VII Помощник табунщика

Серия рассказов из книги «Къадар» (Судьба), написанных из воспоминаний отца автора). Через сложную линию жизни главного героя – своего отца - автор стремится передать дух трагедии, перенесенной карачаевским народом в 40-е годы XX столетия, и суть происходивших в то время процессов.

-----------------------


1950 годы для Казахской ССР были очень сложные. Республика была тесно связана с развитием животноводства и нуждалась в серьезной кормовой базе, а её явно не хватало. Поэтому Казахстану передавались, во временное пользование, пастбищные угодья, расположенные за её пределами,  особенно это касалось южных регионов республики. Думаю так пытались повысить  производство сельскохозяйственной продукции. Но как правило при таких передачах земель из одной совхозной республики в другую, снижался стимул к проведению работ по сохранению плодородия почвы. На наших глазах земля скудела, давала всё меньше и меньше урожая, выпала по этой причине из севооборота. Но в те годы на такие «мелочи» никто не обращал внимания, эксплуатировали варварски, не думая о последствиях. Считалось, что страна у нас огромная, степи бескрайние, поэтому земли хватит всем и надолго.
Некоторые районы Средней Азии и Казахстана по несколько раз переходили из одной республики в другую. Так Бостадыкский район, с частью Голодной степи, несколько раз передавался Узбекистану, а затем возвращался обратно. Там тоже шла своя невидимая война в виде самовольного захвата пастбищ Казахстана животноводами Узбекистана. Пока можно было содержать собственное поголовье скота на урезанных пастбищных участках казахи терпели, но затем начинались междоусобные стычки из-за пастбищ, переходящие в межнациональную рознь и разбирательства на уровне большого начальства. Нам простым трудягам все это очень мешало спокойно жить и работать, бороться за свое возращение на Кавказ.
У меня с раннего возраста была страсть к лошадям. Свою первую лошадь, которая осталась на Кавказе я часто вспоминал. Она была карачаевской породы, спокойная, трудолюбивая, смело шла по любым горным тропам, очень любила меня, но чужих к себе не подпускала. Она мне даже снилась по ночам. Когда я мечтал о возращении домой и вспоминал свой родной аул Карт-Джурт я, прежде всего, мысленно представлял себе как буду скакать верхом, по нашей прекрасной долине, ухаживать за своей любимой лошадкой, кормить, поить её  из нашей горной речки хрустально чистой ледниковой водой, берущей своё  начало со склонов величественного Эльбруса. Этими мечтами я жил, они меня согревали,  давали силы чтобы выжить. Но это всё представлялось в будущем, как мираж,  пока же надо как-то сохранить себя и своих младших в живых, думал я. Не потерять самого себя, остаться самим собой в этой бескрайней чужой стороне куда свезли, насильственно согнали в разные годы, представителей всех народов СССР и навесили им разные политические ярлыки – раскулаченные, расказаченные, троцкисты, предатели родины, враги народа и тому подобное.
Ислам, сынок, ты не подумай, что я впал в грустные воспоминания и жалуюсь тебе на свою судьбу, нет, ни в коем случае. Это не так, хотя мне действительно досталась не сладкая судьба и тяжелая жизнь, полная различных испытаний и лишений. 
Но я видел людей с еще более трудной и даже страшной судьбой. Я видел как спецпереселенцы – так нас называли казённым языком, каждый день десятками умирали от голода и лишений, особенно в первые годы ссылки. Бывало, что за ночь вымирала вся семья, а похоронить некому. Никогда не забуду увиденную картину – молодая женщина – карачаевка, лежит мёртвая на улице, у порога своей лачуги. А её дочка-грудничок хрипит, потеряв голос от плача и пытается сосать грудь матери, не понимая, что мама уже мертва.
Другой случай, о котором я хочу тебе рассказать, связан с нашей семьей. Может быть ты помнишь бабушку твоей мамы, твою прабабушку Аминат, мы звали её Мадак. Она умерла, когда ты был ещё маленьким.  Помню, она часто к нам в гости приезжала, очень  мудрая, красивая и глубоковерующая женщина. Я всегда восхищался её сдержанностью, доброжелательностью и умом. С любым человеком она находила общий язык. Несмотря на свой преклонный возраст она имела очень хорошую память и здравый ум. С бабушкой Мадак было всегда интересно беседовать на разные темы. Твоя прабабушка не имея светского образования могла решать сложные задачи и примеры по алгебре и геометрии. Для меня это было непостижимо, нередко мне казалось, что у бабушки Мадак были сверхчеловеческие способности и сильная интуиция. Она часто удивляла нас своим необычным и мужественным характером, являясь при этом слабой, болезненной, хрупкой бабушкой. 
