на той же семнадцатой странице. Не складывается. О чем-то другом книга, не о том, что ей нужно сейчас. Проложив указательный палец вместо закладки, Лизавета вяло уводит свой взгляд к окну и гуляет им по занавескам. Тюль рисован штриховкой простого карандаша, где плотнее, а где прозрачней. За этим обманчивым пологом – силуэты растений, стыдливо отвернувшиеся в углы, невидимые за шторой. Крест оконного переплета сурово темнеет, провозглашая границу между миром своим и чужим. А на дальнем размытом плане диковинно куролесят дымные своенравные облака.
Может быть, он не придет… Лиза не понимает, опасение это или надежда.
Годы прошедшие не проходили, они усыхали, сморщиваясь и сжимаясь в углу лишенной звуков комнаты. Когда-то весь мир источал еще не проснувшееся сияние загадочного и влекущего Завтра. Теперь время повзрослело, и существование ограничилось до сегодня… Сегодня. Сегодня…
Тишину взламывает телефонный звонок.
- Да?!
Лизе звонят из театра. Пресный банальный заказчик желает небанальные декорации. Администратор. Даже поэтические от рождения эпитеты из его уст тараторятся выхолощенными штампами, затертыми до картавости клише. Рабочие, отнюдь не глобальные, но не менее важные вопросы.
Театральный дизайн. Творчество. Созидание. Это способно захватывать, увлекать. Да, оно так и есть. Лиза вся погружается в головоломные задачи. Иногда она выныривает из процесса, а на часах – два ночи. Сегодняшнее сегодня закончилось. Чай в кухне. Горячий душ. И новое сегодня ожидает уже: «Побежали!». Ну, нет. Потом. Сон вонзается невероятными образами… Или чаще, от ночи и до рассвета Лизу носит на волнах безмолвная пустота.
Утро уже наступило? Или кажется только? Где ж он сейчас едет? Нелепое глупое чувство, словно в очереди стоишь в кинотеатр, а откроется он или нет – неизвестно. Лизавета усмехается ощущениям.
В том году, когда он уехал на Фиджи, она тоже ждала. Ошибка выяснилась потом. Она думала, что в понедельник он планирует увезти ее в домик в лесу, а неделя не та… То ли он так невнятно бубнил в телефон, то ли Лиза слышала то, что звучало в ее лишь ушах те волшебные дни напролет. Ну, бывает. Он сказал: «Ну, бывает…» Он вернулся, и трубку телефонную она схватила с первого же гудка.
Но нельзя ошибаться всегда. Регулярно. И ожидание стало лишаться томительного острого предвкушения. Мандража, подобного тому, что перед экзаменом, но экзаменом по любимому предмету. Или предвкушения детского праздника, когда тебе десять лет… И присутствие его перестало захлестывать с головой… Но случилось такое не вдруг. Лет пятнадцать разрозненные во времени вспышки его появлений и мрак пропаданий, то есть неприсутствие его в жизни, как болезнь, вытачивало каверны в душе. Эрозия эйфории – поставила себе витиевато-благозвучный диагноз Лиза.
Лиза все-таки включила музыку. Этюды-картины. Рахманинов (соч.39 №7). Гимн сомнениям. Симфония размышлений неопределенных. Предметы не в фокусе. Ноты мечутся, только мечутся заторможено, словно не понимая, что им самим нужно. Мысли – наездники, хаотично вихляющие впотьмах… шагом… галоп им болезненно чужд.
Шея ее с пушистыми завитками, уши… Его губы были способны ошпарить дыханием. Даже, зная ее до мелочей, до запрятанных родинок и стыдливых ямочек, годы и годы, прикасаясь к ней, он каждый раз трепетал. Хрупкость хрустальная, испуганная прозрачность кожи… Казалось, его охватывал транс, когда ладонями и щеками он совершал невиданные путешествия от мизинцев ее до запретного и сокровенного… До сердцевины. Нарастая невидимой амплитудой, пока не разражалась буря, пока не сметались благонамеренность и здравый смысл, пока не случались разодраны в клочья изящные паруса…
Даже в отсутствие его Лиза способна почувствовать это вкрадчивое предисловие к шабашу. И озноб на короткий момент овладевает ее беспомощным существом…
Часы на стене отзванивают девять. И опять – монотонный, как приговор, ритм маятника считает шаги времени. Шаги К или шаги ОТ? Или корпускулы пустоты?
