Характеристика

     Дул теплый свежий океанский ветер. Что может быть более волнующее, чем свежее его дыхание, для человека, когда он еще молод. В такую пору чувствуется, как будто живительная струя вливается тебе в грудь, и чувствуешь такой прилив сил, что, кажется, взлетел бы ввысь вместе с чайками. Такое чувство ощущал и я, стоя на шлюпочной палубе производственного рефрижератора “Янтарный“, прибывшего на промысел в район Азорских островов. Это волнующее чувство дополнялось несмело прорывающимся, нежданно появившимся, нежным чувством к буфетчице Лене. Вот уж чего не ждал, того не ждал! В прошлом году я был с нею вместе в коротком рейсе на плавбазе. Но тогда я не обратил на нее никакого внимания. Хотя всё же, глядя на нее, мне почему-то припомнилась книга под названием “Дивчина долю искала“. Теперь же мы встретились, как старые знакомые, приветливо и радостно заулыбались, увидев друг друга. Но подспудно я понимал, что это простое увлечение. Я был два раза кратковременно женат, и помнил, что при первой встрече с обеими бывшими женами у меня чувства любви были более сильными, нежели теперь к Лене. А, может, это уже появляется своеобразный иммунитет к любви? Часто ведь бывает так, что любовь разбивается, и к этому потрясению душа должна быть готова. Но на судах, находящихся в длительном рейсе, на любовь наложено своеобразное табу. Молодые пары на судне не могут в открытую, без законных оснований, отгородиться от судового коллектива со своими любовными чувствами. Это ведь вызывает зависть, а то и ненависть со стороны других, менее удачливых, и нарушает психологический микроклимат. “Он, мол, решил свою любовную проблему, а мы тут с ума сходить должны“, – будут возникать у кого-то завистливые мысли. И поэтому девушкам на судне рекомендуется быть со всеми в одинаковых отношениях, не отдавать предпочтения никому. Из-за этого девушки оказываются в сложном положении.
     Перед моим мысленным взором мелькнула стройная, с четкими женскими контурами, фигура Лены, её округлое, чуть курносое, милое личико с синими глазами под тонкими черными бровями и ливнем золотистых волос. Ей всего 24 года. Я поймал себя на мысли, что улыбнулся, вспомнив о ней.
       Мимо судна пролетела и взвизгнула белая чайка. В ее визге угадывалась тоска и надежда. Чем-то ее крик напомнил голос Лены. Немного покурив у борта, я пошел в судовой медпункт. Там сегодня дежурила фельдшер Марья Ильинична, женщина старше меня на двадцать лет,участница войны, и, к тому же, как и я, родом из Украины.
Она рассказывала, что на фронте даже воевала на передовой, куда ее отправили в наказание за убийство начальника штаба, пытавшегося её изнасиловать. При самозащите она его застрелила. Еще в штате медпункта имелся зубной   врач, тоже намного старше меня. Я же, хотя и моложе их, являюсь старшим судовым врачом, потому что я врач с высшим образованием.
     Марья Ильинична, одетая в белый халат и белый колпак, сидела на кушетке, и вязала спицами шерстяной чулок. Увидев меня, она улыбнулась и сказала:
– Вас искала Лена. Вы ее не встретили?
– Нет, не встречал, Но найти меня не проблема.
     Марья Ильинична была против моей влюбленности в буфетчицу.
– Дорогие мои, – говорила она мне. – Вы только второй год в рейсе, и мало еще знаете эти судовые порядки. Она буфетчица, а, значит, как правило, любовница капитана. А вам что там делать? Куда вы лезете? Только капитана злить, да для него же “громоотводом“ быть?
– По его возрасту не похоже, не солидно, – сказал я со смехом.
– Какой там возраст? Сорок лет с хвостиком, – сказала фельдшерица, отложив свое вязание в сторону. – А сами вы, ой как неопытны в жизни! Неужели вы собираетесь на ней жениться?
– Всё быть может.
–Так женились бы у себя на Украине. То ж хохля, так воно якесь до дила, а тут что? Ни спереди, ни сзади, да ещё и воображает про себя что-то. Только пить, отдыхать да развратничать умеет.
– Откуда вам это известно?
– Мне все известно… Женщине от женщин труднее утаить свои секреты, чем от мужчин. Ее чуть не выгнали с работы за любовную связь с капитаном “Персея“. Представьте себе: на несколько дней закрылись оба в его каюте, и там пьянствовали. Но она поплакала в отделе кадров, пообещала, что больше так не будет, и ее оставили. А его из капитанов перевели в старпомы.