Однажды, твой дедушка - Умар Кипкеев, с большим удивлением  рассказывал случай из её жизни в Средней Азии, где мы находились в депортации.   
Дорога лежала через пустынную степь, по которой нам предстояло ехать два дня. Погрузив на бричку всё своё имущество и малолетних детей, мы ехали не спеша по нескончаемой пустыне. Ночью остановились на ночлег. Я быстро собрал маленькую юрточку и наша семья разместилась в ней. Бабушка Мадак захотела спать на арбе под открытым небом.
Утром, когда все ещё спали, совершив утренний намаз, я сидел и строил планы на дальнейшую дорогу.  Вдруг  вижу как большая ядовитая змея, думаю это была кобра, не спеша сползает с арбы на которой спала  бабушка Мадак. Я быстро схватил палку,  чтобы убить её  и направился к арбе.  Мадак увидела это и говорит, - Умар, не трогай эту змею, она всю ночь рядом со мной пролежала и не тронула меня, оставь пусть живет.
Оценив ситуацию и беспокоясь за наших малолетних детей, я очень испугался, ноги чуть не подкосились. Присел на землю, и словно под гипнозом, не мог даже пошевелиться, наблюдая за уползающей змеей. Она отползала всё  дальше и дальше, периодически останавливалась, поднимала свою голову, оглядывалась на нас, будто прощалась и исчезла в просторах бесконечной степи, - вспоминал Умар.   
Много подобных историй рассказывали про бабушку Мадак. 
Как-то раз я вернулся с работы, вижу бабушка Мадак сидит на стульчике во дворе под деревом и неспешна перебирает четки (эти четки она подарила моей маме Зюльфрузе, которая до сих пор бережно хранит их у себя – Авт.). 
Я подошёл, поздоровался и обнял её. – Хызыр джаным, не эте  тураса? (Хызыр, как ты поживаешь?) Сынок, ты очень добрый и хороший, я постоянно скучаю по тебе и твоим деткам. Вот видишь - эта палочка, которую ты выстругал, она такая удобная и лёгкая, я с ней не расстаюсь, ноги мои уже не держат, - продолжала она. - Сынок, ты сирота, рано потерял родителей, но ты не расстраивайся, ведь ещё хуже когда теряешь своих детей. На нашу долю выпала такая горькая судьба, что и врагу не пожелаешь.
Хызыр, пойми меня, я никогда не жаловалась на свою жизнь и о своих трудностях не рассказывала никому. Знаю о твоей не легкой судьбе и хочу рассказать о том, что и мне пришлось в жизни испытать. Как я похоронила своих четверых детей. Остались один сын Мухаммат и Байду - твоя тёща.
До войны мы жили в г. Теберда под горой, это место называется Абайхановский хутор. Мой отец Карамырза Кочкаров меня, ещё совсем молоденькой, отдал замуж за сына Зекерьи Абайханова – Идриса. Хорошая у них была семья, добрая, я сразу же стала своей среди родственников мужа, они меня очень любили.
У нас родилось шестеро детей - два мальчика и четверо девочек Байду, Салих, Мухаммат, Зулихат, Кюльсюн и Арюу.   
Абайхановы жили зажиточно имели много скота и имущества. Когда пришла советская власть их назвали кулаками и подвергли репрессиям, отняли все нажитое. (В городе Теберда до сих пор стоит дом, который построил мой прадед Идрис Абайханов – Авт.). 
В 1943 году нашу семью, как и всех карачаевцев, выслали в Среднюю Азию. Моего мужа Идриса расстреляли как инакомыслящего, назвали врагом народа. 
Времена депортации были очень трудными для всего нашего народа.  Ты сам через себя пропустил все  тяготы переселения и знаешь всё не хуже меня. Просто расскажу тебе о том, как я не смогла в Азии уберечь своих детей, от смерти, о чём я очень горько сожалею. Но надо быть всегда благодарным Аллаху за то, что он дал нам силы выдержать эти тяжкие  испытания.
Как только привезли в Киргизию, нас, около десяти семей, депортированных карачаевцев, расселили в одном старом бараке. Были в основном женщины с малолетними детьми и три старика. Эти старики,  ходили работать на местных жителей и, тем самым пытались как-то помочь нам.