Музыка домучилась, и опять бестелесный молекулярный звон влился мерным потоком в уши. Лизавета растерянно заметалась внутри, оставаясь недвижимой. Она видит, как сквозь пальцы, сквозь комнату, сквозь ее тело осыпается песчинками жизнь. Непрожитые частички. Пустышки. Квадратики, бездарно сцепившиеся в полоску, отмерившую расстояние до события. Какого? Уж так ли оно ей необходимо? Ожидание…
Когда идешь босыми ногами по берегу, по кромке волны, оставляющей пену в песке, в душе вырастает надежда, что вот там за ближайшим мысом откроется вдруг величественный и удивительный, ни с чем не сравнимый пейзаж. Совершенная красота. Откровение… А достигнешь загадочный поворот – и видишь: за мысом – еще один мыс. Такой же. История повторится. Новые надежды и чаяния, а за следующим мысом – опять. И пейзаж все тот же. Ну, почему же и в двадцатый, и в сотый раз остается отчаянная вера?
Восемнадцать лет! За мысом мыс.
Порой разражались приступы. Ночью. Нет, в самом начале ночи. Лиза вжималась головой в подушку, вцеплялась в нее ногтями, и тщетно пыталась вырваться из жесткого глумящегося наваждения. В этот миг его руки смыкались вокруг той другой… Это было невыносимо!.. Видение молчаливо-злорадно вонзалось в затылок, сдирало невинную кожу со спины, методично выворачивало суставы и маниакально ухмылялось. Ухмылялось той мысли, что как ни надейся, а вот он -  твой мир. И истерика нарастала… от бессилия. Лиза барахталась в тупике, в вязком болоте бессонницы, судорожно ища успокоения в иных фантазиях, далеких от навязчивого образа мечтах. Но, лишь наистязавшись мыслями до изнеможения, падала, наконец, в абсолютный колодец сна. Там злорадно сменяли друг друга персонажи, не вызывая метаморфозами и толики удивления. Там тревожные и незнакомые города завлекали в свои лабиринты, тасуя отрывки времен. Там красивые люди зачаровывали непонятными фразами. Там случалось все противоестественное просто так, легко. Но Лиза бежала, бежала по коридорам и улицам, сквозь дворы и наперерез машинам, обреченно опаздывая всякий раз. И его силуэт, в длинном темном плаще… И ухмылка, едва различимая… потому, что сзади, вполоборота…
- Лизуня, привет! – вырывал из болезненного небытия, из комка простыней его голос, гротескно искаженный телефоном.
Что? Кто? Зачем? Лоб, нахмуренный от усилия понять, что происходит. Он! Вспышка гнева и острейшее желание запустить телефонную трубку об стену. Но проснувшееся благоразумие берет верх… И она говорит: «Хорошо. Буду ждать». Благо? Разумие?
Лизавета встает со стула, по диагонали пересекает комнату, глядя внутрь себя. Палец опять запускает бродячую по закоулкам сознания музыку.
В прошлом, в таком далеком, что оно стало похожим на книжный сюжет, Лиза была замужем. Юная, восторженная, с головой в омут. Она и сама не знала, любила ли этого решительного хохотуна. Казалось, он все знал наперед. Он по жизни победно маршировал, не сдвигая в раздумьях брови. Любая проблема в его голове имела единственное решение. Так и полагается молодым, но профессионально бородатым геологам. Дилеммы всегда доставались другим. Прямолинейная улыбка его освещала им безликое казенное жилье, улыбка заменяла отопление, улыбка расцвечивала полярные ночи и заставляла расти цветы в колеях безнадежных дорог, что пролегали от одного пункта назначения до другого. Но безнадежность от этого не исчезала. Спустя пару лет Лиза уже понуро плелась за героем в хвосте на привязи не любви, но долга. А он единолично принимал решения. Одно из них, такое очевидное для него… поставило точку. Во всем. Очередная экспедиция… в богом забытый край. Вызвался сам. Что-то там срочно определять. Обшарпанный катер с чихающим невпопад мотором. Штормовое предупреждение… Когда по прошествии нескольких дней пришло это короткое сухое известие, Лиза молча собрала свои вещи и покинула безымянную квартиру. Слезы не вытекали, они застряли в глубинных потемках души, куда и сама Лиза заглядывать не отважилась бы.
