Три книги. 12

ДВЕНАЦАТАЯ  КНИГА  РАССКАЗОВ

Содержание
-Настроение
-Встретились "Я" и "Ты"
-Разговор с грузином или Россия напала!
-О стихотворении К. М Симонова "Жди меня"
-Молоко и любовь
_____________________________________


Настроение

Она закончила стирку. Вытерла мокрые красные руки о фартук. Наконец-то, присела на стол.  На самый край, чтобы легче и быстрее встать. Некогда рассиживаться. Пора укладывать Павлика.

Мальчик капризничал, требовал мультика.
"Нет, дорогой! Иди-ка ты спать! От этого телевизора  и так с ума сойти можно!"

Павлик захныкал, а она, вместо того, чтобы успокоить, нашлепала  его.  Из-под одеяла еще несколько минут доносились приглушенные всхлипывания, незаметно превратившиеся в мерное сладкое посапывание.

Она легла рядом, но ей не спалось.  Вспоминала всякую всячину, пустяки, в общем-то. Чем незначительнее пустяк, тем лучше. В последнее время ей почему-то нравилось  перед сном припоминать кем-то сказанные малозначительные слова, прокручивать назад киноленту прожитых дней.

А еще любила придумывать всякие необыкновенные сочетания, цветовые нюансы для новых, никем никогда еще не сшитых сарафанов, купальников и бальных платьев. Краски постепенно тускнели, как на закатном небе. Приходил сон.

В ту ночь он был безрадостным, неуютным. Ей снилось что-то тяжелое, бесформенное, громоздкое. Не мужское и не женское. Некрасивое. Никакое.

Утром она проснулась с больной головой. Дольше обычного умывалась, зато от зеркала отошла  быстрее, чем всегда, недовольная собой.

Стала будить Павлика. Мужичок-с-ноготок  никак не  хотел просыпаться. С трудом удалось поднять его, потом  умыть, одеть, накормить, вымыть посуду, выключить, проверить, закрыть и выйти из дома почти вовремя.

Павлик  совсем проснулся и вначале шагал охотно, даже весело, но на полпути к детсаду, видимо, сообразил, что с мамой скоро придется расстаться, сел на снегу и всем своим видом показывал, что далее не сделает ни шагу.

"Да что же это за наказание такое! Посмотри, все дети идут в садик, никто не плачет, один ты  у меня капризничаешь! Ты же мальчик, а не ослик!  Почему такой упрямый? А? Ну, пойдем! Пойдем скорей, а то я из-за тебя на работу опоздаю! Не хочешь?!  Ах, ты, противный мальчишка! Я тебя выдеру когда-нибудь, как сидорову козу! Господи! Да разве от этого алкоголика  могло родиться что-нибудь путное?! Нет! Ты пойдешь! А я говорю, пойдешь!"

Затащив Павлика в группу, на второй этаж,  побежала к  метро. Расстроенная.                Ну, вот: еще одно опоздание!

Она по опыту знала, что на службе нужно прятать эмоции поглубже, сдерживать  искренние, идущие от сердца порывы.  Хотя, прячь-не прячь, сослуживицы все высмотрят, высветят, словно рентгеном, ничего от них не скроешь.  На три вершка в землю зрят! Вот уж точно: когда у человека нет  своей жизни,  ему просто необходимо влезть в чужую! А если не пускают? Тогда беда-обида!

Взять каждого в отдельности, — неплохие  вроде все люди! А как собираемся вместе, слова доброго, радостного, такого, чтоб: ах! — не услышишь,  хоть в три уха слушай!

Она принялась чертить, но рабочее настроение не приходило.  Раздражали даже четкие изящные линии, которые умела вполне прилично чертить  без инструмента, без помощи циркуля и  рейсфедера. Даже чистота бумаги казалась сегодня чем-то нелепым, случайным и неуместным: почему же в жизни все не так, ни одной прямой линии, да и с чистотой плоховато!  Плеснуть бы на этот белоснежный ватман  пузырек туши! И да здравствует реализм!

После обеда опять не работалось! Не зная, куда себя деть,  она смотрела в окно на темные рваные облака, и, постепенно,  их неустроенность и  тревога передавались ей.

Наконец, за полтора часа до звонка, шепнув шефу: "Мне надо успеть в поликлинику!"  — она оделась и вырвалась из здания на улицу с таким чувством, словно перепрыгнула через тюремную стену.

Резкий пронизывающий ветер холодил грудь, а спине было жарко: она все время непроизвольно ускоряла шаг. 

Быстрее! Еще быстрее! К метро, по мокрому асфальту (ну, почему же мокрому, ведь дождя нет,  и не было: на улице мороз?!).

"А вдруг что-то случилось с Павликом?" — почему-то подумала она. И вдруг побежала,  пробиваясь грудью сквозь порывы встречного ветра.

Мимо, как живое существо, пролетела  кем-то брошенная газета. У перекрестка сгрудились машины: стадо железных враждебных животных. Куда они все прут?! Улицу  уже не перейти!

Скоро пришлось остановиться еще раз: рядом с бордюром она заметила нечто, похожее на  мертвую кошку.  Подойдя поближе, с облегчением выдохнула: на мостовой валялся кусок кем-то выброшенной резиновой камеры….

Не помнила, как добежала до детского сада, как поднялась на второй этаж, как открыла дверь…

Павлика она увидела сразу, в группе играющих детей.  Он возил по полу игрушечную машинку, красный от напряжения, сосредоточенный, серьезный. Рубашка с якорями, которую она надела на него утром,  выбилась из штанишек и смешно топорщилась, торчала сзади, как хвостик.

Она замерла у входа и, затаив дыхание, смотрел, вся словно превратившись в глаза. Наверное, еще долго  простояла бы так, не шевелясь,  но тут зазвенели, почти хором, детские голоса:
"Павлик! Павлик! За тобой мама пришла!"

Павлик поднял голову, встретился с ней взглядом, в тот же миг просиял, бросился к ней, размахивая руками и крича:
"Мамочка! Мама пришла!"

Он  сходу ткнулся лбом в ее бедро. Она  нагнулась, подняла его,          прижала к груди, отвернула лицо, чтобы не намочить сына вдруг нахлынувшими слезами.

Домой они шли медленно. Павлик не отходил от нее ни  на шаг, так и льнул, как жеребенок  к доброй, теплой, единственной и незаменимой для малыша-жеребенка  маме-лошади. 

Она кинула в Павлика снежком, а потом толкнула его в сугроб. Мальчик до того удивился (она никогда раньше не разрешала ему сидеть на снегу, чтобы не простыл), что даже забыл расхныкаться!

Пошел снег. Беззаботные  снежинки летели неторопливо,  важно, только у фонаря затевая веселую кутерьму.  На свете стало красиво. Спокойно. Как давно уже не случалось в ее жизни…

И ей почему-то подумалось, что  все будет хорошо!  Все с нашими детьми будет хорошо, если творить это хорошее будем мы сами — всей силой души, всего своего духовного существа! 


Встретились "Я" и "Ты"

Встретились двое.
Один из них чаще произносил  слово "я".
Другой   — чаще слово "ты".
Так я их и буду для краткости называть:
"Я"   и Ты"!

"Я" и "Ты"  — очень важные слова, потому что сразу высвечивают  очень важные  для нас понятия.

"Я" и  "Ты"  —   очень конкретные  слова! Прямого действия!  Актуальные  и сиюминутные! 

...Я так и не смог понять, почему одни любят слово "Я", а другие  "Ты"
А ведь вся жизнь наша зависит от разгадки этого секрета!  Все истории  любви и ненависти  рассказывают про эти слова!

"Он", "они" — тоже, по-своему, слова замечательные,  но более общие: меньше  привязаны к   реальной действительности, "косвенные", не про "сейчас и здесь"!. Они, например,  могут быть из настоящего, но из "другой комнаты"; а также возникают из прошлого, из  будущего, — из страны наших рассказов...

"Мы", "вы" — очень странные слова! С ними  совсем запутаться можно! Поэтому про них я лучше промолчу!

Хочу рассказать вам  про "Я"! Ну, о чем я мог бы вам еще рассказать со знанием дела и достоверно?   Только про "Я"! Больше ни о чем!

Про "Я" мне удобнее говорить  в прошедшем времени. Почему? Ну, во-первых, я уже довольно старый и прошедшее  мне ближе. Во-вторых, так более закончено и рельефно получится!

"Я"  любило себя.
Думало о себе.
Жалело себя.
Заботилось о себе.
Мнило  себя "обязательно "кем-то"".
Мечтало о себе.
Искало везде зеркала,
Чтобы поправить прическу,
Расправить морщины.
Насладиться своей  красотой.

"Я" превозносило
Себя
Над всеми.
Любило дальних
(Если это ей ничего не стоило!).
Уставало от ближних.
Боялось
Слова
"Мы"
И не доверяло 
Слову
"Ты".

Если  "Ты" было алмазом,
То "Я" —  бриллиантом, —
Камнем,
Который долго
И тщательно
Шлифуют
Добиваясь особенной,
Редкой,
Необыкновенной яркости!

Назначение бриллианта —
Блистать!
"Я" это знало,
И блистало,
И не жалело для этого
Ни сил,
Ни средств,
Ни времени!

Всю свою жизнь "Я" положило на то, чтобы быть  ярче  всех,  хотя  этих "всех", от которых одни неприятности, не любило, не выносило; но понимало, что превосходство придется доказывать ПЕРЕД  КЕМ-ТО!

Чтобы воевать, нужен враг. Чтобы блистать, необходим  фон.  Вот почему звездному "Я" никак не  обойтись  без дополнения! Чтобы  быть ярче всех, необходимы  "все"!  "Все" очень нужны, но только для фона!

Вы не встречались
С подобными
Рогоносами?
Или носорожицами?
Похожими на  вышеописанное "Я"?
Нет?
Вам повезло! И дай вам бог и в будущем  не встречаться!

...Встретились двое.
Один из них обожал  слово "я".

Другой, пообщавшись с первым, тоже  стал все время твердить: "я-я-я-я-я". Научился-таки  ячеству от учителя и даже превзошел его. А что ему было, бедному,  делать? Пришлось  забыть про "ты" и  сменить имя  на "Я"!  А то — и рта открыть, язва, не даст! Не выжить рядом с  таким языкастым  яком, язычником,  яхтсменом  —
"Нарциссом"!..

...Вся беда в том, что наши слова, поступки  и стиль общения  служат для решения задач, условия которых написаны, как правило, не нами...

…Я забыл написать про человека, который произносил слово "Ты" чаще, чем слово "Я".
О нем — в следующий раз!


Разговор с грузином или Россия напала!

«Россия напала!»
…Россия  сто лет вела войны за Грузию, обратившуюся к России за  помощью  ради спасения!  Разве можно  сегодня  так некрасиво предавать  бывших неополитических братьев (это я "про НАТО")?!! Разве позволительно быть такими неблагодарными?!

Обидно за нашу страну. Обидно за мою любимую Грузию: за Андроникова и Орджоникидзе, за Думбадзе и  Анджапаридзе, за Чиаурели и Закариадзе, за Леселидзе и Чанчабадзе, за Кантарию, а также за Егорова: за всех, не жалевших ни таланта,  ни сил, ни крови, ни самой жизни ради святой нашей дружбы… 

Неужели великие люди могут быть только в Великой Стране? А в карликовых «образованиях»  быстро заводятся злые  местечковые моськи?


…Я познакомился с интересным мальчишкой. Учится в восьмом классе. Пишет по ночам романы. Не любит математику.  Любит Грузию. Мать  грузинка. Отец, кажется, русский.

Парнишка почувствовал во мне родственную душу. Похоже, скоро я услышу предложение написать  что-нибудь вместе. Что ж, я не прочь. Может быть,  получится интересно!

Писатель обязан быть любознательным. Его внимание всегда сфокусировано на человеке: на его привычках, внешности, ошибках и заблуждениях, предрассудках, пороках и сильных сторонах, если эти последние  все-таки удастся разыскать. 

Юноша "зондирует" меня. Задает разнообразные вопросы.  Я отдаю ему инициативу; а сам для себя  "строю"  его образ по "опорным точкам"   его вопросов.

Он уже скучает под крыльями родителей. Мечтает вырваться из дома. Учиться хочет в Америке, в Китае, Японии, Сингапуре, Австралии... Далее — везде!
Ну, это положим, вряд ли получится...  Придется все же выбрать что-нибудь одно!

Ему захотелось уверовать в  бога! Он покопался  в "Интернете и вытащил оттуда буддизм.
К православию относится по-детски агрессивно, непримиримо. 
С возрастом эта блажь, возможно, пройдет.

Наконец-то.
Заговорили про август  две тысячи восьмого года. Слышу странные слова.
"Россия напала!"
"Путин напал!"

Так. "Грузия" пошла в атаку. У мальчишки дядя, брат матери,  — бывший прокурор, а в настоящее время обычный московский  деятель во имя бабла.  Это с его стороны ветер дует! Это он, конечно же, подначивает племянника!

Отвечаю на грузинскую провокацию:
"Путин не мог напасть, потому что был в эти дни на Олимпиаде в Китае.  Медведев находился в отпуске. Сердюков  неизвестно где. Их три дня искали с  милицией и овчарками".

Мой друг сильно разочарован. Ему  очень нужно, чтобы именно Россия напала!

Я  заметил в нем еще один  очень неприятный для меня крен — мистическое преклонение перед Америкой.   Он игнорирует весь жуткий негатив,  почти ежедневные расстрелы в школах,   планы и действия  их "Анаконд" по удушению всего и вся, не замечает  тупость, ограниченность и лживость их политиков… 

Что он так любит в США? Уж точно не литературу и искусство.  Америка   поднялась, стоит и держится на американской мечте о больших деньгах.

