Дед

Солнце, как паяльная лампа плавит канифоль, продолжало прямыми лучами топить говно в сарае. Худощавый дед, месил его своими резиновыми сапогами, укрываясь старыми штанами и дырявой фуфайкой. Загрубевшие в мозоли руки, корчевали лопатой вонючее месиво, вычищая тем самым скотный двор. …Деед!!! Послышалось звонкое из за калитки. Он повернул седую голову и увидел свою внучку, стоявшую по то сторону скотного двора, налегая на калитку. Машенька, которой на той неделе исполнилось 18, приехала из города на каникулы в деревню. Белые волосы струились вдоль кругленького личика, и падали россыпью на хрупкие плечи, а большие голубые глаза, топили в своей глубине солнечные блики. Дед подозвал внучку к себе, та аккуратно, перепрыгивая между говняными кучками обосравшегося зверья, как козочка прискакала к старику. Он долго, с добротой и любовью вглядывался в ее нежные очи, слегка улыбался, когда видел ее вопросительно личико. Девчонка придвинулась к деду, когда увиделся как тот потянулся её приобнять. А он резким движением сильной, левой руки, схватил ее за затылок и придавил с такой силой, что она рухнула в грязь и говно прямо на колени. Не успев ничего понять, она изумленно подняла взор на деда, тот уже правой рукой доставал хер из штанов, из под ширинки, в которой давно уже не было ни замка, ни молнии. Он силой придвинул ее голову к себе и затолкал, свой старый, но напрягшийся вялунец, прямо ей в рот, меж алых, слегка приоткрытых от испуга и удивления губ. Он грубо собрал ее волосы в своей левой руке, в единый конский хвостик, и резкими рывками, толкал ей в пасть свою давно заскучавшую похоть. На ее губах резко выступили трещины и кожа полопалась, из глаз брызнули слезы, она руками уперлась в его колени, пытаясь оттолкнуться назад, но сил не хватало. Вонь скотного двора, паленое солнце и крики домашний свиней и коз, смешались в один салат и насиловали ее вместе с этим обезумевшим стариком. Она пыталась кричать, но он сразу же правой рукой начинал сильно сжимать свои пальцы на ее шее, от чего в глазах тут же темнело и искрами сыпалась боль. Грязные, старые, изодранные, уделанные в навозе штаны бились о ее лицо, пачкая ее своим существом. Вонючий старый член, перепачканный её слезами, слюнями и соплями, врывался в глотку, царапая горло, точно ныряльщик, мечтающий добраться до дна, молотил как поршень векового двигателя. Все платье, ноги и сандали погрязли в этом скотном болоте, и хлюпали при каждом толчке, так сильно любящего дедушки.