– Ну, что же, спасибо за информацию. Но лучше бы вы мне это не рассказывали: не очернили бы мою светлую мечту.
– Уж куда более светлую! Это еще неизвестно, что лучше, – проворчала Марья Ильинична, снова берясь за вязание.
     Я вышел из медпункта, и пошел в кают-компанию. Скоро будет ужин, и Лена там в это время обычно раскладывает на столах посуду. И точно: буфетчица была там.
– Лена, ты меня искала?
– Да. Мне кое-что нужно.
– А что именно?
– Двести грамм спирта.
– Нет проблем. Для кого это?
– Очень тебе нужно знать. Позже скажу, если напомнишь.
–  Хорошо, принесу.
     Я пошел к себе в каюту, налил в пустой флакон спирта, и отнес Лене. После ужина в кают-компании “крутили“ но-вый фильм “Иван Васильевич меняет профессию“. Лена  сидела рядом со мной, и в смешных случаях фильма, не стесняясь, хохотала. А потом тихо спросила у меня, мог ли бы я стать таким ученым, как этот изобретатель. Капитан, чернявый, среднего роста человек с ровными чертами загорелого лица сидел в торце длинного стола и недовольно хмурился. Он, видимо, ревновал буфетчицу ко мне. Для этого у него, конечно, были предполагаемые причины...
Я был моложе его на более, чем десять лет, со спортивной фигурой. Да и на лицо не безобразный.
     После разговора с фельдшерицей я спросил у Лены:
– Какие у тебя личные отношения с капитаном?
– Ты меня обижаешь, – ответила Лена. – Он для меня стар.
     Я успокоился: наговаривают, значит. Но то, что мне казалось простым и естественным, вовсе не было таким для других. Все на судне обращали внимание на то, что мы  с Леной сидим рядом в кино, что при санитарной проверке камбуза я подолгу задерживаюсь возле нее и беседую, что я часто гуляю с нею по палубе. Это нервировало капитана, и не ускользнуло от первого помощника Панова, державшего команду судна в “ежовых рукавицах“ в связи с тем, что он на каждого члена экипажа писал в конце рейса характеристики, по которым береговая администрация делала выводы о деловых качествах работника, и определяла его дальнейшее использование и даже меру наказания. Высказывалось предположение, что он в прошлом работал в органах внутренних дел.
     Уже середина рейса. “Янтарный“ метался от одного траулера к другому со скоростью семнадцать узлов, и принимал от них подвешенные к лебедке стальные стампы (кубические емкости в полтора тонны) с рыбой, для переработки ее в своем рыбном цехе. Рыба в морозильных камерах замораживалась в протвенях в десяти килограммовые брикеты, которые поступали на конвейер и укладывались по три штуки в короба, а дальше – в морозильный трюм. Я мог бы взять себе обработку рыбы на половину пая матроса. Но эту работу необходимо было оформить на кого-нибудь из матросов, и поначалу я думал договориться об этом с кем-то из них. Однако, узнав, что один врач проработал весь рейс в рыбцехе, а матрос, на которого была оформлена обработка, не отдал ему причитающиеся деньги, у меня пропал интерес поработать на рыбе. И я занимался только своим лечебным делом.
     Мне позвонил первый помощник капитана, и попросил зайти к нему. Постучавшись, я вошел в его каюту. За столом, заваленным папками и бумагами сидел пожилой круглоголовый человек пенсионного возраста с седыми волосами и неприветливыми светло серыми глазами. Мы поздоровались.
– Садитесь, – пригласил меня хозяин каюты. – Я вас пригласил вот по какому поводу. Что у вас общего с буфетчицей Чернушиной?
– Ничего. Обычная дружеская симпатия. И, к тому же, мы знакомы по предыдущему судну.
– Вы знаете, дружба – это ничего плохого, – продолжал первый помощник, кивая головой и сверля меня своими се- рыми хитрыми глазами. – Но нельзя ведь давать повод для разных сплетен и кривотолков. Вы врач,  относитесь к комсоставу, и должны показывать остальным ста пятидесяти членам экипажа личный пример воздержания от любовного увлечения, чтобы люди были спокойнее, а у вас, извините, наоборот. По вашему примеру каждый станет к девушке приставать, а потом недалеко и до драки с ножом. У нас ведь на судне всего десять женщин, а в море половые проблемы у каждого человека обостряются. Вы полостные операции ведь не делаете, если случится трагедия? Думаю, что вы меня поняли. Не давайте людям повода для недовольства и зависти. Иначе, извините, это может испортить вам характеристику.
– Я думаю, что здесь все преувеличено, – ответил я. – И общаюсь я с Леной не больше, чем другие.