Любовь к  Штатам культовая. Россияне, обожающие деньги, всегда будут боготворить Америку и презирать Россию, потому что денег в Америке больше.

Да. Любовь зла, потому что оглупляет.

Впрочем, не одного только моего знакомого. Похоже, что пол Москвы  страдает  припадками американофилии в острой форме! И меня вовсе не умиляет то, что речь идет не о красивой любви, на самом деле, например, к их кинематографу, а,  всего лишь, о культе "денег"!

Мой знакомый озабочен агрессивной политикой России:
"База в Сирии угрожает международной безопасности!"
Спрашиваю:
" А более двух тысяч  американских баз  России не угрожают?!".
Ему нечего ответить. Врать и не краснеть он пока не научился.

Ну, вот. Все мне стало понятно. Тут-то, строго по закону упавшего бутерброда, в этот самый миг ясности, мальчик предлагает мне написать "роман вдвоем".  Мои предчувствия сбылись.

Но поздно. Я вежливо отказываюсь.
Если я  и захочу работать м соавтором, то только с тем, кто любит Советский Союз и  терпимо относится к русским. С любым другим — дописать до конца не получится...

…Уже несколько дней  хожу в печали!
Задам и я свой  вопрос.
Уже не ему, а вам:
"Почему "русские полукровки" зачастую так  до обидного враждебны всему русскому?"

Вот задачка!!!       


О стихотворении К. М Симонова "Жди меня"

   
…Нелегко добраться до смысла литературного произведения! Ведь чтобы понять, надо вначале полюбить. Только любовь — ключ к пониманию и в жизни, и в литературе!

Вот, например, стихотворение К. М. Симонова «Жди меня».

По форме это письмо, обращение к любимой женщине, внутренний монолог.

По напряжению, по накалу, по сути своей, стихотворение Симонова — молитва о  даровании верности.

Молитва  — первая на свете драма абсурда. Охотник, совершающий обряд перед охотой, отлично знает,  что мольба  не поможет. Будут  действовать другие факторы: ловкость, скорость, умение, опыт охотника,  качество оружия, поведение дичи, рельеф местности…

Тем не менее, обряд должен быть исполнен вовремя. А  то "пути не будет!"

Молитва-стихотворение обращено не к Богу.  К Любимой.

Это — Призыв. Зов. Заклинание:
"Жди. Люби. Не забывай. Будем верить вопреки и наперекор  всему, что кажется неизбежным, неминуемым, неотвратимым!"

Ни слова о холодном:  о смерти, о страхе смерти, о  невозможности встретиться  в обозримом будущем!

Хорошее, правильное настроение способно победить врага и сохранить любовь! Настрой этот верный  называют еще "нравственным стержнем" и  "силой духа"!

Все произведение  построено на одном слове: "Жди": так мелодия в музыке может зиждиться на  фундаменте многократно повторяющегося баса остинато.

Пятнадцать раз повторяет Симонов это упрямое:"жди", похожее на шум ночного юго-западного осеннего ветра. Ветра с запахом гари и рокотом отдаленной канонады!

Перед нами одно из редких стихотворений, автору которого для достижения цели не требовались окольные пути: двойные и тройные смыслы, подтексты и контексты. Любая условность, усложненность  показались бы нестерпимой фальшью при чтении молитвы!

С молитвой стихотворение сближает и внешняя иррациональность посылки и вывода: В обычной речи главной идее стиха соответствовало  бы высказывание: «если будешь ждать, то я вернусь, я выживу!»

Но заключение не следует из посыла! В реальной жизни такая логическая связь отсутствует! Скольких воинов ждали, но, все-таки, не дождались с фронта!

Мы знаем, что перед нами не бытовое письмо, а молитва, поэтому  отказываемся  на время от законов "бытовой" логики: ведь молятся всегда не о правиле, а об "исключении" из правил: о совершении Чуда!
_____________________

Чтение вполне может быть "быстрым"! Только жаль, что "быстрое чтение" не может быть умным: слишком много «матрешек» надо вынуть из текста  и  рассмотреть! 
Читайте медленно!


Молоко и любовь

Кормили нас в стройотряде одними макаронами и тушенкой, и делали это, главным образом,  по экономическим соображениям: отряд был на хозрасчете. Сколько денег сэкономим, столько и увезем с собой в Москву! Ведь питались  мы за собственный    счет.  Вот  на еде и экономили!
      
А нам с Рафиком, товарищем моим,  хотелось чего-нибудь свежего, натурального, деревенского. Например, молока парного! 

По вечерам, после работы, мы  ходили  за молоком  в деревню к одной крестьянке, державшей корову.

Из двух месяцев, проведенных в стройотряде, мне особенно запомнился один  вечер, от которого у меня ничего, собственно, не осталось, кроме картинки в голове. Это рассказ о картинке, если хотите, не более того!

В тот вечер, к нам  приехали девушки из педагогического техникума. Культурный обмен почему-то предусмотрели именно на вечер.
С чего бы это?!
Встреча с будущими педагогами планировалась на реке, поэтому   мы  с Рафиком, направляясь за молоком, выбрались на берег, чтобы взглянуть на гостей.

      
Смеркалось. В небе показалась летняя луна.
По реке  плыли лодки. Их было много.  В каждой из них стояла девушка в светлом платье со свечей в руках.

Река текла. Лодки плыли. От реки веяло вечерней прохладой.

Волосы девушек были распущены, пряди  волос шевелились на ветру.

Издали, с  высоты крутого берега, девушки казались прекрасными статуями из  сада Мецената.

Неподвижные фигуры  таили в себе нетерпеливое движение, ожидание, готовность уже в следующее мгновение взмахнуть руками и полететь в сторону Прекрасного,  Неведомого, Загадочного.

Все ярче светила луна.  Лодки, одна за другой,  подплывали к берегу.

В каждую из них поднимался  юноша. Теперь в лодке стояли Двое. На веслах никого не было. Течение само медленно и плавно уносило лодки в волшебный сумрак  на середину реки.

Парни и девушки  стояли неподвижно, не отводя  друг от друга взглядов.  Казалось, что лунные лучи связывали мужское и женское, воду и небо, луну и солнце: все было неразрывно Лунным, тинственно Сказочным.

И повторилось то, что было тысячу лет назад!  И две тысячи лет, и тысячу тысяч веков  назад: плыли лодки, светила луна,  встречались взгляды,  сплетались пальцы; мысли и чувства превращались в белые  крылья, чистые легкие крылья  одной единой Души………


…Мы с Рафиком  вдруг словно проснулись, будто освободились от наваждения; погасили лучи очарования, заторопились в деревню: молоко остывало!

Как всегда, выпили молоко прямо в сенях у доброй нашей крестьянки, оставили у нее литровую банку на следующий раз и возвратились в наш барак.

В ту ночь мы замечательно выспались, потому что спали одни.  Все однокурсники во главе с командиром и комиссаром отряда, до утра плавали по реке.


Иногда, вспоминая эту историю, я спрашиваю себя, почему не взошел тогда на лодку…. Ответ очевиден: потому что ждал какую-то "иную" любовь.

Мечта о Любви, Вера в Нее были для меня чем-то более серьезным, значительным, были ярче и реальнее, чем красивое, почти языческое, но пустое, по сути,  приключение московского маменькиного сынка на северной реке.


Через несколько лет после окончания института в Москву из   Казахстана приехал Рафик.  Мы встретились в центре города,  поговорили о том, о сем, посидели на скамье   в сквере неподалеку от памятника Достоевскому.

Мы щедро и открыто делились  тогда воспоминаниями, и я счел удобным, наконец-то, спросить его, почему он отказался от романтического приключения на ночной реке.

"Молоко мне нравилось больше!" — ответил Рафик и улыбнулся лукаво и добродушно, как умеет улыбаться лишь он один...



ДВЕНАДЦАТАЯ  КНИГА   СКАЗОК

Содержание
-Вольфи  и  Страна птиц
__________________________


ВОЛЬФИ  И  СТРАНА  ПТИЦ


ЭТИ СТРАННЫЕ СНЫ

Мне часто снятся сны.
Ты спросишь, какие? Разные! Сны бывают разные! Приятные, радостные, такие, что даже просыпаться не хочется. Проснешься, бывает, посмотрев приятный сон, и вдруг подумаешь:

«Ну, почему это было только во сне! Словно все скрипки мира пели в груди! Словно золотой дождь лился на голову, и алмазная роса освежила ноги усталого странника по тернистым дорогам жизни!»

Но бывают сны и другого рода. После них весь день думается:
«Ну, и дрянь же мне снилась прошлой ночью. И чего только в голову ни лезет! Тьфу!»

Такие сны хочется поскорее забыть. Но забыть их трудно, потому что они, к сожалению, повторяются.
То кто-то гонится за мной, и я знаю, что мне нет спасения. То меня душит что-то, тоже приятного мало, и самое главное, непонятно, что именно лишает воздуха: то ли горе, то ли горло не пропускает воздуха, то ли чьи-то руки тянутся к  шее. Проснешься после такого кошмара и скажешь себе:
«И зачем я спал? Лучше бы вовсе не ложиться, чем так вот мучиться»…

А еще мне случается летать. Тоже во сне, конечно. Летать во сне очень даже просто, проще простого и легче легкого. Вот как это бывает: я отталкиваюсь ногами от земли, подпрыгиваю и лечу. И совсем не так лечу, как обыкновенная пичуга, которая привыкла к своему чудесному дару и даже не удивляется ему…

А я удивляюсь, дивлюсь, восторгаюсь!

Летаю! Парю! Порхаю!

У меня нет крыльев, но воздух нежно принимает мое легкое тело в свои объятия, и бережно несет на невидимых волнах. Я  плавно опускаюсь до самой земли, снова взмываю ввысь до самых облаков, опять снижаюсь…
Мне легко. Я радуюсь. И нет мне износа,  ни скуки, ни лени, и нет мне конца!

Теперь я знаю: все-таки счастье есть, только оно не на земле, а в небе. Счастье не имеет веса! Оно раскрывается только тем, кто умеет летать!
Счастье полет! Не говори, что не знаешь! Знаешь! Знаешь и ты!

И счастливы на земле только те, кто не умеет болтать о счастье, зато может петь и летать!
Счастливы на земле одни только птицы.

Вот и сегодня ночью я летал, сам не скажу, было ли это на самом деле или только пригрезилось мне во сне.

…Я стал вдруг легким, невесомым, беспечным, как пушинка! Оставалось сделать совсем немного: чуть подпрыгнуть, оттолкнуться от земли и… полететь.

Не могу сказать точно, где именно я летал. Знаю только, что в Альпах: а  где же еще! Я ведь здесь родился, мне с детства знаком величественный вид этих гор. Люблю их вид, вкус, звук, запах, цвет! Обожаю ветер с горы!

Я пока еще е отваживаюсь летать над самыми высокими вершинами , покрытыми вечными снегами и льдом.

Там слишком холодно, а, кроме того, я  не очень-то опытен в деле летания, поэтому выбираю  то, что поближе: холмы, пригорки круглые, пологие, широкие: там удобнее, и не так страшно потеряться в бесконечности неба: оттолкнулся и полетел до соседнего холма, только и всего!

До перелетных птиц мне пока еще далеко!

Итак, я чуть подпрыгнул, оттолкнулся от земли и полетел. И не было надо мной потолка, и не было вокруг меня  стен.

Вместо крыши — небо. Только небо. Только безграничный простор вокруг.

Вдруг, откуда ни возьмись, подул ветер. Он дул все сильнее, лишал силы, брал в плен.

Наконец, ветер подхватил меня и понес куда-то далеко-далеко, словно пушинку.

Я только и успел подумать, что никогда не вернусь обратно, потому что не найду обратного пути к дому: слишком далеко занесло меня  неожиданным ветром.

Вы еще не успели дочитать до конца предыдущее предложение, а ветер уже стал ураганом, подкинул меня в заоблачную высь, потом швырнул вниз с такой силой, что чуть было не уронил в бушующее,яростное море.

Но буря еще не наигралась мной! Новый порыв ветра подхватил меня над самыми волнами и понес дальше.

«Ну, пропал! Совсем пропал!» — подумал я. — «Прощай, музыка! Небо, прощай!»

Что было дальше, не помню: я словно бы задремал или как-то отвлекся…  Так отвлекаются от всего на свете, зачитавшись интересной книгой.


ОСТРОВ ГРЕЗ
ЧАНА

Я лежал на песке. Может быть, спал. Может быть, грезил…
Меня вернули к действительности птичьи трели. Никогда не слышал я раньше такого чудесного птичьего хора. Сколько голосов тоненьких, прозрачных, серебряных, сильных звонких, звенящих, сколько ярких, желтых и оранжевых песен вливались в меня, как новая кровь, как  будто новая жизнь наполняла  избитое ураганом тело!

Я оперся на локоть, приподнялся и огляделся.

«Где это я оказался? Где мои дорогие Альпы? Где родной пик Унтерсберг?»

Справа и слева от меня простирался широкий песчаный пляж, показавшийся мне бесконечным.

Надо мной синело небо. Оно было большим и очень ярким,

Такого неба никогда не бывает в городе, где я родился.

Я чуть выше приподнял голову и увидел море. Оно напоминало доброго, спокойно спящего великана. Куда делась буря?

И все-таки где я? Куда  меня занесло?
Может быть, я в раю? Для меня рай там, где поют птицы. Как красиво поют они сейчас, как чист и сладок воздух, напоенный благоуханием трав и цветов!

Ко мне подлетела крохотная веселая пичужка с малиновой грудкой и зеленым хвостом. Чирикнула мне по-своему, по-птичьи, но чудо! я все понял. Каждая ее трель, каждый звук, изливавшийся из ее крохотного тела, были наполнены смыслом. Вот что она сказала мне, если перевести птичью речь на понятный людям язык:

Я, малиновка Чана, рада приветствовать тебя на Острове Грез, о Человек! Здесь, на этом острове, столица Всемирного птичьего царства, здесь волшебная родина птиц! Отсюда мы расселились по всему свету, вылетаем отсюда,  чтобы пролететь над океанами и пустынями, над  лесами  и горами, но никогда не забываем о своем милом доме и всегда прилетаем сюда со всех концов земли, как только сможем.