Салиху – моему старшему сыну было всего тринадцать лет, он тоже ходил вместе с теми стариками на работу. В один из дней вернулся очень болезненным и скоропостижно скончался. Оказалось, что он не выдержал и  выпил грязную воду, с небольшого водоёма, так как чистой не нашёл, заболел дизентерией и сразу умер.  Бедненький очень хотел мне помочь. Вечером  того же дня,  вместе с двумя женщинами, мы похоронили его в чём был одет, одним словом просто закопали в яму без всяких обрядов. Кроме моего сынишки, вокруг умирало много других ссыльных детей, поэтому смерть моего мальчика прошла как обыденное дело.   
После изнурительного тяжелого дня похорон, и сильного потрясения я долго не могла уснуть, тайком обливалась горькими слезами. Чувствую, не может уснуть и ворочается моя дочка - Кюльсюн. Она повернулась ко мне и спрашивает, - Анам, а ты сильно расстроилась, что Салихчик умер?, – нет, не расстроилась, потому что мы все когда-нибудь умрём и обязательно, встретимся в той вечной жизни, куда он ушёл, ему там хорошо. Давай родненькая, закрывай глаза и спи. – Анам, а я вот очень сильно расстроилась, вот здесь у меня как-будто горит, - продолжала она и положила мою руку на свою грудь. Я очень хочу пить, – попросила Кюльсюн. Но так как все были уставшие и не хотелось никого будить, я ей говорю, - доченька, потерпи немного, мы скоро встанем на утренний намаз и я тебе обязательно принесу водичку. Хорошо, - сказала она и отвернулась, буквально сделала выдох и скончалась. Я мгновенно почувствовала это сердцем, попыталась её  потормошить, привести в чувство, но всё бесполезно, она была уже мертва.
Я сильно прижала к себе Кюльсюн и тихо начала оплакивать её и сына. Через  какое-то время она стала холодной, подложив между собой и мёртвым телом дочери  одеяло, я не отпускала её от себя. Когда стало рассветать я всем сообщила о своем горе и мы похоронили ее рядом с Салихом. 
Вот так, Хызыр, в течение одних суток я похоронила сына и дочку.
Бабушка Мадак потихонечку вытирала свои слёзы и продолжала рассказывать свою горькую историю. 
Я пытался отвлечь её на другую тему, но она видимо хотела рассказать кому-нибудь  всю накопленную горечь, поэтому я не стал её перебивать, сидел и слушал.   
Позже нашу семью из барака переселили  в домик с двумя смежными комнатушками, - продолжала Мадак -,  в одной из которых ещё до нас жила пожилая, высокого роста женщина. Она с первого момента нашего знакомства показалась странной, грубой и нелюдимой, нашему заселению была явно не рада. Место жительства мы не выбирали, довольствовались предоставленным и тому были рады, что не на улице живем.
В первую - же ночь я проснулась от звука разжигаемой спички, которой эта женщина зажгла свечу. Затем она достала из маленького чемоданчика ножик и потихоньку, без шума, направилась в сторону нашей комнаты. Тогда я, чувствуя неладное, ногой столкнула Зулихат, лежавшую  со стороны моих ног, на Байду и Мухаммата, которые лежали на полу возле нашей кровати.  Дети проснулись, а Зулихат заплакала. Женщина вернулась и присела на свою кровать. Через некоторое время, как только дети успокоились, она опять направилась в нашу сторону. Я оторвала от груди мою самую младшую дочку  Арюу, лишившись соски она как всегда начала кричать. Женщина что-то не разборчиво пробормотала, вышла из дома и ушла. На следующий день я рассказала об этом нашим старикам, которые помогли  мне переселиться с детьми в другой дом.
Позже я узнала, что эта страшная женщина была маньячкой, убила ножом нескольких местных детей. Её нашли на кладбище убитой её же ножом. 
Но мои страдания на этом не кончились. Как бы я ни старалась сохранить жизнь моих детей, в скором времени я похоронила Зулихат и Арюу, они так же как Салих умерли от дизентерии.
Этими словами завершила свой, скорбный рассказ бабушка Мадак.
Ислам, несмотря на все тяготы жизни пережитые в годы депортации я благодарен Всевышнему Аллаху за то, что он сохранил безвинным сиротам жизнь и позволил мне и моему детскому семейству не потеряться на чужбине, а живым вернуться на родину, исконную землю наших предков.
 И вот ещё о чем я думаю - каждый свободный человек должен иметь свою родину и жить на своей родной земле. У карачаевцев говорят «Тышында Солтан болмада юйюнгде олтан бол» («Чем быть Султаном на чужбине лучше быть рабом на родине» - Авт.).   