– Докажите это на деле, и вопрос будет закрыт. Будьте посолиднее и посерьезнее.
     Я вышел из каюты Панова недовольный. Во время разговора с ним я с трудом сдерживался, чтобы не сказать этому старому судовому идеологу “Не учите меня жить!“ Теперь у меня в душе затаилась к нему неприязнь.
      Рейс уже давно перевалил за половину. Жара в данном районе усилилась. Кондиционеров на судне не было. Хорошо ещё, что палуба деревянная, и не накалялась от солнца. У меня в каюте был вентилятор, и это меня немножко спасало. Многие члены экипажа хотели, чтобы на камбузе приготовили квас из хлеба для утоления жажды. Первый помощник поддержал эту идею. Но я заявил, что квас на судах согласно санитарным правилам разрешается готовить только из квасного концентрата, которого у нас нет. А, если его готовить из хлеба самим, то это может привести к появлению кишечных инфекций и, следовательно, ненужным трудопотерям. Меня поддержал старпом. Первый помощник, скрепя сердце, отступил. Это было его неожиданное поражение. Он привык всегда командовать, и теперь в душе невзлюбил меня.
      Второй случай еще больше обострил наши отношения. Я стоял на палубе, опершись на поручни, и курил сигарету. Ко мне подошел первый помощник и, тоже прислонившись к поручням, сказал:
– Вы, доктор, убрали бы свой “Экран чистоты“ с моего стенда куда-нибудь в другое место. Мне там мало места для вывешивания своей “Молнии“.
– Так ведь другого стенда нет. Куда я свой “Экран“ повешу?
– Куда угодно. Это ваше дело.
– А не ваше?
– Моё? Нет. А вы, случайно, не пьяны?
– Нет, я трезвый.
– Я обязан спрашивать об этом у подчиненных, а то вот, выдают им тропическое вино, а они, некоторые, пьют в рабочее время.
     “Ничего себе заявки, – подумал я. – Напомнил мне, что я его подчиненный“. Я отошел от собеседника к мусорному ящику, и выбросил в него окурок. Мысль о том, что первый помощник посчитал меня пьяным, не исчезала из моей памяти. Я вернулся к нему, и спросил:
– А на каком основании вы заподозрили, что я пьян? Это я, как врач, имею право определять состояние нетрезвости.
     И тут первого помощника прорвало:
– Пошел вон! И не подходи больше ко мне, говно! Ты всего-навсего мизинец на пароходе, И, если будешь выступать, выгоню с парохода! Обиделся, цаца, слова нельзя ему сказать…
     Не ответив на обидные слова, я отвернулся от Панова и пошел в свою каюту. “Тут, в самом бы деле, выпить, – подумал я – Тогда “поп“ говорил бы мне такое недаром“. Но я решил воздержаться от этого коварного желания.
     Время шло. Четырехмесячный рейс приближался к концу. Я заметил, что Лена стала избегать меня при встрече. Зайдя в буфет, где она мыла посуду, я попросил ее зайти ко мне при возможности. Перед ужином она вошла в мою каюту с грустным видом. Я спросил у нее, почему она избегает меня, и почему у нее такой грустный вид.
– Мне сказали, что, если я буду с тобой встречаться и заходить к тебе в каюту, то меня спишут с судна, – ответила Лена.
– Понятно, – ответил я. – Но ты не бойся. Сейчас не спишут, потому что рейс заканчивается. К тому же, не на чем тебя будет отправить, да и замену тебе тоже не привезти.
– Могут не взять в следующий рейс на этом судне.
– Пойдешь на другом, не хуже этого, Я ведь на этом тоже больше не пойду.
– Пойдем вместе, – сказала Лена. – Я больше без тебя жить не смогу.
– Что-нибудь сообразим, – ответил я, подумав при этом: “Вот уж эти женщины! То избегают тебя, то без тебя жить не могут“.
      Лена уткнулась лицом мне в грудь, и я молча ответил ей чувствительными объятиями и поцелуями. Она вдруг  отстранила меня от себя и прошептала:
– Мне пора на работу.
– А завтра у меня день рождения, – напомнил я ей. – Не забудь зайти.
– Хорошо. Зайду обязательно.
     На следующий день, после полдника, я надел белую рубашку и черный костюм с приколотым к нему вузовским ромбиком. Я выглядел теперь молодо, как выпускник мединститута, хотя мне только что исполнилось тридцать лет. Марья Ильинична и зубной врач искренне поздравили меня с Днем ангела, и символически выпили по пятьдесят грамм за мое счастье в жизни.