Мы, птицы, живущие на острове, ждали тебя, посылали тебе крылатые сны. Мы знаем, что ты наш. Нам известна твоя судьба.

Я попросил Чану:
«Расскажи мне про мою судьбу! Интересно, что ждет меня здесь, на острове, и что предназначено мне  в большом мире людей, если мне удастся вернуться туда!

Чана на мгновение задумалась:
«Если сказать коротко, — ты всегда будешь птицей среди людей и человеком среди птиц!»

«Какая необычная судьба уготована мне! Что ж. постараюсь быть достойным такой чести! Но скажи-ка мне лучше, Чана, как я оказался на вашем острове? Это —случайно или по волшебному замыслу неведомого мне кудесника?»

«Не было кудесника! Это мы попросили попутный ветер принести тебя к нам. Попутный ветер — наш верный друг Мы дружим с попутным ветром и враждуем со встречным, который всегда мешает нам долететь до цели.
Ты очень нужен нам здесь! Ты способен изменить жизнь птиц к лучшему!»

Я хотел сказать птичке, что тоже рад встрече, но вряд ли сумею изменить жизнь птиц к лучшему, потому что не умею на белом свете ровным счетом ничего, кроме сочинения музыки.

Но почему-то вместо слов из моих уст вырвалась длинная трель. Я вдруг запел по-птичьи. И слова моей песни были поняты. Пичужка радостно замахала крыльями, вспорхнула в восторге и скрылась в зеленых ветвях.

Пропев свою первую в жизни птичью песню, я испугался. Что же это? Как же это? Не стал ли и я птицей? И если да, то как, отчего? Благодаря какому волшебству?

Я быстро и с испугом осмотрел себя. Потом ощупал себя руками. Нет. Тело не изменилось. Никаких перьев, крыльев. Обычные руки, кожа…

Я захотел взлететь, взмахнул руками…
Получилось! Я легко порхнул ввысь.

Что делать дальше? Улететь с острова или остаться?

Чана сказала, что я очень нужен, нужен именно здесь. Интересно чем и как я могу быть полезен птицам? Что же, побуду на острове еще немного. Осмотрюсь, помогу тем, кто ждал меня, чем сумею…

«Улететь всегда успею!» — подумал я и взмыл еще выше над островом, почти к самому солнцу, как почудилось мне в какой-то миг!

Сверху остров казался мне маленьким, затерянным в бесконечном океане синевы  зеленым облаком: сверху небо, вокруг вода, внизу трава и деревья!

Несмотря на теплые слова привета, сказанные Чаной,  мне вдруг стало грустно. Так грустно, что я даже заплакал. Как ни хорошо было на острове, но ведь я расстался с домом, с мамой, отцом и сестрой, с моим клавесином. А мое будущее казалось мне все более неясным. Что ожидает меня на острове Грез?

Но птица не умеет долго грустить, не умеет помнить горе и тосковать. Скоро свежий ветер осушил мои слезы, высохли перья на грудке, и я, залетев на высокую ветку огромного эвкалипта, залился веселой трелью.

Мимо пролетел черный дрозд. Он сел неподалеку и стал внимательно слушать, чуть наклонив голову в сторону. Когда я закончил петь, он подлетел ко мне и сказал:
«Ты очень хорошо поешь. Так хорошо, что можешь выступить на смотре весенних певцов».

«Ах, да разве уже весна?» — спросил я, и мне снова стало грустно. Первая весна вдали  от мамы.

«На нашем острове круглый год весна! Поэтому мы можем собираться в любое время круглый год. Ну, так что, решился, выступишь с нами?» — спросил дрозд.

«Была-не-была!» — подумал я. «Мне теперь все равно, где петь и с кем летать».

«Согласен!» — пропел я и поспешил за дроздом.


КОНКУРС

Так, совершенно неожиданно,  я попал на птичий праздник. Птицы со всей земли собрались в долине роз между двумя зелеными холмами, чтобы выбрать лучшего певца земли. Как шумно, как весело было в этой прелестной местности, звенящей тысячами пленительных голосов!

Здесь я впервые увидел старого грифа, повелителя острова Грез. Не заметить его, пролететь мимо было просто невозможно, — он очень выделялся среди веселых птиц важностью и суровым видом.

Гриф сидел в отдалении, на высокой гранитной скале. Его охраняли стражи: слева от него, у подножия скалы,  сидели неподвижно черные вороны, справа красные коршуны. Гриф, его коршуны и вороны восседали молча, не издавая н звука, не шевеля даже крыльями. Было непонятно, что делают здесь эти мрачные чучела среди весело щебечущих и постоянно перелетающих с места на место птиц.

Сколько же тут птиц? Да кто их сосчитает? Долина напоминала огромную пеструю клумбу. Кого здесь только не было! Я встретил тут розовых фламинго, нарядных селезней и серых уток, попугаев всех возможных цветов и размеров, черных дроздов, зеленых и желтых канареек, голубей, колибри, красочных, как стоцветная радуга,  , Многие птицы не были мне знакомы ни по виду, ни по названию.

Участниками состязания певцов были выбраны судьи, которые от имени всех собравшихся должны были определить самую звонкую птицу, победителя состязания.

Судьями стали: серый попугай жако (до чего на профессора похож!) оранжевая иволга, черный скворец, желто-зелено-белый чижик, зеленая канарейка, бурый с рыжиной жаворонок, оливково-серая малиновка с красным горлом и грудкой, соловей с красновато-серой спинкой и желто-серым брюшком, синий дрозд.

Вот так картина! Судейская коллегия походила на прекрасную клумбу. Судьи пообещали судить честно и выбрать самого достойного певца из числа собравшихся птиц.

Но кто же будет выступать первым? Решили бросить жребий. Жаворонок полетел в небо, поднялся высоко-высоко, прямо к белому облаку и бросил оттуда свое перо. Что тут началось. Все птицы пустились за пером, старясь схватить его раньше других. А перышко, маленькое и легкое, медленно падало вниз, кружась, то ускоряя, то замедляя движение. Оно все время увертывалось от преследовавших его птиц, словно было живое и не желало никому доставаться,. Я тоже полетел в погоню за пером, однако мне никак не удавалось даже близко подлететь к падавшему перышку, потому что другие птицы мешали мне приблизиться, толкали и  оттесняли в сторону.

Вдруг перо само резко изменило направление полета, перевернулось и влетело прямо в мою ладонь! Мне оставалось только покрепче схватить его и скорее лететь к судьям. Несколько птиц попытались выхватить у меня перо, но я увернулся, прижал руки к телу и камнем упал почти до самой земли.

Я сел на ветку перед судьями и показал им перо.

«Что же! Ты победил! Желаем тебе быть первым… Всегда первым! Начинай!»  —сказал главный судья.

Тогда  я запел мою самую любимую песню, ту, что пою, когда мое сердце открывается большому миру, когда мне хочется молиться всему прекрасному, что ни есть на белом свете. Когда я пою ее, словно переношусь в другое измерение, сказочную страну, чудесный мир красивых чувств и  радости полета.

Я забыл обо всем:  о себе самом, о долине, где пел, о слушавших меня птицах. Я стал звуком,  превратился в голос, а голос мой — в силу и страсть, в веру и надежду на лучшее, надежду на то, что звуки, впервые прозвучавшие во мне, останутся в тех, кто, слушая меня, замер сейчас передо мной.

За все то время, что я пел, в долине царила тишина: птицы умели слушать, не проронив ни звука.

Никто не шевельнул крылом, не ударил клювом, даже не шелохнулся.

Когда я закончил петь, в долине было так тихо, что слышалось только мое дыхание. Птицы молчали.

«Провалился, наверное!» — подумалось мне.

«Ты самая лучшая, самая звонкая птица на свете. Никто другой не осмелится петь сегодня после тебя!» — сказал, наконец, соловей. «Вы согласны со мной?» —спросил он у других судей.

«Да!» — крикнул дрозд и захлопал крыльями. «У тебя нет и не может быть соперников. Другие птицы будут петь на следующем состязании, в будущем году».

«Сегодня было самое короткое состязание на моей памяти!» — сказал скворец. — «Ну, что же, приступим к награждению победителя!»

Судьи встали и захлопали крыльями. Соловей вынул из серебряного мешочка маленькую корону, усыпанную золотыми блестками и изумрудной крошкой. Он подлетел ко мне и надел корону мне на голову.

Все птицы в долине запели песню радости и благодарности. Они называли меня царем песен, повелителем звуков, своей надеждой и гордостью.

Я был счастлив. Все произошло так неожиданно. Ну, кто бы мог подумать, что птицы признают меня победителем на состязании певцов?


НА ВСТРЕЧУ С ГРИФОМ

Птицы ликовали не меньше меня. Сколько радостных, открытых сердец узнал я в зеленой долине. В моей жизни, заполненной заботами о куске хлеба, долгой учебой и беспрестанной работой, этот день стал самым необыкновенным, радостным и прекрасным.

Вдруг со скалы, откуда гриф молча наблюдал за происходящим, взмыли в воздух два черных ворона и два красных коршуна. Они покружились надо мной и камнем упали вниз. Птицы, окружавшие меня, бросились врассыпную. Вначале мне показалось, что коршуны и вороны хотят меня схватить и съесть. Мое сердце забилось и затрепетало от ужаса.

«Неужели это все? Песен больше не будет?» — подумалось мне.

Но у самой земли, хищные птицы вдруг широко распластали огромные крылья, на мгновенье словно замерли в воздухе и опустились на землю рядом, окружив меня.

Какие у них мощные клювы, какое нарядное оперенье!

Но что им от меня нужно? Почему они смотрят на меня так пристально и свысока, как умеют смотреть только хищные птицы?

Как бы мне хотелось быть подальше от их ужасных клювов и когтей.

«Высочайший повелитель острова Грез желает говорить с тобой! Он будет беседовать с тобой в своем замке. Тебе приказано лететь с нами!» — прокаркал один из воронов с огромным черным клювом, видимо,  старший в этой компании.


Я СТАНОВЛЮСЬ НАСТОЯЩЕЙ ПТИЦЕЙ

Пришлось подчиниться и последовать за ними. Мы несколько минут летели над песчаным пляжем, потом над скалами у берега моря.

Скоро мы оказались у самой высокой прибрежной скалы. На ней возвышался необычный замок, похожий на огромное гнездо.

Никогда еще не видел такую необычную постройку! Перевернута кверху шляпа, или глубокая суповая тарелка, или круглый чайник для заварки с длинным носиком. вот на что это было похоже!

Внутренних стен в странном замке не было: их заменяли перегородки, сплетенные из ивовых прутьев: заборы, не доходившие до потолка. Поэтому жителям замка не было тесно: они могли свободно летать по всем помещениям. Лесенок, мостов, наружных башен в замке не было! Хозяин замка не опасался неожиданного нападения.

Я увидел огромный навес из павлиньих перьев. Перья были умело вставлены и надежно закреплены в ивовые прутья. Сколько же милых тружениц поработало здесь, создавая это чудо!

Навес сверкал в ярких лучах солнца, как мириады алмазов.
Тут же на куске голубого гранита сидел огромный седой гриф.

Вот он, совсем близко! Замер, не шелохнется; неподвижный, как чучело, только глаза, острые, злые, непрерывно ощупывают меня, словно обыскивают. Каким холодом веет от этого взгляда!

Так вот, где живет повелитель острова Грез. Вот кто хозяин замка-гнезда!

Вороны сели перед грифом, склонили головы и тоже замерли.
Один из них, тот, что летел впереди, доложил:
«Ваше высочайшество, мы выполнили ваш приказ: доставили вам пленника».

Гриф чуть наклонил голову, сдержанно одобряя усердие своих подданных. Вороны сразу же взлетели и скрылись за бесчисленными перегородками дворца. Мы остались вдвоем.

Молчание. Кажется, что гриф задремал, словно позабыв обо мне.
Я подождал немного. Ничего не происходило. Потом мне надоело ждать, и я тихо кашлянул, чтобы привлечь к себе высочайшее внимание. Гриф вздрогнул, распахнул глаза и несколько мгновений смотрел на меня, не мигая.

«Зачем ты пожаловал на мой остров? Кто позвал тебя сюда?» — неожиданно громко спросил он. Я вздрогнул: гортанный голос прозвучал резко, угрожающе и напугал меня.

«Меня забросила сюда буря. Я оказался тут не по своей воле, поверьте»…

«Так. Так. Буря значит» —прошипел гриф и снова закрыл глаза. Похоже, он не поверил ни одному моему слову.
Помолчав, гриф снова раскрыл глаза и спросил:
«Значит, ты умеешь летать? Редкое свойство для человека».

«Да», — согласился я и зачем-то опять начал оправдываться: — «Но я в этом не виноват. Я стал летать не по своей воле, вначале только во сне, а вот теперь даже наяву научился; так уж получилось как-то само по себе. Я даже не предполагал, что такое возможно».

«Все дела надо доводить до конца. Ты хорошо поешь и летаешь!
Тебе надо стать настоящей птицей!».

«Но я не хочу быть птицей, я человек!» крикнул я.—  «Не превращайте меня в птицу, пожалуйста, не превращайте!»

«Не спорь со мной, не трать силы понапрасну, я никогда не меняю своих решений. Я уже придумал, как применить твои умения: мне нужен придворный певец, сочинитель стихов и песен. Ты победил, ты признанный всеми певец! Своими песнями ты будешь славить меня, моих подданных и мой остров, и мне будут завидовать другие владыки!»

