Последний поклон-2

 

         


                Тайна за семью печатями

Всю свою сознательную жизнь я слышал от родителей, что мы из раскулаченных. Что надо об этом помалкивать, стремиться жить тихо, чтобы, не дай Бог, на нашу семью не обратили внимания соответствующие органы. Пытался расспросить отца с матерью об их жизни до революции, но не получал вразумительного ответа. Единственное, что было известно, – бабушку Катерину в зловещем 37-ом забрали -  и  пропал человек.
        - Ушла в галошах, надетых  на вязаные чулки, со словами:  «Я скоро вернусь, дочка!», - сказала как – то  мне мама, поджав губы, чтобы не расплакаться.
             Доходило до того, что я, пионер, советский школьник, стал подозревать своих родителей в том,  что они действительно враги народа, сменили фамилию и затаились, выжидая, когда падет ненавистный советский режим, и они смогут вернуться на историческую родину – в Крым.
         Еще больше подогрело мое стремление узнать биографию своих бабушек и дедушек, родителей категоричные утверждения родственников, которые остались в Крыму и избежали высылки, о том, что баба Катерина не была расстреляна, а умерла своей смертью, что, в общем – то, выслали моих родителей правильно – дыма без огня не бывает…
             Я, работая в газете, начал по крупицам собирать сведения о своих родственниках. Это было сложно, но помогала профессия журналиста. А  тут – перестройка. Она  разрушила барьер страха. Как-то, будучи в очередном отпуске, я зашел в областное КГБ города Свердловска. По моим данным, в его архивах должны были сохраниться сведения о  бабушке Катерине. Надежды оправдались. После небольших бумажных формальностей офицер принес в кабинет тонюсенькую серую папку с грифом «секретно».
–Пожалуйста, знакомьтесь с делом вашей бабушки, – сказал он. – Просьба только не вырывать листы и ничего не вымарывать.
 – Были случаи? – не удержался я.
 – Конечно.
 – Фотографировать можно?
 – Не запрещается.
Работник архива вышел, оставив  меня одного в кабинете.