     Ко мне в каюту зашла Лена, и тоже от души поздравила. Мы выпили по стакану кислого вина “Алжирское“, которое выдавали на судне всему экипажу для утоления жажды, рекомендуя разводить его водой в четыре раза, чего никто не делал.
– Саня, а ты на мне женишься? – спросила Лена.
– Может быть и такое, – ответил я неуверенно, вспомнив рассказ фельдшерицы о ее любовной связи с женатым капитаном “Персея“.
– Почему “может быть“, почему не сказать яснее?
– Все равно “может быть“, потому что мне самому не все ясно. Проще всего пообещать, но я не такой.
– Да, ты не такой. Хотя у меня есть кое-какие грехи, но и ты не безгрешен. Алименты ведь платишь? Так что не особенно-то воображай о себе.
– Хорошо, постараюсь не воображать и быть скромненьким паинькой.
     Лена засмеялась своим заразительным серебристым смехом. 
– А знаешь что? – сказала она, – Бери свою бутылку шампанского, и пойдем ко мне в каюту. Там Катя одна сидит. Вот мы вместе с ней и отметим твой день рождения.
– Идем, – согласился я.
   Я положил в целлофановый пакет бутылку “Советского шампанского”, пару апельсинов, шоколадку, пачку сигарет “Родопы“ и пошел вслед за вышедшей первой Леной.    
   Катя, соседка Лены по каюте, очень обрадовалась нашему приходу. Высокая, чернявая, она весело улыбалась, и при этом, казалось, смеялись ее карие глаза, и светлели черные брови и косы. Она взяла со стола шоколад, и разломила его на кусочки. Я открутил на бутылке проволоку, и пробка, хлопнув, полетела в подволок. Все взяли наполненные стаканы и, звякнув ими, выпили за мое благополучие и успехи. Началась веселая, непринужденная беседа. Но тут веселье вдруг прервалось. Дверь резко распахнулась. В проеме двери стоял первый помощник капитана.
– Вы что здесь делаете? – спросил он у меня.
– Отмечаю свой день рождения.
– Выйдите отсюда, – приказал Панов.
– Я отсюда не выйду, потому  что меня пригласили они, а не ты. И если не будешь меня донимать, то я тебе тоже налью.
– Ну, погоди! Ты мне это попомнишь! – пригрозил первый помощник, и захлопнул за собой дверь.
– Какой вредный, – сказала Катя. – Вместо того, чтобы по-человечески поздравить с днем ангела, так он еще и угрожает.
– Это такое его поздравление, – сказала Лена. – Еще и
письменное будет в конце рейса.
– Горбатого могила исправит, – сказал я.
      Веселье было немного испорчено, но все же с шутками и смехом мы допили бутылку шампанского и покурили.
– Он о вас, Саня, напишет в характеристике, что вы алкоголик, – сказала Катя.
– Это возможно, Но только вряд ли бы алкоголик (да и сам он тоже) удержался, чтобы эту бутылку сберечь ко дню рождения, – ответил я.
– Ой, правда! – воскликнула Лена. – А я и не подумала, как это у тебя, Саня, хватило силы воли на это.
     Долго задерживаться у девушек я не стал и, простившись с ними, ушел в свою каюту.
      К этому времени в отношениях между капитаном и первым помощником пробежала черная кошка: не поделили власть. Случайно проходя мимо каюты капитана, я услышал через неплотно закрытую дверь их разговор.
– О всех ваших недоработках я сообщу руководству базы, – сказал первый помощник.
– А я вас больше не возьму в рейс! – ответил капитан.
     Но, несмотря на их разногласия, первый помощник принес на меня капитану рапорт, в котором было требование списать меня с судна. Я был вызван к капитану, который подал мне эту бумагу для ознакомления. В ней первый помощник писал, что судовой врач , злоупотребляя своим служебным положением, преследует буфетчицу Чернушину, добиваясь физической близости. Буфетчица его избегает, плачет от его приставаний, у нее при его виде трясутся руки и посуда падает на пол. Своим угодничеством перед нею он унижает звание врача. Он дважды женат, распущенный, аморальный, злоупотребляет спиртными напитками. Вчера я застал его в женской каюте, распивающего вино (вино было шампанское). На мое требование выйти вон он ответил грубостью. В отношениях со старшими он агрессивный (он родом из Бендер), и не признает над собой никакой власти. В заключение требуется списать старшего врача с судна в связи с аморальным поведением.