Гриф усмехнулся. В сонных глазах его мелькнуло что-то, похожее на насмешку. Казалось, ему нравится дразнить меня!
«Что ты скажешь, если я превращу тебя в курицу?»

«Я не хочу становиться курицей!»

«Почему?»

«Потому что куриц едят!»

«Так ты хочешь быть несъедобным?»

«Да!»

«Ты не хочешь, чтобы тебя съели?»

«Нет!»

«Как оригинально! Ну, что же, тогда стань зябликом. Будешь будить меня по утрам!»

«Вы хотите сделать меня придворным зябликом? Это, по- вашему, важная должность? Вы хотите, чтобы я, гордый человек, стал маленькой птицей? Часами? Вашим будильником? Зачем это вам?»

«Что тебя так возмущает? Ты будешь всегда приближен к моей особе. Ты всегда будешь сыт! Каждый день мы будем встречаться, и я расскажу тебе много интересного об острове Грез и моих птицах, а ты придумаешь и исполнишь  песни  в мою честь. Так ты согласен?»

«Нет!»

«Напрасно! Хотя должен предупредить тебя, что твои возражения для меня ровным счетом ничего не значат. Я не сомневаюсь, что у тебя все получится, зяблик!»

Я еще раз крикнул:
«Нет, не надо… я не ваш зяблик! И вообще не зяблик! Я хочу остаться человеком!»

Но было поздно. Руки мои вдруг стали крыльями, тело покрылось перьями, шея вытянулась, вместо губ вырос клюв.

«Теперь ты птица, и будешь подчиняться мне, как все остальные подданные моего царства!» — прохрипел гриф. Сейчас полетай в округе. Привыкни к твоему новому облику, научись жить птичьей жизнью. А пока, полетай на свободе! Потом я возьму тебя служить во дворце.! А сейчас мне надо отдохнуть  и... подумать!»

И он чуть шевельнул крылом, для убедительности, наверное.

Сердце мое забилось быстро-быстро, как никогда еще не билось ранее. Его удары я чувствовал во всем теле. Страстное желание летать вдруг загорелось в моей груди.

Мне захотелось немедленно подняться ввысь, окунуться в ветер, опереться на воздух крепкими крыльями. Сейчас же, сию минуту, немедля. Я задохнусь, если не полечу прямо сейчас. И я взмахнул крыльями, вылетел из-под навеса, промчался над перегородками, вылетел через «носик» чайника наружу и легко и проворно взмыл над замком.

Так началась моя птичья жизнь. Я скоро привык к ней и даже полюбил.

Несколько дней я от души радовался моему новому состоянию. Одновременно с птичьим полетом я все яснее открывал для себя птичью песню. О, ради этого чуда, стоит терпеть все опасности и неудобства, голод и холод, клюв и перья!

Устав летать, я усаживался на какую-нибудь ветку и пел всем существом, всем телом, отдавая песне всего себя. В такие минуты я становился беззащитен, потому что не думал об опасности.

Я терял обычную осторожность, забывал о страже грифа, о хищных птицах, сновавших кругом, забывал о страхе и боли, уносился в сияющий свежими красками мир, мир света, добра, мир жизни, какой она должна быть, но, увы, открывается только сердцам вольных птиц, переполненных песней!


ПОБЕГ

Мое свободное птичье счастье закончилось, когда меня снова вызвали к грифу.

Опять за мной прилетели четыре ястреба, служившие в его охране. Они быстро доставили меня в замок.

Хищник восседал на голубом гранитном камне, неподвижный, как памятник самому себе. Казалось, что с тех пор, как мы расстались, он так ни разу и не пошевелился!

Вся жизнь, вся свирепость, все коварство застыли и отразились в его глазах. Неподвижных, пронзительных, острых, как его когти.

Наконец, Гриф как бы нехотя, лениво прохрипел:
«Ко мне прибывает с визитом орел, царь Поднебесных гор. Я решил сделать моему гостю подарок. Я долго думал, что же выбрать, и остановился на тебе».

«Как это остановились на мне?» — не понял я.

«Ну, пришел к мысли, что должен подарить тебя орлу. Конечно, мне жаль расставаться с тобой, такой необычной птицей, которая раньше была человеком, но закон гостеприимства требует, чтобы я отдал орлу самое лучшее.
Ты, кажется не рад этой новости? Почему у тебя такой огорченный вид? Не бойся, тебе будет хорошо у орла. Жить у него ты будешь в золотой клетке!»

«Не надо мне золотой клетки! Я не хочу жить в неволе!» — воскликнул я. — «Лучше съешьте меня вдвоем с вашим гостем, но не лишайте свободы!»

«Почему ты так боишься клетки?» — удивился гриф. — «Разве вы, люди, не держите птиц в неволе, не ловите их, забыв о жалости и сострадании?»

«Я не могу отвечать за всех людей, я никогда никого не держал взаперти, всегда любил птиц, всегда был им другом. А теперь я точно знаю, знаю по своему опыту, как страдают птицы без неба, без веток, без воздуха воли!
Прошу вас, не дарите меня орлу. Лучше отпустите на свободу!»

«Не проси о невозможном. Я не могу выполнить твою просьбу, придворный зяблик, потому что уже пообещал тебя орлу, да вот и твоя клетка готова! Видишь какая! Золотая!»

Я с ужасом посмотрел на клетку, стоявшую перед грифом.
«Вот она, моя золотая злая тюрьма! Мне уже никогда не вылететь из нее живым» — подумал я.

По сигналу грифа ястребы затолкали меня в открытую дверцу клетки, пихая крыльями и щипая клювами, потом закрыли дверцу и заперли на серебряный замок.
Затем четыре ястреба подхватили клетку мощными клювами и перенесли в одну из комнат дворца. Сделать это было нетрудно: напомню, что дверей во дворце не было, не было и стен, а вместо них комнаты отделялись одна от другой плетеными заборчиками, а еще качающимися длинными-предлинными лианами, шестами и перекладинами, на которых удобно сидеть птицам.

Зато окон было видимо-невидимо, и все они были открыты. Через них птицы залетали в замок и вылетали из него.

Я бился головой о прутья клетки, с яростью клевал их, долбил клювом, жалобно кричал, звал на помощь.…
Все было напрасно. Никто не обращал на меня внимания, никто не спешил помочь мне…

Тогда я сел на жердочке, нахохлился и стал ждать, несчастный и равнодушный ко всему, что окружало меня.

Вскоре во дворце началась невообразимая суета. Птицы заметались, летали во все стороны, шумели, галдели (вам бы точно не понравились эти «песни»! )

Прилетел орел, окруженный многочисленной свитой, хищными голодными птичьими феодалами с мощными клювами и острыми когтями. Десятки голодных глаз уставились на меня. Я понял по их взглядам, что им хотелось только одного: разломать на куски мою клетку, украсть золото и съесть меня.

Орел огромный, мощный хищник с серебряной короной на маленькой голове, тоже внимательно рассматривал меня. Все молчали, ожидая, когда заговорит орел.

«Какая красивая птица!» — наконец важно заметил орел, и все его придворные тут же закивали головами и тоже стали громко восхищаться моей красотой.

«Мне знакома твоя история!» — прошипел орел. Голос у него был хриплый, как будто простуженный. «Перестань дрожать! Несчастья для тебя закончились. Ты теперь под моей защитой. Ты будешь служить мне, петь для меня и моих птенцов и жить в моем дворце на недоступной для людей скале».

Орел коротко сказал что-то своим слугам. Слуги подхватили острыми клювами клетку и полетели с ней в те комнаты дворца, где поселились орел со своей свитой.

Клетку поставили рядом с растворенным окном. Был жаркий полдень. Пахло раскаленным песком, а еще морем: солью и влагой. Прямо в окно смотрели ветки высоких деревьев. Им тоже было жарко, они сами искали тени, чтобы спрятаться в ней от солнца.

Оставив меня у окна, орел и его слуги улетели на охоту. Я знал, что они охотятся каждый день, чтобы всегда быть в форме.

Я угрюмо сидел на жердочке, ничего не замечая вокруг и ничего не желая. В тот миг мне хотелось, чтобы меня поскорее съели, раз другого выхода нет!
Вдруг я услышал звук быстрого полета, так звучит воздух, рассекаемый сильными взмахами маленьких крыльев. Я поднял голову: передо мной сидела птичка, та самая, что встретила меня, когда я в первый раз очутился на острове.

«Я Чана. Узнал меня?» — пропела птичка тонким голоском.

«Да! Как не узнать!» — ответил я.

«Я прилетела, чтобы спасти тебя. Ты попал в беду, и я спасу тебя, чего бы мне это ни стоило.

Этот орел известен среди птиц жестокостью, коварством и неутолимым обжорством. Рано или поздно  он или его птенцы проглотят тебя. Ты должен улететь».

«Я бы рад, но как?» — спросил я Чану.

«Я помогу тебе выбраться на волю. Мне известно одно волшебное заклинание. С его помощью можно открыть любой замок, сломать любые запоры. Повторяй за мной»:

Чана выпорхнула в окошко и уселась на ветке старого эвкалипта. Оттуда она пропела волшебное заклинание:

«Клетки из золота, сетки из стали
Мне не заменят сияющей дали!
Все бы я отдал за ветра глоток,
За изумрудный березы листок!

Не продаю я свободы своей!
Не променяю лесов и полей
На замки, дворцы, рынки и города,
Противна из ваших кормушек еда!

Откройся же клетка,
Прими меня, высь!
Зам;к, отомкнись!
Дверь, распахнись!

Вольная жизнь,
Ко мне возвратись!»

Не успел я повторить за птичкой эти слова, как дужки замка разломились, замок с грохотом упал на пол, дверца клетки распахнулась, словно ее открыли ловкие и сильные руки, и я выпорхнул наружу.

«Летим скорее! В любой миг орел и его охрана могут вернуться!» — прочирикала птичка, и мы поспешили прочь.

Все время, пока мы летели от замка, Чана весело щебетала (она уже успела забыть про опасность, которой мы оба только что подвергались!):
«Тебе нужно срочно улететь с острова. Гриф все равно не оставит тебя в покое. Он никогда не простит тебе, что ты был человеком. Он не любит людей».

«Я и сейчас человек, хотя и в перьях!» — сказал я обиженно. — «Я человек в птичьем образе!»

«Ладно, только не обижайся, но сути дела это не меняет. Тебе надо немедленно покинуть остров».

«Но как же это сделать? Разве хватит у меня сил перелететь через океан?»

«Не хватит, конечно. Но есть выход. Мимо нашего острова часто пролетают перелетные птицы. Мы попросим их помочь тебе!»


ГУСИ

Все получилось именно так, как сказала Чана. Когда мы летели вдоль берега, мы заметили стаю диких гусей, отдыхавших в тени под высоким утесом.

«Ура! Нам повезло! Да здравствуют гуси!» — воскликнула Чана.

Чана сразу высмотрела вожака стаи, самую большую и сильную птицу, и стремительно подлетела к нему.

«Скажите, пожалуйста, куда вы летите?» — звонко пропела моя спасительница.

«Далеко-далеко! На север», — ответил вожак.

«А где этот север?» — спросила Чана.

«За морем и горами».

«Помогите выбраться с острова моему другу зяблику. Его жизни грозит опасность. Завтра его съедят!» — (насчет «завтра» Чана, пожалуй, немного поторопилась, зато ее речь прозвучала в высшей степени убедительно!)

Гусь нахмурился, опустил клюв и сказал тихо, словно размышляя вслух:
«Понимаю, в чем дело: это проделки грифа! Когда же он оставит нас, птиц, в покое? У нас, гусей, с грифом свои счеты. И нам он тоже сделал много зла. Никому нет житья от злодея грифа!
Я помогу тебе, зяблик! С нами, храбрая птичка, ты обязательно долетишь до большой земли!»

Гуси были готовы к полету.

Я попрощался с Чаной,

От всей души я поблагодарил бесстрашную птичку:

«Ты спасла мне жизнь, Чана. Ты даровала мне свободу. Я никогда не забуду тебя!» — сказал я торжественно, словно принес клятву.

«Когда я снова стану человеком и вернусь в свой дом, прилетай ко мне, живи, сколько пожелаешь. Будь мне любимой сестрой! Я всегда буду ждать тебя!»

«Хорошо, хорошо! Я, конечно, прилечу к тебе, если мне поможет попутный ветер! До встречи в твоем городе, мой дорогой зяблик!»

«Надеюсь, до скорой встречи, Чана!»

Гуси и я взмыли в небо и полетели над морем. Чана немного проводила нас, потом махнула мне на прощание крылом и помчалась к острову.


ПОГОНЯ

Не помню, долго ли мы летели. Наверное, долго, потому что я очень устал. Мои крылья делались все тяжелее, все труднее и реже поднимались они.

Помню, мне подумалось тогда:
«И у птиц есть час для песен и долгое время терпения, тягот непосильного труда! Ох, только бы не упасть, только бы долететь до конца океана и дальше, до самых Альп. Ну, где же земля, где спасение?»

Гуси, мои товарищи, тоже очень устали.
Вдруг гуси стали тревожно переговариваться между собой и с вожаком стаи, Почему они все время оглядываются назад? Неужели погоня?

Я тоже обернулся и увидел, что нас преследуют две огромные птицы. Я не сразу понял, кто они. Наконец, они подлетели ближе, и я смог хорошо их разглядеть. Сердце мое замерло от ужаса. Это были гриф и орел.

Хищники быстро приближались к нам. Вожак подлетел ко мне и крикнул.
«Прячься скорее среди нас. И ничего не бойся. Мы скроем тебя от глаз и когтей этих хищников. Они не увидят тебя».
Я спрятался среди летящих гусей. И вовремя!