                Приговор приведен в исполнение

                Передо мной дело № 31245 по обвинению Барановой Екатерины Ивановны по статье 58-6 УК РСФСР, арестованной как агент германской разведки Надеждинским (ныне Серовским) городским НКВД Свердловской области. Это моя родная бабушка по материнской линии. Наконец-то стала известна последняя страница ее трагической жизни с 18 декабря 1937 года по 14 января 1938 года – с момента ее ареста оперуполномоченным третьего отделения управления НКВД г. Надеждинска Свердловской области Ивановым (имя и отчество не указано) и до осуждения особой тройкой ГУГБ НКВД по статье 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания (расстрел), который был приведен в исполнение согласно протоколу №168 14 января 1938 года. Санкционировал расстрел начальник управления НКВД по Свердловской области комиссар госбезопасности третьего ранга Александр Дмитриев и прокурор Уральского военного округа бригадный военный юрист Юрий Петровский. На документе под фразой «Согласен» стояла также фамилия начальника Надеждинского ГО НКВД  старшего лейтенанта Ивана Трубачева.
               Я пытаюсь представить, что думала моя 56-летняя бабушка в застенках НКВД в то время, как себя вела, что на самом деле говорила на допросах. Ведь, согласно протоколу, она созналась в шпионской деятельности в пользу Германии. Рассказала, как встречалась с резидентом германской разведки и получала от него задания. Сначала в Крыму, где жила до спецпереселения, затем уже здесь, на Урале, в глухом лесозаготовительном поселке. Удивительно, но резидент нашел ее и тут. Приказал поджигать тайгу, вести среди жителей антисоветскую пропаганду.
            Поистине, бумага все стерпит. Этот абсурд запротоколирован, подписан начальниками и аккуратно подшит в дело. Маразм, который сейчас трудно понять и объяснить. А ведь он длился в стране несколько десятков лет. Впрочем, позволю процитировать часть протокола допроса моей бабушки Барановой Екатерины Ивановны, что впоследствии  послужило основанием для высшей меры наказания. ( Стилистика и орфография сохранена по оригиналу).
          «До высылки на Урал меня и моих детей, я выполняла ряд поручений, даваемых мне, (далее вымаранное чернилами имя резидента Германской разведки) контрреволюционного характера. Он мне часто говорил, когда мы встречались, что задания, которые я выполняю, даются немецкой разведкой, и я выполнять их должна осторожно и аккуратно.    В одном из разговоров он мне сказал, что он, начиная с 1925 года, находится на связи с одним известным немецким разведчиком Джековым. Когда в 1930 году меня и мою семью выслали на Урал (опять вымарано чернилами имя) – встречи временно прекратились, стала вести переписку с 1931 года, как я уже сказала до 1935 года. А он до 1935 года проживал в Крымской АССР, а с 1932 года уехал в Германию, затем в Швейцарию. Из Швейцарии резидент мне писал письма, посылал денежные переводы. ( Это в тайгу что ли?) И так до 1935 года. Затем связь временно у меня с ним прекратилась. Причины мне неизвестны, почему он перестал писать и отвечать на мои письма.  По прибытию в ссылку в лесопункт Надеждинского района Свердловской области «Пасынки», я в 1934 году познакомилась и близко сошлась с немкой Розой.  Тоже спецпереселенкой.(Фамилия вымарана чернилами). У нас с ней были частые и длинные разговоры на контрреволюционные темы. Мы всячески выражали свое недовольство и озлобление против Советской власти, руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Часто сходились во мнениях, что необходимо вести борьбу с Советской властью, путем насильственного свержения устранить ее. Причем, Роза обращала мое внимание, что в этом деле поможет ее родная страна – Германия, которой мы должны помогать. Я уже помогала практически: по заданию германской разведки совершила три поджога леса на территории Сосьвинского леспромхоза, в результате чего выгорела значительная площадь тайги. Вывела также из строя дизель-электрогенератор, который подает свет в дома. Об этом я доложила Эльвейн. (Наконец-то, фамилию Розы следователь не вымарал. Видимо просмотрел.) После чего она предложила быть у нее на связи и выполнять ее поручения. На что я дала согласие».
             С иронией представляю: сидят две престарелые женщины в таежном, богом забытом поселке и планируют убить Сталина, свергнуть Советскую власть. И все это в 120 километрах от районного центра, где и дороги-то нормальной нет, пятистах километрах - от области и более 2500 километров от Москвы… Это ж как надо было издеваться над человеком, чтобы он признал эту чушь и подписался под ней. Однако продолжу цитировать протокол допроса.
Вопрос:
         Укажите, какие поручения вы получали от агентов немецкой разведки?
Ответ:
      Вести контрреволюционную агитацию против Советской власти. Распространять всяческую клевету в адрес руководителей Коммунистической партии и государства. Совершать различного рода диверсии. С тем чтобы подорвать мощь Союза Советских Социалистических республик.
Вопрос:
       Вы практически выполняли даваемые вам поручения?
Ответ:
        Да я практически выполняла даваемые мне поручения.
Вопрос:
        Укажите конкретные факты Вашей практической деятельности как агента немецкой разведки?
Ответ:
          Фактов было много и я их уже все не припомню…»
Горько читать строчки этого протокола  семидесятилетней  давности, акты обысков, записки фискалов о том, что моя бабушка не тот человек, за которого себя выдает. Почему доносители среди сотен таких, как она спецпереселенцев, выбрали именно ее на закланье в НКВД? Чем привлекла внимание эта женщина, у которой на тот момент было четверо несовершеннолетних детей. Тощая папка уголовного дела под номером 31245   должным образом не проливала свет. Шпионка – и все тут. И все- таки ключ к обвинительному заключению моей бабушки Барановой Екатерины Ивановны был найден. Правда, через год. Во время поездки в Крым.

                Неоплаченный долг

            Мне разрешили познакомиться с документами Государственного архива автономной республики Крым с 1920 по 1930 годы, направленных в Феодосийскую городскую комиссию по вопросам восстановления прав реабилитированных. В них я без труда нашел историю жизни моих близких родственников, раскулаченных и сосланных как «врагов народа» на Северный Урал. Оттуда узнал, каким богатством они владели и как были (уже после смерти) реабилитированы.
           Согласно выписке из протокола № 41 заседания ЦИК от 25 марта 1930 года, Баранова Екатерина Ивановна была лишена избирательных прав на основании п. «П» статьи 15 Инструкции ВЦИК о выборах как находящаяся в материальной зависимости от лица, лишенного избирательных прав. В переводе с канцелярского языка на нормальный, человеческий, это означало, что она повинна в том, что была женой Баранова Дмитрия Митрофановича ( моего деда по материнской линии), которого чекисты в 1924 году расстреляли за участие в контрреволюционном заговоре против Советской власти.  Моя бабушка не отказалась (как в те времена было принято) от мужа, который, кстати, был в плену во время империалистической войны у немцев.  И была в 1930 году вместе с детьми выслана на основании решения общего собрания деревни на Урал как спецпереселенка. Имущество семьи было конфисковано в неделимый капитал только что образованного товарищества по коллективной обработке земли. Пашни – 13,75 х 78,23 сажен, фруктового сада – 0,8 гектара, две лошади, две коровы, одна свиноматка, один плуг, один буккер, одна лобогрейка, одна бричка.
Сразу все стало на свои места. У чекистов четко прослеживалась «шпионская» связь Екатерины Барановой и Дмитрия Баранова в пользу Германии. Как говорится, был бы повод, а статья найдется.
              На автомобильной трассе Свердловск–Ревда  сейчас стоит обелиск в память жертв политических репрессий. Среди тысяч имен есть и фамилия Барановой Екатерины Ивановны: годы жизни 1881–1938 гг. Это моя бабушка. Она захоронена здесь. Обелиск постоянно утопает в букетах цветов. Около него всегда много людей. Стоят, обнажив головы. О чем они думают?