Дома жизнь началась с нуля. Первые месяцев дцать Лиза медленно размораживалась. Но упрямая голова и хрупкие лишь на вид руки потихоньку снискали успех. Стиснув зубы, она распрямлялась, из тени взрастала личность.
Порой из паутины сна вытрясал кошмар. Возвращался он после крушения, почему-то всегда без лица, в полумраке прихожей. Сдвигал со ступней сапоги, утяжеленные комьями грязи, стаскивал одной рукой наискось свой бушлат цвета хаки. И, когда, все такой же не предъявивший лица, чуть хромая, шел в комнату мимо Лизы, она вдруг замечала вишневые капли крови, пунктиром конспектирующие его путь. Войдя за ним в комнату, тут, в желтом круге торшера, Лиза… он начинал поворот головы… Лиза… вскидывала руки ко рту… а лицо его…
Лиза выныривала из промокших глубин на поверхность с «ахом». Протяжным таким «ахом», крича на вдохе, рыдая внутрь.
Наяву она, увы, не могла заставить себя горевать. Человек из оставленной позади эпохи. Случайный, хоть и отметившийся в ее паспорте синим бюрократическим штампом. Эти странные сны, скорее, выражали синдром ее страха перед гипотетическим возвращением прошлого. Чур меня! Чур! Лиза встроилась в новую жизнь, но тянулся еще, как будто, вишневый кровавый след.
И вот здесь появился ОН. Интересный, совсем иной, даже загадочный. Улыбался иначе. Иначе решал проблемы. Мыслил иначе. И, когда Лиза, обессилев от изумлений, рухнула во вкрадчиво подставленные объятья, оказалось, что вселенная закружилась тоже иначе… и навязчивые видения больше не навещали ее в снах.
Что ж такого, что ОН женат?!
Лиза вздрагивает от реальности – музыка доиграла, и напротив нее в ожидании замерла пустота.
Почему тишина? И соседей не слышно ни сверху, ни за стеной. Мелкие вредные колесики в механизме часов вертятся, зацепившись зубами, раскачивают молоточек и двигают тараканьи усы стрелок. Попробовать остановить часы? Лиза ежится и плотнее закутывает озябшее тело в услужливый теплый плед.
Как это было давно!
А теперь спасательный круг превратился в чугунную гирю, прикованную ко всем конечностям сразу… и к голове…
Бесцветная мучительная улыбка тщится подправить угрюмую маску лица. Лиза все-таки улыбается, но внутри. Своим мыслям. Воспоминаниям?
Май. Будний день. Ледяная вода озера. Он лишь за компанию замочил ноги, а Лиза, раздевшись, ворвалась в весеннюю синеву. Вода обожгла, ободрала кожу и выплюнула купальщицу, исторгла ее из себя. Его тело горячее, ее тело пронзительно обнаженное… требовательно обнаженное… оно жаждет тепла, жаждет жара, и… волна разнузданного кипятка вздымает обоих на свой гребень.
«Да, так и было», - Лиза, глядя внутрь себя, кивает и улыбается, - «Я летала…».
А потом как-то вдруг он пропал. Нет, не без вести. Лиза знала, что он жив, здоров. Но звонки стали редки и будто по принуждению. Встречи вовсе забылись. Занят. Занят. И голосом виноватым что-то мямлил про время, которого нет…
«Охладел? Заболел? Или я стала скучной, однообразной?» - Лизавета копалась в себе, дознаваясь правды.
«В чем причина? Банальное «наигрался»? Встретил женщину ярче? … За что?»
И пронзительное сиротство поселилось внутри ее тонкого организма. Вереница бесплотных тревог подставляла подножки в обыденной жизни. И работа валилась из рук, и отважные замыслы вяло поблекли, и источник таланта подернулся плесенью. Лизу уже медленно и угрюмо понесло по течению к прокисающим заводям безразличия, но… «Свет на нем что ли клином?..» Неуклюжая жалость к себе породила на удивление животворную злость. И взялась Лизавета карабкаться вверх со звериным упрямством, сдирая до крови ногти, преодолевая ехидные каверзы настроений.