Орел и гриф догнали стаю и полетели рядом, права и слева от нас. Они не видели меня, зато я мог разглядеть их во всех подробностях! О, гриф теперь вовсе не был похож на памятник на гранитном основании! Крылья закрывали полнеба, цепкие лапы задевали за облака. Глаза сверкали холодным ледяным сиянием.
Он походил сейчас на разгневанную черную молнию.

Хищники стали кружить вокруг гусей, поднимая ветер и вздымая внизу бурные волны своими огромными крыльями.
«Не видели ли вы маленького зяблика? Не пролетал ли он мимо вас?» —  спросил гриф у вожака гусиной стаи.

«Нет», — ответил вожак. — «Нам некогда смотреть по сторонам. Мы спешим домой».

«А вот я сейчас проверю! Берегись, вожак! Если найду беглеца, то тебе несдобровать!» — прокричал орел и несколько раз пролетел через стаю, сметая гусей с дороги ударами крыльев.

Но всякий раз, когда он оказывался рядом со мной, кто-нибудь из моих товарищей-гусей закрывал меня от орла.

«Его здесь нет!» — заклекотал гриф. — «Не трать зря время и силы. Нам лучше поискать в другом месте».

«Это ты нарочно спрятал его, чтобы я не увез его. Знаю я, как ты коварен, гриф! Меня не проведешь! Это не побег! Не пропажа! Кража! Кража!» — злобно заклекотал орел.

«Никто и никогда еще не наносил мне такого оскорбления!» — ответил гриф. — «Не обвиняй меня в том, в чем виноват сам. Это ты упустил зяблика! К твоим крыльям бы да умную голову! Цены бы тебе не было!»

Орел ничего не ответил. Он взлетел над грифом, потом сложил крылья и камнем упал на грифа, ударил его мощным клювом в голову, вытянул к нему свои страшные когтистые лапы, чтобы схватить и сбросить в море.

Гриф успел увернуться, взлетел над орлом, словно поднятый порывом ветра, и сверху в свой черед напал на своего противника, схватив его железными когтями. Обе исполинские птицы, сцепившись, стали падать в море.

Орел клевал грифа, целя в глаза. Гриф не разжимал когтей, не желая упускать добычу. Так оба хищника рухнули в воду, и их накрыла огромная волна.

«Они утонули!» — воскликнул вожак! — «Мы спасены! Больше никто не будет причинять страдания птичьему народу. Теперь мы сможем отдыхать на острове, сколько нужно, не спрашивая позволения у злого грифа».

«Ура!» — крикнули гуси и сразу забыли про усталость. Радость лучший на свете доктор!

«А ведь все это случилось благодаря тебе, маленький храбрый зяблик!» — сказал вожак. — «Если бы ты не вырвался из клетки и не улетел с острова, то гриф и орел еще долго творили свои бесчинства. Садись мне на спину, вцепись покрепче когтями в пух за моей головой, держись крепче, маленькая храбрая птичка!
Отдохни и согрейся на моей спине! Сколько пришлось тебе вынести горя, сколько ты натерпелся на острове в плену у этих страшных хищников! Потерпи еще немного! Наш путь скоро завершится. Теперь уже немного осталось! Скоро, совсем скоро мы увидим землю!»


СТРАНА СКУКИ
ДОМА

Наконец, вместе с гусями я долетел до большой земли. Там я расстался с моими спасителями. Гуси направились своим путем, а я, оставшись один, стал искать мой город, прекрасный древний Солиград, перелетая с места на место, от одной деревни до другой.

Долго я блуждал по лесам и полям моей страны, спрашивая дорогу у птиц, стараясь по солнцу определять правильное направление.

После долгих странствий я нашел мой дом. Я влетел через раскрытое окно в мою комнату и стал летать из угла в угол над своими вещами.

Я наверно, был похож на случайно залетевшего в дом, заблудившегося крылатого глупыша.

Я растерялся. Я совершенно не знал, что делать. Мне было странно и обидно: вещи мои  лежали на месте, все осталось, как было, а я стал другим и не могу воспользоваться этими вещами. Ведь они не для птиц придуманы!

Мне было душно, неловко  в моей комнате. Я был там чужим.

Мне захотелось простора, воздуха и воли. Мне не хватало облаков над головой.

В комнату вошла горничная. Она была мне не знакома. когда я жил здесь, эта женщина еще у нас не работала,

Горничная увидела меня, испугалась и закричала: «Птица залетела! Прямо в дом! О, горе нам!»

Есть такой глупый обычай: залетевших в дом птиц убивают, потому что птицы якобы приносят несчастье.

Женщина, видимо, знала об этом неумном поверье, потому что схватила швабру и стала гонять меня из угла в угол по всей комнате.

Мне стало очень обидно, и я крикнул ей на птичьем языке:

«Отстаньте от меня! Это мой дом! Не смейте бегать за мной со шваброй! По какому праву вы гоните меня?»

Швабра была длинная, спрятаться было негде: с помощью страшной швабры ловкая женщина доставала мне повсюду. Я метался в тесной комнате, ища спасения. Наконец, служанка загнала меня в угол и занесла надо мной свое ужасное орудие, но в этот миг дверь отворилась и вошла мама.

«Что вы делаете, Эльза, зачем вы гоняетесь за бедной птичкой? Остановитесь немедленно! Не смейте ее бить! Что плохого она вам сделала? Она сама вылетит так же, как влетела сюда!»

«Не бойся, лети на волю, ты свободна!» — сказала мне мама.

Я подлетел к маме и сел на ее плечо.

«Видите, птица совсем ручная! Смотрите, она плачет. Никогда не видела, чтобы птицы плакали, как дети!»

Слезы лились из моих глаз рекой. Они намочили рукав маминого платья, пух на грудке…

Я не мог жить без дома и дома тоже не мог: даже мама не узнала меня! Для нее я был всего лишь безымянной птицей, одной из многих пттиц!

Я выпорхнул из рук мамы, чирикнул, словно прощаясь, и вылетел в окно.


КАК ЖЕ ОНИ СКУЧАЛИ!

Надо было найти способ избавиться от заклятия жестокого грифа и снова стать человеком!
Найти! Но как?

После солнечного, сияющего, раскрашенного яркими красками острова, мой родной край, мои холмы и долины показались мне серыми и скучными, как будто погребенными под толстым слоем пыли. Кроме того, я не мог жить рядом с домом: дом напоминал бы мне о, казалось, навек утерянном счастье, о невозможности быть вместе с родными мне людьми.

Я решил улететь в другое, более веселое место. Набравшись храбрости, я перелетел через Унтерсберг, ближайшую к нашему городу горную вершину, и оказался в незнакомой стране, где никогда раньше еще не был.

Но мне опять не повезло! Вместо нашего скучного провинциального городка, вместо страны обыденности, где нет места сказкам и чудесам, где люди тысячу лет добывали соль на продажу, тянули привычную лямку, как быки, запряженные в повседневные будничные дела, при выполнении которых не требовалось ни воображения, ни полета мысли, я очутился в стране торжествующей, наглой и самодовольной скуки.

Все, что раздражало и возмущало в моем краю, было доведено здесь до предела: в конце концов, и на мой родной город можно было бы взглянуть благосклонно! Можно было бы сказать о моем Солиграде добрые слова: «Труженик!», или: «Дарующий соль!», или: «Приносящий пользу стране!»…
И все эти слова были бы правдой!

Здесь же скука не просто участвовала в жизни людей как неприятная необходимость, а повелевала, руководила, полностью подчинила себе мысли, чувства, судьбы людей!
Я попал в страну зевающих ртов, раскрытых зонтов, холода и ветров. Казалось, что и самой природе здесь было скучно до зевоты, до боли в скулах.

Скука, холод и печаль пытались проникнуть в меня, усыпить ум, наполнить до краев сердце и принудить его к молчанию.

Мне все меньше хотелось петь, все больше есть и пить. Я толстел, пируя на свалках вместе с воронами, но меня все сильней охватывал ужас перед Страной зевающих ртов, и ее жителями, и перед самим собой.

Я с горечью и печалью думал:
«Люди здесь не любят жизнь и не ценят ее. Эта болезнь заразна! Эта болезнь опасна!»
В самом деле, очень опасна: иногда, одурев от безделья, обитатели этой страны бросались друг на друга с дикой, непонятной, беспричинной злобой, калечили и били друг друга до крови.

Вся беда была в том, что они либо вообще не знали, зачем появились на свете, либо свято верили в свое исключительное право повелевать другими, в свое право вещать с высоких кафедр их университетов и трибун их церквей и парламентов.

Скукачи злились на себя и друг на друга, и не могли понять, почему им так пусто и холодно, и не знали, чем бы таким заняться, чтобы…
Ох, уж это «чтобы!»

По сути, вся их жизнь свелась к поиску раба, чтобы заставить его работать за себя, свелась к выращиванию номера второго, еще более глупого, чем номер первый, чтобы рядом всегда был человек, которому можно сказать:
«А ты вообще молчи! Ты же второй!»

Они все время бранились и ссорились, работали спустя рукава, много ели и пили, но им от этого так и не становилось веселее.

Скучно и бесполезно, без чудес и свершений, без радости творчества, в какой-то шумной пустоте проходила их жизнь от рождения до смерти.


ПЕРО

Я скучал вместе с ними, тоже не знал, чем заняться, и уже готовился улететь из страны скуки.

Но вот что случилось! Я как-то раз сидел на жердочке у дороги и размышлял, куда направиться из страны Скуки.
Вдруг я заметил очень важную ворону. Она неуклюже шагала по траве, подбираясь к предмету, которого я не видел.

Во мне пробудилось любопытство. Ворона шла осторожно, часто останавливалась и смотрела то влево, то вправо, боясь неожиданного нападения врага! Это неспроста! Что она там нашла?

На меня ворона даже не глядела: ведь я, в образе птицы, был намного меньше ее и не представлял для нее опасности.
Я взлетел с жердочки и увидел в двух шагах от осторожной вороны перо необыкновенной красоты. По размеру оно было не больше гусиного. А по цвету… Даже и сравнить его не с чем! Разве что с перьями из навеса над грифом!

Никогда я не видел такой красоты: каждая пушинка была разноцветной, яркой, блестящей.

«Зачем вороне это перо?» — подумал я. — «А! Наверное, она хочет утащить его в гнездо, ведь сейчас весна, и все вороны строят гнезда, готовятся к появлению воронят. Сейчас она схватит перо, распушит его на сотни пушинок, и перо погибнет».

Недолго думая, я стремительно подлетел прямо под клюв вороны и схватил перо, опередив ее всего лишь на миг.

Вороне это, конечно, не понравилось! Она возмущенно каркнула и погналась за мной, тяжело махая крыльями. Но куда ей, такой тяжелой и неуклюжей, угнаться за проворным маленьким зябликом!
Я без труда удрал от вороны и сел на ветке густого жасминового куста, неподалеку от едва заметной тропинки, чтобы лучше рассмотреть мою находку.

Вдруг мимо меня пролетел камень. Он противно свистнул, врезаясь в воздух, ударился о ветку, отскочил и, задев меня за крыло, упал под кустом. Я чуть было не свалился, но вцепился лапками в ветку и все же удержался. И перо не выпустил!

Внизу и увидел рыжего мальчишку лет десяти. Это он метнул в меня камень!
«За что?!» — крикнул я мальчишке на птичьем языке, но тот ничего не понял.

«Отдай перо!» — гаркнул мальчишка взрослым, хриплым, словно простуженным голосом.

«Значит», — сообразил я, — «это мое перо привлекло его внимание, и он решил завладеть им таким жестоким способом!»

Крыло болело, но все-таки я вспорхнул и опустился на землю прямо перед мальчишкой, чтобы хорошенько отчитать его.
«Ты бросил в меня камень, чтобы отнять перо? А попросить по-человечески не мог? Может быть, я сам отдал бы тебе перо в подарок!»—  сказал я мальчику на понятном ему языке людей.

Мальчишка опешил. Он вытаращил глаза так, что они стали круглые и совсем глупые, покраснел и зажмурился.
«Волшебник! Волшебная птица!» — воскликнул он. — «А я-то думал, что такое бывает только в сказках! Сейчас ты превратишь меня в крысу, да?»

«Нет. Зачем? Для чего мне превращать тебя в крысу?»

«Тогда в таракана?»

«Не говори глупости!»

«Но ведь я задел тебя камнем и чуть не убил!»

«Не буду я тебя ни в кого превращать. Но  все-таки, скажи, зачем ты бросил камень?»

«Мне было скучно! Мне всегда скучно. Я только и умею ругаться да бросать камни. И потом перо, вот это перо»…

«Что перо? Зачем оно тебе?»

«Это перо»…

Мальчишка замолчал, собирая мысли. Страх у него прошел. Он понял, что я не собираюсь делать ему ничего плохого.
«Это перо… Я узнал о нем от моего отца. Он иногда рассказывает всякие необыкновенные истории. Так вот, слушай.
Раз в году над страной скуки пролетает волшебная жар-птица. Она роняет здесь свое перо. Всегда только одно и только раз в году! Понимаешь? Всегда в одном и том же месте. И улетает. Мы никак не можем понять, зачем она это делает, Все наши мудрецы уже несколько тысяч лет пытаются отгадать эту загадку!»…

«Наверно, птица хочет напомнить вам, что нельзя подчиняться скуке и безделью, что в жизни есть не только скучное и злое!
Стоит только поискать: есть в ней место чудесам, подвигам, и каждый может найти волшебное перо жар-птицы!»

«Да, ты прав, зяблик, ты угадал, это перо действительно пропуск в одно удивительное место!
Если знаешь пароль, с ним всегда можно попасть в Страну Оживших Слов.

Мальчик помолчал, потом продолжил: «Тайну пера раскрыл мой отец, изучая древние архивы! Теперь о ней знаю и я!»

«А что это за страна такая? Я никогда про нее не слышал… Расскажи мне о ней подробнее, пожалуйста!»

