Интеллигент

"Знаменитый" композитор из маленькой Советской республики заболел. Он знаменит тем, что написал несколько симфоний и даже оперу, которая неоднократно и с успехом ставилась на сцене Республиканского оперного театра и второстепенных театров Великого Союза. Опера, скорее всего, тоже второстепенная, но это труд человека, который родился и вырос в таджикской семье, закончил музыкальную школу и случайно поступил в Московскую консерваторию. Учеба на чужбине нелегкое дело, но он все перетерпел, намерзся, наголодался, мечтая о домашнем очаге и мамином плове и, наконец, получил вожделенный диплом композитора. Дома быстро написал несколько симфоний, которые нехотя исполнил филармонический оркестр на очередных празднованиях годовщин Октябрьской революции и дней Победы, за что композитора принимают в Союз композиторов республики. С этого дня он уважаемый человек, пользуется авторитетом у коллег и входит в столичную элиту, посещая высокие собрания и скучные заседания.
С первых дней учебы наш герой уяснил себе, что музыканты это элита общества и как интеллигенция занимает верховное положение, возвышаясь над прочим людом, именуемым торгашами, буфетчицами и рабоче-крестьянским сословием. Раз ты интеллигент, то должен соответственно одеваться и вести себя в обществе. Таким образом, композитор и стал соответствовать высокому званию интеллигента, стараясь опрятно и модно одеваться в соответствие со своими доходами и нищенскими гонорарами. В его лексиконе напрочь отсутствовали бранные слова, говорил он медленно с расстановкой, анализируя каждое слово и поправляя собеседников, если они посмели себе вольность в разговоре и действиях. Он хорошо знал матерные слова и их значение, но спрятал их так глубоко в себя, что для их отыскания ему потребовалось бы несколько минут, а может и часов. Похвальное качество для аристократа и интеллигентного человека, коим он себя все время считал. Если ему и приходилось сталкиваться с "быдлом", как он называл представителей других общественных прослоек, то его поведение не менялось, а на лице присутствовало выражение явной скуки и пренебрежения, что выводило из себя оппонентов и те стремились поскорее избавиться от докучливого, возомнившего из себя бог весть что, "интеллигентишки". Годы шли, написано еще несколько нудных симфоний, называемые музыкой. Наш интеллигент-аристократ, уже заместитель председателя Союза композиторов, все также верен своим правилам и, казалось, ничто не может сбить его с пути истинного. Дома царит покой, размеренный образ жизни скромного и умеренного чиновника, чьи жена и дети работают и учатся в меру своих возможностей, чтя и уважая принципы мужа и отца. Наш герой не позволяет себе повышать голос ни на кого, включая домочадцев, а уж бранные слова и мат для его ушей и рта - табу. Что вы. Ни в коем случае. Даже такие, казалось бы, невинные слова, как "помочиться" или "рвота" произносятся им очень редко и с огромным напряжением воли. Кстати, такое реноме композитора вызывает невольное восхищение и уважение у окружающих, и даже у явных врагов.
Но, как мы сказали в начале повествования, композитор заболел и заболел очень нелицеприятной болезнью, а именно геморроем. Первые симптомы появились уже давно, но в последнее время кровотечения усилились, появилась бледность и головокружения. Боли в промежности настолько сильные, что бедняга просыпался ночью в холодном поту и до утра ходил по комнате, вызывая недоумение у жены, которая переживала за кормильца, но спросить о причине бессонницы боялась. Наконец композитор решился и в один из свободных от сочинения музыки дней отправился в больницу, где его осмотрели и подтвердили диагноз. Учитывая застарелый характер болезни и неэффективность консервативной терапии, врач однозначно констатировал необходимость хирургического вмешательства. Ну что делать, надо - так надо, и наш друг лег в клинику, не сказав никому ни слова и позвонив только жене. После быстрой подготовки и мучительных очистительных клизм его везут в операционную, где он быстро засыпает под воздействием наркоза и просыпается уже без геморроя в палате. Все хорошо, но внизу такая боль, что даже перевернуться на бок стоит огромных усилий и мук, не говоря уже о том, чтобы встать и пойти в туалет. А в туалет все время хочется, несмотря на пустой кишечник. Это последствия и специфика перенесенной операции. Композитор терпит скрепя зубами, но никак не решается позвать санитарку с судном, чтобы оправиться. Он стесняется и ему стыдно поведать кому-либо о своих горестях. Он даже мысли допустить не может, не то, что говорить на эту тему и применить нецензурные на его взгляд слова.
То ли под воздействием лекарств, то ли сам по себе, но кишечник успокаивается, и боль понемногу стихает, хотя каждое лишнее движение вызывает неприятные ощущения, сродни болевым. Живот начинает пучить и у больного возникает непреодолимое желание выпустить газы. В палате никого нет и он блаженно расслабляет мышцы таза в надежде тихо пукнуть, что у него, кстати, получается, но он с ужасом чувствует, как снизу становится мокро и некомфортно. Да, наш больной попросту навалил в штаны. Попытка встать вызывает приступ неописуемой боли. Он слабым голосом зовет санитарку и объясняет, что с ним приключилась авария и не была бы она столь любезна помочь ему, подмыв и переодев, не разглашая эту страшную тайну случившегося позора. А он в свою очередь отблагодарит ее, чем сможет, как только выздоровеет.
Санитарка, тетя Наташа, старушка лет 70, всю жизнь проработала формовщицей на кирпичном заводе, иногда пила водочку с мужем, который совсем недавно перешел в мир иной. Старушка с атрофированным обонянием еще крепкая, поэтому выйдя на пенсию решила подработать в больнице да так и осталась в этом «благоухающем» проктологическом отделении, привыкшая к грязной работе и не гнушаясь подачек благодарных пациентов. Вместе с напарницей, такой же пенсионеркой Дусей, они быстро убирали отделение и садились вечером чаевничать, обсуждая новости дня и перемывая всем косточки, начиная с Брежнева и кончая новыми пациентами. Нередко за столом появлялась бутылочка дешевого винца, и тогда старушки, разгоряченные выпивкой, вполголоса запевали какую-нибудь русскую застольную, наводившую уныние и воспоминания о далекой юности и совсем другой жизни. Вот в такой момент тетю Наташу и подозвал наш композитор, изложив свою интимную проблему и, надеясь на понимание, ждал ее тихого разрешения.
Санитарка, успокоив больного, чинно выплыла в коридор отделения, сделала глубокий вдох и вдруг что было мочи заорала своей подручной: "Дуся, тащи утку. Композитор обосрался". Да, это был удар для нашего аристократа, чей невинный грех вдруг в одночасье стал достоянием всей больницы и, как ему казалось, всего города. Все принципы и с годами нажитый авторитет рухнул к ногам двух старых алкоголичек, которым дела не было до каких-то там условностей и недомолвок. Все надо называть своими именами.