     “В своем рапорте наш “идеолог“ сделал две ошибки: географическую и политическую, – подумал я. – Географическую – потому что Бендеры находятся в Молдавии, а я родом из западной Украины, а политическую – потому что к бандеровцам я не имел и не имею никакого отношения. К тому же мой отец – инвалид Отечественной войны…”
– Аморальный вы человек, оказывается, – сказал, усмехаясь, капитан, уже на меня не сердившийся. – Но вы не волнуйтесь. Я вас в обиду не дам.
– Да, похоже, что тут уже моя очередь обижать, – ответил я. – На берегу разберемся.
     Я вышел от капитана, и не знал: то ли обижаться на глупую человеческую подлость, то ли смеяться с нее. В медпункте уже знали о моем конфликте с Пановым.
– Глупо поступил первый помощник, – сказала Марья Ильинична. – Это же его обязанность поздравить члена экипажа с днем рождения, а он вам его испортил. А потом еще наговаривать о какой-то близости. Ничего ведь у вас не было с Леной?
– Ничего, – ответил я. – У нас отношения чистые.
– Ну вот. Мы женщины всё знаем. Так что не по адресу он пишет.                Рейс закончился. Все получили у первого помощника характеристики и расписались за ознакомление с ними. Я прочел свою характеристику. В ней при хорошем моем профессионализме был перечень недостатков: аморальность, связь с женщиной на судне, употребление спиртных напитков. В конце характеристики стояли три подписи: капитана, первого помощника и председателя судового комитета. “Вот те и “не дам вас в обиду“, – вспомнил я обещание капитана. – Сам, наверное, боится, что первый помощник о его грехах скажет, и потому тоже подписал“.
     Моя характеристика была отправлена в медсанчасть рыбаков, направившую меня в рейс. Меня вызвали к главному врачу. Это был сорокапятилетний низкорослый, чуточку коренастый человек в белом халате и колпаке, высоком, как тиара папы римского. Он хитро улыбался, но поверив характеристике, говорил со мной холодно и строго:
– Вы почему заходили в каюту буфетчицы?
– Потому что меня туда пригласили, – ответил я.
– Она что же, была больна?
– Нет, по другому поводу зашел.
– Ну, вот. И при этом еще и конфликт с первым помощником. Если так будет и дальше продолжаться, то мы будем вынуждены с вами расстаться, уважаемый.
– Здесь, в характеристике, все факты искажены, – убеждал я главного врача. – Поверьте моему честному врачебному слову. А на первого помощника я тоже напишу. Все мы грамотны.
– В длинные рейсы мы вас временно пускать не будем после такой характеристики, – сказал главный врач. – И ходатайство о предоставлении вам места в общежитии тоже дать не можем: конфликтным людям не место в социалистическом общежитии.
     Я вышел на улицу. Конечно, думал я, все перестраховываются. Сделай я что-нибудь плохое после этого – у главного врача спросят, почему он не прореагировал на характеристику должным образом. Я думал также о том, что у меня сейчас нет никакого жилья. И теперь в связи с отказом главного врача предоставить мне общежитие я буду вынужден ютиться в межрейсовом доме моряков среди “морально устойчивых“ выпивох, которые порой озабочены тем, что бы еще пропить. Лены сейчас в городе нет. Она живет в далеком районном центре с родителями. Объявиться туда в роли жениха? Не надо. На всех не переженишься.
     Я вспомнил свои слова, сказанные капитану: “Теперь моя очередь обидеть“. А что? Есть за что. И, сидя за столом в комнате межрейсового дома моряков, я написал жалобу на первого помощника в партийный комитет базы флота. В ней я отметил нанесенные мне неоднократно оскорбления, написанную им лживую
характеристику, обвинение в бандеровщине.
     На следующий день я отнес свое письмо в партийный комитет базы флота. Председателя на месте не было, и я отдал свою жалобу секретарше. Она тут же начала ее читать, и, дочитав до какого-то случая, с удивлением протянула свое “у-у“, означавшее, видимо, “гляди какой!“
– Хорошо. Оставляйте письмо, – сказала она. – Придет председатель, и я отдам ему.
     Я вышел из кабинета и больше туда не заходил. Через некоторое время я встретил старпома “Янтарного“. Поздоровавшись и обменявшись вопросами о личных делах, я спросил у него: работает ли прежний первый помощник на “Янтарном“.
– Нет. Убрали его оттуда. Теперь он на мукомольной плавбазе “Йоганес Варес“ в Баренцевом море.
– Так ему и надо, – сказал я. – Пусть нюхает теперь рыбную муку, а нос держит на ветру. Я ведь на него написал жалобу за ту характеристику.
– Выходит, вы теперь квиты?
– Выходит, да.               
                -  -  - 1978 г.