«О, это необыкновенная страна! Там каждое слово, сказанное человеком, оживает. И ругаться там опасно.
Вот представь себе на минуту: сказал ты злое слово, и оно сразу же ожило, превратилось в злое существо или в опасный предмет.
А что будет дальше? Злое слово, сказанное тобой, съест тебя же самого или больно ударит.

Вот поэтому нам, ругающимся и ругачим, ворчливым и бранчливым нельзя появляться в Стране Оживших Слов!»

«Как же туда попасть?»

«Да легче легкого. Стоит только сказать пароль:

«С тобой, перо, в Страну Оживших Слов на Край Земли отправиться готов!»
Потом надо подбросить перо повыше, и оно покажет дорогу. Говорят, что страна эта совсем маленькая и вовсе не на краю земли, а на самой светлой поляне, у самого чистого на свете родника. Она всегда недалеко, эта страна, всегда рядом с людьми, где бы они ни находились, только они ее не могут найти!»

«Жаль, что ты не умеешь петь и летать! Если бы ты умел петь и летать, как птицы, ты смог бы стать другим, и тогда тебе не было бы никакой нужды искать Страну Оживших Слов!

Ведь птицы не умеют ругаться так изощренно и грубо, как люди, зато они мастера петь и умеют дружить с небом, ветром и облаками. Скажи, кто научил тебя ругаться?» — спросил я.

«Учили меня ругаться все кому не лень: родители, их гости, друзья на улице. У нас ругаются даже профессора университетов!
«Ах, ты, такой-сякой, чтоб тебе и ни дна тебе, ни покрышки!» —вдруг прибавил он, не удержавшись, но тут же покраснел и попросил прощения:
«Прости меня за грубость! Теперь буду стараться сдерживаться. Нет, я не обещаю вовсе не ругаться. В нашей стране без этого не проживешь! Поругаешься, отведешь душу, а потом кажется, что легче стало.
Понимаешь, беднякам в жизни больше ничего не остается, как браниться да колотить друг друга. Они вымещают злобу за свои неудачи, за то, что мир устроен несправедливо. Но именно из-за скверной привычки распускать язык я и боюсь оказаться в Стране Оживших Слов. Если все слова там, и правда, оживают, можешь себе представить, сколько противных тварей набросятся там на меня!»

Мальчик замолчал и задумался.
«Ой, зачем только я вспомнил об этой стране! Зачем только вы мне встретились? Теперь все время буду думать о ней и мечтать».

«Теперь у тебя остается только один выход!»

«Какой?»

«Перестать ругаться! Теперь ты понимаешь, что лучше всего совсем не ругаться, раз где-то на свете есть такая страна?»

«Да», — вздохнул мальчик, и тут же выпалил:
«Огорчил ты меня, балда этакая, чтоб тебе пусто было!»

Но я уже не обращал внимания на его выходки.
«Кажется, я знаю, как тебе помочь. Я научу тебя петь. Самые счастливые создания на земле птицы. Знаешь почему? Потому что птицы часто поют, а ругаются редко. У них это считается дурным тоном!»

И я стал учить мальчишку петь. Сначала я научил его дышать. Потом говорить своим настоящим голосом. Потом отчетливо произносить все звуки обычной речи. Хрипеть мальчишка перестал. У него оказались сильные связки, голос был приятный, звонкий и сильный. И со слухом тоже было все в порядке.

«Теперь он наш!» — думал я. — «Теперь он тоже из породы певчих, он вырвался из плена страны скуки и лени, и если таких детей будет здесь много, страна скуки исчезнет навсегда, потому что в ней не останется ни одного ребенка!»

«Возьми это перо!»—  сказал я. — «Пусть оно принесет тебе радость, пусть подарит счастье!»

Мальчик поблагодарил меня и убежал по своим делам, а я полетел дальше.


В ДОМЕ У ПТИЦЕЛОВА

Меня все-таки поймали прежде, чем я успел удрать из Страны Скуки. Вот как это произошло:

Я скучал. Мне было грустно и одиноко. Я понял, что потерял свой дом. Никто не узнавал во мне человека. Даже мама…. Может быть, мне никогда уже не вернуться в домой!

Это было в конце апреля, приближалась поздняя пасха. В небе гудели колокола. В один из вечеров перед пасхой я попался в силки птицелова на старом заброшенном кладбище в окрестностях города.

У людей есть обычай: накануне Пасхи они выпускают птиц на волю. Одни ловят и продают, другие покупают и выпускают.
«Зачем же ловить тогда?» — спросите вы. Что делать! У людей так много бессмысленных занятий.

Несколько дней мне снова пришлось провести в клетке в доме Птицелова.
Я чувствовал себя ужасно, страдал от тесноты и несвободы. Семья старика, поймавшего меня, жила очень бедно. Часто этим беднякам даже не на что было купить хлеба.

Жена старика бранила его, обзывая всякими словами. Самыми вежливыми из них были «тупица» и «бездельник». В Стране Скуки ругались много, долго, часто и с удовольствием.
Честное слово, иногда мне даже становилось жалко бедного старика.. Он тоже был в клетке, хотя сам, наверное, и не понимал этого.

В доме бывали гости: соседи, такие же бедняки и горемыки, как старик-птицелов. Люди просили меня петь, но петь мне не хотелось. Я ничего не ел и не пил и все время долбил клювом по прутикам решетки, надеясь когда-нибудь сломать ее и выпорхнуть на свободу. Я так старался, что поранился, и над клювом у меня образовалась ранка, она сильно болела.

Я не чувствовал приближения весны. Мне было грустно, как грустно бывает птицам в осенний ветреный день, когда небо запечатано свинцом, а впереди холодная бесконечность зимы.

Только однажды удалось немного поразвлечься: когда маленькая дочка птицелова ставила в клетку блюдечко со свежей водой, я выпорхнул в комнату. Вылететь на улицу мне не удалось, потому что все окна в комнате были закрыты.

Напрасно я бился о стекла и просился на волю… Меня поймали сачком и снова посалили в клетку.


ПТИЧИЙ РЫНОК

Старичок, заманивший меня в силки, принес меня и других пойманных им птиц на Птичий рынок и встал неподалеку от выхода, там, где особенно людно.

Несмотря на ранний час на рынке было уже довольно много покупателей. Они внимательно осматривали птиц, беседовали с продавцами, потом покупали птиц, либо уходили ни с чем.

Недавно пойманные птицы беспокойно метались в клетках, жалобно и тревожно кричали. Зато старожилы Птичьего рынка, попугаи и канарейки, сидели на жердочках спокойно и с достоинством  посматривали на прохожих.

Когда старик принес свои клетки и выставил их на видном месте, я тоже вначале метался, бил крыльями, долбил клювом прутья клетки, дрожал от страха, но потом присмирел, забился в угол и затих.

Нахохлившись, взъерошив перья, я наблюдал за покупателями. А они шли и шли мимо нескончаемой чередой. Вдруг я заметил высокого худого мужчину, одетого в серое пальто, на руках его были длинные черные бархатные перчатки, на ногах высокие сапоги со шпорами. Шагал он неловко, словно прихрамывая, и опирался на толстую палку.

Медленно проходил он мимо клеток с птицами, внимательно рассматривая каждую. Наконец, он подошел ко мне.

«Где же я видел его раньше? Ах, да! Вспомнил! До чего  похож на грифа! Горбатый нос, Щетина на щеках, как жесткое перо…
А самое главное, глаза: хищные, зоркие, холодные.

Вдруг словно ледяной ветер обжег мне перья. Да-да, это был он, старый гриф с острова Грез! Значит, ему все-таки удалось спастись тогда в море, вынырнуть из-под большой волны. Зачем он здесь? Зачем притворяется человеком? Кого ищет? Неужели меня?

«Сколько стоит эта маленькая птичка?» — спросил незнакомец, махнув в мою сторону черной перчаткой.
Я в ужасе забился в дальний угол и замер.

Старик ответил не сразу: он посмотрел на меня, потом на важного покупателя и сказал:
«Эта птица не продается!»

«Как это так? Зачем же вы здесь, если не продаете птиц?» — возмутился гриф.

«Я здесь затем, чтобы передавать птиц в добрые руки!»

«Ну, и отдайте ее мне. Я граф, я знатен, очень богат, а значит, ваша птица будет сыта, ей будет хорошо у меня».

«Птица вас боится. Вон как она взъерошила перышки при вашем появлении. Я не стану ее продавать! Купите лучше вон того попугая! Он умеет говорить слова: «тупица и бездельник!»

«Попугай мне не нужен. Послушайте, вы ничего не поняли: мне нужна именно эта птица! Повторяю: я богат, поэтому вашей птице будет хорошо со мной. Я выпущу ее в просторный вольер, там она сможет летать, я буду ее хорошо кормить. Так отдадите?»

«Нет!»

Гриф громко хлопнул в ладоши, и к нему подбежали слуги, которые в отдалении ждали его приказов.
«Заберите клетку с этой птицей!»

Слуги оттолкнули старика-продавца, который пытался им помешать, один из них схватил мою клетку и понес ее к карете следом за грифом.

Покупатели и продавцы, толпившиеся вокруг, не обратили на случившееся никакого внимания.

«Никто мне не поможет!» — подумалось мне. Я не знал что делать. Я был в отчаянии. Вдруг я услышал:

«Зяблик, эй, ты, зяблик!»

Я встрепенулся, поднял голову и заметил мальчишку, того самого, рыжего, которому я подарил волшебное перо. Он бежал за нами, ловко пробираясь сквозь толпу. Догнав нас, он пошел рядом с клеткой.
Вдруг он приложил палец к губам, словно желая сказать:
«И не думай подавать виду, что мы знакомы! А то они схватят меня, а тогда уж я точно ничем не смогу тебе помочь!»

Гриф и его слуги поднялись в карету. Слуга поставил клетку на пол, и карета понеслась по улицам, пугая прохожих и голубей.

«А что если попросить грифа, чтобы он снова превратил меня в человека? Да нет, что за ерунда! Разве он послушает? Зачем он искал меня? Для чего я ему нужен?»
Я не мог найти ответов на эти вопросы.

Колеса кареты стучали по булыжной мостовой. Однообразный стук, щелканье кнута, крики возницы: «Эй, поберегись»…
Все звуки сливались в ровный монотонный шум, навевали тяжелую дрему.

Мне слышалось в воздухе какое-то тихое бормотанье: «Попал, пропал, попал, пропал, граф, гриф»….

«Где же мальчишка? Только на него и надеюсь!» — подумал я. Но сил размышлять уже не было. Я сжался в комок, распушил перья и задремал.


ЗАМОК ГРИФА

Карета подъехала к высоким железным воротам, показавшимся мне такими угрюмыми, такими негостеприимными, словно им давно уже надоело открываться и закрываться, и если бы эти ворота умели говорить, то они обязательно проскрипели бы гостям:
«Пожалуйста, проходите, ну, проходите же быстрее мимо! Мы так устали встречать гостей, что уже совсем им не рады!»

Ворота нехотя, со скрипом, растворились, и мы оказались во дворе за высокой угрюмой серой стеной. Слуги внесли клетку и меня в ней в мрачную гостиную, поставили клетку на стол и удалились.

Темная зала была пуста. Через единственное окно, забранное железной решеткой, едва проникал свет. Посередине комнаты возвышался огромный камин с длинным дымоходом, облицованным изразцовой плиткой. Камин был холодный, без огня.

Слуги распахнули дверь, в комнату вошел гриф.
«Вижу, ты узнал меня, зяблик!» — прохрипел он.—  «Хотя я изменил облик и прикинулся человеком, но даже я не в силах изменить свою суть, даже я не в силах превратить маску в живое лицо!
Ты надеялся навсегда избавиться от меня? Ты думал, что мои владения ограничены островом Грез? Напрасно! По всей земле высятся мои замки, крепости, дворцы. Вся земля, каждый ее уголок мой наследственный удел!

Я знаю, зяблик, ты хочешь, чтобы на земле не было рабов и хозяев? О, мне известно об этой глупой птичьей мечте! Должен тебя огорчить! Такого никогда не было, нет, и никогда не будет.
Земля принадлежит хищникам. Здесь всегда днем будут воевать, а по ночам видеть страшные сны о войне! И всегда длинные клыки и острые клювы будут цениться выше любых добродетелей!»

«Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Зачем я тебе? Что тебе за дело до маленькой птицы, вернее, до простого незаметного человека в образе птицы, без длинных зубов, без мощного клюва и острых когтей?»

«Зачем? Ты знаешь все об острове Грез, ты знаешь обо мне. Если ты расскажешь людям о моем царстве, если выдашь тайну графов=грифов Земли, то орлиные гнезда развалятся, как по мановению волшебной палочки, и людям больше не будут сниться страшные сны. Но этому не бывать!»

«Что же ты собираешься сделать со мной?»

«Ты проведешь жизнь в плену на острове Грез. Я знаю, чего ты хочешь, но даже надеяться не смей: тебе никогда больше не быть человеком».

«А если я попытаюсь бежать?»

«Я тебя съем!»

Гриф вышел из залы, громко стукнув дверью. Наверно, я разозлил его своим непослушанием.

Но что же мне делать? Как вырваться из неволи. Как снова стать человеком и рассказать людям об острове Грез?

Я стал припоминать волшебные слова, которым научила меня Чана:

«Клетки из золота, клетки из стали»…

А дальше? Дальше что? Что было дальше?

Как я ни старался, никак не мог вспомнить продолжение. Память предала меня. Клетка не открывалась. Должно быть, чары грифа, страх перед ним ослабили мои когда-то неплохие способности!

Вдруг в камине что-то зашумело, зашуршало, затрепыхалось и запищало.
Я вздрогнул от неожиданности. Опять какая-то коварная выходка грифа?