Среди депортированных разговоры о возращении на Кавказ  никогда не прекращались. Когда встречались два карачаевца, они обязательно спрашивали друг друга  «Кетеменден не хапар» (Какие вести о возращении – Авт.).
В селе Пахта-Арал я устроился помощником табунщика в одноименном совхозе. В мои обязанности входило пасти и следить за сохранностью табуна  совхозных лошадей, перегонять его с одного пастбища на другое.
Позже, как и мой отец Узеир, перед тем как уйти на фронт, я занялся  дрессировкой лошадей. Она у меня хорошо получалась, хотя это очень тяжёлое и опасное занятие. Особенно когда дело касается молодых, полудиких жеребцов,  живших свободными косяками в казахских степях и не признающих уздечки и седока. Для них, как и для человека, свобода превыше всего и расстаются они с ней очень неохотно. Иной жеребец готов покусать и затоптать,  зазевавшегося жокея. Тут нужен глаз да глаз и большая сноровка. Я этому старательно учился у опытных жокеев, да и генетически заложенная во мне от прадедов любовь к лошадям видимо помогла мне в этой работе.
О дрессировке лошадей можно рассказывать очень много, это целая наука, а каждая лошадь имеет свой отличительный характер и норов, свою историю.
Расскажу лишь несколько основных примеров  которые я для себя уяснил,  дрессируя лошадей.
Лошадь это очень умное животное, с хорошей памятью. Я не раз убеждался, что она помнит практически всё. Если она тебя послушалась, её  надо обязательно похвалить и угостить сахаром. Удивителен тот факт, что если она не послушалась жокея и её наказали, она понимает за, что её наказали.  Лошадь, считает тебя членом своего стада, а там правит сильнейший, поэтому не дай бог если ты оказался слабее чем она, тогда считай, что ты проиграл. После этого лошадь тебя уже никогда не послушается, не подчинится твоим командам. Более того она начнет руководить тобой. В любой момент может укусить тебя, лягнуть ногой, или откажется везти тебя. Вобщем она сама начинает решает, что и как  ей делать. Еще хуже - если обученная лошадь приобрела скверные привычки. Очень редко такие лошади поддаются дрессировке и перевоспитанию. У них как у людей - плохие привычки трудно, а иногда и невозможно вытравить. Так и мучаются они всю жизнь, да и другим от них покоя нет.   
Самое главное, необходимое качество дрессировщика лошадей – это спокойный, терпеливый и твёрдый характер. Надо понимать,  что этой профессии, по книжкам не научишься. Эта наука постигается многочисленными падениями, травмами, тратой нервов и конечно огромной любовью к этим умным животным, умением руководствоваться их законами поведения, морали, взаимоотношений. 
Когда тренируешь лошадей, надо говорить на их языке, поэтому не всегда наказание или поощрение работает.
Например, бывают случаи, когда лошадь не дает на себя сесть, а как сел  на неё, послушно выполняет твои команды. В таком случае, независимо от того бьёшь её кнутом или кормишь сахаром, она не будет слушаться тебя. Надо просто давать ей новую форму  поведения и твёрдо её закреплять.
Был такой случай. Одна лошадь имела привычку кружиться перед тем как начинаешь на неё садиться. Если пытались её остановить и сесть верхом, она брыкалась, нервничала, при возможности, топтала всадника. От этой лошади несколько человек пострадали и уже думали как от неё избавиться.
Мне стало жаль эту лошадь, её за такой норовистый характер запросто пустили бы под нож. После нескольких дней дрессировок я приспособился садиться на неё в момент когда она кружилась и не останавливая её кружения.  Как только садился в седло я сразу же давал ей кусочек сахара и у этой лошади  в памяти постепенно закреплялся момент моей посадки и угощения. Со временем она привыкла к седокам и сахар давать ей было уже не обязательно. Вот такая была хитрость.
Ислам, - я видел разные эмоции лошадей. Трудно поверить, но  они как и люди умеют радоваться,  плакать, делить с тобой радость или горе. Это очень преданные хозяину животные, ради тебя они могут кинуться в огонь и в воду и не подведут никогда. 
Как лошадей я не любил не одно другое животное. Из-за этого я никогда не ел конину, даже если и был очень  голоден.
Один Аллах знает, сколько дней и ночей я провёл в степи под открытым небом, на пастбищах вместе с табунами. Мне порой казалось, что я умею разговаривать с лошадьми и когда они говорят между собой, я всё понимаю.