Спустя года три, когда номер его телефонный уже не опознавался, неожиданно утром ее разбудило:
- Лизуня, привет! А не хочешь по чашечке кофе?
Будто не было этих двух лет. Он, наверное, не в себе… У него с головой все в порядке? Будто не было разверстой во мрак пустоты? Мир сотрясла катастрофа, а он ее и не заметил? Он где-то грелся, пока она выгребала из гинессовой метели, пока она погибала…
Лиза молча бросила трубку.
Но он, видимо, решил, что неправильно набрал номер. И вот снова звонок.
Что-то вновь завязалось, состряпалось… только, хромая, подволакивая немощно и ноги, и руки, и хвост. Крылья отпали во время непредвиденного антракта. Бескрылая теперь получалась страсть. Ряженая. Да, и не страсть вовсе. Скучноватая дружба телами.
Лизавета подходит к дивану, садится, подобрав под себя одну ногу, и голову кладет себе на плечо. Асимметрия тела и мыслей. Она смотрит в одну неопределенную точку, и чувства выстраиваются в горизонтальную идеально прямую линию, лишенную всплесков пульса. Пульс сохраняют по-прежнему лишь часы.
Да, он всегда был женат. В самом начале их необъяснимых метаний она наслаждалась коварным своим превосходством и сознавала это. Превосходством над той, что все время существовала нарицательным персонажем. За кадром. Жизнь его обязательная и жизнь свободная. Ей льстило, что он прибегает к ней спозаранку, что он ей приносит, расплескивая, безудержные фантазии, дивно пахнущие цветы и бурлящую нежность, граничащую с исступлением. Лизу отчасти вела и злость. Злость на нелепые годы, что предваряли их встречу, злость и на бравого геолога, и на себя. Ей хотелось цепко вонзить пальцы в радугу новых ощущений. Но… эта радуга была зыбкой, прозрачной и переменчивой. И сладкое превосходство толкалось плечами с пониманием того, что радость ее краденая. А он кувыркался в беспечном своем упоении, подпитывая выдумкой и расцвечивая стихами шаткую параллельную реальность.
Горсть капель терзаемого ветром дождя неровным стаккато разбивается об оконное стекло. Лизавета растерянно выпадает из размышлений.
«Надо сварить кофе». Она устало поднимается и пробирается сквозь загустевшее время на кухню. Время стоячее, словно застрявшее на случайном аккорде, диссонирующем и все более походящем на скверный гудок. Гудок о беде. Его будто бы произвел безымянный водитель, уткнувшись разбитым лицом в центр руля, заставив взреветь клаксон. Как горланит невыносимо пресловутая пустота!
Зачеркнуть все… выбросить телефон… сменить адрес, страну, вселенную…
Сколько раз Лизавета пыталась сломать эти неудобные, уродливые, несуразным каркасом схватившие всю ее жизнь кости реальности… будто сросшиеся, как попало, после множественных переломов. Почему? Ну, почему она ходит по кругу, каждый раз возвращаясь к нему? Зачем он ей? Ответа не существует?
Добредя до кухни, Лиза вдруг разворачивается назад, снова входит в комнату и начинает сосредоточенно раздеваться. Домашние вещи летят в удивленное кресло. Она раскрывает шкаф и молча стоит, захватив в кулаке подбородок. Серые плотные брюки, блузка, кофта. И вот она уже в сумеречной прихожей кольцами вертит на шею длинный шарф, накидывает пальто. Взгляд в освещенный понурым чахоточным светом проем… Ботинки… Ключи…
Телефон полежит в квартире.
Замок громко перебирает расхлябанными суставами. Скоропалительные поцелуи подошв со столетними ступенями. Вниз по лестнице. Открывая входную дверь, Лизавета бросает короткий настороженный взгляд вдоль улицы и стремительно удаляется проходными дворами в неведомом направлении.
Если все-таки он придет, на площадке ее этажа еще будет парить аромат тех духов, что так распаляли его и сламливали порой его волю.