Послышался стук, еще один, еще… Точно кто-то с размаху ударял клювом по незапертой дверце камина. Вот дверца приоткрылась, и на пол посыпались лежавшие с краю дрова.

Из камина вылетела маленькая птичка, сияя желто-охровой грудкой. В клюве она держала перо.
Я сразу узнал их: и птичку, и перо!
«Чана!» крикнул я во весь голос.

«Как ты мне нужна сейчас! Откуда ты здесь, хорошая моя птица! Откуда ты достала перо?»

Чана подлетела к клетке и положила перо рядом со мной.
«Птицы острова Грез поручили мне охранять тебя. Мы виноваты перед тобой! Нам не надо было втягивать тебя, человека, в наши птичьи дела! Теперь мы уже просто обязаны тебе помочь!

Все наши хотят, чтобы ты был свободен, чтобы снова стал человеком и рассказал о нас людям!

Перелетные гуси помогли мне переправиться через море. Я искала тебя повсюду. Я спрашивала о тебе всех встречных сорок, всех известных болтушек и сплетниц, всех чирикалок-воробьев, всех синиц, что вечно крутятся у окон домов, но никто не мог подсказать мне, где найти тебя.
Тогда я решила ждать тебя у замка грифа, ведь рано или поздно ты должен был оказаться поблизости: вся наша история, к сожалению, так или иначе, связана с грифом!

«А откуда у тебя это перо?»

«Мне дал его рыжий мальчишка. Он вертелся возле замка, увидел меня и попросил передать тебе это перо: оно, по его словам, обязательно тебе пригодится.

Когда тебя увозили с рынка, мальчишке удалось незаметно прицепиться к карете. Он узнал, куда тебя привезли, потом сбегал домой за пером и вернулся к замку, чтобы вернуть его тебе!
Тут-то мы и познакомились, Мальчик вручил мне перо и попросил скорее передать его! Он уже прекрасно понимает птичий язык, только вот говорит пока не очень… Но все равно молодец! А зачем тебе это красивое перо?»

«Чана, милая Чана, кажется, мы спасены! Если бы я только мог выбраться из этой ненавистной клетки!»

«Ты не можешь выбраться из клетки? Разве ты забыл заклинание, которому я тебя научила?»

«Забыл, Чана, забыл! Сам не знаю, что со мной. У меня была такая хорошая память!»

«Это действуют чары грифа. Но надо мной они не властны. Повторяй:

«Клетки из золота, сетки из стали,
Мне не заменят сияющей дали!
Все бы я отдал за ветра глоток,
За изумрудный березы листок!

Не продаю я свободы своей!
Не променяю лесов и полей
На замки, дворцы и людей города,
Постыла мне ваших кормушек еда.

Откройся же клетка,
Прими меня, высь!
Замок, отомкнись!
Дверь, распахнись!

Вольная жизнь,
Ко мне возвратись!»

Клетка отворилась, и я вылетел из нее, как пробка из бутылки шампанского, даже еще быстрее. Несколько раз я облетел залу, чтобы размять крылья, потом уселся на край стола и спросил:
«Что будем теперь делать, Чана?»

«Что делать? А вот что: мы сейчас улетим отсюда и где-нибудь спрячемся. Мне известны такие места, где нас никогда не найдут».

«Чана, знаешь, я, кажется, придумал лучше! Я придумал, как победить грифа!»

«Как же?»

«А вот как: надо заманить его в Страну Оживших Слов!»

Любопытная Чана просто забросала меня вопросами:
«А где находится эта страна?»

«На самой светлой поляне».

«А где самая светлая поляна?»

«У самого чистого родника».

«А где этот родник и как нам заманить туда грифа?»

«Дорогу покажет перо! Только давай вначале выберемся из замка».

«Хорошо, лети за мной. Мы удерем через каминную трубу. Какая удача, что ленивые слуги еще не успели затопить камин, а только заложили в него дрова. Летим скорей, пока путь свободен! Подожди, а как гриф узнает, что мы в Стране Оживших Слов, а не где-нибудь еще?»

«А мы сами ему подскажем!»

Чана ловко нырнула в приоткрытую дверцу камина. Я последовал за ней. Через черную трубу на далекий свет солнца одним мигом вылетели мы из мрачного замка.

Выбираясь из камина, я так спешил, что измазал сажей крылья. Вот всегда так, всегда всю грязь соберу. А на Чане ни пятнышка! Как она ухитряется оставаться всегда такой чистой, малиновой, красивой птицей?

«А теперь покажемся грифу и немного подразним его!» — крикнула Чана.— «Пока я ждала тебя, мне удалось хорошо изучить расположение всех комнат замка! Я знаю, где его можно найти в это время суток!»

Чана подлетела к одному из окон, ударила клювом в стекло и громко прочирикала:
«Ищи нас в Стране Оживших Слов. Слышишь, гриф? Ты хорошо слышишь?»

Гриф услышал! Он стоял у окна и грозно смотрел на меня огромными немигающими глазами.

Чана отлетела от окна и свистнула мне:
«А теперь быстрее за мной! Сейчас стая хищных птиц бросится за нами в погоню! Постараемся не попасться им в когти. Вперед, скорее, на самую светлую поляну к самому чистому роднику!»

Чана стремительно взмыла над крышей замка и понеслась, как маленькая комета в желто-малиновом сиянье.


СТРАНА ОЖИВШИХ СЛОВ
ПОЛЯНА

Как только мы отлетели от замка грифа, я подбросил перо, и оно свободно закружилось в воздухе, словно раздумывая в нерешительности. Но вот перо распушилось, стало длиннее и шире и полетело все быстрее и быстрее в сторону от замка. Мы поспешили за ним: пролетели над лугом, потом над лесом, потом вдоль аллеи, обсаженной старыми липами…

Вот мы опустились на поляну, едва заметную среди обступивших ее деревьев. Вся она была усыпана желтыми цветами.
Цветам было очень весело.
Цветы улыбались нам, покачиваясь на тонких стебельках.
Волшебное перо спокойно опустилось рядом с цветами и, кажется, не собиралось продолжать полет.

Полянка, вся в траве и цветах, уютно расположилась на отлогой горке. По ее краю, на склоне росли деревья. Склон сначала был пологий, а потом все круче, все быстрее сбегал на дно овражка, к ручью.

«Эта поляна и есть Страна Оживших Слов!» — сказала Чана.

И справа, и слева, и спереди, и сзади эхо повторило слова Чаны:
«Страна Оживших Слов».

Эхо звучало, слова неслись над лесом, то спускались к ручью, то поднимались к вершинам берез. Они разлетались, как бабочки, и снова  возвращались к Чане то цветом черемухи, то лепестками белой розы.

Желто-малиновая птичка вдруг оказалась в чудесном платье из белых лепестков.
«Какая ты красивая, Чана!»  — вдруг
вырвались из глубины моего сердца искренние и теплые, как признание в Любви слова.

И сразу же откликнулось эхо, и произнесенные мной звуки пролетели над лесом и вернулись ко мне!
Куст черемухи, под которым мы расположились, вдруг распустился прямо на моих глазах, и волна его аромата накрыла меня с головой, как настоящая волна настоящего океанского прибоя накрывает смелого купальщика,  —и поплыла, и покатилась по поляне и дальше, дальше!..

Вдруг из цветов черемухи, из журчанья ручейка, (казалось, что это камешки на дне звенят чудесными колокольчиками!) возникло, как облако, таинственное видение, Дитя в белоснежных одеждах, с улыбкой, ясной, как майское небо.
И я услышал…
РЕЧЬ СЛОВА

«Я Слово!

Я родилось в незапамятные времена, чтобы говорить Правду.

Мой отец Смысл,
Моя мать Чувство.
Звуки и образы мои братья.
Моя Родина — Страна, где оживают слова.

Я радую честных, добрых, умных людей и раздражаю пустых, злых и глупых.
Сотрясатели воздуха! Не смейте дотрагиваться до Слова лживыми и грязными языками. Оставьте это чудо для хороших, добрых людей!

Не слышат они меня! Слепы и глухи к моей красоте! Плохие люди заняты только собой и слышат только себя! Они пользуются словами для того, чтобы врать, искажать и затемнять смысл. Они одели меня во фраки и пиджаки, они повесили мне на шею бусы, а на пальцы надели кольца. Они решили, что Слово существует только для украшения, либо для того, чтобы скрывать мысли.

Какая нелепица! Какой вздор!
Слово — инструмент  поиска Правды!

Оно должно быть прозрачным, как ручей, чистым, как воздух, верным и надежным, как старый друг.

Слово должно быть всегда новым и всегда понятным. Оно похоже на знамя. Как Знамя, оно и на Земле, и в Небе! Как Знамя, оно зовет на бой!

А если слова и знамена повержены, если они не в Небе, — то битва проиграна.

На свете живут Волшебники Слова… Волшебники слова — это волшебники Мысли и Чувства.

Слово называет, обобщает, выделяет.

Слово родится не для того, чтобы рассказать о себе, а для того, чтобы поведать о других.

Оно умирает и возрождается в том, что называет.

Слово отличает человека от животного и всего остального мира. Немного еще найдется других отличий.

История Человека начинается с Мысли, которую можно выразить Словами, сделать понятной, оставить в наследство, передать другим Поколениям как Завет, как предупреждение, как лекарство от смерти, от полного уничтожения.

В каком-то смысле Слово, сумевшее отразить жизнь, труд, борьбу человека, способно победить саму смерть.

Относитесь к Слову бережно.

Уважайте его.

Цените Мысль!

Свободное, вольное, чистое Слово живет теперь лишь в песнях и стихах.

Пойте песни и читайте стихи! Только эти родники остаются незамутненными, только в них живет Душа вашего Народа!»


ГРИФ

Дитя исчезло так же незаметно, как появилось.

Но вот в небе раздались вороньи клики, зашумели мощные крылья.
В окружении стаи черных воронов над поляной повис черный силуэт огромного грифа.

Хищник опять обернулся птицей, чтобы поймать меня! Он был так огромен, что его крылья, словно черная туча, закрыли небо.
Тяжело и медленно опустился гриф на землю, за ним на деревьях вокруг поляны расселись шумные вороны. Как гром среди ясного неба,  придавил поляну грозный клекот:
«Попались! Теперь не уйдете! Помнишь, зяблик, что я обещал съесть тебя? Я сдержу свое слово!»

«Нет, не сдержишь ты своего глупого клекота!» — насмешливо прочирикала Чана, спрятавшись за куст черемухи, поближе ко мне, подальше от грифа.

«    Что? Что ты сказала?
И ты здесь с ним, пустельга! Забыла, с кем разговариваешь?!»

Гриф повернул  голову к воронам:

«Догнать ее, поймать, развеять по перышку! Слышите вы? Чего замерли, как чучела? Вперед! Поймайте их, догоните, схватите! Ну! Живее!»!

Слова, сказанные грифом, превратились в эхо, оно прокатилось по лесу и вернулось на поляну  в виде стаи свирепых волков.

Волки раскрыли пасти так широко, словно собирались проглотить солнце, с воем набросились на грифа и вдруг исчезли вместе с ним.

И сразу же пропали вороны, только струйки черного дыма поднялись в воздух и растаяли в голубом небе.

О чудо! Со мной тут же стало происходить нечто совершенно удивительное: выпали перья, вместо клюва появился нос, вместо крыльев выросли руки.
Я подбежал к ручью и увидел свое отражение. Я снова стал человеком! Снова принял человеческий облик! На мне оказалась та самая одежда, в которой я прилетел на остров Грез.

«Царство грифа больше не существует!» — пропела радостная Чана. — «Исчезли его замки и гнезда, его слуги и клетки. Потеряли силу его заклятия. Развеялись и навсегда забылись его ночные слуги — страшные сны. Теперь никто и никогда не будет просыпаться от страха во мгле ночи, никто никогда не увидит жуткий сон о вечном расставании, о непоправимой утрате, о гибели любимых и родных!»…

«Да будет так отныне и всегда!» —воскликнул я.

«Ты снова стал человеком, теперь тоже навсегда!» — прибавила Чана, но в ее голосе, в ее словах  я не услышал радости.


ПРОБУЖДЕНИЕ
ДОБРОЕ УТРО, ВОЛЬФИ

«А теперь вставайте, да вставайте же, господин Моцарт, давно пора проснуться!»—  громко сказали у самого моего уха.

«Чана, зачем ты толкаешь меня, что за невоспитанность? Ты сегодня плохая девочка! Почему у тебя такой грубый голос, почему ты пахнешь крепким табаком и выпитым накануне шнапсом?»

Но меня толкают все сильнее и сильнее.

«Ну, что за безобразие? Люди, дайте хоть немного поспать в выходной день! И разве можно так сильно толкаться? Да еще и говорить что-то при этом таким грубым, немелодичным, сердитым голосом!»

«Господин Моцарт, вы же сами велели разбудить вас утром пораньше. Что-то ы хотели сочинить: то ли сонату, то ли симфонию! Проснитесь же, наконец, лентяй вы эдакий, а то нашлепаю!, ей-богу нашлепаю, не будь я ваш старый  верный Франц!

Я сел в постели и стал протирать глаза.

«Что такое? Где я? А, Франц, ты тоже стал "грубым мальчишкой"? Хотя ты всегда был  мастером ругаться!
Но разве я спал? Не может быть! Я же только что закрыл глаза! А где моя Чана?»

«Какая еще Чана! А спали вы, как сурок, извините за сравнение, господин Моцарт. Наверное, опять работали до рассвета?

Напрасно вы это делаете, скажу я вам! Бог создал ночь для отдыха. Подорвете, ох, подорвете вы свое драгоценное здоровье, господин юный композитор! Лучше послушайте старика: сочиняйте, сколько вам влезет, но только днем, при свете солнышка. Ночью даже неугомонные птицы спят ночью в своих гнездах. И вам тоже нужно больше отдыхать, Делайте, сколько успеете, во время, отведенное для работы Всевышним, а ночью вкушайте радостные сны!»