                Пропала без вести

        Политические репрессии 20-30 годов коснулись и родственников по линии отца – Карташова Пантелея Федотовича. Некоторые из них были расстреляны как враги народа, многие  сосланы на Соловки. В живых остались единицы.
          Карташова Пелагея Яковлевна, 50 лет. Мачеха отца. Лишена избирательных прав на основании «п. «а» статьи 14 Инструкции ВЦИК о выборах как применявшая наемный труд с целью извлечения прибыли...». Раскулачена. Должна была быть сослана на Урал. Она сгинула в 1930 году без вести. Забрали работники ГПУ – и пропала. В девяностых годах прошлого столетия была реабилитирована.

                Расстрелять как немецкого шпиона

         Баранов Дмитрий Митрофанович. Муж бабы Кати, мой дед.  Он был красавцем -мужчиной.  Чего греха таить, не мог спокойно пройти мимо  деревенской юбки. Для каждой из них у него всегда был в запасе ласковый эпитет. Балагур, весельчак, гуляка – дед нравился и замужним женщинам. Когда уходил на империалистическую  1914 года, многие украдкой вытирали слезы. Первое время Дмитрий Митрофанович исправно писал жене письма. Затем переписка неожиданно прервалась. Прошел слух, что Баранов в плену у германцев. Его жена – баба Катя стоически перенесла это известие, не переставала ждать мужа. В конце 1918 года дед появился на хуторе. Такой же статный, красивый. После нескольких рюмок спиртного рассказал землякам о войне, друзьях – товарищах, о плене. В минуту откровения поведал, что, будучи на чужбине, завел еще одну семью. Баба Катя, поплакав, разговорила мужа. Оказывается, как военнопленный, дед Дмитрий был приставлен в качестве батрака на ферму к богатой фрау. Там в него влюбилась дочь фермерши. Вскоре стала его гражданской женой. Через год родились двойняшки девочки. Закончилась война. В России произошла революция. Власть взяли большевики. Многие солдаты стали возвращаться домой. Затосковал солдат Баранов по Родине. Все чаще и чаще стал вспоминать свою первую жену, трех сыновей и дочку. Этого не могла не заметить немка. Она оказалась женщиной умной, не стала насильно удерживать  его возле себя. Сказала просто: «Съезди домой в Россию, осмотрись. Не приживешься, приезжай обратно. Тут у тебя тоже дети. Ждать будем с нетерпением».
            Как натуре деятельной, увлекающейся спиртным, Дмитрию Митрофановичу нередко доставалось от бабы Кати за несанкционированные любовные похождения. И однажды в ссоре бросил жене обидное: «Вот уеду обратно в Германию, тогда узнаешь, как жить без мужа». Утром винился, просил прощения. Вскоре хутор в подробностях знал о второй семье Дмитрия Баранова за кордоном. Как водится, одни завидовали, другие злобствовали: «Неспроста гражданская жена осталась у германцев, не иначе немецким шпиёном стал».
              Если б знал тогда дед, во что его трепотня выльется, язык бы на двух замках держал. После разгрома Врангеля мобильные чекистские отряды по приказу соратницы вождя мировой революции Владимира Ильича Ленина -  большевички Землячки -  фильтровали многие населенные пункты Крыма. Как следствие – без суда и следствия расстреливали не только участников белого движения, но и сочувствующих и просто не понравившихся людей.  Когда такая группа чекистов появилась в районе хутора, где жил дед Дмитрий, местные активисты тут же доложили прибывшему начальнику, что Баранов - бывший военнопленный, что у него в Германии остались еще одна жена, дети, что он  может быть немецким шпионом. Этот серьезный факт не мог проигнорировать командир чекистов. Так дед стал «членом контрреволюционного заговора» и был расстрелян с некоторыми другими селянами за деревней.