«Да, Франц, да… Кстати, о снах! Один такой сон я уже вкусил сегодня. Радостный! Значит, все, что со мной случилось, было во сне, понарошку!
Эх! А я-то, я-то поверил, как на грех, что стал зябликом!»…

«Простите, не понял, господин Моцарт! Зябликом?»

«Пустяки, Франц. Тебе действительно трудно понять!
Значит, я не был птицей. Но почему тогда во мне так ярко живет ощущение полета и радости, чувство счастья, полного, без единого облачка, без намека на тень? Песня от чистого сердца, сердца вольной и щедрой птицы, всегда будет звучать во мне?»

«Значит, вы все-таки поспали немного сегодня? Ну, раз видели сон, то, конечно, поспали! Я рад, очень рад за вас! Бессонница совсем замучила моего дорогого Вольфи!»

«А ты знаешь, Франц, что теперь людям больше не будут сниться страшные сны!»

«Правда? А я и не знал! Как замечательно! Схожу-ка я скорее к фрау Эльзе. Обрадую подружку! По ночам ее с самого детства мучили кошмары. Как она будет счастлива, когда узнает, что ее страдания закончились!»

Франц вышел. Чуть ли не бегом! Спешит к Фрау Эльзе, обрадовался случаю навестить приятельницу!
Он очень предан ей, и нет для него ничего приятнее на свете, чем сообщить ей радостную новость или просто поболтать о том, о сем, сидя рядом с ней на крылечке.

Я свесил ноги с кровати и закрыл ладонями глаза. Неужели все, что я видел и испытал, всего лишь сон?
Как странно. Сон иногда ярче и интереснее того, что бывает в действительности!

Вдруг в окно постучали. Я поднял голову. На старой высокой лиственнице сидела птичка, точь-в-точь такая, как Чана. Она покачивалась на длинной ветке, почти касалась клювом стекла, и то ли звала меня на улицу, постукивая клювом по стеклу, то ли сама просилась в дом, в гости.

Я подбежал к окну и распахнул его. Птичка влетела в комнату и стала радостно кружиться надо мной.

«Ты Чана? Сон еще продолжается?» —спросил я. И мне показалось, что малиновка кивнула в ответ.


ДОМИК ДЛЯ ЧАНЫ

Я нашел на чердаке старый журнал, где подробно рассказывается, как делать скворечник. Прочитал, все понял, запомнил, запасся дощечками, взял гвозди, молоток и пилу и принялся за дело.

Я старался так, будто делал домик для себя самого. Скворечник удался на славу. Пусть Чана живет дома, а когда надоест, здесь, в скворечнике!

Я прибил его к шесту и повесил на дереве. Потом долго смотрел на скворечник, спрятавшийся среди ветвей.
Я смотрел на него, и все сильнее во мне была прежняя, испытанная однажды во сне птичья тоска по звонкой песне, по стремительному полету, неутолимая, бесконечная, как небо, как неуемная, упорная, неугомонная страсть — жить….

Кто же все-таки я? Птица или человек?

В сердце рождается музыка. Я подхожу к клавесину. Музыка струится через мои пальцы, им подчиняются клавиши. Клавишам послушны струны. Они звучат, поют, повелевают, наполняют смыслом, творят чудо!

О, как звучат, как поют они! И льются в сердце звуки, струится волшебная небесная река. Круг замыкается…

Я люблю жизнь. Она бесконечно изменчива, но все-таки всегда возвращается к своему истоку…

И это прекрасно!



ДВЕНАДЦАТАЯ  КНИГА  ТЕАТРА

Содержание
-Моцарт помогает тем, кто понимает
____________________________


Моцарт помогает тем, кто понимает

Профессор.
Дилетант.

(Комната Профессора на десятом этаже.  Стол. Стулья. Окно. Пианино. Не прибрано.
За столом двое. Одному лет пятьдесят. Другому лет сорок.
Больше закусывают и болтатют, чем выпивают.)

Профессор. Как заново родился…
Ничего здесь не узнаю…
Неужели я снова дома?
Дилетант. И сколько же ты там отдыхал?
Профессор. Отдыхал! Врагу такого отдыха не пожелаю! А в самом деле, сколько? Можно посчитать!
(Считает про себя, шевеля губами.)
Неужели месяц уже пролетел с тех пор, как ты меня с шофером "Скорой" на носилках отсюда вытаскивал? Если день за год, то тридцать лет пролетело с того самого утра!
Дилетант. Точнее, тридцать пять! Потому что месяц и пять дней! Ты еще в радиус поворота не вписывался, вместе с носилками. Помнишь?
Профессор. Ты тоже дни считаешь? Ох, все  видится, как в тумане!
И не вписывался, и описывался, и уже в мыслях из квартиры выписывался, когда рука вдруг задервенела! Все было, сплыло  и быльем поросло!
Ну, теперь-то я точно дома. Ничего без меня тут не изменилось, слава богу!
Дилетант. Еще бы. Ты ж один живешь. Некому порядок навести! Вот все и сохранилось, как в музее! Тапочки на столе, салфетки под столом, вилки и ножи на пианино…
Профессор. Это я специально память тренирую, чтобы  помнить, где что  лежит!  Вношу в беспорядок Начала порядка. К чему привыкаешь, то и кажется удобным!
Дилетант. Да уж, порядок…
Никак тебя к нему не приручу.
Профессор. Ты не расстраивайся. Меня пять  бывших жен не смогли приучить, а ты говоришь…. О чем это я… Нить разговора потерял! Знаешь, после того ударчика я уже не тот, что прежде! Забывать многое стал.
Мозги какие-то ленивые…
О чем это я.?
О чем мы говорили?
Подскажи!
Дилетант. Я тоже забыл!
Профессор. Эх ты, а еще здоровый!
Да! Вот именно! Все по-прежнему, только вот я изменился.
Дилетант. По тебе не скажешь!
Ты в больнице окреп, посвежел даже…
Профессор. Я — внутри стал другим!
Ты мне друг, наперсник, хотя и дилетант и любишь музыку потребительски,  не профессионально — все равно друг! Я тебе все могу про себя  рассказать. И скажу. Прямо сейчас!
Дилетант. Что такого ты мне можешь сказать, что я не знаю: А?
Мы сколько лет знакомы!
Профессор. Давно знакомы, лет двадцать, больше даже…
Дилетант. Ну, и чего я о тебе не знаю?
Профессор. Ничего ты обо мне не знаешь. Ты хоть помнишь, как мы с тобой познакомились?
Дилетант. Конечно. Ты записал мои мелодии…
Профессор. Верно. А что было потом, после?
Дилетант. А после мы лет двадцать пили кофе и болтали о музыке!
Профессор. Да и сейчас пьем, хотя мне нельзя. Только «нельзя» за щеку не положишь…
Дилетант. Так что же с тобой случилось?
Профессор. Ужасное!  Вся грязь, которая во мне молчала, пряталась, теперь заговорила, из души полилась: все потекло открыто, нагло,  потребовало свободы и вышло на волю: как бы само себя амнистировало! Ничего уже эта грязь не стесняется… Не могу больше  сдерживаться! Удержаться не умею! Что думаю, то и говорю. Ужас какой-то! Инсульт разрушил некий психический тормоз, а натурка оказалась с дрянцой, о которой и сам раньше ведать не ведал!
Дилетант. Что же ты такоого  думаешь?
Профессор. Да черт те че в голову лезет… Дочка вот в больницу несколько дней не приезжала, так я обозлился и решил ее квартиры лишить! Попросил принести завещание и порвал его! Такая болезненная злобная обида во мне обострилась! Лучше государству оставить, кажется, чем ей, неблагодарной!
Дилетант. Зря злобствуешь! Да и бесполезно это. Не можешь ты дочке навредить, даже если захочешь! Она прямой наследник, ей по закону полагается.
Профессор. Да знаю я. Но злость внутри как-то не держится, немедленного воплощения требует! Мутит меня, голову кружит, мысли плющит...
Дилетант. Ты же музыкант! Думать тебе в принципе вредно! Все силы души на гармонию ушли! Сядь-ка лучше за инструмент, да сыграй мне что-нибудь красивое! А  я тебя публике представлю. (встает.)
Лауреат международных  конкурсов, пианист и композитор, музыковед, автор книг…
Профессор. Ладно, хватит тебе! Не захваливай. Я и  так сыграю, без подхалимажа. Пальцы вот только стомые какие-то, тяжелые, как бревна. Где ты, моя легкость? Ничего невозможного для меня в молодости не было… А теперь перехожу в "ничто"! Таю, как звук! (играет.)
Дилетант. Вот это да! Шпаришь, как молодой.
Профессор. Меня так учили!
(снова за столом.)
Профессор. Нет, все же не зря люди боятся болезней и боли, сторонятся больных и увечных. Я теперь — увечный.  Сторонись меня!
Все-то  во мне развалилось, все маски с лица слетели! Мозги и те не удержались на краю и вниз посыпались! Не знал, что у меня столько недостатков!
Дилетант. Каких, например?
Профессор. Злопамятный я!
Тебя в детстве били?
Дилетант. Меня? Нет!
Профессор. А меня били. Старший брат поленом охаживал. Мы тогда вместе с ним яблоки в садах на поселке воровали. Ну, а я потом  ябедничал на него зачем-то! Так  он за мной с поленом гонялся! Если не успевал удрать, то… мало не казалось! Приятные воспоминания, ничего не скажешь! А мама родная меня прутиком стегала! Прямо по заднице! То-о-нким, чтоб больнее… Никогда родимой поротого зада не прощу!
Дилетант. Ну, кто из малышей не страдал, не жаловался, не получал прутиком… Стоит ли об этом думать? Забыть это надо — и все!
Профессор. Да вот не забывается что-то. Вчера тоже с братом по телефону говорил. Он спрашивал, что да как, вежливо так, про самочувствие и все такое.
А я ему прямо:«Ты мне не брат, а…
Как только мог такое выдать!!
Дилетант. Ну зачем же с братом ссориться! А он что?
Профессор. Трубку бросил.
Нет, что-то со мной странное происходит.Давай, брат, выпьем лучше.
(Пьют.)
Профессор. А вот еще тебе пример моей внутренней грязи. Крестница моя — уже здоровая крупная тетка, вся выпуклая от форм и содержания! Чего-то я смотрел на нее в больнице, смотрел и сладострастие во мне пробудилось. Как думаешь, это — большой грех?
Дилетант. Да, очень большой. Это у тебя после инсульта вазомоторное возбуждение, ну, возбудимость двигательная…
(Молчат. Думают каждый  о своих грехах. Возможно даже, каются.)
Дилетант. Нет. Ты просто очумел!
Она же твоя родственница!
(Вдруг вспыхивает.)
Зачем, вообще, ты мне об этом рассказываешь? Грязь — это всегда дело личное. Зачем грязи публичность? Для чего на меня все это выплескивать, а?
Неприятно тебя слушать! Брезгливость, — она ведь не только из-за немытых волос…
Профессор. Откуда ты знаешь, что грех, что не грех? Ведь ты неверующий.
Дилетант. Знаю! Не надо быть верующими для того, чтобы знать! А с тобой, и правда, тяжело стало. Давишь  на психику!
Поди-ка, сыграй лучше Моцарта!
(Профессор играет.)
Дилетант. А у Моцарта были дурные мысли?
Профессор. Нет. Некогда ему было.
Он чистый был в жизни. Озорной и чистый! Музыку сочинял от утра до утра! Выпьем. (пьют.)
Профессор. Скажи, а очень будет плохо, если я брата…
Дилетант. (с испугом.) Что брата?…
Профессор. Убью!
Дилетант. Ты Каин, что ли?
Профессор. А как же — "полено"?! Простить?
Дилетант. Думай сам.
Профессор. Вот говорил я тебе, что после инсульта потерял я что-то святое, центральное! В отделе совести словно трубу прорвало, и совесть затопило! Почему в мозг чертовщина лезет, а? Как себя сохранить хорошим? Подскажи! Ты же наперсник моих дум! Не хочу помирать с нечистыми мыслями! Что мне делать?
Дилетант. Сиди чаще за роялем! Моцарта играй, раз он чистый был! Моцарт тебя вылечит!
Профессор. Красота спасет мир? Ни шиша она не спасет, если в головах у мира — скверна!
Дилетант. Если музыка не поможет, сходи к врачу, откровенно все расскажи. Честно говоря, играть ты тоже хуже стал, пальцы уже не бегают, а  спотыкаются на клавишах!
(Профессор смотрит на приятеля сначала огорченно, потом обиженно, затем с гневом.)
Профессор. Знаешь, чего мне сейчас захотелось? Вышвырнуть тебя в окно с десятого этажа, как сукина сына,  и посмотреть, что с тобой будет!
(Огромный, грузный профессор, неотвратимо надвигается на Дилетанта. Тот бросается к пианино, играет что-то легкое, веселое из «Детского альбома» Моцарта. (Профессор замирает, слушает, приходит в себя. Возвращается в чистое детство. Встряхивает головой, словно сбрасывает наваждение. Передергивает плечами, точно от холода.)
Профессор. Ну, врешь же, врешь!
Бери аккорд правильными пальцами! Слушай сам, что играешь!
Дилетант. Прости! Это я с перепугу…
Руки дрожат…
Сыграй лучше ты!
(Профессор садится за пианино.
Играет. Не спотыкаясь. Красиво.)
Дилетант. (тихо, про себя.) Красота спасет тех, кто способен ощутить и принять свет Моцарта и величие Баха… Но… Как спастись душе, если тело болеет!?.. Ах, если бы у нас не было тел! Либо, хотя бы,  у тел наших не было инсультов, черт их дери!!!
Все стали бы чистыми, как Моцарт!..

Конец