                умер в тюрьме

        Карташов Федот Иванович. Дед по линии отца. Согласно выписке из протокола № 177 Центральной комиссии при Крымском ЦИКе от 11 июня 1930 года, «Карташов Федот Иванович 59 лет лишен избирательных прав на основании п. «а» статьи 14 Инструкции ВЦИК о выборах, как применявших наемный труд с целью извлечения прибыли. Состав семьи: жена Карташова Пелагея Яковлевна и сын Карташов Пантелей Федотович 1906 года рождения (мой отец). Имущественное положение: три коровы, три лошади, два вола, 15 овец и четыре улья, собственной земли свыше 400 десятин...»  Надо сказать, что Федот Иванович Карташов тоже воевал в империалистическую, так же, как и дед матери, попал в плен, где провел три года. В отличие от деда Дмитрия, он был образован, серьезен, немногословен. Не поступался принципами, до конца отстаивал свою точку зрения. Именно за эти качества пользовался среди сельчан непререкаемым авторитетом.
             К свершившейся революции отнесся спокойно, никак не высказывая своего отношения ни к красным, ни к белым. Вступать в сельскохозяйственную коммуну, которая образовалась в селе сразу после гражданской войны, не спешил. Свое хозяйство ближе. Это не всегда нравилось сельским революционерам, но они терпели деда Федота: как – никак авторитет на селе.
Коммунизм на деревенском уровне быстро распался. Многие сельчане потеряли тогда последнюю живность, плуг, борону. Авторитет не  члена коммуны деда Федота укрепился еще больше. Многие прямо заявляли: «Как поступит Карташов, так поступим и мы».
В конце двадцатых дед Федот был вызван в район. Учитывая его агрономическое образование, местное начальство предложило поработать в сельскохозяйственной еврейской коммуне, которая образовалась в Мелитополе. Дед без обиняков заявил, что из этого предприятия ничего путного не получится, не будут евреи работать в поле, и наотрез отказался от всех должностей, которые ему были предложены. Через неделю был арестован и посажен в Симферопольскую тюрьму как злостный саботажник линии партии. По версии НКВД, пока шло следствие, заболел. У него признали язву желудка. А по словам земляков, после одного из допросов у деда открылось внутреннее кровотечение. Так и умер в тюрьме.
          В ссылку попал только мой отец – Пантелей Федотович, который прожил 84 года. Он сумел не только выжить, но и создать семью, вырастить  достойными людьми восьмерых детей. Умер в 1990 году, так и не узнав, что всю жизнь страдал зря – не виновен – вердикт комиссии в соответствии со ст. 3 Закона Украинской ССР о реабилитации жертв политических репрессий от 17 апреля 1991 года.
               Вместе с мамой на Урал сослали и двух братьев - Павла и Дмитрия.   Дядя Павел всю жизнь проработал на шпалорезке в леспромхозе на Северном Урале. Умер через несколько дней после выхода на пенсию, когда ему исполнилось 60 лет. Но пенсию получить так и не успел, скончался за два дня до выплаты.
           Дядя Митя получил звание стахановца на Серовском металлургическом комбинате в конце 30-х годов, в 1942–43 годах воевал на фронтах Великой Отечественной, был ранен, награжден орденами и медалями. Умер в возрасте 75 лет. Причем, скончался, когда на мотоцикле (в качестве пассажира) ехал на похороны моего отца в соседний поселок.
           Дядя Митрофан избежал ссылки, но судьба его была такой же тяжелой, как и у моих родителей. Во время раскулачивания он скрылся у дальних родственников.  В годы Великой Отечественной войны был мобилизован на строительство укреплений линии обороны  в Крыму. Там был взят в плен румынами и помещен в лагерь для перемещенных лиц. В начале войны противник был лоялен:  за золото, драгоценности отпускал пленных родственникам или просто знакомым. Выкупили и дядю Митрофана те самые родственники, у которых он скрывался от ссылки. Женился на молодой девушке Вассе. 
            В 1944 году из Крыма власти поголовно высылали коренных жителей -  крымских татар, греков, турок - месхетинцев за, якобы, сотрудничество с немцами в Казахстане. Тетя Васса – гречанка. И хотя их семью не трогали, они сами уехали в Оренбургскую область. Причина: засилье западных украинцев, которые заняли сельхозугодья сосланных. Жить с ними в мире было невозможно. Местное население подвергалось постоянным нападкам со стороны бандеровцев. Так звали приезжих хохлов. Доносы в НКВД, уничтожение скота, птицы, даже убийства – вот неполный набор их деятельности. До 1957 года дядя Митрофан с двумя сыновьями и женой жил вдали от малой родины. Затем возвратился в Крым. Постепенно жизнь  стала налаживаться. Но клеймо кулака, выкупленного военнопленного,  долго еще витало на станице.